Часть 7.
Июньское наступление 1917 года.
Ещё в ноябре 1916 г. был вызван в Ставку инспектор артиллерии Западного фронта для совместного обсуждения общих оснований плана предстоящей операции. Был намечен район прорыва неприятельского фронта в решающем направлении и составлены предварительные соображения о необходимых для прорыва артиллерийских средствах.Всё это тоже не способствовало сохранению скрытности в подготовке операции. Начиналось интенсивное строительство дорог (в т.ч. железнодорожных «веток»), складов и т.п. А всё это легко вскрывалось немецкой авиацией, да и агентурной разведкой и НИКАКОЙ тайны из направлений и сроков будущего русского наступления для них НЕ БЫЛО.
С боеприпасами для орудий (особенно крупных калибров), наиболее эффективных для разрушения укреплений неприятеля и обеспечения прорыва нашей пехотой его линий окопов у русской армии были БОЛЬШИЕ проблемы на протяжении всей войны.
Генерал Е.З. Барсуков в своём труде "Русская артиллерия в мировую войну» описывал это так:
«Снабжение же выстрелами орудий крупных калибров было совершенно неудовлетворительно; эти орудия получали в общем, всего лишь одну десятую того, что им нужно было в действительности. И если бы не кое-какие запасы подходящих снарядов береговых крепостей (особенно Владивостока, откуда снаряды приходилось перевозить за несколько тысяч километров по одноколейной Сибирской железнодорожной магистрали), а также не некоторая помощь со стороны морского ведомства (снабжавшего выстрелами 305-мм гаубицы Обуховского завода), то русская крупная тяжелая артиллерия была бы обречена чуть ли не на полное молчание на фронте.
До самого конца войны давал себя знать снарядный голод полевой гаубичной и тяжелой артиллерии, что всегда влекло за собою значительно ослабленную ее боевую деятельность. Нередко даже легкие полевые гаубицы открывали огонь лишь по особому разрешению с указанием определенного на это и всегда ограниченного расхода снарядов. Русской тяжелой артиллерии разрешалось вести огонь непосредственно перед и во время той или иной операции, тогда как германцы развивали ежедневно усиленную деятельность своей тяжелой артиллерии. Создавшиеся таким образом условия деморализующим образом сказывались на личном составе, обслуживавшем тяжелую артиллерию, порождая в силу бездеятельности скуку и праздность».
По свидетельству генерала, тяжелая артиллерия русской армии получала едва ОДНУ ДЕСЯТУЮ часть снарядов от того числа, что было НЕОБХОДИМО… Отсюда – и ужасные потери русской пехоты, на протяжении всей войны.
То, что русской тяжелой артиллерии разрешалось вести огонь НЕПОСРЕДСТВЕННО перед НАЧАЛОМ операции служило для немцев прекрасным сигналом о её начале.
Понимали ли это наши полководцы? Наверное, должны были понимать, но шаблон таких действий сохранялся.
Вот что пишет о ПЕРСПЕКТИВАХ русского наступления помощник М.В. Алексеева генерал Борисов:
Как известно, Алексеевым ещё в декабре 1916 г. был подписан и представлен Государю план операций на 1917 г. Этот план предусматривал главный удар на австрийцев около Тарнополя. План этот был принят к подготовке, но Алексеев, глубоко понимая состояние взбудораженной революцией армии, оттягивал начатие этого удара.
Он знал, что этот прорыв, как и бывшие в 1915 и 1916 г.г., не может иметь успеха, а вызовет лишь огромное потрясение для армии. Это нежелание Алексеева перейти теперь же к активной операции обусловило замену его Брусиловым.
В мае 1917 г. Алексеев отчислился в распоряжение временного правительства и поселился в Смоленске.
Наша атака 18 июня "революционных полков с революционными знаменами" не удалась, и вызвала немецкий контрудар 6 июля, который превратил "революционную армию в безобразную и опасную для государства толпу.
Корнилов заменил Брусилова в должности Верховного Главнокомандующего. Такая быстрая смена полководцев не обещала ничего доброго для мятущейся армии…
Военные министры временного правительства — сначала Гучков, потом Керенский — стали вмешиваться в дела Ставки, считая ее подчиненной себе (вопреки Положению о полевом управлении, в то время еще не отмененному)».
Посмотрите, какая переписка состоялась накануне этого несчастного наступления между Брусиловым и Керенским:
«Главковерх Брусилов обратился к военному и морскому министру Керенскому с просьбой принять меры к ускорению формирований тяжёлой артиллерии.
Таким запросом Брусилов как бы перекладывал всю ответственность за формирования на военное министерство.
“Предстоящие боевые операции требуют скорейшего и полного участия всех вновь формирующихся частей тяжелой артиллерии, планомерный выход коих на фронт предусматривался заблаговременно произведенной разработкой операции и учитывался, как одно из необходимейших условий успеха” — телеграфировал Брусилов Керенскому 15 (28) июня 1917 г.
“Союзники уступили нам 350 тяжелых орудий, на фронт прибыло 68 (обещали 120)”.
Брусилов предлагал в целях ускорения формирования следующие меры: 1) доформирование на фронтах, 2) формирование последовательное, а не параллельное, 3) некоторые формирования производить на фронтах полностью, 4) выпускать тяжелые дивизионы на фронты пока без парков, однако, “обеспечить тяжелую артиллерию выстрелами”.
За военного министра Брусилову ответил Маниковский 23 июня (6 июля) следующее:
“1. За последние 2 — 3 мес. поступление из-за границы материальной части и боеприпасов сократилось (Англия объясняет недостатком тоннажа). Из обещанного прибыло около половины, из прибывших около 40% составляют 120-мм французские пушки обр. 1878 г., которых личный состав не желал принимать на вооружение; это повлияло на настроение формируемых частей.
2. Отправляются на фронт не закончившие формирование с половинным числом орудий, но итти в этом направлении дальше опасно, так как доставка фронту недостающего имущества ввиду расстройства транспорта может еще более затянуть формирование. Отправляются последовательно. Задержки: иностранные орудия приходится снабжать телефонами, конской амуницией, обозом, зарядными ящиками и пр.
“5. Часть формируемых тяжелых дивизионов выступит на фронт в первой половине июля. Остальные далеки от готовности и время отправления их на фронт указать нельзя.
“6. Обеспечение выстрелами зависит от прибытия их из-за границы.
“7. В России заказано 48 гаубиц 12-дм. Обуховского завода и к ним 47 700 выстрелов; из них отправлено на фронт 12 гаубиц с 2750 выстрелами, будет еще отправлено 820. Поступление 12-дм. бомб от русских заводов крайне медленно. По конференции в январе 1917 г. Англия обещала к 12-дм. обуховским гаубицам 10 000 снарядов, но неизвестен срок их доставки. Из Англии доставлено восемь 12-дм. гаубиц Виккерса с 7 000 снарядов, но остальных элементов лишь на 4 000 выстрелов; обещали еще до 21 600 выстрелов, но ничего не дали”...
