В эти утренние часы редакция областной молодежной газеты жила шумной жизнью. Был слышен разноголосый разговор сотрудников, стучанье редакционных пишущих машинок, телефонные звонки. Появившаяся в коридоре молодая симпатичная женщина в песочного цвета летнем матерчатом плаще и модной шляпке слегка растерялась. Но ее выручил заведующий отделом культуры и быта Костя Стрельцов. Он, как говорится, был «ходок» по женской части. Поэтому мгновенно оценил внешние данные посетительницы. И, несмотря на то, что у него на сегодня было назначено свидание в городском парке со смазливой продавщицей цветочного магазина, он непрочь был заполучить еще один «кадр».
- Вы к кому, гражданочка? - своим знаменитым бархатным баритоном любезно обратился Стрельцов к посетительнице.
- Мне нужен семейный отдел, - смущенно произнесла посетительница, отчего-то густо покраснев.
- Такого отдела в нашей редакции не имеется, - снисходительно, но нисколько необидно произнес Костя, опытным оком Донжуана разглядывая посетительницу. - А вот я - заведую отделом культуры и быта. Так что вам повезло. Наверное, это то, что вам надо.
Он галантно взял под локоток молодую женщину и отвел ее в свой кабинет, располагавшийся в конце редакционного коридора.
Разумеется, кабинетом эту маленькую комнату с одним окном можно было назвать лишь с большой натяжкой. Но для посетительницы все здесь казалось значительным.
Усадив посетительницу на стул, Стрельцов тотчас перешел к делу.
- Ну - тес, так что у вас, уважаемая? - подражая главному редактору Евстигнееву, полюбопытствовал Стрельцов.
- Мне хотелось бы, чтобы вы пропесочили моего одного родственничка.
- И вы считаете, что газета подходящее для этого место?
- Конечно, это его не исправит. Тем более... Это длинная история. Но хотя бы для других молодых людей это будет хорошим уроком.
Стрельцову стало скучно. Обычная кляуза. Он подавил зевоту. Но ему очень понравилась посетительница. И ради этого стоило выслушать ее, наверное, тривиальную историю. Откровенно говоря, его не очень заинтересовало то, о чем хотела рассказать посетительница, и он уже пожалел, что затратит напрасно время.
В этот тягостный для Стрельцова момент отворилась дверь кабинета и появилась редакционная рассыльная Марфа.
- Константин Ерофеевич, вам, что нужно отдельное приглашение? Вы разве забыли, что сейчас идет «летучка»? Редактор Севастьян Поликарпович послал меня за вами.
- Извини, Марфуша, я совсем заработался. Сейчас распрощаюсь с посетительницей и немедленно пойду.
Затем он сказал гостье:
- Летучка продлится не меньше часа. Наверное, вы не вытерпите.
- Нет уж, я подожду. У меня больше не будет времени. Завтра я с мужем улетаем в Африку. Мой муж наладчик гидротурбин.
- Ну что ж, в таком случае наберитесь терпения!
С этими словами Стрельцов выбежал из кабинета.
Он вернулся через полтора часа. И был несказанно огорчен, когда увидел сидящую на прежнем месте посетительницу.
- Вы все-таки дождались? Тогда не будем терять время. Я сейчас включу диктофон, и вы начинайте.
- Чтобы было вам понятнее, зачем я к вам пришла, та я начну издалека. Для этого мне придется подробно рассказать о моей маме.
- Простите, а как фамилия вашей матушки?
- Я бы не хотела называть ни ее, ни настоящее имя брата. Вы уж придумайте какие-нибудь имена.
- Это несколько усложняет все. Но раз вам так угодно, что ж…
- Моя мама родилась в городе Иваново - бывшем Иваново-Вознесенском. В семье ткачей. Детей было пятеро. Она была младшей. Когда ей исполнилось четыре года, умерла мать, так что в детстве ей пришлось хлебнуть немало. Но никогда она не теряла оптимизма, не падала духом, была сметливой и находчивой. Ее поначалу отдали в детский дом, который содержала фабрикантша Бурылина. Так что россказни о страшных богачах - эксплуататорах сильно преувеличены.
Моя мама научилась читать уже с пяти лет. Как я говорила—была очень смышленой, хотя еще не училась в школе.
А в школе, когда ей было семь лет, она «отличилась». В классе висела географическая карта. Мама обратила внимание на то, что море закрашено синей краской, а подпись стояла «Черное море». Она черным карандашом закрасила море. А внизу подписала: «Долой царя рыжего!». Откуда в ней это бунтарство? Может быть, слыхала от взрослых. Карту на второй день сняли со стены. Это произошло в 1916-м году.
Когда свершилась октябрьская революция, тогда еще не знали, что произошел переворот, в центре города собирались на митинги. Обувки у мамы не было, жили в страшной бедности. Недолго думая, мама обула на ноги сапоги со шнуровками своей старшей сестры. Побежала на площадь, вскарабкалась на забор, и у нее с ноги слетел один сапог. Толпа его затоптала. Маме пришлось возвращаться домой разутой. А был уже на дворе ноябрь. Конечно, кроме того, что простудилась, так ей еще крепко влетело.
Маму заставляли нянчить маленьких детей старшей сестры. По малолетству ей это приходилось нелегко. Ее шалости были, порой, даже дерзкими. За что ее прозвали чертенком. Я думаю, что эти шалости, причинявшие неприятности окружающим проявлялись у нее оттого, что ее пытались притеснять, а она противилась этому и всячески отстаивала свое право на жизнь.
Отец очень любил свою младшенькую. Он тогда уже сильно болел. Но по мере возможности учил дочь, как выходить из затруднительных ситуаций. Мама платила отцу взаимной любовью. Он позволял ей буквально все. Между ними, как бы был заключен негласный союз.
