Дорога к дому

Виктор Виров
   Из-за наклона улицы этот дом немного возвышался над семью остальными трехэтажными домами, что составляли вместе с ним периметр жилого квартала. В окне второго этажа, обращенном во внутренний двор и находящемся почти на одной вертикали с выщербленным краем козырька подъезда, можно было заметить лицо пожилой женщины. Она часто днем смотрит сквозь оконное стекло на высокие тополя, заслоняющие двор от  голубизны безоблачного неба. Когда солнце склоняется к закату, и когда стены домов утрачивают ослепительный блеск, а небо из голубого становится синим, она выходит из подъезда и двумя десятками робких шагов преодолевает кажущийся теперь не близким для нее путь до заветной скамейки, сидя на которой она может наблюдать, как редкие прохожие идут по улице, краешек которой виден от угла ее трехэтажного дома с вертикальной вывеской «Молоко».
     Она выходит к этой скамейке почти каждый день.  Вглядываясь во входную дверь молочного магазина, бабушка заметила маленькую девочку в легком платьице с мороженым в одной руке и сеткой яиц в другой. Девочка словно выпорхнула с крылечка магазина  и быстро завернула за столбик заборчика перед выходом на тротуар.

 И бабушке показалось, что она знает девочку. Начиная думать об этой девочке, она вдруг понимает, что это она сама и есть – маленькая девочка Катя.  ... И идет она не из магазина, а из хлева, в котором живут у них корова, коза и куры. Да, действительно, будучи маленькой девочкой, она часто шла с корзинкой яиц по тропинке к бревенчатому дому, с крыльца которого, протянув Кате навстречу руки, спускалась красивая невысокая женщина с плавной походкой.  Это Катина мама - Елена Кузьминична. Кате было тогда четыре года, и она не уходила со двора дальше сарая.  Отец Кати, Яков Федорович, работал начальником железнодорожной станции в Забайкалье. Он был родом из Мордовии, из села Вольно-Никольское. Елена Кузьминична рассказывала дочке, что родилась тоже в Вольно-Никольском. У Якова там были родственники и, кажется, дом. Сам он там не жил, но приезжал в село, встретил там Елену и увез ее с собой в Сибирь. Там в Сибири, когда декабрь наметал сугробы к дому у станции с холодным названием Зима, у Якова с Еленой родилась девочка Катя.

      “Катюша, не мешай,”- ласково говорила ей мама, когда доила корову, а дочка подпихивала пучок сена не желавшей его принимать Буренке. Кате было около пяти лет, когда погиб отец. Подробности происшествия уже трудно было восстановить в памяти … Да мама и не рассказывала... Кате помнилось, что мама ездила тогда к папе в больницу в Читу. «Тогда еще и старший брат приезжал. Он же потом остался в Чите…»  Других старших сыновей отца от предыдущего брака Катя по сути и не знала – они уже давно жили отдельно своими семьями. Смерть Якова Федоровича совпала со смертью коровы – ее сбило поездом. Потом в голодные годы учебы в школе, техникуме и во время войны Катюша часто вспоминала корову-кормилицу – ведь тогда под Читой в начале 20-х годов 20-го века это тоже было большим ударом для семьи. Катюша помнит, что тогда вдруг как-то сразу стало много мяса и… мама готовила котлеты. После смерти мужа  Елена Кузьминична уехала с дочкой в Мордовию. Путь туда был долгим и трудным, с какими-то промежуточными остановками и временным проживанием у незнакомых людей. Потом Катя вспоминала, как они выбирались с мамой через Читу, где мама хотела найти работу.... Заезжали к родственникам отца...  В шесть лет Катя пошла в первый класс Вольно-Никольской  школы. Мама Елена тогда стала работать кухаркой в том же селе у богача Степашкина.

   Путь четырехлетней Кати с лукошком яиц  от сарая до родительского дома был так же труден, как и путь пожилой женщины от этой лавочки до дома пятидесятых годов. Выйти к лавочке бабушке Кате помогают сыновья и их дети, что иногда приезжают в этот зеленый город, в котором она с мужем живет уже более полвека.

    Катюша осторожно обходила бугорки на тропинке и доносила к маме в своем лукошке все яйца целыми. “Умница моя,”- шептала мама и целовала Катюшу в лоб...