Ответ Маниковского свидетельствует о тех больших трудностях, с какими сопряжено было формирование тяжелой артиллерии в глубоком тылу…
Что касается 120-мм французских пушек 1878 г., о которых упоминал Маниковский, то орудия эти были присланы Францией отчасти по желанию русской Ставки. Наштаверх Алексеев на предложение Франции снабдить нас орудиями ответил 23 ноября (6 декабря) 1916 г. начальнику французской миссии в Ставке ген. Жанену, что желательна уступка 120-мм и в особенности длинных 155-мм орудий (лит. Д), допускающих дальность до 10 км, с запасными частями, полной амуницией и по 800 выстрелов единовременно и затем ежемесячно по 250 на орудие, а также с грузовыми автомобилями для парков. Одновременно было сообщено о том же русскому представителю в Париже ген. Жилинскому.
После февральской революции формирование артиллерийских дивизионов из 120-мм пушек с прибывшими с ними французскими артиллеристами было отменено с мотивировкой: “по изменившимся обстоятельствам”.
Характерно, что для ответа на письмо Главнокомандующего накануне «решающего» наступления, военному министру России понадобилось ВОСЕМЬ суток. Союзники не слишком-то спешили, поставив меньше половины от обещанного количества тяжёлой артиллерии, да и из этого числа около половины были древние (1878г.) французские орудия, которые наши артиллеристы ОТКАЗЫВАЛИСЬ принимать на вооружение. Обеспечение выстрелами русской тяжёлой артиллерии всецело зависело от доставки боеприпасов из-за границы. В результате, к началу наступления, на фронт было отправлено всего несколько тяжёлых батарей.
Говоря о состоянии духа войск, А.И. Деникин давал ему очень точную и откровенную оценку:
«Каково было состояние русской армии к началу революции? Испокон века вся военная идеология наша заключалась в известной формуле:
— За веру, царя и отечество.
На ней выросли, воспитались и воспитывали других десятки поколений. Но в народную массу, в солдатскую толщу эти понятия достаточно глубоко не проникали.
Религиозность русского народа, установившаяся за ним веками, к началу 20 столетия несколько пошатнулась. Как народ-богоносец, народ вселенского душевного склада, великий в своей простоте, правде, смирении, всепрощении — народ поистине христианский терял постепенно свой облик, подпадая под власть утробных, материальных интересов, в которых сам ли научался, его ли научали видеть единственную цель и смысл жизни... Как постепенно терялась связь между народом и его духовными руководителями, в свою очередь оторвавшимися от него и поступившими на службу к правительственной власти, разделяя отчасти ее недуги... Весь этот процесс духовного перерождения русского народа слишком глубок и значителен, чтобы его можно было охватить в рамках этих очерков. Я исхожу лишь из того несомненного факта, что поступавшая в военные ряды молодежь к вопросам веры и церкви относилась довольно равнодушно. Казарма же, отрывая людей от привычных условий быта, от более уравновешенной и устойчивой среды с ее верою и суевериями, не давала взамен духовно-нравственного воспитания. В ней этот вопрос занимал совершенно второстепенное место, заслоняясь всецело заботами и требованиями чисто материального, прикладного порядка. Казарменный режим, где все — и христианская мораль, и религиозные беседы, и исполнение обрядов — имело характер официальный, обязательный, часто принудительный, не мог создать надлежащего настроения. Командовавшие частями знают, как трудно бывало разрешение вопроса даже об исправном посещении церкви".
Заметим, что Деникин подчёркивает отсутствие настоящей религиозности в массе русского народа и равнодушие тогдашней молодёжи к вопросам веры.
Замысел наступления «революционной армии», в изложении А.И. Деникина был следующим:
«Наступление русских армий, предположенное на май, все откладывалось. Первоначально имелась в виду одновременность действий на всех фронтах; потом, считаясь с психологической невозможностью сдвинуть армии с места одновременно, перешли к плану наступления уступами во времени. Но фронты, имевшие значение второстепенное (Западный) или демонстративное (Северный), и которым надлежало начинать операцию раньше, для отвлечения внимания и сил противника от главных направлений (Юго-западный фронт), — не были готовы психологически. Тогда верховное командование решило отказаться от всякой стратегической планомерности, и вынуждено было предоставить фронтам, начинать операцию по мере готовности, лишь бы не задерживать ее чрезмерно…
В результате, начало операций определилось следующими датами: 16 июня — на Юго-западном фронте; 7 июля — на Западном; 8 июля — на Северном и 9 июля — на Румынском. Последние три даты почти совпадают с началом крушения (6-7 июля) Юго-западного фронта.
Юго-западному фронту предстояло первому испытать боевые свойства революционной армии…
Удельный вес нашей армии оценивался немцами чрезвычайно низко. Тем не менее, когда в начале июня обозначилась серьезная возможность нашего наступления, Гинденбург счел необходимым снять с Западного европейского фронта 6 германских дивизий, и направил их на усиление группы Бем-Эрмоли: противнику хорошо известны были наши операционные направления…
Армиям отдана была директива о наступлении. Общая идея его сводилась - к прорыву неприятельских позиций на подготовленных участках всех европейских фронтов, к широкому наступлению большими силами Юго-западного фронта - в общем направлении от Каменец-Подольска на Львов, и далее к линии Вислы, в то время как ударная группа Западного фронта должна была наступать от Молодечно на Вильно и к Неману, отбрасывая к северу немецкие армии Эйхгорна. Северный и Румынский фронты содействовали частными ударами, привлекая к себе силы противника.
16-го июня, на фронте ударных корпусов 7-й и 11-й армий, началась артиллерийская канонада. После двухдневной непрерывной артиллерийской подготовки, разрушившей сильные укрепления противника, русские полки двинулись в атаку….
19-го атаки повторились на 60-тиверстном фронте, между верхней Стрыпой и Нараювкой. За два дня тяжелого и славного боя русские войска взяли в плен 300 офицеров, 18.000 солдат, 29 орудий и проникли в расположение противника на 2-5 верст…
Керенский доносил Временному правительству: "Сегодня великое торжество революции. 18 июня, русская революционная армия, с огромным воодушевлением перешла в наступление, и доказала России и всему миру свою беззаветную преданность революции, и любовь к свободе и родине... Русские воины утверждают новую, основанную на чувстве гражданского долга, дисциплину... Сегодняшний день положил предел злостным клеветническим нападкам на организацию русской армии, построенную на демократических началах "...
После трех дней затишья, на фронте 11-ой армии возобновился горячий бой... К этому времени, начался подход из резерва к угрожаемым участкам германских частей, и бой принял упорный, ожесточенный характер. 11-я армия овладела рядом укрепленных линий, неся, однако, тяжелые потери; местами окопы, после горячих схваток, переходили из рук в руки; требовалось новое большое напряжение, чтобы сломить упорство усилившегося и оправившегося противника...
Этим боем, по существу, закончилась наступательная операция 7-й и 11-й армий. Порыв исчез, началось нудное стояние на позиции, оживлявшееся лишь местными боями, контратаками австро-германцев и артиллерийским огнем "переменного напряжения".
23 июня началась подготовка наступления и в армии Корнилова. 25 июня его войска западнее Станиславова прорвали позиции Кирхбаха, и вышли на линию Иезуполь-Лысец; 26-го, после упорного кровопролитного боя, войска Кирхбаха, разбитые наголову, повернули, увлекая, в своем стремительном бегстве, и подоспевшую на помощь германскую дивизию. 27-го правая колонна генерала Черемисова овладела Галичем, перебросив часть сил через Днестр, а 28-го левая колонна, преодолевая упорное сопротивление австрогерманцев, взяла с боя Калуш. В последующие два-три дня, 8-я армия устраивалась с боями на реке Ломнице и впереди ее.
