Журналисты почти как люди

РЕГИОНАЛЬНОЕ ЧТИВО
или «Молодость кубупу» и другие.

Заметочки и байки новосибирской журналистики 1990 – 2009 гг.

                Часть первая

   До начала 90-х годов понятия «новосибирская журналистика» не существовало вовсе. Да и понятия любой иной региональной журналистики тоже. Была журналистика двух видов: советская и – в очень лимитированных размерах – московская «либеральная». Относительно же новосибирской… В 1988 году одна моя 18-летняя знакомая похвасталась: у нее была Настоящая Знакомая Журналистка! Из самой «Вечерки»! Я неприлично захохотал: какая же в «Вечерке» может быть журналистка? Из тех, что про «вести с полей Отчизны» пишут? Или про прелести «бригадного подряда»?.. Тут знакомая очнулась и сказала, что да… талантами данная корреспондентша не блещет… но зато подчеркивает в «умных», на ее взгляд, книжках, типа «Ночного портье» (вполне себе ширпотребного романа Ирвина Шоу, не путать с фильмом Лилиан Кавани), всякие значительные выражения, переписывает их потом в блокнотик и в разговорах употребляет как свои собственные. Надо сказать, что такой уровень был вполне нормален в немногочисленной среде тогдашних энских журналистов.
   Да и теперешних.
   Да и не только энских. 

                ***

   Впрочем, тогда в Новосибирске и газет-то практически не было. Точнее, было их на весь полуторамиллионный город три: «Советская Сибирь», «Вечерний Новосибирск» и «Молодость Сибири». Ну и плюс множество многотиражек, из которых лишь одна – газета речников «На вахте» – странным и непостижимым образом стала пристанищем великого, немереного множества талантливых газетчиков, которые впоследствии стали заметными фигурами. Был еще толстый журнал «Сибирские огни», который прославился тем, что там в двадцатых годах была напечатана повесть писателя Зазубрина «Щепка». А больше ничего и не было.
   Читать «местные» газеты в то время было решительно невозможно; а в «центральных» популярностью пользовались те мастера пера, которые творили в немодном ныне, но остро востребованном тогда жанре «публицистики».
   Это было замечательное советское явление. Читать исключительно про трудовые достижения пахарей и доярок было скучновато, и, кажется, это понимало даже начальство; хотя и не факт. А советская журналистика вообще была, некоторым образом, понятием удивительным и условным: журналисты писали, заранее зная, что читать эти перлы все равно никто не станет. Читатели выписывали газеты, тоже зная, что 95% материалов читать не будут, – но стоила подписка сущие копейки, чего ж не выписать. Вдруг все-таки че-то такое напечатают. Мне рассказывали про одного зэка, который в лагере выписывал практически все советские издания, включая журналы «Пчеловодство», «Коневодство»,  «Свиноводство» и «Овцеводство». Его спросили, зачем он это делает. Отвечает: «А вдруг там бабы голые будут!» (Заметим, что дело было в советские времена, когда появление «голых баб» в периодике было понятием отвлеченным, нереальным в принципе; однако велика сила Надежды!).

                ***

   Советское начальство способствовало выходу газет исключительно чтобы отчитаться перед вышестоящим начальством, и в конце концов на самом верху пирамиды были уверены: дела в советской периодике ай люли малина, про «выполнили» да «перевыполнили», про визиты туда и оттуда сообщают регулярно, портреты чернобровые печатают, недругов хулят исправно… и что еще нужно человеку, чтобы спокойно вести маразматиченскую старость (кстати, говорят, что член политбюро, некто Кириленко, вполне серьезно предложил тогда – считать «средним возрастом» 70 лет; значит, 65 – молодой человек, пятьдесят – ваще пацан сопливый; а что ж тогда полагать за пресловутый «бальзаковский возраст»? сто двадцать?).
   Короче, с прессой дела были – туши свет. Особенно с региональной, которая была вообще нечитабельной.
   С другой стороны, безошибочный рецепт успешности буржуазной журналистики – писать про «секс, бокс и джаз» – нам тоже не подходил, а «желтая пресса» существовала только в западной жизни, и о ней только мечтали – думалось, что это ужасно интересно. Про криминал писать можно было раз в год по обещанию, причем вполне канонически: злодей чего-то украл (про убийства старались упоминать ну уж насколько можно меньше), но доблестные, высокоморальные и усталые от бессонных ночей милиционеры поймали его, представили пред неподкупные очи судейских, после чего негодяй понес суровое, но справедливое наказание. (В одной из тогдашних «милицейских» повестей я лично прочел вот такой пассаж, диалог двух милиционеров: «Этот мерзавец заявил, что его в милиции били! – Какая гнусная ложь!». Нашли тоже гнусного мерзавца. Не говоря уже о стилистике диалога – ну конечно же, советские милиционеры именно так и разговаривали. А буцкали-то по-любому не меньше, чем сейчас). Надо сказать, что и такие опусы читались «на ура». Вот что значит дозированное применение запретного плода.
   И вот на таком информационно бедном поле замечательно цвела Советская Публицистика. Для начала какой-нибудь мэтр из московских высасывал из пальца «проблему» и «остро ставил» ее на полосах какого-либо издания. Самым ярким примером можно считать якобы имевший место антагонизм «физиков и лириков» -- тему, которая дала очень увесистые и мясистые бутерброды великому множеству советских публицистов. На полном серьезе интеллигентные дядьки и тетьки размышляли, кто же все-таки важнее – физики или лирики. Что-то, типа, физики в почете, что-то лирики в загоне. Эта байда длилась несколько лет, а потом, ясное дело, победила дружба, оказалось, что и те, и другие необходимы. Зато гонораров было получено несметно. Под «публицистику» ведь выделялись не закутки какие-нибудь, а реальные, сочные, полноценные полосы, да, как правило, «с продолжением», и доверяли публицистировать только проверенным, матерым, хорошо оплачиваемым мастерам пера, не юнгам-внештатникам. Тон в «публицистике» тогда задавала «Литературная газета» -- единственный в стране орган, которому разрешалось несколько фрондировать, отрада и услада советского интеллигента. («Литературка» была, кажется, единственным «негосударственным» изданием, поскольку это был «орган» Союза писателей; поэтому Сталин, когда ему, к примеру, хотелось покрепче отругать американского президента, бранил его именно в «ЛГ», а потом сокрушенно втолковывал американскому послу: да что вы, это не мы, это гады-писатели, мы им бошки-то поотрываем, если вы не против, у нас хоть кадры и решают все, по чисто диалектически незаменимых-то людей нету!.. ах, это недемократично? ну, тогда не будем отрывать, раз уж вы так за них просите!).
   Сейчас журналист, ежедневно роющий землю в поисках материала, может только завистливо вздохнуть, поглядев на громадных размеров «дискуссии», выраставшие из ничтожных, по нынешним меркам, поводов. В «ЛГ» тогда было два Мэтра-Публициста – Ольга Чайковская и Евгений Богат. Первая специализировалась на криминале, а последний больше напирал на мораль и нравственность. Что характерно – с них никто не требовал еженедельных материалов, они хладнокровно могли ждать вызревания темы по нескольку месяцев, а уж потом шарахнуть так шарахнуть. В Штатах подобных журналистов называют «инвестигейторами», но там они, поверьте, вовсе не публицисты, а скорее частные расследователи, которые после длительного (и неоплачиваемого!) перерыва вдруг обрушивают на читателя сенсацию или разоблачение (зато уж теперь получают сказочные деньги). Хотя какие там, в Штатах, «сенсации»… так, ерунда, выдувают пузыри. Ну разве что Уотергейт или, там, какой-нибудь «ирангейт». Да и то… кто-то в Стране Советов мог бы представить себе скандалище из-за обыденного ночного посещения кагэбэшниками чьей-то штаб-квартиры?.. Да такой сканадлище, что Брежнева бы скинули?!.. Вот еще, ерунда какая. Мелочные они, этим америкосы. С жиру бесятся.
   Как-то поглядел одно кино: там очень серьезно – с риском для собственной жизни, а также для жизней близких, -- журналист расследовал дело табачного производителя-гиганта. Вопрос был в том, действительно ли эти изготовители сигарет не знали о вреде табака или только делали вид, что не знают! Выяснилось, что мерзавцы только делали вид, а сами-то как раз все знали прекрасно, и это была сенсация на всю Америку. Ну охренеть. А журналиста играл не кто попало, а Дастин Хоффман.
   Ну а у нас инвестигейторские льготы давали заслуженным людям, чтобы они могли толково прочувствовать Проблему. Разумеется, получая оклад, все-таки в стране социализма проживаем, как же это вот так, без зарплаты сидеть Мастерам Пера. До сих пор помнится цикл статей этого самого Богата вот о чем: три девицы-школьницы учинили в присутствии всего класса разборку над четвертой и избили ее. Такого рода показательные экзекуции над «белыми воронами» (или, скорее, серыми мышками) существовали всегда – что поделаешь, дети и подростки по определению жестоки, -- но публицист сумел из этого сделать Нравственную Проблему, а газетная дискуссия (с многочисленными письмами читателей, вероятно, иногда даже и подлинными) растянулась на весьма длинный период. Сам же Богат приобрел в читательской среде репутацию человека очень нравственного, реагирующего на чужую боль чутче, чем на собственную. Денег он тоже много получил. В нынешние прагматичные времена не прокатило бы: в лучшем случае четыре-пять строчек в криминальной хронике; и то вряд ли, в силу малозначительности происшествия. А тогда давали человеку повышенной нравственности вволю порассуждать и о том, и о сем.
   Были еще политические публицисты. Те почему-то хором облюбовали слово «молодчик», причем в очень нехорошем значении. У них существовали «фашиствующие молодчики», «сиониствующие молодчики» (первых мастера политической карикатуры изображали с недобрым прищуром и злобным оскалом, а вторых – с во-от такими носами; на животе у первых была свастика, а у вторых могендовид) и молодчики иного рода – скажем, бесчинствующие или беснующиеся. Или, там, молодчики из ЦРУ (иногда, для политически продвинутых читателей, их именовали «молодчиками из Лэнгли»; нашли тоже молодчиков). Но уж никогда не комсомольствующие или, скажем, стройотрядствующие. И когда я, обучаясь в музыкалке на гитаре, вынужден был разучивать русскую народную песню «Вдоль по улице молодчик идет», то все дивился, поскольку там молодчик был как раз румяный, кудрявый и хороший. И вообще бабка ежели хотела похвалить, то и говорила: «Молодчик!» Впрочем, это случалось крайне редко.
    Еще у политпублицистов было любимое слово «военщина». Наши не военщина, а в Израиле, Штатах и НАТО – вот оно вот самое. Короче, жгли глаголом, составляли «Досье преступлений империализма» – была такая рубрика в одном издании.
   Рыцарей плаща и кинжала тоже резко делили на две категории. Наши были – доблестные советские разведчики, поскольку рисковали попой чисто за идею. У них как раз не было ни тебе плаща (ну разве что светлый элегантный, румынского производства), ни тебе кинжала, а только честные советские глаза и Ум. А тамошние – они, конечно, мерзкие шпионы, потому что вынюхивали секреты чисто за деньги. И глаза у них бегали, и походка была лакейски семенящая. И честный гражданин спокойно мог вычислить такого негодяя по одному только внешнему виду: шляпа, надвинутая на глаза за черными очками, поднятый воротник, постоянно озирается – ну ясно, шпион. А в кармане пистоль с кривым дулом – чтобы из-за угла в честных людей стрелять.
   Еще публицисты-«политики» некоторое время просто вгоняли в ужас и раскаяние всю американскую военщину.  Через тот же журнал «Крокодил» и иные, не менее влиятельные в близких к истеблишменту кругах, издания обличали US army в поползновениях принять на вооружение крылатые ракеты и так называемую «нейтронную бомбу». Насчет ракет лично мне тогда в силу малых лет было непонятно: ну нравились они мне, такие крылатые, по-любому симпатичнее ракета окрыленная, нежели прозаическая бескрылая. Кстати, о том, что под шумок наши к тому времени давно уже такие ракеты штамповали, я узнал уже несколько позже. А вот насчет нейтронной бомбы возникали вопросы. Дело в том, что такая бомба, мгновенно уничтожая все живое, оставляла всяческие столы-стулья и прочие предметы, типа секретных заводов и лабораторий, в целости и сохранности. И вот наши вопили: негуманно! позаботились мелочно о неповреждении неодушевленных предметов! а о гражданах советских вы подумали?.. А мне лично казалось: а че, лучше, что ли, чтобы еще и имущество пострадало? Ну крякнул человек… так пущай после него хоть скатерочки, портретики останутся, мисочки там всякие разнообразные. Так что не согласен был я с критикой негуманной нейтронной бомбы. А америкашки начинали утро с чтения советской периодики (особенно, конечно, «Крокодила») и хватались за голову: «Май гад, что мы натворили?!!..» А сейчас что-то и не слышно ни о каких нейтронных бомбах – то ли есть они, то ли все-таки их нету?..
   Одно время эти публицисты бескомпромиссно воевали с антисоветским Солженицыным, все по-честному: мы про тебя пишем что думаем, а ты про нас можешь. А что никто печатать не берется – ну так это твои проблемы, брат. В журнале «Крокодил» этот литератор был изображен в довольно своеобразной гоп-компании: Каин, поп Гапон и Брут. Чтобы всем было понятно, у каждого на животе и было написано: «Каин», «Брут», «Поп Гапон». Все фигуранты обладали малоприятными физиономиями, с подлыми
ухмылками, и у каждого имелся атрибут его предательства: Брут с окровавленным кинжалом был, Каин с дубиной, а Гапон – с Библией. У Солженицына лицо было не только подлое, но и жалкое. В руках – толстый том с кривой надписью «Архипелаг ГУЛАГ». И старшие товарищи одобрительно восклицали что-то вроде «Нашего полку прибыло». Полагаю, натуральному Солженицыну было б даже и лестно попасть в компанию Марка Юния Брута, поскольку тот, хоть друга-Цезаря и шлепнул, но был человеком благороднейшим и действовал не из хулиганских или корыстных, а из лучших побуждений -- в интересах простых древнеримских трудящихся.      
   Золотые времена были тогда у публицистов. Впрочем, тогда и стихи в советских газетах печатали, причем по большей части графоманские. Про сирени-березки, Первомай и прочую муть. Как у Булгакова – «Взвейтесь!» да «развейтесь!». Да и вообще много было по нынешним временам удивительного – какие-нибудь шахматные задачки или «игры с читателями». Кстати, композитор Богословский как-то раз использовал эти «игры» для розыгрыша поэта-песенника Бориса Ласкина. Над этим Ласкиным вообще все потешались, он безответный был, есть такие люди – объекты для приколов. Богословский видит в газете задачку: по болотистой местности шли мужчина и женщина, так вот кто из них больше проваливался? Ну, понятно, у женщины каблуки-шпильки, давление больше, значит, сильнее проваливалась она. Богословский, натурально, пишет письмо в газету, дает развернутый правильный ответ, подписывается: известный поэт-песенник Борис Ласкин. Газета выходит с сообщением: правильный ответ на нашу загадку дали четвероклассник Коля Петров, домохозяйка Сидорова и известный поэт-песенник Борис Ласкин, автор песни «Спят курганы темные». Ничего не ведающего честного Ласкина выдергивает на ковер его начальник, трясет перед ним номером газеты и сквозь зубы втолковывает: ты давай-ка подвязывай с этой самодеятельностью! вундеркинд!..
   Зато в тех газетах не было НИКАКОЙ рекламы.   

                ***
             
   Тем немногочисленным газетам, что существовали в Новосибирске до начала 90-х, жилось, в общем, привольно. Сотрудникам – почет и уважение (это вам не сейчас, когда журналисты, как микробы, есть везде, идешь по улице, обязательно наткнешься, а тогда их было в сотни раз меньше, отсюда трепетное отношение, порой как к существам априори умнейшим, неземным, компетентным до невозможности; это как детское отношение к учительнице: мы даже спорили, ходили ли они – и Ленин –  в туалет?). Газетам – не надо было париться относительно выживания (при соблюдении правил игры все довольны, деньги дает государство; а правила игры блюлись незыблемо, вольнодумства и вольтерьянства быть не могло по определению, не Москва чать, писали про достижения тружеников Кочковского района и дальше будем писать).
   Советская пресса даже и тогда была удивительной, когда давала практические советы: голову, например, рекомендовали мыть «раз в семь – десять дней»… Можно «хозяйственным» мылом. Нет, вы себе представляете?.. Между прочим, есть особая порода журналистов, которые, сдается, до сих пор убежденно следуют тем советам.

                ***

   Тогдашние гиены пера и шакалы ротационных машин писали широко и легко, готовыми штампами, талантов не надо было иметь: еще с 20-х годов создавался особый уродский газетный язык, который в устной речи никак не употреблялся (существует жесткое народное чутье на словесную фальшь), но на полосах не моргнув глазом подавался как «живое народное слово», типа совершенно идиотского «Даешь!» Я еще понимаю, если б в форме вопроса: «Даешь или не даешь?» Тут да, довольно широко можно было бы применять, а в ответ получать полезную информацию.
   Про мелких расхитителей народного добра, к примеру, писали примерно так: «в народе их метко окрестили «несунами». Ага. Как же. Щаз-з. Окрестили. Полагаю, что ни один вменяемый человек, если он, конечно, не ошалел от чтения безумных советских газет, никогда не произнес в устной речи «меткого» слова «несун». Что кто-то что-то «скоммуниздил» – это да, конечно, было. Однако в газеты не попадало даже в качестве образчика «меткого народного слова». Еще было замечательное слово «детвора». За всю жизнь я ни разу не слышал этого слова в чьей-либо устной речи, но в советских текстах детворе было «привольно», а также «вольготно». Привольно советской детворе… в родимом дворе! Еще там существовали так называемые «заводчане». До сих пор моей неизбывной мечтой остается повстречать человека, который без надрыва и пафоса, за кружечкой пивка, индифферентно, между делом, сообщил бы, к примеру: «Ну, мы, заводчане, в едином порыве перевыполнили план пятилетки, а потом стройными колоннами совместно с детворой и несунами прошли твердой рабочей поступью по прямым, как стрела, проспектам города, встречая праздник солидарности всех трудящихся Первомай!» Таких людей на свете не существует, ибо даже самые образованные понимают, что за «заводчан» вкупе с детворой и несунами, а также битву за урожай легко можно получить пивной кружкой по голове от менее интеллигентных сограждан.
   Лет в четырнадцать мне попалась на глаза статейка в журнале (кажется, это были «Сибирские огни»). Так там прямым текстом было: «Солдаты любят и часто повторяют пословицы: «Береги командира в бою, защищай его, как жизнь в бою!», «Родина – мать, умей за нее постоять!». И так далее. Я сразу представил себе красавцев солдат, которые в свободное время гуляют близ плаца. И вот один подзывает таинственно другого и вполголоса говорит: «Береги командира в бою! Зачищай его, как жизнь свою!» -- «Защищай, -- строго поправляет его товарищ. И добавляет: «Родина – мать! Умей за нее постоять!» И довольные расходятся, два клинических дебила.
   Зато вот, другой случай, гораздо менее вероятный, конечно. Где-то в начале девяностых солдат одной части собрали и торжественно построили. Говорят: вот, сейчас выкопаем особую капсулу, которую закопали солдаты тридцать лет назад – с особым посланием для вас, солдаты девяностых! И натурально выкапывают. Все стоят, грустят, им понятно, что там будет хрень: мы приветствуем вас, потомки, служите, храните мирное небо… Достают послание. Оказывается какая-то помятая бумага. Написано: «Служи, сынок, как дед служил! А дед на службу *** ложил!» Какой-то поддонок, видать, подменил официальное послание потомкам…   
   
                ***

   Пока не подул так называемый «ветер перемен», все три новосибирские СМИ были, в принципе, единообразны, все было параллельно и перпендикулярно. Ну разве что «Советская Сибирь» больше уделяла внимания закромам Родины и труженикам полей, «Молодость Сибири» была как бы типа для Комсомольской Молодежи (которая годов с 60-х существовала только в воспаленных мозгах идеологов), а «Вечерний Новосибирск» по самому своему названию был предназначен разнообразным бонвиванам детородного возраста. Есть в таком названии что-то, призывающее к легкому развратцу, правда же? Пофланировать, типа, с дамочкой облегченного поведения по залитым огнями проспектам-бульварам, поглядеть, как во дворах пьяницы с глазами кроликов «Ин вино веритас!» кричат. Может, и совместно покричать. Впрочем, в «Вечерке» рассказывалось порой и о тех делах, что промышлялись в Новосибирске днем и даже по утрам, а не только вечером.
   Первое проявление хоть чего-то новенького лично я отношу году к 1985 или 1986. Тогда в «Молодежке» вдруг появилась одна статья о той музыке, которую слушали не на официальных пластинках фирмы «Мелодия», а на магнитофонах (хотя, надо отдать должное, и в «Мелодии» порой прокрадывались на пластинки всякие «мелодии и ритмы зарубежной эстрады», а первых битлов я так и вообще услыхал с советской «сорокапятки» – песни «Пусть будет так», «Любовь нельзя купить» («Can’t buy me love», ее еще называли «Кент бабу ловит») и другие; а в газетах писали, что, хотя битлы политически незрелы и слишком уж вольготно себя чувствуют в мире чистогана, а Леннона вообще слотошили с анашой, -- но все-таки иногда идут путем прогрессивного человечества – вот, сочинили же песню «Отдайте Ирландию ирландцам», значит, не совсем они конченые люди; че за песня, до сих пор, кстати, не знаю, фуфло, наверно, какое-то ужасное, как все идейные песни. Вот вам, кстати, пример того странного воздействия советской контрпропаганды, когда в газетах клеймят, а гражданам становится нестерпимо охота ознакомиться с предметом критики. Не зря же я, пацан лет десяти, когда увидел в магазине этих битлов, так сразу и побежал деньги выпрашивать. И «ГУЛАГ» после той карикатуры в «Крокодиле» сразу очень захотел прочесть. И про Троцкого с Махно очень хотелось побольше узнать, потому что в советской литературе про них практически ничего не было, кроме обвинений в политической проституции и пьяном глупом бандитизме. Впрочем, Махно повезло больше: во-первых, он исполнил в фильме «Александр Пархоменко» песню «Любо, братцы, любо», а во-вторых, про него с некоей симпатией сперва Алексей Толстой написал в «Хождении по мукам», а потом он со своим приятелем Левой Задовым нарисовался в одноименном фильме. Впрочем, Лева вызывал больше симпатий. «Где был, где был… шашку тупил! Тридцать шесть вот этой рукой!.. Мы не торгуем оружием… батька выметет всю петлюровскую сволочь как мух, одним мановением!.. Кто Леве друг, у того девятка на руках… Спрячь зуби, вирву!..» И так далее. Его сильно цитировали.
   А американскую военщину рисовали не в кондовых сапогах, в какие была обута Советская Армия, -- а в коротких шнурованных сапожках-берцах, каких у нас отродясь не видели. И смотрелись проклятые империалисты стильно и элегантно, в отличие от доблестных советских воинов в таких галифе, что, казалось, туда только что кой-чего наклали. И знаете ли, как хотелось иметь такие берцы! И вот когда в стране вдруг появились зимние мужские коротенькие сапоги на «молнии», такие, в каких сейчас ходят буквально все (до того, верите или нет, мусчины ходили зимой в валенках или же утепленных ботинках на шнурочках), – очень многие сперва носили эти сапожки как раз по-военщицки, заправляя в них штаны. А появились такие сапожки, дай бог, году в 73-м – 74-м. Многие скажут, что я выдумываю. А вы вспомните. Когда-то же ведь такие сапожки появились? При Сталине-то, да и при Хрущеве их уж точно не было.

                ***

   Надо отметить вот какой интересный нюанс тех времен: все, чем реально жили граждане, в СМИ, литературе или кино упоминалось или показывалось как-то неохотно. И тоже бывало как-то своеобразно. Например, в советском кино обыкновенный, нормальный рабочий человек, заводчанин, спокойно имел «жигули», разгуливал в дубленке и ондатровой шапке. Впрочем, самые положительные, типа Жени Лукашина из «Иронии судьбы», зажигали хоть и в дубленках, но в  то же время в шапках из совершенно зачуханного кролика – таких, в которых, что называется, «уже пятеро умерло»; на таких шапках мех был не как единое целое, а уже отдельными такими сосулечками, грязненькими такими. А вот у не такого положительного Ипполита кроличья шапка была практически приличная, без сосулек; наверно, потому, что он в ней периодически принимал душ, то есть мыл этот мех.
   Квартира честного советского человека в кино была прилично обставлена, без всяких там самодельных табуреток (их обычно еще красили половой краской – в смысле, той, которой красили полы). А в холодильнике никогда не стояли напитки из реальной жизни, типа портвейна «Агдам», но непременно что-то заграничное; впрочем, в кино это заграничное выставлялось на стол со спокойным достоинством, без надрыва, как будто так и положено – у каждого же фрезеровщика или тракториста по-любому стоит на всякий случай пара бутылочек «Камю» и «Мартеля». Между прочим, на деле бывало немножко по-другому. Как-то раз мы с приятелем, например, взяли и из чистого снобизма налили в бутыль из-под португальского портвейна наш родной «Кавказ», пойло довольно мерзкое. Накидали в стаканы льда из морозилки. Соломинки (жу-уткий дефицит!) загодя прихватили в модном «цэкушниковском» баре. И вот сидим, «потягиваем» этот напиток богов (иностранцы же все не пьют, не бухают, не калдырят и не хылкают, а «потягивают»), ощущаем себя настоящими американцами, стопроцентными yankees. Заходит в гости один старший знакомый, видит эту бутыль, твердой рукой, гад, насыпает себе хороший стакан, смакуя выпивает, а потом и говорит с расстановкой: «Вот это прелесть! Не то что наше гавно!».
   Положительные герои не имели права только гулеванить в джинсах (джинсы предназначались лишь негодяям, приспособленцам и любителям легкой жизни; если в первом акте на гражданине джинсы, то в третьем его непременно слотошат) и жевать жвачку (жвачка почему-то вызывала особую ярость властей и училок, что-то было в этом фрейдистское; между прочим, публицисты запороли массу газетных полос, обсуждая, нужна ли советскому человеку эта байда, а потом наши выпустили совершено дубовую и, так сказать, нежевабельную жвачку «Калев» и принялись продавать ее по 15 копеек, в то время как фирменная шла строго по рублю; была еще такая как бы промежуточная жвачка «Педро», чешская, -- ее можно было приобресть в чешском же «Луна-парке», который приезжал летом и базировался за ДК Октябрьской революции, нынешней «Коброй»; то есть не приобресть, а выиграть – надменная равнодушная чешка спрашивала выигравшего, что он предпочитает: «Соска, расческа? Жвачка?» Ну, детишки-то твердо знали, что им ни расческа, ни тем более соска на хрен не нужны…). В то же время в журналах типа «Крокодил» порицались не только джинсы, но и дубленки, и т. н. «стенки» -- мечта советского человека в виде двух-трех соединенных шкафов, -- и «жигули», которые, как известно, в ту пору могли приобрести либо «мещане», либо «умеющие жить», либо совсем уж нечестные жулики. (Эти «жигули» одновременно выпускали, причем с гордостью, но тут же и осознавали, что ежели гражданин их приобрел, то ОБХСС (отделу по борьбе с хищениями социалистической собственности) вполне впору им поинтересоваться – шесть тысяч стоят как-никак, сорокамесячная зарплата! да и за шесть никак не купишь, только разве что в очереди честно, по-лоховски, простоишь лет пять, а без очереди – тыщ девять!) Ну так вот – поскольку в жизни не было вещи желаннее джинсов, а официоз о них твердо, как коммунист на допросе, молчал, то любое печатное или киношное упоминание марок – «Вранглер», «Левис», «Райфл» – автоматически становилось чем-то невиданным, бунтарским, полузапретным. При этом наши все норовили выпустить свои, социалистические, джинсы (это не считая подделок с Малой Арнаутской улицы, которые на барахолке водились в изобилии, – знатоки важно разглядывали швы, слюнили пальцы и терли ткань, а потом уверенно покупали арнаутские штаны как «родные», американские; особо продвинутые отличали еще «мальтийские» штаны, типа, по лицензии сделанные). В Новосибирске это были  так называемые «болотнинские» – они шились из импортной ткани «индиго деним» в селе Болотное. Если их нормально перешить, то, в принципе, и носить можно было. Но плохо было то, что на них не было чекухи-лейбла, а были на задних карманах какие-то креативные косички. Их, конечно, отрезали, идиотов не то чтобы нету, но не настолько все же, -- а на карман пришивали фирменную чекуху – на барахолке был один специальный паренек, который ездил на велосипеде и торговал с лоточка всей этой атрибутикой, в том числе и фирменными пуговицами. Зато с чекухой (правда, тряпочной) были детские джинсы «Ну, погоди!» из мерзкой ткани от отечественного производителя. На той чекухе натурально был изображен пресловутый «волк тряпочный», персонаж маргинальных присказок наравне с «удавом траншейным», «овцой мохнорылой» и «драконом почтовым».
   Еще были эрзац-джинсы производства ГДР. Ткань была паршивая, не линяла совсем и мягкая, как тряпка. А на лейбле – кожаном! -- была нарисована морда собаки-боксера и подпись: BOXER. Один мой тогдашний приятель  такие штаны носил, за что и получил среди дружков кличку «боксер по кличке «бохер».
   С джинсами дурили не по-детски. Многие, купив нормальные новые штаны за дикие деньги, тут же принимались тереть их кирпичами – чтобы они стали потертыми. Другие выбирали себе штаны – так уж выбирали, как на всю жизнь: брали какой-то уж совсем запредельно узкий размер, мочили, намыливали, и в таком состоянии напяливали джинсы на себя – про всяческие стретчи еще в помине ничего слышно не было, и даже самые-рассамые джинсы со временем начинали виснуть на попе мешочком, а этого никому не хотелось, надо было обязательно в обтяжку, вот и старались. И кому какое дело, что даже джинсовая ткань – не резиновая, у нее тоже предел прочности есть, и такие намыленные-напяленные джинсы сильно убавляли во времени носки. Да и обладатели их, сдается, ощущали себя примерно как обутыми в испанские сапоги… В смысле не испанского производства обувь, а орудие пытки такое было, ноги сжимало вплоть до полного раздробления.
   Как-то раз в поезде я разговорился с одним грузином. Он, смеясь, рассказывал, как они в то время выловили в Куре пустую пластиковую бутылку из-под кока-колы – плыла себе из Турции, что ли. Ну так наливали ее чаем и расхаживали по всему городу, попивали, чтобы все им завидовали.
   А в литературе… достаточно было вставить в книжку негодяя, шныряющего в джинсах «Монтана», достающего из бара виски «Блэк вэлвит» и джин «Бифитер», -- и успех произведения был гарантирован. Сейчас в это трудно поверить, но это чистая, родниковая правда. Чем многие литераторы и злоупотребляли. Впрочем, власти начинали считать их вольтерьянцами, едва ль не Солженицыными, а это было чревато. За неоднократное упоминание джинсов можно было и писательской карьерой поплатиться. Положительные же герои зажигали в костюмах фабрики «Большевичка», а чаще всего вообще не знали, какая на них одежда, не это же главное. Считалось вполне нормальным, описывая положительного героя, отметить, что «рукава его рубахи были аккуратно заплатаны» (а поганцы, напротив, всегда были холеные и сытенькие). Крепкие кирзовые сапоги у героя есть, телогрейка опять же, кепка имеется, в кармане кусок свиного сала, хлеба горбушка и щепотка махорки – и что еще надо человеку, чтобы спокойно строить коммунизм. Только, разве что, бритва «Нева», чтобы щетиною не обрастать. (Лезвия «Нева» и «Балтика» были созданы специально для того, чтобы лишний раз продемонстрировать миру мужество советских людей – они были страшного черного цвета, очень активно ржавели, и бриться ими можно было только сквозь потоки слез, а на второй раз так и вообще невозможно; ими все больше точили карандаши – на это они худо-бедно годились; кстати, до сих пор все мучаюсь вопросом: как брились все эти древние римляне? этими вот едва ли не коваными бронзовыми бритвами? это ж пипец, проще зарезаться!).

                ***
 
   И вот вдруг в газете «Молодость Сибири» появилась статья не о творчестве Иосифа Кобзона, Муслима Магомаева или других мастеров культуры, а о том, что слушали тогда реально (что характерно, собственно за прослушивание не жучили, и любые нелегальные записи можно было купить на барахолке, -- власти вяло делали вид, что ничего не замечают; так, менты иногда прошмыгнут). Автор писал о песнях эмигрантов, Александра Новикова, кажется, о Розенбауме. Он бичевал эти гадкие шлягеры (слово «шлягер» тогда носило резко отрицательный оттенок, хорошую советскую песню никто шлягером не назовет! и действительно, никто и не называл; между прочим, повествуя о поганой западной музычке, один журналист поведал вот о чем: наши нашли на месте стоянки духов не только мины, закамуфлированные под детских кукол, но и кассеты Майкла Джексона! вот оно где вылезло-то! вот кто гада слушает! вот для кого он свои шлягеры-то распевает!). Бичевал со всей страстью честного советского человека, который прослушал всю эту пошлятину исключительно из классовой ненависти, преодолевая омерзение, чтобы потом поведать о ее пагубности всей советской новосибирской молодежи. Досталось на орехи и «Поручику Голицыну», и всем песням первого новиковского концерта, и самому Новикову – правильно негодяя-спекулянта посадили, жаль, что до посадки успел свое ядовитое жало высунуть, антисоветские и человеконенавистнические песни выпустить. Честная новосибирская молодежь статью прочитала, а поскольку там упоминались всякие неофициальные имена, типа эмигранта Гулько, то статья ходила из рук в руки, и многие до сих пор ее помнят. Автора, правда, хулят, хотя фамилия его канула в Лету. Воистину, неисповедимы многие пути. Тем не менее стоит отметить тенденцию – немногим позже именно «Молодежка» стала, так сказать, флагманом новой, лихой, веселой и хулиганской новосибирской журналистики (и ее страсть как замечательно раскупали).