Как-то мама расшалилась с сестрой на печке. Сестра опрокинула опарницу с тестом. Чтобы не влетело обоим, моя мама наболтала воду с мукой и снова поставила на печь. Когда подошло время печь хлеб, ну старшей сестры, разумеется, вместо хорошего хлеба получились ЛЮЛЯШИ. Их она отдала отцу и младшим сестрам. С тех пор так и повелось - как только становилось невыносимо голодно, отец и скажет: Дуняша, а не пора ли ставить хлеба?» Она выльет специальную закваску, наболтает туда кое-чего. У сестры ничего не получится, и выходившиеся ЛЮЛЯШИ приходилось отдавать отцу.
Старшая сестра весьма удачно вышла замуж. А между тем, она была страшно глупой и жадной. Родила она девочку и мальчика. Мама моя спала в обнимку с малышом. Проснулась от дикого холода. При этом подумала: как это я лежу на печке и замерзла? И только потом поняла, что малыш мертвый. Испугалась, и кубарем скатилась с печки.
Отец никогда детей не бил, какие бы они шалости не совершали. А когда кто-то приходил жаловаться на них, он неизменно отвечал: «Да ведь он еще ребенок!» А этот ребенок еще то себе позволял! Играю в войну, выкопали возле ворот глубокую яму. Назвали окопом. К тому же замаскировали ее. Кто-то из родственников ехал во двор в телеге и перевернулся. А то явно по недомыслию учинили в доме пожар. Помня наставления отца, моя мама схватила одеяло и потушила огонь.
У старшей сестры проходило какое-то торжество. Пришло много гостей. Маме выдали всего один пряник. И будь довольна. А ведь она хотела и отцу что-нибудь принести. При этом подумала - если утащу один - два пряника - это будет не заметно. Мама сняла с противня два ряда пряников.
Муж старшей сестры тоже был не щедрым. Бывало мама клянчит у него хлеба, он со злостью отрежет ломоть и даст. А как только он отвернется, мама отрежет побольше и скормит больному отцу.
И вот отец умер. Стала мама круглой сиротой. Отдали ее в детдом. Это уже было при советской власти.
В школе мама училась на «отлично». Ничего не записывала. Ей было достаточно прослушать учительский урок - и она все запоминала. В ее голове все укладывалось. За отличную успеваемость ее направили делегаткой на какой-то слет. Всем детдомом думали, во что ее одеть. Одна воспитательница дала свою кофту. Другая - юбку. Кто-то дала свои бахилы. На этом слете она должна была выступить. Вот по списку дошла и до нее очередь. Председатель объявил: слово предоставляется такой-то. И назвал из какого детдома. А мама сжалась в комок, и хотя ее фамилию объявили дважды, она так и не пошла на сцену. Боялась стать посмешищем в чужой взрослой одежде. На этом ее общественная карьера и закончилась. Но она об этом не жалела. Она своей светлой головой рано поняла: при существующих порядках ни в коем случае нельзя высовываться. Высоко взлетишь - низко падать будешь. Когда в стране начались репрессии, это подтвердилось на многих человеческих судьбах.
Вдруг посетительница споткнулась на полуслове, и пристально взглянула на Стрельцова.
- Признайтесь, вам скучно выслушивать меня?
- Нет, что вы? Очень даже интересно! - покривил душой сотрудник редакции. За это время он успел тайком проглотить три зевка. - А когда начнете рассказывать о том, что главным образом привело вас к нам в редакцию? Вы же просили кого-то там, как вы выразились «пропесочить».
- О нем пойдет речь дальше. А чтобы его проступок был более наглядным, мне надо как можно ярче нарисовать словесный портрет моей мамы.
- Что ж, это вполне резонно. Продолжайте!
Он опять с трудом подавил свой очередной зевок.
- Мама кроме своей прямоты отличалась еще и недюжинной смелостью. Однажды она с подругой отправилась в городской сад на танцы. Какой-то хулиган у нее с головы сорвал ее платок и засунул его себе за пазуху. Мама, не дрогнув, подошла к нему, и решительно запустила руку ему за пазуху. Вытащив платок она ударила его по морде, и отошла в сторону. Парень не ожидал такого поворота дела, опешил настолько, что долго не мог придти в себя. А ведь хулиган был не один, а со сворой хулиганья.
После детдома мама вернулась домой. Брат, который уже был женат, хотел от нее избавиться. И скорехонько поспешил подыскать жениха, чтобы выдать замуж. Это произошло после непродолжительного сватовства. Так что мама вышла замуж не по любви. Тогда, как отец очень любил ее. У него вообще был характер однолюба.
Мама вышла замуж в девятнадцать лет, а в двадцать она уже родила дочь – мою сестру Ларису. Всего мама родила семерых. По этому поводу она всегда повторяла, что слово СЕМЬЯ состоит из числа семь – СЕМЬ. Значит, настоящая семья должна состоять из семи душ. А иначе это не семья, а нечто совсем другое. И надо сказать, что седьмым был ее любимый сын Павел. Она его ласково называла то Павлушей, то Павлочеком, то Палочкой. Но о нем рассказ впереди. А пока что я буду, продолжат рисовать словесный портрет моей незабвенной мамы.
- Вы, пожалуйста, не удивляйтесь тому, что буду непоследовательной. Буду перескакивать с одного момента на другой. Вспоминая о маме, я всегда очень волнуюсь.
