« Перебиты, поломаны крылья…….»
Эту песню в исполнении Татьяны Кабановой я случайно нашёл в инете. И сразу защемило сердце от чувства вины, которую уже никогда не искупить…..
Это была любимая песня моего отца, молчаливого, неулыбчивого человека, которого я в душе считал простоватым и непробивным мужиком. Он напевал эту песню, когда что-то строгал, или делал иную работу, коих в частном доме было немерено. Жили мы в крупном городском посёлке, в 180 километрах от Москвы, семьёй из шести человек: отец с мамой, две старшие сестры, Таня и Тамара, и я с сестрой Людой – двойняшки. Отец работал в карьероуправлении горным мастером, а мама – заведующей семенной лабораторией. Нашу семью окружала какая-то тайна, такое ощущение у меня было в детстве. Иногда услышанные случайно обмолвки соседей подтверждали мои подозрения, что у нас в семье не так, как у всех. Спросить родителей и старших сестёр я не решался, в нашей интеллигентной семье это было табу – раз тебе о чём-то не рассказывают, значит, не считают нужным. У соседей жизненный уклад был попроще.
Времени после войны прошло не так много (я родился в сорок восьмом году), и «артефактов» лихолетья было хоть отбавляй: сосед дядя Ваня был без обеих ног, другой, дядя Лёша, без правой. Напротив жил дядя Вася, весь израненный, да ещё с язвой, от которой он вскорости и помер, первый из фронтовиков. У отца был большой шрам на бедре.
На праздники фронтовики надевали «иконостасы» и, подвыпив, рассказывали про свои подвиги. У отца военных медалей не было, только после хрущёвской оттепели ему стали вручать юбилейные медали. В эти дни он мрачнел ещё больше, а выпив, говорил с мамой:
- За что, Зоя! Почему такая несправедливость! Мама его успокаивала, мол, ты живой и почти здоровый, а товарищи твои все погибли, и соседи почти все инвалиды!
Я рос начитанным, с самомнением, тем более, младший ребёнок в семье, и к отцу относился без пиетета, да и виделся с ним только вечерами. С раннего утра он уходил на работу, а после работы – воды наносить, дров наколоть, печи истопить, скотину накормить (её держали года до шестьдесят второго, иначе в то время было такой семьёй не выжить) и ещё тысяча сто обязанностей. Обычно мальчики в больших семьях, где много сестер, тяготеют к отцам, я же отца сторонился, тем более, он неодобрительно относился к моему шалопайству, но, по – своему обыкновению, молчал.
Сейчас, уже убелённый сединами, я со жгучим стыдом вспоминаю, что был плохим сыном, невнимательным и эгоистичным!
Родители мои были трудоголиками, настоящими коммунистами (а рядовые коммунисты в то время, в основном, были честными, принципиальными людьми), в небольшом посёлке их все знали и уважали. И однажды корреспондент районной газеты решил написать историю моих родителей, ведь мамины однокурсницы, попавшие по распределению в наш посёлок, знали про эти события, но по просьбе мамы молчали, чтобы не травмировать детей, избежать пересудов. Нам с сестрой – двойняшкой было уже по шестнадцать лет, старшие сёстры учились, одна в Москве, другая в Петрозаводске, и можно уже было приоткрыть «завесу тайны». Я к тому времени перечитал Олдриджа, Стейнбека, Хемингуэя, Ремарка и др. Надо ли говорить, что в сравнении с героями этих писателей, отец, невысокий и молчаливый, с вечной заботой на лице, казался мне совершенно неинтересным, и я даже стеснялся приводить домой друзей, представителей местной «золотой молодёжи», к которой в душе и сам себя причислял. Про довоенный период своей жизни отец иногда рассказывал, поэтому, вкупе с газетным очерком, вырисовалась вся его жизнь. Ну, а поскольку судьбы родителей тесно переплелись, расскажу про жизнь обоих.
Отец родился в 1910г. в Москве, в семье рабочих. Его отец умер рано, и матери пришлось одной поднимать пятерых детей. Закончил семь классов школы, и пошёл работать. Зарплата была копеечная, а время голодное, приходилось ухищряться, чтобы вносить свою лепту в « прокорм» семьи. Вставал ранним утром, набирал на окраине щавеля, грибов (в зависимости от сезона) и на рынке возле работы менял на ливер, рыбу и др. Во время НЭПа жить стало легче, стали есть досыта. В 1930г. был призван в РККА на два года, служил за Яблоновом хребтом, недалеко от Монголии. После службы поступил на работу в ЦАГИ, благо тот располагался недалеко от дома. Руководил институтом легендарный А.Н. Туполев, отец работал слесарем. Любимым развлечением молодёжи в то время было кино. В 1936г. на экран вышел фильм «Заключённые» по драме Н.Ф. Погодина «Аристократы». В нём прозвучала песня «Перебиты, поломаны крылья….». Кино имело огромный успех, а песня из него стала на долгое время «хитом», как сейчас говорят. Отцу она запомнилась на всю жизнь, и оказалась, хотя бы по названию, провидческой. Незадолго перед войной отец женился, родилась дочь Тамара.
