Стог в три человеческих роста, я на самом верху – принимаю, укладываю, утрамбовываю. Вот и все: намахался вилами, аж, мышцы сводит. Падаю на спину, пялюсь на небо. Ни облачка, синь, мать ее, солнышко нежится. Оторвал себе соломинку, сунул в рот, расплющил зубами – благодать. Снизу доносятся звуки загадочной возни, шлепки по вспотевшей плоти, смешки. И тут небо заполняется Маришкой. Видать, мужики раскачали, да забросили наверх, и теперь она падает на меня: руки-ноги в стороны, коса расплелась, губы сжаты – со страхом борется, а по глазам читается, что сама попросилась. На мгновенье солнце собой заслонила, засветилась, сарафан прозрачным сделался и трепещет весь, трепещет от радости. Руки к ней вытянул, в объятия принял и давай миловаться. Поцелуи ее, что землянику спелую губами раздавить.
Поворковали еще о том, о сем, а потом подползли к краю глянуть, что творится. А там механизаторы между копнами за девками бегают. Оно и понятно: девчата на всю округу сдобностью славятся. А бабы уже белые скатерти на землю постелили, пирогами с судаком и с грибами, придавили, бутыли с первачом почетные места заняли, а моченая брусника просыпалась.