Мама, несмотря на большую занятость работой и семьей, урывала время, чтобы читать книги. Ее кумиром был Лев Николаевич Толстой. У нас на стене висел его большой портрет. Она принимала близко к сердцу судьбу литературных героев. И когда Анна Каренина бросилась под поезд, мама сильно плакала. Кроме Толстого, мама знала многих поэтов и писателей. Ее речь, несмотря на то, что она была простой женщиной, отличалась литературными выражениями. Не любила людей косноязычных. Познания ее были обширными. Ее всегда коробило и бесило, когда азбучные истины в той, или иной области познаний были неведомы людям. Особенно образованным. Вот пример. На телевизионной передаче КВН, одна из команд затруднилась с ответом, можно ли вычерпать черпаком «Море дождей на луне?» «Мама сказала: «Ну и бестолковые ребята! «Море дождей» - это впадина на луне, а поэтому ее вычерпать невозможно.
Мама умела предсказывать грядущие события. Так было с культом Сталина, со снятием с должности Хрущева. Зять не верил, что это ее собственное мнение. «Наверное, где-то пронюхала!» - ворчал он.
Несмотря на то, что, на путешествия у нее не было ни времени, ни средств, она хорошо знала географию страны. Любила читать исторические романы. Боготворила Петра Первого. Восхищалась его творением – Петербургом. Но побывать в этом городе ей таки не довелось.
Мама была яростной атеисткой. Детей своих не крестила. Знала много пословиц, поговорок. Однако некоторых пословиц не любила. Вот эту: «Бог напитал - никто не видал!» Жди, чтобы Бог напитал! Если сам не заработаешь, и не купишь - ничего не будет.
У мамы, несомненно, был некоторый литературный дар. Она даже пописывала слабые, бесхитростные стишата. Жили в коммуналке. Однажды у соседа – обалдуя, пропали сапоги-поморки. Он их зачем-то выставлял за дверью в коридоре. Вышел скандал и ругань. Вечером все хохотали над маминым насмешливым четверостишием:
Я ли, я ли не дурак,
Я ли не растяпа ли?
Чистил, чистил сапога,
А они утопали.
Вообще-то мама стихотворения сочиняла многие годы. Но не сохраняла их, считая их очень слабыми. Что, возможно, так и было. В начале войны, на нее огромное впечатление произвел подвиг молодой девушки Зои Космодемьянской. Она даже сочинила большую поэму. Но стихи не сохранились. Она была умной женщиной. Но «проза» ее действовала на донимавших ее людей не так доходчиво и сильно, как ее юмористические сочинения. О человеке, который был жаден и нечист на руку, мама написала:
Я не грабитель, я не вор
Я от рожденья крохобор.
Или вот это:
Попов, встречая Новый год,
Сидит с женой на стульях новых.
И поднимает первый тост
За ротозеев Манумковых.
Длительное время мама работала на ткацкой фабрике. На работе ей досаждала своими приставаниями толстая глупая особа Соня - начальница. Она постоянно что-то жевала, и хотя была глупа, высмеивала людей. Маме надоела Соня. Однажды она подозвала ее, и говорит: «Послушай, что я про тебя накатала:
Сонюшка ты сонья
Толстая Хавронья,
В стужу, на морозе
Рылася в навозе.
Хрюкала, визжала:
Мне еды то мало!
С тех пор, Соня переменилась. С нее, будто рукой сняло ехидство и неуважительное отношение к сотрудницам.
Свою работу на ткацкой фабрике мама называла каторжной! Невыносимая жара, пыль, изнурительные ночные смены. Мама часто повторяла, что люди придумали самую трудную работу на Земле - это работу ткачих. До революции эту изнурительную работу выполняли исключительно мужчины. А при «родной рабоче-крестьянской власти» всю ткацкую тяжесть переложили на плечи женщин. Мама постоянно возмущалась такой несправедливостью. А еще ее возмущало то, что при нехватке рабочих во всех сменах, устраивали еще и ночные смены. Ее буквально приводило в бешенство, когда труд ткачих пытались превратить в нечто такое, что всячески приветствуется. Придумывали «мыльные пузыри». Якобы ткачихи выполняют в смену по 8—12 норм. Это была наглая выдумка. Официальные «мыльные пузыри», иначе, это не назовешь.
Вдруг в кабинет ворвался заполошный фотокорреспондент Генка Рамзай.
- Ты что, совсем офонарел, Стрельцов?
- Ты что, гена не видишь? Я занят.
- Ты уже заседаешь три часа. Пойдем, погоняем шары в биллиардной! А посетительнице объясни, что мы не лошади. И нам тоже нужна разрядка.
- Топай, Генка! Как только освобожусь, немедленно заявлюсь к тебе.
- Закругляйся поскорее!
Когда Генка улетучился, посетительница вежливо осведомилась:
- Если у вас для меня нет времени, может, распрощаемся?
- Нет уж, нет уж! Мы должны с вами довести дело до конца.
- Значит, я могу продолжать?
- Да, конечно!
- Ну, так вот, когда началась война, даже с оборонных предприятий, мобилизовали многих мужчин. И моя мама решила, что для Родины будет полезнее, ежели она собой подменит хотя бы одного мужика. И она стала работать сверловщицей на заводе, заменив ушедшего на фронт мужа. Работала по двенадцать часов. Но всегда спешила на завод с радостью. То был ее личный вклад в оборону страны. На заводе ее окружали хорошие люди. Общение с ними доставляло ей большое удовольствие.
Мама никогда не пользовалась отпуском. Брала компенсацию. И на эти деньги что-нибудь приобретала, для нас, детей. Эти маленькие радости, доставляемые детям, согревали ее душу. Придавали силы, чтобы переносить жизненные тяготы и беды. Были голод, нужда. Но я не помню, чтобы у мамы было плохое настроение. Она часто распевала песни военных лет. Особенно любимой была песня «Землянка». «Бьется в тесной печурке огонь. На поленьях смола, как слеза». И так дальше.
