Часть 6.
1917 год: развал и распад
Когда в тоске самоубийства
Народ гостей немецких ждал,
И дух суровый византийства
От русской церкви отлетал,
Когда приневская столица,
Забыв величие свое,
Как опьяневшая блудница,
Не знала, кто берет ее,—
Мне голос был. Он звал утешно,
Он говорил: «Иди сюда,
Оставь свой край глухой и грешный,
Оставь Россию навсегда.
Я кровь от рук твоих отмою,
Из сердца выну черный стыд,
Я новым именем покрою
Боль поражений и обид».
Но равнодушно и спокойно
Руками я замкнула слух,
Чтоб этой речью недостойной
Не осквернился скорбный дух.
Анна Ахматова
Осень 1917
Петроград
Перейдём к рассказу о Февральской революции и её влиянии на положении дел в Действующей армии. Сейчас настойчиво пропагандируется легенда о том, что Николай отрекся от престола «чтобы избежать кровопролития», «не желая проливать русской крови» и т.п. мифология. Это, конечно, неверно. Глупо полагать, что последний российский император Николай II в феврале 1917-го не хотел силой подавить волнения в Петрограде. Очень хотел, и даже отдавал соответствующие приказы. Просто эти приказы оказалось некому выполнять. Поскольку авторитет самодержца в войсках и стране упал до критически низкого уровня. И как раз генералы, которые должны были бы спасать империю (во главе с начальником штаба Верховного главнокомандующего М.В.Алексеевым), оказались в первых рядах энтузиастов отречения императора, то есть делателей Февральской революции.
О том, что творилось в Петрограде в эти дни рассказывал П.Г. Курлов в своей книге «Гибель Императорской России»:
«В те же дни А. Д. Протопопов поразил меня совершенно конфиденциальным сообщением, которое привело меня к определенному убеждению, что все кончено: он сообщил мне о своих усилиях к выводу из Петрограда запасных полков и к замене их гвардейской кавалерией с фронта. Правда, легкомысленно добавил он, что начальники дивизий просили Государя, как милости, не трогать их частей с фронта и не лишать чести дальнейшего участия в войне. По его словам, Государь Император милостиво согласился на это ходатайство и повелел вызвать в столицу столь любимый им гвардейский экипаж, антиправительственное настроение которого не было для меня тайной и до войны, о чем я неоднократно докладывал еще П. А. Столыпину. Поведение экипажа во время революции доказало справедливость моих опасений. Я вышел от министра в совершенно угнетенном настроении.
Незадолго перед этим департаментом полиции был командирован в пределы юга России жандармский полковник с поручением возможно подробнее ознакомиться с настроением войсковых частей и личного состава тыловых учреждений. Представленный упомянутым офицером обстоятельный доклад заключал безотрадную картину: усилиями преступной пропаганды об опровергнутом ныне германофильстве Императрицы и ее всеобъемлющем влиянии на Государя, а также о приписываемой Ему слабости воли, армия была подготовлена к мысли о дворцовом перевороте. Этому способствовала наличность у офицеров военного времени, лишенных старых традиций, стремления вносить подобные идеи в умы нижних чинов. Разговоры в этом смысле открыто велись в офицерских собраниях и не встречали необходимого противодействия со стороны высшего командного состава.
Я провел бессонную ночь. Утром я заявил А. Д. Протопопову, что, удрученный всем происходящим, полной своей беспомощностью в отношении него и осложнившимся расстройством здоровья, я не могу нести службы, а потому просил освободить меня от всяких поручений и 5 января 1917 года подал всеподданнейшее прошение об отставке, на что последовало высочайшее соизволение. Все пережитое действительно отразилось на моем здоровье — я заболел и почти не выходил из дому до самой революции».
Этот рассказ подчёркивает поразительную инфантильность Николая и его нежелание вникать в РЕАЛЬНОЕ положение дел и настроения в армии и стране. Ему НЕОДНОКРАТНО докладывали о «брожениях» и революционных настроениях Гвардейского экипажа (ещё в довоенное время) и … именно его Николай повелел вызвать в бурлящую столицу. Мало кому удавалось потушить пожар керосином…
«Вначале сборища рассеивались войсками, хотя последние действовали, видимо, очень неохотно. Мало-помалу настроение воинских частей приняло явно противоправительственный характер,— так, на Выборгской стороне при столкновении толпы с чинами полиции, когда был тяжело ранен полицеймейстер, полковник Шалфеев, находившийся тут же небольшой воинский отряд активного противодействия демонстрантам не оказал. Казачьи части, на которые возложена обязанность не пропускать рабочих через мосты в город, нисколько такому проходу не препятствовали, а на следующий день на Невском проспекте казаки сопровождали толпу манифестантов в виде эскорта до Знаменской площади, где один из казаков, в ответ на требование пристава Крылова рассеять толпу, по приказанию офицера ударами шашки убил названного пристава. Затем произошло серьезное столкновение лейб-гвардии Павловского полка с полицией на Конюшенной площади, причем среди полицейских чинов оказались раненые и убитые. С этой группой мятежников удалось, однако, справиться, несмотря на то, что они встретили стрельбой даже своих офицеров. Задержанные были водворены на гауптвахту Зимнего дворца, откуда ночью бежали. Полиция и жандармы продолжали нести самоотверженно свою службу, но, конечно, были не в силах справиться с войсками…
Утром 27 февраля был убит начальник учебной команды лейб-гвардии Волынского полка, штабс-капитан Лашкевич, и солдаты, соединившись с нижними чинами лейб-гвардии Преображенского полка, с оружием в руках, нестройной толпой, направились по улицам. Здания окружного суда и дом предварительного заключения были уже разгромлены и подожжены, но еще оставались верные полки, сопротивлявшиеся восставшим, и в некоторых местах вооруженные столкновения происходили в течение последующих суток.
