Здравствуй, прошлое! хроники мч

Коршуниха62
Прежде хочу обратить внимание читателей на то, что в данном произведении речь пойдет не о том прошлом, которое было при царе Горохе, но о том недавнем времени, носителями которого являемся мы или наши ближайшие предки.
По утверждению многих нынешних российских буржуазных историков и политиков, выпускников лучших в мире советских вузов, мы, рожденные в ХХ веке, не жили, а прогибались под страшными диктаторами, жизнь наша была бессмысленной. И страну нашу называют не Советский Союз, а  ГУЛАГ. В качестве доказательства новые денежные «мученики», непонятно за чей счет, ставят памятники развалившимся тюремным баракам и ржавой колючей проволоке, чтобы передать подрастающим поколениям, что было, а точнее, чего не было. Памятники нужны всякие: «плохие» - для напоминания властителям не повторять ошибок предшественников и не плодить своих промахов, хорошие дела  - основа настоящего и ориентир на будущее для умножения. Однако, к советской цивилизации у верхов,  мягко говоря, предвзятое отношение, ее хотят вытравить из российской истории. Пишущие и говорящие СМИ, обслуживающие правящий класс, на телевидении и в бумажной прессе всё судят нашу замордованную эпоху и конца их процессу не видно. Приговоры выносят только обвинительные, не давая никаких шансов для смягчения, не говоря о помиловании. Дошло до того, что эти защитники «человеков», разумеется, не нищих и бедных, поставили задачу вытравить из нас остатки сталинизма, одним словом, переделать наше сознание, уподобить себе, лишить исторической памяти. Будет ли прок от их чрезмерных усилий?
Сознание наше русское, вскормленное по-христиански трудовыми и ратными подвигами многих поколений народа, облагороженное влиянием реалистической литературы Х1Х-ХХ веков. Её лучшие представители обличали «свинцовые мерзости» жизни, поднимали голос в защиту «униженных и оскорблённых».
В сталинскую эпоху фундаментом жизни и идеологии нового общества стало социальное равенство, честный труд и одинаковые возможности для развития каждого. Крылатая фраза М.Горького «Человек – это звучит гордо!» обретала свою плоть.
Теперешние пишущие, лауреаты Букеров и других подобных премий, пошли войной на «маленького человека», присвоили ему своеобразный шифр «мч», считают его гордецом, мечтающим прославиться (нищетой, убожеством нечеловеческих условий существования?), писателей, которые надрывали свое сердце при виде страданий народных, называют пиарщиками. Для них не авторитет некрасовский романтический герой Гриша Добросклонов, который своим призывом «Где трудно дышится, где горе слышится, будь первый там» увлек за собой не одно поколение передовой молодежи. Сегодня в стране горя много, а заступиться некому, «мч» в упор не хотят видеть. Может, я не до конца понимаю идеологов «чековых книжек» (по Г.Успенскому), но их установки не принимаю, от своего прошлого не отказываюсь.
 Предлагаю несколько простых историй из жизни маленького человека: «мч», «винтика», «совка» – так «интеллигентно» называют нас ассы-неолиты, кстати, одного с нами роду-племени. Я на их «кочку зрения» не обижаюсь. Как известно, дети своих родителей не выбирают, и какими бы они не были для кого-то неполноценными, нормальные отпрыски встанут на защиту отца и матери. Родина – та же семья, мать по стране рождения, а не злая мачеха, постараемся быть хорошими детьми.      

ЦВЕТЕТ ШИПОВНИК
 
В первый класс я пошла в 1944 году, ещё шла война, но уже без моего отца, который погиб 13 января 1943 года при начале прорыва блокады Ленинграда. До победы оставалось восемь месяцев. На руках 28-ми летней матери, кроме меня были младшие брат и сестра. В деревню мы приехали из Москвы. Жили трудно, в нужде, как бывает со многими в условиях военного лихолетья, после немецкого опустошения. Некоторое время назад по телевизору услышала хулу на прошлое от писателя, всюду приглашаемого. Он рассказал, что благодаря папе, чиновнику высокого ранга, он не голодал, даже временами ел деликатесную черную икру. Мне подумалось: не с тех ли пор на его самодовольном пухлом лице губы блестят, словно намазанные жиром. У вдовы на столе изредка появлялось граммов триста камсы для всей семьи и вволю травы в любом виде. К тому же много труда в колхозе под девизом: «Всё для фронта, всё для победы!» Не потому ли у нас столь разные взгляды на ценности прошлого: сытые хотели иметь еще больше, чем они нажили, а мы   мечтали, лишь бы не было войны. 
