***

Светлана Фетисова
У Вадима был напряженный день. Он вымотался на работе, поздно вернулся домой и повздорил с женой. Та, как всегда, стала предъявлять, что Вадим не живет дома, не уделяет внимания ни ей, ни дочери, проводит все время на работе, хотя денег все равно ни на что не хватает, что она одна тянет на себе все хозяйство, что она устала от такой жизни. Мужчина плюнул на ужин, обулся и взял поводок. Ризеншнауцер заскулил и запрыгал, радуясь неожиданной прогулке.
- Папа, папа, я с тобой пойду, ладно? – спохватилась Лена, его тринадцатилетняя дочка.
- Пошли, с Чаком походишь, а я покурю хоть спокойно, - согласился отец.
Вадим отправился в самую глухую часть парка, купив по дороге себе пива, а дочери чипсов и колы. Он не хотел никого видеть, ни с кем разговаривать. Ему слишком надоели люди.
Ленок бежала впереди, отец любовался ею. Девочка уже выросла, почти настоящая девушка. И совсем на нынешних подростков не похожа. Домашняя такая девочка, умница. Учится, не дерзит, с мальчишками не гуляет. У нее даже подружки такие все – воспитанные девочки, не распущенные. Даже страшно ее отпускать учиться будет, не испортилась бы. А то – девочка красивая растет, парни живо налетят. Вадим сам молодым был, знал, как быстро домашние девочки от дома отбиваются. Чем крепче дома держали, тем бессмысленнее и грязнее, почему-то, они себя ломают. Поэтому он старался научить дочку не подчиняться, а самой решать, самой выбирать, что и как делать, с кем дружить. Было трудно, трудно находить слова, такие, чтобы девочка поняла и поверила. Вадим сам многому учился, обучая дочь жизни. Нередко случалось так, что он, объясняя ей какую-нибудь совершенно обычную, бытовую ситуацию, ту, через которую проходишь не задумываясь, внезапно – вспышкой – осознавал смысл и суть, причины и следствия. Вадим всегда испытывал легкий шок в такие моменты. Он видел, как менялась сама картина мира. Он как будто просыпался на мгновение, чувствовал все очень ярко и искренне. И был благодарен дочери за эти уроки.
Но самое трудное для него было – отпустить от себя дочку. Принять ее самостоятельность. Любить ее как человека, а не как кусок себя. А Ирка, дура, орет на него, что он мало внимания дочери уделяет! Да он живет ради нее, пашет целыми днями, чтобы Ленок не нуждалась ни в чем, чтобы у нее все цацки были не хуже, чем у подружек, чтобы она учиться потом смогла, вышку получить, работать где-нибудь, в местечке потеплее. Вадим на квартиру дочери зарабатывал. Все мечтал, как на свадьбу ей ключи подарит. Хотя, квартиру можно и пораньше бы. Не все же ей с родителями жить. На свадьбу можно ключи и от машины подарить. А Ирка, дура, все орет и орет. Сколько можно, блин? Сил уже никаких нет, достала. Если б не Ленок – давно бы его тут видели. Стареет баба. Вот и бесится. Да  хрен с ней. Настроение лишь портить. Надоела!
- Лена, не убегай далеко! – крикнул Вадим, усаживаясь на лавочку и открывая банку. Пиво защипало пустой желудок, мягкой волной прокатилось по ногам, затуманило голову, отпуская, расслабляя. Вадим неприятно удивился, что захмелел всего от одной поллитровки, но потом махнул рукой, открыл еще одну банку и откинулся на спинку лавочки, закрыв глаза. Он отдыхал в тишине рождающейся летней ночи. Старый заброшенный парк больше походил на лес. Здесь редко бывали люди.
Сумерки, синее небо с первыми звездами, остывающий сырой ветерок, пока еще редкие комары, алкоголь в крови,  вдали смех дочери и задорный лай Чака… Вадим чувствовал, как расслабляются мышцы и нервы, как распускаются тугие узлы, как разжимается тот кулак, в который была сжата его душа. Из дремоты его вывел визг пса и полный ужаса вопль Лены. Вадим вскочил и рванулся, сам не поняв куда. Лена закричала опять. Он сориентировался и побежал на крик, про себя подбирая слова, которые скажет дочери, когда увидит, что та испугалась лягушки.
Там была не лягушка. Там были четыре парня, обступившие Ленку, и Чак, черной тряпкой валявшийся неподалеку. 
- О, у нас гости! – заметили его.
- Слыш, мужик, ****уй отсюда, - посоветовал тот, который сжимал кусок трубы.
«Похоже, этим убили Чака» - подумал Вадим, приближаясь.
- Ребят, вы чего? Девочку пустите, - мирно попросил он.
- Папа, папочка, помоги, - всхлипывала Лена.
- Лен, все хорошо. Сейчас домой пойдем.
- Ага, пойдете, - заржал один. – Только с соской ближе познакомимся.
