В Грузии в коммунистические времена философов было больше, чем на всём восточном побережье США и Канады вместе взятых.
Надо испытывать этакую «интеллектуальную зависимость» сродную наркотической, чтобы иметь вкус к этой науке. Как, например, Гига В. Про него говорили, что в детстве он зачитывался диалогами Платона, а в бытность студентом написал эссе, в котором труды одного признанного авторитета сравнил с эманацией навозной кучи. Не трудно предположить, что молодой человек навлёк на себя неприятности.
- Я ничего не имею против академика М. Тем более он - мой родственник. Однако в своей работе я излагал истинную правду и мыслил свободно,- заявил он в ректорате. После чего его обвинили ещё и в демагогии.
Спас положение охаянный им родственник, который проявил не то великодушие, не то разделил пафос энтузиаста науки...
Конечно, были среди философов и те, кого больше прельщали престиж академического звания и связанная с ним сносная зарплата. К тому же в те времена они не оставались без дела. Из них готовили карьерных идеологических работников. Хорошим тоном считалось назначать на пост второго секретаря райкома, горкома и выше по партийной иерархии человека с философским образованием.
... Когда Баадур Г. делал свой профессиональный выбор, то имел в виду именно это обстоятельство. Я познакомился с ним на военных сборах для студентов. Он поделился со мной своими соображениями и начал взвешивать свои шансы на партийной стезе. Для этого надо было число выпускников факультета философии поделить на количество райкомов, горкомов и т.д. Делал это Баадур в промежутках между упражнениями по стрелковой подготовке. Забавно было наблюдать, как неуклюжий толстый рыжий студент с крупными веснушками на физиономии и руках ложился с винтовкой на настил. Пока он располагался как можно удобнее, другие студенты успевали «отстреляться» и возвратиться в строй. При этом философ стрелял хуже всех. Лейтенант, который руководил сборами, на солдафонский манер прошёлся по поводу моего знакомого. Но Баадур отреагировал на тирады офицера и громкий смех в строю философски, то есть никак.
Когда мы направлялись в столовую, на обед, он выводил индексы отсева студентов на философском факультете и текучести кадров в партийных органах. При этом он по-прежнему побуждал меня принять участие в анализе. На просьбу не досаждать мне математикой Баадур сказал, что завидует лёгкости, с какой журналисты относятся к жизни. Он имел в виду меня. Но я слабо отреагировал на укор собеседника и заявил ему, что давно вынашиваю идею переквалифицироваться из журналиста в социолога. Тогда эта наука была новой и модной. Баадур посмотрел на меня ревниво. Получилось, что одним конкурентом больше становится. Ведь социология родом из философии.
... После окончания уни я начал работать в социологическом центре. Делил служебный кабинет с Малхазом Е. Тот был однокашником Баадура, который со слов моего сослуживца работал почасовиком в техникуме. Читал научный коммунизм. Малхаз не смог сказать, кого из философов больше всех любит. Только болезненно поморщился моему вопросу по этому поводу, но «толстого, рыжего и конопатого Баадура» вспомнил с воодушевлением. Мало увлекала Малхаза и социология. В то время, когда я ковырялся в книгах и таблицах, он, сидя напротив, делал из бумаги катушки и бросал их в меня. Потом наступал апофеоз его праздного состояния – мой сосед клал ноги на свой письменный стол, комкал бумаги и силился угодить ими в корзину для мусора в углу комнаты. После удачного попадания Малхаз издавал крякающие звуки.
В отличие от Баадура Малхаз не связывал свою будущность с партией коммунистов. Хотя у него у него было больше оснований рассчитывать на это. Баадур был беспартийным, а Малхаз стал членом КПСС ещё в свою бытность абитуриентом. Тогда он жил в шахтёрском городе. Начальственный родственник устроил его проходчиком в шахте. По истечению определённого срока парня приняли в члены КПСС - за заочные успехи в труде. Молодой кандидат в коммунисты ни разу не удосужился спуститься в забой.
Малхаз не посчитал зазорным рассказать эту историю мне. Он предварил ею своё признание, что собирается служить в МВД. Услышав такое, я внутренне вздрогнул от неожиданности и позволил себе иронию - стоило ли так долго подвергать себя мучениям и пять лет учиться на философа, чтобы стать потом... милиционером. Саркастическая улыбка вот-вот должна была выдать меня. И тут я вспомнился одного парнишку с моего двора. Тот изображал из себя блюстителя порядка – ходил в милицейской шапке, с детским пистолетом.
- Проходите мимо, не задерживайтесь! - кричал он проходящим мимо пешеходам. Замешкавшихся он даже подталкивал или тянул за рукав. А однажды даже потешно сострил мину, передразнивая зазевавшуюся прохожую. Мальчик был инвалидом – негнущиеся в коленях ножки, и вывернутые вперёд плечи. Малхаз пожалел ребёнка и прекратил мои сантименты замечанием - у него есть протектор в МВД, который почему-то тянет с делом.