В этой блестящей операции армия Корнилова, прорвав фронт 3-й австрийской армии на протяжении 30 верст, захватила в плен 150 офицеров, 10.000 солдат и около ста орудий… Генерал Бем-Эрмоли, в это время, все свои резервы стягивал на Злочевское направление. Туда же двигались, и перебрасываемые с Западного европейского фронта, германские дивизии. Пришлось, однако, часть резервов перебросить за Днестр, против 8-ой русской армии. Они подоспели ко 2-му июля, внесли некоторую устойчивость в расстроенные ряды 3-ей австрийской армии, и с этого дня на Ломнице начинаются позиционные бои, достигающие иногда большого напряжения, с переменным успехом.
Сосредоточение германской ударной группы, закончилось 5 июля».
Небольшой комментарий к этому.
Немцы прекрасно знали о нашей подготовке к наступлению и были готовы к нему. Никакой внезапности русской армии достичь не удалось. Поначалу наши армии имели тактические успехи, а армия Корнилова даже сумела прорвать фронт австрийцев, но немцы потихоньку подтягивали свои резервы на проблемные участки и сумели стабилизировать положение, готовясь к своему контрудару…
«6 июля, после сильной артиллерийской подготовки, германская ударная группа атаковала 11 армию, прорвала ее фронт, и начала безостановочное движение на Каменец-Подольск, преследуя корпуса 11 армии, обратившиеся в паническое бегство. Штаб армии, за ним Ставка и печать, презрев перспективу, обрушились на Млыновский полк, считая его виновником катастрофы. Развращенный, скверный полк самовольно ушел с позиции, открыв фронт. Явление весьма прискорбное, но слишком элементарно было бы считать его даже поводом. Ибо уже 9-го комитеты и комиссары 11-ой армии телеграфировали Временному правительству "всю правду о совершившихся событиях»:
"Начавшееся 6 июля немецкое наступление на фронте 11-й армии разрастается в неизмеримое бедствие, угрожающее, быть может, гибелью революционной России. В настроении частей, двинутых недавно вперед героическими усилиями меньшинства, определился резкий и гибельный перелом. Наступательный порыв быстро исчерпался. Большинство частей находится в состоянии всевозрастающего разложения. О власти и повиновении нет уже и речи, уговоры и убеждения потеряли силу — на них отвечают угрозами, а иногда и расстрелом. Были случаи, что отданное приказание спешно выступить на поддержку обсуждалось часами на митингах, почему поддержка опаздывала на сутки. Некоторые части самовольно уходят с позиций, даже не дожидаясь подхода противника... На протяжении сотни верст в тыл тянутся вереницы беглецов, — с ружьями и без них, — здоровых, бодрых, чувствующих себя совершенно безнаказанными. Иногда так отходят целые части... Положение требует самых крайних мер... Сегодня главнокомандующим, с согласия комиссаров и комитетов, отдан приказ о стрельбе по бегущим. Пусть вся страна узнает правду... содрогнется и найдет в себе решимость беспощадно обрушиться на всех, кто малодушием губит и продает Россию и революцию".
11-я армия "при огромном превосходстве сил и техники, уходила безостановочно". 8-го она была уже на Серете, пройдя без задержки сильные укрепленные позиции западнее этой реки, которые служили исходным положением, для нашего славного наступления 1916 г…
11-го германцы заняли Тарнополь, брошенный без боя 1-м гвардейским корпусом, а на другой день прорвали наши позиции на реке Гнезно и на Серете, южнее Трембовли, развивая свое наступление к востоку и юго-востоку…
12-го июля ввиду полной безнадежности положения главнокомандующий отдал приказ об отступлении от Серета, и к 21-му армии Юго-западного фронта, очистив всю Галицию и Буковину, отошли к русской государственной границе.
Путь их был обозначен пожарами, насилиями, убийствами и грабежами. Но среди них были немногие части, доблестно дравшиеся с врагом, и своею грудью, своею жизнью прикрывавшие обезумевшие толпы беглецов. Среди них было и русское офицерство, своими трупами, по преимуществу, устилавшее поля сражений.
Армии в полном беспорядке отступали…
Комиссары Савинков и Филоненко телеграфировали Временному правительству: "Выбора не дано: смертная казнь изменникам... смертная казнь тем, кто отказывается жертвовать жизнью за Родину"...
Как же быстро выветриваются либеральные иллюзии на войне…
От «безграничной демократии» и лишения офицеров всех дисциплинарных прав, после короткого германского контрудара оказался всего один шаг до панического клича «смертная казнь тем, кто отказывается жертвовать жизнью за Родину» со стороны комиссаров Временного правительства.
Подробные свидетельства того, КАК на самом деле проходило это наступление оставил уже упоминавшийся пехотный прапорщик Леванид:
«Полк отказался итти в наступление.
Ведь и 1-й гвардейский корпус взбунтовался на митинге в ответ на вопрос, поставленный командованием:
- Угодно ли вам, товарищи солдаты, совершенно добровольно итти сейчас туда на запад, где земля дрожит от грохота орудий, треска разрывов и тактакания пулеметов, и откуда вот уже два часа тоненькой цепочкой бредут и едут на носилках и повозках десятки свежеискалеченных людей?
Конечно, митинг 1-го гвардейского корпуса отказался от участия в бою.
Дальше в Леванидовом полку дело пошло именно так, как когда-то в своей речи к офицерам предсказывал командир полка: по полку поползли панические слухи, что немцы подвозят газовые снаряды и вот-вот начнется обстрел, от которого никому не уйти, так как немцы, мол, изобрели, какой-то новый газ. Отсюда паническое стремление уйти в тыл куда-нибудь с Утюга, к линиям окопов которого так хорошо пристрелялся немец. Остановить распространение этих слухов угрозой расстрела не было никакой возможности.
Командование полка растерялось. Командир полка "вдруг" "заболел" и уехал в тыл, передав командование. Это деморализовало офицеров. И вот, недели через две после боя солдаты сговорились, собрались и ушли в соседние две деревушки... Офицеры остались в окопах одни.
Фронт обнажился, немец не наступал, наоборот, он заканчивал плановую эвакуацию Брзежан.
Посидев по своим землянкам, офицеры к концу дня ушли за солдатами в то же самое Телятино. Фронт оказался открытым.
Тогда командование додумалось издать приказ об отступлении по тому плану, который был, как всегда, разработан накануне боя 18 июня на случай неудачного исхода наступления и перехода немцев к активному образу действия.
Нескладными толпами стала отступать никем не теснимая армия. Начдива кажется опять сменили. Новый начдив, человек суровый и властный, как рассказывали, врывался верхом в колонны отступающих, ругая их самыми последними словами, иногда пускал в ход нагайку. Переконфуженные бессмысленным паническим бегством, солдаты не оказывали никакого сопротивления.
Кое-какой порядок в отступающих полках был восстановлен. Комитеты бездействовали. Немцы издали следили за отходом, высылая кавалерийские разъезды.