…Поступали сообщения о занятии восставшими войсками Петропавловской крепости и разгроме особняка графини Клейнмихель. О сне нечего было и думать: всю ночь не прекращались выстрелы и гудки мчавшихся грузовиков, а на противоположной стороне Таврического сада пылало здание Петроградского губернского жандармского управления, начальник которого генерал И. Д. Волков был убит обезумевшими солдатами.
Наступило утро ясного зимнего дня 28 февраля. В обычный час были доставлены уже революционные газеты, возвестившие о вечернем собрании для выборов членов Совета рабочих и солдатских депутатов. Мне стало ясно, что не только пала вековая Императорская власть, но что она перешла уже в руки масс, о подчинении которых напрасно думали изменившие долгу присяги представители думского прогрессивного блока. На улицах гремели военные оркестры, — это возвращались в казармы перешедшие на сторону мятежников «революционные» полки с красными знаменами. По тротуарам проводили в Государственную Думу, под конвоем, арестованных офицеров».
Это - взгляд верного слуги «царского режима», так что его объективности можно доверять. Казаки, рубившие полицейских ПО ПРИКАЗУ СОБСТВЕННЫХ ОФИЦЕРОВ, гауптвахта Зимнего дворца (!!!) которая охранялась так, что арестованные бунтовщики с неё «сбегают» в первую же ночь и т.д. Власти в городе УЖЕ не было НИКАКОЙ. Аресты солдатами СВОИХ же офицеров – первый этап драмы по ПОЛНОГО развала русской армии.
А в это время, в Ставке один из организаторов революции генерал М.В. Алексеев ликует: «Алексеев думал, что новые государственные деятели не коснутся воинской дисциплины. К сожалению, первые шаги военного министра Гучкова были сделаны именно в этом направлении. Первый момент революции был как бы благоприятен. Николай II отрекался от трона. Алексей вступал на престол. Михаил делался регентом. Poccия становилась конституционной монархией. Дума получала полную свободу, выполнять свою государственную задачу по продолжению войны.
Алексеев вошел ко мне в комнату и сказал:"Поздравляю вас с конституционной монархией". Он был доволен и спокоен за будущее войны, а с нею и России. Я спросил: "Отчего не с республикой?". Алексеев ответил: "Для республики у нас нет готовых людей"…
Но кругом уже все шло, видимо, к республике.
С каждым днем становилось яснее, что Poccия, перестав быть самодержавной монархией, не делалась ни конституционной империей, ни республикой…» (Из воспоминаний ближайшего помощника М.В. Алексеева генерала В. Борисова «ГЕНЕРАЛ М. В. АЛЕКСЕЕВ, НАЧАЛЬНИК ШТАБА ВЕРХОВНОГО ГЛАВНОКОМАНДУЮЩЕГО В ВОЙНУ 1914 — 1915 ГОДОВ».
Одним из очевидцев и участников драматических событий весны 1917 года был А.И. Деникин. В своих «Очерках русской смуты» он вспоминал:
«Военные реформы начались с увольнения огромного числа командующих генералов -- операция, получившая в военной среде трагишутливое название "избиения младенцев". Началось с разговора военного министра Гучкова и дежурного генерала Ставки Кондзеровского. По желанию Гучкова, Кондзеровский, на основании имевшегося материала, составил список старших начальников с краткими аттестационными отметками. Этот список, дополненный потом многими графами различными лицами, пользовавшимися доверием Гучкова, и послужил основанием для "избиения". В течение нескольких недель было уволено в резерв до полутораста старших начальников, в том числе 70 начальников пехотных и кавалерийских дивизий.
Массовое увольнение начальников окончательно подорвало веру в командный состав, и дало внешнее оправдание комитетскому и солдатскому произволу, и насилию над отдельными представителями командования. Необычайные перетасовки и перемещения оторвали большое количество лиц от своих частей, где они, быть может, пользовались, приобретенными боевыми заслугами, уважением и влиянием; переносили их в новую, незнакомую среду, где для приобретения этого влияния требовалось и время, и трудная работа в обстановке, в корне изменившейся. Если к этому прибавить продолжавшееся в пехоте формирование третьих дивизий, вызвавшее в свою очередь, очень большую перетасовку командного состава, то станет понятным тот хаос, который воцарился в армии…
Насколько лоялен был высший командный состав, можно судить по следующему факту: в конце апреля генерал Алексеев, отчаявшись в возможности самому лично остановить правительственные мероприятия, ведущие к разложению армии, перед объявлением знаменитой декларации прав солдата, послал главнокомандующим шифрованный проэкт, сильного и резкого, коллективного обращения от армии к правительству; обращение указывало на ту пропасть, в которую толкают армию; в случае одобрения проэкта обращения, его должны были подписать все старшие чины, до начальников дивизий включительно.
Фронты однако, по разным причинам, отнеслись отрицательно к этому способу воздействия на правительство. А временный главнокомандующий Румынским фронтом, генерал Рагоза - позднее украинский военный министр у гетмана - ответил, что видимо, русскому народу Господь Бог судил погибнуть, и потому не стоит бороться против судьбы, а, осенив себя крестным знамением, терпеливо ожидать ее решения!.. Это -- буквальный смысл его телеграммы.
Таковы были настроения и нестроения на верхах армии…
Важнейшие и наиболее тяжело отразившиеся на армии демократические законы касались организации комитетов, дисциплинарного воздействия, военно-судебных реформ и, наконец, пресловутой декларации прав солдата.
Дисциплинарная власть начальников упразднена вовсе. Ее восприняли дисциплинарные ротные и полковые суды. Они же должны были разрешать "недоразумения ", возникавшие между солдатами и начальниками.
О значении лишения дисциплинарной власти начальника говорить много не приходится: этим актом вносилась полная анархия во внутреннюю жизнь войсковых частей, и дискредитировался законом начальник. Последнее обстоятельство имеет первостепенное значение. И революционная демократия использовала этот прием во всех, даже самых мелких, актах своего правотворчества…
Упразднены военно-полевые суды, каравшие быстро и на месте за ряд очевидных и тяжких воинских преступлений, как то измена, бегство с поля сражения и т. д.