В коллективе Малхаз был «своим в доску». Вообще он был сноровистым парнем. Ходила байка, как этот тип подрался после одной посиделки в ресторане и «технично» отдубасил обидчиков, как спрыгнул со второго этажа прямо на стол другой компании, как хладнокровно, давя блюда, под крики и вопли незнакомых людей пробежался по столу, грациозно спрыгнул с него и скрылся через чёрный вход. Из обозримого круга моих знакомых-философов вряд ли кто мог себе позволить такое.
Малхаз ходил в фаворитах и у начальства. Его постоянно выдвигали в месткомы. На собраниях он преображался до неузнаваемости, говорил напористо, а однажды гневно обрушился на одного из сотрудников. Тот, как ему показалось, не принимал всерьёз собрание коллектива и читал посторонние книжки.
Жертвой филиппик Малхаза оказался Гига – тот самый философ–энтузиаст, который тоже у нас работал. В тот момент он читал «Эстетику» Гегеля, книжку «совершенно постороннюю для недо-философа Малхаза», как потом говорил мне.
Я больше симпатизировал Гиге, но общался с ним мало. Только восполнял с его помощью пробелы в моём философском образовании. Над Гигой подшучивали:
– Страдает профессиональным кретинизмом. Повсюду, нужно не нужно, философию пихает! – существовало мнение.
Гига сам не жаловал сотрудников. Однажды он заявил мне:
- У нас за умника почитают Малхаза, который делает вид, что умеет думать. Может быть, он на самом деле – интеллектуал, только не удостаивает общество им быть. И так прекрасно себя чувствует в этом окружении. Кто-то производит впечатление, а кому-то это нравится. Экономия мышления и сил, что для одной стороны, что для другой.
Я не стал выяснять моё положение в иерархии, обозначенной Гигой, но попытался возразить:
- Таковы правила игры. Глупо им не следовать, также глупо принимать их за чистую монету.
- Не так просто. Ты помнишь сказку о короле, который дефилировал голым по улицам города? Все горожане вполне искренно восхищались его «нарядом», - ответил Гига.
- Но нашёлся мальчик, который всё испортил!
- Вот именно - испортил. В сказке все вдруг протрезвели, но неизвестно, как это могло происходить на самом деле. Не исключено, что несмышлёныша сильно поколотили.
- Что значит «на самом деле»? Ты что сказкам веришь, что где-то короли в неглиже в присутствии поданных гуляют? – заметил я с каверзой, - не исключаю, что роль того парнишки тебе бы подошла.
Тут Гига принял надменный вид и смолк. Обиделся.
Вообще с некоторых пор мы считались соперниками, оба претендовали на путёвку в целевую аспирантуру, в Москву.
Однако мне повезло больше, чем конкуренту. В Москву поехал я. Фортуна улыбнулась и Малхазу. При чём ему в первую очередь. Я только не упустил случая извлечь пользу из ситуации, в которой мы оба оказались...
По Тбилиси пошёл слух - сам Первый, Эдуард Шеварднадзе, по вечерам катается по городу и засматривается на окна учреждений. Ему бывает приятно увидеть свет в окне – значит, не смотря на поздний час, народ трудится (!). Иногда он наведывался в гости, без предупреждения...
Без какой-либо подсказки сверху начальство центра распорядилось о графике дежурства для сотрудников. «На всякий пожарный...» - заявил коллегам местком Малхаз.
Гига не остался на работе. Он заявил мне, что прибег к регрессионному анализу и убедился, что вероятность нештатного визита в наш заштатный центр мала. "Регрессионный анализ - это тебе не на картах гадать!"- заявил Гига и ... ошибся.
В тот экстраординарный вечер я, как обычно, занимался английским языком, готовился к экзамену, а мой сосед вовсю пытался мне помешать - на этот раз передразнивал меня, когда я произносил вслух новые для меня английские слова. Вдруг в коридоре послышались шаги. Малхаз встрепенулся и принял рабочий вид. Дверь тихо открылась, и в кабинет вошли – Эдуард Шеварднадзе и председатель совмина Зураб Патаридзе. Первый извинился за "вторжение", потом добавил:
- Заскочили на огонёк. Мы тут посидим с вашего разрешения, а вы продолжайте трудиться.
Он, был мил, демократичен, костюм с иголочки. Предсовмин выглядел уставшим и подавлял зевоту. Малхаз сразу оценил ситуацию. Он-то и привлёк внимание гостей.