                ***

   Взрыв в среде СМИ – причем на первых порах в подавляющем большинстве печатных – случился очень даже не вдруг. Ему предшествовало, так сказать, длительное унавоживание почвы. Широкое брожение умов (до тех пор оным страдала лишь малая часть интеллигенции, большей частью московской и питерской) слегка разрешили в 1985-м, но к концу 80-х это брожение охватило не только граждан с высшим образованием, но и тех, у кого умов-то отродясь не было. Любое распитие браги, самого популярного на ту пору напитка, сводилось к обсуждению сталинских злодеяний и невероятных, но заманчивых исторических прозрений. «Ленин в зоне пидорасом был! – кричал мне в 88 году за пивом один блатной человек. – Он в пресс-хате сидел, честных воров прессовал! Я сам в газете читал!» Как представишь себе этого Ленина-беспредельщика… в майке, трикотанах и тапочках, крепенького такого… дух захватывает. Ух!
   Все всё читали, даже те, кто не читал ничего ни до, ни после. К слову, в городе Сочи мне довелось знать одного молодого бандита, который однажды гордо признался, что за всю жизнь прочел только одну книжку. Я спросил какую, про себя предполагая, что это будет «Колобок» или, может быть, «Чук и Гек». Он ответил как-то неожиданно – «Тихий Дон». Охарактеризовал он это произведение сжато и конкретно: «Охуительный рассказ!»
   Вал новой информации нарастал подобно снежному кому. Сперва за откровения почитались какие-то не очень внятные и не очень уж интересные (по нынешним временам) произведения, вроде романа А. Бека «Новое назначение», напечатанного в журнале «Знамя». Или, к примеру, печатали в «Новом мире» стихи малоизвестного русского писателя В. Набокова. Дальше – больше, и уже в 88-м взяли да и очертя голову опубликовали Самую Страшную Антисоветскую Книгу На Свете – «Архипелаг ГУЛАГ». Это сейчас «Архипелаг» могу перечитывать не без удовольствия  разве что я да еще, может, человек сто в России, а полностью одолевших невероятное «Красное колесо» я знаю только одного, да и то – исключительно с его слов. А тогда даже дамочки постарались быть в курсе, честно пробовали «въехать» в летопись бараков, предзонников и всяких там ВЧК – ОГПУ. Из Солженицына мигом состряпали Классика – причем стряпали-то те самые, кто парой лет ранее при упоминании о нем просто дымились от классовой ненависти. Та самая знакомая, Которая Знала Настоящую Журналистку, посмела в школе заявить на уроке литературы, что Солженицын, вообще говоря, – «антисоветский органчик». Она ни на грош не была фанаткой Советов, просто констатировала факт. И она была абсолютно права, но от литераторши получила не только лютую выволочку, но и заслуженную двойку. А вот не замахивайся на святое.
   Читали Шаламова, Ходасевича, Гумилева, Шульгина, Соловьева, Домбровского, Берберову, Розанова, Гинзбург, Конквеста, Орвелла, Хаксли, -- да всех подряд. Обнаруживали порой, что иные хваленые писатели хвалены зря – совершенно нечитабельный Замятин, мутно и неряшливо писавший Борис Пильняк… Осознавали, что запретный Аверченко был писателем сугубо злободневным, сейчас уже практически не смешным (ну разве что известной автору Лене Богдановой и сейчас нравится «Шутка мецената»). А милейшая и остроумнейшая, по воспоминаниям, Тэффи сейчас совсем уже «не катит», не достигли тогдашние сатирики салтыковского или гоголевского уровня. Но это были все писатели старые, тексты, написанные давно. Зато в то же время мгновенно появилось на свет и множество современных Совестей Эпохи. И, поскольку их расхваливали на все корки всюду и везде, то мало кто задавался вопросами о том, на самом ли деле интересно читать всех этих Евгениев Поповых, Борисов Можаевых, Михаилов Шатровых, Александров Кабаковых, Анатолиев Рыбаковых, статьи всяческих Лацисов, Афанасьевых, Черниченко, Аганбегянов, Шмелевых, и прочая, и прочая (даже тогда, читая статьи экономистов-академиков, многие диву давались – достаточно было не иметь экономического (и даже законченного среднего!) образования, но иметь простой здравый смысл, чтобы понять, что мэтры советуют что-то не то; а теперь те откровения вообще читаются как «нарочно не придумаешь»; а как еще относиться к научно обоснованным советам относительно того как перепрыгнуть пропасть в два прыжка?..). Впрочем, бог им судья – просто тогда было их время, хоть покайфовали вволю, ощутили себя мессиями и владыками умов. Но надо отдать должное как минимум двум людям – тексты Фазиля Искандера и Татьяны Толстой как тогда читались, так и сейчас на ура идут. …А, да, еще «Стройбат» Сергея Каледина до сих пор хорошо читается.
   Слава богу, что время то прошло. Писали-то Совести Эпохи скучно, обязатнельно «с моралите», а в художественной литературе интересность должна стоять уж во всяком случае вровень с умностью, никак не ниже.
   Кстати, вот одно современное (сугубо личное) наблюдение относительно опубликованной тогда литературы. В конце 80-х напечатали запрещенного дотоле Платонова, и сперва его многие приняли с восторгом – ну, из тех, кто обладал литературным чутьем и понимал, что у Платонова главное не сюжет, а манера. А то вон, один из моих приятелей читал его дословно, как обычную сюжетную книжку, и потом хренел: вот ни фига себе, в «Котловане» просто взяли, погрузили кулаков на плоты -- и отправили в Ледовитый океан! Радикальная такая мера и очень простая. А меня, помню, восхищала в «Чевенгуре» простота и логичность установления коммунизма. Чтобы был коммунизм, просто надо, чтобы остались одни коммунисты. А поэтому всех не-коммунистов надо расстрелять. И осталось одиннадцать коммунистов. А что, логично. Потом, однако, смутьяны, у которых ни фига святого не было, стали говорить, что Платонов нарочит, слишком перебарщивает со своими словесными построениями («Никита сидел в кухне волошинской школы и ел тело курицы»), и читать его – это все равно что питаться одной черной икрой. Я согласился со смутьянами, но вот не так давно понял, что есть, есть одно состояние, когда чтение Платонова может не только доставить удовольствие, но и привести душу в состояние некоего умиротворения. Это -- состояние похмелья после трех-четырех дней добротного пьянства, когда душа мятется и сил нет решительно ни на что. Вот тогда неспешное чтение того же «Котлована» ниспускает на душу отрешенное спокойствие… Не верите, попробуйте.

                ***

   Литература литературой, но в одиночку она не смогла бы нанести удар той силы, какой испытала Советская власть в конце 80-х. Вторым молотом, расколовшим советскую официальную культуру, стало одномоментное появление в конце 87-го года во всей стране тысяч «видеосалонов». Салоны-то были те еще; скорее, они смахивали на последнего разбора салуны. Клиент, типа, всегда неправ. Строительные вагоны, подвалы, всяческие бытовки и прочая. Замечательные рукотворные афиши, иной раз с искусно и добросовестно нарисованными героями фильмов. Видавшие виды видаки… о, тогдашнее качество изображения и звука! О, гнусавый переводчик! «Ко-ламбия пикчерс представ-ляет…». Bullshit, то есть ругательство, означающее бычьи фекалии, он упорно переводил как «дерьмо собачье» или «срань господня» и даже едва не ввел эти обороты в разговорный русский язык. Упорно говорили, что он специально защипывает нос прищепкой – для секретности, чтобы КГБ не опознало.
   Это сейчас даже младенцы знают, что просто дальновидные комсомольцы начинали тогда вкладывать денежку в дело (а прибыльность была высочайшей). А тогда – да кого это интересовало, раз такая сказка творится наяву. Хочешь – можешь спокойно посмотреть фильму «Женщина-вампир». Желаешь – «Киборг-убийца» (так тогда для простоты переводили первого «Терминатора», поскольку что такое терминатор, то есть уничтожитель, все равно никто не знал; а название «Крепкий орешек», между прочим, переводили тогда как «Умри тяжело, но достойно» – что, кстати, гораздо ближе к оригиналу – «Die hard»). «Греческая смоковница», Брюс Ли, «Ниндзя против мафии», жутики, комедии типа «Полицейской академии»… Над «Аэропланом» с Лесли Нильсеном мы ржали до ломоты в затылке. Мне, кстати, нынешний сериальный актер Игорь Лагутин с его незатейливой дешевенькой «суперменской» иронией напоминает этого Нильсена, только молодого, с еще не совсем отросшим носом.
   Конечно, входная плата рубль (а потом и три!) это было недешево, но зато вот… вот что настоящие-то американцы смотрят! Не то что наша гадость. «Кошмар на улице Вязов», «Чужие», «Звездные войны». А просто таких сюжетных ходов, как в американском кинематографе, у нас не было, у каждого своя копилочка, в нашем кино приемы просто были другие. Не додумывались наши до вылазиющих из живота змеев, зажатое у нас было мышление. А тех же жутиков или эротики не было вообще как жанра, да и советские «боевики» были той еще жестью, – «Пираты двадцатого века» да «В зоне особого внимания». Уже не Индия, но еще не Америка. Лично я после такого доблестного советского кино дважды рвал свои болотнинские ушитые джинсы, старательно махая ногами, замаялся потом зашивать, благо что по шву. А тамошние фильмы поначалу воспринимались как невиданное откровение. Когда какой-нибудь зловещий мертвец, казалось бы, уже навечно упокоенный железной лапой Шварца, Лундгрена или другого добряка, вдруг резко возникал за спиной положительной героини, -- зал дружно ахал и был реально на грани сердечного приступа. Никто тогда не задумывался, например, зачем американские дамочки, спасаясь от маньяка, во-первых, обязательно приостанавливаются за углами, как бы в надежде, что он дальше не погонится, а во-вторых, почему они громко визжат в те мгновения, когда надо тихо, без воплей всяких, валить оттуда и никогда не возвращаться. Как-то думалось, что так и надо себя вести в таких ситуациях. Типа, американцам лучше все известно, они-то реально в курсе, кто такие маньяки, это мы тут прозябаем, жизни не знаем.
   А вот еще – кто бы объяснил. Практически во всех боевиках главный герой и главный злодей в конце оказываются на заброшенном заводе, где у них и происходит решающая схватка. Ну ладно то, что хотя завод и заброшен, но на нем все работает. (А сколько там, в Америке, судя по фильмам, заброшенных заводов! кризис, сука, капитализма!) Ладно то, что и герой, и злодей прекрасно ориентируются на заводе и знают куда бежать. Но вот откуда они знают, какую кнопку нажать, чтобы включилась какая-нибудь страшная машина или хлынула струя пара? Они что, заводчане?
   Или вот. Тот же второй «Терминатор». В конце неизбежный завод, но заводчане оттуда слиняли, поскольку перед тем рядышком взорвалась цистерна с жидким аммиаком. И вот при этом Сара Коннор и ее сын спокойно сражаются с плохим, но прикольным терминатором-полисменом, и им от того аммиака хоть бы хны. И при этом внизу море расплавленного металла, любой другой пыхнул бы синим пламенем, а эти даже не потеют.
   Еще одной занимательной деталью лично для меня явилось то, что в западных фильмах герой и героиня после совместно проведенной ночи, как правило, просыпаются одетые. Хоть и скромно – но одетые же! Ну, там, труселя, ночнушка… А на мужике еще и майка-алкоголичка. Вот же какие нравственные молодцы. А наши, бессовестные, как правило голяком спят. Хотя… видимо, по примеру американцев, и у нас все чаще герои после всего такого-этакого одеваются середь ночи, чтобы достойно встретить утро.
   А вот фашисты – если судить по фильмам (в том числе и по нашим) – явно были какими-то кончеными романтиками. Судите сами: они постоянно обозначали подразделения противника или отдельных личностей какими-то суровыми и приятными названиями. «Ночные ведьмы», «Красный ас», «Черные дьяволы», «Черные большевики», «Грозные легионеры» и так далее. И это при том, что наши-то воины обозначали как отдельных немецких личностей, так и целые подразделения вермахта почти исключительно гандонами, пидорасами и мудаками. И никакого романтизма-сентиментализма. Что характерно, в пору моего детства бытовала легенда: якобы когда в бой шел летчик Покрышкин, то трусоватые немецкие асы сразу по радио передавали: «В небе – Покрышкин! Нам всем – крышка!» И немедленно удирали. Сильно они овладели русскими рифмами. Впрочем, это все так, к слову.
   Но все равно сюжеты завораживали.
   Да и качество съемки у америкосов было получше. Наши-то снимали на пленке «Свема» либо же «Тасма» – о чем со всей дури сообщали в титрах. Лучше бы, право, не сообщали. Эта, знаете ли, цветопередача… Диву даешься – как все же смогли снять нормальные по цвету фильмы, типа «Брильянтовой руки», или «Ивана Васильевича», или «Белого солнца»… А вот «Ирония судьбы» – вечно путаюсь, то ли она цветная, то ли черно-белая. И вспоминаю, что все-таки цветная… но какая-то черно-белая.
   Году в 89-м по самому что ни на есть центральному телевидению вдруг жахнули Самые Настоящие Диснеевские Мультики! О-о. Больше всех повезло мультсериалу «Чип и Дейл спешат на помощь» -- его гнали самым первым. Смотрели жадно все, начиная от глуповатых карапузов и заканчивая умудренными седовласыми старцами. Все знали, кто такая мышка Гаечка, все помнили текст песни: «Очень часто беда стучится в двери, но нетрудно в спасателей поверить…». Следом шел сериал «Утиные истории» про жадного капиталиста Скруджа Мак-Дака, и он тоже катил на ура. (Как-то, уже много позже, я видел, как героиня «Дома-2» Алена Водонаева читает большую цветную книжку – как раз «Утиные истории». Значит, не напрасно показывали тогда мультик, оказал он культурное влияние). Не повезло уже следующим шедеврам, «Чудесам на виражах» и «Мишкам Гамми», -- к тому моменту публика уже наелась, и посему столь жадного интереса эти мультики не вызвали.
   Между прочим, в то время «Том и Джерри» были очень даже полноправным наполнением тех видеокассет, которые смотрели толпами, на хате у какого-нибудь счастливца. А смотрели же все подряд, «Кошмар на улице Вязов»-«Аэроплан»-«Эммануэль»-«Коммандо»-«Яростный кулак» (тогда некоторые еще думали, что это про злого представителя кулачества)… И «Том и Джерри». Да-а. Прямо по евангельски, были как дети. Впрочем, по мне что тогда, что теперь – из мульти-пульти круче нашего Винни-Пуха все равно ничего нет. Я как-то раз сообщил об этом Самосюку. Он посидел и говорит флегматично: «Да может, Винни-Пух и «Крестного отца» покруче будет…». Я тогда так ржал, что едва не скончался. Как представишь себе Пятачка рядом с доном Корлеоне или Кролика в компании с Солоццей…

                ***

   Впрочем, с мульти-пульти было проще, уже бывали прецеденты: в конце 70-х, к примеру, все ломились к телевизорам, когда начинался австралийский, кажется, мультик «Вокруг света за 80 дней», про похождения м-ра Филеаса Фогга, его слуги Паспарту и канальи Фикса. Сериал был столь популярен, что даже возникло несколько анекдотов, заканчивающихся, как правило, коронной фразой Паспарту: «Проделки Фикса, проделки Фикса!». Например, это Паспарту кричал, когда обнаруживалось, что Блинда Мэйс, невеста Фогга, уже не девушка.   

                ***

   Да, тогда взахлеб упивались ничтожностью и низменностью всего «совкового» и величием и разумностью всего западного. Любому залетному иностранному прощелыге внимали как мессии, знающему Истину. Иностранец – это звучит гордо! Иностранные девушки вызывали интерес и желание уже в силу своей иностранскости, пущай она на лицо будет гамадрил, а по фигуре носорог. Причем хоть какая, но иностранка – даже второсортные румыны-поляки, братья по соцлагерю, и то воспринимались как все же иностранцы, то есть люди заведомо другой касты. Иностранцы вообще были какие-то иные, они были много привлекательнее и загадочнее, чем даже самый положительный советский человек. Думалось, что они знают нечто, нам не доступное… Ну а че – до сих пор же мечтою большинства российских мущин остается переспать с негритянкой или, на худой конец, с француженкой. Э-эх! Была раз возможность… с мулаткой… да упустил… по вине милиции, в городе Киеве. Жалею, поверите ли, страшно.

                ***

   «Вот оно, великое-то кино. Эмоции какие вызывает. Скрывали от нас партократы проклятые. Это тебе не «Ленин в Октябре», это «Безумный Макс», настоящий шедевр».
   Внедрение в СССР такого неоднозначного и потенциально опасного явления, как видеомагнитофон, разумеется, не обошлось без публицистов. Конечно же, на полосах всяких газет развернули могучую дискуссию на тему «нужно ли советскому человеку видео?» Уже, видать, чувствовали, что рано или поздно с видаками придется мириться. Многие говорили, что видео не нужно, потому что беззащитный советский человек рискует прежде всего затариться видеопродукцией порнографического содержания, а также пропагандирующей насилие на экране, -- «Греческой смоковницей» или «Рэмбо-2». По себе, видать, судили – советский человек, он ведь не таков!
   Другие взвешенно отвечали, что не надо бояться человека с видаком – советский гражданин хорошо политически и морально подкован, и он обязательно купит (это я читал ЛИЧНО) не буржуазные низкопробные поделки, а шедевры, как-то: фильмы «Чапаев» и «Броненосец «Потемкин». И действительно – ну в какой частной фильмотеке нынче нет этих замечательных кинокартин, верно?
   А так владенье видеомагнитофоном довольно долго было прерогативой очень избранных; в 1984 году в Москве ходили слухи, что, например, Муслим Магомаев устраивает у себя на дому не совсем легальные просмотры всяческих фильмов (не одного, конечно, -- тогда если уж граждане сползались «на видео», то глядели до упора, все подряд, жадно!), причем плата составляет ни много ни мало 25 рублей с рыла – очень много по тем временам, тогда билет в кино стоил копеек тридцать, а на двадцать рублей можно было «в одного» со вкусом пообедать с неплохим вином, например, в ресторане «Прага». Видак в принципе можно было обменять на «жигули». Вот так.
   А в большинстве случаев «видео по-советски» сводилось к тому, что некто с пылом пересказывал содержание какого-нибудь жутика, а остальные разинув рты жадно внимали. Мне встречался один такой перец, внешне похожий на Челентано. Он хоть и имел незаконченное среднее, но обладал забавным лексиконом. К тому же еще и заикался, и выходило очень красочно, когда он рассказывал «Кинг-конга»: «И он ув-влек их за соб-бою в п-пуч-чину!» Мы хохотали и завидовали – очень охота было такой поучительный фильм поглядеть. Это тип, кстати, как-то попал в тюрьму из-за тещи. Он пришел домой пьяный, а в руке нес за ноги мороженую утку. Теща с порога разинула пасть. «Я т-толь-ко рукой н-на н-нее махнул… а з-заб-был, что в руке утка-то… ей в лоб и прилетело! Эх, жалко… п-полтинник в электрощитке тогда заныкал… а п-после отсидки уже ищи-свищи!»
   Самое занятное – пересказывали также и порнуху! Весь, так сказать, сюжет. И, верите ли, воспринималось все это очень благосклонно – вот они, оказывается, сантехники-то да садовники! Прикидываются дяди Васями, а сами… вот что они в виду имеют, когда говорят про какой-то загадочный «болт на семнадцать»! А уж про медсестер и говорить нечего!

                ***
 
   Каким-то непостижимым образом на экраны советских кинотеатров стали проникать и действительно хорошие американские фильмы. Тогда вообще в снабжении творились очень интересные вещи. Вдруг, откуда ни возьмись, возникал на полках какой-то товар – мороженые вьетнамские ананасы, их же, вьетнамские, мерзкие сигареты (а также вдруг множество сигарет индийских, корейских и югославских – тоже мерзость; впрочем, что характерно, корейские сигареты возникали не вдруг – они были на прилавках постоянно, несмотря на полное отсутствие спроса – они были «трава», совершенно слабые, что курил – что девок дурил; среди нас, ребятишек, ходили неясные слухи о том, что это специальные детские сигареты – после них не табаком, а лимонадом пахнет, смело можно на родителей дышать), вдруг какой-нибудь финский сахар в бумажных мешочках, французско-советская парфюмерия от «Л’Ореаль» и фабрики «Свобода» (одеколон и мыло «Консул»), индийские джинсы «Avis», еще какая-нибудь фигня. Это все какое-то время продавалось как ни в чем ни бывало, а потом пропадало так же, как появилось – одномоментно, в один прекрасный день. И крутишь потом головой – было, не было?.. Так же было с кино. В 87-м в «Победе» вдруг взяли да и прокрутили «Пролетая над гнездом кукушки». Кажется, это была «неделя американского фильма». Существовало такое явление. И даже был анекдот. Идет неделя итальянского фильма, показывают первые кадры: хмурое итальянское утро, из двери вываливается мужик в разодранной рубашке, за ним – типовая увесистая итальянская супруга в ночнушке и со скалкой в руке. Вопит: «Импотенто! Кобелино! Пидорасо!» Русский перевод, совершенно без интонаций: «Уходи, я не люблю тебя».
   Кто посмотрел «Кукушкино гнездо», тем понравилось. И актер, который там главного мужика играл, говорили, ниче, только неизвестный какой-то.
   А в 89-м вдруг в «Маяковском» взяли да и без предупреждения показали полную версию «Однажды в Америке». Тоже и режиссер-то неизвестный, Серджио Леоне какой-то, и композитор явно талантливый, но несправедливо обойденный признанием, по имени Эннио Морриконе. И главную роль играл мужик вполне симпатичный, с родинкой, Роберт де Ниро звать. А дублировал тот фильм наш гениальный актер, Олег Борисов, и, вероятно, именно тот дубляж был лучшим из всех, которые я слышал, а слышал очень много, поскольку после того «Однажды в Америке» смотрел раз двести. И возвращаясь ночами домой, громко свистел мелодию из этого кино, чтоб супруга знала – не кто попало идет, а лично Егор Борисович!
   А году в девяностом в кинотеатрах прошел еще один фильм того же С. Леоне – «Хороший, плохой, злой». Хотя и с малоизвестным актером, по имени Клинт Иствуд, и с музыкой все того же горемычного Э. Морриконе (он был одноклассником этого Леоне, вот тот его по дружбе и пристраивал, давал заработать на кусок хлеба), но этот фильм лично для меня довольно долгое время остается Самым Лучшим Фильмом Всех Времен и Народов, и пока нет предпосылок для замены его на другой. Вплоть до того, что, когда надо уснуть, я не считаю овец, как другие, а просто покадрово и пословно припоминаю этот фильм… И интересно, и постепенно засыпается хорошо. «Люди делятся на тех, у кого заряжен револьвер, – и тех, кто копает. Ты – копаешь»…

                ***

   Кроме литературы и кино, свое слово тогда сказала и музычка, причем попса усердствовала нисколько не меньше рока. Даже больше, поскольку из рока тогда единственно «Наутилус» вдруг грянул, а остальных было не очень слышно. Весь 87-й прошел под знаком двух главных музык: группы «Мираж» и пародии Сергея Минаева на западногерманский вокально-инструментальный ансамбль «Современная беседа» (в оригинале «Modern talking»). В то время все были еще дикие, и было еще модно выставлять в окна колонки, и потому из окон неслось если не «Братец Луи», то «Завтра улечу в солнечное лето», если не «Ты мой хлеб, моя соль», то «Видео, видео!» Это было по-любому необычно, ново и очень симпатично. До сих пор воспоминания о том периоде обязательно окрашены песнями «Миража» – непростая группа оказалась, а тогда думалось, что ну нормально, но не более. Кобзон к тому времени несколько растерял популярность, Лещенко, кажется, тоже (как представители бодрой, жизнеутверждающей советской манеры пения – советских певцов легко можно было опознать даже через стенку, когда и слов-то не разобрать, -- вот по этой оптимистичной манере, которая абсолютно всем уже сильно плешь проела), и поэтому слушали всяких незаслуженных юнцов. Кстати, «Ласковый май» возник для широкой публики годом позже. Но зато на танцах страстно обжимались под песню М. Муромова «Яблоки на снегу». А мы, дураки, на одну деревенскую свадьбу принесли «Наутилус» и думали, что все будут переться от «Казановы». «Да уберите херню эту! – кричали деревенские девки. – «Яблоки на снегу» поставьте!..»

                ***
 
   Вообще, на мой субъективный взгляд, 87-й был последним из чисто советских годов. А потом понемногу стало прибавляться нечто чуждое Советам, вплоть до того что все советское стало отторгаться и презираться. А в 87-м даже еще не вошли в моду бандиты, «адики» и лысые бошки. Даже некоторые пацаны-при-понятиях носили завитые длинные чубы, частично обесцвечивали шевелюру, а вообще в моде была мужская стрижка, когда сверху «бобрик», а сзади гривка. Девушки носили прически «взрыв на макаронной фабрике» и странноватые зимние шапочки – вязаные, белые, вытянутые вертикально в небо и с дырой на самом верху, чтоб просовывать в нее волосы этаким ананасовым хвостом. «Здравствуй, бабка – ***м шапка!». Знаменитые «варенки» еще не пришли, но зато весь бомонд блюл моду на серое: фешенебельным считалось одеваться в наряды любых оттенков серого цвета. Только начиналась презрительная реакция на «кооперативную» одежду, а в основном эту шнягу носили да похваливали. Слаще морковки-то ничего не ели. Со спиртным уже были проблемы, но не настолько, как, скажем, парой лет позже. Во всяком случае, даже пива иногда можно было купить в ларьке совершенно спокойно, не дерясь в очереди – двумя годами позже это было уже невозможно. Хотя уже тогда зрели нестандартные подходы – именно в 87-м мои знакомые подъехали к пивнушке на экскаваторе, и собственно покупатель сидел в ковше с трехлитровыми банками; подъехали, опустили ковш к окошечку и купили вожделенного пивка без очереди. Против советской техники, даже не военной, не попрешь. За винцо, впрочем, приходилось потолкаться. Но зато к тому моменту уже и первые спекулянты вызрели, и при наличии наличных проблема решалась легко в любом районе города в любое время. Да и брагу ставили даже в самых интеллигентнейших семьях, и сразу какие-то фамильные дедовские секреты всплыли из глубины веков, как эту брагу гнать.
   В 87-м, между прочим, состоялся прорыв на рынке бритвенных принадлежностей. Заместо поразительных лезвий «Нева» и «Балтика» (да и вообще станков, в которые вставлялась бритвочка-пластинка) на прилавках вдруг появились станки-«тяпки», то есть такие, какими все пользуются сейчас. Назывались они «Спутник», были черного цвета, и в них было одно лезвие, а не два-три-пять, как сейчас, но все равно – бриться ими было на порядок приятнее и чище, чем былыми агрегатами…

                ***

   Сейчас – приготовьтесь! – я скажу пару вещей, после которых обо мне обязательно скажут, крутя пальцами у висков: «Да он че, совсем идиот, что ли? Это было всегда, от начала веков!» Дело в том, что как раз тогда – ну, может, годом раньше – в общественный обиход вошли два слова, нынче абсолютно железных и даже, можно сказать, ключевых. Эти слова – «бодун» и «трахнуть» в смысле… ну в смысле трахнуть. До того выражались либо гораздо более лапидарно, напрямую, либо же гораздо более пошло – «чмякнуть», «чпокнуть» и т. д. А слово «трахнуть» в данном значении лично я услыхал первый раз в фильме «Команда 33»: и весь зал, услыхав, радостно заржал. Прижился эвфемизм, оказался на редкость устраивающим всех. До того «трахнуть» означало «ударить» («Незнайка трахнул Кнопочку… линейкой по голове») или даже «выпить» («Трахнули два по двести»).
   А «бодун» тоже. До того, конечно, тоже было множество всяческих обозначений похмелья (хотя чаще так и говорили – уй, я с дикой похмелюги), но вот именно непонятный бодун как-то даже фонетически дал наиболее четкое определение понятия… А мне запомнилось, как я впервые услыхал слово это. Разговаривали с одним приблатненным человеком, и он вальяжно сказал: «Ну, мы все с бодуна, конечно…» И сразу стало понятно, что за бодун, и запомнилось мгновенно, и осталось в лексиконе.

                ***
      
   Новосибирских газет все еще никто не читал – предпочитали журналы да «Московские новости», которые можно было раздобыть разве что из-под полы за большие деньги либо у знакомых, зачитанные до состояния пульпы. Телевизор показывал два канала, первый да второй. По второму показывали ерунду, а по первому были «Музыкальный ринг», «Взгляд» и выступления Горбачева. Его сперва слушали, а потом он стал сильно доставать, потому что говорил когда попало и о-очень долго. К примеру, в программе написано, что во столько-то будет фильм «Грачи». Однако в назначенное время вклинивается проклятый Михал Сергеич и начинает вещать – не пятнадцать минут, и не полчаса, а часика так полтора-два. Такое положение дел довольно быстро приелось. В частности, еще и потому, что никогда не было известно, когда он закончит и когда же начнется кино. Так что не было возможности спокойно отойти по своим делам (рекламных блоков, пусть это покажется странным, не было напрочь), а приходилось караулить… Раздражало. К тому же Горбачев ну никак не принадлежал к числу тех ораторов, кого хочется слушать и слушать. Золотые слова были у Бабеля, когда Фроим Грач (фильм «Грачи» это не про него) сказал про Беню Крика – «Он говорит мало, но он говорит смачно, когда он говорит, то хочется, чтобы он сказал еще». А вот Горбачев был невероятно многословен, косноязычен, очень любил себя слушать, и в тех случаях, когда надо было сказать просто «да» или «нет», он распинался минут по двадцать. В других случаях он, как соловей, упивался собственными словами гораздо дольше… У нас губернатор такой же. Хотя в остальном милейший человек, песни очень хорошо поет. Можно сказать, замечательно, сладко и прекрасно, ну совершеннейший Муслим Магомаев.

                ***

   1988 и 1989 годы также не принесли видимых качественных изменений в новосибирскую прессу. Однако не стоит думать, что они прошли впустую. Это были годы начала ломки, подготовительные классы, курс молодого бойца. Если бы страну сразу окунули из 1987 в 1992-й… вышло бы гораздо страшнее, чем вышло. А так дали подготовиться. В эти годы в общественное сознание надолго вошло понятие «рэкет» – и вместе с ним тотальная, длительная мода на бандитизм. Многие -- причем зачастую серьезные, задумчивые, основательные молодые люди, из которых потом и получились самые качественные бандиты, -- осознали, что раньше жили неправильно, а жить надо именно вот так, благо и власть, и милиция это наконец осознали и не мешают. Другие в бандитизм не ударились, но мгновенно мимикрировали: побрили затылки и надели кожаны и спортивные костюмы, чтоб на бандитов походить. Стали овцами в волчьих шкурах. На вопрос «Чем занимаешься?» стало, в принципе, вполне приличным ответить: «Да так, тяп-ляп…» И покрутить неопределенно в воздухе пальцами. И визави понимал: о, человек чем-то серьезным занят, бандит, наверно…
   Честные пацаны ездили тогда на тонированных «восьмерках» и «девятках», и эти крайне безобидные и даже, по нынешним меркам, чисто лоховские автомобильчики в те годы пресса прочно окрестила «зловещими», «хищными», «похожими на акулу». Некоторые пробовали ездить на стрелки на не столь хищных «запорожцах» (лично был знаком с такой гоп-компанией). Но такие запорожские вояжи значительного успеха не имели, от пассажиров пух и перья летели. Зато в широкую моду вошли норковые кепки (это было чисто сибирское ноу-хау, московские бандиты дивились и сразу начинали уважать сибиряков) и даже телогрейки с норковыми воротниками: с одной стороны, недвусмысленный намек на лагеря в биографии, прошлой или будущей, с другой – свидетельство явного богатства и респектабельности.

                ***
 
   Сейчас кажется странным, но ларьков тогда еще не было – кроме ларьков «Союзпечати». А те были совершенно идиллическими, в них посиживали добрые бабушки и действительно продавались газеты, тетрадки, открытки да авторучки по 35 копеек, причем цена газет была символической – от одной до трех копеек. Да они больше и не стоили, все равно покупали в основном чтобы чего-нибудь завернуть или использовать вместо скатерти, огурцы разложить да сырок «Дружба» за четырнадцать копеек. Говорилось, что «Правды» нет, «Советская Россия» продана, остался «Труд» за три копейки». Разве что «Комсомолка» печатала порой что-то этакое, типа раздраженной статьи отличного писателя Астафьева «Рагу из «Синей птицы» (о творчестве популярного вокально-инструментального молодежного ансамбля «Машина времени»), да «Литературка» в те годы разражалась статьями «Лев готовится к прыжку» и «Лев прыгнул». Там говорилось о том, что у нас в стране есть своя организованная преступность, и это для многих стало шоком, а другие начали гордиться – а вот! не все американцам своих гангстеров превозносить, у советских собственная мафия. Флагман перестройки «Огонек» тоже печатал статьи о ворах в законе, о рэкетирах и о советских лагерях. Но это происходило в Москве, а в те поры московские моды доходили до Н-ска с опозданием года в два. У нас все было спокойно и скучновато.

                ***
 
   В принципе, Советской власти не так уж много надо было сделать для того, чтобы и волки были сыты, и овцы целы. Ну уж во всяком случае в области «идеологической борьбы». Дать почитать, дать посмотреть, дать съездить, дать одеться. Как в Китае, например. И – может быть, самое сложное – дать поесть. И не то чтобы даже «поесть» – все же в позднем СССР никто от голода не помирал, и ели, в принципе, вполне вкусно и сытно, толстеньких людей на улицах хватало (пресловутый советский парадокс – в магазинах нет ничего, а в холодильниках есть все), -- а дать поесть малость поразнообразнее, что ли. А то стыд и срам был: омерзительный индийский растворимый кофе был напитком аристократии; об индийском – не говоря уже о цейлонском – чае советские граждане только мечтали (а знаментиый грузинский чай это была такая мерзость, что ни в сказке сказать...); какая-то позорная гречка почиталась реально пищей богов. В журнале «Аврора» было помещено письмо читательницы, которая сильно негодовала на соседку. У той, видите ли, много детей, поэтому ей была положена эта самая гречка, и она, выйдя во двор, отдувалась и нарочно злила соседок, говоря: «Фу-у, гречки объелась!..» Так вот, говорилось в письме, -- почему таким сволочам гречку выписывают! Прочтя тот гневный материал, я, помнится, подумал, что и эта многодетная гражданка, и автор письма – преизрядные все-таки животные.

                ***

   Тогда население действительно было озабочено проблемой под названием «как снискать хлеб насущный». И, будьте уверены, снискивали. Многие, не знающие, с какой стороны подходить к тяпке, в те годы выращивали картошку. А моя замечательная теща (за девять лет ни одного инцидента, при том что я ой не подарок) как-то раз пришла домой и поделилась наблюдением: «А в пятиэтажке неподалеку на балконе целый курятник люди завели! Может, и нам на лоджии, а?..» Супруга, напрочь отрицавшая все «крестьянское» (фильм «Белое солнце пустыни» наотрез отказалась смотреть, поскольку с первых кадров поняла по внешнему виду товарища Сухова, что это кино «про крестьян»; «Калину красную» -- по тому же поводу) посчитала, что курица на лоджии – это чистой воды «крестьянство» и завопила, что «только через ее труп». Ну, на том и замяли. Однако вскоре я разгребал на лоджии всяческий хлам и обнаружил там натуральную птичью клетку. Ну, знаете же эти лоджии-балконы – да там вообще что угодно можно найти, вплоть до древнеегипетских мумий.
   Приходит домой супруга. Я ей сообщаю: видишь клетку, это Валентина Никитична принесла, курицу держать. Супруга надулась, помрачнела и повторила насчет ее, супругиного, трупа. И тут приходит с работы сама Валентина Никитична, веселая и довольная жизнью. И с порога говорит: «Лен, сходи на базар, купи курицу!». Она-то имела в виду курицу убиенную, для питания. Тело курицы. И очень удивилась, когда супруга вдруг, не говоря худого слова, стала рыдать. А рыдала она своеобразно – молча, только горькие слезы катились, очень круглые и очень крупные, каждая весом в килограмм. «Курицу! курицу!.. Я из дома уйду!..». Теща стоит совершенно изумленная. Короче, получил я, конечно, по башке, но отхохотался от души. Я вообще часто супругу обманывал: однажды рассказал ей, что морская свинка – это такая маленькая свинья, но только с ластами. Супруга глубокомысленно заметила, что чего только природа не создаст.
   Она не знала, что такое долото, стамеска, вихотка, верхонки и шпингалет (это были вещи, смутно понимаемые как «крестьянские», что-то эдакое явно из избы, сеней, подпола или амбара); представьте, насколько легко было ее обманывать! И это при том, что дама она исключительно неглупая. Просто со своими гусями в голове.
   К слову, в конце 80-х всякую еду купить было можно при наличии несколько больших денег, чем надо на посещение казенного гастронома. Имея деньги, можно было приобрести в т. н. «коопторге» даже знаменитый сыр «рокфор» с прожилками синеватой плесени (и не так уж дорого, рублей шесть за килограмм), не говоря уже о копченой колбасе и гусях-утках. Я зарабатывал тогда рублей триста – и в «коопторг» заглядывал довольно часто. Гуся предпочитал готовить в духовке, с яблоками. Хотя вообще-то жареный гусь мне не нравится. Равно как и вареный. Просто чисто из снобизма – все же ценят этого пресловутого гуся с яблокаи.
   Мне кажется, что в значительной степени та власть рухнула оттого, что гражданам было смертельно скучно совершать трудовые подвиги, смотреть постно-праведные рожи по телевизору и читать в «Правде» про «товарищей Русакова, Чебрикова и Капитонова» (ох и хари же у них были!). Ну не все упиралось в экономику – иначе на Кубе и в Северной Корее тоже давно бы все вверх тормашками подняли. Кроме хлеба, гражданам нужны зрелища, а про это власть напрочь не думала. Сплошные закрома Родины и залежи, бля, «черного золота». (Тогда много всяких «золот» было: белое (хлопок), зеленое (лес) и так далее, в том числе, между прочим, и «голубое золото» – газ. Но потом как-то из обихода ушло; осознали, какое это такое голубое золото и где его основные ресурсы; даже фильм «Голубой патруль» про рыбинспекторов нынче уже как-то практически не показывают – а был такой блокбастер!) И желание избавиться от смертельной «среднерусской тоски» многих толкнуло в стан недоброжелателей Советской власти. Лично меня, например. Там хоть что-то интересненькое было, причем ежедневно.
   А между прочим, власть не всегда лгала, и очень часто говорила нам святую истинную правду. Но мы по привычке не верили. А они бьются, пытаются донести Истину. Нам русским языком честно говорят: американцы в подавляющем большинстве тупые скоты. Не верим! Это советские тупые, погляди на любого члена Политбюро, а американцы – они крутые, очень умные, они говорят всегда «веско» и не торопясь: «Эй, крошка, дай мне двойной виски! Бобби, старина,  где твои шестизарядные?.. Встретимся в аду, шериф!» (А между прочим, крутой «двойной виски» – это сорок грамм, советскому человеку губы помочить; нам более-менее – десятерной, да желательно с повторами). Это подобострастное уважение к американцам очень хорошо отслеживается в тех советских фильмах, когда наши сдуру играли америкосов. Как в плохом фильме «Человек с бульвара Капуцинов», к примеру. Или, там, в «Мертвом сезоне». Или в трилогии про резидента. Плохие, хорошие, -- но советско-киношные «американцы» только теперь смотрятся смехотворно, а тогда пацанята стремились им подражать. Фильм «Мираж», например, по чейзовскому «Весь мир в кармане». После просмотра страстно хотелось, чтобы у нас по телевизору тоже была реклама (которая в самом фильме была, типа, призвана показать бездушность и аморальность капиталистического строя). Все мальчишки бегали с деревянными винтовками и орали: «Вы надолго запомните солдата двадцать третьего взвода!»      
   Нам честно говорили, что у них там джинсы носят бомжи. Мы, конечно, не верили: это как это, святые ДЖИНСЫ – и бомжи? Да они, вон, двести пятьдесят рублей стоят! Какие на хер бомжи? Клевещет, конечно, советская пропаганда. Им за это деньги платят.
   Еще была замечательная песня «Старый марш»», помните, там еще припев был вот такой:
   
   Пам-пара-папара-папа-па-ра-рам!
   Пам-пара-папара-пара-рам!