Отменено заочное разбирательство дел, о побеге к неприятелю воинских чинов и добровольной сдаче в плен, чем была возложена на правительственные и общественные органы забота о материальном положении семейств заведомых изменников, наравне с действительными защитниками родины…
Пока существует армия и ведется война, закон и начальник должны обладать всей силой пресечения и принуждения, направляющей массу к осуществлению целей войны…
В Киеве слушалось дело… штабс-капитана гвардейского гренадерского полка Дзевалтовского, обвинявшегося, совместно с 78 сообщниками, в отказе принять участие в наступлении, и в увлечении своего полка и других частей в тыл. Процесс происходил при следующей обстановке: в самом зале заседания присутствовала толпа вооруженных солдат, выражавшая громкими криками свое одобрение подсудимым; Дзевалтовский, по дороге из гауптвахты в суд, заходил вместе с конвоирами в местный Совет солдатских и рабочих депутатов, где ему устроена была овация; наконец, во время совещания присяжных, перед зданием суда выстроились вооруженные запасные батальоны, с оркестром музыки и пением "Интернационала". Дзевалтовский и все его соучастники были, конечно, оправданы.
Таким образом, военный суд мало-помалу был упразднен».
Интересно посмотреть на то, как оценивали ещё НАКАНУНЕ ОТРЕЧЕНИЯ ЦАРЯ ситуацию «окопные» офицеры Действующей армии.
Прапорщик Ф.А. Степун писал домой:
«Единственная сила, способная в принципе на продолжение войны, — самодержавие — стремится с откровенным цинизмом к сепаратному миру. Руководящая интеллигенция в лице прогрессивного думского блока и группы московских славянофилов, все еще исполненная завоевательных тенденций и плененная пустыми фразами о народности войны и «исконных» задачах России, решительно не замечает, что она штаб без армии и, в случае падения самодержавия, во что я мало верю, войны до конца довести не сможет; ибо армия, т.е. весь народ русский, не только с интеллигенцией против своего врага — самодержавия, но и с самодержавием против интеллигенции — за сепаратный мир.
Но над всем этим мало кто серьезно и, главное, искренне думает. Вокруг неразрешимых вопросов внутреннего бытия России царствует полная отрешенность ее сынов от всех задач сознательного национального строительства, кружит какая-то бескрайняя свобода в разрешении себе безудержной спекуляции, лихого воровства, шантажа, кутежа и разврата.
…мы прошли в оперативную штаба. Там сидело несколько офицеров: каждый за своим столом при своей лампе и в ворохе своих бумаг. За спиной у каждого карты, с синими и красными изображениями линий наших и немецких окопов. Во всем бросающаяся в глаза вытравленность всякой реальности — все: схема, цифра, сводка, исходящая, входящая, телефонограмма, радиограмма, «наштакор», «наштазап», но совсем не ночь, дождь, глина, мокрые ноги и горячий затылок, лихорадочная, бредовая тоска о прошедшем и сладкая мечта о грядущем, проклятие безответного повиновения и проклятие безответственного приказания, развратная ругань, «мордобитие» перед атакой, отчаянный страх смерти, боль, крики, ненависть, одинокое умирание, помешательство, самоубийство, исступленье неразрешимых вопрошаний, почему, зачем, во имя чего? А кругом гул снарядов, адские озарения красным огнем... О Господи, разве кому-нибудь передать это.
Писать дальше не могу. Сейчас приехал командир из лазарета и прислал за мной своего денщика, который утверждает, что будто есть сведения, что в Петрограде революция...
О если бы это оказалось правдой!»
ЭТО – оказалось правдой. И после знаменитого Приказа №1 Петросовета, который «на ура!» был воспринят в армии, процесс её распада принял необратимый характер.
Ещё, по инерции, продолжали готовиться наступлению, намеченному на весну 1917 г., когда предполагалось перейти в атаку на всем русском фронте, прорвав укрепленную позицию австро-германцев и нанеся им решительный удар на Юго-западном фронте. Но делалось это, как было, к сожалению, заведено, неспешно, с многочисленными переговорами и совещаниями, пререканиями командующих со Ставкой, рассылкой различных телеграмм и распоряжений.
Немецкие полководцы писали в своих мемуарах, что на протяжении все войны русским никогда не удавалось достичь внезапности в подготовке своих наступлений на их участках фронта. Все приготовления к нашим атакам заблаговременно вскрывались немецкой разведкой, ими принимались соответствующие контрмеры и, кроме огромных потерь, никаких оперативных или стратегических выгод наши наступления, на германских участках фронта, нам не приносили.
Посмотрите, КАК осуществлялась ПОДГОТОВКА к весеннему наступлению русской армии, начатая ежё поздней осенью 1916 года:
«Главком Западного фронта Эверт 6 (19) ноября 1916 г. доносил наштаверху о недостаточности назначенной ему сверх имевшейся тяжелой артиллерии для намеченного прорыва укрепленной полосы немцев.
По расчетам Эверта нужно было — давали же на Западный фронт
152-мм (6-дм.) гаубиц — 80 — 24
203-мм (8-дм.) гаубиц — 16 — 12
280-мм (11 -дм.) гаубиц — 12 — 0
305-мм (12-дм.) гаубиц — 6 — 6
152-мм (6-дм.) пушек в 200 пуд. — 32 — 8
120-мм пушек — 24 — 12
107-мм (лин) пушек — 16 — 0
114-мм (45-лин.) гаубиц — 72 — 0
Итого — 258 — 62
Замещавший наштаверха 8 (21) ноября ответил Эверту:
“Главный удар, согласно утвержденному плану весенних операций, намечен на Юго-западном фронте, на фронтах же Северном и Западном — лишь второстепенные вспомогательные удары. Указывалось, что подготовительные работы следует начать в пределах своих сил, располагая пока лишь на усиление тяжелой артиллерией из резерва главковерха...”