Иногда мама с подругой уходила в деревню, чтобы выменять на продукты какую-нибудь вещь. Но однажды с ней произошел случай, который подтверждает меткость одной из русских пословиц: «На всякого мудреца, довольно простоты». Во время войны в маминой квартире обретали эвакуированные из Латвии профессор медицины и его дочь – полиглот. Они удивлялись ее начитанности, эрудиции, широкими познаниями во многих областях. Отмечали, что говорить с мамой на любую тему доставляет огромное удовольствие. Так вот даже умные люди подчас бывают наивными до глупости. Выменяв вещи на продукты в одной из деревень, мама поездом опять возвращалась домой. И вот в вагон зашел контролер, или ревизор - он стал проверять билеты. Мама пошарила по карманам и обнаружила только один билет. Он был с дырочкой. И она подумала, что это уже использованный, негодный билет. И от страха быть оштрафованной она не придумала ничего лучшего, как залезть под лавку. Ревизор, конечно же, ее обнаружил, и мама робко протянула ему продырявленный билет и собиралась, сгорая от стыда, что-то пролепетать в свое оправдание. Ревизор взглянул на билет, со злостью пробил компостером вторую дырочку и проворчал недовольно: «Каких чудес только бывает! У человека есть билет, а он прячется под скамейку».
Не помню, был ли у мамы документ об образовании. Наверное, все же она закончила, четыре - пять классов.
Да, я вспомнила одну деталь. Может она вам пригодится. Я как-то побывала однажды на одной из ткацких фабрик, летом. Жара невыносимая в цехе. Пыль. В воздухе носится мельчайший пух. Говорят, многие работницы падали в обморок. Вот в таких условиях работала наша мама. О ткацкой фабрике она не любила вспоминать.
В войну мы, дети, выжили потому, что мама при первой же возможности ходила в лес. В основном для сбора ягод и грибов. Иногда ее сопровождала я. Наверняка мама исходила в лесах десятки километров. Если не больше. И если бы не лесные дары, вряд ли мы бы остались живы. Мы летом наедались столькими витаминами, что нам хватало на целый год.
Мама водила в лес и других своих детей. Но чаще всего она брала с собой меня. Однажды мы с мамой заплутались. И вышли на место где, наверное, не ступала нога человеческая. Могучие грибы-боровики с оранжевыми шапками густо росли там и тут. Такое, наверное, можно было увидеть только в чудесном сне. Мы быстренько высыпали из корзин низкосортные грибы и в мгновение ока набрали отличнейших грибов. То была большая удача. Но это не все. Тогда же мы набрели на черничную поляну. Такую обильную, что листьев не было видать: одни ягоды крупные. Между тем стало темнеть, а мы не могли найти дорогу из леса. Нам стало страшно. Только на рассвете мы вышли на проезжую дорогу. Домой пришли только в девять часов утра.
В другой раз мы с мамой вышли на очень красивую поляну. Казалось, кто-то накрыл оранжевым платком всю поляну. То была ягода - морошка, которая в наших краях не растет. С тех пор нам больше не попадалась морошка.
Однажды мама решила сходить в лес с ночевкой. Захватила с собой меня и мою подругу. Всю ночь мы тряслись от страха, греясь у костра. С тех пор у нас уже не возникало желания ночевать в лесу.
А между тем, ходить в лес, и за продуктами в деревню было в те времена небезопасно. Однажды мама возвращалась со своими сподвижницами из какой-то деревни, после очередной мены вещей на продукты. У нее был бидон с топленым молоком. Идти ей было тяжело, и она отстала от подруг. Откуда ни возьмись, из леса вышел уголовник. Он остановил маму, запустил свою грязную лапу в бидон, сожрал пенку, а затем налакался молока. И отвалил. Подруги заметили что-то неладное, подождали маму. Она рассказала им, что очень перепугалась. А они на это ответили, что если бы она обернулась, то перепугались бы до смерти еще больше. Потому что уголовник поднял с земли горлышко от разбитой стеклянной четверти, и направлялся в сторону мамы. Но ему что-то помешало. И он убежал в лес.
А вообще мама любила заглянуть из леса в какую-нибудь деревню, и вместе со мной попить молока с земляникой. Разве могли мы, ее дети быть заморышами даже в тяжкое военное время. Мама была искусной поварихой. Очень вкусно жарила свежие грибы, грибные супы ей тоже удавались. Удавались ей булочки, пироги, блины. Маминого совершенства на этот счет я до сих пор не смогла добиться.
Выручал нас в военное время наш большой тульский самовар. Мы в нем не только кипятили чай с вишневыми и смородиновыми листьями, но да же варили картошку, кашу, грели воду для мытья.
Мы были бедны, голодны, но когда попросили маму купить патефон она, не колеблясь, сто пятьдесят рублей отпускных истратила на покупку этого чуда техники для того времени. И в доме стала звучать музыка - всем соседям на зависть. Наша квартира стала своеобразным музыкальным центром. При покупке новых пластинок учитывались мнения всех членов семьи. Она всегда считалась с нашими мнениями. Когда встал вопрос, пить ли ей на зиму пальто, или поехать в путешествие по военно-грузинской дороге, мама подняла руку за путешествие. Вряд ли сейчас я вспомнила бы про пальто. А вот впечатления от путешествия сохранились во всей свежести, по сей день.
Мама была человеком трудолюбивым. Она мастерски вышила ковер болгарским крестом. Этим ковром восхищались многие. Была она очень доброй. Сердце у нее было доброе. Этим пользовались недобросовестные и жестокие люди. Ее много раз наказывали, но она оставалась прежней. Какая-то то девушка напросилась у мамы ночевать. Мама пожалела ее, приютила. Утром мама ушла на работу, а вечером, возвратившись, обнаружила, ее выходное пальто.