Тяжелые сцены происходили на вокзале в Козове, где артиллеристам приходилось бросать свои орудия. Артиллеристы пытались нанимать пехоту за деньги для погрузки тяжелой артиллерии на платформу. И все же, не то две, не то три из четырех двенадцатидюймовых гаубиц остались немцам из-за полной дезорганизации пехоты…
А Ставка писала в сообщении, опубликованном во всех газетах 8(21) июля 1917 года:
"В десять часов 607-й Млыновский полк, находившийся на участке Боскув-Монаюв в том же районе, самовольно оставил окопы и отошел назад. Следствием чего явился отход и соседей, что дало возможность противнику развить свой успех. Наша неудача объясняется в значительной степени тем, что многие части, получившие боевой приказ о поддержании атакованных частей, собирались на митинги и обсуждали - подлежит ли выполнению приказ, причем некоторые полки отказывались от выполнения боевого поручения и уходили с позиции, без всякого давления со стороны противника.
Усилия начальников и комитетов побудить части к исполнению приказа были бесплодны"…
Вот как выглядело НА ДЕЛЕ «наступление» «самой демократической армии мира»…
Обратите внимание, что снова упоминается об обстрелах со стороны СВОЕЙ же пехоты СВОИХ же артиллеристов и «ударников», как обычном деле. Что может быть поганее и подлее на войне, чем намеренная стрельба по СВОИМ товарищам…
Не лучше обстояли дела и на других фронтах, где проводились попытки наступления. Деникин вспоминал:
11-го июля, 4-ая русская армия генерала Рагозы и румынская — Авереско — перешли в наступление между реками Сушицей и Путной, против 9-ой австрийской армии. Атака их увенчалась успехом; армии овладели укрепленными позициями противника, продвинулись на несколько верст, взяли 2.000 пленных и более 60 орудий, но развития операция эта не получила…В течение июля и до 4 августа, войска эрцгерцога Иосифа и Макензена вели атаки, имели местные успехи, но никаких серьезных результатов не достигли. Хотя русские дивизии неоднократно отказывали в повиновении, и иногда бросали позиции во время боя, но все же несколько лучшее общее состояние Румынского фронта — периферии по отношению к Петрограду, наличие более прочных румынских войск, и естественные условия театра, позволили удержать фронт.
На Северном фронте, в 5-ой армии все окончилось в один день: юго-западнее Двинска "наши части, — говорит сводка, — после сильной артиллерийской подготовки, овладели немецкой позицией, по обе стороны железной дороги Двинск-Вильно. Вслед за сим целые дивизии, без напора со стороны противника, самовольно отошли в основные окопы". Сводка отмечала геройское поведение некоторых частей, доблесть офицеров и их огромную убыль…
Россию, привыкшую уже к анархическим вспышкам, все же поразил тот ужас, который повис на полях битвы в Галиции, у Калуша и Тарнополя. Как хлыстом ударили по "революционной совести" телеграммы правительственных комиссаров Савинкова и Филоненко, а также и генерала Корнилова, потребовавших немедленного восстановления смертной казни. "Армия обезумевших темных людей - писал Корнилов 11 июля в своей знаменитой телеграмме Временному правительству - не ограждаемых властью от систематического разложения и развращения, потерявших чувство человеческого достоинства, бежит. На полях, которые нельзя даже назвать полями сражения, царит сплошной ужас, позор и срам, которых русская армия еще не знала, с самого начала своего существования... Меры правительственной кротости расшатали дисциплину, они вызывают беспорядочную жестокость ничем не сдерживаемых масс. Эта стихия проявляется в насилиях, грабежах и убийствах... Смертная казнь спасет многие невинные жизни, ценой гибели немногих изменников, предателей и трусов. ...Я заявляю, что отечество гибнет, а потому, хотя и неспрошенный, требую немедленного прекращения наступления на всех фронтах, для сохранения и спасения армии, и для ее реорганизации на началах строгой дисциплины, дабы не жертвовать жизнью немногих героев, имеющих право видеть лучшие дни".
Смертная казнь, и военно-революционные суды, были введены на фронте. Корнилов отдал приказ расстреливать дезертиров и грабителей, выставляя трупы расстрелянных с соответствующими надписями на дорогах и видных местах; сформировал особые ударные батальоны, из юнкеров и добровольцев, для борьбы с дезертирством, грабежами и насилиями; наконец, запретил в районе фронта митинги, требуя разгона их силою оружия.
Вот ТАКИЕ БЕСПОЩАДНЫЕ меры ВЫНУЖДЕН был применить Корнилов для того, чтобы ОБУЗДАТЬ СВОИ же деморализованные и распущенные до последней крайности войска.
Представляете, КАК выглядели расстрелянные и РАССТАВЛЕНЫЕ вдоль дорог и видных мест трупы дезертиров, с надписями за что они были казнены?!
Слегка перефразируя, можно предположить что известное: «… а вдоль дороги – мёртвые с надписями стоять…»,не было выдумано сценаристом легендарного фильма…
Кроме этого, подчеркнём, что первые батальоны и отряды «ударников» использовались именно в качестве ЗАГРАДОТРЯДОВ, для борьбы с мародёрами, убийцами и бандитами в тылу фронта. Так что использование заградотрядов в тылу отступающей и деморализованной армии – тоже не изобретение «злодея-Сталина», как нам настойчиво внушают либеральные СМИ.
О положении в России и её армии после Февраля 1917 года очень точно напишет Сергей Есенин:
«…Хлестнула дерзко, за предел,
Нас ОТРАВИВШАЯ СВОБОДА!»
Но даже эти, неслыханные в истории русской армии, меры Корнилова не смогли уже переломить ситуацию.
«На солдат июльская трагедия произвела, несомненно, несколько отрезвляющее впечатление», - вспоминал А.И. Деникин. «Во-первых, появился стыд — слишком гнусно и позорно было все случившееся, чтобы его могла оправдать даже заснувшая совесть, и сильно притупленное нравственное чувство. Я помню, как впоследствии, в ноябре мне пришлось под чужим именем, переодетым в штатское платье, в качестве бежавшего из Быховского плена, несколько дней провести в солдатской толпе, затопившей все железные дороги. Шли разговоры, воспоминания. И я не слышал ни разу циничного, откровенного признания солдатами их участия в июльском предательстве; все находили какие-либо оправдания событиям, главным образом, в чьей-либо "измене", преимущественно... офицерской; о своей — никто не говорил. Во-вторых, появился страх. Солдаты почувствовали какую-то власть, какой-то авторитет, и поэтому несколько присмирели, заняв выжидательное положение. Наконец, прекращение серьезных боевых операций, и вечно нервного напряжения, вызвало временно реакцию, проявившуюся в некоторой апатии и непротивлении…»
Это – мнение ГЕНЕРАЛА.
А вот ЧТО тогда видел фронтовик-прапорщик:
«В окопах русской армии уже творилась полная анархия.
Вот несколько примеров той жизни и службы русской армии:
«Новый приказ Духонина и Керенского доканал. Рекомендовали генерал с адвокатом солдат в окопах во-время по часам будить, по часам ученье проводить и пищу давать, и расписание даже прислали.
От такого режима, генерал с адвокатом уверены были, дисциплина в армии и произрастет. Точно для казарм расписание….