Отвечал Эверту заместитель наштаверха, так как Алексеев был болен. Вероятно, Алексеев не стал бы раскрывать хотя бы и главкому фронта Эверту оперативные замыслы Ставки о нанесении главного решающего удара австро-германцам на Юго-западном фронте и подробности организации и распределения ТАОН по фронтам, так как Эверт, узнав о второстепенном значении удара своего фронта, наносил бы этот удар не с должной энергией и настойчивостью, не говоря уже вообще о необходимости посвящать в секретность оперативного замысла строго ограниченный круг лишь непосредственных исполнителей».
Обратите внимание, на то, что заявка главкома Западного фронта по тяжелым орудиям выполнялась неудовлетворительно (вместо 258 затребованных орудий, фронту было выделено лишь 62). Да и 8 (!!!) различных типов орудий 7 разных калибров требовали ОЧЕНЬ высокого качества снабжения их снарядами, принадлежностями и запчастями. А с этим в русской армии всегда была беда…
Но главная беда была не в этом. ВАЖНЕЙШИЕ оперативные вопросы, требовавшие своего сохранения в полной тайне (сроки наступления, направления главного удара, стратегические задачи фронтов) ЗАПРОСТО РАЗГЛАШАЛИСЬ в переписке по второстепенному вопросу.
А ведь немцы довольно успешно раскрывали русские шифры во время мировой войны…
Теперь посмотрим, что происходило в это время в русских окопах, на передовой.
Сначала – интересная зарисовка пехотного прапорщика о своём новом командире дивизии(Леванид «Записки главноуговаривающего 293-го пех. Ижорского полка»):
ВТОРОЙ НАЧАЛЬНИК ДИВИЗИИ
Прислали нового начальника дивизии, генерального штаба полковника.
Леванид к тому времени уже председателем дивизион-
ного и членом корпусного комитетов состоял. Но и об этом начдиве в скорости хлопотать пришлось.
Вел он себя странно, распоряжения давал нелепые, укрепленные полосы приказывал возводить ни к селу, ни к городу.
Сначала в инженерных войсках об измене заговорили, а потом и в пехотных полках командиры головами качать начали. И тут уже офицеры дело через Леванида начали. Совсем по другой линии пошло. Собрался дивизионный комитет неофициально, потом корпусный, постановили вызвать комиссара армии Бориса Савинкова, не говоря для чего.
Приехал Савинков, окопы обошел, с сооружениями нового начдива познакомился, по планам их проверил, с офицерами поговорил и уехал…
Начдив был в тот же день смещен, говорили, что прощаясь с чинами штаба, горько он на судьбу-мачеху жаловался:
- Дурная у меня наследственность, - говорит, - и папеньку моего отовсюду гоняли, вот и меня тоже…».
Потом в русской армии появилась мода на разные «съезды».
Вот репортаж Леванида с одного из них:
«ФРОНТОВЫЙ СЪЕЗД
…Слушали же меньше, начинало надоедать.
Начал генерал Брусилов, командующий юго-западным фронтом:
- На римских галерах свободные и рабы сражались рядом. Но рабов держали прикованными к галере на цепях, а с вас, товарищи солдаты, и с нас, офицеров, цепи теперь сняли. Неужели же, чтобы вас в бой повести, на вас снова цепи надеть надо? Не верю, не хочу верить, а если так, если я ошибаюсь, то я уйду: рабами я командовать не стану.
Солдаты, конечно, "браво, браво", и руки одна о другую в радости колотят. Генерал продолжает:
- Вы, товарищи, конечно думаете: вот-де ему, мне, вашему главнокомандующему то есть, воевать хорошо, легко, от пуль он, да от снарядов с пулеметами далеко сидит, а чины с орденами да денежки загребает. Так ведь, товарищи?
Посмеиваются солдаты, смешок по залу порхает…
Леванид:
- Вы, - говорит, - от солдат требуете, чтобы они как один человек в бой пошли? Так уберите вождей, которым солдаты не верят, которые солдатам ненавистны, которые кровью солдатской зарабатывали себе повышенье и кресты. В первую очередь уберите генералов Ирманова и Каледина, ненавидят их солдаты, и за дело!
Тут солдаты на съезде рев от восторга подняли. - Разве не известно, - Леванид продолжает, - что генерал Ирманов по протекции на ударные участки свой 3-й Кавказский корпус с фронта на фронт перебрасывает, срывая подвозку очередного пополнения продовольствия, фуража, а также боевого и санитарного снабжения и эвакуацию раненых. Солдат всегда готов драться за родину, за отечество, но только не за генеральские отличия. Только угрозой смерти гонят их в бой за крестами для командующего корпусом. И в 3-м корпусе, я это знаю, царит недовольство не только среди солдат, но и среди офицеров. И все говорят одно и то же: война не геройство, а тяжелая кровавая работа, почему же нас гонят на нее без всякой очереди. И те вожди, которые запятнали себя этой кровавой погоней за наградой, должны быть смещены немедленно. Но кроме больших Ирмановых и Калединых есть много маленьких, их надо тоже сейчас же убрать из армии. Но не только в этом дело. Во главе батальонов, полков, дивизий, а часто и выше, стоят во многих случаях старцы почтенные сами по себе, но совершенно безграмотные в современном военном деле и фактически неспособные к какой-либо боевой работе. Среди них много гостинных шаркунов, получивших боевые посты по протекции. Их тоже надо уволить. Боевых полковников на дивизии, штабс-капитанов на полки, на батальоны и роты боевых, зарекомендовавших себя младших офицеров и храбрейших солдат. Обновите как можно скорее командный состав
подтяните его, дайте почувствовать рядовому бойцу, что их жизни находятся в руках людей опытных, понимающих, любящих солдат, бережливо относящихся к солдатской жизни. Сделайте это и только тогда посылайте солдат в бой. Подтяните дисциплину, начав с офицерства, солдаты сами тогда подтянутся. Но делайте это сейчас, иначе смена командного состава произойдет помимо вас. Через четыре-пять месяцев на дивизиях вое равно будут полковники... генералы слетят... но власти тогда и у полковников вы не создадите. Они будут бессильны.