После работы на фабрике, маме длительное время снились кошмары. То вроде останавливался ткацкий станок. То рвались нитки. И она просыпалась в холодном поту.
- Вы все о работе, да о работе! - остановил посетительницу Стрельцов, - А вот про любовь лишь мельком упомянули. Как ваша мама вообще относилась к этому человеческому чувству?
- Да, об этом можно говорить много. Я уже говорила о том, что мама вышла замуж не по любви. Зато отец очень ее любил. Когда она рожала в первый раз, отец - а они к тому времени уже из частной квартиры переехали в коммуналку - вставал ночью, и шел с ведром за четыре километра, чтобы принести воды из колодезя. Мама признавала только колодезную воду, к которой привыкла. Папа всегда старался делать маме что-то приятное, делать подарки. Но маме было трудно угодить. У нее был тонкий вкус. Она просила мужа ничего ей не покупать. А он упорно покупал ей немодные вещи. Отец никогда маме не грубил. Была ли у мамы любовь? 3атрудняюсь на это ответить. Может быть любовь - это дар господний, и не каждому он дан. На подобные вопросы мама отвечала иронически, вроде того, что это сплошная физиология. Мама не понимала как из-за этого чувства, люди даже жертвуют своими жизнями. Она осуждала Анну Каренину за то что, та из ревности к любимому Вронскому, покончила собой, бросившись под поезд. Ей было обидно, что композитор Бизе посвятил свою чудесную оперу цыганке с необузданными чувствами - Кармэн.
Когда мама овдовела она приглянулась какому-то мужчине. Он стал ухаживать за ней. Однажды пришел в гости. Но вот в комнате стали появляться мы, один за другим. Он сидел за столом с угощениями. И по мере того, как появлялся очередной ребенок, лицо его все больше вытягивалось и мрачнело. «И долго это еще будет продолжаться?» - вырвалось у него. И любовь его, как рукой сняло.
Мой последний, самый младший брат Павел, наверное, был зачат в ночь прощания отца перед уходом на фронт. Он работал на военном заводе. Но из-за огромных потерь в боях с немцами, с многих рабочих сняли «броню». Так что, и с отца ее сняли. В ту ночь отец напился вдрызг. Он и раньше выпивал, но тогда он дал себе волю. Он полез к матери. Та стала упрекать его. Но он сказал?
- На войне убивают. Может и мне не выжить. Так хоть оставлю по себе какой-никакой след.
И таки оставил!
Посетительница стала подробно описывать трудные роды матери – она - таки зачала после той пьяной отцовской ночи!
И сработала профессиональная привычка. Стрельцов в уме сложил будущий рассказ о родах матери.
… Утром свирепый февральский ураган обрушился на город ткачих. Он неистовствовал и бушевал весь день. Все вокруг грохотало. Гремели отодранные диким ветром куски жести с крыш. Даже следующей ночью мощь бурана не истощилась. Казалось, он усилился многократно.
Обледеневшие ветки деревьев то яростно хлестали по окнам, то вкрадчиво царапали их, когда ураганные порывы ветра наваливал на стены старого деревянного роддома. Каждую минуту можно было ожидать того, что заклеенные крест-накрест полосками газет для светомаскировки оконные стекла не выдержат напора, и со звоном разлетятся на мелкие осколки.
В Родильных палатах ветром выдуло все тепло. И санитарки напялили
на рожениц старые заплатанные халаты поверх ватников. Однако ничто не спасало от стужи - ни шерстяные одеяла, ни собранное из кладовых тряпье. Роженицы дрожали от холода. Двое молодых благополучно разрешились от бремени вскоре после полуночи. А вот третья - крепкого телосложения женщина, у которой это были седьмые по счету роды, продолжала мучиться и корчиться от боли, доставляя хлопоты медсестрам.
По случаю экономии дефицитного керосина, в палате оставили две лампы. И когда надо было переходить в другую комнату, одну керосиновую лампу брали с собой, словно свечу.
Было уже около четырех часов ночи. Однако, казалось, что до рассвета еще целая вечность. У дежурных сестер, следивших за родами, начали слипаться веки. Сказались усталость, тревога и напряжение целого дня. И этот тусклый, испуганно вздрагивающий свет полуобгоревших фитилей в керосиновых лампах. Чтобы не уснуть в минуты, когда роженица затихала, сестры применяли способ, придуманный кем-то из них. Раздвигали свои свинцово-тяжелые веки обломками спичек.
Женщина, у которой задержались роды, выказала недюжинное терпение. Закусив зубами, край старенькой стирано - перестиранной простыни, она еле слышно постанывала. Завывающий в печных трубах ветер заглушал ее стоны. Непрекращающийся вой ветра, холод, темень - раздражали и мутили. И вот, когда терпение у всех иссякло, и наконец-то, в конце концов, всеми овладело тупое оцепенение, в окна стал просачиваться нелюдимо-хмурый и тусклый рассвет.
Роженица застонала громче, и палату огласил вопль младенца.
- Мальчик! У вас мальчик! - неуместно - громко закричала молоденькая санитарка.
Разрешившись от бремени, роженица лежала с закрытыми глазами, обессиленная и беспомощная. Искусанными, запекшимися губами она произнесла:
- Не спутайте младенца! Пожалуйста, привяжите к ножке бирку.
Ответа она уже не услыхала. забывшись тяжелым дурманящим сном. В голове у нее промелькнула мысль, короткая, как телеграмма:
- Ваня, у нас родился сын!