Когда такие «клевали» Советский Союз, чтобы его подточить, разрушить, то в минус ему ставили большую армию, излишки вооружения, как будто у наших потенциальных противников ничего такого не было. Дошло до обвинений в милитаризме малых детей, поскольку игрушками у них были танки, автоматы, бронемашины, самолеты, вертолеты и так далее. Кстати, у их сверстников за океаном в обиходе настоящее огнестрельное оружие, из которого они убивают в школе одноклассников и учителей, и никто их страну не обвиняет, не призывает сменить строй.
   В пору нашего детства мы почти не имели игрушек, но много играли. Была такая игра красные – синие: вся деревенская детвора делилась на две команды, одни прятались, другие искали. Убежища придумывали немыслимые: в поле ржи за деревней или между бороздами картофеля с раскидистой ботвой. Победителей не оказывалось, всех поймать не удавалось. Любили лапту.
 Порой проказничали. Однажды увидели в кино, что артистка, не имея голоса, старалась его улучшить, выпивая сырые яйца. Скорлупы уже набралась тарелка с верхом, и вдруг раздался чистый, звонкий, тонкий голос. Мы не обратили внимания, что это запела домработница, подумали,  что подействовали сырые яйца. Все девчонки-дошколята решили это проверить на себе. Где взять яйца, которые в каждой семье были редкостью? Пошли к колхозной ферме, где содержалось сотни полторы кур. Птичница бабка Графена собрала яйца в ведро, понесла их домой, куры вылезали через дырку в двери и прогуливались по травке, роняя перья. Наша компания стала тщательно обследовать территорию вокруг птичника в поисках яйца, оброненного курицей, кроме перьев на земле ничего нужного не лежало. Эксперимент был на грани срыва. Тогда Манька, у которой всегда были красные щеки, предложила проверить частные дворы, где неслись домашние куры. Хозяева работали, дворы не запирались, мы начали подворный обход. В одном месте в плетеной корзинке на подстеленной соломе нашли драгоценное яйцо, скорее, это был подкладень, который хозяйки оставляют для приманки несушек. Манька схватила добычу, надколола яйцо и стала пить его содержимое. Никто из нас не пил сырые яйца, мы ими  брезговали, но подруга пересилила отвращение и выпила все до капельки. Мы, не сводя с нее глаз, ждали результата, который не замедлил проявиться. Манька, вытерев губы ладошкой, изловчилась и запела неестественным тонким голосом, а свой у нее был басовитый. И хотя это было не так красиво, как в кино, все решили, что даже одно яйцо помогло, а если выпить целую тарелку, всех бы стали показывать в кино. Это в наших условиях было неосуществимо, поэтому интерес к коллективной постановке голоса пропал.
 После такой вольной жизни в школу было идти страшновато, но семь лет исполнилось, садись за парту, учиться заставляли всех без ссылок на «права человека», потом кончай семилетку или по желанию 10 классов – стране-труженице нужны были грамотные люди.
Школа четырехлетка находилась в центре деревни, под горой. Здание было деревянное,  пятистенка, с белым дощатым полом, с двумя печками, от которых исходило тепло и приятно пахло протопленными дровами.
Занятия проходили в двух половинах дома, разделенных дверью. Молодая учительница Александра Константиновна ежедневно приходила к нам за три километра из соседней деревни. Трудно понять, как ей удавалось сохранять дисциплину в четырех разных классах: одни писали диктант, потом проверяли ошибки, другие в это время вслух читали стихи, первачки писали: «мама мыла раму», кто-то решал задачи по арифметике. Мы все хотели учиться,  оттого не нарушали дисциплину, а у нее был талант педагога. Позже стало известно, что Александра Константиновна работала преподавателем в педагогическом институте, чем мы гордились.