Съезд Леваниду овацию устроил дикую, но не весь. Офицерство молчало, у выхода солдаты жали руки, офицеры отворачивались и сторонились».
Вот такие речи звучали на этих съездах. Пользы от них не было ни на грош, а вреда для войск – без меры. Но это были ещё «цветочки». Дальше пошли ОТКАЗЫ ОТ ВЫПОЛНЕНИЯ БОЕВЫХ ПРИКАЗОВ. Обычные, будничные, в ПИСЬМЕННОЙ и устной форме:
«ОТКАЗ 1-го БАТАЛЬОНА ОТ УЧАСТИЯ В БОЮ
…на листке рапорт командира 1-го батальона написан:
"Настоящим доношу, что солдаты вверенного мне батальона через представителей ротных комитетов меня известили, что завтра в бой они не пойдут, потому ответственность за боевую работу вверенного мне батальона нести не могу".
На обороте листка рукой полковника было написано: "Председателю полкового комитета, прапорщику Леваниду: предлагаю уладить. Командир 293-го пехотного Ижорского полка".
Бумажка - новое постановление объединенного заседания ротных комитетов 1-го батальона, значилось в ней:
"Мы - не предатели родины, мы только за очередь. В прорывах 1916 года 1-м батальон всегда первым шел. В этом бою по справедливости в первой линии 2-й батальон итти должен".
Пошел прапорщик Леванид, по просьбе командира полка, как член полкового комитета, «агитировать» 1-й батальон идти в атаку, а там узнаёт новость: соседний батальон и вовсе свою боевую ПОЗИЦИЮ ОСТАВИЛ:
«- А соседний батальон заамурцев, - тут же кто-то сообщает, - уже винтовки побросал и в тыл ушел, но только один батальон, остальные остались…»
Говоря о моральном состоянии армии после февраля 1917 года, вспомним о знаменитом «Женском батальоне смерти». Инициатором его создания была, забытая ныне, Мария Бочкарёва.
«С началом мировой войны Мария решила отправиться солдатом в действующую армию. В ноябре 1914 года в Томске она обращается к командиру 25-го резервного батальона. Тот предлагает ей отправиться на фронт в качестве сестры милосердия, но Мария настаивает на своем. Назойливой просительнице дают иронический совет - обратиться непосредственно к императору. На последние восемь рублей Бочкарева отправляет телеграмму на высочайшее имя и вскоре, к большому удивлению, получает разрешение Николая II. Ее зачислили в вольнонаемные солдаты. В то время солдаты тоже давали друг другу клички. Мария просит называть себя "Яшка".
"Яшка" бесстрашно ходила в штыковые атаки, вытаскивала раненых с поля боя, была несколько раз ранена. "За выдающуюся доблесть" она получила Георгиевский крест и три медали. Ей присваивается звание младшего, а затем и старшего унтер-офицера.
Февральская революция перевернула всё «вверх дном»: на позициях шли митинги, начались повсеместные братания с врагом. Благодаря неожиданному знакомству с председателем Временного комитета Государственной Думы М. В. Родзянко, который приехал на фронт для выступлений, Бочкарева в начале мая 1917 года оказалась в Петрограде. Здесь она пытается реализовать свою неожиданную идею - создать специальные воинские части из женщин-добровольцев и вместе с ними продолжать защищать Отечество, показывая пример мужчинам. Инициатива Бочкаревой получила одобрение военного министра А. Керенского и Верховного Главнокомандующего А. Брусилова. По их мнению, "женский фактор" мог оказать положительное моральное воздействие на разлагающуюся армию. На призыв Бочкаревой откликнулось свыше двух тысяч женщин. По распоряжению Керенского женщинам-солдатам выделили отдельное помещение, отрядили опытных инструкторов для обучения их военному строю и обращению с оружием. Первоначально предполагалось даже, что с первым отрядом женщин-добровольцев на фронт в качестве сестры милосердия отправится жена Керенского - Ольга, которая дала обязательство "в случае необходимости оставаться все время в окопах".
Мария установила в батальоне жесткую дисциплину: подъем в пять утра, занятия до десяти вечера, краткий отдых и простая солдатская пища. "Интеллигентные особы" вскоре начали жаловаться, что Бочкарева слишком груба и "бьет морды, как заправский вахмистр старого режима". Кроме того, она запретила организовывать в ее батальоне любые советы и комитеты и появляться там партийным агитаторам. Сторонницы "демократических преобразований" обращались даже к командующему Петроградским военным округом генералу П. А. Половцеву, но тщетно: "Она (Бочкарева), свирепо и выразительно помахивая кулаком, говорит, что недовольные пусть убираются вон, что она желает иметь дисциплинированную часть". В конце концов в формируемом батальоне все же произошел раскол - с Бочкаревой осталось примерно 300 женщин, а остальные образовали самостоятельный ударный батальон. По иронии судьбы, именно эта часть ударниц, отчисленных Бочкаревой "за легкое поведение", и стала основой женского батальона, который 25 октября 1917 года оборонял Зимний дворец.
21 июня 1917 года на площади у Исаакиевского собора состоялась торжественная церемония вручения новой воинской части белого знамени с надписью "Первая женская военная команда смерти Марии Бочкаревой". На левом фланге отряда в новенькой форме прапорщика стояла взволнованная Мария: "Я думала, что все взоры устремлены на меня одну. Петроградский архиепископ Вениамин и уфимский архиепископ напутствовали наш батальон смерти образом Тихвинской Божией Матери. Свершилось, впереди - фронт!" Напоследок батальон прошел торжественным маршем по улицам Петрограда, где его приветствовали тысячи людей.