Видит Леванид, солдату драться не за что: дома, правду они говорят, и так голод, одна надежда что они, кормильцы, вернутся. А их тут за красивые слова на убой гнать хотят. И если даже солдаты победы добьются, то опять-таки в новых землях губернаторы и чиновники хорошо устроятся, а не они, солдаты. Солдату никакой пользы от войны нет.
И ничего не мог делать Леванид, все из рук валилось.
По вечерам, сидя в своих землянках, офицеры в приятном ожидании находились: не бросят ли им в землянку через окно ручную гранату. Такие "шутки" имели уже место в соседних полках. Всегда могло статься, что "шутники", ободренные безнаказанностью, посетят и Леванидов полк…
Один раз на заседании дивизионного комитета выступил с жалобами представитель ударных батальонов. Жаловался;
- На нас как на собак смотрят. Чуть что- ругань. А были случаи, что вечерами по нас и огонь открывали.
К этим жалобам и представители артиллерии присоединились. Леванид один раз сам видел, как кто-то со стороны русской ударников обстреливал. Ударники какую-то земляную работу вели.
Так вот и спрашивают представители ударников и артиллеристов, что делать и как быть?
Озлился Леванид, бес пустословия, иронии и сарказма его обуял:
- А вы себя по-нашему, по-пехотному, ведите, господа-товарищи, ударники и артиллеристы. Смотрите, как мы себя ведем: нас на работу - мы не идем, нам боевой приказ - мы не исполняем, а вы что же это за манеру взяли: вам боевой приказ - вы исполняете, вас на работу - вы идете. Мы от работы отказываемся, а вы и ее за нас выполняете. Не по-товарищески вы себя ведете. Лодырничайте, труса празднуйте, шкурничайте, вот и стычек у нас не будет.
Замолчали кругом, пока Леванид говорил, а кончил говорить - чуть не разорвали, еле вырвался.
Чувствует Леванид, не подходит он солдатам, и солдаты говорят:
- Совсем вы другим, господин прапорщик, стали. Против нас идете…
РОТА ЛЕВАНИДА БУНТУЕТ
Дисциплина исчезла, исчезла не только среди солдат, но и среди офицеров.
Как-то на земляных работах Леванид командовал отрядом в две роты.
Работы производились в лесу, в той нейтральной зоне, шириной от шести до двадцати километров, которая простиралась между немецкими линиями и нашими. В сторону немцев были выдвинуты два взвода в редкую цепь.
Леванид с одним младшим офицером сидел в какой-то маленькой случайной землянке между цепью и работающими взводами. Работами командовал непосредственно другой ротный. Ночь была темная, мокрая, холодная. Что почудилось правому флангу заградительной цепи - неизвестно, только вдруг там, на правом фланге, затрещали винтовки. Цепь открыла беглый огонь. Прибежал фельдфебель:
- Господин прапорщик, говорят - немцы наступают.
- Прапорщик Демин, - говорит Леванид, - пойдите с фельдфебелем, проверьте.
- Теперь свобода, - отвечает прапорщик Демин, - идите сами, если хотите, я не пойду. Пусть фельдфебель сходит.
- Если господин прапорщик отказывается, я тоже не пойду, - говорит фельдфебель.
Леванид вынул наган и, положив локоть на стол, прицелился в лицо Демина:
- Я считаю до трех, по счету три - я вас застрелю.
- Вы не имеете права, сейчас свобода.
- Молчать, раз... два...
- Я иду, - залепетал Демин, вставая.
- Фельдфебель, при возвращении доложите мне, как вел себя при осмотре цепи прапорщик Демин.
Так воевать нельзя.
Если офицер, боясь темного леса, заставляет своего непосредственного начальника прибегать к угрозе наганом, да еще в присутствии солдата - амба.
Армия умерла.»
В качестве комментария следует отметить, что к этому времени уже ВСЕ фронтовики понимали: ВОЕВАТЬ НЕ ЗА ЧТО!!! Даже в случае победы, её плоды достанутся «БОГАТЕЯМ».
Офицеры тоже практически НИЧЕМ НЕ КОМАНДОВАЛИ на самом деле. Если они проводили вечера «в приятном ожидании гранаты в окно» от СОБСТВЕННЫХ СОЛДАТ, то послать их в атаку, на немецкие пулемёты и орудия они уже не могли, да и не пытались.
Меры, которые спохватившиеся «умники» из Временного правительства пытались предпринять для наведения порядка были на редкость бестолковы и неэффективны. На деле они только усугубляли ситуацию в русской армии. А.И. Деникин вспоминал:
«К числу карательных мер, проводившихся в порядке верховного управления или командования, относится расформирование мятежных полков. Недостаточно продуманная, мера эта вызвала совершенно неожиданные последствия: провокацию мятежа, именно, с целью расформирования. Ибо моральные элементы - честь, достоинство полка - давно уже обратились в смешные предрассудки. А реальные выгоды расформирования для солдат были несомненны: полк уводился надолго из боевой линии, месяцами расформировывался, состав его много времени развозился по новым частям, которые таким путем засорялись элементом, бродящим и преступным. Всей тяжестью своей это мероприятие, в котором наряду с военным министерством и комиссарами, виновна и Ставка, в конце концов, ложилось опять-таки на неповинный офицерский состав, терявший свой полк - семью, свои должности, и принужденный скитаться по новым местам, или переходить на бедственное положение резерва.
Кроме полученного таким путем отрицательного элемента, войсковые части пополнялись, и непосредственно обитателями уголовных тюрем и каторги, в силу широкой амнистии, данной правительством преступникам, которые должны были искупить свой грех в рядах действующей армии.
Эта мера, против которой я безнадежно боролся, дала нам и отдельный полк арестантов - подарок Москвы, и прочные анархистские кадры в запасные батальоны. Наивная и неискренняя аргументация законодателя, что преступления были совершены в силу условий царского режима, и что свободная страна сделает бывших преступников самоотверженными бойцами, не оправдалась.
В тех гарнизонах, где почему-либо более густо сконцентрировались амнистированные уголовные - они стали грозой населения, еще не видав фронта. Так в июне в томских войсковых частях шла широкая пропаганда массового грабежа, и уничтожения всех властей; из солдат составлялись огромные шайки вооруженных грабителей, которые наводили ужас на население. Комиссар, начальник гарнизона, совместно со всеми местными революционными организациями, предприняли поход против грабителей, и после боя изъяли из состава гарнизона, ни более, ни менее, как 2.300 амнистированных уголовных.»
О том, что творилось в войсках, 16 июля на Совещании в Ставке министров и главнокомандующих, откровенно говорил А.И. Деникин:
«Вступив в командование фронтом, я застал войска его совершенно развалившимися. Это обстоятельство казалось странным, тем более, что ни в донесениях, поступавших в Ставку, ни при приеме мною должности, положение не рисовалось в таком безотрадном виде. Дело объясняется просто: пока корпуса имели пассивные задачи, они не проявляли особенно крупных эксцессов. Но когда пришла пора исполнить свой долг, когда был дан приказ о занятии исходного положения для наступления, тогда заговорил шкурный инстинкт, и картина развала раскрылась.
До десяти дивизий не становились в исходное положение. Потребовалась огромная работа начальников всех степеней, просьбы, уговоры, убеждения... Для того, чтобы принять какие-либо решительные меры, нужно было во что бы то ни стало хоть уменьшить число бунтующих войск.