    .. Еще раз взглянув на крыльцо у входа в магазин, бабушка подумала, что, наверное, та девочка с сеткой яиц из магазина все же была не Катя. Она так быстро пересекла улицу в три дома. Немного она похожа на старшую внучку – это ее Катя водила в детский садик на этой же улице. Тогда внучке было пять лет, и она тогда жила у бабушки Кати. «Жаль», - подумала бабушка Катя, –«От моей скамейки виден только угол здания детского сада». В памяти  Кати ясно вырисовывалась та дверь детского сада, на пороге которой внучка любила пританцовывать, попрыгав на нижних ступеньках крыльца. «Потом, начав ходить в школу в Подмосковье, девочка пошла и в танцевальный кружок»,- негромко произнесла вслух бабушка, как будто в тот момент на лавочке кто-то сидел рядом, - «И мне недавно рассказывали, что на свадьбе она красиво танцевала со своим женихом». Катюше так хотелось попасть на свадьбу старшей внучки, но она не смогла поехать в столицу.

  Бабушка снова стала всматриваться во вход магазина. Опять вспомнилась девочка с крыльца - Кате показалось, что та девочка была чем-то похожа и на младшую внучку, которая год перед первым классом школы жила с ней, а не в семье старшего сына в столице. Младшая внучка любила ходить с бабушкой в этот магазин и всегда вслух читала огромные буквы вывески перед входом.
    «Что это я – не могу разглядеть правильно моих внучек – дочек моих сыновей...», - прошептала бабушка, обращаясь к незримому собеседнику на лавочке.- «Когда-то я их нянчила, и вот... младшая внучка заканчивает школу, и уже трудно сравнить высокую красавицу в джинсах с той маленькой попрыгуньей с мороженым.  А мой первенец не выжил тогда – давно это было, еще на мордовской земле, после войны - вот я и считаю детей-сыновей: то два, то три – все мои». 

      Бросив взгляд на край скамейки, бабушка поняла, что она одна, и перестала говорить вслух. Мысли снова вернулись к девочке Кате, которая как раз перед войной закончила на отлично в Вольно-Никольском свою семилетку. Другой школы там тогда и не было. В школу приезжал агитатор из Краснослободска, набирал учащихся для педагогического училища. У кого были одни пятерки, тем предлагали поступать в училище без экзаменов. Вот так Катя попала из села в районный городок Краснослободск. А был ли еще какой выбор в продолжении образования у 14-летней сельской девочки? После сельской семилетки три года своего дальнейшего образования Катюша провела в педагогическом техникуме Краснослободска. В год окончания учебы техникум получил статус педагогического  училища. В избе-общежитии проживало 25 человек. Электричества не было, да и керосиновую лампу можно было использовать не часто.

          Возвращаясь поздно вечером в общежитие, Катя осторожно пробиралась в полутемной избе между рядами коек. Снилось ли такое моим внукам, когда они учились в своих московских университетах?». Раз в месяц студентка Катя наведывалась в Вольно-Никольское повидаться с мамой и запастись картошкой, преодолевая  те двадцать пять  километров пути от Краснослободска  до дома, в основном, пешком, не дожидаясь редкого тогда в тех краях и такого транспорта, как лошади с подводами. “Хорошо, что внуки мои могут часто выбираться из студенческого общежития к родителям на выходные,”- рассуждала бабушка, - «А ведь тогда студентка Катя со страхом шла поздним вечером по дороге через лес перед Вольно-Никольским».      
       
      После окончания училища Катя получила свидетельство, сравнимое с дипломам последующих лет. В нем был список изученных курсов с оценками за экзамены. То удостоверение имело дату выдачи,  но не имело даты поступления в техникум и сроков обучения в нем. При оформлении пенсии нечеткость написания документа добавит хлопоты – запросы в инстанции Мордовии, но так и не даст результата в подтверждении тех необходимых при оформлении пенсии лет стажа-учебы. Наверное надо было искать нужную справку в районном селе Рыбкине, поскольку архив с довоенными документами в Краснослободске не сохранился полностью – часть его была переведена в Рыбкино. Перестроечные годы и начало рыночного периода нивелировали особенности учебно-рабочего стажа довоенных и военных лет, и потому ехать на родину за справкой уже не было смысла. 

      По правилам предвоенных лет тем, кто заканчивал училище на отлично, разрешалось вести уроки в старших – то есть седьмых и восьмых классах. А выпускникам, у кого были не все пятерки, сначала можно было преподавать только в начальных классах. Отличница Катя преподавала русский язык, литературу и немецкий язык в седьмых классах семилетней школы села Большой Азясь. Некоторые ее ученики к концу войны успевали попасть на фронт.  Село Большой Азясь находилось в 15 км от ее родного Вольно-Никольского. Учительствуя в Большом Азясе, Катя попадала домой уже почаще, чем в студенческие годы. Кроме Большого был еще Малый Азясь, но Большой Азясь нравился Кате все-таки больше.