   И были прелестные строки:

   Ну-ка, в сторонку
   Шейки да битлы!
   Марш заиграйте
   Старый, забытый!
   
   Действительно, где теперь те битлы.
   А «шейки», если че, это не тоненькие шеи, а был танец такой незамысловатый, «шейк» назывался, от shake – «трясти, втряхивать». Пожилые граждане, действительно, от одного только упоминания об этой непристойной пляске просто встряхивались и тряслись. То ли дело гопак. Или трепак. Или краковяк.

                ***

   По большому счету, агитпроп и тогда не врал, когда говорил, что трудящиеся идут на демонстрации радостно и в едином порыве. Действительно же радостно шли: шарики и портреты выдают, одеваемся по-праздничному, до демонстрации рабочих в Чикаго в 1888 году нам глубоко пофигу, а бухло с собой принесем! А что, чем не теперешний День города? Разве что в менее теплое время устраивали и по столбам за призами лазить не давали. Я, кстати, все время дивился тогда: а как это руководители стоят себе часами на трибунах и только знай ручками помахивают. Холодно же. «Наверно, -- думал я, -- у них специальные пальто и шапки, с электрическим подогревом. Раз они самые хорошие люди в стране, то и одежда у них должна быть удивительная, техническая». Реально думал, что чем выше пост, тем лучше человек, считал, что Брежнев самый хороший человек в стране и самый добрый. «Я в классе самый скромный, поэтому я буду командиром!».
   Даже немного теперь обидно за того же «международного журналиста» Зорина, который стиснув зубы проживал в Америке и еженедельно рассказывал о ней горькую правду по телевизору. Правду ведь говорил, что дураки, что бездуховные, что гамбургеры дрянь (как они вообще пасти ухитряются так разевать, чтобы в них эта башня влезла?), что на своем идиотском (и никому больше на хрен не нужном, хотя биты у нас спросом пользуются) бейсболе и американском «футболе» свихнулись, и что кроме вышеперечисленного да еще бакенбардистого Элвиса (который абсолютному большинству русских глубоко фиолетово, как и весь рок’н’ролл – не рок, а именно что рок’н’ролл, в узком смысле) за душой ни-че-го не имеют, разве что жадность. И улыбки у них фальшивые, и кроме денег ничем не интересуются. Правду говорил Зорин. Но веры ему не было. «Ага, -- думали, -- ты тут, сука, конечно, порнографию обличаешь, говоришь, что скучно… а сам, поди, кажинный вечер смотришь, сколько влезет! Эх, Америка… там прям по телевизору голых баб показывают… постоянно!» Песня была с таким куплетом (правда, неофициальная):
               
                Америка, Америка, где пиво пьют,
                Америка, Америка, где баб ебут,
                Америка, Америка, страна залуп (?),
                Америку, Америку открыл Колумб.
      
                О, йес, йес, Сайгон (??), на горизонте штат Ризон (???)
   Вот такой вот замечательной страной рисовались Соединенные Штаты Америки советскому человеку.
   А всего и надо-то было Советской власти: дать самим поглядеть, что такое за американская культура. Ведь поглядели же, и довольно быстро все поняли. И не осталось никакого низкопоклонства перед Западом, а одно высокомерное презрение, «говно ваша музыка, и сами вы говно, скоро вашей Америке кирдык, мы вам устроим козью морду». Мы теперь точно знаем, в чем сила. А это и есть то, чего тщетно добивалась вся огромадная, но совсем уж бездарная машина советской пропаганды.

                ***

   О 90-х сейчас принято говорить однозначно: лихие. Ну да, лихие. Однако слово «лихой» несет в себе не только негативный оттенок, но в половине случаев и одобрительный: «Лихой казак растет!» И тогда, в самом-самом начале девяностых, огромная часть населения – особенно молодежь -- испытывала вовсе не страх, а предвестие чего-то нового, хорошего, не без лихости. «Вот… щас… это раньше ничего нам не давала проклятая Советская власть… а теперь ВСЕ ВОЗЬМУТ ДА И ДАДУТ! А че не дадут… ну дак сами возьмем». И очень ясно понималось: вот он какой… настоящий-то капитализм… с человеческим, сука, лицом! И, кстати, сильно хулить Б. Н. Ельцина половина населения принялась уже только в 1993 году, а до того, как полагается, было всенародное одобрение, и даже верные партайгеноссен Р. И. Хасбулатов и А. В. Руцкой были именно что геноссен. А Ельцин только и знай что удивлял: то на «москвиче» фестивалит, то с моста его негодяи в речку скинут, то в гастрономе что-то прикупит… в порядке живой очереди.
   И вообще населением владело очень даже ребяческое настроение: раз воспитателя выгнали, то теперь можно и нужно делать все ровно наоборот… позволено! Любой жульман, которому хватало ума завопить, что его прессуют коммунисты, автоматически становился борцом за права человека, «честным прогрессивным предпринимателем» и жертвой Системы. В Н-ске первой такой фигурой стал некто Альфред Шоленберг. В лютые морозы зимы 1991-го возле «горисполкома» (ныне «мэрии») стояли кучи бабок с лозунгами: «Свободу Шоленбергу!», «Руки прочь от Шоленберга!» и т. д., с неоднократным упоминанием нехорошей роли Партии. Какой такой Шоленберг, что за Шоленберг – этого до сих пор никто толком не знает. Известно, что он упер большую партию каких-то там мараловых пантов и намыливался переправить их за кордон, а ему помешали. Но его люди платили деньги пикетчикам и прочим правозащитникам, и было приличным Шоленбергу сочувствовать.
   Пострадавшим от Советов была реальная лафа, особенно если они умели горлопанить. В числе первых «демократически избранных» депутатов горсовета был один крендель, который раза три-четыре сидел за кражи и был избран именно как страдалец от коммунизма. Такие в ту пору делали на веках наколки: на одном веке «Раб», а на другом -- «КПСС». И вот с этим рабом КПСС вечно случались истории. То его хватали в номере гостиницы «Новосибирск» с какими-то сомнительными таблетками (впрочем, он в основном налегал на бухло, поскольку был хроническим алкоголиком). То как-то раз он запировал в кафе «Спутник» и познакомился с двумя молодыми людьми, которые не долго думая сняли с него на улице шапку, но были тут же пойманы случайным нарядом милиции. В отделении дознаватель поглядел на народного избранника и сказал, мол, сейчас вы невменяемый, приходите завтра. Назавтра тот пришел очень удачно похмеленный, и рандеву пришлось опять отложить. На следующий день депутат явился опять пьяный, вспомнил о жиганских понятиях и забрал заявление обратно, благо шапку вернули.            
   А что до митингов – так тогда вообще очень много было всяких этих бабок с лозунгами. Больше, чем сейчас. Причем они четко делились на две категории, примерно пятьдесят на пятьдесят. Половина были идейные нечесаные и не очень опрятные «демократки» в перевязанных ниточками и изолентой очках (у некоторых очков отсутствовала одна дужка, и ее заменяли петелькой из веревочки) и со своеобразным дьявольским огоньком в глазах. Шестидесятницы: «Возьмемся за руки, друзья, чтоб не пропасть поодиночке». Мы с супругой называли таких «оголтелыми» и еще -- «лыжи у печки стоят», поскольку они ужасно обожали мышиными голосками гнусить Визбора и Галича. А другая половина была – женщины крестьянского склада, добротные, утепленные, в валенках, платочках и теплых варежках. Первые бушевали чисто за идею, вторые блюли свой кровный интерес и складывали копеечку к копеечке. Это как раз тогда начиналось – платить пикетчикам. Сейчас рублей по триста – пятьсот платят, а где и по тысяче, а тогдашних цен не знаю. Зато знаю, что непроплаченных пикетов-митингов нет в природе…
   Время было митинговое, и краснобаи были очень даже на щите. Именно тогда возникла очередная новосибирская Совесть Эпохи – пострадавший от Советской власти ясноглазый Леша Мананников, который выступал едва ль не на каждом митинге, а ходил он тогда в белом солдатском тулупе, валенках и стремноватой кроличьей шапке с завязанными на затылке ушами. Ему сильно верили, и было моветоном отзываться о нем плохо. Такому человеку в «приличном» обществе могли и руки не подать. Даже гораздо позже, когда Мананников уже полностью употребил кредит народного доверия, и то мог приключиться такой, к примеру, случай. Журналист Сальников, умевший писать язвительно и умно, проехался по Мананникову и в конце статьи написал что-то вроде «ладно, хватит, а то возьмет еще Алексей Петрович, да поцелует! Братва может не понять…» Вслед за этим появляется в конторе некая демократическая молодая дама, причем даже симпатичная, что странно. И дрожащим голосом спрашивает, кто тут Сальников. Потом подходит, говорит явно заготовленный текст, мол, Алексей Петрович знает, кого ему целовать! И неумело отвешивает Сальникову оплеуху, а потом стремительно исчезает. Сальников сидит с выпученными глазами, ничего осознать не может. Я отхохотался и говорю, мол, Леха, я ничего не видел. Но тот по простодушию тут же сам поперся всем подряд сообщать, что ему за Мананникова пощечину влепили! Кстати, почему-то за Алексей Петровича вечно что-то дамочки воевали. Например, была передачка еженедельная на НТН-4, «Пресс-дуэль Ольги Лесневской», и сводилась дуэль к тому, что Лесневская жгла глаголом многочисленных недоброжелателей Мананникова, и это вызывало странное чувство. Че это на дуэль вместо себя даму почтенных лет-то выставлять? Она ж не Лара Крофт, в конце концов, не Тринити и не Никита, а вполне малосильная демократка. А если б дуэль на двуручных мечах была, как в старые добрые времена, когда обиженный имел право выставить за себя наемного или добровольного бойца? Так Лесневская сама по себе немногим больше такого меча весит. Представляю, как ее после каждого взмаха уносило бы…
   Сам Мананников предпочитал цивилизованные методы: не так уж много найдется журналистов, с которыми бы он не судился. Впрочем, выигрывал он редко и мало, на это при всем желании прожить трудно.
   В начале 90-х Мананников без труда, на одних выступленьях, попал в Верховный Совет, где и расчувствовал всю прелесть пребывания в гнезде народовластия. Потом-то все поменялось с точностью до наоборот, приязнь электората кончилась напрочь, но осталась неизбывная тоска по утраченному депутатскому счастью. Ну и, наверно, по-прежнему страстно хотелось радеть за счастье народное. И пришлось скакать по всем возможным партиям, изобретать оч-чень сомнительные слоганы типа «Слаще всяких пряников депутат Мананников»… да все без толку. Никуда больше не избрали, пришлось приникнуть к Горбачеву М. С., может, до сих пор там обретается.
   Действительно, начало 90-х было удивительным временем.
   Что характерно – в то время Мананников практически не таращил глаза. Это началось потом. Объясню, что имею в виду. Многие граждане, когда говорят неправду, бессознательно сильно выпучивают глаза, как бы пытаясь их выразительностью убедить визави в своей правдивости и истинности провозглашаемых  доктрин. Это непрофессионально, надо веки приопускать и говорить вполголоса, но даже многие лжецы-профи не в силах избавиться от этой пагубной привычки. Посмотрите-ка вон по телевизору, каждый третий в минуты острой дискуссии глаза таращит, как осьминог.

                ***

   В 1990-м году наконец состоялся качественный прорыв на газетном рынке: почти одновременно возникли две первые негосударственные новосибирские газеты.
   Первая называлась «Красный проспект».
   Сейчас затеять собственную газету – буквально раз плюнуть, никто и внимания не обратит.
   Многие это сдуру и делают.
   А тогда это было нечто невероятное, фантастическое, непредставимое: как это так? газета может быть только государственная, как грузовик (грузовиков частных тоже не было)! не может у нас в Стране Советов быть газетных акул, всевозможных рупертов мердоков и тедов тернеров. Однако таковой возник, и был это человек очень неординарный. Звали его (хотя почему «звали» – его и сейчас зовут) Андрей Мякишев, и до создания «КП» он трудился в «Вечерке». Его тамошних опусов я не читал («Вечерку» вообще никогда читать нельзя было), но уверен, что он принадлежал, так сказать, к молодому и прогрессивному крылу, поскольку ему там было скучно, а натура была весьма деятельной. Он был типичный генератор идей, и застать его чаще всего можно было в мечтательной позе, погруженным в раздумья: зрело что-то очередное. А может, и не зрело, но вид был внушительный – буквально «Мыслитель» роденовский. У меня в школьные годы тоже случилось подобное: тащим с приятелем маленькую стограммовую сувенирную бутылочку коньяку, джентльмены думают, где распить. Надо же попробовать, что это за коньяк такой, за что его хвалят. Тут видим – географичка идет, дама довольно злобная, указкой питомцу-ученику по голове дать святое дело. Прививала любовь к географии методом физического насилия. Мы понимаем, что палимся не по-детски – и что есть мочи бежим оттуда, а в голове единственное: поняла она, что это за бутылочка такая у нас была? Ну, употребили коньячок – да не как попало, а как типичные эсквайры и олдермены, закусывая шоколадом; мы политес знаем! Потом маманя сообщает: вот, встретила географичку, она говорит, видела тебя. С бутылочкой. Я холодею, а маманя продолжает: что, действительно опыты какие-то делали? Географичка так сказала, мол, наверно, Егор опыты побежал делать. Фу-у, отлегло… да, отвечаю, опыты, конечно опыты. Химико-биологические! Вот так репутация может порой исказить действительность в вашу пользу.
   Мы познакомились с Мякишевым летом 90-го, сидя за ведром пива у знакомого представителя тогдашней золотой молодежи. Мякишев сообщил, что вскоре собирается создать собственную газету. Это было настолько невероятно, что я просто захохотал, как очень удачной шутке. А потом заявил, что написал бы для его газеты материал под названием, скажем, «Железный оскал рэкета». Тогда захохотал уже Мякишев. А к осени 90-го он обосновал редакцию (в подвале на углу Советской и Гоголя) и выпустил первый номер «Красного проспекта».
   К слову, о ведре пива. Тогда же пиво в основном брали в ларьках на разлив. И иной раз бывало и так – пользовались ведром, когда канистры под рукой не было. А бывало порой и покруче. Так, я знаю одного товарища, который хаживал за пивком: а) с круглым аквариумом – нести его было неудобно, так он надевал его на голову, а уж полный пер как придется; б) со стиральной машиной, привязанной к саночкам. Так что ведро это так, семечки…
   Однажды мой двоюродный братец-первокурсник был вынужден идти вместо матери на родительское собрание к своему родному брату – мать была занята на работе. Перед собранием мы попили пивка, и он говорит: а пошли со мной на собрание, че ты скучать тут в одиночку будешь? А потом еще пивка. Ну и пошли совместно.
   На собрании молоденькая стервозная училка хулила учениц за употребление косметики, учеников – за хулиганские поступки и так далее. А братец Серега, напротив, выступал с позиций прогрессивных, отстаивал права школьников. В конце концов он училку сильно достал. Она спрашивает: а вы, собственно, кто такой? Он говорит: а я брат Виталия Кузнецова! Ах, Кузнецо-ова! Вот, кстати, про Виталия вашего. Идет 23 февраля наша завуч, и что она видит? Ваш Виталий с дружками тащит ведро пива! И они с этим ведром от нее убежали!
   Серега не теряется и говорит проникновенно и задушевно: «Двадцать третье февраля – это не его праздник. И даже не мой, потому что я в армии не служил. Я в инстуте учусь. Но вот нас там девчонки поздравили… выпили мы коньячку… потом водочки… и вот прихожу я домой и говорю: Виталь, на ведро, сбегай за пивом! Так что это он не себе покупал, а по моей просьбе!» Я уткнулся в парту рожей, тихонько всхлипываю, сдерживаю себя, но не получается. Училка говорит с явным неудовольствием: а это кто еще такой? Серега гордо говорит: а это еще один брат! Я вообще чуть на пол не свалился. Тут встает один мущина с характерным лицом и говорит следующее: «Я – алкаш. Но я своего сына с ведром за пивом не посылаю!» Короче, помаленьку все, кроме училки, начинают сильно веселиться. И, как ни странно, испытывают симпатию как к Сереге, так и ко мне.

                ***
 
   Газета «Красный проспект» замышлялась как некое светски-респектабельное издание, то есть то, чего в Н-ске не было в принципе. А редакция являла собой нечто достаточно своеобразное. Собственно редакцией она была где-то наполовину. А на другую половину представляла собою некий пестрый модный клуб для всевозможной золотой молодежи. Бывать там было престижно, и кого только там не клубилось: карточные игроки, гламурные (по тем временам – еще и термина такого не было) девицы в т. н. «лосинах», спортсмены, спекулянты, непризнанные поэты и художники, мажоры, жулики, эзотерики, бандиты, молодые чиновники, радикалы от крайне левых до крайне правых, новоявленные казаки, монархисты, сумасшедшие, полусумасшедшие, дельцы, очень умные и очень глупые люди. Какие-то невнятные фотографы с фотоаппаратами «Смена-8М» и «Чайка-2». Фотографии они делали сами, на дому, потому что фотосалонов тогда и в помине не имелось. Много ошивалось вокруг представителей так называемого «Демократического Союза» – организации странной, где было всякого жита по лопате, но некоторое время модной – демсоюзовцы выпускали едва ли не на гектографе собственный бюллетень, со страниц которого плевались ядом на коммунистов в целом и на любое начальство в частности. В этом бюллетене лепили всякое лыко в строку – от сталинских похождений до расходования больничных денег на бездарный групповой портрет работников той больницы. Злоба была настолько беззаветной, что это производило замечательный комический эффект. Мы ржали порой до посинения. 
   Был там и один человек с предельно благообразной внешностью – хорошая загорелая лысина, толстое добродушное лицо и окладистая ухоженная борода. Он был респектабелен и фешенебелен. Потом я узнал, что у него есть своеобразное хобби: бывая на всяких презентациях, он обязательно крал там блюдечки, ножи, ложечки-вилочки. Поэтому посуда у него дома отличалась завидной эклектичностью. Впрочем, он не исключение: я знаком с одной дамой – редактором предельно респектабельного издания. Честная и порядочная по жизни, она все-таки периодически крадет в магазинах книжки, получая от этого свой адреналин. Кстати, книжки не про зловещих мертвецов, и не три тома «Мойдодыра», а вполне умные, очень даже не для всех! Самый простенький вариант – Набоков. Или, там, дань моде -- распущенный Фредерик Бегбедер. Другая дама щекочет себе нервы, занимаясь сексом в людных местах или на заднем сиденье такси – во время стремительного движения. А че, все мы люди, все человеки, порой не без странностей. 
   Была в «КП» постоянными гостями и пара прикольных ребят, которые называли себя «концессионерами». Сперва они мотались в Польшу, продавали всяческие приборы ночного видения, подзорные трубы и бинокли. Один из них абсолютно любой разговор поворачивал «на это». Сидим как-то, он вертит в руках подзорную трубу, а я говорю: а че вы там, в Польше, делаете в свободное-то время? Тот словами не ответил, а просто пристроил трубу между ляжек и медленно раздвинул ее до предельной длины, а потом опять сдвинул. Вот, дескать, че мы в Польше делаем в свободное время.
   Затем они как-то плотно осели в Риме, и ежели кто ехал в ту сторону, то останавливался у них. Как-то раз их попросили встретить одного авторитетного пацана. «Он только что откинулся, -- объяснили концессионерам, -- и братва решила ему устроить римский отдых. Вы уж там покажите ему, что к чему». Приезжает этот парень, как положено, в спортивном костюме, сам весь демократичный и простой. Концессионеры объясняют: это все понятно, настоящему пацану положено в спортивном костюме ходить, но здесь все по-другому, не поймут европейцы эти… они вообще туповатые и со вкусом у них большие проблемы. Тот миролюбиво говорит: какой вопрос, ведите в магазин, объясните, что купить. Покупают гавайку, шорты, сандалии, то-се. Тот растопыривает руки, с изумлением оглядывает себя. Концессионеры смотрят – нет, что-то не то, -- и руки, и ноги сплошь в наколках, из-под шорт и коротких рукавов гавайки вся эта красота соблазнительно выглядывает. «Ладно, -- говорят, -- пока надевай свой костюм обратно, а это как-то не канает!» – «Правильно, -- соглашается гость, -- а то я… чё пионер какой-то!»
   При том, что тогда спортивный костюм у нас действительно был показателем респектабельности и влияния, отличная одежда для походов в театр или на банкет (причем абсолютно нормальным было к нему надевать обычные туфли, лучше всего «Саламандру», и желательно с белыми носочками), – мы же еще и потешались над китайцами, которые обожали зажигать в советских военных и военно-морских шинелях, у них это был немереный шик. Причем в солдатских шинелишках ходили китайцы так себе, а авторитетные предпочитали офицерские, шерстяные. Смотрелось это здорово: идет по улице стайка, все в шинелях разного рода войск, среди них молодая женщина в черной шинели кавторанга… И все при этом без шапок.

                ***

   Профессиональных журналистов (т. е. с журналистским образованием) в «Красном проспекте», кажется, не было вовсе. И это было замечательно. Ибо советская журналистика была продуктом безнадежно мертвым, и обучение ее зомбистским приемам ни к чему хорошему привести не могло. К слову, на журналиста вообще нельзя выучить, как и на писателя, обучение только портит. Примеров тьма, взять, к примеру, известного в журналистских кругах Костю Кантерова или иных выпускников томского журфака… Или дано, или не дано, а третьего не дано. Ежели есть искра божья, врожденное любопытство и жадность к жизни во всех ее проявлениях, то, конечно, надо натаскиваться на практике и помаленьку становиться новым Гиляровским (который тоже факульетов журналистики не кончал). На такой случай в Н-ске есть нормальные газеты «Рост» и «Студенческий город», которые дали уже довольно много юных журналистов сносного уровня. А если божьенй искры нет (как у большинства журналистов), то грустить тоже не надо: туповатость, умеренность и аккуратность обязательно дадут свои плоды, и через сколько-то лет быть тебе или редактором, или коммерческим директором, – талантливые-то редко становятся редакторами, они какие-то ненадежные. То башню сорвет, то в другое издание переманят. Но вот учиться бесполезно – разве что ради «корочки». Тем более что существует любопытный парадокс: журналистике учат либо – в лучшем случае – сильно замшелые зубры, по образцам 50-х годов, обучают написанию статей «Крепить узы интернационализма» и «В едином строю», либо же -- в основном -- обучают граждане вообще никому не известные, даже самым общительным из практикующих журналистов, совершенно левые, но чрезвычайно шустрые. Непонятно, откуда они возникли, что написали и какое отношение имеют к журналистике. И чему уж они могут научить – бог ведает. Что ничему хорошему, это точно.
   Был у меня один знакомый, который не умел читать, но стеснялся этого и пытался скрыть. И вот стоим как-то у подъезда, подходит бабка и говорит ему: внучок, у меня глаза старые, что вот тут, в объявлении, написано? Мы, конечно, с улыбочками поглядываем. А он спокойно отвечает: «А, бабка, ниче хорошего!». Время по часам он определять также не умел (и тоже этого стеснялся), но часы для понтов носил. Мы, конечно, невинно интересовались – скока там натикало?.. Он в ответ совал часы под нос – мол, на, сам погляди! А как-то раз мы компанией от нечего делать пошли в кино, показывали там, кажется, черно-белый советский фильм «Финист – ясный сокол». Сидим, зеваем, смотрим. А там в это время показывают медведя. О спецэффектах, понятно, речи не идет, как получилось, так и смастерили этого медведя, принимайте результат по умолчанию. Так вот, тот безграмотный знакомый молчать не стал, разоблачительно завопил на весь зал: «А медведь-то – искусственный! Искусственный медведь-то!». И мы чуть со стыда не сгорели – мало ли, подумают еще, что он с нами. Еле погасили этот его правдоискательский порыв.  Вот и эти спецы примерно как тот знакомый – не то чтобы читать не умеют, конечно, но все же нужными познаниями не обладают, а понтов все-таки выше крыши.
   Известно одно – что имеющие журналистские дипломы это в основном люди для хорошей журналистики конченные. Они заучили, к примеру, что такое очерк, и четко знают границы этого понятия. И не допустят выхода за рамочки. А получится в итоге дрянь. Зато необученный может про теорию ничего не знать, как д’Артаньян про теорию фехтования, беззаботно смешивать и очерк, и аналитику, и даже репортаж в одной статье, и, как ни странно, вдруг берет да и получается что-то такое замечательное, заманчивый такой фьюжн.
   Должен сказать: в Новосибирске есть частная школа журналистики, которую ведет известный всем Федор Григорьев. Ну так вот это, пожалуй, есть исключение – он действительно учит как надо. Особой его фишкой считают обучение умению работать с телефоном. А что? Между прочим, святая истинная правда то, что 99% любой нужной информации, вплоть до сверхсекретной, легко можно узнать просто по телефону; надо просто знать, как это сделать. А сделать это не так уж и трудно. Вот Федор и учит. Ну, разумеется, не только этому.

                ***
 
   А новосибирской журналистике в то время в основном людей поставляли пед (эти больше по лирике, политике и репортажам) да НГТУ (эти были деловитые, как-то все в основном по бизнесу, экономике да рекламе). Изредка попадались люди после универа, они и были какие-то универсальные. Некоторые попадали в журналистику прямо со школьной скамьи – набирались смелости да и приходили, просили дать попробовать. И, кстати, потом становились людьми вполне заметными, востребованными, хотя порой и продажными.
   Однако попытки вырастить патентованных обученных журналистов никогда не прекращались. В частности, был и такой случай. «Красный проспект» был моден, гремел (первая частная газета!), и на торжественный прием к Мякишеву привели целую делегацию каких-то юных корреспондентов. А мякишевский кабинет был устроен таким образом, что сам он сидел за громадным столом, а прямо за спиной у него был большой встроенный шкаф во всю стену, со множеством дверок. На столе стояла масса какой-то аппаратуры, включая устрашающий телефонный аппарат, каких я никогда больше и не видывал: он был какой-то пирамидально-трехэтажный, причем сам телефон был на третьем этаже, а два нижних занимали какие-то загадочные клавиши и кнопочки. Может, этот телефон предназначался для проведения селекторных совещаний. Словом, сильная вещь. Аппарат не работал, но впечатление производил жуткое, человек сразу впадал в робость. Хотя сам-то Мякишев был человеком милейшим, добродушнейшим и порой чудаковатым. Так, одна знакомая рассказывала, что пришла раз к нему по делу. Он встретил ее сидя за этим самым столом и произвел самое благоприятное впечатление: сидит себе добродушный человек в хорошем черном пиджаке, с бородкой а ля Николай Второй (он вечно то отращивал эту бородку, то сбривал), очень отзывчивый и понимающий. Поговорили, пришли к соглашению, и Мякишев поднялся проводить знакомую до дверей. Тут она с изумлением обнаружила, что в пару к черному пиджаку и галстуку он одет в приличные белые шорты…
   Меня Мякишев научил делать т. н. «пиццу». Берется пачка раскисших (именно раскисших, не замороженных!) советских пельменей, продукта очень на любителя. Раскатывается скалкой в один лист толщиной примерно в сантиметр. Да и запекается на противне в духовке. И – вкусно получается! Мне этот рецепт потом, уже в 2001-м, весьма пригодился на Севере: порой мы там разгружали вагоны с продуктами, привезенными из Новосибирска. Иной раз при разгрузке к рукам невзначай прилипало несколько пакетов с пельменями – которые за дорогу как раз подраскисли, слиплись в один большой комок и к варке в виде отдельных пельменей были непригодны. Вот я и научил дружков, как с этой массой обходиться – получались удивительно вкусные жареные штуки, за милую душу шли и в качестве отдельного блюда, и в качестве горячей закуски.
   И вот к нему привели этих юных трепетных корреспондентов, и они уселись напротив Мякишева, на диванчике. «Я сказал бы, мои юные друзья, -- начал Мякишев, -- что «Красный проспект» это не просто газета. Это – образ жизни!..» Тут он сцепил пальцы на затылке и стал раскачиваться на стуле. Качнувшись, случайно задел дверцу шкафчика сзади, и та стала потихоньку приоткрываться. Но сам он этого не заметил. А раскачиваться перестал, так что дверца открывалась для него незаметно. Зато корреспондентам пришлось делить внимание надвое: внимать речи и следить за дверцей.
   Есть такой эффект: пускай актеры гениально играют на сцене, но ежели туда забежит кошка или залетит бабочка, то внимание публики будет отвлечено именно на них. Однажды такая неожиданность даже подпортила концерт одного великого тенора, уровнем где-то как Паваротти или Доминго. Он стоит себе на сцене Ла Скала, самозабвенно поет трагическую арию. А в это время откуда-то прямо с высоченного потолка начинает медленно и зигзагообразно падать, фить-фить, белое перышко. И в свете прожекторов это перышко очень хорошо заметно публике, а самому маэстро его не видно. И вот он с чувством заливается, выводит рулады, вокализы и фиоритуры, а перышко не спеша планирует. И любители бельканто за ним очень жадно наблюдают. В конце концов великий певец берет очень высокую ноту и делает вдох для следующей трели. И как раз вдыхает всем своим горлом это перышко. И публика, прошу заметить, очень довольна – ее ожидания сбылись по полной программе. Один певец только недоволен, и даже если у него было чувство юмора, то в тот миг оно ему напрочь отказало.
   Мякишев говорил, что не намерен останавливаться на одном лишь Новосибирске. «Вскоре мы выйдем на регион, -- сладко мечтал он вслух, -- затем на всесоюзный уровень… а там, глядишь, и на международный…» А пионеры знай глядят на дверцу. Далее он объяснил, какими качествами должен обладать человек, чтобы работать в такой замечательной газете. Дверца мало-помалу открылась полностью. Оказалось, что шкафчик был использован рационально, на полную. КПД, так сказать, составлял почти сто процентов. Внизу плечом к плечу плотно стояли пустые бутылки из-под портвейна. Сверху они были аккуратно перекрыты несколькими плоскими банками из-под кильки в томате. На этом перекрытии стоял второй этаж бутылок. А уже его венчала чья-то испачканная белая рубашка и аккуратно свисающие зеленые носочки. «Как я уже и говорил, мои юные друзья, -- торжественно закончил Мякишев, который ничего не подозревал, – «Красный проспект» это не просто газета, это – образ жизни!» Юные корреспонденты покидали кабинет в благоговейном молчании. Они поняли, что это действительно не просто газета.   