Особенно сильно разложился 2-й Кавказский корпус и 169 пех. дивизия. Многие части потеряли не только нравственно, но и физически человеческий облик. Я никогда не забуду часа, проведенного в 703-м Сурамском полку. В полках по 8-10 самогонных спиртных заводов; пьянство, картеж, буйство, грабежи, иногда убийства...
Я решился на крайнюю меру: увести в тыл 2-й Кавказский корпус (без 51-й пех. дивизии) и его и 169-ю пех. дивизию расформировать, лишившись таким образом в самом начале операции, без единого выстрела около 30 тысяч штыков...
На корпусный участок кавказцев были двинуты 28-я и 29 пех. дивизии, считавшиеся лучшими на всем фронте...
И что же: 29 дивизия, сделав большой переход к исходному пункту, на другой день почти вся (два с половиной полка) ушла обратно; 28 дивизия развернула на позиции один полк, да и тот вынес безапелляционное постановление — "не наступать".
Военного министра, объезжавшего части, и вдохновенным словом подымавшего их на подвиг, восторженно приветствовали в 28-ой дивизии. А по возвращении в поезд, его встретила депутация одного из полков, заявившая, что этот и другой полк, через полчаса после отъезда министра, вынесли постановление — "не наступать"…
Особенно трогательна была картина в 29-ой дивизии, вызвавшая энтузиазм, — вручение коленопреклоненному командиру Потийского пех. полка, — красного знамени. Устами трех ораторов и страстными криками потийцы клялись "умереть за Родину"... Этот полк в первый же день наступления, не дойдя до наших окопов, в полном составе позорно повернул назад, и ушел за 10 верст от поля боя...
Я вынужден дать характеристику комиссаров Западного фронта. Один, быть может, хороший и честный человек — я этого не знаю, — но утопист, совершенно не знающий не только военной жизни, но и жизни вообще. О своей власти необычайно высокого мнения. Требуя от начальника штаба исполнения приказания, заявляет, что он имеет право сместить войскового начальника, до командующего армией включительно... Объясняя войскам существо своей власти, определяет ее так: "как военному министру подчинены все фронты, так я являюсь военным министром для Западного фронта"...
Третий нерусский, по-видимому с презрением относящийся к русскому солдату, подходил к полку обыкновенно с таким градом отборных ругательств, к каким никогда не прибегали начальники при царском режиме. И странно: сознательные и свободные революционные воины принимают это обращение, как должное; слушают и исполняют. Комиссар этот, по заявлению начальников, приносит несомненную пользу».
Подчеркнём, что институт военных комиссаров, как средство политического контроля над командным составом был введён в русской армии ИМЕННО Временным правительством!
А вот в войсках – анархия, шкурничество и пьянство повальное: в полках действовали по 8-10 самогонных СПИРТОЗАВОДОВ (!!!). Не удивительно, что МНОГИЕ ЧАСТИ теряли человеческий нравственный и физический облик, занимаясь грабежами, буйствами и убийствами.
«Основная болезнь армии выражалась в утере воинской дисциплины и чувства долга. Поспешное отступление армии от Тарнополя и Калуша, часто переходившее в позорное бегство, сопровождалось погромами и разбоями. Развал армии и разнузданность солдат при этом особенно ярко сказались. Донесения начальников и комиссаров были переполнены фактами позорного бегства революционных войск и их возмутительных зверств по отношении мирного населения. Вся печать пестрела подробностями озверения армии; общественное мнение было возмущено…» - писал в своих воспоминаниях командир гвардейской дивизии Э.А.
Верцинский.
А вот как «наступали» части двух, считавшихся ЛУЧШИМИ дивизий (28 и 29 п.д.):
"Части 28-й пех. дивизии подошли для занятия исходного положения лишь за 4 часа до атаки, причем из 109-го полка дошло лишь две с половиной роты с 4-мя пулеметами и 30 офицерами; 110-й полк дошел в половинном составе; два батальона 111-го полка, занявших щели, отказались от наступления; в 112-м полку солдаты целыми десятками уходили в тыл…
Части 29-й дивизии не успели своевременно занять исходное положение, так как солдаты, вследствие изменившегося настроения, шли неохотно вперед. За четверть часа до назначенного начала атаки правофланговый 114-й полк отказался наступать; пришлось двинуть на его место Эриванский полк из корпусного резерва. По невыясненным еще причинам 116-й и 113-й полки также своевременно не двинулись...
После неудачи утечка солдат стала все возрастать и к наступлению темноты достигла огромных размеров. Солдаты, усталые, изнервничавшиеся, не привыкшие к боям и грохоту орудий после стольких месяцев затишья, бездеятельности, братания и митингов, толпами покидали окопы, бросая пулеметы, оружие и уходили в тыл...
"Трусость и недисциплинированность некоторых частей дошла до того, что начальствующие лица вынуждены были просить нашу артиллерию не стрелять, так как стрельба своих орудий вызывала панику среди солдат"...
Но пришла ночь...
"Тотчас стали поступать ко мне тревожные заявления начальников боевых участков о массовом, толпами и целыми ротами, самовольном уходе солдат с неатакованной первой линии. Некоторые из них доносили, что в полках боевая линия занята лишь командиром полка, со своим штабом и несколькими солдатами"...
Эта бесславная операция, тем не менее, повлекла серьезные потери, которые теперь, когда каждый день возвращаются толпы беглецов, установить трудно. Через головные эвакуационные пункты прошло до 20 тысяч раненых. Я пока воздержусь от заключения по этому поводу, но процентное отношение рода ранения показательно: 10% тяжелораненых, 30% в пальцы и кисть руки, 40% прочих легкораненых, с которых повязок на пунктах не снимали (вероятно, много симулянтов) и 20% контуженных и больных. Так кончилась операция».
Из 16 рот полка на исходные позиции вышло только 2,5 роты. Стрельба СВОИХ ОРУДИЙ вызывала ПАНИКУ среди наших солдат…
Удивляться тому, что около половины раненых оказывались «самострелами» при этом уже не приходится.
Самой печальной и трагической была в то время судьба многих офицеров русской армии. А.И. Деникин говорил об этом в своей гневной речи:
«К нам на фронт, в 703-й Сурамский полк приехал Соколов с другими петроградскими делегатами. Приехал с благородной целью: бороться с тьмой невежества и моральным разложением, особенно проявившимся в этом полку. Его нещадно избили. Мы все отнеслись с негодованием к дикой толпе негодяев. Все всполошилось... Всякого ранга комитеты вынесли ряд осуждающих постановлений. Военный министр в грозных речах, в приказах осудил позорное поведение сурамцев, послал сочувственную телеграмму Соколову.
Другая картина...
Я помню хорошо январь 1915 года, под Лутовиско. В жестокий мороз, по пояс в снегу, однорукий бесстрашный герой, полковник Носков, рядом с моими стрелками, под жестоким огнем вел свой полк в атаку, на отвесные неприступные скаты высоты 804... Тогда смерть пощадила его. И вот теперь пришли две роты, вызвали генерала Носкова, окружили его, убили и ушли.
Я спрашиваю господина военного министра: обрушился ли он всей силой своего пламенного красноречия, обрушился ли он всей силой гнева и тяжестью власти на негодных убийц, послал ли он сочувственную телеграмму несчастной семье павшего героя.