Посетительница внимательно взглянула на Стрельцова и спросила:
- Вы меня слушаете?
- Да, да, конечно! Вы замечательная рассказчица!
- О, мне далеко до моей мамы! Вы бы ее послушали! Так вот, этот последыш дорого обошелся маме! Может быть, из-за него она ушла из жизни раньше времени. У нее ведь было отменное здоровье. Никогда не болела. Даже темперы у нее не было. Но все по порядку. Павел от рождения в голодные военные годы был рахитиком. Из-за отсутствия нормального питания, у него возникло размягчением костей. Он не мог ходить до трёх лет. А вот желание передвигаться в пространстве у него было большое. Он этого достигал, сидя на ночном горшке. Такой способ продвижения вскоре переняли все дети в яслях.
Однажды дежурная няня услышала странный шум, доносившийся из коридора. Оказывается, детвора выехали на горшках из санузла, и продолжала двигаться по коридору. Впереди горшечной «флотилии» находился самый опытный по этой части Павел. Няня назвала его «капитаном». Так эта кличка сохранилась за ним, пока он не стал взрослым.
А между тем «капитанского» в нем было мало. Затяжная болезнь в связи с недоеданием, физическая слабость выработали в Павле комплекс неполноценности. Он стал нервозно уязвим от малейшей даже невинной шутки на его счет. Так что с характером у него было не все в порядке. Это, мягко выражаясь. Его выкрутасы, его желчность характера могла вытерпеть только мама. Павел был последышем, к тому же хронически больным человеком. А, как известно, таких детей матери очень любят. Видимо, от жалости. Не была исключением и моя мама. Она любила своего неудачливого «Павлочека», какой-то вымученной, чрезмерной любовью. Ему все прощалось. Даже дерзкие поступки. Из-за вздорного характера у Павла никогда не было друзей.
Как-то после ночной смены, Павел встал на колени возле маминой койки - ему тогда исполнилось десять лет - и задал вопрос, который озадачил маму.
- Мама, как мне надо будет поступать, если ко мне придет любовь, а любимая девушка скажет «Достань мне звездочку с неба». А как я ее достану?
А вот в практических делах «Павлочек» очень даже хорошо соображал. Он избрал для себя специальность сантехника. И очень преуспел по этой части. Настолько, что заделался начальником районной конторы. Его работа была предельно востребована. И у «Павлочека» скопились на счету в сберкассе изрядная сумма.
Однажды Павел отдыхал в Боровском санатории. Там он познакомился с санитаркой по имени Лика Буздырина. Он влюбился в нее по уши. Сделал предложение. И после того, как он открыл Лике, сколько у него имеется накоплений в сберкассе, та охотно согласилась выйти за «Павлочека» замуж.
Поначалу молодые люди жили на маминой квартире. И сразу начались стычки с мамой. Разумеется, при явной глупости Лики, все же она понимала, что нагло задираться она может лишь после того, как ее положение станет прочным и незыблемым. Но постепенно она, как говорится, вошла во вкус. То оставляла грязное белье в «красной угол», так сказать на виду.
И эти мелкие стычки, булавочные уколы были неизбежны из-за вопиющей несовместимости этой особы и мамы. Они были разными по духу, по своим убеждениям, по умственному развитию. Все это было мышиной возней, от которой страдают люди, сильные духом.
Наша мама всегда одевалась скромно, но со вкусом. Ее любимым цветом был желтый. Мама считала этот цвет символом жизни. Любимыми цветами ее были жарки. В одежде она любила приглушенные тона, предпочитая всем цветам, цвет спелой брусники. Мама никогда не могла себе позволить выйти во двор большого общего дома с кухонным фартуком на животе и в растоптанных туфлях, как это позволяли себе ее сверстницы, или подруги. Все говорили: «Какая у вас аккуратная мама!» А Лика вечно ходила растрепанная, в халате. Редко умывалась, часами торча у зеркала. Все домашние работы были свалены на маму. В связи с тем, что у мамы било семеро детей, ее отправили на пенсию в пятьдесят лет. Она могла посвятить себя детям и внукам. А так, как Павлочек был любимым сыном, то она много времени уделяла ему и его жене. А та этим умело пользовалась. По выражению мамы, Лика относилась к особам «малокалиберным». И в самом деле - она ничего не читала, ничем не интересовалась. Детей Лика категорически не я желала рожать. «Незачем плодить нищих!» - повторяла она»
Лика не понимала и не хотела понять человека, который - и она это хорошо уразумела - значительно превосходит ее по всем статьям. Поначалу она называла нашу маму «маменькой». А вскоре стала называть ее «мамашей». А затем и «старушенцией». Самое страшное для мамы было то, что ее любимый сын полностью поддерживал свою вздорную супружницу. Как-то мама пожаловалась ему на мелочные обиды, которые наносила ей Лика. Он вместо того, чтобы посочувствовать, грубо оборвал ее и заявил: «В этом доме глава семьи не ты, а моя жена. И ты изволь приспосабливаться к ней. Чтоб я больше не слышал жалобы на мою милую женушку!
И когда маме исполнилось пятьдесят пять лет, у нее случился первый инфаркт. Для мамы получить удар ниже пояса от родного к тому же любимого сына, было непереносимо.
Она пролежала в больнице неделю. А когда поправила свое здоровье, занялась внуками. Руки ее не знали покоя. Она не работала только тогда, когда спала. А тем временем Павлу предоставили новую квартиру. И вновь потребовалась мама. Не только для того, чтобы убирать три комнаты, но и для того, чтобы готовить обеды и ужины. Лика не только не умела готовить, но и не желала заниматься этим.