                ***

   Тогда в редакциях – сейчас в это почти невозможно поверить – не было компьютеров. Были пишущие машинки, причем котировались больше электрические, «Ятрань», потом в особо модных конторах возникли «Olivetti». Я как-то раз едва не стал счастливым обладателем пишмашинки гэдээровского производства, кажется, «Эрика» называлась. Помешала роковая случайность. Один крендель был мне должен – и рассчитался как раз этой машинкой. И вот зимним вечером тащу я ее, тяжеленькую, на плече домой. А около подъезда стоит мужик, курит. Окликает: «Чего несешь?» А потом подходит и пытается эту машинку отобрать. Я ставлю ее в сугроб – и начинается хорошая потасовка. Подъезжает милиция, нас растаскивает, а мужик надрывается: «Чего вы меня хватаете! Вон кого вязать надо! Смотрите, что он несет!» Менты спрашивают, мол, ну и что же он такое несет? «Да кассу же, кассу! Из магазина «Зрение»!» И выясняется, что мужик тот поссорился с женою, принял с горя стакан водки и выскочил от нервов покурить. И тут глядь – идет вороватой походкой какой-то мутный перец, тянет на загорбке что-то с клавишами… кассу, понятно. Вот он и встрял за народное добро. Я-то отделался шишками на макушке… а у него фишки под глазами были каждая размером со сливу. Черные! А машинка та осталась в милиции. На следующий день прихожу – на ней уже опера весело отстукивают одним пальцем. «Моя», -- говорю. А мне ласково отвечают, что, мол, приноси документы – и смело забирай. Ну, короче, вы поняли, стала моя машинка достоянием республики.
   Вообще, в 1990 году компьютер с частотой в 286 герц, который сегодня никто и припомнить не сможет (прошла цепочка, причем чем дальше, тем скорее менялись звенья: 286-й – 386 -- 486-й – «пентиум» – «пентиум второй» -- «селерон» и так далее), работающий даже не в ворде, а в лексиконе или, не к ночи будь помянут, нортоне, был атрибутом, символизирующим немереное богатство и респектабельность владельца. Их в Новосибирске, может, штук пять было. А может, и не было. На таких ЭВМ можно было играть в электронный теннис – захватывающая, я вам скажу, игрушка. Во всяком случае, в «КП» сидела в качестве машинистки модная девица, которой эта пишмашинка была ваще не надо, а надо было блистать в столь модном месте. Но она все же честно перепечатывала то, что мы диктовали, и потом чудесным образом эти тексты возникали в виде отпечатанных газетных полос.
   К «КП» как магнитом притянуло молодых, честолюбивых, активных и небесталанных граждан, которые восхотели быть журналистами новой прессы. Это сейчас номера «КП» вызывают добрую улыбку, но тогда они шли на ура, раскупались и читались весьма хорошо. Все же наивные были ужасно – и журналисты, и читатели. Туда прибилось очень много тех граждан, которые в скором будущем сделали себе имена как в новой журналистике, так и в бизнесе, и в производстве, и в иных областях. Нынешний директор издательства «Советская Сибирь» Вячеслав Корягин был в «Красном проспекте» экономическим обозревателем. Редактор веб-сайта «Известий» Наталья Лосева, в девичестве Квакушонок, тоже начинала в «КП» и порой поражала отвагой – так, однажды она соответственно принарядилась и посидела несколько часов возле единственной тогда новосибирской церкви в качестве нищенки. Кстати, неплохо заработала – тогда нищих было меньше, чем сейчас, и им если подавали, то уж подавали. Репортер криминальной хроники Юрий Гумиров, человек непоседливый, талантливый, но абсолютно безграмотный (он писал «пенджак»), ужасный бабник, уехал из Новосибирска, а потом оказался актером, с успехом играющим в сериалах роли второго плана. И так далее. По-моему, нет ни одного человека, который работал бы в «Красном проспекте» и потом не составил бы себе или имени, или состояния, или того и другого.
   Кстати, о Гумирове. Он был романтик -- постоянно читал всевозможных Чейзов, Россов Макдональдов, Рексов Стаутов и так далее. В  то время советская литература уже не канала, а новой российской еще толком не было, ни тебе Марининой, ни Донцовой, ни Акунина. Кризис был высокого жанра. Зато американские детективы катили на «ура», все лотки были забиты. И Гумиров называл их «дюдиками» и вовсю подражал этим американским героям. Спокойно, без содрогания, мог называть девок «крошка», «малышка», «милашка» и так далее. Старательно изображал из себя великолепного Американского Репортера, разве что сигар не курил. Иногда пописывал под псевдонимом «Фандор» – был такой мужественный журналист в саге о Фантомасе. Словом «контора» вместо «редакция» он просто упивался, потому что в американских романах все репортеры и частные детективы завсегда сидели именно в «конторах». Ни одной юбки он не пропускал из принципа, но было у него золотое правило: где бы он ни ночевал и в каком бы состоянии ни находился, ранним утром он обязательно пилил за тридевять земель в Академгородок, по месту жительства. Чтобы забрать там детское питание для ребенка (была какая-то такая форма социальной благотворительности – детское питание какое-то выдавали по месту прописки). Супруге он отчитывался о всевозможных засадах, редакционных заданиях и т. д. Мало ли у репортера поводов не ночевать дома. Однако спалился он совершенно непредсказуемым образом, благодаря именно излюбленной американской литературе. Как-то раз приезжает себе домой, причем в абсолютно нормальное время, -- и тут темпераментная симпатичная супруга, которая держит в руках раскрытый на середине толстенький журнал «Знамя», подходит к нему и плашмя бьет этим журналом по голове (она держала его за две половинки, а ударила самой серединкой), так что он разрывается надвое. А потом объясняет в доступных выражениях. В журнале печатался роман писателя Артура Хейли «Вечерние новости». И там, между прочим, про какого-то перца было написано, что он, как и ЛЮБОЙ журналист, крутил бесконечные романы. Вот правда-то откуда всплыла. Ну, Гумиров, конечно, супругу убедил, что это имеются в виду АМЕРИКАНСКИЕ журналисты, у них своя специфика, чисто капиталистическая свобода нравов, порой граничащая с распущенностью… но осадок остался.
   Ох уж эти темпераментные супруги. Один мой приятель такую же имел. Как-то раз приходит датый, супругина бабушка сердобольно накладывает ему миску горячих пельменей со сметаною. Так супруга тихонько подкралась сзади и эту полную миску надела ему на голову, да еще повертела туда-сюда, растерла пельмени. А еще интеллигентная девушка, художница, эх! Живописный вид, надо полагать, был тогда у приятеля. Бытовая сценка с пельменями. Была такая картина у Ван Гога -- «Едоки картофеля». Ну дак тут можно было бы написать с натуры монументальное полотно «Едок пельменей». Эти, знаете, живописные потеки, эти несколько вытаращенные в немой боли глаза… И вот он, считай, – аукцион «Sotheby's».
   А Гумиров – да, был романтик. Парень он был здоровенный, под сотку, но драться не умел, добродушный был. Но ему, в частности, настолько хотелось слыть «бойцом», что он, получив синяк, не прятал его, как любой другой, а, наоборот, носил с гордостью, напоказ, жалел, если синяк проходил слишком быстро. Чем меня сильно умилял. Впрочем, хоть и не умел он биться, но никогда не трусил. Мы и с целым коллективом подводников как-то раз сражались втроем, и в иные переделки порой попадали, и всегда он себя проявлял достойно. Как-то раз захожу я в бар Дома журналистов. А там в то время работала одна красивая глупая девка с большими ушами, Маша звали. Я поздоровался и отпустил какую-то шуточку, вполне обычную, не зашкаливающую. Тут Маша чего-то вдруг делает оскорбленный вид и жалуется на меня трем здоровым парням, которые сидели рядом. Те, конечно, джентельмены, мол, щас мы его накажем! Выходим на улицу, я прислоняюсь спиной к большому дереву, вытаскиваю из рукава полную бутылку портвейна, разбиваю ее об асфальт (а жалко-то было! на занятые деньги покупал!), держу эту «розочку», говорю «Ну, поехали, ****и!» и, в общем, осознаю, что конкретно сейчас ничего хорошего меня не ждет. Те, однако, что-то мнутся. И тут, как в кино, очень вовремя приходит на помощь красная конница: подъезжает телевизионный «рафик», оттуда выскакивает Гумиров с очень сильным оператором (Гумиров к тому времени уже на ТВ работал), подбегают и спрашивают, мол, ребятки, какие проблемы?.. Ребятки сваливают, а я потом спрашиваю у Маши: какого хрена?.. И она очень непосредственно и честно отвечает: а знаешь как я люблю, когда за меня дерутся! Да чтобы с кровью, с прыжками, с воплями! Вот какие кровожадные барменши работали порой в ресторане Дома журналистов.    
   Гумиров был здоровый, очень любил покушать, и когда был голоден, то аж чуть не плакал. Выражение лица у него точно было плаксивое. И тогда он делал некую, по его словам, «тюрю»: крошил в воду хлеб и разную херню и все это жадно поглощал.
   В числе других в «Красном проспекте» подвизался очень талантливый журналист Ринат Гарифзянов. В качестве «славного парня» он не катил – своеобразный был персонаж, единоличник и очень себе на уме, -- но журналист был от бога. Он успел поместить в «КП» несколько чудных репортажей (в частности, о новосибирской певице Диане, которая потом плотно потерялась, а после всплыла в Москве под другим именем и в качестве солистки группы «Рефлексия»). Один из них был о Жанне Агузаровой, содержал первые правдивые сведения об этой уникальной девочке (она тогда еще не сошла с ума, но уже отличалась завидной оригинальностью – например, соскоблила в паспорте собственное имя и вписала туда имя – то ли «Илона», то ли «Ивонна», а представлялась везде дочерью венгерского дипломата) и назывался «Звезда, которая обжигает». Впрочем, Гарифзянову в «КП» было тесновато, и в нем были безусловные задатки не только журналиста, но и бизнесмена. Довольно скоро он стал выпускать свою собственную желтую газету, которая называлась «Блиц». Это было сознательное подражание немецкому таблоиду «Бильд», даже шрифт заголовка был похож. Этот «Блиц» делался оптимальнейшим образом. Скуповатый и расчетливый Гарифзянов мастерил его в одиночку, не тратясь на корреспондентов, бухгалтерию и прочее. А налоги тогда были вообще понятием отвлеченным, из западной жизни. Из интернета и разных изданий он настригал новостюшек, переписывал их своим языком (а у него получалось, как правило, смешнее, интереснее и без пошлятины), приляпывал фото – и выдавал очередной номер. Кстати сказать, «Блиц» был еще и первой новосибирской цветной газетой, хотя цветная печать стоила много дороже черно-белой и стала среди н-ских СМИ массовой только лет двенадцать спустя. Махом завоевав новосибирский рынок, Гарифзянов заточился с соседними городами и стал переправлять туда тиражи -- попросту, через проводников в поездах. Перетаскивать эти громадные мешки-матрасовки с пачками газет помогал ему за четвертак все тот же замечательный Гумиров (Мякишев, посмеиваясь, звал его «Гумир советской молодежи»). Денег у Гарифзянова стало море, и потом он, говорят, перебрался в Москву. А «Блиц» ни с того ни с сего перестал выпускать. Хотя, может, и зря: качество было отличное, цена приемлемая, газеты разлетались, как горячие пирожки, и, может быть, такое издание и сейчас пользовалось бы спросом.

                ***
 
   При всех своих достоинствах «КП» все же был достаточно раздолбайской конторой. Мякишев достаточно скоро стал одержим следующими идеями: стал делать журнальчик «Ревю». Там была такая история. В «Огоньке» появилась фотография-иллюстрация к какому-то материалу про бандитов. Милиция жестко вяжет какого-то клоуна – ну точь-в-точь копия тогдашнего телекумира Любимова, такая же умная физиономия. И что Мякишев? Ничтоже сумняшеся помещает в этом своем «Ревю» эту фотку и сообщение: в Москве был задержан за бандитизм известный телеведущий Александр Любимов… Потом Мякишева унесло владеть магазином одежды «Джованни», потом каким-то магазином «Три медведя»… А «Красный проспект» существовал как-то ни шатко, ни валко. То деньги были, то их не было, и потому газета могла когда выйти, а когда и нет… Хотя время было золотое – кредиты, в том числе и беспроцентные, можно было хватать налево-направо. Чем, кстати, очень ловко воспользовался один новосибирский «медиа-магнат» (наши хозяева СМИ, в основном не шибко крупных, обожают, когда их зовут медиа-магнатами, и очень не любят, когда их относят к «малому бизнесу», поэтому почему бы не сделать человеку приятное, обозначив его именно так). Этот достойный человек в то время располагал единственно корочками внештатника одной московской газеты, но ухитрился под них набрать кредитов и с умом ими распорядиться. Да, в то время для гешефтов можно было иметь только надутые щеки да журналистские корочки – как таковых, нынешних банкиров с их всем известной доверчивостью и альтруизмом еще не было, а банкиры советские по-любому не свои деньги раздавали. Им дали директиву способствовать «развитию кооперативного движения и частного предпринимательства» – они и способствовали в меру возможностей. Живи в те времена О. Бендер – он таких денег мог бы нахватать на проведение «Дня жаворонка»…
   А «КП» все-таки существовал. Но, хотя там обреталось много талантливых людей, о таком понятии, как «команда «Красного проспекта», говорить все же не приходится. Может быть, это мое субъективное мнение, но родимым домом ни для кого редакция не стала; а это, по-моему, одно из очень важных условий для действительно сильного издания. Нужны два фактора: чтобы контора была для сотрудников домом родным и чтобы цвели там махровым цветом служебные романы. Объясню почему. Половина или больше журналистов люди ленивые, для них журналистика это все-таки повинность, а не кайф, надо тащиться куда-то, че-то делать… скорей бы конец рабочего дня и вообще отпуск. А если контора родимый дом (то есть туда можно зайти хоть днем, хоть ночью, в крайнем случае и ночевать остаться), да там еще имеется как минимум один любимый человек… тогда все меняется. Глядишь, и даже самый ленивый в конторе проводит дни и ночи, на что-то да пригождается, хотя бы ради благосклонного взгляда возлюбленной. Ведь ленивый вовсе не значит «бездарный» (Пушкин тоже, говорят, трудоголиком не являлся, особенно когда проявлял себя на ниве журналистики, как-то все больше по вдохновению), порой как раз самые тупые журналисты оказываются самыми трудолюбивыми… черт бы их побрал. Не зря же сказано, что трудно не пожелать дураку быть молчаливым, а негодяю – ленивым.
   А в «Красный проспект» с удовольствием приходили, сколько-то тусовались, обменивались сплетнями – но в основном надолго не задерживались, топали себе дальше по своим делам. Момент некоего единения был, пожалуй , в дни путча 1991 года.
   До того было просто «тревожно»: демократическую общественность пугали какими-то коммунистическими чудовищами с фамилиями, помнится, Полозков и Гидаспов; где вы теперь, кто вам целует пальцы?.. Ну а потом объявились эти деятели, ГКЧП. Сначала самые демократические из журналистов слегка струхнули, и контора напоминала логово белогвардейцев перед разгромом, как это изображалось в советских фильмах. На столах и на полу валялись пустые бутылки, небритые ребята в расстегнутых белых рубахах мрачно пели песню про черного ворона – разве что под мышками, как беляки, не почесывали -- и с минуты на минуту ожидали визита КГБ. У них определенно была некоторая мания величия. Потом начался период лихорадочного оживления: все с важным видом носились от телефона к телефону, «связывались» с Москвой и с Питером и ежеминутно доносили свежие новости. На которые, впрочем, разгильдяйская половина журналистов реагировала цинично. Влетает некто всклокоченный, кричит трагически: «Собчака арестовали!» А ему трагическим же баритоном и отвечает один из «концессионеров»: «Лучше бы меня арестовали!». Потом ночная прогулка по городу с распеванием песни «Вот! Новый переворот!» Еще позже были какие-то героически-идиотские варианты. Сидим ночью, какой-то тип сообщает: по Фрунзе идет колонна военной техники! Надо же – побежали туда, непонятно зачем. Типа, встать на пути танков. И встали бы, кстати, – щас знакомые только бошками крутили бы: из-за такой херни парни погибли… идиоты так уж идиоты. Никакой техники там, кстати, не оказалось. Но ее все поджидали. Уже в последний день путча, после митинга на площади Ленина, толпа с шутками-прибаутками расходилась по домам, и тут на перекрестке Красного проспекта и Гоголя обнаружили военного регулировщика – абсолютного дурака с тонкой шеей и очень большими загорелыми ушами, они как-то даже из-под белой каски торчали. Окружили – мол, чего ожидать, что, техника пойдет? а танки будут? а БТРы?.. Тот дурак дураком, ниче не знаю, говорит, поставили, вот и стою! Тут пробивается к нему крайне деловитая Квакушонок с диктофоном: господин регулировщик… ваши прогнозы… Тогда самые модные стали всех называть «господами». Один человек, помню, по телефону важно говорил: «Позовите господина Пыкина!». Я хохотал и говорил, что не может быть «господина» с фамилией Пыкин. Но тот так ничего и не понял.
   А господин регулировщик, повторяю, полный даун, че-то бубнит в смысле сказали стоять, вот и стою. Ну, фигня, мы вернулись в контору, сидим винцо попиваем. Все в принципе уже понятно, Горбачева из Фороса транспортируют, Ельцин победу отмечает. Врывается Квакушонок, вся на великом пафосе, всех оттесняет от телефона, начинает звонить в Москву, кому-то там тревожным голосом диктует, что в Н-ске ожидается проезд военной техники, и прочие удивительные вещи. Мы переглянулись, кто-то лениво говорит: вот как сенсационные-то сообщения рождаются… из кругов, близких… Тут другой аристократически-расслабленно добавляет: из кругов, близких к господину регулировщику! Все давай невежливо ржать. Квакушонок обиделась страшно. Зря она потом фамилию поменяла: журналисту звонкое имя -- что слиток золота. Трудно быть известным журналистом по имени, например, Андрей Иванов. Зато новосибирских журналистов с фамилиями Поцелуенок, Квакушонок, Кретинин, Лондон, Лохов -- всякий помнит, совершенно вне зависимости от качества работы. Мне лично – с именем вот повезло, других Егоров в н-ской журналистике вроде нету. Был один… предприимчивый… без мыла хоть куда залезет… однако свалил, сейчас то ли журналистику преподает, то ли еще какой фигней занимается.
    Надо сказать, в дни того путча новосибирские СМИ, кажется, впервые объединились. К тому моменту появилась еще некая «Сибирская газета» – так вот все зависимые-независимые СМИ (кроме, кажется, «СовСибири») объединились и вроде даже выпустили что-то вроде совместного бюллетеня, хотя практического смысла в нем не было, так, вопль души. Просто этого ГКЧП как-то никому не хотелось, было в нем что-то неприятное. К тому же все «прогрессивные» новосибирские газеты тогда были настроены резко против «партократов», олицетворением которых был тогдашний первый секретарь обкома КПСС (по-нынешнему – губернатор) Виталий Муха. По нему не проезжался только ленивый, приболевшего льва пинали не только тигры, но и ослы, а Виталию Петровичу только и оставалось, что щелкать зубами и огрызаться через «СовСибирь», которую все равно никто не читал. Кстати, Мухе вообще трудно было позавидовать: прирожденный хозяйственник старой закалки, аппаратчик до мозга костей, вряд ли такой уж пламенный коммунист, он постоянно был ставим ходом вещей в крайне щекотливые ситуации, когда приходилось выбирать, то ли вашим, то ли нашим, а не угадать значило проиграть. 91-й, 93-й, 96-й, 99-й годы… В один из таких кризисов он нам с супругой даже понравился. Была какая-то очередная хрень, и ночью к нему приехали телевизионщики узнать мнение о происходящем. А его вся эта возня, надо думать, уже сильно раздражала. И он говорит: я мужик! я делаю свое дело! мне надо, чтобы меня в покое оставили и те, и эти!.. Все эти катаклизмы по нему били крепко, и не в последнюю очередь из-за них он умер достаточно рано. Ему все ставили в строку, в том числе разные художества приемного сына, который ни в чем себе отказывать не хотел и жил весело. Я с ним был однажды в пионерлагере, и мне он запомнился вот почему. Мы записались там в секцию бокса, и суровый тренер, с переломанным носом и весь в шрамах, перед первой тренировкой усадил нас всех в кружок на траву и грозно говорит: «Кто пришел сюда для того, чтобы научиться драться?» Ну, дураков нету, все помалкивают и рожи у всех исключительно честные, пионерские: не, какое там драться, чисто пришли спортом позаниматься! А этот Женя Муха сидел рядышком, пиханул локтем и тихонько говорит: «Ага, с понтом ты за здоровым образом жизни приперся!» И я тихонько захохотал.
   Некоторые демократы так против этого сына негодовали, что аж устраивали возле Оперного палаточный городок и голодали в этих палатках. Правда, голодать-то голодали, а квасить все-таки квасили (говорят, чисто на одной водке, безо всякой закуски, можно двадцать лет протянуть, если до того от цирроза не крякнешь, – питательный, однако, продукт!), и пассионарные девочки в голодающих влюблялись и по ночам в палатки порой шастали. А било все это – по Виталию Петровичу. Это разгильдяям все пофигу и наплевать, а настоящих коммунистов какой-нибудь паршивый выговор, и тот мог спокойно довести до инфаркта. Они все очень остро воспринимали, слова «Партбилет на стол!» для них были как «Вы, батенька, подлежите немедленной кастрации!» Ну что ж, это мы думаем, что выбираем дороги, а на самом деле это дороги выбирают нас, прошу простить за пошлую сентенцию. А Муха, кстати, порой дурил не по-детски. Зимой с 91-го на 92-й он ввел, кроме обычного «зимнего времени», еще часок от себя лично – и вышло, что уже в три часа на дворе стояла темень… Так что иногда материли его вполне заслуженно.      
    Ну так вот: то единение 91-го года было, возможно, последним для сотрудников «КП». Нет -- конечно, и потом большей частью добрые отношения сохранялись и сохраняются до сих пор. Но – без фанатизма, без фанатизма. Впрочем, легко допускаю, что это моя субъективная оценка, может, кто-то и сдружился там крепко-накрепко.
   Всего «Красный проспект» просуществовал, наверно, года три. В принципе, к концу своего существования это была достаточно добротная газета, с хорошей аналитикой, не без юмора, но все же с налетом некоторой «самодельности». Впрочем, это была не более чем болезнь роста, и, продли «КП» свое существование, сейчас это могло бы быть вполне респектабельное издание.

                ***

   Если «КП» имел лишь налет самодельности, то вторая новосибирская негосударственная газета была самодельной вопиюще, «напрочь, навзничь и наотмашь». Газета тяп-ляп. Что не мешало ей иметь запредельные по тем временам тиражи и быть ужасно популярной – при довольно высокой цене, кажется, 20 копеек. Это была газета «Момент истины».
   «МИ» возник, как это обычно бывает, буквально из застольной беседы. Сидели, выпивали и даже закусывали, промелькнула идея… И воплотили. Сперва «Момент истины» сугубо частной газетой не был – доля в нем была у УВД, которое давало милицейскую информацию. Довольно скоро милиционеры от участия отошли (хотя бизнесом очень даже не пренебрегали, чего стоит одна эпопея с приватизацией бывшей строгорежимной зоны-«пятерки» -- там реально была картина, достойная кисти Айвазовского) – но отношения остались. А учредителями стали трое – Вячеслав Острижной, Геннадий Дейч и Леонид Каурдаков. Газета представляла собой криминальный бюллетень с сильной долей политики (которая на ту пору сводилась исключительно к борьбе с коммунистами и «партократами»). Все криминальные новости, репортажи и очерки подавались не так, как это делалось раньше (то есть обязательно со слезой, моралью и неискренним праведным гневом в адрес злодеев), а с шутками-прибаутками, порой просто с чудовищно простодушным цинизмом. Тогда стало модным демонстрировать хладнокровное отношение к человеческой жизни, и даже робкие субтильные девицы из хороших семей, падающие в обморок от вида крови из пальца, старались выпекать залихватские статьи с названиями типа «Минет со смертельным исходом». Фотографии изрезанных-исстрелянных трупов катили на ура. Котировались фото отрезанных голов. Пальба по стране шла уже вовсю, и было моветоном задаваться вечными вопросами о цене слезинки ребенка или о бесценности жизни каждого человека. Цинизмом бравировали реально, а на полосах «продвинутых» газет безраздельно царил так называемый «стёб».

                ***

   Стеб как доминантное явление журналистики 90-х еще ждет своих исследователей. Вероятно, он был абсолютно закономерен, поскольку «человечество расстается со своим прошлым, смеясь». Тупая серьезность советской прессы взывала к тому, что смена должна быть прямо противоположной, то есть усмешливой. А уж усмешливость очень часто ненавязчиво переходила в глумливость. Болезни роста, ничего не поделаешь, тем более что публика глотала все это с большим аппетитом.
   Законодателем стеба стала замечательная московская газета «Коммерсантъ». Там в штате были специальные люди, которые даже для более-менее серьезных текстов придумывали смешные («стебные») заголовки. Кроме того, там были и «рерайтеры», то есть люди, подгонявшие тексты под единый коммерсантовский стиль, а стиль был насмешливым. И он блюлся во всем, даже в масеньких информашках. Например, заголовок одной информашки был – «Пассажира схватили за банан». Понятно, ассоциации сразу – самые неутешительные. А там просто рассказывается, что в каком-то аэропорту некий пассажир был задержан из-за того, что у него подозрительно оттопыривался карман. При досмотре выясняется, что у него там банан лежал. Че за дурак тот пассажир был? Прихватил с собою завтрак. Причем – готов спорить на что угодно – информашку ту поместили в номере вовсе не из-за ее интересности или общечеловеческой значимости, а именно ради того, чтобы побалдеть над заголовком.
   Или, скажем, заголовочек: «Эротический романс Валерии: кружева на головку надень». Ну как не прочесть такую заманчивую статейку. И рассказывается в ней о том, что певица Валерия выдала концерт «русского эротического романса». В ту пору бедняга Валерия еще не делала себе паблисити на вечных своих несчастьях и на бескомпромиссной  борьбе с рабством (если я правильно понимаю, то про рабство это реклама социальная, то есть за появление певицы на экране она платить не должна была, так что добрый валериин гений Пригожин и тут лишней копейки не потратил – равно как и для множества телесюжетиков о том, как у Валерии что-то украли, где-то ограбили и так далее; кстати, что-то про поимку преступников ничего не слыхать, может, их и не было?). Тогда Валерия просто пела. А насчет заголовка – так были такие слова в безобидном романсе: «не забудь потемнее накидку, кружева на головку надень». Имелась в виду прелестная женская головка, а не что-то другое, зловещее и аморальное. Это, знаете, как у Пушкина:
   Она тогда ко мне придет,
   Когда весь мир угомонится,
   Когда все доброе ложится,
   А все недоброе -- встает.
   Или вот заголовок. «Хасболта Имрани Руслан, мандат верни, да?» В статье повествуется о двух вещах: что, во-первых, чеченцы решили именоваться не на русский, а на свой традиционный манер, и, значит, отныне Джохар Мусаевич Дудаев будет Дуди Муси Джохар, а Руслан Имранович Хасбулатов – Хасболта Имрани Руслан. А во-вторых, что старейшины, недовольные поведением «Хасболты», требуют, чтобы он сложил с себя депутатские полномочия. И так далее, и так далее. Понимающие люди от «Коммерсанта» балдели и, хотя стоил он дорого, непременно покупали его. Полученное удовольствие и смех с лихвой окупали потраченные деньги. Смеялись даже те, кто в армии служил (и, как известно, отныне в цирке не смеется). Кстати, стебный «Коммерсантъ» никогда грань между насмешливостью и глумлением не переходил, вкуса им всегда хватало. При всем при том это была невероятно снобская газета, издание, делающееся снобами и для снобов. Так, например, там работала очень талантливая журналистка Дарья Цивина, возможно, первый «ресторанный критик» в стране. Она чудно живописала кушанья, подаваемые в том или ином ресторане («горошек, зеленый, как крокодил!»), но всегда умиляло то, как безмятежно она сообщала о ценах. Примерно так. «Этот ресторан к разряду дорогих отнести нельзя, цены вполне демократичные: суп до $200, жаркое в пределах $400…». То есть эта Цивина усиленно изображала из себя даму, которой эти двести или четыреста баков за супчик просто тьфу (а доллар тогда это было о-о! совершенно не то что сейчас; слово «бакс» произносили или с трепетом, или с наигранным пренебрежением). Хотя на самом деле это было, конечно, вовсе не так, и если бы ее не кормили тем же поразительно зеленым горошком в обмен на публикацию, то вряд ли бы она стала закусывать в столь демократичном заведении. К слову, и писала-то она об общепите начала девяностых, то есть ресторанах еще скорее «кооперативных», по нынешним меркам просто стремных.
   Простодушный снобизм пер в «Коммерсанте» из всех щелей: юные талантливые ребята судили обо всем безапелляционно и всячески демонстрировали, что знают о жизни все и даже слегка устали от этих знаний. Впрочем, как говорилось в фильме «Мама не горюй», «кем мы себя считаем – такие мы и есть», и «Коммерсантъ» до сих пор считается самой крутой газетой, невзирая даже на то, что довольно долгое время его хозяином был горячо любимый всеми россиянами Б. А. Березовский.
   Между прочим,понятие «новый русский» ввел в обиход именно «Коммерсантъ». Но ввел вовсе не в том значении, в котором привыкли воспринимать его сейчас. Году в 92-м это понятие в «Коммерсанте» писалось с очень ощутимым придыханием, едва ли не с большой буквы и практически как «человек будущего». Новым русским было быть очень почетно – во всяком случае, для снобов-коммерсантовцев. А в нынешнем значении лично я впервые услыхал «нового русского» в программе «Белый попугай», когда Фоменко рассказал анекдот. Типа, новый русский отдыхает на круизном лайнере, любуется средиземноморским закатом, а тут вдруг набегает громадная волна и смывает его за борт. И его друган, пальцы-веером, кричит: «Э, Вован, смотри, чтоб там все правильно было!..».

                ***

   К слову, «Коммерсантъ» стал не только законодателем мод в области стеба. На его примере легко можно отследить и другую тенденцию – назовем ее «российский маятник». У нас все действительно все как маятник, качается то туда, то сюда. После «свирепых» советских сроков за уголовные преступления маятник качнулся обратно, и доходило до того, что за убийство давали года по два, порой даже условно. Затем опять взмах маятника – и советская «пятнашка» уже считается едва ль не «пионерским» сроком, который можно «на одной ноге простоять». Потом опять призыв властей поменьше сажать… Или, после советского пуританства («Вечный зов» читали как «клубничку»! подростки Мопассаном втихушку зачитывались!), -- по ТВ и в книжках публике выдавали вполне реальное порно, и довольно много. Потом хлоп – и уже на самых целомудренных каналах даже слова «жопа» или «хрен» стали забивать «пик-пиками». Хотя бывают срывы – в одном и том же фильме «пик-пик» вместо «хрена», а потом герой мужественно и внятно говорит: «А мне насрать!». Или -- «жопу» нравственно  запикивают, а порнуху Тинто Брасса, типа фильма «Женщины», нет-нет да и покажут. Кто-то на НТВ явно к Брассу неравнодушен, жалко, «Калигулу» все не показывают в полном варианте. Или в неполном. Другой пример маятника – российская внешняя политика. То со счастливыми лицами вымаливали «гуманитарную» милостыню и демонстрировали евангельскую кротость, подставляя под оплеухи и первую, и вторую щеку, а была бы третья, так и третью бы предоставили, -- а потом вдруг хлоп – да и показали всему миру, что клыки у нас вполне острые, лапы толстые и загривки мощные! «Успехи наши трудно вчетвером нести, но каждый коренаст и голенаст…» И так далее, и так далее. А с газетами это получилось вот как. Сперва все стебались. Получалось далеко не у всех, у многих с чувством юмора совсем беда, но старались.
   Чувство юмора вообще такой предмет, что или оно есть, или его нет. Кстати, многие взрослые люди искренне полагают, что оно зависит еще и от возраста – чем старше, тем оно, мол, лучше, а детишки – да че с них взять, с несмышленых. Ну уж фигу-с-дрыгу. У иных детей и подростков чувство смешного на-амного превосходит это чувство у старших товарищей. Ну, вот вам пример – так, мелочь. Когда моему брату было лет тринадцать-четырнадцать, они с приятелем ждут на вокзале электричку и видят вот какую картинку. Около касс столпотворение, все потные и лютые, орут и дерутся, пробиться очень трудно. И пообок этой толпы мыкается гражданин маленького роста с двумя огромными чемоданами. Ему надо и билет купить, и чемоданы не на кого оставить, и сквозь эту толпу пробиться у него очень мало шансов. И он прыгает – то с одного края пытается пролезть, то с другого. А не выходит. И он вот так мечется, как небольшой медведь в зоопарке в сильную жару. Брат флегматично говорит приятелю: «Маленький человек». Приятель помолчал, вздохнул и сочувственно добавляет: «В большом городе».
   Они же могли проводить взглядом ушастый автомобиль ЗАЗ и обменяться завистливыми репликами: «О, гляди, «запоро-ожец»!» -- «Обко-омовский…». И они вовсе не были очкастыми мальчиками со скрипочками – обычные дворовые пацаны, хулиганы и двоечники. Никаких там аллюзий относительно Чарли Чаплина или Акакия Акакиевича. Так что не надо вот этого вот… что только взрослые могут качественно прикалываться. Петросян вот на что уж взрослый… И, можно сказать, профессионал…
   Короче, все СМИ поначалу стебались. А потом как-то разом все редакторы решили, что стебаться несерьезно, а надо становиться «солидными». Под таким решением была чисто экономическая подоплека. Типа, денежные мешки люди без юмора, всяким клоунам денег не дадут, а вот «серьезной» газете, безусловно, отвалят по полной. И все поняли, как важно быть серьезным. Вместо прежнего дураковалянья (которое, впрочем, обеспечивало тиражи, а вслед за тиражами рекламу и деньги) сплошняком пошли «аналитические» статьи про экономику и холопские приторные песнопенья различным микро- и макрокапиталистам. Это низкопоклонство доходило до полного поганства. Одна дамочка, нынче чем-то заслуженно руководящая, так говорила о прошлом одного новосибирского олигарха (а прошлое состояло в том, что он спекулировал среди сотрудников своей конторы шмутьем): «Он (имярек) делал добро людям!» Причем она это говорила в нашем кругу, без присутствия самого олигарха, то есть без надежд, что ему доложат о ее благонамеренности – из чистого беспримесного холуйства. Или, быть может, из опытности: как бы не отрапортовал кто, что она принимала участие в сомнительных беседах с бессовестными негодяями, для которых наличие Таких Денег само по себе человека хорошо еще не характеризует. Ну говорю же – она теперь каким-то радио, что ли, руководит, так что и такая политика, вероятно, свои плоды дает. Но эту леди никто почему-то не любит, все как-то брезгливо отзываются. 
   Так вот – все принялись осваивать экономическую аналитику. А надо сказать, что реально в экономике разбирается едва-едва один журналист из тысячи. Да и то: кто внятно может объяснить, в чем, к примеру, причина мирового экономического кризиса -- неужто правда из-за американской ипотеки? А кто предсказал кризис? А кто принял превентивные меры? А хоть один авторитетный экономист предсказал невероятное, чуть не четырехкратное падение цен на нефть? Нет, все только знай грустили, что нефти при таком спросе хватит от силы лет на пятьдесят, и что стоить она через годик-другой будет $200 – 300 за баррель. И есть ли вообще реальные, а не подобные российским синоптикам «экономические аналитики»?
   Синоптики-то вообще, я думаю, сильно злоупотребляют тем, что живут в гуманные времена. Раньше их бы просто вешали перед зданием Гидрометцентра за удивительную способность безошибочно предсказывать погоду, когда по ТВ хорошим русским языком говорят, что на улице температура минус двадцать три, а в это время все термометры нагло показывают минус тридцать четыре.
   Один раз меня сильно умилила одна наша телеведущая. Сообщает о погоде. «Ветер юго-западный, три – пять метров в секунду, температура двадцать три – двадцать пять градусов Цельсия…» Потом поглядела в окошко и добавляет: «В районе Горской – дожди!» 
   Кстати, кто бы мне объяснил: какого фига по всем центральным каналам в новостях обязательно дают метеопрогноз по всей стране? Ну даже ладно, хрен с ним, что прогнозы дивно неверные, причем всегда, ни разу точного не слыхал. И это при том, что на разных каналах прогнозы разные: но один фиг ни на одном в точку попасть не могут, даже чисто по случайности. Десять градусов туда, десять сюда… один же фиг никто не слушает. Мне скажут: ну как же, может, кто-то летит куда-то, вот ему и надо знать, какая там погода, в пинжаке лететь али в шубе, ласты брать иль валенки! И плавки или трусы с каракулевым воротником. Но если человек не оленевод, если он летит самолетом, то уж всяко через инет поинтересуется, а не по телевизору, и получит уж куда более точный прогноз (хотя тоже возможны варианты)! Да и: кто с интересом смотрит эти погодные прогнозы? Кто с нетерпением дожидается их? Я таких дураков не знаю. Все просто терпеливо пережидают эти томительные минуты, чтобы насладиться наконец последующей любимой передачей…

                ***

   Возьмите любых трех «ведущих аналитиков», и они дадут, во-первых, три разных прогноза, а во-вторых, три разных объяснения уже происходящего. Так какие уж тут «экономические журналисты». Их удел – в лучшем случае правдоподобно объяснять то, что уже случилось, но вот только прогнозов делать не надо, пожалуйста, а то вдруг кто-то возьмет да и поверит. Кроме того, чтобы об экономических процессах еще и интересно написать – так такие только в Москве есть, и то по пальцам одной руки можно пересчитать. А вообще по умолчанию считается, что про экономику надо писать скучно. И вышло, что «на экономику» сели в регионах люди серенькие, малоталантливые, пишущие темно и вяло, кто в других областях не преуспел. Они усвоили главное: надо овладеть как можно большим количеством специальных терминов, непонятных обычному человеку, и как можно обильнее насыщать этими терминами свои трактаты. Это – ОСНОВНОЕ, об остальном можно ваще не париться, главное чтобы было непонятно. «Тенденция волатильного девелопмента к дифференциации с коучингом и клирингом неизбежно приводит к коносаменту инвазионно-ребрендингового дистрибутинга, аффилированного с структурным инструментарием всех интегрированных в трейдинговый рекрутинг SPA-дилеров». Это – от чистого сердца дарю любому желающему стать экономическим аналитиком. Подарок, прошу заметить, немерено щедрый. Дальше можно дописать по своему усмотрению (только категорически запрещено употребление «простых» слов, типа «хочет», «сделал», «он» и «она») – и смело идти в любой серьезный журнал, примут с распростертыми. Гарантия сто процентов. Ибо самое распространенное отношение к «аналитико-экономическим» текстам это «ну, читать я это, конечно, не могу, скучно, но дак ведь это же про экономику, так и так неинтересно! А раз скучно – значит, наверно, о-очень умно!» И редакторы, как правило, «экономических» текстов не читают, этого человеческий рассудок не выдержит, ибо взорвется мозг, полагаются на компетентность авторов. Кстати, многих невероятно нудных писателей, типа Марселя Пруста, считают умными по той же самой причине, и даже когда кто-то замечает, что «король-то голый», все равно не верят. «Я Марселя Пруста, конечно, не читал… и читать эту суку не буду… но одобряю!». И держат слово – читать действительно не читают, но в разговорах с тонкими натурами хвалят в общих фразах. А тонкие натуры тоже не читали, но Свана ужасно превозносят.
   Я прочел массу скучных книг в детстве – тогда самокритично полагал, что это я еще многого не понимаю, а книги эти «хорошие», маманя говорила, так что читать надо.  Тургенев (хорошо его Достоевский лажанул в «Бесах», выведя в образе писателя Кармазинова), Вилис Лацис, Жорж Санд, Георгий Марков…
   Зато до сих пор судьбе благодарен, что ухитрился прочесть «Мертвые души» до изучения в школе, до того как успели привить к ним стойкое отвращение, как всем другим детям. До сих пор перечитываю где-то раз в пол-года, и каждый раз что-то новенькое нахожу, одна из самых любимых книжек. А другие не верят: «Как ты эту муть читаешь?..». И только когда рассказываю, что там в окне стоял самовар, а рядом мужик с таким красным лицом, что издали могло бы показаться, что в окне стоят два самовара, если бы один самовар не был с черною, как смоль, бородою, -- только тогда с сомнением говорят, что, может, и надо бы перечитать…
   Кстати, еще маленько о Гоголе и советской школе. Изучаем «Ревизора». Наша умная литераторша заболела, и урок вела завуч, дама довольно могучей комплекции. И вот самое начало – просматриваем список действующих лиц. Там в числе прочих значится – «мещане». И завуч говорит с чувством: «Дети, вы знаете, кто такие мещане? Это такие люди, которые выше всего ставят собственное благополучие, не имеют идеалов, для них главное иметь побольше всяких вещей. Есть даже такой термин – «мещанство». Вот таких людей Гоголь и высмеивает в своем великом произведении». Я про себя посмеялся.
   Кстати: вот феномен, как все эти нигилисты да народовольцы читали Чернышевского? Этот «роман» его, «Что делать?». Ну нельзя же ВОТ ЭТО читать… Вот и возникают у меня всякие подозрительные мыслишки. Почему они все припоминали только про то, что Рахметов (очень десятистепенный герой) спал на гвоздях; ну, еще самые продвинутые помнили про «четвертый сон Веры Павловны». И – все, молчок, ни-кто ни-ког-да не припомнил другого героя или события, описанного в «романе». Не говорит ли это о том, что и тогда существовали безалаберные читатели-нигилисты, не желавшие трудолюбиво прорабатывать Любимую Книгу? Может, один только умный Ленин добросовестно и прочитал «Что делать?» (он его часто цитировал), понял че делать – вот и сделал че надо. Нате вам, товагищи оппогтунисты, четвертый сон и гвозди в жопу – архиинтересно! Можно сказать – захватывающе.