И когда у нас отняли всякую власть, всякий авторитет, когда обездушили, обескровили понятие "начальник", вновь хлестнули нас больно телеграммой из Ставки: "начальников, которые будут проявлять слабость перед применением оружия, смещать и предавать суду"...
В конечном результате, старшие начальники разделились на три категории: одни, невзирая на тяжкие условия жизни и службы, скрепя сердце, до конца дней своих исполняют честно свой долг; другие опустили руки и поплыли по течению; а третьи неистово машут красным флагом и по привычке, унаследованной со времен татарского ига, ползают на брюхе перед новыми богами революции так же, как ползали перед царями.
Офицерский состав... мне страшно тяжело говорить об этом кошмарном вопросе. Я буду краток.
Соколов, окунувшийся в войсковую жизнь, сказал:
— Я не мог и представить себе, какие мученики ваши офицеры .. Я преклоняюсь перед ними.
Да! В самые мрачные времена царского самодержавия, опричники и жандармы не подвергали таким нравственным пыткам, такому издевательству тех, кто считался преступниками, как теперь офицеры, гибнущие за Родину, подвергаются со стороны темной массы, руководимой отбросами революции.
Их оскорбляют на каждом шагу. Их бьют. Да, да, бьют. Но они не придут к вам с жалобой. Им стыдно, смертельно стыдно. И одиноко, в углу землянки не один из них в слезах переживает свое горе...
Неудивительно, что многие офицеры единственным выходом из своего положения считают смерть в бою. Каким эпическим спокойствием, и скрытым трагизмом, звучат слова боевой реляции:
"Тщетно офицеры, следовавшие впереди, пытались поднять людей. В это время на редуте № 3 появился белый флаг. Тогда 15 офицеров с небольшой кучкой солдат двинулись одни вперед. Судьба их неизвестна — они не вернулись"...
Мир праху храбрых! И да падет кровь их на головы вольных и невольных палачей.»
И, в завершение разговора, вспомним о судьбе одной ЗНАКОВОЙ фигуры русской революции – генерале Лавре Георгиевиче Корнилове.
Он был душой и движущей силой движения по спасению остатков русской армии.
В дни катастрофического завершения попытки наступления, он потребовал от Временного правительства:
«Необходимо немедленно... введение смертной казни и учреждение полевых судов на театре военных действий "; в случае отказа применить эту меру "вся ответственность падёт на тех, кто словами думает править на тех полях, где царят смерть и позор предательства, малодушие и себялюбие" (Иоффе Г.З., Белое дело. Генерал Корнилов, М., 1989, с. 78).
8 июля Брусилов телеграфировал Временному правительству, что считает "безусловно необходимым немедленное проведение в жизнь мер, просимых генералом Корниловым" ("Государственное Совещание", с. 351). Корнилов, не дожидаясь правительственной санкции, вечером того же дня телеграммой приказал командирам и комиссарам в случае самовольного ухода с позиций, "не колеблясь, применять против изменников огонь пулемётов и артиллерии" (там же, с. 352).
9 июля А.Ф. Керенский одобрил все мероприятия Корнилова.
16 июля направил в Ставку телеграмму, в которой требовал усиления власти войсковых начальников всех уровней при сохранении института комиссаров и войсковых комитетов, но с урезанными полномочиями последних, распространения и на внутренние военные округа закона о смертной казни и революционно-полевых судах для военнослужащих, иначе "армии будут ...вместо пополнений... [получать] банды распущенных необученных солдат, которые способны разлагать даже самые крепкие части" (Поликарпов В.Д., Военная контрреволюция в России. 1905 – 1917, М., 1990, с. 213), запрещения ввоза в район расположения армии "литературы и газет большевистского направления", запрещения приезда в армию "всякого рода делегаций, депутаций и агитаторов без предварительного разрешения... военных властей".
19 июля Корнилов назначен Главковерхом. Телеграфировал Временному правительству о согласии принять пост при условии "ответственности перед собственной совестью и всем народом". Корнилов разработал программу стабилизации положения в стране, в основу которой была положена идея о необходимости создания "армии в окопах, армии в тылу и армии железнодорожников", причём все три надлежало подчинить железной дисциплине. Прибывшему 13 августа в Москву Корнилову была устроена восторженная встреча на вокзале. 14 августа он выступил на Государственном совещании, основной причиной развала армии назвал "законодательные меры", принятые после Февраля. Заявил, что "разницы между фронтом и тылом относительно суровости необходимого для спасения страны режима не должно быть, в заключение подчеркнул, что "нельзя терять ни одной минуты. Нужна решимость и твёрдое непреклонное проведение намеченных мер" ("Государственное Совещание", с. 65-66). С начала августа стал перебрасывать к Петрограду верные ему части – 3-й конный корпус генерала А.М. Крымова, Кавказскую Туземную ("Дикую") дивизию, 5-ю Кавказскую кавалерийскую дивизию и другие. В дни Государственного совещания в своём поезде вёл конфиденциальные переговоры о предстоящем "выступлении" с лицами, которые могли бы оказаться полезными (с генералом М.В. Алексеевым, с лидером кадетов П.Н. Милюковым, лидером монархистов В.М. Пуришкевичем, с крупными предпринимателями А.И. Путиловым и А.И. Вышнеградским и другими).
Со второй половины августа деятельность Корнилова вступила в новую фазу, особенно после падения Риги (21 августа), которое, как тогда писали, свидетельствовало об опасности, нависшей над столицей. Румынский посланник Диаманди излагал свою беседу с Корниловым в телеграмме премьер-министру Румынии И. Братиану: "Генерал прибавил, что войска оставили Ригу по его приказанию и отступили потому, что он предпочитал потерю территории потере армии. Генерал Корнилов рассчитывает также на впечатление, которое взятие Риги произведёт в общественном мнении в целях немедленного восстановления дисциплины в русской армии" (Минц И.И., История Великого Октября, т. 2, с. 728). Сдачей Риги стали объяснять важность сосредоточения под Петроградом сил, необходимых для его обороны. В ближайшем окружении Корнилова и с его участием разрабатывались планы установления в России новой формы правления. Во главе страны предполагалось поставить Совет народной обороны (председатель – Корнилов, товарищ председателя – Керенский, члены – генерал Алексеев, адмирал А.В. Колчак. Б.В. Савинков, М.М. Филоненко). При Совете должно было существовать правительство с широким представительством политических сил: от царского министра Н.Н. Покровского до Г.В. Плеханова (см.: Иоффе Г.З., указанное сочинение, с. 110). Через посредников Корнилов вёл переговоры с Керенским, стремясь добиться мирной передачи ему всей полноты власти.
23 августа Савинков, приехавший в Ставку, сообщил Корнилову, что основанный на его предложениях законопроект Временное правительство одобрило. В ходе бесед Корнилова с Савинковым 23-24 августа Корнилов указывал, что после подавления "выступления большевиков" должна быть установлена твёрдая власть, причём Корнилов не исключал возможность установления "единоличной или коллективной" диктатуры "в зависимости от дальнейшего хода событий" .