На войну отец попал не с первых дней, некоторое время был « на брони» т.к. в ЦАГИ собирали самолёты и торпедные катера. Но к осени, в связи с огромными людскими потерями на фронте, подгребли и специалистов. Воевал, получил ранение бедра, госпиталь, затем был направлен под Ржев сержантом, замкомвзвода. Ржевская операция, больше известная как «Ржевская мясорубка», одна из самых кровопролитных в ВОВ, хорошо описана И. Эренбургом. Потери наших армий составили 300000 человек, более 60% действующего состава. Значительная часть попала в плен к немцам, не избежал этой горькой участи и мой отец.
Концлагерь под Ржевом был за гранью понимания о ценности человеческой жизни. Огромная территория, огороженная колючей проволокой, и фашисты с автоматами в оцеплении – вот и весь концлагерь! В первые три дня не кормили и не поили вообще, хорошо ещё, всё лето было дождливое, кругом лужи. Усугубляло состояние голода и предшествующее редкое питание на позициях – обозы не могли пробраться на передовую из-за постоянного обстрела, бомбёжек и полностью раскисшей в это лето земли. Испражнялись прямо на траву, а потом эту траву ели. Не все, конечно, но в этом аду деградация личности происходила на глазах.
Так вот, в эти первые дни происходила сортировка: евреев, коммунистов, не успевших спрятать документы, политработников, тяжелораненых – сразу в расход. Пленные под Ржевом были обузой для фашистов, поэтому и не кормили. Через неделю убыль составила примерно половину первоначального количества. Но самые страшные муки были от самого факта пленения, ведь по Уставам РККА пленение приравнивалось к дезертирству, со всеми вытекающими!
Здесь я сделаю небольшое отступление. С 1957 года, несколько лет подряд, летом у нас снимала полдома семья Вячеслава Кондратьева (тогда это называлось « приехать на дачу в деревню»), тогда ещё просто художника – оформителя. Он воевал под Ржевом в то же время, что и отец, был там ранен и переправлен в госпиталь. Они с отцом сдружились, хотя Вячеслав был на десять лет моложе. Он в то время немного пописывал рассказы на военную тему, но его нигде не печатали. Так вот, видимо, на будущее, Кондратьев все рассказы отца записывал (это я узнал от него уже много позже), и когда написал рассказ «Борькины пути – дороги», описание немецкого концлагеря взял из рассказов моего отца, а советского фильтрационного (кстати, весьма похожего на немецкий по условиям и «сортировке») – от солдата – уроженца Ржева, захваченного в плен, сумевшего бежать, и попавшего затем в «наш» лагерь. К сожалению, забыл фамилию этого отважного и везучего человека! Вячеслав Кондратьев, после напечатания его повести «Сашка» в журнале «Дружба народов» (которая перед этим пять лет пылилась в издательстве «Знамя») с аннотацией Константина Симонова, стал знаменитым военным писателем. Всё неопубликованное, что он написал до этого, после «Сашки» пошло на-ура! Я часто бывал в семье Кондратьевых, когда в Москве служил, учился и бывал в командировках. Родители его – старые русские интеллигенты, обаятельные добрые люди.
В Ржевском музее В. Кондратьеву посвящёно много материалов, а на полянке (её зовут Кондратьевская), где был его окоп, установлен памятный знак.
К сожалению В. Кондратьев, непримирившийся с горбачёвско – ельцинским беспределом, забвением Победы и поруганием подвига советского Солдата, в 1993 году застрелился.
Оставшихся в живых после сортировки и многодневного голодания стали кормить баландой, и тут подкралась ещё одна беда – дизентерия. Отец, закалённый годами полуголодной жизни, перенёс этот первый круг ада. Потом немцы построили военнопленных в колонны, и пешим маршем погнали на железнодорожную станцию.
Военнопленных погрузили в вагоны, и повезли в Германию. И тут отцу снова «повезло», он попал в обычный, если так можно выразиться, концлагерь. Дело в том, что у фашистов были концлагеря – «фабрики смерти», предназначенные для радикального решения «восточного» и «еврейского» вопросов ( Освенцим, Бухенвальд , Майданек, Равенсбрюк и ещё несколько), где прибывших заключённых уничтожали за два – три месяца. «Ротация» шла постоянно. А были концлагеря, где заключённые работали на промышленных и сельхозработах, восполняя рабочую силу, мобилизованную на фронт. Но грань между ними была зыбкая, за малейшую провинность заключённых из «обычного» лагеря переводили в «радикальный». До освобождения отца американцами он сменил несколько лагерей, каждый раз думая, что его везут на уничтожение.