                ***
 
   Надо сказать, что титанические усилия по превращенью в «солидные» издания почти никому пользы не принесли. Во-первых, денежные мешки гораздо лучше знают то, о чем пытается корябать очередное деревянное «экономическое» перо, они с реальными деньгами дело имеют, а личный опыт стоит тысячи теоретических томов. Мы, так сказать, диалектику учили не по Гегелю – бряцанием боев она врывалась в стих. Во-вторых, им по барабану, что за газета, пускай там хоть член Буша-младшего во всю первую полосу будет, лишь бы деньги приносила. С нравственностью у богатых граждан всегда было все нормально, душевных проблем им она никогда не создавала. Правда, есть вот какая тенденция – когда бабло уже нажито, а конкуренты отстреляны, тогда можно и материться перестать при посторонних (да не то что перестать – корчиться нечеловечески при слове «****ь», как будто никогда ничего подобного в жизни не слыхал – праведное такое жеманство; и креститься на все проезжаемые купола; и храмы строить, и в детдома хавчик загонять – вдруг все-таки зачтется ТАМ, сковородка не такая горячая будет?). А в-третьих, региональные капиталисты чисто финансовые доходы от газет давно уже считают маленькими и недостойными внимания, а политическое влияние, которое многие еще лет десять назад надеялись получить с помощью местных СМИ, оказалось, от них зависит, как Гренландия от Зимбабве. И оказались многие газеты очень, очень солидными и скучными, но с совершенно обнаженной попой. Купили б, так сказать, вола – да жопа гола. И публика пролетела: когда все одинаково солидные, то есть скучные, то ничего покупать и не надо. И завздыхали иные редакторы: а может, не стоило от добра добра искать, тогда хоть тиражи были, а теперь ищи свищи! И богатеи эти дураки какие-то: для них же старались, вон какие стали солидные, а никто денег один хрен не приносит!
 
                ***

   Потерять постоянного читателя легче легкого, три скучных номера подряд – и прощай, а вот вернуть практически невозможно… Очень четко подметил это известный новосибирский рекламист Алексей Ревякин. Ему как-то понравилась омская колбаса «Лузинская», и он на нее запал, стал постоянно покупать. Но потом что-то изменилось, и «Лузинская» стала не такой вкусной, «лузерской» какой-то стала. И все, перестал он ее покупать, и никогда уже не купит. А она, может, обратно технологию поменяет! Но все, ушел поезд, во всяком случае конкретного покупателя Ревякина уже не вернуть.
   Вывод: газетчик, делай что умеешь и не пыжься прослыть умнее, чем есть. Это все равно никому никогда не удавалось, только быстрее дураком прослывешь среди коллег. Правда, в деньгах можешь -- временно -- и выиграть.
   К слову, совершенно не дурил в этом направлении, вероятно, единственный из значительных журналистов – замечательный Леонид Парфенов, который как прикалывался в начале 90-х, так прикалывается и сейчас; впрочем, совсем не теряя чувства меры, вполне изысканно. И никаких тебе попыток стать «серьезным аналитиком». Все помню, как вдумчиво он читал стих, посвященный вторжению американцев на Гренаду:
                Вашингтон он покинул,
                Пошел воевать,
                Чтоб землю в Гренаде
                Американцам отдать.
                И видел: над Кубой
                Всходила луна,
                И бородатые губы
                Шептали: «Хрена
                Вам».
   Короче, именно «Коммерсантъ» в один прекрасный день сделался сугубо респектабельным. Только в заголовках порой можно было ощутить слабое дуновение прежних мод. Однако попробовали – и не очень понравилось. Поскольку там сидят головы исключительно умные, то спохватились быстро и откорректировали статус кво. В итоге нынешний «Коммерсантъ», как всегда, на коне: он не тот хулиганский, что в начале 90-х, но и не тот сушеный эсквайр, что в их конце. Сейчас это скорее лощеный gentleman, которому отточенное чувство юмора (понятного не всем, но тем лучше, не Петросян чай, все-таки газета не для председателей колхозов) весьма помогает в делах. А лучший тамошний журналер, Андрей Колесников, став и телеведущим, продолжил свое черное дело на ТВ. К примеру, когда г-н Киркоров в очередной раз начистив морду какой-то несчастной мэм, каялся с экрана, безжалостный Колесников мягко заметил: «Ну, Филипп Бедросович, в конце концов, в лагерях же тоже есть, ну там, художественная самодеятельность, а?..» Киркоров чуть не заплакал. И я чуть не заплакал. От смеха.
   К несчастью, все попытки новосибирских СМИ смахивать на «Ъ» всегда заканчивались позорно, как если бы пэтэушница с плохой кожей попыталась бы домашними средствами сделать мейк-ап под Анджелину Джоли.

                ***

   Однако вернемся к такому исключительному явлению, как газета «Момент истины». Название, надо сказать, было придумано очень удачно. Еще в советские времена одноименная книжка пользовалась большой популярностью, и редкий мальчишка не мечтал научиться стрелять «по-македонски» и делать «качание маятника». И в тему было название – хлесткое, любой газете такое название за счастье, не только желтой, но даже и солидной. Содержимое же газеты было, мягко говоря, неоднозначным. Это была и милицейская хроника, переложенная человеческими словами, и криминальные репортажи, и очерки из зала суда, и криминальные истории, и рассказы об отдельных новосибирских авторитетах или об их убийствах. Все это было нередко забавно, иногда неряшливо, очень часто откровенно плохо. Собственно, талантливых журналистов в «МИ» было немного, зато сама тематика располагала к популярности. К сожалению, «МИ» уделял много внимания новосибирской политике. Так-то все бы ничего, но как раз о политике писали два человека, которым писать что бы то ни было, ну кроме разве что подписей в бухгалтерии, было просто клинически противопоказано. В их тексты врывались как в вату: две строчки прочесть еще можно было, а третью не осиливал уже никто, никогда и нигде. Просто переставали понимать, о чем речь, а в голове начинало шуметь. В текстах просто увязали, как мухи в силикатном клее. Где они слова такие пронзительные находили? Ей-богу, даже короткое слово в лифте или на заборе – и то было читать намного интереснее, там хоть простор для фантазии открывался, типа, что хотел сказать написавший? зачем он накорябал одинокое слово на букву «хэ», а не информативное «Петя дурак» или «Оля из восьмой квартиры ****ь»?
   Надо сказать, что эти двое сбоев никогда не давали, даже по пьянке или по ошибке они не выдали ни одного читабельного текста. Но они были друзьями редактора – один юный, а другой постарше, -- и эти «серьезные» тексты котировались и хорошо оплачивались, поскольку были не о чем попало, а о Политике.
   Вообще, понятия «редактор» и «редактура» в применении к газете «Момент истины» можно было применять исключительно условно. Редактор и тогда был человеком странноватым, хотя и в меньшей степени, чем сейчас. Правил тексты он своеобразно. Например, текст несколько великоват, по объему не влазит в полосу. Рядовой человек пошел бы двумя путями: либо поубирал бы тут и там всякие лишние слова, либо же выкинул бы не самый важный кусок, а затем «срастил» бы одной фразой не связанные меж собой абзацы. Леонид Гаврилович (сам он себя предпочитал рекомендовать «Георгиевичем», считая Гавриловича отчеством низким и недостойным – действительно, что это за Гаврила такой? «есть на свете два громилы – один я, другой Гаврила»? «Гаврила шел кудрявым лесом, бамбук Гаврила порубал»? «Служил Гаврила за прилавком, Гаврила флейтой торговал?..») делал проще. Он брал текст, ножницами вырезал из любого места кусок нужного размера (тогда газеты за отсутствием компьютеров верстались просто на листе бумаги, и эти листы отправляли в «СовСибирь» на фотоверстку), а потом просто склеивал оставшееся. В итоге могло получиться, к примеру, что-нибудь такое: «Убийца тихо обошел сарай и вынул Маша играла в куклы», -- сказали милиционеры». Читатели крутили головами и гадали, что же такое там вынул убийца. Сам редактор был человеком не очень грамотным – он, к примеру, твердо считал, что после слова «причем» обязательно должна стоять запятая, и пусть перевернется Вселенная, но эта запятая стоять будет. Вероятно, он когда-то что-то попутал – запятая ставится не после, а перед «причем», да и то не всегда, – и с тех пор основательно утвердился в заблуждении. И в том издании, которое он возглавляет сейчас, будьте спокойны, после «причем» запятые стоят уверенно. Слово «пенитенциарная» (пенитенциарная система – это тюрьмы да лагеря, система лишения свободы) Гаврилыч писал строго как «пенитенцарная». И так далее, далее и далее.  При таком редакторе немудрено, что само издание смахивало на ночной кошмар учительницы русского языка – школьную стенгазету, выпущенную отпетыми двоечниками. Меня, обладающего врожденной грамотностью, такое положение дел бесило. Мало того что газетка желтее одуванчика, признаваться стыдно, что в ней работаю, так еще и грамотность на-амного ниже, чем у среднего водопроводчика. Как-то то раз я не выдержал, отметил каждую ошибку черточкой, посчитал и получил 153 ошибки в одном восьмиполосном номере. «Вот», -- говорю. Леонид Гаврилович мудро посмотрел на меня и ласково сказал следующее: «Зато мы этой женщине, корректору, платим тридцать рублей в месяц».
   Надо признать, что безоглядная, вопиющая, безудержная щедрость никогда не входила в число тех пороков, какие были у учредителей. Все трое они были в этом плане как близнецы, как герои детской сказки «Три жадных медвежонка»: очень не любили кому бы то ни было что бы то ни было платить и вообще расставаться с дензнаками. Мы, например (особенно Гумиров) на каждой планерке осаждали их просьбами купить на контору диктофон. Тогда казалось, что эта машинка журналисту просто необходима; только потом (когда у каждого уважающего себя щелкопера был собственный диджитал-диктофон) стало ясно, что диктофон как воздух нужен только журналисту посредственному, а дельному писаке только в особо ответственных случаях. Да и то… Но тогда очень хотелось пощелкать этой игрушкой, проблистать перед окружающими. Ну так сколько мы начальство ни убеждали – они только жались и говорили интеллигентные слова, смыслом которых было «Хрен вам в сумку, а никакой и не диктофон!». Впоследствии эта полезная скаредность развивалась вплоть до того, что когда одна из подчиненных г. редактора (и с копеечным, разумеется, жалованьем!) осмелилась собраться в декрет, то он буквально осадил ее требованиями уволиться по собственному желанию…. У г. Дейча эта разумная бережливость вылилась в другие формы, но, увы, счастья ему не принесла. Впрочем, об этом позже.         
   Я отвечал, что корректор святая женщина (на тридцать рублей тогда можно было купить пачку или две сигарет), но пусть я бесплатно сам буду исправлять эти ошибки, мне это нисколько не трудно, зато всем приятнее будет. Леонид Гаврилович равнодушно пожал плечами, мол, хочешь, так исправляй… главное, что бесплатно. А на ошибки ему было ну абсолютно плевать с высокой колокольни. В теперешних подконтрольных ему изданиях ошибок хотя и не по 150, но тоже, поверьте, хватает. Тоже, наверно, корректоры-альтруисты там сидят.
   Я быстренько поправил материалы следующего номера и в тот вечер лег спать веселый. А когда номер вышел, то обнаружил в нем примерно те же полторы сотни ошибок. Оказалось, что тридцатирублевая женщина благородно отказалась зря получать деньги и все исправила как надо. С тех пор я в эти дела лезть не стал, махнул рукой, и все как шло, так и шло. В корректоры вообще часто лезет кто попало, типа, че там сложного, бери да корректируй. У меня же в школе по русскому твердая тройка была, так что поди справлюсь уж! Это ж не полы стелить, там действительно навык нужен. И вообще все люди умеют, кроме двух общепризнанных вещей (лечить ближних и воспитывать детей), еще и корректировать тексты. А потом автор текста краснеет, читатели-то думают, что это он такой малограмотный. Например, работал я в одном неплохом журнале, и вдруг там обнаруживаю в своем текстике слово «экстримальный». А корректоршу как раз взяли на испытательный срок, слева, с улицы. Я спрашиваю, мол, почему?.. за что? Она уверенно (и по-своему даже обоснованно!) говорит: а проверочное слово-то -- экстрим! Я аж потерялся, не стал говорить, например, об экстремуме… поглядел да и пошел прочь.

                ***

   Только не стоит думать, что я испытывал к Леониду Гаврилычу какие-то негативные чувства. Да нет, наш небольшой, но очень дружный коллектив относился к нему даже с какой-то нежностью; как к психованному ребенку. Как-то даже умиляло то, например, что картошку он чистил вот как: брал грязную картофелину, насухую чистил ее (при этом грязь очень активно впитывалась в очищенную мякоть), а уж потом обмывал как бог на душу положит. Картошка в итоге оказывалась равномерно грязной. Я только один раз потом встречал человека, который чистит так же – это была модель «Плейбоя» Настя Кузнецова, девушка весьма занятная, отвязанная и прикольная. А Гаврилыч… Больше, сдается мне, никто и никогда к нему с нежностью уже не относился, и невероятно трудно найти в Новосибирске человека, который отозвался бы о нем хотя бы нейтрально, не говоря уже хорошо. Может, родственники?.. Хотя тоже вряд ли. Впрочем, очень редко попадаются редакторы, которых многие любят. Директоров заводов и то намного чаще. В основном на этот пост попадают люди очень специфические, там просто физически необходима некоторая скользкость и – в отдельных случаях – даже подловатость. Прямодушных, отважных и благородных редакторов ну о-очень мало. Но, что характерно, -- вот редакторами-женщинами все почти всегда бывают довольны.
   Но… все же не всегда, бывают такие редакторши, что робкие сотруднички только и слышат, что сиплый мат в свой адрес, кто не совсем беспонтовый, те убегают от таких редакторш летящими шагами и сломя голову. Такая мода, по-моему, идет с Москвы. Это там сейчас актуально и модно: воспитанные, с хорошим образованием девочки из хороших семейств, которые стали редакторшами или директоршами, говорят хорошим сочным матом, не вынимая изо рта сигаретки. И их, москвичек, понять можно – они считают, что таким образом прикасаются к «настоящей жизни», которой они в ином случае и вовсе никогда б не увидели. Считают, что, быть может, именно в этом и есть великая сермяжная правда, она же посконная, домотканая и кондовая. Мне, правда, интересно будет попробовать – поговорить с ними не на гламурном «моску-мате», а реально, по-нашему. Завопят ведь, дескать, негодяй, парвеню и грубиян! А нам грубиянов не надо, мы сами грубияны!
   Но это москвички-романтички. А иные наши девки-редакторши, не столь рафинированные и выросшие между молотом и наковальней, между весами и халатом, в семьях тружеников советской торговли, им подражают, но матерятся довольно грязно. Слушать их нет никакого удовольствия – при том что москвичек послушать порой забавно. Сами себя такие дамы с большим удовольствием зовут суками или стервами. Поэтому из моего лексикона эти слова выкинуты – какой смысл звать стерву стервой, если она только того и хочет, некоторые вон даже специальные «школы стерв» посещают. Хотя чего там посещать. Стерва – просто глупое, жадное и злое существо дамского пола, только и всего, че там учиться.
   Есть же отличное многоцелевое русское слово «прошмандовка», его-то такие дамы на вооружение еще не приняли. И школы прошмандовок покуда еще не существуют. Зато есть ощущение, что многие их закончили с красным дипломом.
   Впрочем, и так называть дам я предпочитаю как можно реже, книжки такие в детстве читал, что женщину привык уважать. И вообще на дамочек злюсь редко-прередко. Да на меня никто так и материться и не осмелится, полагаю… а если осмелится, то сдуру и ненадолго.
   Но все же дамы-редакторши в основном вполне адекватные, приличные. А вот с мужчинами в этом плане очень часто большие проблемы.
   На день рожденья мы как-то раз подарили Гаврилычу костюм – поскольку сам он зажигал в совершенно непотребном виде, начиная с костюма (никогда не чищенного, никогда не глаженного, позорного настолько, насколько это вообще возможно) и заканчивая доисторической кроличьей плоской шапкой типа «коровий шлепок» – при том, что на тот момент был очень даже состоятельным человеком. Костюм он принял с радостью и следующие несколько лет носил его, также не чистя и не гладя, до тех пор, пока он не истлел и не рассыпался в прах.
   Редактор обладал довольно большим количеством странностей. Он, например, не умел звонить по телефону-автомату. То есть бросить двушку (тогда звонили за две копейки, а потом за пятнадцать), услышать гудок и набрать нужный номер. На пишущей машинке он выставлял размер строки не по специальной линейке, поскольку не умел, а считал количество знаков по пальцам. Поэтому он очень злился, если кто-то беззаботно сдвигал бегунок, полагая, что установить его обратно легче легкого.

                ***
 
   Кстати, об этих самых «строках», которыми меряется объем материала. Начинающий журналист! Берегись, если тебе при приеме на работу говорят об оплате не «за знак», а «за строку»! В каждой избушке свои погремушки, и каждый редактор имеет в уме какую-то личную, собственную строку. У кого-то она составляет 54 знака с пробелами, у кого-то 60, а у иного и 70 без пробелов. Уточняй, журналист, не стесняйся, строки всюду разные.
   И оплата тоже. Есть благословенные конторы, где гонорар установлен раз и навсегда, выплачивается четко в назначенное время и ежели и меняется, то лишь в сторону увеличения.
   Есть редакции, где начальство с завидной регулярностью взывает к пониманию экономических сложностей, говорит, что сотрудники должны сознательно отнестись к уменьшению гонораров, и клянется впоследствии все окупить. Это, разумеется, враки, никто и никогда ничего впоследствии не окупал, но у сотрудников хоть остается приятное чувство, что не ОНИ, а ИМ должны.
   Но это не самый худший вариант. Есть довольно многочисленная порода руководителей, которые стремятся сэкономить на подчиненных всегда. Они заняты беспрестанными подсчетами, поисками загадочных «оптимальных схем», вечно что-то калькулируют и очень регулярно радуют журналистов сообщениями, что вводится, к примеру, какой-нибудь коэффициент: мол, отныне общее собрание редакции будет оценивать материалы, ставить коэффициент, и в зависимости от него сумма будет увеличиваться или уменьшаться. Ну, плюс еще какой-нибудь «материал номера», за который оплата соответственно больше. Идея очень хорошая, но есть несколько досадных «но». Человечество-то, увы, до сих пор не идеально и вечно не встраивается даже в самые радужные и социально справедливые схемы.
   Во-первых, крайне редко кто-то читает материалы коллег (умный Александр Самосюк, вспоминая о лучших временах «Молодости Сибири», признался: «Я даже тамошние материалы читал!»).
   Во-вторых, если бездарный журналист при этом хороший, или влиятельный, или долго сидящий в данной редакции человек, то ни у кого не подымется рука запороть его материал низкой оценкой.
   В-третьих, если человек склонен к написанию качественных материалов, то это хроническое, а выделять его номер за номером как-то не по-человечески; у кого-то, может быть, трое детей, и этому многодетному человеку высокий коэффициент гораздо нужнее.
   Тем не менее такие эксперименты ставятся на протяжении всей истории журналистики. Те, кто их затевает, всегда радостно говорят: так вы же будете больше получать! просто пишите хорошо, и хорошо получите! Но никто и никогда от этого больше получать не стал, зато ненависти внутри коллективов такие меры породили выше крыши. И такое экспериментирующее (читай – крохоборствующее) начальство тоже довольно скоро начинают ненавидеть – как и любое явление, несущее зло и регулярно нарушающее стабильность. Лучше уж меньше, но гарантированно, тогда хотя бы планировать что-то можно. Определи про себя, кто из писак тебе ценнее, кулуарно обговори с ним денежный вопрос, чтоб его налево не тянуло, – и хвастай потом перед знакомыми, что у тебя вон какое золотое перо содержится как у Христа за пазухой. Так впоследствии ж окупится сторицей – во-первых, личная преданность и уважение, а во-вторых, пресловутая добрая слава, понятие в циничных журналистских кругах не столь уж частое. Глядишь – еще одно золотое перо в ворота ломится, за ним третье… а там и тиражи че-то взметнулись… а там рекламодатели сами прутся,  деньги чуть не насильно впихивают…
   В «МИ» экспериментами по оптимизации расходов очень любил заниматься Гена Дейч. Там вообще много всякого интересного было – в частности, кампания по сбору рекламы самими сотрудниками (на рекламном отделе, конечно, сэкономили). И понанесли мы этой рекламы. Но и тут напоролись на маленькую хитрость – процент от принесенного надо было ждать месяца по два, а за это время (92 год, пресловутая либерализация цен, инфляция бешеная) деньги обесценивались очень и очень значительно.
   А Гена тоже был своеобразный человек. Он обладал очень красивой, интеллигентной внешностью: густые черные волосы, зачесанные назад, но не прилизанные, а довольно пышные, аккуратная бородка, мудрые и чуть печальные глаза за затемненными очками. Он почти всегда молчал, и все понимали, что за этим молчанием скрывается многое: и знание жизни, и глубокая мудрость, и печаль о несовершенстве человечества. Казалось, что он видит тебя насквозь – со всеми твоими мелкими и ничтожными мыслишками о прибавке, скажем, жалованья. Если бы он молчал всегда, то обязательно считался бы наимудрейшим среди людей, знатоком душ и человеком глубочайшего философического склада. Но, к сожалению, порой он что-то говорил. А-а… лучше бы не говорил. Вот и все. Ибо самые лютые злоязычники тут же начинали хохотать,  шептать слово «дурак» или еще что похуже. Они, конечно, были не правы, но приходится признать: возможно, совсем уж глубоких мыслей у Гены действительно было не очень много.
   Зато у него дома стоял так называемый телетайп – такая устаревшая машина, которая с грохотом в течение круглых суток выплевывала всякие новости, напечатанные на бумажке. Этот телетайп Гене установили в бытность его собкором газеты «Советский спорт», а потом забрать забыли. И он круглосуточно грохотал совершенно без всякой пользы, мешая спать. Потом, после краха «МИ» (обусловленного тем, что учредители не смогли договориться о дележе «дивидэнтов», как они выражались), Гена телетайп все же приспособил: стал делать газету «Миг», куда просто и без затей передирал эти телетайпные новости, не подвергая их литературной обработке (он бы и не сумел). Однако и «Миг» что-то не пошел, и опять телетайп грохотал впустую.
   С этим Геной у меня разок вышла досадная непонятка. Сидим в конторе, я и Яна Колесинская. И она что-то говорит о Дейче и при этом, как обычно, говорит не «Дэйч», а именно что вот «Дейч». У нее было вот это: секс, Дейч. Ну, я давай потешаться, так и сяк обыгрываю, мол, «шпрехен зи дЕйч» и так далее. И на самом интересном месте вижу, что из темени коридора на меня глядят эти самые -- мудрые и очень печальные -- глаза… Бл-лин, неудобно! И, главное, не станешь же объяснять, что да почем! И так и повисла эта неприятная ситуация, и как-то ужасно неудобно – мало ли, подумает, что я над ним как над евреем издеваюсь, или еще что… Просветили эти рентгеновские очи насквозь жалкую личность – Егора Кузнецова. Прошло несколько лет, я в «МИ» уже давно не работал, и тут встречаю Дейча в домжуровском кабаке. Ну, накатил малость – да и подсел. Объяснил, что да почему, мол, Ген, поверь, не над тобой прикалывался – над Колесинской! А тот отвечает, дескать, как же здорово, что ты сейчас это сказал, потому что я как раз думал обратное! Не забыл, значит. 

                ***

   Они все были интересные люди, предприимчивые, как говорила одна моя бойкая знакомая по фамилии Половинка, «до безумства». Но, по-моему, они не очень много читали. И поэтому порой совершали досадные коммерческие промахи. Вот что получилось, например, с так называемой «Черной книгой Берии». Про бесчинства Лаврентия Павловича начали повествовать еще в восьмидесятых и довольно скоро рассказали все, что только можно было. Его вывели и в качестве литературного героя, и в качестве отрицательного киноперсонажа, и даже припомнили пионерские стихи:
   Сегодня праздник у ребят,
   Ликует пионерия!
   Сегодня в гости к нам пришел
   Лаврентий Палыч Берия!
   Словом, к 1990-му году все были Берией сыты по горло и знали о нем все. Но соучредители «МИ» решили рассказать горькую правду о сатрапе в 1991 году. Кто-то скомпилировал рассказы о его злодеяниях в одну книжицу (сильно подозреваю, что к этому приложили руку те два человека, которые писали в «МИ» о политике, поскольку брошюрку читать было решительно невозможно). А затем эту книжицу отпечатали каким-то могучим тиражом, в уверенности, что публика сметет тираж вместе с лотками. Потом «Черная книга» довольно долго лежала в отдельной комнате, причем комната была забита ею полностью, от пола до потолка. Так и не раскупили ее.
   Раз не вышло с «Черной книгой» – сама судьба велела попробовать от противного, книгу белую. Выпустили «Белую книгу генерала Калугина». Это был такой предатель из КГБ, который убежал в Америку и под дудку борьбы с коммунизмом поведал американским друзьям очень многие таинственные секреты. Тогда вообще душа у нас была нараспашку – сам руководитель тогдашнего КГБ Бакатин от всего сердца, добрый самаритянин, отдал незлобивым американцам схемы прослушки их посольства, за что его до сих пор сильно недолюбливают труженики спецслужб. А демократы Калугина очень любили за его подвиг, и он даже тайно приезжал в Новосибирск, а мы имели с ним встречу на конспиративной квартире в Академгородке. Генерал был загадочен, и потому ничего особенного из его речей я не запомнил, но в память врезалось, что он был невысокого роста, в меру упитанный, а толстенькие ножки в носочках были маленького размера (где-то 38-го) и умилительно не доставали до пола, когда он сидел на стульчике. Так и сидел, болтал ножкками. Калугин особой харизмой не обладал, его сейчас мало кто помнит, но учредители почему-то опять решили, что это просто Клондайк какой-то, и «Белую книгу» покупатели разорвут. Не разорвали, однако, и весь тираж занял достойное место в соседней с «чернокнижной» комнате… Кажется, потом силами сотрудников все эти произведения пачками носили на помойку, но точно не помню. Хотя все-таки носили – надо было помещения освобождать. Там рядом была психушка, самые сознательные больные изготавливали гробы, -- так что, может, кому и пригодилось.

                ***

   Но вот как бы оно ни было – а коллектив в «Моменте истины» был дружный просто до непонятности. Маленькие коллективы вообще гораздо чаще сплачиваются, особенно если периодически что-то вместе празднуют. Называется – споенный коллектив. А в «МИ» было заведено вместе отмечать не только всякие там новые года, восьмые марта и прочее, но и дни рождения. И, опять же, вот она польза маленьких коллективов: очередному имениннику было не слишком накладно выставить выпивку-закуску, а удовольствие все получали вполне ощутимое. В больших-то конторах это все не так, не так… именинник выставляет, конечно, торт, все сбегаются, говорят сладкие слова, а именинник стоит идиот идиотом и только знай ждет, когда вся эта шняга закончится. Все по-быстрому глотают торт (кусочки, как правило, узенькие и маленькие, потому что народу много, но и тут обязательно находится пара-тройка дамочек, которые громко объявляют, что они на диете и потому торт себе позволить не могут, так что новорожденный еще и ощущает себя в чем-то виноватым – не позаботился, мерзавец, о диетическом угощении). Если бы на торжество являлись все одновременно, то герою дня было б не так тяжко: минут десять позора, а потом гуляй, рванина, от рубля и выше. Но беда в том, что еще с минут сорок подтягиваются всевозможные опоздавшие, и каждый, сука, норовит опять от души поздравить. А вот подарков никто не дарит.      
   Зато коллектив «МИ» пронизывали токи флирта, мы крутили меж собой романы, благо красивые и умные дамы там водились, вместе зажигали в кабаках и в гостях друг у дружки. Понятие взаимопомощи тоже было вполне реальным, и мы вполне могли рассчитывать друг на друга. В конторе же как-то сам собой возник «Журнал» – большая синяя тетрадь, куда любой желающий вписывал свои заметочки (чаще насмешливые) или мадригалы собственного сочинения. Кстати, они были зачастую неплохого качества и даже смешные. Все это способствовало тому, что хотя с тех пор прошло много времени, но люди того «Момента» до сих пор живут если и не в дружбе, то уж во всяком случае при встречах радуются. Про Леонида Гавриловича, правда, отдельный разговор, да и Гена Дейч уехал от греха подальше в Израиль, когда от излишней бережливости возникли проблемы, а про г. Острижного, третьего учредителя, вообще никто ничего не знает, да и не хочет. Но команда – была! А первая команда, она как первая любовь, помнится долго.