23 июня необычная воинская часть отправилась на фронт. Жизнь сразу развеяла романтику. Первоначально у казарм батальона пришлось даже поставить часовых: разнузданная солдатня приставала к "бабам" с недвусмысленными предложениями. Боевое крещение батальон получил в ожесточенных боях с немцами в начале июля семнадцатого года. В одном из донесений командования говорилось, что "отряд Бочкаревой вел себя в бою геройски", подавал пример "храбрости, мужества и спокойствия". И даже генерал Антон Деникин, весьма скептически относившийся к подобным "суррогатам армии", признавал, что женский батальон "доблестно пошел в атаку", не поддержанный другими частями. В одном из боев Бочкарева была контужена и отправлена в петроградский госпиталь. После выздоровления она получила приказ нового Верховного главнокомандующего Лавра Корнилова сделать смотр женским батальонам, которых насчитывалось уже почти полтора десятка. Смотр московского батальона показал его полную небоеспособность. Расстроенная Мария возвратилась в свою часть, твердо решив для себя: "больше женщин на фронт не брать, потому что в женщинах я разочаровалась".("Секретные материалы 20 века" N10, июнь 2000).
Инициатива по созданию женских «батальонов смерти»(как и абсолютное большинство «новаций» Временного правительства) закончилась «пшиком». Если в армии разрушена дисциплина и исчез боевой дух, пытаться «лечить» это при помощи женских подразделений, да ещё на передовой, по меньшей мере - наивно.
Очень характерны методы, при помощи которых М. Бочкарёва наводила порядок в своём «войске»: "бьет морды, как заправский вахмистр старого режима". Впрочем, других ЭФФЕКТИВНЫХ средств поддержания порядка тогда у командиров и не было: Временное правительство умудрилось вовсе упразднить все дисциплинарные права офицеров.
Разумеется, супруга А. Керенского быстро «остыла» от идеи повоевать сестрой милосердия в отряде М. Бочкарёвой.
Армия разлагалась стремительно. Попытки хоть как-то призвать солдат к порядку становились опасными для жизни «агитаторов». Протопресвитер Г.И Шавельский вспоминал:
«В конце мая 1917 г., когда революционные "мудрецы" уже успели развратить фронт, я посетил 63 Сибирский стрелковый полк. Полк митинговал и отказывался идти в окопы. Я попробовал заговорить тем языком, что в декабре 1916 г. говорил в 17 Сибирском стрелковом полку. Результат получился совершенно обратный: разъяренная толпа чуть не растерзала меня. Я спасся, только благодаря старослужащим солдатам, которые задержали напор озверевших и этим дали мне возможность сесть в автомобиль. На следующий день подобный же сюрприз постиг меня во 2-ой Гренадерской Кавказской дивизии, также не желавшей идти в окопы. Начальник дивизии прямо предупредил меня: "Будьте осторожны в каждом слове, иначе я ни за что не ручаюсь!" Моя беседа сопровождалась выкриками и издевательствами со стороны солдат».
ПОПЫТКА высшего духовного лица русской армии НАПОМНИТЬ солдатам об их воинском долге, закончилась тем, что он чудом спасся от растерзания и больше таких попыток не делал….
А.И. Деникин в своих «Очерках русской смуты» пишет о состоянии русской армии после Февраля 1917 года:
«… к весенним операциям старые дивизии были раздерганы, а новые предстали в жалком виде, как в отношении боевого снаряжения (пулеметы и пр.), так и технического и хозяйственного оборудования; многие из них не успели получить надлежащей внутренней спайки - обстоятельство, имевшее исключительно серьезное значение перед лицом вспыхнувшей революции. Положение было настолько остро, что Ставка вынуждена была в мае дать разрешение фронтам расформировать те из третьих дивизий, которые окажутся мало боеспособными, обращая их на пополнение кадровых; мера эта, однако, почти не применялась, встретив сильное противодействие в частях, тронутых уже революционным движением.
Другой мерой, ослабившей значительно ряды армии, было увольнение от службы старших возрастных сроков.
Мотивом к такой чреватой последствиями мере, принятой накануне общего наступления, послужило заявление на совещании в Ставке 30 марта министра земледелия Шингарева, что положение продовольствия критическое, и что он совершенно не берет на себя ответственности за питание армии, если не будет сброшено с рационов до миллиона ртов. При обмене мнений указывалось на огромное, непропорциональное развитие в армии небоевого элемента, пребывание в составе ее множества едва ли необходимых вспомогательных учреждений, в виде крайне разросшихся общественных рабочих организаций, китайских, инородческих рабочих дружин и т. д…
5 апреля вышел приказ военного министра об увольнении из внутренних округов солдат свыше 40 лет на сельскохозяйственные работы до 15 мая (позднее срок продолжен до 15 июня, фактически почти никто не вернулся), а 10 апреля состоялось постановление Временного правительства об увольнении вовсе от службы лиц, имеющих более 43 лет от роду…
Первый приказ вызвал психологическую необходимость, под напором солдатского давления, распространить его и на армию, которая не примирилась бы со льготами, данными тылу; второй вносил чрезвычайно опасную тенденцию, являясь фактически началом демобилизации армии.. Никакая нормировка не могла уже остановить стихийного стремления уволенных: вернуться домой, и массы их, хлынувшие на станции железных дорог, надолго расстроили транспорт. Некоторые полки, сформированные из запасных батальонов, потеряли большую часть своего состава; войсковые тылы -- обозы, транспорты расстроились совершенно: солдаты, не дожидаясь смены, оставляли имущество и лошадей на произвол судьбы: имущество расхищалось, лошади гибли».
Отметим, что управление армией УЖЕ было потеряно: попытка расформировать эти несчастные «третьи» дивизии ни к чему не привела.
Ну уж, а про разрешение старшим возрастам уехать с фронта по домам (что на деле явилось согласием на из полулегальное дезертирство) и говорить нечего. До такого идиотизма В ХОДЕ МИРОВОЙ ВОЙНЫ нужно было додуматься…
Окончательный развал тыла и транспорта – было наименьшим из зол, что принесли эти приказы армии и стране.
