Бурса гл. 14 Ночные русалки

               
14

Допрыгались!!! Долготерпению нашего кроткого и милостивого начальства пришел конец. Надоели ему наши макаронные бунты, партизанские рейды, и оно, то есть начальство, скрепя сердце, решило устроить нам карантин. На построении было торжественно объявлено о начале организационного периода, а это означало, что всякая связь с внешним миром для нас прекращается и “бурса” превращается в подобие мужского монастыря, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Увольнения отменяются, передвижение по территории училища из корпуса в корпус и в экипаж только строем, строжайший учёт и контроль личного состава, как и положено при социализме. Строгость неописуемая!!!

Но, слава Богу, мы ведь славяне, а не немцы какие, у которых порядок превыше всего. Системный подход в карательных и других, всяких-прочих мероприятиях это не наш стиль. У нас ведь как: шашкой помахать, невиновных наказать, непричастных наградить,...и успокоиться. Даже пословицы народные тому подтверждение: “ Лес рубят, — щепки летят.” И считалочки детские:  “Кто не заховался, — я не виноват”.

Во время очередной компании главное пережить саму компанию, а там всё опять возвратится на “круги своя”.

Наше чадолюбивое начальство посердилось, похмурилось на нас грозно, и решило всё же ослабить гнёт. По субботам и воскресеньям, чтобы хоть как-то скрасить наш монашеский быт, стали завозить нам из городского кинопроката художественные фильмы и крутить их вечером, когда стемнеет, всё на том же, уже видно набившем оскомину читателю плацу. Да и девчонки не остались в стороне и узнав про нашу беду, целыми стайками крутились по вечерам вокруг училища, задирая нас насмешками, улыбками и всякими прочими своими приёмами обольщения, скрашивая наш домашний арест. В общем, не такая уж и страшная штука этот организационный период.

У Мишки как всегда, везде свои кореша, друзья и приятели, всюду свои люди. Поэтому, после официально разрешенных киносеансов по субботам и воскресеньям, Мишка после отбоя устраивает закрытые просмотры для избранных. Славка, я и Генка также входим в число посвящённых, на правах его друзей.

Вообще-то Дерябе, наравне с днём рождения, нужно праздновать и День шахтёра, потому как он всё может достать из-под земли. Поэтому мы нисколько не удивляемся, что у него есть ключ от аудитории где хранятся: киноустановка, коробки с лентами и переносной экран.

Закрываем, поплотнее, шторы на окнах, рассаживаемся поудобнее и уходим в мир волшебных грёз.... “Белый рояль”, “Белое солнце пустыни”, прекрасные боевики и кинокомедии польских режиссёров, — что ни говори, но тогда зрителю показывали настоящее киноискусство, а не суррогат. И воспитывали нас на мировой классике кинематографии, пытаясь привить хороший вкус, несмотря на всю шелуху идеологии, которая уже тогда, даже для нас  пацанов, была смешной, неуклюжей и видной невооруженным глазом.

Начало июня. Ночи звёздные, жаркие, душные; молодая, горячая кровь бурлит в жилах, стучит в висках, спать не хочется. Пользуясь тем, что мы ночуем не в экипаже, как все остальные роты, а в учебном корпусе, и контроль со стороны дежурного офицера эпизодический, а чаще всего и чисто символический, мы, на свой страх и риск, устраиваем себе ночные купания, после отбоя. Что ни говори, а жизнь на отшибе имеет иногда свои прелести.

После вечерней поверки, мы с Генкой выходим покурить во двор,  а затем, по асфальтовой дорожке спускаемся к задним, неохраняемым воротам училища, ведущим к экипажу. Проскальзываем через калитку, сделанную в воротах, и, прижимаясь к деревьям, растущим по правой стороне улицы двигаем по Краснофлотской, оставив за спиной экипаж, в сторону Кузней. Когда-то здесь были устроены кузницы и в них ковались якоря и другие металлические части для парусных кораблей строившегося в Херсоне Черноморского флота. Сейчас это площадь представляющая собой круг, от которого лучами разбегаются шесть или даже семь дорог.
 
Одна из них, по круто поднимающейся насыпи, взбирается вверх, проходит по мосту через рукав Днепра называемый Кошевой, затем так же круто спускается вдоль по насыпи и идёт дальше по Карантинному острову, на котором расположены судостроительные и судоремонтные заводы Херсона. Почти сразу же за мостом, дорога проложена по узенькой полоске суши, а справа и слева от неё два громадных водоёма, соединённых с Кошевой коротенькими протоками. Это так называемые заводские ковши. Ковш завода имени Коминтерна не отгорожен от дороги забором и его дальняя, не примыкающая к территории завода, часть превращена в пляж. Здесь чистый песчаный берег и такое же песчаное, полого опускающееся на глубину дно.

Мы переходим мост по правой его стороне. Под нами, вдоль причальной стенки судоремонтного завода имени Куйбышева, стоят рыболовные суда, — наша будущая работа и дом на долгие четыре-шесть месяцев, (примерно такие рейсы у рыбаков). Траулеры и китобойцы стоят парами, борт о борт, тесно прижавшись друг к дружке и к причалу. Верхние части мачт у них демонтированы; это всё из-за нашего не разводящегося моста. Сверху кораблики кажутся игрушечными, и даже не верится, что на таких вот скорлупках рыбаки по полгода кувыркаются в океанах, чтобы накормить трудовой народ хеком, ставридой и прочими деликатесами.