                ***
 
   Между прочим, практически одновременно со мной – чуть раньше -- в «Момент» пришла работать одна из самых замечательных и ярких дам новосибирской журналистики – Элеонора. Я даже ее фамилию называть не стану, поскольку кто Элеонору видел хоть раз, тот запомнит навсегда, а кто не видел,  тому все равно адекватно не объяснишь.
   Вот уж реальная self-made woman, реальнее не бывает. На тот момент, когда мы познакомились, Элеонора располагала двумя детишками, высшим техническим образованием и мужем. Время было мутное и нелегкое, тянуть детей было тяжело, но Эля носа не вешала, кажется, никогда. Равно как и не гнушалась никакой работой. Она хорошо шила, и к ней шли с заказами. Про самый замечательный она рассказывает, что за сшитое платье расплачивались не деньгами – было время сплошного «бартера», то есть меняльной барахолки образца 20-х, -- а половиной свиной туши, благодаря чему семья всю зиму в мясе не нуждалась. Тогда же Элеонора стала учиться водить машину – и научилась с малыми потерями, разве что разок расколотила бампер о поребрик.
   Стиль Элеоноры – это совсем особая песня, и сказать «как сорока» – это вообще ничего не сказать, сорока рядом с ней сильно теряется. Элеонора – это всегда что-то яркущее, обтягивающее, это два килограмма украшений и сравнительно немного косметики. Однако это не от безвкусия, это такой стиль, и верно сказано, что «стиль – это человек». Мне он глубоко симпатичен, поскольку сам тяготею ко всяческой аляпистой цыганщине, к чему-то подобному. И мне вполне понятны и близки герои вот какой истории. Как-то мой приятель-«челнок» был с компаньоном в Польше. И там обнаружили партию мужских костюмов из блескучей ткани ярко-алого цвета. Приятель отнесся к такому товару скептически. А мудрый компаньон говорит: да ты че, надо хватать, армяне либо же цыгане с руками оторвут! Ну и на свой страх и риск приобрели. Действительно, разлетелась партия во мгновение ока, пых -- и нету. А вскоре компаньоны по пути с барахолки проезжали мимо типичного цыганского особняка и услышали во дворе громкую музыку, всяческие крики радости и тому подобное. Заглянули через забор. Там гуляли цыганскую свадьбу. И все мужчины были в тех самых алых костюмах. Вот так-то.
   Как-то раз меня занесло на сессию областного Совета, я шлялся в перерыве среди всех этих упитанных народных депутатов, а на кисти у меня болтался на шнуре «роскошный» диктофон какого-то невиданного, сильно серебристого цвета, который блистал буквально как алмаз. Откуда ни возьмись возникла Элеонора во всем черном и обтягивающем и вежливо, но категорично сказала, по своему обыкновению мило картавя: «Егогчик, дай-ка мне эту машинку на вгемя! Надо быть во всем блеске!» Заимев диктофон, она тут же, небрежно им помахивая, направилась к паре каких-то деятелей и затеяла светскую беседу, причем диктофон нужен был исключительно для понтов, для антуража. Вон какой замечательный. Глаз не оторвать.
   Дама она предприимчивая, и даже со своим, так сказать, сильно грассирующим произношением ходила устраиваться «диктогом на гадио». Когда там произнесла словосочетание «шкурки норки» как «шкуйки нойки», ей все-таки вежливо, но твердо отказали.
   Элеонору всегда тянуло, так сказать, к «сильным мира сего», и она вполне умела быть с ними на равных. И извлекала из этих знакомств вполне ощутимую пользу: чуя в ней даму деловую и, когда надо, твердую и жесткую, хотя порой и взбалмошную, ее приглашали на хорошую работу, вплоть до директора «Универсама». Как правило, доверие она оправдывала. Надо сказать, что при этом дешевого высокомерия к «маленьким людям» в ней не бывало никогда ни на грамм. В отличие от ее мужа. Тот мог вполне презрительно отозваться о вполне уважаемом и деятельном журналисте, у которого на тот момент как раз родился первенец и, следовательно, на парня ложились заботы и о ребенке, и о жене: «А… этот… джентльмен в поисках десятки…». Этим он демонстрировал похвальное знание «Золотого теленка», но от таких речей коробило. В частности, еще и потому, что ясно понималось: все мы для него тоже леди и джентльмены в поисках этих десяток. Ну что ж… а мы зато ощущали себя несколько умнее такого шефа. То есть даже намного умнее.
   Когда Элеонора стала главой издательского дома, то мало того что регулярно повышала всем зарплату: каждому сотруднику, например, в день рождения она дарила подарочек и плюс тысячу рублей (тогда очень нормальной считалась зарплата тысяч в 12-13, а бутылка ирландского сливочного ликера «Beyley’s» стоила шестьсот рублей). Однажды на восьмое марта подарила каждой подчиненной даме (а было их человек тридцать, не меньше) по небольшой золотой безделушечке. Эти ее порывы (особенно в части повышения зарплат), правда, сильно остужал бережливый супруг, но при малейшей возможности Элеонора все равно стремилась облагодетельствовать ближних. Не всех, конечно, – ежели кто-то оказывался, в ее понимании, «предателем», то такой человек пропадал для нее навсегда. Причем не всегда «предательство» имело место на самом деле – но переубедить Элеонору было занятием совершенно нереальным. Встречаясь с таким человеком, она делала такое выразительно каменное лицо, что за милю все было понятно. Даже непосвященному.
   Как-то раз известный и в хорошем смысле слова отвязанный новосибирский шоумен Буланкин широко гулял свой день рождения, откупил для этого клуб «Отдых» и позвал едва ль не весь новосибирский бомонд. Элеонора пришла в невероятном алом платье из шелка или атласа, с кринолином, не то барокко, не то рококо, в каких-то невиданных рюшах и складках. Не чураясь бахвальства, похвасталась, что платье дико эксклюзивное, какая-то мастерица сделала его для Элеоноры в единственном экземпляре, а выкройки едва ли не сожгла, а пепел развеяла по ветру. Платье было действительно роскошное, публика таращилась и дивилась. И тут грянул гром. Поздравлять Буланкина выходили в центр зала по очереди, и одна из поздравляющих вдруг оказалась в точно таком же алом платье. Элеонора тихонько выматерилась в адрес коварной портнихи. Это мужикам почти наплевать на такие нюансы, да и то не очень уютно, когда рядом оказывается наглый крендель в таком же пальто, костюме или рубашке. А у дам это все… ух! Грохот и ярость! Но на этом неприятности не кончились. Буланкину-то были пофигу всяческие отношения между приглашенными, и он совершенно не размышлял о том, что, пригласив одного, он мог обидеть этим кого-то другого. Вот он и пригласил не только Элеонору с мужем, но и злейших врагов из конкурирующего («предательского»!) издательского дома. Обнаружив это, Элеонора обиделась смертельно. А натура-то сангво-холерическая. Они с мужем переглянулись, встали из-за столика и гордо ушли. Самое обидное, что никто этого не заметил (гостей-то был миллион), а если и заметил, то истинной причины не понял: ну мало ли какие дела у людей, поздравили да и ушли. Впрочем, Буланкина, кажется, «предателем» все-таки не посчитали – в силу его легкохарактерности. А вообще-то чувствительность к «предательству» была несколько гипертрофированной. Рачительный Элеонорин супруг Яков Самохин, в отличие от нее, вовсе не тяготел к увеличению зарплат подчиненным и постоянно был занят поисками схем, при которых платить можно было бы поменьше. Поэтому те из журналистов, кто что-то действительно мог, мало-помалу подыскивали себе местечки, а потом приходили с полунамеками. В подтексте, как правило, имелось, что надо бы прибавить… в другом месте будут платить значительно больше… Такого рода визиты воспринимались однозначно набатным сигналом тревоги: предательство! И никаких попыток остановить хорошего журналиста никогда не делалось, заявление «по собственному» подписывалось с ледяным выражением лица. Благодаря этому довольно скоро после того как Яков Николаевич взял бразды правления в свои руки, ни одного мало-мальски приличного журналиста в их издательском доме не осталось (да и тираж газеты «Наш дом – Новосибирск», который без всякого руководства, делаемый исключительно журналистским коллективом, за короткое время прыгнул от нуля до пятнадцати тысяч, -- за полгода вдумчивого самохинского управления упал до четырех или пяти, а потом и вообще сошел на нет); уходили тем скорее еще и потому, что Яков Николаевич мгновенно ввел ужасные, беспредельно тягучие и морально невыносимые «летучки», на которые плелись как на казнь и на которых ощущали себя медленно удушаемыми. В результате близ Элеоноры абсолютно закономерно остались как раз «предатели», искусные, умеющие польстить и прогнуться, злословящие в ее же адрес (а иной раз элементарно клевещущие) только в среде людей нормальных, которые посмеются, но не «сдадут», хотя сами сдавали налево-направо, да еще и от себя прибавляли. А больше те люди ничего не умели. Однако об этом позже.
   
                ***

   Несмотря на предельно хорошую атмосферу внутри коллектива «МИ», люди там надолго не задерживались. Время подкрадывалось суровое, да и тогда, в 1991-м, инфляция была хотя и не галопирующей, но вполне резвой (а в 92-м она совсем с тормозов слетела). Реклама ресторана «ЦК» (она мне как-то понравилась) гласила тогда буквально следующее: «Когда деньги обесцениваются, лучше всего вкладывать их в приятные воспоминания». Кстати, насчет «ЦК». Контора наша очень нередко гулеванила именно там, причем всецело благодаря Элеоноре. Сама она жила небогато (двое ребятишек!), но ее таланты общения с нужными людьми приводили к тому, что нас в «цэкушнике» привечали от души, причем места предоставляли исключительно самые модные, «на антресолях», и столы были и выпивкой, и закуской заставлены весьма плотно. Как-то раз приключился там занятный случай. Собираемся потихоньку, ждем опоздавших, за стол еще не садимся. Рядом трется какой-то очень богемный гражданин в потрепанном свитере с дырками, длинный, тощий и с синяком. Очень интеллигентно говорит: видите ли, я друг Саши Самосюка (Самосюк фигура для н-ской журналистики тоже легендарная, художественный редактор множества изданий, а на ту пору и «МИ»). И объясняет: сам Саша прийти не сможет, но вместо себя прислал меня! Мы от неожиданности чуть-чуть всхохотнули тихонечко… ну какой вопрос, присаживайся! Вышло так, что рядышком сидели: он, потом я, а дальше моя супруга (та самая Девушка, Которая Знала Настоящую Журналистку). Друг Самосюка выпил пару-тройку стопарей и совершенно не мешкая стал через мою спину делать недвусмысленные намеки моей супруге. Я про себя посмеялся, но потом для порядка изобразил суровую физиономию и сделал замечание. Тот интеллигентнейшим образом извинился и через полминуты возобновил усилия по соблазнению, причем сильно форсированно. А что делать? Пришлось с самой доброй улыбкой на устах, не подымаясь со стула, въехать ему локтем в солнечное сплетение. И, знаете, помогло! Отдышался и больше не дурил. Это был небезызвестный Дима Радкевич, человек малопонятного рода занятий, которого почему-то знали как кинокритика. Во всяком случае, так он рекомендовался, когда попадал в вытрезвитель. Да это еще что – другой мой приятель, не имеющий никакого отношения к журналистике, вечно по пьянке говорил ментам, что он «член-корреспондент» газеты «Крисченс сайенс монитор» («Christians sciense monitor»). Если ему удавалось это выговорить, то он обязательно получал от ментов по башке. И потом имел полное основание утверждать, что пресса в России подвергается гонениям со стороны правоохранительных органов.
   Радкевич ходил зимой в самой натуральной бараньей кудрявой высокой папахе, причем было впечатление, что эта папаха пошита никак не позже революции, а может, и к империалистической войне. Как-то раз (через несколько лет после первого знакомства) мы с ним хорошенько накирялись в редакции «Новой Сибири» и легли на ночь спать в большом общем зале на диванчиках. Заботливые коллеги заперли зал, так что покинуть его было нельзя до тех пор пока утром не придет кто-то с ключами. Худощавый Радкевич среди ночи ухитрился  чуть-чуть отодвинуть дверь и просочиться в щель шириной не больше 10 сантиметров, причем в зимней одежде. Впоследствии ставили эксперименты, но ни у кого этот фокус повторить не получилось.
   Там, в «ЦК», сильно проявлял себя Гера Сидоров, друг Каурдакова и человек интересной судьбы. Сперва он трудился в КГБ, знал китайский язык, но потом его оттуда уволили (по одной версии за то, что лез на балкон к возлюбленной, а по другой – за пьянство, но можно допустить, что он действительно на балкон лез, но в пьяном виде; Ромео а ля рюс), и Георгий Иванович стал активным борцом с партократами и правозащитником. Он имел совершенно апостольскую внешность – длинноватые волосы, бородка, добрейшие желтоватые глаза и невероятно добрые, мягкие интонации. К нему валом валили всевозможные старухи, обиженные, пострадавшие и т. д. Он внимательнейшим образом слушал этих несчастных людей, забирал у них документы (они приносили с собой толстенные кипы бумаг, которые подтверждали их правоту) и обещал всяческое содействие и торжество правого дела. Потом он совершенно бесследно исчезал, а все эти униженные и оскорбленные рыскали по городу в поисках либо его самого, либо хотя бы своих драгоценных бумаг. Но получалось у них редко. Я научился безошибочно распознавать их по плаксивым голосам (мы с супругой звали их обобщенно – «квартирный вопрос») и, когда они звонили в контору, сразу после «Алё» злорадно и зловеще говорил: «Георгия Ивановича нету!» И ни разу не ошибся.
   Как-то раз Гера увидел в переходе метро целый коллектив китайцев, заговорил с ними и на тот же вечер пригласил к себе в гости. Пунктуальные китайцы пришли и сильно удивили Герину супругу (самого его еще не было). Они ждали часа четыре, а потом так и ушли не дождавшись. Занятный был человек. Ему было лет сорок, но душой он был молод как никто. «Знаешь, Егор, -- доверительно рассказывал он зимой 1992 года, -- я уже сейчас готовлюсь к лету. У меня есть рубашка джинсовая, так вот я над кармашком вышил всякие советские ордена – орден Ленина, орден Красного знамени… Знаешь как будет хиппово!» На галстуке у него имелась не то золотая, не то золоченая заколка – маленькая голова Мао-Цзэ-Дуна. В «ЦК» он приходил порой в красных клешах, а когда малость выпивал и начинались танцы, то начинал выделывать ногами какие-то совершенно невероятные кренделя. Его реально колбасило, он жег на полную. Иногда ходил колесом или делал сальто. Таких па я ни до ни после не видывал (когда-то слабое подобие выдавал певец Африк Симон, но его талант в сравнении с Гериным сильно проигрывал) – жесть была конкретная. И я все это называл «разнузданные танцы», что самому Гере нравилось. Потом кто-то рассказывал, что раз повстречал Геру в одной из редакций в состоянии средней поддатости. А буквально через полчаса увидел его же сидящим на асфальте возле входа в метро на «Студенческой»: Гера смотрел на прохожих своим ангельским взором и кротко осенял их крестным знамением. 

                ***

   Но даже при наличии столь замечательных людей было трудно удерживаться в «МИ»: деньги стремительно дешевели, а славные учредители платить не хотели, стояли насмерть, и как только находилось подходящее местечко, люди из «МИ» уходили. Чтобы не платить, использовались и методы увещевания. Мне, например, Слава Острижной ставил в пример одну даму, которая, по его убеждению, писала ярко, серьезно и вообще отлично (у меня ее творчество вызывало весьма серьезные сомнения); вот, мол, когда хоть немножко приближусь к ее уровню, тогда и поговорим о деньгах… Да и вообще я же еще был новичок, у меня в трудовой с тех пор есть уникальная запись, над которой ржут все, кто видит: «Принят корреспондентом третьей категории». Практически – третьего, бля, сорта. Фишка в том, что нету нигде никаких корреспондентских категорий, ни третьей, ни первой.
   В итоге надолго там остался лишь один странный человек. Он возник как-то летом, рассказал, что работает учителем русского языка и литературы в школе, и принес своего рода педагогически-порнографическую поэму из школьной жизни – несколько заметочек. Заметочки все как одна сводились к сексуальной жизни школьниц (как раз из той школы, где этот человек трудился), начиная с четвероклассниц, и были написаны очень плохим русским языком, с ошибками, но претензией на «изысканность». Этакий «приказчик-рашен». Употреблялись слова типа «царюющее зло» и «ипостась». Мы с супругой потом так и называли его меж собой: «царюющая ипостась». Одна из заметочек была о школьнице, которая смазывала валерьянкой интимные места и подпускала туда кота. Леонид Гавриловил очень оживился и спросил, не звали ли того кота Плакатом. Нет, не звали. Однако Л. Г. решил, что это ерунда: махом все-таки окрестил животное именно Плакатиком и жахнул статейку под остроумным названием «Шершавым языком Плаката». «Царюющая ипостась» имела совершенно никакую внешность – носила стремные очки и закрывала лысину несколькими волосиками, зачесанными с одного бока на другой, как у Лукашенко в лучшие годы. Дружбы с ним никто не завел, поглядывали как на странного, но не дискриминировали. Мы с супругой твердо знали: если выяснится, что он потихоньку маньячит, то мы нисколько не удивимся. Он действительно был странный: рассказывал, например, по секрету, что его домогалась Элеонора. А он, дескать, отверг. А вы бы видели его – и Элеонору. Это даже не барыня и лакей, это супруга президента и пациент бесплатного проктолога… Он довольно быстро уволился из школы, плотно осел в «МИ» и долго был там для Л. Г. незаменимым сотрудником, едва ль не другом, пока не перебрался в пресс-службу одной структуры. 
   Кроме «царюющей ипостаси» в «МИ» сравнительно долго оставалась еще одна дама. Ее журналистская судьба складывалась своеобразно. Дело в том, что она ужасно тяготела ко всему изящному – и особенно к театру, причем это была реально святая любовь: театр мог быть абсолютной шарашкиной конторой, а актеры бездарными старыми алканами с красными носами, но это не имело никакого значения. «Любите ли вы Театр, как люблю его я?..» Потом, когда она наконец дорвалась до любимого занятия, то есть до театральной критики, то критикой там и не пахло: сплошные ахи, славословия и книксены. «Гениально выстроил мизансцену режиссер-авангардист Гарольд-Пупынин!» Театральные были довольны и расчувствовались до того, что когда эта критикесса осмелилась где-то чуть-чуть кого-то не похвалить, то просто запретили ее пускать в театр. Из-за чего она страшно переживала, рвалась к священным подмосткам и молила о прощении. И вот эта тонкая натура была вынуждена, работая в «МИ», писать не о возлюбленном Театре, а о насилиях, грабежах и убийствах. Ей это жутко претило, но что поделаешь… жить-то как-то надо. И вот она пробыла там сравнительно долго. А остальные ушли.

                ***
   
     Я ушел из «МИ» летом 1992 года – меня позвал в «Молодость Сибири» бывший художник «МИ» Саша Самосюк. Оказалось, что именно в то время «Молодежка» радикально обновлялась, и те люди, которые это делали, активно подбирали команду. Таким образом я имел возможность оказаться у самого начала зарождения самой значительной в истории Новосибирска газеты и пройти с ней довольно долгий путь, включающий ее расцвет, пик успеха и угасание. То есть дорогу любого издания.

                ***

   Тогда все менялось очень быстро, стремительно, и 92-й так же сильно отличался от 93-го, как 93-й от 94-го и так далее. Главным в 92-м была «либерализация цен» с мгновенным возникновением «коммерческих ларьков», в которых сидели не плохо оплачиваемые девушки, как сейчас, а упитанные добры молодцы спесивого вида. В этих ларьках торговали, в том числе, знаменитой «султыгой», или «бодяженной водкой». Малокомпетентные журналисты почему-то окрестили ее «паленой», но это неверное использование термина. «Паленая» – значит «засвеченная», «раскрытая». «Паленая блат-хата» – это притон, про который знает милиция, и не более того. «Спалиться» значит попасться. А «бодяжить» означает как раз «смешивать», «разбавлять», «взбалтывать». Так что все-таки бодяженная.
   Мигом нашлись специалисты, которые, по их словам, определяли эту «бодяженность», причем изощренно сложными способами. Один был такой – разболтать бутылку и смотреть на смерчик из пузырьков внутри нее. Если он был, то, мол, это не водка, а бодяженный спирт. Определялось замечательно; жаль только, что гарантированная, небодяженная водка тоже такой смерчик создавала. Другой способ был – потереть ладонью донышко и поглядеть – остался ли на ладони черный след. Дескать, фабричная водка, едучи по конвейеру, пачкается об его резину, а поддельная ни обо что не пачкается. Ну, это был метод какой-то сомнительный. Еще смотрели на то, как приклеена этикетка. Если сикось-накось, то однозначно это была бодяга. Или если пробка кое-как болтается. Уверенно определяли, что водка поддельная – и тут же брали эту шнягу, поскольку любой русский свято верит в то, что лично с ним беды произойти не может, а цена такого пойла была меньше, чем магазинного. Я даже как-то приехал с такой «водкой» на интервью к главврачу одной интересной психушки. Слава богу, он велел запихать напиток обратно и угощал по-своему: медицинским спиртом, разведенным пятьдесят на пятьдесят глюкозой. И между делом рассказал про одного талантливого больного -- тот сконструировал вездеход, у которого вместо гусениц были предусмотрены ноги в ластах. А про другого, слабоумного педофила, который ходил и вопрошал: «Кто же вернет мне эти радости?», задумчиво заметил, что помочь ему может только декапитация. Я спрашиваю, а что это такое? «Обезглавливание», -- отвечает. Ох мы с ним и набубенились.
   Положение дел на тот момент в «Молодости Сибири» было таким. Формально редактором был знаменитый (и даже немного слишком) Борис Коновалов, выросший до таких высот из обыкновенного фотографа. Но он, будучи депутатом Верховного Совета, время проводил в Москве, нес пользу отечеству и ограничивался тем, что выбивал для газеты кой-какие льготы. В его отсутствие – опять же, номинально, но с правом всяческих подписей – руководил газетой некто Виктор Серов, по профессии кинорежиссер-документалист. В газетном деле он разбирался, «как некоторые животные в некоторых фруктах», но у него было замечательное достоинство: он верил спецам и совершенно не совался в не свое дело. Если возникали вопросы, то он предпочитал собрать компетентных людей и спросить: «Коллеги! Как вы считаете…» Кроме него, я только однажды встречался с таким обращением. Одна очень своеобразная, доставучая и назойливая дама, едва устроившись в некую контору, ошарашивала сослуживцев тем, что, приходя утром, громко объявляла: «Здравствуйте, коллеги!». Коллеги знай переглядывались.
   Серов был вежлив, мягок и добр, обладал приятной мужественной внешностью (седая короткая шевелюра, жесткие седые же усы – не то полковник разведки, не то сицилийский дон); кабы не его немножечко слишком шустрая супруга, то вполне возможно, что он и дальше пошел бы по газетному бизнесу, и неплохо бы пошел. Представительная внешность очень, очень часто играет более весомую роль, чем профессиональные и деловые качества.
   Реально же делал газету – и сколачивал новую команду – Слава Досычев, крупный бородатый мужик лет сорока с хитрыми веселыми глазами, одетый по тогдашней моде без выкрутасов: турецкая кофта в катышках, заправленная в поношенные джинсы-варенки (тогда принято было заправлять свитера в джинсы, мода такая была). Он был птенцом гнезда «На вахте» – я упоминал об этой удивительной многотиражке, давшей миру уйму талантливых газетчиков (включая, кстати, и Леонида Гавриловича). На момент нашего знакомства он совсем подвязал с пьянством, но опыт в этом деле имел основательный. Мне запомнился его рассказ о том, как однажды в самолете, на котором он летел в командировку, случилась авария. Самолет начал едва ли не пикировать, и тут у Досычева блеснула здравая мысль: «А что, бутылка водки так и пропадет, что ли?» Типа Никиты Пряхина из «Золотого теленка»: «Не дам ей пропасть! Душа горит! На кровати лежит! Цельный гусь, четверть хлебного вина!» (Я сперва думал, что у него на кровати лежит гусь и четверть, но потом стал полагать, что тогда «гусем» как раз четверть и называли – чем-то эта узкогорлая толстенькая бутыль (горлышко как у теперешних бутылок, а вот объемистость гораздо более мощная) действительно похожа на гуся). И была вынута эта бутылка, и была вмиг выхлебана. А самолет между тем выровнялся. Кстати, мне всегда была малопонятна «последняя просьба» какого-либо осужденного на расстрел – принять перед смертью стакан водки. Надо было просить не только водку, но и минут пятнадцать после выпивки – а то что это такое, только вмазал, еще вкус водяры не рассосался (а она вовсе не самый вкусный напиток), никакого кайфа, и вот тут-то тебе еще и пуля в лоб. Не, я так не играю. Вот если минут пятнадцать еще прихватить… песняка, допустим, давануть… вот тогда и смерть красна.
   Еще один рассказ – это как они шли принять понемножку в подъезде, и тут Досычев, которому доверили нести флакон, оступился и начал падать. И он ухитрился – при весьма основательной комплекции – совершить такой умопомрачительный кульбит, чтобы спасть напиток, что дружки об этом помнят по сей день. Говорят – куда попала «Матрица», куда попал Нео совместно с Тринити и Морфиусом. И водка была спасена!
   Досычев занимал должность ответственного секретаря. Что это такое – точно сказать даже он вряд ли сможет. Вообще, повторюсь, в каждой избушке свои погремушки, и в какой-то редакции могут быть, к примеру, загадочные должности «выпускающего редактора», исполнительного редактора, дежурного редактора, просто редактора, ответственного редактора да еще и главного редактора. Не считая, разумеется, шеф-редактора. Это как в начале девяностых каждый счастливый владелец ларька звался как минимум «президентом ООО», а его друган и единственный компаньон был «генеральным коммерческим директором». Так и сидели в ларьке по очереди президент с генеральным. Любой нормальный институт тогда стал университетом или академией; ПТУ сплошь стали колледжами и лицеями – нашли тоже лицеистов, сплошь Пушкины, Горчаковы да Дельвиги. Вот так же и с редакторами – никому же не хочется значиться вторым помощником восьмого корреспондента третьей категории. Зато в конторах со множеством редакторов на слово «ответсек» просто пожмут плечами – откуда, мол, вдруг, и что это за географические новости? Когда я в 2006-м опекал студенток-практиканток, то они очень нередко ставили меня просто в тупик. Им там в универе сказали, что каждая газета обязана иметь такую-то структуру – строго обязательную для всех, -- а на самом-то деле каждый домик устроен по-своему. Так я, ей-богу, порой даже не знал названия некоторых должностей, которых от меня студентки требовали! Прямо вот так, строго смотрели в глаза и говорили: а кто у вас тут executive editor? Они меня чуть с ума не свели своими глубочайшими познаниями. Но хорошие девки были, хорошие. Я им потом та-акие характеристики всем написал!
   Но вообще ответственный секретарь – это, как я понимаю, человек, который отвечает не за тексты, а за их упаковку в полосах, за верстку. Однако Досычев был реально редактором – принимал и тексты, и фото, занимался версткой и т. д.  Сам он писал что-либо крайне редко и не слишком замечательно, тексты как тексты. Но зато у него был полный бзик на придумывании заголовков, которые он изобретал блестяще. Когда приходило время их придумывать, глаза у него загорались, и он, по-моему, даже начинал облизываться. Это был его час полного кайфа. Первое впечатление сохраняется долго, и я помню, что когда появился в «МС» впервые, там как раз шло обсуждение заголовка для скучной сельскохозяйственной статьи (тогда «Молодежка» еще не совсем перешла на новый стиль, и шли порой статьи про битву за урожай). Где-то там гнили «валки», то есть не то стога, не то снопы, не то копны. И сошлись на заголовке «Валки позорные». Впоследствии Досычев разгулялся вообще широко. Идет маленькая информашка о том, что милиция нашла у парней-бандитов в автомобиле биту (не бейсбольную, как принято сейчас, а биту для городков, утеху советских пенсионеров, -- толстый дрын, обвитый металлической полосой), гимнастическую палку и клюшку для хоккея с мячом. И задержанные пояснили, что эти снаряды имеют для того, чтобы отбиваться от «мафии». Досычевский заголовок: «Триатлон по борьбе с мафией: гимнастика, хоккей, городки». А у меня мышление образное, я еще в школе ржал как дурак, когда мне говорили «Учительница нас съест» – реально представлял, как она ест. И потому образ такого своеобразного борца с мафией, одновременно гимнаста (!), хоккеиста (!!) и городошника (!!!) меня веселил до ужаса. Материальчик про омоновцев, которые сперва воровали поросят, а потом стали красть автоматы, был озаглавлен как «Свинство, доведенное до автоматизма». Тоже было очень занятно представить абсолютно натренированного по части свинства человека. Летом 93-го года, когда все уже шло к октябрьским событиям и расстрелу Белого дома, в Новосибирск приезжал Руцкой. Его радушно, с хлеб-солью, встречал сам Муха, а на митинге Руцкой отечески пожурил новосибирцев за то, что они голосовали не за «патриотов», а за Ельцина: мол, известно же, кто за демократов голосует, -- спекулянты, голубые всякие… по-научному педерасты. Досычев ликовал и хлопал себя по ляжкам. Маленькую информашку про это он озаглавил «Новосибирск – город контрастов и педерастов», а более объемный материал имел заголовок «А. В. Руцкой: «Снятся людям иногда голубые города…»
   Кстати, лирическое отступление, в тот самый день, когда приезжал Руцкой, я шлялся по Центру и обнаружил нечто удивительное. Вижу  помещение, в котором базировались так называемые «сибирские писатели». А публика это была разношерстная, больше наделенная талантами общения с начальством, нежели чисто литераторскими. Они так активно напирали на то, что они «сибирские», что смахивало на жалобу – мы, мол, слегонца дефективные, сибирские, третий сорт, по приютам мы с детства скитались, так дайте же денег, льгот и помещений! Что-то, к примеру, Маркес не вопит о себе, что он «колумбийский» писатель… Много Н-ск дал миру, но многого и не дал. От нас не вышел ни один рок- или поп-музыкант (кроме разве что безумно, невероятно талантливой и обаятельной Пелагеи Хановой, но она, увы, с младых ногтей в Москве; а! виноват! Дима Ревякин же – наш! ну и группа «Африка» еще, но те дальше восьмого сорта не поднялись; ну и еще несчастная Янка); от нас не вышел ни один большой писатель (кроме Анатолия Иванова, который «Вечный зов», но там есть, так сказать, оговорочки); от нас не вышел ни один большой художник или поэт. То есть поэт-то мог бы и выйти – Юля Пивоварова, -- но она все выйти-то как раз и не может по особым причинам чисто российского свойства. Как-то, кажется, в 2002-м, ее позвали на какой-то поэтический тусняк аж в Австрию; ну, до Москвы она вроде доехала…
   И вот вижу, что в окнах этой писательской оранжереи красуются два искусно исполненных от руки плаката. Содержание было замечательным, очень поэтичным и поразительно верноподданническим. «Иван Иваныч Индинок в своей борьбе не одинок» и «Нам для борьбы достанет духа, покуда здесь Виталий Муха». Нет, ну просто замечательно. Особенно про «борьбу», которую вел Индинок. Кто его помнит, пусть улыбнется – «борец»-то тот еще был, м-да, со стороны могло показаться, что его главная борьба чисто внутренняя, с чего, к примеру, начать обед, с украинского борща или с горячей закуски? Между прочим, мне довелось быть свидетелем одного рандеву Индинка с Мухой – уже после того, как между ними черная кошка пробежала, после боданий за губернаторское кресло. Дело было в области, на каком-то сельском празднике. Муха был губернатор, приехал туда по праву сюзерена, а Индинок пожаловал по собственному почину, можно сказать, нетактично, -- ибо ввел чиновников из окружения Виталия Петровича в огромное смятение. Все они Иван Иваныча прекрасно знали, но очень остро стояла дилемма – здороваться ли с ним, общаться ли, или со всей принципиальностью игнорировать, -- ибо Муха, сидевший в президиуме (президиум устроили с сельским простодушием  в открытом кузове грузовика, поместив там стол, накрытый красной скатертью), очень зорко присматривал за недавним конкурентом. Было очень интересно наблюдать, как многие Иван Иваныча просто не видели, проходя в полуметре. Впрочем, говорят, что в поле зрения всегда остается некая мертвая зона, человек не видит того, что в этой зоне находится. Но надо отдать должное – довольно многие чиновники Индинка приветствовали, причем порой даже сердечно… Хотя в душе, может быть, и материли за непосредственность. А че – он ведь и был для многих именно непосредственный начальник. Хотя и бывший. Хотя и слегка чересчур непосредственный.
   Однако вернемся к заголовкам. Как-то раз журналист Нина Пашкова сумела раскрутить на большое интервью тогдашнего представителя президента Анатолия Манохина. Он был человек честный, порядочный, но при этом на редкость нехаризматичный – чрезмерно скромный, сухой и закрытый. И внешность неяркая -- а тогда чиновники предпочитались по-советски толстенькие, молодецкие, большого роста, с зычным голосом. Худые считались людьми несолидными. И вот худощавый Манохин на свою беду расчувствовался, открылся и рассказал Нине даже о том, что, оказывается, любит и умеет танцевать. Но танцевать жутко мешает хроническая нехватка времени. Пообщаться с друзьями-евреями – и то нету времени! И пообещал Манохин  Нине станцевать с ней вальс на ближайшем празднике «Молодой Сибири» (газета к тому времени поменяла название, о чем рассказ позже). Злодейский досычевский заголовок гласил: «Анатолий Манохин: что мешает хорошему танцору?» И вот что характерно: хотя в виду имелся танцор не плохой, а как раз наоборот, все как-то сразу начинали подозревать самое негативное…
   Статейка про появление на рынке обуви под названием «ботильоны» называлась просто: «В прорыв идут штрафные ботильоны». Как представишь себе эти маленькие несчастные ботильоны, которых кинули в прорыв, даже как-то жалко их становится. Да, когда Досычев с кем-то сидел и придумывал эти заголовки, то это были самые счастливые его минуты: глаза сверкали, хохот стоял адский…
   Юмор Досычев понимал отлично. Порой желание поместить что-то смешное, но при этом зашкаливающее за любые рамки, ставило его в весьма трудное положение. Ну вот как можно было поставить в номер такое новогоднее стихотворение Димы Рябова:
                Будет в этот Новый год
                Все не так, как было в тот.
                В том все было через жопу,
                В этом будет через рот!
   Досычев мыкался, жаловался всем, что вот смешной же стих, но поставить его решительно невозможно, а потом взял да и поставил на свой страх и риск. После этого стихотворение того же Рябова про двух совершенно реальных приятельниц из нашей конторы прошло уже совсем безболезненно:
                А у Ленки титьки больше, чем у Ларки,
                Но зато у Ларки длиньше волоса.
                На Восьмое марта дарят всем подарки,
                Я тебе вот эту песню написал.
(последние две строки – из известной дворовой песни про любовь и измену, и такое новое прочтение очень радовало).   
   Однажды я обнаружил на полосе «Пан-клуба» (так назывался отдел юмора) сильно брутальную повесть про Винни-Пуха и Пятачка. Они представали там какими-то кровожадными убийцами. Написана она была Самосюком. И там были в значительном количестве слова «хруй», «жропа», «приздец», «ербать» и так далее. «Перед ним стоял охруевший зверь или, скорее, озверевший хруй». Все эти словечки были выделены курсивом. И была сносочка: дескать, выделенные слова раньше были священными, самыми высокими, сакральными и торжественными, но затем представители одной нации, не выговаривающие букву «р», сделали из этих слов нечто прямо противоположное. Я хохотал до полного «охруения», а потом побежал сказать спасибо Самосюку. Однако оказалось, что не все так просто. Он-то сделал текст реально жестяной, без всяких священных слов, все как на заборах. А Досычев призадумался – все-таки перебор! Но Самосюка обижать не хотелось. И он взял да и придумал такой вот хитрый ход. И волки сыты остались, и овцы целы.
   Повеселиться Досычев любил. Как-то раз он поинтересовался моим отчеством. Ну, мало ли для чего оно ему. Сказал -- Борисович. Потом на «мужском» вкладыше (были и такие, через раз, то мужской, то женский – в мужском рассказывалось об оружии, сигарах, карточных играх, лошадях и т. п., а на женском в основном о том, что такое мужики и как с ними бороться) появляется «серьезная» статья под заголовком «Жизнь хрупка» (и шрифт одной величины, без заглавных букв – ЖИЗНЬ ХРУПКА). Рядом карандашный портрет какого-то явно ученого перца в очках. И написано, что вот, жил-был такой замечательный человек, Егор Борисович Хрупок, и вот вехи этой славной жизни. А потом обещание – мол, в одном из следующих номеров ожидайте статьи «Жизнь коротка». Дескать, у Егора Борисовича есть родной брат Сергей Борисович Короток, тоже человек незаурядный…
   Одна из традиций «МС» была – субботнее посещение сауны на «Спартаке». Парная, пивко, все как у людей. Мусчины по субботам, дамочки по воскресеньям. Фотограф Миша Довгаль прихватывал с собой фотоаппарат. И вдруг выходит опять же «серьезная» статья г-жи Квакушонок про диаспору граждан республики Сан-Марино, которая, оказывается, есть в Новосибирске. Рассказывается о нравах и привычках сан-маринцев – в том числе и то, что они обожают посещать сауну. И – фото вашего покорного слуги с обнаженной попой и гнусной ухмылкой. Тянусь за бутылкой пива. Вот такой вот сан-маринец, бля. Секс-символ «Молодой Сибири».
   Собирая новую команду, Досычев вряд ли строил наполеоновские планы относительно самого себя – ему просто хотелось делать живую и хорошую газету, самую лучшую как минимум в городе. И команда подбиралась как-то быстро, один приглашенный тянул за собой своего знакомого, тот следующего… И уже к 93-му газета стала ну совсем другой. Это, понятное дело, не могло не вызвать реакции отторжения у тех, кто сидел в ней раньше, всем был доволен и никаких перемен не жаждал. Из мужчин негодовали двое – один, маленький, заросший и несчастный с виду, писал про сельское хозяйство, а второй делал криминальную хронику по каноническим советским образцам. Зато среди дам противниц нового порядка было значительно больше, и их реакция варьировалась от молчаливого неодобрения до истерик на планерках.
   
