Глухая пора предзимья погружала в летаргический сон наш городок. Грустный ветер неторопливо бродил по опустевшим паркам и площадям, заглядывал в переулки, иногда общался с проводами, подпевая заунывным голосом их протяжную песню, поглаживал оцепеневшие стволы деревьев и, не попрощавшись, тихо ускользал в синий задумчивый вечер. Низкие серые тучи были похожи на когда-то разорванные, но плохо залатанные, перины. При малейшем движении из перин сыпался на землю белый пух первого снега. Хотелось лечь на эту мягкую постель и уснуть. До самой весны.
В один из таких вечеров мы с Милкой гуляли по городу. На улице было темно. Половина фонарей, давно отслуживших свой срок, мирно спала в ночной мгле, другие устало, словно на последнем издыханье, цедили свет. Случайные прохожие изредка мелькали перед глазами, торопясь поскорее очутиться в уютных квартирах. Морозный воздух щекотал ноздри, и всё время хотелось чихнуть, отчего приходилось постоянно тереть перчаткой нос. Ведя неспешный диалог, мы дошли до городской площади. На одной из тумб висела самодельная афиша: «Концерт бардовской песни. Сегодня, в городском дворце культуры в 19.00».
Городок наш не блистал народными артистами, никто из его жителей не был заслуженным деятелем искусств и уж тем более никто не был известен широкой публике. Однако, встречались в нём люди, чьи негромкие песни, тёплые голоса и мягкие улыбки могли отогреть людские сердца и разбудить в них искренние, нежные чувства даже в самую лютую зиму.
Милка была моей давней знакомой. Мы иногда встречались, вместе ходили на работу, сплетничали, но близкими подругами никогда не были. Более того, она казалась мне слишком резкой в оценках и поступках. Милка с детства хорошо пела, окончила музыкальную школу по классу фортепиано и даже собиралась стать певицей. Однако, судьба распорядилась по-другому, сделав из неё зажиточную домохозяйку, жену бизнесмена. То ли от домашней рутины и однообразия, то ли из-за нереализованных возможностей Милка ещё более озлобилась, и мне даже было жаль её.
-Может, зайдём, предложила Милка, посмотрев на часы. Было без десяти минут семь. Ходить по тёмным улицам не представлялось интересным, и я согласно кивнула головой. Через двадцать минут, сидя в пятом ряду от сцены, мы с Милкой слушали городских бардов. Ни она, ни я не были особыми почитателями этого песенного жанра, а потому оценивали происходящее несколько пренебрежительно: то нам казалось, автор плохо поёт, то - не умеет играть на гитаре, то стихи не соответствуют написанной музыке. Мы и зашли на этот огонёк просто так, от скуки.
-Исполнительница романсов - Татьяна Пенкина, - объявила ведущая концерта.
На сцену вышла пожилая дама, похожая на птичку. Она была невысокого роста, отчего казалась немного полноватой, с тонкими, длинными, непропорциональными её телу, ногами. Плиссированная юбка сидела на ней несколько неуклюже и ещё больше подчёркивала её широкую талию. В руках женщина держала ярко-жёлтую гитару, на грифе которой красовался огромный красный бант. Мы приготовились услышать что-то вроде: «Любовь и разлука», «Прощай, любить не обязуйся» или, на худой конец,
« Напрасные слова»…
Однако, певица взмахнула рукой, ударила по струнам и … заголосила: «Как длинна моя дорога- а- а-а , ой рома –а –а – а – лы!!! Жжё - от в груди ма –е- е - е- ей трево –о - га, ой рома – а- а –а – а - лы!!!...» Зал, настроившийся на лиричную музыку, напрягся и притих. Сначала зрители были в некотором замешательстве от неожиданности. Татьяна пела высоким голосом, от которого иногда даже закладывало уши. Кроме того, в такие моменты казалось, что кто-то скребёт пенопластом по стеклу. Однако делала это певица настолько душевно, что некоторые люди в зале стали ей подпевать и даже аплодировать. Татьяна, войдя в раж, начала пританцовывать и вздрагивать плечами на цыганский манер. «Где ж мой ро-о-о-о-одненький живё –ё –ё – ё - т,
я не зна- а- а- а - ю, го-о-о-орек расставанья мё-ё-ё-д, погиба –а –а –а - ю!».
Артистка так разошлась, что от отчаянных телодвижений ей всё реже удавалось правильно брать нужные аккорды. Гитара только мешала, и под конец, практически бросив её на пол, Пенкина допевала песню уже без аккомпанемента. Зал, недоумённо смотревший на певицу вначале, теперь пел вместе с ней и даже подтанцовывал, сидя прямо в креслах. Закончив песню, Татьяна услышала гром аплодисментов в свой адрес. Милка, разбиравшаяся в музыке, не оценила заурядного, по её мнению, таланта певицы:
-И чему они аплодируют?- ухмыльнулась знакомая? – Ведь ни петь, ни играть, ни плясать эта Татьяна Пенкина не умеет!
Моя соседка по жизни была большим скептиком. Она считала: не умеешь делать – не берись! И теперь, поджав губы, она смотрела на рукоплещущих слушателей.
- Да ладно тебе, Милка! Чем бы дитя не тешилось… Народу нравится!
- Значит, у народа плохой вкус!
Спорить с Милкой в зале мне не хотелось, а потому я промолчала.
- Молодой автор – Александр Редькин! – раздался женский голос. На сцене появился высокий мужчина средних лет. Недорогой костюм, сидел на нём идеально. Несмотря на возраст, голова автора уже начала лысеть.