        При жизни в  Вольно-Никольском в голодные предвоенные годы Кате по-прежнему была нужна домашняя поддержка и овощи с огорода, так как двести сорока рублей зарплаты учителя было недостаточно для проживания. Катя снимала квартиру-избу, а  точнее, только часть избы. Это был бревенчатый дом, в котором жил директор и еще кто-то из учителей. Большой Азясь был в те годы большим селом с базарной площадью, возле которой и находилась школа. А квартира – недалеко от школы, на другом конце базарной площади. В школу ходили дети и из соседних небольших сел, что на расстоянии до километра от Большого Азяся. У Кати появился свой огород – учителям при доме выделяли пятнадцать соток земли. Картошка и помидоры, которые сажала Катя, помогали ей в налаживании питания.  Уроки в школе, огород и работа в колхозе вожатой пионерских отрядов - вот так почти 13 лет Катюша сеяла  разумное, доброе и вечное на мордовской земле. Она покинула село в начале пятидесятых, когда мужа после окончания университета направили в строящийся город вблизи набирающего мощь оборонного  завода.  Шел октябрь пятьдесят первого, когда Катя попала в этот зеленый городок – ее привез туда старший брат мужа Егор. А сам Василий приехал в городок раньше жены и с сентября уже преподавал в учебно-консультационном пункте института. А Катя занялась школьными делами на удмуртской земле в разгар учебного процесса –в октябре стала вести уроки в шестой школе. Эта деревянная школа находилась в конце улицы Кирова перед самым поселком Сыга. Потом деревянную школу сломали, а этот район застроили каменными пятиэтажками и стали называть эту часть города улицей Глинки. Новая шестая  школа была построена уже в другом конце улицы Кирова - поближе к реке.  Город застраивался к мосту через реку Чепца.
    Легкие деревянные домики-общежития, в одном из которых они сначала жили с мужем, называли финскими домиками. После приезда Кати они жили там недолго – через три месяца им выделили однокомнатную квартиру по улице Мира, вблизи строящейся детской поликлиники.
   
       Через полвека Катя уже считала этот город своим. Сидя на лавочке, она видила сквозь невысокий заборчик фасад школы и думала: «Вот это третья школа... Хорошо, что рядом с домом... Я не преподавала в ней, но там учились мои мальчики. А вот в магазин вошла женщина, я узнаю ее – это Валентина Павловна, она вела класс старшего сына  с самого начала. Потом Валентина Павловна была в школе старшей пионервожатой. Может и сейчас еще работает, только ... как же их теперь называют, если пионеров-то нет...».

       ...Кате нравилось работать в Большом Азясе. Она организовывала работу пионерских отрядов во время войны: на полях, по сбору колосков и в колхозе. Ее наградили медалью «За доблестный труд во время Великой Отечественной войны». Медаль вручали в районном центре Рыбкине – прикрепили на грудь, но никакого удостоверения на медаль не дали. Возможно не было необходимых бланков тогда. Из Рыбкино Катя возвращалась гордая – с медалью на груди. До Большого Азяся 12 км пути, и по дороге домой медаль была потеряна, у Катюши осталась на груди только колодка от медали. Потом при расчете трудового стажа работавшим во время войны военные годы считали как год за два. Как же трудно было Катюше восстанавливать истину через десятки лет и подтверждать получение медали, проживая в Удмуртии и посылая запросы в Мордовию.

     Во время войны за работу в колхозе начисляли трудодни, то есть давали такие карточки, на которые можно было получить муку или зерно. Тогда вблизи Большого Азяся не было мельниц. Потому мололи иногда каменными жерновами, к которым приделывался специальный рычаг, или везли зерно на помол в другие районы Мордовии. В деревне Зайцево до войны была ветряная мельница. Перед самой войной ее крылья вышли из строя. После войны ее не стали восстанавливать – такие мельницы уже были малоэффективны. До войны была хорошая водяная мельница на реке Мокша вблизи Рыбкино. Из многих деревень и сел приезжали туда молоть. За помол брали зерном, а иногда платили и мукой. Но до Рыбкина было далеко от Большого Азяся. Во время войны был как-то сильный разлив, и наводнением размыло запруду на Мокше возле Рыбкино – в результате та мельница была разрушена. А после войны построили мельницу в селе Черемис. Туда недалеко было ехать и из Большого Азяся.

