В последние годы мама всё чаще жалела о том, что не может вот просто так сесть в поезд и покатить, куда глаза глядят…
А я вот еду… И почему-то особой радости нет. Может, потому, что оставила там, дома, всё самое главное.
Всё стало другим. Люди - отшельники…
А сама-то, сама?.. Повернулась к стенке и сама с собой – с «умным человеком» - в мыслях растворилась. Все мы – странники на этой земле. У всех - свои проблемы. Может, так же, как и я, хотят просто побыть в одиночестве, помолчать, забыть о повседневных мелочах, о докучливых навязчивых проблемах…
…Тогда, в детстве, поезд был необычной, неизведанной страной. То ли общинность, «коммунность» нашей жизни «обязывала» к тому, но как только трогался поезд, начинались знакомства, распаковывались сумки и авоськи, на откидных столиках появлялись домашние котлеты, огурцы, помидоры, сваренные вкрутую яйца, плавленые сырки «Дружба». Командировочные завязывали знакомство за бутылочкой (одной!) «Жигулёвского», снимая галстуки и расстёгивая сдавливавший горло ворот рубашки, давая волю своим чуть развязавшимся языкам.
Тут появлялась засаленная колода карт, усаживались потеснее вокруг стола , и начинались шутки и смех…
По вагону бегали дети, переговариваясь друг с дружкой, хлопала тамбурная дверь, витали удушливые запахи пота, отрыжки и перегара.
Бывало, что бегал под ногами чей-то котёнок, которого вылавливали из-под полок, насильно запихивали в корзинку, откуда он, надрывно мяукая, вырывался вновь и вновь…
…Люди устали. Почти все сразу засыпают, и в вагоне наступает звенящая тишина.
За окном проплывают левитановские осенние пейзажи: слепящие синью озёра и речки, перелески, пестрящие всей палитрой красок, тает на солнце заиндевелая трава… А люди спят…
Не слышны на пустынных перронах голоса торговок пирожками, не проходит по вагонам пропахший всеми ресторанными изысками разносчик, так настойчиво предлагавший прежде пирожные с заварным кремом и лимонад… Где всё это?
Только дружная молодая компания, нырнувшая в поезд на полустанке, сдержанно хихикает, хрустя свежими огурцами и опорожняя наскоро «полторашку» пива.
Ушла в прошлое и загадка: «Длинный, зелёный, пахнет колбасой»…
…Поезд «Москва-Балаково».
К вечеру народ разговорился: и выговориться захотелось, и власть поругать, и на жизнь пожаловаться, - накатило, накипело. День молчали, крепились. А в Ртищеве – балык, пиво, пирожки, прохлада… Развернулась душа.
Одно поменялось – за «невыносимую жизнь» говорят.
Легче чужому о наболевшем сказать.
Бросила девчонка. «Развела» и бросила. Три недели не ел, не пил, похудел на двенадцать килограммов. Кровоточит рана, а сам хорохорится: «Верну, говорит, тебе десять тысяч за юг. А я ей: давай. Не ожидала. А я вот так. А то: всё равно ко мне вернёшься, если поманю; всё равно у меня под каблуком будешь… А я эти десять тысяч всё равно у неё заберу. Лучше матери отдам…» Глаза побитой собаки. Безысходность. «Не прощу никогда. Теперь другой буду, подлый…» А сам надеется ещё, что всё повернётся вспять.
Весь вагон успокаивает… «Хорошо, что в плацкартный вагон билет взял»,- благодарит взглядом сердобольных женщин. Улыбается: «Ещё и тысячу сэкономил». Сильно обожгло парня. «Лучше б я тогда с ней!.. Пусть бы дети остались. Я детей люблю. Я бы деньги переводил. Я хорошо зарабатываю». Речь отрывистая, порывистая. Надеется, что вернётся к нему эта паскуда.
…ищем эту любовь где-то… А она вот, рядом – привычная, потому и в глаза не бросается. А в тусклом вагонном свете разглядели её…
…Вот и Христос у Крамского руки опустил… И глаза в пространство: зачем всё это? к чему? И его сомнения терзали. Неисповедим путь земной…А жить-то хочется…
Покрылась слоем времени левитановская «Осень», будто потускнела. А за окном поезда пробегают вспыхивающие золотым глянцем берёзки, и воздух звенит от утренней прохлады. Светлеют мысли, и жить всё-таки хочется – не зачем-то там, а ПРОСТО ЖИТЬ!