Утром, съев картошку «в мундире» с соленым огурцом, взяв холщовую сумку с книжками и самодельными тетрадями из грубой оберточной бумаги, шла в школу. Там давали не только знания, но и радость общения. В коридоре, чтобы не мешать остальным, иногда проходили уроки пения с играми. Под руководством учительницы мы водили хоровод, в центре которого находился «зайчик». Дети пели: «Заинька в лес идет, серенький в лес идет, ритатуся дров несет». Водящий изображал, как он на плече несет вязанку дров. Дети его «жалели», пели, чтобы он отдохнул на снегу, а затем поплясал. Водящий выполнял все пожелания, а потом зайчиками становились по очереди другие мальчики и девочки. Как это мило, сколько добра и любви в простенькой песенке!
С малых лет школа учила нас интернационализму. Я полюбила украинские народные песни «Ой за гаем, гаем, гаем зелененьким», «Ой ходила дивчина бережком, загоняла селезня батыжком». Пели советскую песню военного времени; «Белоруссия родная, Украина золотая, твоё счастье молодое мы стальными штыками оградим». Танцевали белорусскую бульбу, украинский гопак, кавказскую лезгинку, русскую.
Стихотворения передавали картины родной природы, её красоту, учили жалости и состраданию, что потом становилось нормой поведения. Недавно произошел интересный случай. Зимним вечером, не зажигая огня, смотрели телевизор. Через окно было видно, как ветер с шумом качал деревья, гнал с крыш белые облака снега. И тут мне строчка за строчкой вспомнилось стихотворение из первого класса: «На дворе метель да вьюга, ветер с крыш солому рвет,  на печи лежат два друга – старый дед и старый кот. Оба слабы, еле дышат, оба дряхлы, чуть живут, плохо видят, плохо слышат и один к другому льнут».
Мой муж украинец, этого стихотворения в школе не учил, но когда услышал от меня,  два дня его заучивал, потом сказал: «Надо же, как точно описано! Кот старый, за кошками не бегает, а теперь к деду льнет, чтобы его пожалел. Я все время собак любил, а теперь и кошек люблю». 
Позже в школе появилась новая учительница Анна Ивановна, которая проводила нас в пятый класс в Никольскую семилетнюю школу, что в пяти километрах от нашей деревни.   Путь к знаниям оказался далекий, трудный, особенно зимой. Ходили  через большое поле, там даже заяц следов не оставлял, а мы в тяжелых валенках с галошами ежедневно утаптывали глубокий снег. Весной в низинах валенками черпали воду от таявшего снега. Летом здесь была красота: поле, как картина в раме, со всех сторон окружено лесом и лугами. Вдобавок через поле установили огромные опоры высоковольтной линии электропередачи. Провода еще не были натянуты, они провисли. Мальчишки старших классов устроили целый аттракцион: провода доставали крючковатой палкой, притягивали к земле, ложились на них животом, палку отпускали и мы взлетали высоко вверх. Некоторые на высоте умудрялись проделать какую-нибудь гимнастическую фигуру на зависть остальным. Развлечение на высоковольтной линии было опасным занятием, но мы утешали себя тем, что ток ещё не пустили, иначе бы провода не висели, но, возможно, нас судьба берегла. 
Семилетняя школа была деревянная, большая.  Вместо парт там были длинные столы из грубо отесанных досок, за которыми сидело по несколько человек. 
У нас появились новые предметы. К изучению немецкого языка ученики относились с непониманием, дескать, зачем изучать их язык, если немцы нам столько горя и бед принесли. Однако, первые слова были понятны и восприняты с интересом: книга, тетрадь, портфель, карандаш, мама, папа, бабушка, дедушка, мальчик, девочка, кукла.
Военрук Евгений Иванович, молодой парень, прошедший войну, учил нас прыгать в длину на вскопанной дорожке, играть в волейбол.
Учительница русского языка Нина Васильевна хвалила меня за то, что к изложениям я добавляла свой комментарий.
К сожалению, не помню имени учительницы ботаники, кажется, ее звали Нина Дмитриевна, она такие чудеса нам открывала! В микроскоп мы смотрели срез зеленого листа, рисовали проросшую фасоль. Дома на огороде я вырастила из одного проросшего клубня целое ведро картофеля, чему удивились опытные огородники мама, бабушка, дедушка. 