– Здравствуйте, я пишу песни совсем недавно, и сегодня хочу поделиться с вами своими переживаниями, - сказал бард, и его рука робко коснулась струн. Поддавшись на эту тихую ласку, гитара отозвалась негромкой чувственной мелодией. Аккуратно перебирая тонкие струны, Александр запел об ушедшей любви. Тема песни была не нова, до него люди много раз использовали подобный сюжет, но молодой автор пел настолько проникновенно, чисто и светло, что даже у скептично настроенной Милки заблестели слёзы. Преобразившись, она смотрела на сцену широко раскрытыми глазами. От скептицизма не осталось и следа. Лицо Милки, казалось, даже засветилось от внутреннего тепла и света, которые согревали её сердце в тот момент. Одна слезинка из краешка глаза робко и неуверенно поползла по Милкиной щеке, оставляя за собой влажную хрустальную дорожку. Знакомая стала похожа на маленького ребёнка, который впервые увидел чудо.
Александр закончил петь. В зале стояла ничем не нарушаемая тишина. Люди не могли прийти в себя после услышанного. У каждого зрителя песня ассоциировалась с чем-то безумно дорогим, бесконечно близким, родным и, вместе с тем, таким далёким и безвозвратным. Казалось, в это мгновение ангелы летали по залу и опускали на головы людей саму благодать. Александр встал, поклонился и в тишине пошёл по сцене за кулисы. Каждый его шаг отчётливо отдавался в сердце каждого слушателя. Зал молчал. Автору стало не по себе, сердце сжалось, к горлу поступил огромный ком. «Это провал!», - больно ужалила мелькнувшая мысль, - «Как же так?»
И тут бард услышал один робкий хлопок, за которым последовал не очень уверенный второй, более мощный третий, настойчивый четвёртый, и уже через какую-то секунду зал аплодировал автору стоя. Александр, всё ещё не веря своему успеху, повернулся и, прижимая руку к груди, низко поклонился публике.
Милка аплодировала громче всех. Глядя на неё, я подумала, всё же моя знакомая не такая уж и чёрствая.
Следующих трёх авторов мы слушали молча, не обсуждая друг с другом происходящее. Милка пребывала в каком-то задумчивом забытьи. Очнулась она, когда на сцену вышел дедушка с длинными седыми волосами и белой редкой бородкой. Одет он был небогато, но все вещи были чистыми и аккуратно выглаженными. В свои семьдесят старичок был подтянут и улыбчив.
- Наверное, в молодости был хорош собой! – наконец-то изрекла Милка. Дедушка тем временем устроился на сцене и запел. Голос у него оказался не плохим, но вытягивать ноты ему удавалось с трудом. Даже люди, не разбирающиеся в музыке и не имеющие музыкального слуха, улавливали некоторую фальшь. Дедуля с остервенением щипал тугие струны гитары, от чего те издавали звук, похожий голос молодого барашка.
- Смотри, прямо как щепу дерёт, - съязвила Милка. Мы переглянулись и обе залились смехом. Мне тут же представился огромный коричневый медведь из забытого детского мультика. Этот Мишка сидел на пне, держал в руках гусли и что-то пел. Точнее, пытался петь. А ещё точнее – ревел! От этого образа смех начал разбирать ещё сильнее, и мы с Милкой уже не могли остановиться. Стоило нам только взглянуть друг на друга, как тут же начинался новый приступ хохота. Краем глаза во время секундных пауз для вдоха мне удавалось мельком взглянуть на деда. Он смотрел на нас, как ни в чём не бывало, продолжая своё выступление. И всё же было заметно, что ему не по себе. Так мы просмеялись всю песню, которую исполнял дедуля. По нашим разгорячённым красным лицам текли слёзы, мы не могли отдышаться. Люди в зале смотрели на нас с явным недоумением и осуждением.
Прослушав ещё несколько исполнителей, ничем особо не выдающихся, успокоившись и остыв, мы с Милкой через какое-то время отправились домой. Выйдя на улицу, подруга снова засмеялась, вспомнив медведя. Махнув рукой и сказав короткое: «Пока!», Милка, отправилась домой. Она жила в соседнем доме, а мне предстояло пройти ещё два перекрёстка до своего подъезда.
Я шла по пустынной узкой улице родного города. В сердце играла красивая лиричная песня, которую пел Александр, а из головы всё не выходил этот дедушка. Я чувствовала свою вину, за то, что так несправедливо посмеялась над человеком. И хотя ум подсказывал мне оправдание: «Ты же смеялась над медведем из мультика!», я точно знала, что смеялась над Человеком. Над Человеком, о котором я ничего не знаю, над Человеком, для которого, возможно, этот концерт, это выступление было единственной возможностью пообщаться с людьми, единственным шансом быть понятым. А мы не поняли. Не Поняли! Не поняли…
Синие пуховые перины на небе снова теряли из своих недр мягкие перья. Они ложились на холодный асфальт, устилали мне дорогу. Ветер негромко напевал колыбельную. Окна домов понемногу гасли и становились похожими на зияющие чёрные дыры. Люди засыпали в уютных спальнях. Каждый мой шаг приближал меня к такой же спальне. Каждый мой шаг отдавался тихим, едва различимым эхом. Каждый мой шаг заставлял капать на руки и плечи слёзы. Каждый мой шаг давал мне осознание того, что моя совесть уснула. Уснула давно и надолго, и пора бы её разбудить.