                ***

   Планерки – страшное зло журналистики, и благословенны те конторы, где их нет (а это примерно пятьдесят на пятьдесят). Прежде всего, при нормальном положении дел они совершенно не нужны, поскольку каждый и так знает, что ему делать. А при ненормальном они вообще как раковая опухоль, поскольку жутко всех нервируют; тут требуется штучная работа с каждым журналистом, а не эти коллегии. Во-вторых, любители устраивать планерки (которые еще называют «летучками» и «пятиминутками», хотя длиться-нудиться они могут часами) – это граждане, подобные М. С. Горбачеву. Им ужасно нравится слушать умные слова из собственных уст, но другим-то это доставляет муку невыносимую. Не, все-таки Шеф должен быть в некотором роде божеством, которое редко спускается для общения со смертными… и говорит веско, редко и мало. Не Троцкий, но Сталин. Не Горбачев, но Путин.
   Во многих конторах, где есть планерки, журналистам предлагается еще и бегло оценить все материалы номера. Но поскольку любой журналистский коллектив пронизан нитями дружбы или неприязни, то, понятно, объективных оценок ждать не приходится, тем более что высказанные оценки все равно ни на что не влияют, разве что способствуют росту вражды в коллективе. Поэтому самые опытные или избегающие конфронтаций просто оттарабанивают, что все материалы, в принципе, качественные, – и передают слово следующему. Самые тупые начинают действительно рассуждать о каждом материале по отдельности – долго, глупо и нудно. Самые злые жалят своих недругов; если они еще и более-менее умные, то в силу способностей используют в оценках иронию.   
   Далее журналистам предлагается рассказать о том, что они планируют на следующий номер. Поскольку реальные планы бывают необычайно редко, то журналисты на голубом глазу врут, придумывая на ходу, а редактор делает пометочки – и даже, кажется, порой верит в то, что ему говорят. Кстати, как правило, потом журналисты делают не то, что объявляли, и никто никогда не припоминает им, что, дескать, планировали-то совсем другое! Все равно найдется уйма «объективных» причин, по которым «тот» материал не смог быть напечатан. Любая планерка есть пример бездарной и абсолютно бесполезной траты времени. В лучшем случае над любителями их проводить насмехаются за спиной, но чаще начинают тихо ненавидеть и идут на эти «летучки» ровно как на казнь, матерясь и повесив голову. А кто может, тот линяет под благовидным предлогом или даже без оного.         
   Редакторы делятся на две категории. Одна – наиболее лично мне симпатичная, но редкая, -- в любой момент готова засыпать журналиста поручениями, у них наготове всегда масса тем, событий, поводов для создания материала. Нет лично у тебя какой-то идеи – спрашиваешь, про что написать. Тебе тут же вываливают тьму вариантов. Таким замечательным, невероятно компетентным, очень информированным редактором была редактор экономической газеты «Эпиграф» Людмила Янковенко, вообще классный человек и женщина очень красивая, глазищи светлые, как у пантеры. Хотя я точно не знаю – светлые ли глазищи у пантеры? Но кажется, что да, светлые.
   Другая категория редакторов, наоборот, всегда думает, что журналисты сами должны рыть себе темы, не редакторское это дело порученья давать. Редактор, мол, должен редактировать.
   Ну и есть еще промежуточная (и самая многочисленная) категория, которая в основном уповает на журналистов, но порой все же дает и задания. Но во втором и третьем случае газету как таковую делают уже не редакторы, а журналисты, а СМИ все-таки требует единоначалия, СМИ – это редактор-генерал, и не надо никакой коллегиальности. Дурак редактор – глупое СМИ, редактор гений – и СМИ офигенное. Так вот: гениальные редакторы планерок не проводят, вопросы решаются на ходу, «че мне поручишь? – вот то, то и вот это! – йес, мэм, разрешите приступить к исполнению!»
   Виктор Серов планерки проводил (а Досычев потом не проводил!) и себя послушать любил. И была у него простительная слабость к употреблению всяких новых, модных и умных, слов. Так, в 1992 или 93-м году в обиход вошло слово «электорат». Большинство еще не понимало, что за электорат такой, но слово вроде умное, продвинутое. И вот на торжественной гулянке по поводу юбилея «Молодежки», перед банкетом, на торжественной части, Серов произнес речь. И все норовил впихнуть туда этот «электорат», причем понимая его не как избирателей, а как контингент читателей газеты. «Наш электорат» да «наш электорат». Раз десять повторил, нравилось ему это заграничное слово. Впрочем, говорю же, никто еще толком не знал, что за электорат, в том числе и я сам, так что приняли одобрительно, а слово запомнили для личного употребления. На той презентации (кстати, слово «презентация» тогда тоже только входило в обиход, больше в ходу были старозаветные «банкеты») дорогих гостей, в том числе и новообъявившихся «банкиров», угощали ни больше ни меньше как польской водкой «Терминатор» (ох и лютая же косорыловка была! башню сносила не хуже действительного терминатора; знать бы, на чем замешана), и все были довольны, никто не делал кислой рожи. Только я заставил одного банкира отжиматься и газовый пистолет у него отобрал. Говорю же, слаще морковки никто ничего еще не пробовал, все катило за милую душу. Шла реклама «Водка «Зверь» – похмелья не будет!» Так – верили, что не будет! А между тем похмелье от этой сивухи было просто дикое, но поначалу списывали на особенности организмов, потом уже только потреблять перестали. И от «Абсолюта» похмелье было, и от «Смирновской», а в них-то верили совсем уж свято, полагали, что продвинутые европеоиды знают некий секретик. Хотя они появились попозже, в 93-м. А самым популярным крепким напитком в 92-м был, бесспорно, спирт «Royal», или, по-простому, «Рояль». То ли голландский, то ли польский. Разбодяживали его водицей и порошком «Юпи» со вкусами разных фруктов и ягод. Пили да похваливали: вот что цивилизованные европейцы-то гложут, не то что наша «Пшеничная». Не помню  точно, появилась ли в 92-м суперпопулярная водка «Распутин», или же это произошло уже в 93-м? Набубенивались этим «Роялем» реально по-королевски. А самые популярные сигареты мидл-класса тогда считались «Dalar», их Самосюк довольно долго предпочитал. Модные дамы тогда сплошь курили «More», предпочтительнее с ментолом. Что такое, к примеру, «Вирджиния слимс», «Собрание», «Парламент» или «Вог», вообще тогда никто слыхом не слыхал. А началось появление иностранных сигарет еще в 1991-м, когда по «талонам» на рыло продавали по пять пачек сигарет в месяц, причем не каких-то хороших сигарет, а, к примеру, молдавской бесфильтровой «Ватры». По тем же талонам отпускалось две бутылки водки или четыре – вина. Да купить их можно было не просто так, а с боем, поскольку «выбрасывали» напитки в произвольное время (но не раньше двух часов и не позже семи) и в малом количестве. Продавец винного магазина в то время это было о-о… ого-го-о! Это были, как правило, крепенькие тетки с обесцвеченными волосами, золотыми зубами, сиплыми голосами и интересной судьбой. Как правило, компанейские и любительницы выпить да попеть. Две другие самые почтенные профессии были – «пивник» в пивном ларьке и приемщик стеклопосуды. Здоровые кабаны с очень большим самоуважением важно трудились там в скромных халатах, и был им от всех честных пацанов большущий респект. Защитить пивника в драке было не менее почетно, чем командира в бою. Была еще каста «рубщиков», то есть мясников, но те были очень закрытые, не рисовались, даже пили и то в основном в пределах своего круга. Впрочем, порой случались какие-то удивительные штуки: один паренек с Центрального рынка вдруг подался из рубщиков в бодибилдеры и развешал по всему Центральному району плакаты с изображением себя самого, и все ходили и дивились. 
   И это тогда в киосках «Союзпечати» вдруг появились дорогущие, пять рублей, но вроде бы, о, американские, «Magna». Постоянно их курили только самые состоятельные. Впрочем, тогда и обыкновенная одноразовая зажигалка вполне канала за очень приличный подарок ко дню рождения. А кондовое «баночное» пиво было буквально напитком богов, его пили очень напоказ, как Гаврик из книжки «Белеет парус одинокий» пил газированную воду «Фиалка» за восемь копеек – ему казалось, что весь мир смотрит на него и говорит: «Смотрите! Этот мальчик пьет воду «Фиалка»!» Пить баночное пиво дома, когда никто не видит, не было никакого резона. А эти жестяные пивные банки многие коллекционировали. Я знал одного любителя, который накопил их под тысячу – а когда баночное пиво стало продуктом обыкновенным, над ним стали насмехаться друзья, и ему пришлось дело многих лет выкинуть на помойку! Да, были времена…

                ***

   На серовские планерки кто только не набивался, в том числе, например, и совсем не имеющие отношения к журналистике дамочки из рекламного отдела, а то и из бухгалтерии. Им просто нравилось присутствовать на рауте «творческих» людей и доставляло удовольствие то, что они могут тоже высказывать свои критические мнения. (Да не одни они, мне нередко доводилось слышать критические замечания и от совершенных дебилов, плохо умеющих читать: «Че ты… ***ню какую-то пишешь! Ниче не понятно!». Полемизировать было лень, приходилось бить гг. критиков в лоб, порой костяшки расшибались). На меня дамочки наскакивали поначалу за то, что моя криминальная хроника была слишком брутальной. Сперва я бурчал что-то в ответ относительно новых веяний, а когда понял, что дамы просто не понимают, что я имею в виду, то плюнул и выдал по полной – так-то вроде спокойный, но порой срываюсь. Популярно рассказал, что был такой древний художник по имени Апеллес, и однажды некий сапожник сделал ему замечание: на картине была неверно изображена обувь. Апеллес тут же кисточкой исправил ошибку. А сапожник разошелся и стал критиковать уже иные фрагменты, на что получил ответ: «Сапожник, знай свои колодки!». На этом я не успокоился и прочел вслух Пушкина:
                Картину раз высматривал сапожник
                И в обуви ошибку указал.
                Взяв тотчас кисть, исправился художник.
                Вот, подбочась, сапожник продолжал:
                «Мне кажется, лицо немного криво,
                И эта грудь не слишком ли нага?..»
                Тут Апеллес прервал нетерпеливо:
                «Суди, дружок, не свыше сапога!»
   Рекламная дамочка, которой я все это прочел, вскочила, завопила, что больше ее ноги на планерках не будет, и хлопнула дверью (кстати, потом она была редактором газеты-однодневки, я туда писал, и отношения, прошу заметить, были просто прекрасные, оказалось, что у нее и с чувством юмора все нормально! когда она рассказывала, как проживала в Америке в местечке, где в изобилии водились скунсы, я чуть со смеху не скончался). Серов вполголоса сказал: «Ну и слава богу, вообще непонятно было, че она тут делала». Досычев балдел. 
   Уже тогда в «Молодежке» работал художник Елистратов. Он был мужичок себе на уме, ни с кем близко не сходился и даже на пьянках брататься не спешил. Как-то раз я по простоте ляпнул, мол, ну мы же друзья! Елистратов без всякого негатива возразил, констатировал спокойно: да не, мы, вообще-то, не друзья. А рисовал он замечательно. Технология была следующая. Сходились заинтересованные стороны и начинали придумывать тему картинки (Досычев, понятно, первый, это для него тоже было кайфом). Придумывали, объясняли Елистратову, и на следующий день он выдавал чудный рисуночек. У него существовал некий абстрактный герой картинок, которого меж собой звали «носатиком» – очень большой картофелеобразный нос в полголовы и очень маленькие кругленькие глазки, смешной персонаж, безмозглый такой. Однако очень часто Елистратов злодействовал, изображая в роли персонажей просто-напросто сотрудников редакции. Причем у каждого было свое, так сказать, амплуа. Хиппиобразного поджарого Самосюка он рисовал обычно в компании с одним толстым и усатым спортивным журналистом: на его картинках они обычно в виде бомжей рылись в мусорных бачках или сдавали бутылки. Хотя иногда выступали вдруг в роли двух богатырей из знаменитой троицы. Пышную даму он делал просто невероятно пышной, что называется, «поперек себя шире». Худощавого поэта Геру Селегея Елистратов рисовал то в виде изможденного небритого гитлеровца в изодранном кителе, то в виде такого же изможденного небритого интеллигента с мешками под глазами. Статью про мараловые панты он проиллюстрировал изображением заместителя редактора Кости Кантерова, который сидел очень грустный, оперевшись локтями о стол, а на голове у него вились эти самые панты, невероятно роскошные и ветвистые. Костя, кстати, вообще периодически попадал. Как-то раз он поехал на какой-то слет региональных журналистов, и вдруг в «Комсомолке», иллюстрируя отчет об этом слете, появляется вот такое вот фото: собственной персоной Костя, в бассейне, с умопомрачительно счастливым лицом и загадочной веселой дамочкой, которую он держит на руках. Прямо обзавидовались все. А супруга у Кости хоть и миниатюрная, но суровая, ему потом долго и мучительно пришлось доказывать платонизм ситуации, постановочность фотографии и чистоту отношений с той дамочкой. А бессердечные коллеги, понятно, обхохатывали ситуацию совершенно безжалостно.
   Занятно было то, что елистратовские рисуночки до конца были понятны только своим, а читатели воспринимали персонажей вполне отвлеченно, как абстрактные фигуры. Тем было смешнее.
   Глядя на «дружеские», но вполне жестокие шаржи, я хохотал до посинения и умолял Елистратова нарисовать меня. Он отвечал уклончиво. Супруга предостерегала: «Если он тебя нарисует, то тебе НЕ понравится!» Я все равно просил. Но Елистратов меня рисовать так и не стал, потому что у меня там была репутация парня безбашенного, который сперва в лоб заедет, а потом станет думать, а Елистратов был мужчина осмотрительный и себе на уме. А приятных гламурненьких шаржей, может быть, рисовать не умел или не хотел.
   Был в конторе и человек, которого я до сих пор считаю, если можно так выразиться, лучшим кроссвордщиком в России. Его звали Виктор Каширин, и было ему тогда, наверно, под пятьдесят.               
   Каширин был высок, сутуловат, носил «шкиперскую» бородку (то есть без усов, когда борода оставляется только под подбородком), одевался бедно, но прилично и ухитрился мало-помалу сделать из полосы обычных кроссвордов и крестословиц некий клуб общения с читателями, проводил с ними всякие конкурсы, расхваливал самых талантливых и даже некоторых прославил. Тогда еще не существовало особых компьютерных программ для составления кроссвордов, и мастерил он их самолично, на основе собственной эрудиции и словарей. А кроссворды, они же как книги -- бывают интересные или неинтересные. Чаще всего бывают простоватые – их решать скучно. Иной раз встречаются, наоборот, слишком замороченные – сплошь какие-нибудь «островки в юго-западной части Эгейского моря». Тут понятно, что кроссвордист плотно сидел с энциклопедиями и словарями, из головы такой кроссворд не решить. Тоже интересного мало.  Каширинские же кроссворды были мало того что интересны – они еще и вызывали бурю эмоций. Знакомые парни бушевали и кричали, что убьют Каширина. «Что это, сука, за «котлованокопатель»?!» – вопили они. Действительно, значилось такое: «машина для копания котлованов». А что поделаешь, если хоть убей другого подходящего слова не подыскать? Но в основном все-таки обходилось без котлованокопателей и шторораздвигателей, раздел «Кроссовки Каширина» (это называлось именно так, причем «своим» была понятна некая ирония, поскольку нога у Каширина была весьма большого размера) был интеллигентен и познавателен. Кроме собственно кроссвордов там было еще и некое вступительное слово автора, где он порой давал волю собственным эмоциям, выражал свое отношение к жизни и миру и даже мог в чей-то адрес влупить определение типа «тупой, как сорок тысяч братьев».  Что лишний раз свидетельствовало о его эрудиции – это Гамлет любил Офелию именно «как сорок тысяч братьев». Лично я благодаря ему обзавелся одним из самых любимых стихотворений – оно было целиком приведено в кроссворде, надо было отгадать автора (кажется, Павла Васильева).
                Снова месяц блеснул ятаганом,
                На ветру догорает лист.
                Утром рано из Зурбагана
                Корабли отплывают в Лисс.

                Кипарисами машет берег.
                Шкипер, верящий всем богам,
                Совершенно серьезно верит,
                Что на свете есть Зурбаган!

                И идут корабли на Запад
                Через море и через стих,
                Чтоб магнолий тревожный запах
                Грустной песенкой донести…

                В час, когда догорает рябина,
                Вьется по ветру желтый лист,
                Мы поднимем бокал за Грина
                И тихонько выпьем за Лисс!
   Как и всем кроссвордистам, платили Каширину не очень много; к примеру, за «политику» или «экономику», как за материалы априори «серьезные», давали больше в разы. Хотя и зря – каширинская полоса была по-любому популярнее. Но «политэкономические» авторы были нахрапистые, без лишней скромности, и при тет-а-тетном оговаривании окладов совершенно не стеснялись – вымогали себе трудовую копейку со всей страстью. Кроссвордисты люди и вообще-то безропотные, а Каширин был человек старомодно интеллигентный, разговоры о прибавках считал стыдноватыми и, если все-таки припирало, сильно мялся и краснел-бледнел, как тот Диоген из чьего-то (кажется, Паустовского) рассказа. Дескать, на самом деле этот философ, самый яркий представитель учения циников (или киников), на самом деле никаким циником не был, а был человеком крайне застенчивым и бедным; на квартиру денег не хватало, поэтому и проживал в бочке. Но это тоже какая-никакая, но жилплощадь, и хозяин периодически требовал квартплату. Тогда Диоген плелся к зажиточным друзьям и, заикаясь, просил: «Друзья! Дайте денег на бочку!» И тогда друзья и начинали вопить: «Что?! Деньги на бочку?! Наглец! Рвач! Циник!» Оттуда и пошло обвинение в злостном цинизме. Каширин циником не был, он был очень совестливый человек и, как многие совестливые люди в то время, сильно пьющий.
   Это, кстати, стоит отдельно оговорить. Когда-то был у меня друг с достаточно оригинальным мышлением. Его наблюдения отличались неожиданностью. Как-то раз он сказал: «А ты заметил, что все любители кроссвордов горькие калдыри?» Я сильно удивился такой сентенции (сам ведь кроссворды щелкаю как орешки, чаще всего полностью, до последнего слова… и когда не в завязке, то ой не дурак уехать в Разгуляево), мы тут же обежали всех окрестных алкоголиков, и все они как один признались, что кроссворды отгадывать обожают. Ну так что тогда говорить про СОСТАВИТЕЛЕЙ кроссвордов?.. Про Каширина рассказывали замечательные вещи: дескать, будучи в запое и не имея денег, он мог стянуть в конторе такую трудноликвидную вещь, как рулон факсовой бумаги, – и уже буквально через пять минут кому-то на улице этот рулон впарить, так что когда спохватывались и выбегали Каширина ловить, то бумаги было уже ищи-свищи. Зная о пьянстве, запоях и похмелье не понаслышке, никто Каширина особо за такие подвиги не порицал; человек в похмелье самим собой не является, его главная мотивация, вообще-то, выжить, башка в это время никак не на месте, а стыдливость уходит в арьергард. Каждый из нас закладывал за рюмку свои штаны.
  Между прочим, другой сотрудник, тоже оч-чень не дурак выпить, также был как-то раз случайно уличен в краже, только не факсовой бумаги, а пипифаксовой – так раньше называли туалетную. Сначала тревогу забила старенькая уборщица: мол, что-то быстро в мужском туалете заканчивается бумага, не успевает вешать новые рулончики. А потом сотрудник этот зашел к Досычеву по делу… а видавший ой какие виды «дипломат» возьми да раскройся самопроизвольно. И оттуда как с куста три рулона и выпали. Досычев похохотал, обозвал сотрудника засранцем, но мер принимать не стал, не сказал даже никому… практически.
   Как очень многие пьющие интеллигенты (причем «интеллигенты» – в хорошем смысле, не вся та бесчисленная шваль, которая зовет себя ни много ни мало как «русской интеллигенцией», так и говорят: «Я – русский интеллигент!», но чуть подмигни – кого хошь за копейку продадут, а за три поменяют убежденья на сто восемьдесят градусов, храня при этом благороднейший вид), Каширин в моменты загулов старался в конторе не появляться и на глаза знакомым не показываться. Благо в «Молодой Сибири» совершенно не обязательно было являться во столько-то и уходить во столько-то – ты материал вынь да положь, а все остальное твое дело, хочешь -- вообще не приходи, хочешь – круглосуточно здесь болтайся! Лично я видел его пьяным лишь однажды -- совместно с ним набубенился «от нервов», когда решалась судьба газеты. Тогда он возмущался методами «кодировщиков»: «Он мне говорит, что если я выпью, то у меня в мозгах граната взорвется! Мне, человеку с высшим образованием! Я вышел от этого доктора – и от злости сразу же выпил водки. И ничего не взорвалось!» Он умер в 1996 или 1997 году. Говорили, что доплелся до конторы, все-таки получил какую-то денежку, успел похмелиться и только потом подравнялся. Но, может быть, это от тяги к умиротворяющим финалам говорят, что похмелиться сподобился, ибо если все-таки не успел, то это оставляет совсем уж гнетущее впечатление. Рюмочка водки спасла бы его – больше не знают о нем ничего… Как бы то ни было, мужик он был порядочный, умный и не гнилой; в один из самых определяющих моментов в жизни «Молодежки», когда кто-то должен был первым встать из окопа и заорать «За мной!», все еще помалкивали, а первым возник как раз Каширин, который поднялся и дрожащим голосом стал бросать в лицо негодяям-оппонентам справедливые обвинения, причем употребляя всякие нерыночные выражения, типа «непорядочно» или «подло». Его смерть стала для «Молодежки» сильно ощутимой потерей бойца, других таких нету. Досычев, раздосадованный его неправильной гибелью, некролог написал какой-то раздраженный, как речь Бендера над могилой Паниковского. Там было что-то вроде «работал он как проклятый и пил, как работал». Ну, в принципе, не самая и плохая эпитафия.
   
                ***

   Тогда же, летом 1992-го, в «Молодежку» заехал «Пан-клуб». До того там, кажется, был какой-то «отдел сатиры и юмора», но, как и во всех советских газетах, это была ужасная шняга. Они делают вид, что у них есть чувство юмора, а мы даже не делаем вид, что нам смешно. А «Пан-клуб»… ну, это было примерно как «Comedy club» на первых (то есть лучших) порах существования; может, даже и похлеще, поскольку для того времени неожиданнее, никаких прообразов и аналогов нигде не существовало. За милую душу он покатил бы и в Москве. Во всяком случае, знаменитый в 90-х г-н Виктор Шендерович, создатель программы «Куклы», спокойно воровал панклубовские штучки и на голубом глазу выдавал их за свои, пользуясь тем, что региональных газет в Москве не читали, а интернет-версии еще не было, с интернетом вообще тогда 99% населения было очень и очень на «вы». Проще говоря, не знали, что это такое, в лучшем случае путали с электронной почтой, про которую тоже никто ничего не знал. А Шендерович… Ну, сперва он сделал программу «Итого», некоторым образом пародирующую очень популярное телевизионное политобозрение «Итоги». А обозрение под названием «Итого» в «Новой Сибири» как раз уже было, и делал его очень талантливый Королев, и у него там действовали-злодействовали президент Рельсин (Ельцин как-то пообещал лечь на рельсы, если скакнут цены, что ли, -- и не лег, обманул), всякие полевые командиры с фамилиями Дудуев, Украдуев, Подкрадуев и так далее. У Королева был свежий, непредвзятый взгляд на вещи. Он сильно хохотал, к примеру, над заседаниями чеченского «генштаба», когда «генералы»-штабисты начинали сперва драться, а потом палить друг в дружку. Вот, типа,ни фига себе… генералитет. А другие воспринимали это как так и надо. Ну так вот, появилось шендеровичевское «Итого». Ну ладно, вполне можно было допустить совпадение, идеи, как говорится, витают в воздухе. Потом Королев опубликовал научное описание двух пород животных. Точно не помню, по одно из них называлось что-то вроде «Милиционер обыкновенный» (Mentis vulgaris), а второе было какое-то врачебное. Он скрупулезно описал повадки зверьков, их способы добычи пропитания (трудолюбивые ментисы сволакивали в свою хатку пьяных человеческих особей, предварительно заманив их так называемой «кокардой», и питались за их счет, но там все это было гораздо смешнее). И т. д. Ну и что? Очень скоро в «Итого» появляется ровно такое же описание, разве что пара слов изменена. Я спрашиваю Королева: может, ты продал свое Шендеровичу? Тот сильно удивился…         
   Панклубовцы были, как правило, непрофессиональные поэты, выпускники пединститута, в недавнем прошлом кавээнщики. Сперва они называли свое объединение «Клуб одиноких сердец поручика Ржевского», по аналогии с «Sgt. Pepper’s Lonely Hearts Club Band», а потом взяли простое, изящное и загадочное «ПАН-клуб». От писания чистой и нежной сопливой лирики они быстро перешли к стихам потешным и на этом поприще преуспели. Впрочем, проза у них выходила тоже лихая. Еще они любили составлять всяческие «научные» таблицы, которые тоже много радости читателям доставляли. К примеру, тот же Андрей Королев добросовестно изучил силу и громкость мата, исходящего от слесаря, в зависимости от болевых ощущений, им испытываемых. Для опыта надо было закрепить слесаря в специальном держателе, уронить ему на ногу с высоты одного метра грузик весом в 5 кг и замерить крепость и громкость мата. Затем, увеличивая вес грузика и высоту, с которой его бросали, продолжить замеры. Кажется, зависимость получалась не линейная, а сложная какая-то.
   Панклубовцы устраивали  разные мероприятия, типа ловли под мостом Гитлера с хвостом или восстановления исторической справедливости. Для этого восстановления на Черной речке где-то в области устроили дуэль-два Пушкина с Дантесом, и в ней победил уже Александр Сергеич. Стрелялись из газовых незаряженных пистолетиков. Праздновали скольки-то-летний юбилей коррупции в Сибири. Поскольку первым наказанным коррупционером был сибирский воевода Гагарин, которого повесили по приказу Петра, то возле станции метро «Гагаринская» установили самую настоящую мемориальную виселицу в память о казнокраде. Зимой выложили на обском льду под Коммунальным мостом большую, сделанную из красной ткани, стрелку, которая правильно указывала направление течения Оби, чтобы никто не спутался, ибо зимой визуально определить направление течения невозможно. Были еще прожекты конного памятника Индинку, много всякого разного. Нередко выпуски «Пан-клуба» были тематическими. Например, один был целиком посвящен известному стихотворению поэта Михаила Лермонтова «Белеет парус одинокий». Множество людей представили свои варианты знаменитого стиха, и эти варианты идиллически располагались на полосе друг за другом. Я начал читать, мало-помалу меня начало разбирать, хотя все стишки начинались канонически, «белеет парус одинокий», а дурь шла уже потом. Но когда очередное произведение вдруг началось словами «Белеет фаллос одинокий», меня взорвало, и я смеяться по-человечески уже не мог, а так, тихонько похрюкивал. В другой раз подборочка маленьких стишков от разных стихотворцев (она называлась «Дурстих») спасла меня от  похмелья. Там много всего было, не упомнишь, но шло тоже по нарастающей.
                Зеленый змий – он как аэростат:
                Ему голову отрубишь, а у него две вырастат!

                ***

                Первомай еще не скоро,
                Едет под гору трамвай,
                И собачка у забора
                Поднимает ай-яй-яй.
                Из трамвая вышел Вова
                И опять зашел в трамвай.
   Был там стишок замечательной Нины Искренко, погибшей вскорости от рака, который заканчивался интересно:
                Соберутся девки, сядут полюбовно,
                Изредка заплачут, изредка всплакнут.
                То читают «Правду», то гуся зарежут,
                То махнут в Одессу, угонят самолет.
   Эта Нина была дама классная. У нее было подражание «Смерти пионерки» Багрицкого: «Нас бросала молодость под лежачий камень, нас водила молодость строем по нужде». Там концовка была своеобразная: «Здравствуй, наша молодость, наша комсомолодость, стройная, как молодость, вечная, как чмо».
   Под самый финиш, когда я уже почти и смеяться не мог, мозг разорвало стихотворение флегматичной супруги Саши Самосюка:
                Мой первый муж на дне морском,
                На дне морском второй мой муж.
                А в третьем всяк, досуг имея,
                Узнать готов фамилию еврея.
   После этого я с изумлением осознал, что от да-абротного похмелья не осталось и следа.
   В Н-ске нормальных «дурстиховых» поэтов всегда хватало. Гениальная дура-поэтесса Юля Пивоварова рассказывала, что еще годы в 60-е здесь проживал один поэт, который завещал похоронить себя в зеленом гробу (что и осуществили). Он сочинил такой хороший стишок (в словосочетании «по мосту» ударение – на «по»):
                Если ходишь по мосту темными ночами –
                Не кричи о помощи, до тебя кричали.
                Если ходишь по мосту – на прочих не равняйся,
                Не кричи о помощи – обороняйся!
   Сама Юля читала свои стихи не только завывая, как и положено всякому поэту, но и с невиданно старомодными интонациями.
                Ваши губы узки, а в глазах чароиты…
                Полчаса собиралась я замуж за вас.
                Но от лютой тоски прошептала «Иди ты!»
                Это не было просьбою, это приказ.
   Слова «чароиты» и «полчаса» она произносила не как «чяраиты» или «чераиты» и не как «полчеса». Она так и лупила, прямо побуквенно: чАрОиты, пОлчАса. Меня эта манера ужасно смешила, и я постоянно цитировал эти строчки по-юлиному. И даже заразил этим некоторых панклубовцев. Как-то раз в контору приехали телевизионщики – делать сюжет про «Пан-клуб». Мало кого застали, и один из тех, кто оказался на месте, был совершенно пьяный, застенчивый и безумно талантливый Юра Богатырев, которого иные матерые, но не очень даровитые панклубовцы почему-то считали неким таким подмастерьем. Он принял телевизионщиков, по-патрициански возлежа на кожаном диване. На просьбу что-нибудь прочесть Богатырев грозно сказал:
                А в глазах чароиты!
                А в руках две гранаты!
                Подходи, паразиты!
                Получай, ренегаты!
   И уснул.
   Этот Богатырев отличался наивностью и каким-то детским восприятием мира. В институте его как-то раз решили выгнать за пьянство – времена такие были, что и одного залета хватало. Вызвали на комитет комсомола. Предоставили слово. И он, ни много ни мало, стал читать вот что:
   О вы, которые с язвительным упреком,
   Считая мрачное безверие пороком,
   Бежите в ужасе того, кто с первых лет
   Безумно погасил отрадный сердцу свет;
   Смирите гордости жестокой исступленье:
   Имеет он права на веше снисхожденье,
   На слезы жалости; внемлите брата стон.
   Несчастный не злодей, собою страждет он.
   Кто в мире усладит души его мученья?
   Увы! Он первого лишился утешенья!..
   
   И так далее. Причем совершенно без всякого стеба, с волнением, глубоко от души. А потом заплакал. Девки тоже зарыдали. В итоге его не выгнали, а только вмазали строгий выговор.
   Еще помнится очень хороший силлогизм из «Пан-клуба». За две исходных аксиомы было взято «Ай да Пушкин, ай да сукин сын!» и «Сын за отца не отвечает». Вывод был сколь логичен, столь и неожиданен: «Пушкин за суку-отца не отвечает».
   Королев как-то раз опубликовал «Песнь о вещем Олеге». Там были хорошие строчки:
                А «вещь»-то была у него – ого-го!
                За это и вещим прозвали его.
   Поэт Юфа, человек в принципе-то жуликоватый, порой занимал жесткие гражданские позиции:
                Сатирик, бей бичом пороки!
                По жопе, морде, в яйца, в коки!       
   Пан-клубовцы поддерживали дружбу со всякими иногородними юмористами, для публикаций давали свои материалы Жванецкий, Евгений Шестаков, «Красная бурда», многие другие. С «Орденом куртуазных маньеристов» вообще были едва ль не родственные отношения: супруга одного пан-клубовца ушла от него к Пеленягрэ, автору знаменитого текста «Как упоительны в России вечера», и стала послушницей Ордена. От злости покинутый сочинил пародию «Как отвратительно в России по утрам». Хотя вообще, я думаю, на эту даму и тот, и другой западали исключительно из-за фамилии – Лятуринская. Это у интеллигентов бывает. Например, девушке с именем Алиса или, к примеру, Корделия просто опасно оказываться в интеллигентском обществе – обязательно влюбятся, причем скопом и причем исключительно из-за изысканного имени. А как напьются, так лапы свои интеллигентские распускать начнут некультурно и стихи читать, причем импортные, Бодлера, Элюара да Рембо. Потому что иностранные имена на девиц действуют с большей гарантией, нежели отечественный производитель. Лятуринская. Прямо чуть ли не ужасно симпатичная мадемуазель де Ля Тур из ремарковского «Черного обелиска» – изящная девушка, которая умела рявкать капральским басом… А маньеристов в «Пан-клубе» печатали. Был один стих, кажется, Степанцова, с очень свежим, русским, бодрым посылом: лирический герой обращается к некоей Маше с призывом тихонько позаимствовать у мамаши три рубля, купить портвейна и мчаться смотреть на исконную Россию – ездить на тройке с бубенцами, дышать сосновым воздухом, видеть застывшую музыку древних храмов… Все это хорошим, чистым русским языком, без слов-сорняков, прозрачная морозная лирика, типа песни про трех белых коней. Концовка была очень хорошая:
                С****и трояк у маман, старой еврейской гадюки!
                Машенька, с****и трояк! Я покажу тебе Русь!..
   Ну-ну.
   Еще запомнился стишок из цикла «Танки». В виду имелись японские стихи-танка. Впрочем, не только.
                Неспешно ползет
                Зеленая гусеница по дороге.
                Берегись! Раздавить
                Может она тебя.
   Многие из пан-клубовцев на юморе сделали себе имена – да и, в общем, определили судьбу. Макс Туханин с Ванькой Филипповым сперва писали тексты для весьма модных одно время кавээновских «Детей лейтенанта Шмидта» (надеюсь, наивных нет, все знают, что тексты пишутся не самими командами, а за неплохие деньги?). Потом писали сценарии для множества сериалов – в том числе, например, пятых «Солдат». Ну и так далее. 

                ***

  «Молодежка» совершила удивительное превращение практически одномоментно, став из вполне заурядной газетки очень заметным явлением, причем не только в Новосибирске. Оказалось, что талантов шныряло по городу множество, надо было только изобрести технологию по их поимке и концентрации в одном месте. Что Досычев с Самосюком и осуществили вполне блестяще. Кстати, впоследствии это уже никому не удавалось, в том числе и им самим. А то ли просто «концепция поменялась», сильно умных стало не надо?..
   Многие из тех людей, что работали там раньше, не смогли принять нового порядка и ушли. Так случилось, например, с известным новосибирским криминальным журналистом Виктором Антроповым, впоследствии – лучшим в городе пишущим специалистом по оргпреступности. Я зауважал его после того как он заявил: «Я – романтик социализма, и от своих принципов отказываться не стану». В те времена быть романтиком социализма было до крайности немодно, причем большинство действительно было убеждено в правильности демократии (а что это такое, каждый понимал по-своему) и бездарности как социализма, так и коммунизма. Кстати, Антропов, хотя поначалу и был сильно против новых методов журналистики и, в частности, против стеба, потом все-таки тоже немножко стал себе позволять иронии в своих статьях. Правда, меня она порой смущала, поскольку часто сводилась к сомнительным определениям типа «довольно деревянный стол» или «очень стеклянный стакан»; впрочем, это на любителя, кто любит попа, а кто и попадью.
   Из «МС» никто никого не увольнял (тот же Досычев вообще всегда старался дел до конфликтов не доводить, а там уж как получалось; нередко он мог в приватной беседе отозваться о чьем-то творчестве примерно так: «Ну да, я понимаю, что ее текстов никто не читает. А что я могу – она ж как отличница, вроде и не придерешься, все правильно, разве что читать с души воротит»), но многие поуходили сами, почувствовав себя не в своей тарелке на этом чужом празднике жизни. Они просто не понимали языка, на котором говорила вся эта нахлынувшая дикая толпа, не понимали ее приколов и приемов, и даже пить водку с этими новичками было не так вкусно, как с заслуженными мастерами пера из «СовСибири» или «Вечерки». Как говорят компьютерщики, «конфликт систем», несостыковочка в подходах, у одних своя правда, у других тоже… своя.
   Разумеется, ошибочно было бы думать, что в тогдашней «МС» собрались сплошь таланты да гении – так не бывает, и все-таки большинство составляли люди обычные, а очень нередко и откровенно серые… я сейчас не только фамилий их не помню, но и внешнего облика… как-то размыто. Однако процент талантливых граждан сильно превышал средний -- не только по городу, но и, осмелюсь предположить, по стране. В физике есть понятие флуктуации, то есть, если я правильно понимаю, это когда вдруг где попало, на фоне бездушной энтропии, равномерного холода и безличия, вдруг возьмет да полыхнет какой-то огонек, звездочка вспыхнет. Ни с того ни с сего.
   Вот и тут так получилось. А «энтропия» – так, между прочим, в 90-х какой-то балбес назвал магазин тканей в Центре. Тогда вообще весело было. Знакомые назвали магазинчик «Арчер», то есть лучник, а на рекламках красовался этакий веселый попугай. «А почему «Арчер»?» – спрашиваю. – «Да не знаем, слово красивое!» Или – магазин «Адаманд». Хотя на самом деле «Адамант», так раньше алмазы называли… А вот когда я в начале 2000-х мотался по Северу, то там был даже магазинчик с названием аж «Бросай якорь!», и там местные брали водку не только за деньги, но и, к примеру, выменивали на горох.
   