К моменту окончания седьмого класса в райцентре открыли десятилетнюю школу, до которой всего три километра от моей деревни, дорога прямая, с телеграфными столбами, по которой люди в магазин ходили и на работу, с фермы на лошади возили молоко на молочный завод. 
Мои деревенские одноклассники немного походили в восьмой класс и бросили, захотели работать. Три года мне пришлось одной ходить в школу, вставать рано утром и в потемках возвращаться домой.
Иногда из-за задержки завтрака (не успевала свариться картошка из-за сырых дров), боясь опоздать на занятия, бежала бегом, ориентируясь по телеграфным столбам: два бегу, один иду быстрым шагом. Однажды в морозный день я прибежала на урок с замерзшими руками. Учитель математики Павел Григорьевич вызвал меня к доске объяснять домашнее задание, но я не могла в руке удержать мел. Учитель, у которого росли две дочки, по-отечески стал отогревать мои руки в своих ладонях, а потом слушал мой ответ по алгебре. Точные науки мне давались с трудом, в основном получала тройки.
В программе средней школы, по-моему, были зачатки университетского образования. Кроме основных предметов, таких как русский язык, литература, математика, мы изучали астрономию, иностранную литературу, Конституцию СССР,  экономику социализма, экономическую географию и другие. Страна формировала всесторонне развитых людей, не скупилась на затраты, предоставляла знания тем, кто готовился поступать в институт и тем, кто собирался стать рабочим или аграрием.
К 10 классу мы получили частицу знаний, «которые выработало человечество», повзрослели духовно. Нам близки были герои-молодогвардейцы Олег Кошевой, Ульяна Громова и все их товарищи, о которых мы пели «Кто там улицей крадется, кто в такую ночь не спит, на ветру листовка вьется, биржа-каторга горит». Идеалами были Зоя и Шура Космодемьянские, Александр Матросов и другие юные герои. В нашу жизнь вошли, словно живые, яркие герои романа М.Шолохова «Поднятая целина». Оставалось полученные знания подтвердить на выпускных экзаменах на аттестат зрелости.
Подготовка к ним была незабываемым событием. Мы все жили словно в другом измерении: переходе от детства к взрослой жизни. Чувствовалась грусть скорого расставания с одноклассниками, с учителями, с родной школой, вокруг которой на память посадили тополя. Собирались стайками, словно птицы перед отлетом. Фотографии в ту пору были редкостью, поэтому девочки дарили друг другу открытки любимых артистов с добрыми пожеланиями (храню их до сих пор). Наши скромные мальчики, которые считались не более чем друзья, осмелели, их потянуло на нежность. Меня, высокую сероглазую тонконожку с длинной косой стали называть не Лоркой, как обычно, а  Лорхен (сказалось знание немецкой литературы). А я неожиданно подружилась с Розой из 10-а класса.
Роза была необыкновенной девчонкой: красивой, общительной, веселой. Её отец вернулся с войны, работал начальником почты. Сестра работала в ГДР медсестрой, присылала письма без указания названия города. Младший брат учился в школе. Мать вела домашнее хозяйство. Семья жила в красивом новом сборно-щитовом доме. Я ежедневно проходила мимо этого красивого здания, иногда после занятий мы с Розой оказывались попутчицами. Говорили об уроках, о кино, о прочитанных книгах из библиотеки, но подругами мы не были. И вдруг я узнаю, что Роза красиво смеется, все в классе ею восхищаются. В их класс я не заходила, хотя всех знала в лицо, здоровалась. Очень хотелось услышать этот необыкновенный талант, но трудно подгадать, когда исполнительница даст свое выступление. Все-таки я выбрала подходящий момент. На праздник Николы 22 мая стояла теплая, солнечная погода, мы были одеты в летние  платья. Возвращаясь с консультации по литературе, я набралась смелости и предложила Розе немного проводить меня, чтобы  дорогой вместе посмеяться: бывает такое состояние после выполненной трудной работы -  после десяти лет учебы!
Она забежала домой, отнесла тетрадь с конспектами, и мы пошли в сторону деревни.
Щитовой дом стоял в переулке, почти граничил с полем, где уже по колено поднялись озимые.