В 1945 году американские войска освободили концлагерь, где содержали отца. Вот она, долгожданная свобода! Здесь была возможность выбрать место жительства в странах антигитлеровского блока. Но таких мыслей у отца не было, не та закваска. Да и семья осталась в Москве, молодая жена с дочкой, мать. Знал бы отец, что его ждёт на любимой Родине, неизвестно, какое бы решение принял!
А ждал его фильтрационный лагерь, где смотрели на освобождённых военнопленных, как на врагов народа, и самый безобидный вопрос был «...почему не застрелились, когда вас брали в плен?». Справедливости ради надо сказать, что основания для «проверки с пристрастием» у СМЕРШа были: выявлялось немало предателей, власовцев, бывших полицаев. Принцип был: « Лучше перебдеть…..», поэтому все сомнения трактовались в пользу проверяющих. Прошло более полугода допросов, пока не установили невиновность отца, но поражения в правах он не избежал: было предписано проживать не ближе ста километров от Москвы, и раз в неделю отмечаться у представителя органов безопасности. Ну, хотя бы так, всё не Соловки или Колыма!
Более трёх лет отец не имел никаких известий о своей семье, да и о нём получили единственную весточку в августе 1942 года – пропал без вести под Ржевом. Но «на прощание» отцу выдали информацию о семье: мать жива, живёт по старому адресу. Жена замужем за капитаном интендантской службы, живёт в Москве. Дочь Тамара отдана в детский дом, местонахождение пока неизвестно. Ну что тут делать – поехал в Москву. Мать его давно похоронила и, конечно, радости не было предела! С братьями и сёстрами было сложнее. Мать рассказала, что когда они узнали, где он был эти годы, и что будет находиться под надзором органов, они подписали какую-то бумагу, что ничего общего с Алексеем не имеют, вроде как отрекаются от него. Они боялись попасть в категорию ЧСИР – член семьи изменника Родины, тем более, сестра Клава выдвигалась на должность начальника почтового отделения, а у Нины муж был начальником цеха завода «Серп и Молот», и родство с братцем, чуть ли не преступником, могло помешать карьерному росту. Какое время, такие и песни! Младший брат, Василий, выбрал кривую дорожку, ему ничто уже навредить не могло, поэтому был не в счёт (отец никогда не мог простить предательства родственников, хотя тётя Клава постоянно его задабривала, присылая из Москвы посылки с деликатесами).
Оставалось встретиться с бывшей женой (хотя он с ней не разводился!). Нашёл её не сразу, длинного разговора не получилось. Бывшая жена сразу заявила, что не хочет иметь с отцом никаких дел, она не виновата, что у него так всё сложилось, а она, пока молодая, должна была устраивать свою жизнь, и хорошо, что нашёлся хороший человек, всю войну был в Москве, и проблем с питанием не было. Отец спросил, почему отдала дочь в детский дом? – Здесь тоже была железная логика: во-первых, с питанием было худо, аттестата, как жена пропавшего без вести, она не получала, а тут представилась возможность отдать ребёнка в детский дом, уезжающий в глубокий тыл, вроде как в Сибирь. Да и «хороший человек» никогда бы не взял её с ребёнком, в Москве и одиноких красавиц было пруд пруди – мужиков-то всех выбило! Вопрос с дочкой приходилось оставлять на «потом».
Из Москвы надо было уезжать, заканчивался срок действия справки, причём уезжать навсегда. Здесь помог военкомат, от которого он призывался на фронт. По своим каналам нашли, что в районный центр требуются опытные слесари на местный заводик для перемонтажа оборудования. Отец, собиравший самолёты в ЦАГИ, на эту роль как раз подходил, а городок, расположенный в ста восьмидесяти километрах от Москвы, для жительства ему подходил. Сборы были недолги: одежду и обувь, которые он оставлял перед уходом на фронт, износил Васька, и пришлось ему ехать в бэушном обмундировании, выданном в лагере после освобождения.
Добрался до городка, нашёл заводик, директором которого оказалась сравнительно молодая, красивая женщина с грустным лицом, звали её Зоя Александровна. Определились с работой, общежитием, и начались трудовые будни.