Коллега делал вид, что писал текст. Постоянно справлялся то в одной, то в другой книге. На его лике запечатлелась сосредоточенностью йогов, ото лба шёл фаустический блеск затворников-мыслителей. Шеварднадзе смотрел на моего коллегу с таким же умилением, с каким наблюдал за работой передового чаевода. Был такой сюжет по ТВ. Руки передовицы бабочками порхали над чайным кустом, подбирая молодые побеги. Первый сравнил их с руками Святослава Рихтера.
Я ограничился тем, что бубнил учебные тексты на английском.
«Рабочий настрой» несколько нарушил директор нашего центра. Он не знал, что сам Шеварднадзе пожаловал к нам в офис, а узнав, засуетился. Его появление в нашей комнате было шумным. Но скоро всё сразу улеглось, он вместе с Эдуардом Амбросиевичем и предсовмином уставился на Малхаза. Через некоторое время Шеварднадзе, довольный сделанным наблюдением, подал голос. Обратился к Малхазу. Узнав, что тот из шахтёров, что принят в ряды компартии, что бывший проходчик стал философом, Эдуард Амбросиевич раскраснелся от удовольствия. Наверное, подумал: «Вот они - кадры пролетарской интеллигенции! Из шахтёров в философы!» Зураб Патаридзе тоже оживился. Он сам был из того шахтёрского городка. Вызвали помощника, который стал живо заполнять блокнот данными о Малхазе.
- Кем бы вы хотели стать, молодой человек? – обратился к моему соседу Шеварднадзе.
- Мне бы хотелось работать в МВД, - был ответ. Первый несколько смутился, но потом, видимо, вспомнил, что сам некогда работал министром в этом ведомстве. Затем из вежливости он и мне задал несколько вопросов. А под конец небрежно указал помощнику в мою сторону. Гости удалились. Помощник заспешил, я успел сказать ему, что мне бы хотелось поступить в целевую аспирантуру в Москве. Гостей вызвался проводить директор. Пока были слышны их шаги, мы молчали. Потом прибежал возбужденный директор. Он был вне себя от восторга. Приговаривал: «Молодцы, молодцы, ребята!»
- А ты знаешь, - обратился он к Малхазу, - я собираюсь повысить тебя и назначить моим заместителем. Сосед ничего не ответил. Потом директор обратился ко мне:
- Получишь ты свою целевую аспирантуру, но знай, что на неё претендовал Гига. Образование у него философское. В отличие от тебя. И ещё родственник – академик.
Я взглянул на Малхаза. Его лицо по-прежнему хранило на себе следы интеллектуальных потуг. Даже проглядывалась некоторая благородная усталость.
Вспомнив Гигу, я поёжился.
Прошло время. Я успешно завершил аспирантуру, стал кандидатом философских наук.
Как-то в аспирантском общежитии в Москве во время застолья моих коллег один из гостей - по специальности химик, не без подобострастия заметил, что раньше ему не приходилось общаться с представителями столь почтенной профессии как философия. Я признался, что не принадлежу к этой славной когорте, что мой удел – социология и не более того, что раньше вообще работал журналистом. В отличие от меня аспирант из Дагестана не стал щепетильничать. Он - некогда инженер-электрик также, вроде меня, поменял профессию, стал социологом. Дагестанец воспринял реверанс химика без оговорок и даже зарделся от удовольствия. Кстати, его инженерное прошлое пошло ему на пользу. Он приправил диссертацию математическими формулами, что выглядело более выигрышным, чем мой журналистский навык писать гладко. Сегодня в российской прессе его называют «известным социологом». Я же порвал с социологией, польстился на карьеру госслужащего, стал "чиновником из присутствия", как люблю выражаться.
Кстати, Баадура в партию так и не взяли. «Рыжих не берут!» - пошутил кто-то. Во время перестройки его всё-таки позвали. Он пришёл в ЦК компартии и стал свидетелем выселения коммунистов из здания, которое они занимали десятки лет. Скоро специалист по научному коммунизму стал политологом. Политический плюрализм сбил Баадура с толка, и он распрощался с мыслями о партийной карьере.
Малхаз некоторое время пребывал в недрах МВД. Довольно скоро уже в чине майора его назначили начальником милиции в весьма крупном регионе. Мне довелось познакомиться с его подчиненным. Тот рассказал, что Малхаз крут нравом, иногда сам допрашивает подозреваемых и прибегает к рукоприкладству.
- А ты знаешь, что он - философ по образованию? – спросил я милиционера.
Тот смутился, а потом воскликнул:
- Теперь ясно, откуда он столько мудреных слов знает и часто их на совещаниях использует!
Гига продолжил работать философом, преподавал в университете где-то на Восточном побережье не то США, не то Канады. Он на свои деньги издал книгу об американском философе Дьюи. На неё обратили внимание американцы и пригласили автора к себе.