- Лор, ты одна три года в школу ходила, иногда даже ночью. Неужели не боялась? - с этого вопроса началось наше знакомство.
- Я трусиха, поэтому песни пела во весь голос, думала, кто услышит – зверь или нехороший человек, сразу испугаются. Страшно было, когда я на этом месте заблудилась. В октябре поле вспахали, тропинка не утоптана, после дождей сплошная грязь, а темень, в глаз коли – не увидишь. Хотела вернуться в поселок, но потеряла его направление, нигде ни огонька, только издалека непонятно откуда доносятся голоса. Галоши с валенок соскочили, шарю в грязи, кое-как нашла. Потом чудом выбралась на лесную тропинку. В этот раз мне было не до песен!
- Ты молодец, смелая! - похвалила подруга.
- Да это ерунда, все в прошлом, учиться хотелось. Теперь бы сдать экзамены, да в педагогический институт поступить.
- Я буду медиком, как моя сестра. А если не поступим, что будем делать?
- Ладно тебе, поступим, не поступим. Кругом красота такая, давай лучше посмеемся! Хорошее настроение не помешает первому экзамену.
Роза словно ждала моего предложения, в ее груди как будто зазвенел маленький серебряный колокольчик, это действительно было красиво. В поле над нами в чистом небе высокой точкой повис жаворонок и с небес посылал позывные весенней радости. Розочка стала ему вторить: «Между небом и землей песня раздается. Неизбывною струей звонче, звонче льется». Голос у нее был чарующий, хрустальный, взмывал высоко вверх с такой силой и свободой, с которой можно петь на природе, никого не стесняясь и никому не мешая. Мы вместе допели любимую песню русского композитора М.И.Глинки, вышли к небольшому лесочку.
От  березок на траве расстилались кружевные тени, где-то близко цвели майские ландыши и ночные пахучие фиалки.
 Лес оканчивался неглубоким оврагом, почти граничившим с проселочной дорогой, еще не разбитой тракторами и машинами. Легкий ветерок доносил запах розового масла, которое источали цветы шиповника, обильно  разросшегося в овраге, его во всем мире поэты называют дикой розой. И хотя в этом лесном цветнике местами выглядывала крапива,  но она не портила очарования цветущего розового островка благородного кустарника. Красота его цветения, наверное, не уступает красоте цветения японской сакуры, только мы у себя дома словно боимся проявления эстетических чувств. 
До чего красиво! – сказала Роза. Я так цветы люблю, особенно розы, но мне до сих пор даже одного цветочка никто не подарил».
- Это дело поправимое, - сказала я, обернула руку носовым платком и бумагой из тетради, чтобы уберечься от шипов, и полезла в овраг рвать шиповник. – Вот тебе пять веточек, чтобы ты все экзамены сдала на пятерки. На, возьми. Могу тебе еще и стихотворение подарить, его написал Шота Руставели. Хочешь слушать?
- Хочу.
Как-то розу вопрошали:
ты красива, стан хорош,
 но зачем в шипы одета,
 путь к тебе с трудом найдешь.
Та в ответ: путь к славе горек,
 кто нам дорог, тот хорош.
 Коль красотка всем доступна,
 то цена тогда ей грош. 
Смешливая Роза, слушая стихотворение, любуясь шиповником, вдруг посерьезнела и вспомнила слова тургеневского героя Базарова, спросила: «Лор, как ты думаешь: природа храм или мастерская?» Ответ нашелся быстро: «Прежде всего - храм, потому что при виде красоты мы думаем о Создателе. Потом уже мастерская, и мы в ней работники. Вообще-то нельзя разделять эти понятия, они в единстве».
Синее высокое небо, чистый первозданный воздух, радостная песня жаворонка, цветение шиповника, мир, не так давно завоеванный в тяжелых военных испытаниях, - все это мы воспринимали как гармонию жизни, ее неизменный порядок, при котором человек человеку не волк, а друг, товарищ и брат. Перед нами были открыты все дороги, будущее нас не пугало. Ожидание счастья  переполняло радостью наши юные сердца. От избытка чувств мы смеялись снова и снова. Так смеяться мог свободный, счастливый человек, живущий на родной земле, милее которой нет во всем мире.
(Продолжение следует).