Павел пошел к маме мириться. Он долго уговаривал, чтобы она вернулась к нему. И так велика была материнская любовь, настолько великодушным было ее сердце, что она простила сына и согласилась заняться хозяйством.
То, что она застала в квартире Павла, нисколько ее не удивило. Квартира была загромождена импортной мебелью. Шкафы были забиты модными тряпками. Лика явно была заражена «вещизмом». С присущей маме энергией она принялась стирать, готовить, убирать. Она старалась терпеливо сносить мелочные обиды. А ведь это было не в ее характере. Она обладала мужеством. Не шла на уступки, когда начальство пыталось делать поблажки родственникам. «Выбивала» путевки для детей сотрудников. Всячески защищала права работниц. Так что, когда мама вышла на пенсию, все очень сожалели, говоря: «Нет теперь у нас нашей заступницы». Вот два характерных примера. Одну работницу публично премировали якобы отрезом шелка на платье. Оказалось, что это коричневая саржа на подкладку. Когда мама узнала об этом она пришла к начальству, выложила на стол отрез и сказала:
- Или вы мне докажите, что это шелк на платье, или выдадите работнице шелк! Покрутили, покрутили своими хвостами жулики, в конце концов, им пришлось выдать припрятанный шелк, причем отличный голубой шелк, который они, было, хотели присвоить. Или, к примеру, расписываются многосемейные за одеяла, а получают только верх. Мама потребовала, чтобы многосемейным выдали и вату на одеяла, и подкладку. Все подлости, все хитрости она выворачивала наизнанку, и делала достоянием всей общественности.
Однажды был такой случай. Моя старшая сестра сильно заболела. Болезнь затянулась, и врач отказался продлить бюллетень. Что делает мама? Она умышленно ошпарила кипятком себе ноги, ей выдали бюллетень, и мама вылечила дочь. Всё могла стерпеть мама, даже физическую боль. Но вот терпеть унижения от пустой и вздорной бабенки – было невыносимо. Хотя длительное время она терпела ради сыночка любимого. Но терпение, как известно, не бесконечно. Оно рано или поздно кончается. И это, в конце концов, произошло.
Поначалу сноха называла ее маменькой. Но постепенно злая и зловредная натура брала свое. И сноха стала называть маму - «мамашей», «старой каргой». Надо лишь удивляться тому, как долго все это терпела мама. Тем более, что она не выносила в людях всяческую фальш. Ее это раздражало. И жадность, и неряшливость, и мелкокалиберность. Она все это буквально ненавидела.
Так, как она любила Павла, то она не могла переносить то обстоятельство, что, желая угодить своей «ненаглядной», и удовлетворять ее ненасытную страсть к приобретению всякого «барахла», он выбивался из сил на работе. Для приобретения новых вещей требовалось много денег. Однажды мама сорвалась. И высказала снохе, что она, в конце концов, загонит своего мужа в гроб. На что та разразилась различного рода оскорблениями. Особенно маму задело то, что Лика стала хаять людей, которые выкладывались во время войны на работе. Она назвала их «сталинскими рабами». Вот тут негодование мамы не знало предела. Задето было самое святое:
- Какая же ты неблагодарная скотина! Да если бы, не как ты выразилась «рабы, ты бы сейчас не осталась живой. Не ходила бы в шелках. Да и что можно ожидать от такой особы, как ты, у которой и фамилия соответствующая – Буздырина?
Возможно, все это ограничилось бы очередным скандалом, ее ли бы на ту беду домой в неурочный час увернулся «Павлочек». Он выслушал все то, что говорила мама о его избраннице, которую он боготворил.
Павел набросился с грязной руганью на маму. Как только он ее не называл. А ведь в нашем доме никогда нельзя было услышать грубого слова.
- Старая ведьма! Как ты посмела незаслуженно оскорблять мою жену? Разве ты не знаешь, что это для меня самый близкий человек? Ты себя считаешь пупом земли. Ужасно умной. А она, моя женушка в сто раз умнее тебя. Она выше оценила меня. И если уж на то пошло, мне она в стократ дороже тебя. Хотя ты только и дала себе труд родить меня. Тебе здесь все не нравится, так можешь уматывать из моего дома ко всем чертям. Обойдемся |как-нибудь без тебя. Без твоих замечаний.
От этих слов ее любимца мама вся помертвела. Только и сказала:
- Если я тебе не угодна, то могу избавить вас от моего присутствия.
Она тут же стала собирать свои пожитки в старенький чемодан. Когда мама заканчивала, к ней подбежала Лика, и грубо отстранив ее от чемодана, резко открыла крышку.
- Сейчас посмотрим, не захватила ли старушенция не своего, а чужого. От этих слов снохи кровь бросилась в голову мамы, она без памяти, в обмороке упала на пол. С ней случился второй инфаркт.
Она долго пролежала в больнице. Я посетила ее несколько раз, когда разрешили врачи. Она как-то пошутила, что инфаркт, который случился с ней это генеральская болезнь. Рабочего человека она, вроде бы, должна была обойти стороной. Она иногда вспоминала детство своего любимца Павлушеньки. Когда ему было два годика и его спрашивали, сколько ему лет он протяжно говорил: «ва!», то - есть два. Однажды он делал «блины», бросая камушки в канаву так, чтобы они скользили по воде. Увлекся и свалился в воду. Промок. Пришлось его переодеть. Впечатление у него осталось таким сильным, что он часто повторял: «Бух нанаву!». Вспоминая эти подробности мама даже прослезилась. Мама относилась к такой категории людей, у которых на первом месте стоит разум. Я уже говорила о том, что она задолго до Хрущева с его разоблачительным докладом на двадцатом съезде осуждала культ личности Сталина. Отмечала губительность заполошной деятельности Никиты Хрущева и предсказала его отставку. Она даже предсказала в свое время неизбежность войны с гитлеровской Германией. Многие удивлялись пророческому дару мамы. Старались отыскать причину и истоки такой способности. В связи с этим уместно вспомнить притчу. Какой-то придурок, сидя на ветке старого дерева, пилил под собой сук. Находившийся поблизости прохожий рассудительно заметил:
- Что ты рубишь сук, на котором сидишь? Ты же свалишься на землю и лоб расшибешь!