- Хорош базарить. Гасите этого, - приказал тот, что с трубой.
Вадим не успел ничего сделать. К нему рванулись два молодых сильных тела. Одновременные удары ногой в колено и локтем в челюсть с одной стороны, кулаком в печень – с другой. Вадим рухнул на колени, пытаясь вздохнуть. Ему заломали руки и уткнули лицом в землю. В раскрытый рот попала земля. Она была колючая и пахла плесенью и грибами.  Вадим сумел перевести дыхание, и потихоньку отплевывался от грязи. Крик Ленки ударил его током. Отец попытался вырваться, но его пнули по ребрам, потом поднесли к глазам нож.
- Рыпаться будешь – соске кишки выпустим, ясно? – прошипели. Вадим замер. Ему было очень страшно. Страшно за дочь. Ломило вывернутые плечи: парни не церемонились. Лена закричала опять, на этот раз глуше. Вадим зарычал и рванулся изо всех сил. Вырваться не получилось. Один из парней пнул его в лицо. В рот хлынула кровь. Вадим на несколько мгновений ослеп от шока. Его рванули за волосы, отрывая лицо от земли. Перед ним на корточках сидел третий парень и цедил сквозь зубы:
- Слышь, урод, ты щас не рыпайся, сиди тихо, тогда жить останешься. И ты, и шлюшка малолетняя. Возникать будешь – положим обоих. Ясно? – и для убедительности говоривший провел ножом ему по щеке. Тут же с подбородка закапала кровь. Вадим смог только прикрыть глаза.
Потом он старался отрешиться, не видеть и не слышать того, что происходит. Но у него не получалось. Сквозь туман прорывались глухие стоны, всхлипывания Ленки, деловитые голоса отморозков. Иногда на грани сознания смутно виделись склоненные фигуры над светлым, словно светящимся в сумерках, телом. Двое парней держали Вадима, один держал Ленку за руки, а четвертый…. Вадим отказывался понимать, что делал четвертый. Он не знал, сколько времени так прошло, и сколько раз менялись державшие его руки. Он не понял, когда все закончилось. Когда исчезли руки, звуки, люди. Вадим подполз к тяжело дышащей дочери и сжал ее в объятиях, пытаясь натянуть на безвольное тело разорванную одежку.
А потом была больница, милиция, допросы, освидетельствования, суды, Иркины вопли, полные ненависти. Она кричала, что это он искалечил дочь. А потом родители навзрыд плакали, обнявшись у стационара. Лену вылечили. Тело, правда. Девочка перестала разговаривать. Она не онемела, иногда произносила «да» или «нет», но разговаривать перестала. Этих уродов поймали. Осудили, посадили. Был большой резонанс, газеты и местное телевидение брызгали слюной. Чака забыли забрать тогда. Не до него было. Когда Вадим вспомнил и вернулся – тела собаки там уже не было. Должно быть, вывезли мусорщики.
Прошел почти год. Вроде все забылось и завершилось. Жизнь шла дальше, не останавливаясь и не оглядываясь. Но для Вадима она закончилась. Он с каждым днем чувствовал это все острее и острее.
В годовщину того страшного вечера Вадим сидел в том же парке на той же лавочке. На коленях у него лежала тетрадка в твердом переплете. Он писал:
«Когда я был маленьким, я любил смотреть мультики и фильмы про ниндзя, про самураев, про настоящих воинов. Всегда мечтал быть таким Героем. Сильным. Смелым. Справедливым. Представлял, как сражаюсь с кучей врагов, всех побеждаю. Потом стал старше. Дрался тоже всерьез. И я бил, и меня били. Я считал себя смелым. Воином. Мог съехать на базаре, не доводя до драки. Считал это победой. Но это все было не то. Мы не были воинами. Мы мерялись членами. А сейчас я понял. Я был должен готов умереть. Я должен был умереть тогда. Просто взять и умереть. И Лену спас бы. Она бы сбежала, пока меня убивали. Я и умер. Я умер тогда. Струсил. Думал, что спасаю обоих. А должна была спасись только она. Я не спас ее. И мы оба погибли. Это был тот бой, который решал все. Я остался жив и проиграл его. Если бы умер – победил бы. А сейчас я не могу так жить. Не могу смотреть в ее глаза. Не могу слышать ее молчание. Все рухнуло и все сломалось. Я понимаю, что это – расплата за трусость. Но счет слишком велик. Я опять сдаюсь. Я опять, опять струсил. Струсил дальше так жить. Это последний проигрыш».
Вадим захлопнул тетрадку и, поднявшись, спрятал ее за пазуху. Закрутил ручку, посмотрел на нее, подумал и зашвырнул куда-то не глядя. Закурил, выдохнул дым в темнеющее небо, сунул руки в карманы и пошел туда, где закончилась его жизнь.
Его висящий труп нашли только на следующий день, ближе к вечеру.