Отцу историю директора рассказали товарищи по работе. Она попала в этот городок по распределению, после окончания сельхозинститута. Работала агрономом, главным агрономом района, а когда началась война, назначили директором этого заводика. Заводик выпускал различные концентраты (продуктовые) для фронта, и несложную, чисто военную продукцию. Замужем была за землеустроителем Пигиным Н.М., попавшим в этот городок по распределению из Петрозаводска. Было у них двое детей, сын Женя и дочь Таня. В армию Пигин Н.М. был призван с самого начала войны, а весной 1943г. был убит осколком мины. С тех пор она редко улыбалась, да и не до улыбок было, работа была адова (…всё для фронта, всё для победы!). А после войны… а после войны машина, возвращающаяся с фронта, задавила у неё на глазах Женю, выскочившего из детского садика навстречу маме. Показательно, что директор простила и воспитателя детского сада, и водителя автомобиля – сына не вернёшь, а люди сядут в тюрьму!
Ну, а Зоя Александровна знала историю отца - и сопроводиловка была, и местный представитель органов захаживал на завод….
Меньше, чем через год Зоя Александровна – моя мама, вышла замуж за моего отца.
Отказывала мужчинам «с положением», и связала свою судьбу с сосланным, можно сказать, человеком, без угла, поднадзорного. Оба потеряли в жизни почти всё, и не побоялись « начать с начала».
Теперь отцу надо было найти дочь Тамару. В то время это было непросто, но в конце – концов её нашли в Сибири, в детском доме, с большим рахитичным животом, и с повадками Маугли. Прежде, чем Тамара адаптировалась к жизни в семье, мамой было пролито много слёз. Ну, и пересудов, конечно, в бедном на события городишке (после хрущёвского укрупнения он перестал быть районным центром, и стал просто посёлком городского типа) хватало. Как это – директор вышла замуж за своего слесаря, высланного из Москвы, да ещё с нездоровым «довеском»! С завода отец ушёл слесарем в местное горнодобывающее предприятие. Весной 1948 -го года родились мы с сестрой Людой – двойняшки. Ещё до рождения мама с отцом решили никогда (по возможности) не рассказывать детям, что они все от разных отцов и матерей, чтобы не травмировать их. Мы так и жили одной дружной семьёй, правда, первое время находились доброхоты, пытавшие пожалеть «сиротинушек», но мама с отцом эти попытки жёстко пресекали. В идеале было уехать в другое место, где никто ничего не знал, но куда уедешь – шесть человек семья!
Мама перешла с завода начальником семенной лаборатории, семейные хлопоты не давали всю себя отдавать работе, а здесь было поспокойнее. Коммунальной квартирёнки на семью не хватало, решили строить свой дом. Сруб поставили плотники, остальное делал отец после работы. Денег катастрофически не хватало, пришлось, по примеру соседей, завести скотину и заниматься огородом. И опять основная тяга пришлась на отца!
А время шло, и наступил 1956 год. 29 июня вышло Постановление ЦК КПСС и Совета Министров СССР « Об устранении последствий грубых нарушений законности в отношении бывших военнопленных и членов их семей». Закончились годы унижений и дискриминации, бывшие военнопленные стали полноправными советскими людьми! (Историки меня поправят – это была лишь амнистия за несуществующие преступления, а полная реабилитация произошла только в 1995г., через 50 лет после войны!). Снимался унизительный надзор, отцу можно было переезжать в Москву, но это лишь теоретически – куда поедешь с семьёй из шести человек! Поступил на курсы горных мастеров, закончил, стал работать горным мастером, а потом и начальником участка.
Вот такая судьба была у моего отца. Но « ….нет пророка в своём отечестве!», то ли кожа у меня в том возрасте была слишком толстая, то ли был слишком поглощён своими проблемами, но некоторая отстранённость от отца всё же осталась, хотя я понимал, что он настоящий мужик, и с честью выдержал страшные удары судьбы! Ведь очень многие в этих ситуациях спивались, заканчивали жизнь самоубийством, опускались. А я был слишком поглощён собой, любил походы, до фанатизма занимался подводной охотой на рыбу, знал устройство всех марок мотоциклов. С помощью родителей купил красавицу «Яву» (это, примерно, если сейчас юноша имеет « Порше» или «Туарег»), и колесил с утра до вечера, а отца-пенсионера, с пошатнувшимся к тому времени от страшных испытаний здоровьем, подвезти до работы не мог, и он ходил каждый день по три километра туда и обратно. И так далее ….
Только когда отца не стало, я оценил его роль в моей жизни. Он всю жизнь только отдавал, а я, наоборот, брал, ничего не отдавая взамен.
Но гены, доставшиеся мне от отца, пускай не сразу, но своё взяли; сёстры говорят, что с годами я всё больше похожу на него. И, только, когда память возвращает меня в то, давнее уже, счастливое время, когда я жил под отцовской крышей, сердце начинает болеть от сознания неотданного отцу долга.
Я включаю «Перебиты, поломаны крылья», и перед глазами появляется мой любимый папа, которого при жизни ТАК я редко называл….