- Чепуха! Ничего мне не будет!
И конечно продолжал пилить сук, пока ветка надломилась и придурок грохнулся на землю. Потирая ушибленные бока, придурок очень удивился:
- Так ты еще и колдун!
Вот такой «колдуньей», наверное, некоторые считали маму.
Именно умное превосходство раздражало и бесило сноху. «Шибко умная!» - отзывалась она неодобрительно о маме. Именно из-за своего ума, своей принципиальности, отстаиванию справедливых прав рабочих, она не ладила с начальством. Ее взаимоотношения с администрацией были сложными. Последние годы мама была инспектором по охране труда и страховым делегатом. Обязанности свои она, разумеется, выполняла бесплатно. На «общественных началах». Так что начальство было очень даже радо, когда мама ушла на пенсию. Тогда, как рабочие с сожалением говорили: «Такого защитника наших интересов у нас уже никогда больше не будет!»
Своего последыша Павлушеньку она ни в чем не упрекала. Она великодушно простила его тяжкий проступок, когда он выгнал ее из своего дома.
«Затмение на него нашло!» - пыталась она оправдать своего любимого сыночка. «Очень уж он ее любит, змею эту раскрашенную!».
Вскоре распространились слухи о распутстве Лики. Она пустилась во все тяжкие. «Этой бездельнице жеребца нужно. С жиру бесится!» - говорила мама. – «У моего Павлочека здоровьишко хилое. Где ему удовлетворить эту кобылу!».
Свою старость мама ощутила как-то внезапно. Будто вышла во двор, а там уже зима. Снег выпал. Бочка с водой замерзла. Мороз. То, было, еще начало старости, когда еще нет немочи, но не проходит усталость... Отдых не возвращает силы, как бывало в молодости. Чертовски устанешь, ночью поспишь, а утром встаешь, как огурчик свеженький. А теперь болеет тело, кости ломит…
Мама считала старость мерзкой штукой. Активная натура ее жаждала действий, а возможностей уже не было. Она как-то сказала:
- Счастлив тот, кто сохранит в старости благородные порывы души, сумеет сдержать в себе ненависть ко всему и ко всем. Ведь старость калечит даже хороших людей. Жизненные силы постепенно иссякают. А ведь какой она была жизнерадостной, неунывающей, веселой, полной задора и огня. Откуда только у этой маленькой, худенькой женщины было столько энергии, мужества и жизнелюбия, когда буквально все было против нее! Любитель выпить муж, куча детей и болезненный последыш, а потом еще и война.
Я не помню ее в плохом настроении. Выполняя бесконечные домашние дела, она всегда пела. К каждому празднику она тщательно готовилась - семейному, или общественному. Отработав трудную смену, она находила в себе силы перетаскать всю мебель с кухни, побелить стены и снова все затащить обратно. В комнатах все было вышито ее руками. Повторяю - ее руки не знали работы только, когда она спала.
В отличие от многих, наша мама не цеплялась за жизнь. За несколько месяцев до своей кончины, мама поняла, что жизнь ее кончилась, и как бы отрешилась от всего. Однажды я присела за пианино, и сыграла ее любимую «Землянку». И я не заметила с ее стороны никакой реакции. Она была полностью безучастна.
Мама однажды сказала, что хочет умереть в те дни, когда буйно цветут «Золотые шары». Так оно по ее и вышло! Ее не стало 19-го июня, когда ей исполнилось неполных шестьдесят пять лет. Она умерла тихо, незаметно, не оставив после себя заметного следа, как те скромные труженики древности, которых она оплакивала раньше.
Отдать ей последний долг явилось много людей.
Я очень тяжело переживала смерть мамы. Не было никакого утешения. Все сочувственные слова казались фальшивыми и неуместными. Внутри у меня огнем все выжгло. Она умерла, и на длительное время у меня исчез интерес ко всему. Я будто стала пустой, осталась лишь внешняя оболочка. Не тело - душа болела. Бедная, бедная мама! Какие иногда ужасные люди ее окружали! А у нее было чувствительное отзывчивое сердце. И этот неблагодарный сыночек Павлуша. Она подарила ему жизнь, а он, сократил мамину жизнь.
Посетительница замолкла.
- У вас все? - спросил Стрельцов.
- Да все. Напишите статью, чтобы таким молодым людям, как Павлочек, стало стыдно. И они изменили свое отношение к матерям.
- Буду стараться! - пообещал Стрельцов.
И снова в кабинет ворвался Генка Рамзай.
- Там, понимаешь, муж ищет эту гражданку, а вы развели бодягу!
- Сейчас она освободиться, Генка! Мне осталось записать ее фамилию. Чтобы не показалось читателям газеты эта история вымыслом
- Моя фамилия - Илларионова Люся Алексеевна. Спасибо вам за то, что вы меня внимательно выслушали. .
В это время вошёл господин внушительного роста и внушительной комплекции. Он с упреком обратился к посетительнице:
- Ну что ты, Люся, засиделась? Говорила, уйдешь на часок, а отсутствовала три часа. Я уж не знал, что и думать.
- Напрасно ты волновался, муженек! Все нормально, - сказала и они ушли.
КАРМИЭЛЬ. Повесть закончена 8-го марта 2006 года.