А китобои! Те вообще не вылазят из морей по восемь месяцев. Да ещё где им приходится работать! В ревущих сороковых, у берегов Антарктиды.
По пешеходной дорожке, спускаемся на остров. Ярко светит луна, всё небо усыпано по южному крупными звёздами. Идём по аллее из молодых пирамидальных тополей, кроны которых чёрными свечками устремились в небо, поворачиваем влево, переходим через железнодорожную ветку, приближаемся к пляжу. В маслянисто-чёрной воде отражаются огни противоположного заводского берега.

Ого! Да мы тут не одни такие, любители ночных купаний. Невдалеке от берега слышен плеск воды и женский смех. Вот это да! Русалки!

Обычно ночью мы купаемся нагишом, потому, как до этого нам никто не мешал, а идти обратно в мокрых плавках дискомфортно. Но не будем же мы перед девчонками скакать в воду голыми, могут не правильно понять.

Чтобы их не напугать начинаем светский разговор:

— Эй, девочки! Как вода, не очень мокрая?

— Идите сюда, к нам, сами и проверите.

Да, этих явно не напугаешь. Сбрасываем с себя фланки, брюки, (тельняшки по причине жары мы давно не носим) и как моржи плюхаемся с разгона в тёплую воду; подплываем к девчонкам. Их тоже две, — любительницы ночных купаний.

Ночь, звёзды, луна, соловьи.... В такой обстановке всё девушки красивы и загадочны. Начинается извечный ритуал ухаживания, флирта, своего рода игры если хотите. Мы с Генкой распускаем хвосты как павлины.

Женщины любят ушами, а мужчины, —  глазами. Действуя строго в соответствии с первой половиной этого правила, мы и сами начинаем заливаться соловьями, или на курсантском жаргоне, — стучать языком.

Девчонки, слушая наши байки, хихикают, это хороший признак, значит, игра наша ими принимается. Дальше — больше, начинаем с невинных развлечений: ловим, друг дружку, в воде, и всё чаще и чаще, как бы невзначай, прикоснёшься рукой то к упругой девичьей груди, то к прохладному гладкому бедру.

Накупавшись, вылезаем из воды на песчаный безлюдный пляж.

— Девочки, бегите в ту сторону, а мы в другую; надо же переодеться, мокрыми неприятно идти домой.

Одевшись, идём обратно уже вчетвером. Марина и Лена работают на ткацкой фабрике “Комсомолка”, — самой первой и самой старой из фабрик Херсонского хлопчатобумажного комбината. Она находится в глубине  старинного городского района, примыкающего к нашей “бурсе”. Естественно, мы с Генкой выражаем горячее желание проводить их домой.

Снова поднимаемся на мост, идём теперь по другой его стороне. Вдоль берега реки, — россыпь огней нашего родного, любимого города. Внизу под нами поблескивает тёмная вода. Облокотившись на перила,  любуемся ночной панорамой Херсона. Самое время; Генка обнимает за плечи Марину, я — Лену. Ответная реакция явно поощрительная.

Дальше уже идём в обнимочку парами. Из Кузней, по Корабельному спуску, который для нас сейчас стал Корабельным подъёмом, взбираемся вверх до улицы Ленина, сворачиваем на неё, приближаемся почти до КПП нашего училища, перебираемся на другую сторону, входим в улицу уходящую вдаль прямо напротив ступенек нашей проходной и .... о блудные сыны.... удаляемся от своей Alma mater с Евиными праправнучками, с которыми и познакомились-то от силы два часа назад.

Довольно долго идём по пустынной улице, по булыжной мостовой, вдоль старинных одно и двухэтажных домов, помнящих наверное Суворова и Потёмкина. Отстаём парами друг  от друга и в местах, затенённых от света фонарей раскидистыми клёнами, целуемся жаркими губами. Под ситцевым халатиком ничего нет, только молодое, горячее, манящее девичье тело; я это чувствую, я знаю. Во-первых, когда мы целуемся, она прижимается ко мне и упругие маленькие соски упираются в мою грудь как два пистолета, заставляя сумасшедшее сердце колотиться ещё сильнее. А во-вторых, купальник  Лены лежит вместе с моими плавками в её клеёнчатой пляжной сумке, которую я, как галантный кавалер, несу в руке.

Не знаю как там, у Генки дела, но Лена моя контролирует ситуацию, и ниже талии моим рукам воли не даёт. Я понимаю, что перегибать палку нельзя, на то она и игра, чтобы нравилась обоим; всему своё время.

Мы приходим, наконец, к трёхэтажному, старой постройки зданию; это и есть их “Комсомолка”. На первом этаже установлены ткацкие станки, а на верхнем находится общежитие. Бабка-вахтёрша дрыхнет уже давным-давно, и будить её небезопасно; может поднять такой аврал, — пол-Херсона проснётся. На улице, вплотную к зданию приставлены строительные леса, — идёт наружный, косметический ремонт. Помогаем девчонкам влезть по ним до третьего этажа; окно приоткрыто, несмотря на комаров, — подруги заблаговременно предупреждены, чтобы не закрывали. Мы напоследок целуемся, забираем свои плавки, договариваемся о следующей встрече, спускаемся на грешную землю и топаем домой.

Опять просачиваемся задними воротами во двор, маскируясь от света фонарей крадёмся в тени деревьев и здания учебного корпуса к крыльцу, взбегаем по ступенькам и ныряем в двери. Поднимаемся по лестнице на свой верхний этаж.

Васька Рамусь, уткнувшийся носом в тумбочку, подпрыгивает от неожиданности и шипит на нас рассерженным гусаком:

— Вы чё, обалдели? Три часа ночи! Ну, блин, офонарели совсем.

— Не три, а четыре. И скажи спасибо, что разбудили тебя мы, а не дежурный офицер. Идём с Генкой в кубрик, забираемся в койки и мгновенно засыпаем здоровым крепким молодым сном.


Продолжение следует.