Вечером 24 августа Корнилов назначил генерала А.М. Крымова командующим Отдельной (Петроградской) армией, а генерала П.Н. Краснова командиром 3-го конного корпуса. Крымову было приказано, как только произойдёт "выступление большевиков", немедленно занять столицу, обезоружить гарнизон и рабочих и разогнать Совет. Крымов заготовил приказ по Отдельной армии, которым вводилось осадное положение в Петрограде, Петроградской губернии, Кронштадте, Финляндии и Эстляндии; предписывалось создавать военно-полевые суды. Запрещались митинги, собрания, забастовки, появление на улицах раньше 7 часов утра и позже 7 часов вечера, выход газет без предварительной цензуры. Виновные подлежали расстрелу на месте. В помощь Крымову, по распоряжению Корнилова, должны были прибыть части действующей армии. 26 августа Корнилов направил телеграмму Савинкову: "Корпус (3-й конный) сосредоточился в окрестностях Петрограда, к вечеру 28 августа я прошу объявить Петроград на военном положении 29 августа".
В тот же день В.Н. Львов, посредник между Корниловым и Керенским (роль Львова противоречиво трактуется в источниках и историографии), передал последнему требования Корнилова в таком изложении: 1) Объявить Петроград на военном положении. 2) Передать всю власть, военную и гражданскую, в руки Верховного главнокомандующего. 3) Отставка всех министров, не исключая и министра-председателя и передача временного управления министерствами товарищам министров впредь до образования кабинета Верховным главнокомандующим".
Керенский отказался от дальнейших переговоров и утром 27 августа отправил в Ставку телеграмму, в которой предписывал Корнилову сдать должность Главковерха и прибыть в Петроград. Корнилов не подчинился и утром 28 августа передал по радио заявление: "Временное правительство под давлением большевистского большинства Советов действует в полном согласии с планами германского генерального штаба, ...убивает армию и потрясает страну внутри" и далее: "Тяжёлое сознание неминуемой гибели страны повелевает мне в эти грозные минуты призвать всех русских людей к спасению умирающей Родины... Я, генерал Корнилов, – сын казака-крестьянина, заявляю всем и каждому, что мне лично ничего не надо, кроме сохранения Великой России, и клянусь довести народ – путём победы над врагом – до Учредительного Собрания, на котором он сам решит свои судьбы и выберет уклад своей новой государственной жизни". Одновременно обнародовал обращение к железнодорожникам, где требовал "безусловного выполнения" его распоряжений о перевозке войск генерала Крымова в Петроград и предупреждал, что в случае неисполнения "будет карать беспощадно". Корнилов направил телеграмму донскому атаману А.М. Каледину, чтобы тот поддержал начавшееся выступление. В Киев послал курьера к генералу А.М. Драгомирову с предложением взять власть в городе в свои руки. Главнокомандующему Западным фронтом генералу П.С. Балуеву предписал занять кавалерийскими частями станции Орша и Витебск, чтобы не допустить переброски войск с фронта для защиты Временного правительства. Всё это стало известно правительству, и Корнилов был объявлен мятежником. План захвата Петрограда войсками Крымова провалился, действиями Советов Белоруссии Ставка была отрезана от фронтов, 29 августа Исполком Юго-Западного фронта арестовал своего главнокомандующего А.И. Деникина, одновременно армейские комитеты всех армий этого фронта арестовали своих командармов. Были арестованы и другие сторонники Корнилова на фронте и в ряде городов страны. В Москве по приказу командующего МВО А.И. Верховского был сформирован экспедиционный корпус для похода на Могилёв. Попытки Корнилова получить поддержку не увенчались успехом, 2 сентября он был арестован. Находясь под арестом в Быхове и обсуждая с другими участниками выступления ситуацию в стране, настаивал на продолжении борьбы; один из авторов так называемой "Быховской программы", предусматривавшей установление сильной государственной власти, возрождение армии, продолжение войны с Германией, созыв Учредительного Собрания.
19 ноября при содействии Н.Н. Духонина Корнилов бежал. Пытался пробиться на Дон во главе небольшого отряда, который был разбит. Переодевшись в солдатскую шинель, Корнилов 6 декабря добрался до Новочеркасска. Вместе с Алексеевым и Деникиным Корнилов участвовал в формировании Добровольческой армии, о создании которой было объявлено 27 декабря (верховный руководитель – Алексеев, главнокомандующий – Корнилов, начальник штаба – А.С. Лукомский). Вошёл в триумвират (Алексеев, Деникин, Корнилов), возглавлявший Донской гражданский совет, от имени которого в конце декабря была выпущена политическая декларация. Её основная цель – создание "временной сильной верховной власти из государственно мыслящих людей", которая должна восстановить "права граждан", "свободу слова и печати", "свободу промышленности и торговли" и осуществить денационализацию промышленности, прекратить раздел и передел земли до разрешения земельного вопроса Учредительным Собранием, создать армию без выборных должностей, добиться созыва Учредительного Собрания.
В январе 1918, выступая перед офицерами, Корнилов заявил: "Я даю вам приказ, очень жестокий: пленных не брать! Ответственность за этот приказ перед Богом и русским народом я беру на себя!" (Иоффе Г.З. «Белое дело. Генерал Корнилов» с. 233).
По всей территории России уже разгоралась Гражданская война…
Использованная литература:
1. Сазонов С.Д. "Воспоминания", 1927. С.244-245.
2. "История дипломатии" Т.2 М.,1945. С.794-795.
3. Степун Ф.А. Из писем прапорщика-артиллериста. — Томск: «Водолей», 2000.
4. Сергеевский Б.Н. Пережитое. 1914. Белград, 1933
5. Будберг А.П. Из воспоминаний о войне 1914-1917 гг. Третья Восточно-Прусская катастрофа 25.01.-08.02.1915. С-Франциско, б.г.
6. А.А. Керсновский «История русской армии» т.3 и 4.
7. ГЕНЕРАЛ М. В. АЛЕКСЕЕВ, НАЧАЛЬНИК ШТАБА ВЕРХОВНОГО ГЛАВНОКОМАНДУЮЩЕГО В ВОЙНУ 1914 — 1915 ГОДОВ. (Из воспоминаний генерала В. Борисова).
8. Г.И. Шавельский «Воспоминания последнего протопресвитера Русской армии и флота».
9."Красный архив", т. I. "Переписка ген. Сухомлинова с ген. Янушкевичем".
10. А. А. Маниковский. "Боевое снабжение русской армии в мировую войну". Изд. 2-е. Переработал и дополнил Е. З. Барсуков. ГВИЗ, 1930.
11. Е.З. Барсуков "Русская артиллерия в мировую войну"
12. «Белое Дело. Ледяной поход» М. Голос.1993.
13. Иоффе Г.З., «Белое дело. Генерал Корнилов» М., 1989,
14. Верцинский Э.А. Год революции. Воспоминания офицера генерального штаба за 1917-1918 года.
15. Деникин А.И. "Очерки русской смуты" т.1.
16. Поликарпов В.Д., Военная контрреволюция в России. 1905 – 1917, М., 1990
17. Минц И.И., История Великого Октября, т. 2.
18. "Революционное движение в России в августе 1917 г. Разгром корниловского мятежа", М., 1959.
19. Леванид «Записки главноуговаривающего 293-го пех. Ижорского полка».
20. Курлов П. Г. «Гибель Императорской России».
Информация и фото с сайтов:
http://wwi.hut2.ru
http://oper.ru/news/
http://feb-web.ru/
http://tsushima.su/
На фото: "братание" с германцами