       ...Кроме молочного в доме Кати находился и хлебный магазин «Колосок». Только вход в него не виден с Катиной лавочки.  Мысли снова вернулись к военным годам. Во время войны у Кати была коза. Значит, и домашнее молоко у Кати было, когда она работала в Большом Азясе. ...Катя старалась припомнить, когда же у нее появилась коза – до смерти мамы или позже?  В сорок втором мама Кати стала сильно болеть, и Катюша перевезла маму из Вольно-Никольского к себе в Большой Азясь. В сорок четвертом Елена Кузьминична умерла. Во время войны и голод, и смерть ходили рядом, но как-то выдержали те четыре тяжелых года. И вот Катя дождалась Василия с войны, и он потом закончил университет в Казани, и уехали вместе на Урал.

    Снова Катюше подумалось: «Не будь войны, Вася сразу же закончил бы институт, а так только поступил, а вот учиться пришлось только после войны. Наверное и я бы пошла сразу в институт, а не потом, уже работая учителем на удмуртской земле».

     В тридцать девятом Василий закончил среднюю школу в Рыбкине на отлично... Тогда забирали в армию с 20 лет, но тот год получился особенным – когда началась Вторая мировая война и немцы захватили Польшу, вышел дополнительный указ:  брать в армию и восемьнадцатилетних, имеющих среднее образование.

 ...Василий в 39-ом не сдавал экзаменов  в институт, а проходил собеседование в Москве... Трудно тогда ему было там.. Ездил иногда в Электросталь к родственникам – там жили брат его отца Федор с женой Настей...

     С 59-го каждое лето Катя с семьей ездила в Мордовию на родину мужа в село Ворона - к деду Ивану и бабушке Груне. Детям нравилось летом там, но путь туда был долгим, с двумя пересадками и многочасовым ожиданием в Казани нужного поезда. Бабушка Груня любила внучат, всегда ждала их летом, но в суете деревенских забот и хлопот, когда дом на месяц наполнялся гостями, могла и на путавшегося под ногами младшего внука прикрикнуть своим обычным возгласом: ”Ах ты, враг окаянный!”

 ... Когда Василий еще только закончивал девятый класс, отец устроил его на летние месяцы работать в колхозе весовщиком, и получал тогда Василий около 200 рублей. Катина стипендия в 36 рублей в Краснослободские студенческие годы выглядела  совсем маленькой.   Катя у мамы росла одна, а у родителей Василия семья была большая – пять детей.  И всем довелось испытать войны. В их семье старшим был Егор – он служил в армии уже в 39-ом, и ему пришлось пройти и польскую кампанию. Когда немцы захватили Польшу, наши пошли  навстречу, чтобы не потерять Западную Украину и  Белоруссию – вот тогда Егор был ранен и лежал в госпитале.  При взрыве осколок стекла попал Егору в глаз - но все обошлось… Зимой того же года Егор участвовал и в финской войне. Короткой она была  и для нас - неуспешной. Третий сын в их семье, Михаил, в Отечественную на машине подорвался на мине – под Москвой. Потом из-за ранения он ослеп. Катиных детей, когда приезжали семьей к родственникам в Ворону, он уже не видел, а только слышал, а они любили бывать в его доме, расположенном в низине от основной сельской дороги. Жена Михаила Наташа всегда угощала ребят Катюши пушистыми пресными лепешками,  они нигде и никогда таких больше не ели, но потом всегда вспоминали  их вкус. 
    Самая младшая в их семье – Анна. Она была школьницей и во время войны. Костя – младший из братьев. В 40-ом он учился еще в школе, и учителем математики в его классе был его брат Василий. В 42-ем Костя закончил школу и его призвали на военную службу. После краткосрочных офицерских курсов он командовал взводом под Сталинградом. На Мамаевом кургане есть его имя на братской могиле, но... на самом деле он выжил после тех боев за Высоту-102,0. У Кости было пробито легкое, и он лежал в госпитале в то время, когда похоронка на него шла в Мордовию. Сообщение из госпиталя от живого Кости получили в деревне, к счастью, на день раньше, чем пришла похоронка на него. Многие годы после войны Костя все собирался съездить на Мамаев курган и посмотреть на свою могилу, но так и не собрался.  Его имя так и осталось в списках погибших под Сталингралом за Высоту-102,0.
    