А в армии и на флоте боеспособность разлагавшихся соединений и частей стремительно исчезала:
«Балтийский флот, сохраняя до известной степени внешние формы служебного подчинения, совершенно вышел из повиновения. Командующий флотом, адмирал Максимов, находился всецело в руках центрального матросского комитета; ни одно оперативное приказание не могло быть осуществлено без санкции этого комитета. Не говоря уже о боевых задачах, даже работы по установке и исправлению минных заграждений - главное средство обороны Балтийского моря - встречали противодействие со стороны матросских организаций и команд…
Наряду с этим, войска 42 отд. корпуса, расположенные по финляндскому побережью и на островах Моонзунда, вследствие долгого безделья и разбросанного расположения, с началом революции быстро разложились, и часть их представляла из себя совершенно опустившиеся физически и морально толпы. Какая-либо смена или передвижение их были невозможны. Помню, как в мае 1917 г., я долго и безрезультатно добивался посылки на Моонзундские острова пехотной бригады. Достаточно сказать, что командир корпуса не решался объехать и ознакомиться со своими частями, - обстоятельство характерное и для войск, и для личности начальника».
Как вам нравятся ТАКИЕ командиры корпусов и ТАКИЕ войска, охарактеризованные Деникиным, как «совершенно опустившиеся толпы»?!
«Прочие районы фронта… и в особенности Полесье, являлись пассивными, а по Припяти, притокам ее и каналам - издавна установилось даже какое-то полумирное сожительство с немцами, с развитием небезвыгодного для "товарищей" тайного товарообмена. Поступали, например, донесения, что в Пинск на базар ежедневно являются с позиции русские солдаты - мешочники, и их появление, по разным причинам, поощряется немецкими властями».
Тут Деникин привычно клеймит неких «товарищей», не замечая, что САМ пишет о том, что это «сожительство с немцами» на нашем Западном фронте установилось ИЗДАВНА. А наши солдаты С ПОЗИЦИЙ ЕЖЕДНЕВНО СВОБОДНО ходили торговать на базар в занятый немцами Пинск. Что они там могли продавать – понятно: украденной военное имущество и то, что смогли награбить в округе.
Немцы, между делом, прощупали «мощь» революционной армии:
«Было еще одно уязвимое место - это тет-де-пон на Стоходе, у станции Червище-Голенин, занимаемый одним из корпусов армии генерала Леша. 21 марта немцы, после сильной артиллерийской подготовки и газовой атаки, обрушились на наш корпус и разбили его наголову. Войска наши понесли тяжелые потери, и остатки корпуса отведены были за Стоход. Ставка не получила точного подразделения числа потерь, за невозможностью выяснить, какое число убитых и раненых скрывалось в графе "без вести пропавших". Немецкое же официальное сообщение давало цифру пленных в 150 офицеров и около 10.000 солдат...
Бой на Стоходе предпринят был по частной инициативе генерала Линзингена, и испугал германское правительство, считавшее, что немецкие атаки "в период, когда братанье шло полным ходом", могут оживить в нас, русских, угасавший дух патриотизма и отдалить падение России. Канцлер просил главную квартиру "делать как можно меньше шума вокруг этого успеха", и последняя запретила всякие дальнейшие наступательные операции, "чтобы не расстраивать надежд на мир, близких к осуществлению".
Наша неудача на Стоходе произвела в стране большое впечатление. Это был первый боевой опыт "самой свободной в мире революционной армии"...
Фактических причин неудачи было две: тактическая, обусловленная сомнительной целесообразностью занятия узкого тет-де-пона, во время разлива реки, с не обеспеченным надлежаще тылом, и может быть, не совсем правильное применение техники и войск; и психологическая: падение морального элемента и дисциплины в войсках. Это последнее обстоятельство, выразившееся, между прочим, в огромном, непропорциональном числе пленных, заставило по разным побуждениям "глубоко призадуматься" и русскую Ставку, и главную квартиру Гинденбурга».
О том, насколько слабо представляли новые правители России истинную ситуацию в армии говорит следующий эпизод:
«В апреле возник еще один не лишенный интереса вопрос - самостоятельная операция по овладению Константинополем. Министр иностранных дел Милюков, вдохновленный молодыми пылкими моряками, вел многократно переговоры с генералом Алексеевым, убеждая его предпринять эту операцию, которая, по его мнению, могла увенчаться успехом и поставить протестующую против аннексий революционную демократию перед совершившимся фактом.
Ставка отнеслась совершенно отрицательно к этой затее, так не соответствовавшей состоянию наших войск: десантная операция - чрезвычайно деликатная сама по себе - требовала большой дисциплины, подготовки, порядка, а главное, высокого сознания долга десантными войсковыми частями, которые временно становились совершенно оторванными от всякой связи со своей армией. Море в тылу - это обстоятельство угнетающе действует и на сильные духом части.
Этих элементов в русской армии уже не было.
Просьбы министра становились, однако, так настойчивы, что генерал Алексеев счел себя вынужденным дать ему показательный урок: предположена была экспедиция в небольших размерах к малоазиатскому берегу Турции, кажется, в Зунгулдак. Операция эта, не имевшая особенно серьезного значения, потребовала сформирования отряда, в составе полка пехоты, броневого дивизиона и небольшой конной части, и возложена была на Румынский фронт. Прошло некоторое время, и сконфуженный штаб фронта ответил, что сформировать отряд не удалось, так как войска... не желают идти в десант...»
Накануне наступления, 30 июня генерал Духонин, бывший тогда начальником штаба Юго-Западного фронта, писал генералу Корнилову (тогда командующему 8-ой армией):
"Милостивый Государь, Лавр Георгиевич! Главнокомандующий по долгу службы, приказал сообщить Вам ниже следующие сведения, о деятельности командира 2-го гвардейского корпуса, генерала Вирановского, и штаба этого корпуса, полученные от войсковых организаций, и относящиеся к двадцатым числам июня сего года.
В корпусе создалось настроение против наступления. Генерал В., будучи сам противником наступления, заявил дивизионным комитетам, что он ни в каком случае не поведет гвардию на убой. Ведя собеседование с дивизионными комитетами, генерал В. разъяснял все невыгоды и трудности наступления, выпавшие на долю корпуса, и указывал на то, что ни справа, ни слева, ни сзади никто не поддержит корпус. Чины штаба корпуса вообще удивлялись, как главнокомандующий мог давать такие задачи, неразрешимость которых ясна даже солдатам-делегатам. Штаб корпуса был занят не тем, чтобы изыскать способы выполнить поставленную корпусу трудную задачу, а старался доказать, что эта задача невыполнима".
Однако, несмотря на весь развал армии, Россия всё таки сделала попытку провести давно обещанное союзникам наступление. То что это было авантюрой – понимали все здравомыслящие люди. Но: «Ставка учитывала еще одно обстоятельство: в пассивном состоянии, лишенная импульса и побудительных причин к боевой работе, русская армия несомненно и быстро догнила бы окончательно, в то время как наступление, сопровождаемое удачей, могло бы поднять и оздоровить настроение, если не взрывом патриотизма, то пьянящим, увлекающим чувством большой победы… Победа давала мир внешний и некоторую возможность внутреннего. Поражение открывало перед государством бездонную пропасть» - так объяснял это решение А.И. Деникин.
Между тем, военное министерство, не считаясь со Ставкой, опубликовало свое, новое положение, составленное в знаменитой Поливановской комиссии при участии представителей Совета рабочих и солдатских депутатов. Это новое "положение" вводило существенные поправки: офицерский состав комитетов уменьшен; дивизионные комитеты изъяты; в число задач комитетов вошло "принятие законных мер против злоупотреблений, и превышений власти должностных лиц своей части"; если ротному комитету воспрещалось "касаться боевой подготовки и боевых сторон деятельности части", то такой оговорки относительно полковых комитетов уже не было; при этом командир полка мог обжаловать, но не имел права приостановить постановление комитета; наконец, на комитеты возлагалась обязанность входить в сношения с политическими партиями, без всякого ограничения, о посылке в части депутатов, ораторов и литературы для разъяснения программ, перед выборами в Учредительное Собрание…
Таким образом, армия к середине апреля имела многочисленные системы войсковой организации: свои нелегальные, созданные до апреля, установленную Ставкой и вводимую министерством. Эти противоречия, перемены, перевыборы могли бы поставить части в большое затруднение, если бы комитеты сами не упростили вопроса: они отбросили все сдерживающие и регулирующие рамки, и начали действовать по своему усмотрению.
Наконец, во всех населенных пунктах, где только квартировали войска или военные учреждения, образовались местные солдатские советы или советы солдатских и рабочих депутатов, не подчинявшиеся никаким нормам, и сделавшие своей главной специальностью укрытие дезертиров, и беззастенчивую эксплуатацию городских и земских управлений - и населения.
Комитет Минского военного округа незадолго до наступления, уволил на полевые работы всех солдат запасных батальонов в свои губернии.
Областной комитет армии, флота и рабочих Финляндии в середине мая выпустил декларацию, в которой, не удовлетворяясь данной Финляндии Временным правительством автономией, заявляет о необходимости предоставления ей полной свободы, и о том, что "со своей стороны, будет поддерживать, всеми доступными мерами, все шаги революционных организаций, направленные к скорейшему достижению и разрешению этого вопроса".
Казалось в высокой степени странным, и обидным для армии то обстоятельство, что во главе фронтовых съездов, представлявших несколько миллионов бойцов, множество отличных частей со старой и славной историей, имевших в рядах своих офицеров и солдат, которыми могла бы гордиться всякая армия в мире, что во главе этих съездов были поставлены такие чуждые ей люди: Западного фронта - штатский, еврей, с.-д. большевик Познер; Кавказского - штатский, с.-д. меньшевик, грузинский шовинист Гегечкори; Румынского - соц.-рев., врач, грузин Лордкипанидзе…»
Обратите внимание на то, что все эти убийственные для боевого духа и дисциплины армии меры были введены отнюдь не большевики (на которых сейчас принято «списывать» все безобразия), а тогдашние либералы из «самого демократичного и революционного Временного правительства. Тысячу раз прав был А.И. Деникин, когда говорил в своём знаменитом выступлении в Ставке:
«У нас нет армии. И необходимо немедленно, во что бы то ни стало создать ее…
Ясно, однако, что одни репрессии не в силах вывести армию из того тупика, в который она попала.
Когда повторяют на каждом шагу, что причиной развала армии послужили большевики, я протестую. Это неверно. Армию развалили другие, а большевики лишь поганые черви, которые завелись в гнойниках армейского организма.
Развалило армию военное законодательство последних 4-х месяцев. Развалили лица, по обидной иронии судьбы, быть может, честные и идейные, но совершенно не понимающие жизни, быта армии, не знающие исторических законов ее существования.
Вначале это делалось под гнетом Совета солдатских и рабочих депутатов — учреждения, в первой стадии своего существования явно анархического. Потом обратилось в роковую ошибочную систему».
Тут даны совершенно верные и точные оценки ситуации в стране и армии…
«Когда настало время готовиться к переходу в наступление, во многих людях заговорили шкурные побуждения, и готовые формулы пораженческих идей пришлись как нельзя более кстати. Наряду с комитетами, продолжавшими выносить патриотические резолюции, некоторые войсковые организации, отражая мнение частей, или проводя свое собственное, резко пошли против идеи наступления. Целые полки, дивизии, даже корпуса на активных фронтах, и особенно на Северном и Западном, отказывались от производства подготовительных работ, от выдвижения в первую линию. Накануне наступления, приходилось назначать крупные военные экспедиции, для вооруженного усмирения частей, предательски забывших свой долг».
В заключительной главе речь пойдёт о том, КАК было подготовлено и проведено первое (и последнее)наступление «самой революционной армии мира».
На фото - смотр Женского "батальона смерти" в Петрограде. М. Бочкарёва - вторая справа.
Продолжение:http://www.proza.ru/2011/03/27/511