     Возможно, у Василия перед войной все сложилось бы по-иному, если бы он дождался места в общежитии Бауманского института. Тогда, после зачисления, он приехал перед началом занятий на две недели в деревню.  Когда же снова он вернулся в Москву, то ему сказали, что мест в общежитии еще нет. Таких, как он, опоздавших или прозевавших, было немало – их поселили  в спортзале, и это походило на казарму с рядами кроватей. Надо было ждать – могли появиться места в общежитии - той осенью стали призывать в армию студентов первого курса 18-ти лет. Студенты-призывники по сути не училась, а ждали направления в армию. Вася тогда не дождался места в общежитии и поздней осенью вернулся в село. Тогда в Москве у него не было зимней одежды, а надвигались холода. Дядя Федя дал Васе какой-то полувоенный плащ, в котором он и ходил той осенью в институт. Стипендию Вася отдавал тете Насте – ездил к ней и дяде Феде на выходные в Электросталь. А тетя Настя выдавала ему на неделю 25 рублей.  С декабря 39-го года Вася стал преподавать математику в Рыбкинской школе. Он успел поработать учителем почти год, и его призвали в армию - оставалось полгода до начала войны.

     После войны Василий поступил в Казанский университет.  В Казанском университете заботились о студентах - в тот период обед в студенческой столовой стоил недорого. На завтрак там готовили для студентов бесплатно картофельное пюре. Но на всех все равно не хватало, и потому нужно было приходить в столовую рано, чтобы досталась какая-то порция. Были тогда после войны и хлебные карточки, и система талонов и купонов, которая позволяла покупать продукты и вещи по исходной и невысокой цене. На рынке можно было купить многое, но уже дороже в четыре раза или более того. Профком университета давал студентам талоны на продукты и вещи. С этим талоном надо было идти в указанный магазин и реализовать там талон в определенный срок. При покупке вещи надо было отдавать кроме денег еще и какое-то количество купонов - студентам в университете выдавали определенное количество купонов на месяц или два вперед. В магазинах товары можно было купить только при наличии купонов. Купонами тогда торговали и на рынке – их можно было продать и купить, как вещь. Их можно было использовать при покупке продуктов и других товаров.

         В общежитии тогда вместе с Васей жил студент из Югославии - Демьян Козак. Ходил Демьян в галифе, сапогах и кителе под Сталина, хотя возможность одеваться в гражданское имел неплохую. После войны в Югославии с одеждой было неплохо. Демьян что-то из одежды привозил даже в Казань и продавал вещи.  Свои университетские купоны Демьян почти не расходовал, а часто и не брал вообще или отдавал Василию. Как-то раз Василию в профкоме дали талон на сукно, и он сшил из него себе пальто. А потом в университете дали талон на валенки, которые ему не подошли, так как были большого размера. При талонной системе не всегда  можно было выбрать нужный размер, и приходилось брать то, что давали, предполагая, что в условиях дефицита это лучше, чем ничего. Вася потом продал эти валенки. Но видимо зря поспешил – надвигалась денежная реформа, и наличные деньги обесценивались. Их потом меняли в отношении один к десяти. Хотя новые деньги ввели с начала сорок восьмого года, денежный ажиотаж у населения уже был в ноябре-декабре сорок седьмого, и те, у кого были наличные деньги, пытались реализовать их в товары. Выгадал тот, кто оставил свои деньги на счетах в Сбербанке. Те деньги меняли один к одному, правда, не более пяти тысяч рублей. Остальные - меняли один к десяти, как и наличные. Выгадал то, кто успел накупить товаров.
    Катюша пострадала при том обмене. Зачем-то сняла со счета в Сбербанке свои деньги, но так и не успела ничего купить на них...
 
     ...Бабушка Катя вдруг заметила, что дверь в молочный магазин уже не хлопает, и никто не входит и не выходит. «Может, закрыли уже? И где же девочка Катя с лукошком? Наверное, мне пора. Пойду по тропинке к дому у станции – почему-то мама дочку не зовет пока. Наверное, занята - ужин Кате готовит… Хотя – нет, Катюша уже, должно быть, дома. А я иду... Иду в подъезд, на второй этаж, квартира налево… Там муж у плиты хлопочет - давно меня ждет».

      ...Потихоньку – шаг, остановка, обхожу бугорок. Тропинка закончилась - вот и крыльцо. Постою немного, может, мама, как раньше, выйдет навстречу и возьмет лукошко...

        Загляну в почтовый ящик – вдруг письма от детей опять есть. Хорошо, когда письма приходят..

    Катюша с лукошком медленно, но уверенно сошла с тропинки от далекой сибирской станции Зима и взошла с палочкой на ступеньки крыльца … подъезда трехэтажного дома на удмуртской земле.