                ***

   Речь шла сейчас о 1992-м годе. Однако пик популярности (и тиражей!) «Молодежки» был еще впереди. И, как ни странно, это было напрямую связано с тогдашними политическими событиями в стране.
   Как уже говорилось, тогдашний номинальный редактор газеты, Боря Коновалов, безмятежно депутатствовал в Москве, в Верховном Совете (Думы тогда еще не было), а газета жила вполне автономно от него. И все были довольны: ему морально-политические дивиденды от того, что под его началом такое многообещающее издание, газете – всякие-разные преференции, которые Боря выбивал в столице. Сотрудникам было легко и спокойно оттого, что Боря в прекрасном далеке. Я тогда лично с ним знаком не был, но отзывы были какими-то не очень чтобы лестными: как-то так кривились, махали рукой, говорили «Э-э… подольше бы он там пробыл! Надо агитировать, чтобы и на следующий срок выбрали». А тогда с помощью СМИ сделать кого-то депутатом можно было довольно легко, таких бешеных денег, как сейчас, совершенно не требовалось. Азартный Досычев даже одно время кидал идею сделать кого-нибудь из конторы – ну например, Геру Селегея – депутатом, хоть горсовета, хоть обл-, а хоть даже и Думы. Просто так, из спортивного интереса, а не то чтобы ради каких-то благ. И сделали бы, легко, просто подумали – а зачем? К депутатам же не только сейчас отношение неоднозначное, но и тогда было. К слову. Впоследствии эта досычевская идея была-таки воплощена. Когда Якову Лондону стало надо, он довольно легко двинул в Госдуму своего человечка, Стаса Насташевского, который обладал единственно что красивой и благородной внешностью; так бывает. Он вовсе не был плохим человеком, нет-нет; боюсь, что вообще очень мало кто может сказать, каким он человеком является… За все время его пребывания в гнезде народовластия я ни разу не слышал о нем как о депутате или человеке.
   А 93-й был годом довольно тревожным. Именно тогда пошла в народ песня Шевчука «Осень» и была горячо принята. Интересное было время – рокеров еще вовсю слушали, на экранах ежедневно мелькала совершенно непонятная американка Джоанна Стингрей, не поймешь кто такая, то ли тусовщица, то ли шпионка, во всяком случае, певица по-любому хреновей не придумаешь; а тот же Шевчук хотя и начинал уже корчить из себя мессию (ну, может, просто великим себя начинал считать; во всяком случае, уже обращался к публике не иначе как «братья и сестры»), но при этом некоторым образом таковым и правда являлся. Та же «Осень» ну очень хорошо легла на октябрьские события 1993 года. Однако началось все в сентябре, когда после долгого бодания Ельцин объявил о роспуске Верховного Совета. В то утро посмотревшая новости жена Татьяна разбудила Самосюка словами «Саша, вставай, Коновалов возвращается!»
   Впрочем, еще летом мы жили вполне себе привольно и обо всех этих перипетиях особо не задумывались. Пьянство в конторе не преследовалось (да разве что не приветствовалось! Досычев, как многие завязавшие, с удовольствием смотрел на выпивающих коллег). Попивали в немалых количествах сухенькое «Эрети» или «таежный чай» (очень крепкий и очень сладкий горячий чай, от души разведенный спиртом). Многие сняли в Кудряшах дачи – и там тоже оттягивались на полную, благо сосновый воздух напрочь избавлял от похмелья, а водка стоила дешевле, чем в городе, всего 610 рублей. Впрочем, тогда еще на водку и не налегали, больше на вино аль пиво. Мы приехали туда вместе с поэтом Герой Селегеем, и по пути он жаловался: «Мою фамилию никто и никогда правильно не пишет!» Кастелянша принялась спрашивать: «Как правильно ваша фамилия?» Опытный Гера терпеливо, несколько раз, по слогам произнес: Се-ле-гей! Се-ле-гей! Потом, прочитав квиток, вздохнул: «Ну я же говорил…» В квитке ясно было написано: СЕЛЕНБЕЙ. В другой раз он напоролся на ехидную девицу, которая спросила: «Селе…чего?..». Моя супруга довольно долго считала, что «Гера» – это уменьшительное не от «Георгия», а, ей-богу, от Герасима! Я хохотал и представлял себе вот такого самобытного поэта-самородка – Герасима Селенбея. Впрочем, стоп-стоп-стоп, умолкаю… Про Геру так нельзя, поскольку к собственной Личности он относится предельно серьезно, и улыбка мгновенно сползает с его одухотворенного лица, едва какой-нибудь отщепенец осмеливается шутить в его адрес. Хотя в принципе чувство юмора у него качественное. Жаль только, ни одной его строчки не помню, чтобы процитировать.   
   Кстати, о пьянстве. Оно в ту пору действительно нигде не преследовалось, и отдельная глава об этом впереди. Но в «Молодежке» нередко устраивались и официальные гулянки, и одна из них, что называется, вошла в анналы. Что-то такое отмечали, причем в большущем кабинете Серова, площадью этак в квадратов шестьдесят. Перед банкетом я увидел какого-то очередного нового человека. Он был маленького роста, с длинными кудрями, с бородкой-эспаньолкой, в очках и с очень надменным видом. Благодаря такой внешности и тому, что Серов был с ним крайне любезен, я посчитал, что это наверняка некий матерый зубр журналистики. И загодя проникся почтением. Забегая вперед скажу, что это был Юра Гусельников – человек из той породы, про каких говорят «когда не о чем говорить – вспомни его, и сразу найдется о чем». Суровая важность – это был его доспех и панцирь, на самом деле был он человеком вполне беззащитным и безропотным. Ему мно-огое пришлось претерпеть в бытность корреспондентом «МС», а потом и «Новой Сибири»: он испытывал на себе целебные свойства пчелиных укусов (прямо на спину рой науськивали), рекламировал унитазы, посещал занятия шейпингом… Кстати, о шейпинге. Тогда это понятие только появилось, было модным. Хотя на самом-то деле… сперва была утренняя зарядка. Потом возникла «аэробика», которую активнее всех смотрели сексуально озабоченные солдаты и зэки. Дальше шел «шейпинг». Впоследствии все это заменилось более емким понятием «фитнес». А все равно – зарядка она и есть зарядка, только раньше ее исполняли в семейных труселях и майках-алкоголичках, затем в удивительных советских трикотанах (помните пресловутые «вытянутые коленки»?), а уж потом перешли на еще более прекрасную спортивную форму.
   Я называл Гусельникова «мини-Рэмбо», поскольку чем-то он был похож на известного героя, прической и печальными глазами. Ну так вот. У Серова в тот вечер погуляли, а потом совершенно пьяные разошлись кто по домам, кто еще куда. Гусельников с непривычки срубился, и его уложили отдохнуть на составленные рядком стулья. И так и забыли там, а дверь в кабинет, уходя, заперли. Ночью он проснулся, обуреваем тьмой самых различных желаний, нехорошо ему… а выйти никакой возможности, а за окном одиннадцатый этаж! Словом, когда утром все припожаловали, то серовский кабинет… ну, скажем, нуждался в уборке! И сильно нуждался! Вот такой вот первый рабочий день у Гусельникова вышел. Впрочем, никто ему не пенял, сами виноваты, зачем человека заперли. Потом, уже когда он работал в холдинге у Вадима Кашафутдинова, случился визит в Новосибирск каких-то тузов из партии «Отечество» (была такая партия, лужковская, на ВИНАПе даже премиумную водку в честь нее назвали). Кашафутдинов в компании с приближенными сидел и размышлял, кого отправить на рандеву – надо было, чтобы человек был как минимум импозантным внешне и желательно не конченый дурак. Рядом случился Гусельников, весь в сэконд-хенде, – и стал просить, чтобы отправили его. Кашафутдинов пообещал подумать, а когда Гусельников отдалился, задумчиво изрек: «Не… какой-то он не «отечественный»…»
   Да что там, в плане первого впечатления, подпорченного пьянством, бывает и хуже. Уже году в 2003-м я трудился в одном издании и изо всех сил старался слыть там человеком мягким, интеллигентным, по возможности застенчивым. И, может быть, получалось. Но как-то раз сижу себе, чего-то отстукиваю на компьютере, боковым зрением вижу, как некто разговаривает с красивой сексуальной редакторшей, по которой я про себя слегка вздыхал. Потом редакторша подходит и говорит: «Егор, помоги, что-то делать надо!» Вижу – этот посетитель мирно спит головой на клавиатуре, вокруг на метр хорошее перегарное амбре. Аккуратно беру его под мышки, благожелательно уговариваю и веду по коридору к дверям. Идет, ножки передвигает. Но уже около самой двери вдруг спохватывается, начинает рваться обратно. Отточенным движением все-таки выпихиваю гостя, выкидываю вслед его сумочку и захлопываю решетчатую дверь. И тут начинается эпопея: он принимается ежеминутно звонить, ругаться и прочее. А там звонок такой дико пронзительный, даже когда хороший человек приходит, все равно всех встряхивает… Раз, другой выходил к нему, пробовал образумить, потом перешел на обороты типа «вали домой, овца», -- бесполезно, бранится и терроризирует девок из редакции, они просто боятся выходить, а им надо по делам. А я, повторяю, ужас как не хочу портить себе реноме человека мягкого и незлобивого. Даже очки там надевал. А то, было дело, одна злая на язык приятельница сказала как-то, что мне, дескать, бесполезно ходить устраиваться на работу по собеседованию – «Ты хоть какой костюм надень, хоть какой галстук, -- у тебя рожа бандитская!». Вот я и пытался по-своему ее опровергнуть. Но наконец башню сорвало, затрясло. Снял очки, вышел и секунд двадцать без перерыва молотил этого мусью – так, что в коридоре осталась хорошая лужа крови, добрая бухгалтерша Инна, пришедшая с улицы и не знавшая о происшествии, сильно напугалась. Потом спрашиваю у редакторши, мол, кто же это был такой? Она отвечает – а вот, человек приходил устраиваться на работу, говорил, что журналист вроде…
   Не устроился. Я потом встречал его, он на презентациях напитки разносил, в том числе и мне. Поглядел подозрительно на меня, но ничего не сказал, ни хорошего, ни дурного.
   
                ***

   Девяносто третий… Может быть, самый лихой из всех «лихих девяностых». Казалось уже, что бандитизм – это норма жизни, что это навсегда и именно так и положено. Пальба в Москве, Питере и Екатеринбурге шла просто пулеметная, в Н-ске тоже отстрел катил по полной, разгоралась знаменитая «война ленинских с первомайскими», из которой мало кто из заметных вышел живым. На всех возможных углах стояли коммерческие ларьки, в которых продавалась водка. Все ларьки кем-то «контролировались», причем между жуликами за них шли реальные войны, и многие погибли тогда – нынче смешно представить! – именно за какой-то поганый ларек. Поскольку эти точки нередко переходили из рук в руки, то не обошлось без ловких ребят. Эти проходимцы могли, к примеру, подойти ночью к киоску, просунуть в окошечко голову в норковой кепке и ласково сказать продавцу, мол, забудь про своего прежнего хозяина, сейчас хозяева у тебя – мы. Своему бывшему передай, что стрелка завтра там-то и там-то, а пока дай нам пять блоков «Мальборо», четыре «Абсолюта», того, того и еще вон того! Вот расписка. Потом с полным мешком спокойно шли домой. Разумеется, тут же позабыв о назначенной стрелке. Что характерно – продавцы расставались с товаром беспрекословно – на фиг им надо были эти чужие разборы. Главное, что расписка есть. Склонность к бюрократии у россиян в крови, даже у уголовников. Мне рассказывали об одной лагерной докладной. Там повествовалось о том, что зэк по фамилии Свобода кипятил на огне чифир и делал это подальше от глаз начальства, в туалете. Текст докладной выглядел так: «Гражданин начальник, довожу до Вашего сведения, что ос. (осужденный) Свобода варил чай на толкане». Да… простодушие плюс бюрократизм равно Советская власть.
   Еще рассказывали по одного молчаливого паренька. Он действительно был невероятно молчалив, его жизненным кредо было «А о чем говорить? И так все ясно». Как-то ночью закончилась выпивка, а денег тоже не было. Ему дают гранату и говорят: иди обменяй в ларьке на бухло! Он идет к ларьку и молча сует гранату в окошечко. Полагает, что его поймут без слов: бартер, типа. Ну, там его действительно поняли, только на свой лад: так же молча суют в окошечко пачку денег. Он говорит: «Че?» Ему отвечают: «Ну как че? Ты ж бабки требуешь!» Пришлось ему все-таки немного разговориться, исчерпать недоразумение…
   
                ***   

   Сейчас крайне немодно говорить о том, что в поганые дни начала октября 1993 года симпатии того или иного имярек были на стороне Ельцина: все клянутся, что были если уж и не на стороне «защитников Белого дома», то как минимум против братоубийства.
   Ну уж это враки.
   Там, в Белом доме, сидели господа вполне страшные, вовсе не настроенные на смирение и всепрощение. Скорее уж на расстрелы. Так называемая интеллигенция опять тряслась довольно сильно. Причем практически каждый был одержим манией величия, думал, что вот ежели что, то… прямо за ним-то и придут! Разговоры-то неосмотрительно разговаривал, на митинги ходил, транспарантами и бородкой потрясал, то, се… И поэтому очень-очень многие, увидев по ТВ залпы по Белому дому, радостно аплодировали. И наша контора аплодировала. И я, кажется, лично. Во всяком случае если не аплодировал, то только из нелюбви ко всяческого рода фальши, а не потому что не понравилось. Демократия торжествовала. А че? Их не предупреждали, что ли, несколько дней? А перед тем была, опять же, какая-то суматоха, какие-то призывы сделать всем честным СМИ совместный бюллетень… как в «Мастере и Маргарите» при известии о смерти Берлиоза кто-то собирался куда-то отправлять какую-то совместную телеграмму. Скажем прямо – ни одно новосибирское СМИ не получило от тех событий ни зла, ни добра. Да и вообще… разве что коммерсантовская молоденькая корреспонденточка Вероника Куцылло оказалась в те дни в Белом доме и героически торчала там до упора. Потом опубликовала мини-дневничок. Хасбулатова она называла просто Хасом; запомнилось, что у него в шкафчике лежала целая пачка новых белых рубашек, и он их часто менял. Потом эта Куцылло за свою отвагу (и талант!) стала в издательском доме «Коммерсантъ» фигурой значительной. Мне там еще Ольга Алленова нравится, которую вечно на войну тянет. Только неужели на самом деле такая фамилия? А у поросенкообразного, абсолютно уверенного в собственной неотразимости и совершенно пустого Стиллавина? Ну не бывает таких фамилий, а если по дурости бывают, то псевдоним надо брать. Любой, хоть Петров. Есть в Н-ске поэт Светлосанов… ну все и думают, что он себе такой слащавый псевдонимец придумал… некоторые даже и стихов его читать не желают, мол, чего ждать от человека с таким псевдонимом. И я не желаю. А может, и зря. Впрочем, Ахматова так говорила про входившего тогда в моду Роберта Рождественского: «Как может называть себя поэтом человек, выступающий под таким именем? Не слышащий, что русская поповская фамилия несовместима с заморским опереточным именем!» Ей говорят: ну так то с родителей спрос. «На то ты и поэт, чтобы придумать пристойный псевдоним!»
    Был такой поэт, Тряпкин. И ничего, писал себе стихи, и некоторые даже очень нормальные были. Да и Пушкин, по большому счету, что за фамилия? Представьте себе великого поэта Зениткина. А Пастернак это вообще не то овощ, не то корнеплод такой. Или трава?
   Между тем Верховный Совет таки распустили – и Боря Коновалов припожаловал на свое законное редакторское место. Но приехал он уже не туда, откуда уезжал, «ты уехал в Петербург, а вернулся в Ленинград!», – команда обновилась как минимум наполовину, и все новенькие были наслышаны о Боре как о не самом лучшем человеке и пароходе. Будь он чуточку поопытнее, помудрее, что ли, может быть, все бы и обошлось. Ему бы тогда пустить в ход хороший пряник, быть мягким и ласковым… зарплаты, может быть увеличить. Вместо того он, напротив, решил показать всем этим новобранцам, кто в доме хозяин, подвинтить гайки… Распустились тут, понимаешь. Получилось как-то неприятно, все сильно напряглись. «Действительно, -- сказали, -- не очень душевный человек!» Так длилось некоторое время, до ноября. А там состоялось общее собрание редакции, причем, кажется, даже по бориной инициативе. Говорю же – он не вполне адекватно понял сложившуюся обстановку.
   И повел он это собрание как типовую выволочку – всем сестрам по серьгам. А все уже и так были взвинчены. Ну, посидели-посидели, послушали несправедливых упреков, а потом вдруг встал тот самый Каширин и тонким голосом стал чего-то там говорить. И он послужил спичкой для кучи соломы, детонатором для хорошей бомбы… Все взорвалось, Боре пришлось выслушать о себе много неожиданного и любопытного. К исходу собрания разрыв был необратимым. На бориной стороне остались несколько осторожных журналистов – как правило, тех, кто сидел в «Молодежке» уже давно и кому было что терять. Остальные были не столь осмотрительны – так и произошел раскол газеты «Молодость Сибири» надвое.
   Мы с Кашириным вышли тогда после собрания, еще дрожа нервной дрожью, перешли через дорогу и наведались в винно-водочный магазин. Взяли бутылку водки, взяли фанту… попросили какую-нибудь посудину типа стакана. Надо заметить – в ноябре 93-го пластиковых стаканчиков в продаже еще не водилось. Сердобольная продавщица вынесла нам поллитровую банку. Причем Каширин, оказалось, пил своеобразно. Он сказал так: «Ты давай, Егор, пей, а мне оставь половину прямо в бутылке… мне так удобнее». И прямо из горла все это дело и втянул. Потом засели в кафушке, пили «Распутина», а еще потом шли, как две синусоиды, – параллельно, но не прямо. Идем, столкнемся боками, после чего нас разводит каждого вбок. Потом опять сближаемся, опять толкаемся, опять разбегаемся… Как не заарестовали…
   В «Молодежке» началась революция. Мгновенно все «инсургенты» осели в большом зале под предводительством Досычева. Забегая вперед, замечу, что хотя все были умные, а некоторые даже эрудированные, но никто не припоминал, что революция пожирает своих детей. Впрочем, об этом никогда ни один революционер не вспоминает – ему кажется, что по-любой это не его будут пожирать, а в случае чего скорее уж он кого-нибудь… Поскольку он-то хороший, так что пускай уж лучше он, чем какой-нибудь подлец-оппортунист. Да и вообще во время революций у участников какое-то особое вещество, что ли, выделяется, типа наркотика, -- все кайфово, сам черт не брат, весьма даже приятно бунтовать, все верные товарищи, на амбразуру хоть сейчас, а храбрая голова не очень работает.
   Там был реально сплошной героизм и дым коромыслом, все клубились, спали и дневали, чего-то мозговали, одновременно делали следующий номер… Боря между тем сдавать позиций не собирался и тоже предпринимал всяческие меры к тому чтобы удержать газету за собой. Взвыл тут купец Бабкин, жалко ему, видите ли, шубы! В частности, он запретил бухгалтерии (оставшейся лояльной к нему) выдавать инсургентам какие бы то ни было деньги, причем уже заработанные, не авансы. А подкожных ни у кого не было, жили от получки до получки, и нужда в наличных была острая. Боря стал вызывать каждого из инсургентов по одному к себе, дышать на приглашенного добротой и вести задушевные беседы. Смысл был – я разрешу тебе получить деньги, а ты взамен две недели работаешь на меня, всего две недели. В подтексте значилось – либо Боря за это время новых сотрудников найдет, либо же удастся склонить уговоренного на свою сторону. Мы озадачились и тут же собрали совет, типа, что главнее, слово чести или жизнь. Решили, что не грех пообещать Боре работать эти две недели… а потом не работать. А фиг ли так поступать с нами? Сам же виноват. Со мной беседа прошла примерно в таком ключе: привет, Егор, мне очень нравится то, что ты делаешь… что же ты, ведь меня совсем не знаешь, а вот против пошел… Я отвечал, что поставил на Досычева и теперь сворачивать не буду. Как говорил один знакомый «афганец», «на моем счету семьдесят две головы, и я ни разу в жизни не сделал ни шагу назад!» «Ну что на него ставить, -- мягко попенял Боря, -- что он, лошадь, что ли?..» А потом сделал мне то самое предложение, от которого я, разумеется, не смог отказаться. Ну что, получил деньги да и стал с чистой душой работать на новую газету.
   Боря, оставшись в подавленном меньшинстве, решил бороться хоть за помещение. Он нанял охранников, которые не пускали кого бы то ни было в старые кабинеты (Самосюк однажды из чистой лихости обманул такого охранника, сказав, что это он и есть Боря Коновалов). А я однажды полупьяный сидел в кабинете у лояльной Коновалову Натальи Копыловой – и тут-то к ней зашел и он сам, в сопровождении нанятых бойцов. Стал корить: что же ты, Егор, обещал, а слова не сдержал! Я со всей откровенностью влупил: «Знаешь, Боря, -- сказал, -- есть одно такое золотое правило…» – «Какое?» – «С ****ями – по-****ски!» Коновалов как-то засмущался и быстро ушел.
   Началась борьба за брэнд. В то время газеты регистрировали не то в Омске, не то в Москве, и Коновалов успел первым. Он смотался и зарегистрировал название «Молодость Сибири» на себя. Поначалу там были какие-то телодвижения, типа назвать нашу газету «Молодость Сибири первая», еще что-то. А потом просто придумали – «Молодая Сибирь». Но до того успели похохотать. Самосюк поменял логотип, написал слова «Молодость Сибири» другим шрифтом, каким-то чуть ли не латинским, и получилось – молодость Cubupu. И все давай ходить и спрашивать, что это за такая «Молодость кубупу». Кубупу да кубупу. Кое-как потом избавились от этого кубупу. Зато не кергуду. А что, хорошо бы было, молодость кергуду.
   События неслись вприпрыжку как в конторе нашей, так и в стране. В те же дни состоялись первые выборы уже не в Верховный Совет, а в Думу. Самыми прогрессивными кандидатами были, безусловно, разнообразные гайдары-чубайсы-шахраи и примкнувшие к ним бурбулисы. Удивительно долго фамилию «Бурбулис» все дикторы на ТВ произносили с ударением на второе «у»! И это о практически секретаре госдепа, ежели на американский манер! Хотя рожа у него, конечно, была… порядочные девушки таких только за деньги любят. Но граждане взяли да и проголосовали не за демократов и не за коммунистов, типа, чума на оба ваши дома, а взяли да и отдали симпатии непосредственному Жириновскому. А к нему, надо сказать, тогда вовсе не такое отношение было, как сейчас («Любимец публики и баловень судьбы!»), -- половина граждан его воспринимала с опаской, едва ль не как фашиста проклятого. И сразу по оглашении итогов выборов какие-то деятели в банкетном зале, где гулеванили все выигравшие-проигравшие, заревели «Россия, ты сдурела!» Вот она, рашен демокраси, если не по-нашему, то обязательно сдурела. Если мне не изменяет память, Жирик заехал кому-то по морде… не Гдляну ли? Забавно все было. Абсолютное большинство победивших тогда были по-детски уверены, что так и останется forever, все, пришло Вечное Счастье, никуда не уйдет. Сейчас из тех людей в большой политике осталось, может, человек десять. А те из новосибирцев, кто хоть разок побывал ТАМ, потом сперва мечутся и совершают постыдные телодвижения, пытаясь вернуть утраченный рай, прыгают по различным партиям, предлагают налево-направо свой «бесценный» политический опыт… а затем чахнут, затихают и скользят по городу бледными тенями самих себя, испуская тихие стоны. В качестве людей они заканчиваются. Хорошо подсаживает близость к власти (ну и, конечно, московские квартиры, бабло, спецномера, кучи лизоблюдов и прочее), никакие кодировки потом не помогают.
   Вывод: не будучи прирожденным политиканом, не суйся в политику! Потом ломает сильно. А кроме того, еще и повесить могут.
                ***

   Характерно вот что. Поскольку страсти в газете буквально пылали, то никто не считал нужным скрывать от читателей перипетии этой борьбы, о ней, пусть и не подробно, но сообщали и в газете, и на дружественных телеканалах (а они все были нам дружественны). Сор из избы выносили мешками, только шум стоял. Поскольку к тому времени «Молодежка» уже стала известна как газета новая, необычная и интересная, то можно было не только наблюдать сочувственное отношение читателей (а в их числе были и чиновники, и финансисты, которые вполне могли помочь – и помогали), но и соответственный рост тиража. Дошло до того, что вскоре после «революции» тираж зашкалил за сотню тысяч, что для полуторамиллионного города ой как немало. Теперь, правда, некоторые люди говорят, что он был «дутым», ради понтов… но тем не менее тогда редкая семья не покупала «Молодую Сибирь» – читать ее просто считалось хорошим тоном. А главный новосибирский сохнутовец Зунделевич говорил, что возит газету аж в Израиль, и там они с Игорем Губерманом с удовольствием читают ее под пивко и хохочут.
   На первых порах с помещением для редакции как-то мыкались – то все-таки располагались в большом зале старой редакции, то где придется. Некоторое время свои площади нам любезно предоставлял молодой симпатичный редактор газеты «Новосибирские новости» Андрей Каменский. И вообще тогда отношения между двумя редакциями были едва ль не братские, даже когда Лена Канунникова из «Молодой Сибири» вышла замуж за Макса Шандарова из «Новосибирских новостей», это отмечали как некое породнение двух контор; потом, правда, возникли какие-то обидки, и дружба усохла, да и брак Лены с Максом продержался не очень долго.
   О «Новосибирских новостях» стоит сказать несколько подробнее. Это издание возникло, кажется, в 1992 году, как рупор депутатов городского совета. Вопреки этим самым депутатам – издание априори вроде бы должно было быть скучно-чиновным, никому не интересным, хотя сами тогдашние депутаты были люди порой развеселые до безумства, – «НН» была газета вполне приемлемая. Я некоторое время писал туда про разного рода криминальные происшествия и даже как-то раз хорошенько облажался. Материальчик был про одного деятеля, который зарезал воспитавшую его женщину. И я, стараясь объяснить суть их отношений, написал буквально, что она «вскормила его своей собственной грудью». За что потом в течении нескольких лет был нещадно осмеиваем своей собственной супругой. А это – всего-то! – Шишков на меня так повлиял, автор «Угрюм-реки». У него в «шутейном рассказе» «Спектакль в селе Огрызове» героиня самодельной пьесы, попадья, восклицает: «Дитя мое! Дай я прижму тебя к своей собственной груди!» Вот оно как-то из подсознания и влетело в текстик… Оправдывался перед супругой, но оправдания не принимались.
   Впрочем, главная фишка и заслуга «Новосибирских новостей», возможно, и не в том, как они проявили себя в качестве печатного СМИ. Просто именно эта газета стала родительницей первого – и мощного! и главного! -- рекламного издания в Новосибирске.
   Началось все скромно. В «НН» была страничка, которая называлась просто – «Доска объявлений». Поначалу она выполняла примерно ту функцию, которую нынче выполняют всяческие форумы и чаты. То есть этакого клуба одиноких сердец, когда графоманящие мальчики-девочки придумывают себе звучные погоняла и выбрасывают на страницу собственные мутные откровения, которые сами считают гениальными. Это дело обычное, «Маладому кракодилу срочно требуюца друзья». Тогда интернета как такового у нас еще практически не было, и все это дело размещалось на газетных страницах -- при условии наличия особого купона, который следовало вырезать как раз из газеты. В этот купончик и надо было вписать свое послание граду и миру, а потом принести его в редакцию и сдать девушке-секретарю – восхитительно милой и обаятельной Ольге Черешневой, в которую обязательно влюблялся каждый визитер. Если сказать миру надо было много, то использовали и два, и три купона. За этими купонами шла настоящая охота. Те, кто размещал свои пассажи, были премного довольны. У них был свой мирок, в котором имелись свои звезды и свои отщепенцы; они там ругались и признавались в любви; одни вопили о своей любви сперва к «На-на», а потом к «Иванушкам», а другие над этой неземной любовью измывались; прыщавые изнуренные мастурбацией ботаники называли себя «Черными рыцарями» или «Профессионалами», а жирненькие очкастые девочки могли проходить под никами «Леди Ночь» или «Развратная»… Все ровно как сейчас, только без интернета. Довольно скоро одной полосы стало не хватать. Да и объявления на столь популярных полосах стали уже не только от безумных подростков. Пошли всяческие знакомства (мужчина с ч/ю, в/о, б/в/п познакомится с женщиной, обеспеченной ж/п, а/м и без м/п), пошли объявы от проституции…
   Относительно проститутских объявлений тоже стоит объясниться поподробнее. Как раз в 1993 году в Новосибирске нагло возникла первая «легальная» проститутская контора, которая называлась «В гостях у Леонида» (при чем Леонид? по-любому не к нему же клиенты «в гости» набивались; что мания величия с людьми делает!) и открыто рекламировалась под девизом «Любой каприз за ваши деньги». (Тогда многие пробовали «границы дозволенного» на растяжимость – а может, и это можно?). Наши девицы-рекламщицы как-то подгуляли и ночью позвонили туда. Че, говорят, правда любой каприз? Да, им отвечают. «Ну тогда приезжайте гардины повесьте!» Опрометчиво Леонид этот посчитал, что новые веяния простираются настолько широко, -- его таки посадили. Как правильно говорил товарищ Чебриков, демократия не значит вседозволенность. И после этого никто уже настолько нагло не афишировался. Но информацию-то о себе надо давать! И эти конторы стали размещать рекламу в газетах, чуть-чуть закамуфлированную: всякие «кошечки», «милые и ласковые» и т. д. В том же полезном «Ва-банке» сейчас идут объявления типа «Очаровательный досуг (сауна)», «Отдых без разочарований. Сауна» и другое, но то реклама, конечно, сауны, а тогда подобным образом рекламировались эти ужасные проститутки. Тут многие редакторы призадумались: насколько это все нравственно и можно ли брать деньги за такие объявления, и не вредит ли это репутации издания… Как в замечательном гангстерском кино «Перекресток Миллера» – главное в нашем деле этика… Тут возникло три направления. Одни решили для себя твердо, что мнение редакции не всегда совпадает… а значит, публиковать не только можно, но и нужно, поскольку деньги не пахнут, а жить газете на что-то надо. Другие в силу нравственных устоев или дальновидности сказали, что такого рода реклама появится на полосах только через их трупы. Третьи же, краснея и блея, то печатали такие объявления, то не печатали, то опять печатали – но очень маленьким шрифтом. Типа, и невинность соблюсти, и капитал приобрести. Однако получалась и невинность половинчатая, и капитал так себе. «Доска объявлений» про проституцию печатала, поскольку эти анонсы действительно тогда приносили значительную долю дохода. Надо отдать должное – во всяком случае, делалось все это без фарисейства и ужимок, а страждущие всегда знали, где они могут почерпнуть полезную информацию. Как-то раз у меня ночью раздается звонок: какой-то поддатый крендель ошибся номером. Но спрашивает: братан, а у тебя случайно проститутских номеров нету? А че? Я тут же «Новосибирские новости» со стола сграбастал и с десяток тех номеров ему и накидал…   
   «Доска объявлений» разрасталась – сперва стала вкладышем в «НН», потом вылилась в отдельный маленький бюллетень, а впоследствии выросла в толстенную книжищу коммерческих объявлений самого разного рода. А Ольга Черешнева теперь там на каком-то высоком посту – и все такая же милая и обаятельная, никогда ни от кого не слышал в ее адрес мало-мальски неприязненного слова, а это в нашем суровом мире, согласитесь, редкость. Даже про Меня – и то вон какие соблазнительные истории порой рассказывают. Ничего святого. Где справедливость?
   Собственно «Новосибирские новости» понемножку хирели (одновременно с практически всеми другими газетами), и деньги шли уже от «ДО». Потом, кажется, в 2006-м, Каменский посчитал нецелесообразным дальше выпускать «НН», и ее закрыли – но зато «Доска объявлений» существует абсолютно беспроблемно и приносит стабильный доход. Стоит отметить и вот какой удивительный факт: обычно первопроходцы-пионеры существуют недолго, кто первый поднялся в атаку, того первого и шлепнули, но вот «ДО», будучи действительно первой газетой объявлений, только знай развивается.
   
                ***

   С Борей Коноваловым из значимых остались немногие. Наталья Копылова и Наталья Поцелуенок – им просто на фиг не нужны были какие бы то ни было перемены, тем более сомнительные, с неясными перспективами, у них были реальные посты, серьезные темы и устойчивое положение; все всё понимали, и никто никогда претензий к ним не высказывал. Некто Валя Сидоров, человек не слишком храбрый и, поговаривали, вполне беспринципный, метался: вроде бы сначала с инсургентами, но потом, когда Коновалов пообещал ему аж квартиру, сломался и тихонечко перешел к нему. (Я по пьянке брякнул что-то о грядущем возмездии, ему передали, он потом долго таился где попало; хотя, в принципе, никому, и мне в том числе, на фиг не нужен был). С квартирой, конечно, его прокатили; впрочем, Коновалов потом вообще перекидал массу доверчивого народа, в том числе и по сущей мелочи… Вплоть до того, что присвоил себе мелкие деньги, которые предназначались предвыборным сборщикам подписей. Финансовым гением он по-любому никогда не был, разве что на ссаную «волгу» себе нащипал… Осмотрительный художник Елистратов тоже остался при Коновалове; сильно потом жалел. Осталась при Боре и Наташа Квакушонок.
   Вот о ней сейчас и поговорим. Как-то раз зимой пронеслась новость: Квакушонок открывает некий «пресс-клуб». Ну, чего ж, дело благое, кто только и чего только не открывал, тогда вообще все как-то стремительно делалось, сегодня открыли, завтра закрыли, послезавтра опять что-то изобрели! Однако тут все оказалось не так просто: это детище Квакушонок оказалось не только уникальным ноу-хау (в том числе по общероссийским меркам, нигде не бывало столь притягательной медиа-площадки, к тому же еще совершенно независимой), но и задало тон для всей новосибирской журналистики лет этак на десять.
   Первоначально перспективы пресс-клуба были туманны. Задумывался-то он как место встреч со всевозможными ньюсмейкерами, да и вообще как тусовочная площадка (так оно впоследствии и вышло), но поначалу дела там шли как-то так себе, ни шатко ни валко. Может, потому, что первоначальное месторасположение было не весьма удачным – на левом берегу, на улице Космической. А потом, когда пресс-клуб переехал в самое сердце города, под бочок к Оперному театру, дела пошли все живее и живее. Постепенно обрисовывалась и политика нового образования: клуб становился этакой гостеприимной точкой, которая давала приют всем, вне зависимости от корпоративной, конфессиональной, партийной и любой иной принадлежностей. Сложилось примерно так: если встретиться с журналистами хочет фигура заведомо интересная, значимая, то в принципе можно с нее денег и не брать; если фигура не столь сакральна, но встретиться со СМИ ей охота, то надо заплатить. Дальнейшее брал на себя пресс-клуб – оповещения и приглашения, подготовленный ведущий, закупка угощения и выпивки (в пресс-клубе всегда здорово готовили, да и вообще обстановка там была очень семейная). Меня всегда поражало вот что. Кто бы из ведущих ни пилотировал встречу (а таковых – основных – было три, Вадим Виленский, Дима Виноградов и замечательная рыжеволосая красавица и умница Наташа Алексеева) и кого бы ни принимали в гостях – ведущий, как правило, демонстрировал какую-то невероятную компетентность в данном вопросе, со стороны могло показаться, что ведущий полжизни в обсуждаемой теме. То ли они интернет так замечательно использовали, готовясь? Не додумывался я спросить. Если да, то честь им и хвала.

                ***
 
   Практика существования особых площадок для прессы, конечно, не нова – есть тот же «Интерфакс», есть площадки информагентств… да сейчас и любые более-менее состоятельные СМИ считают своим долгом иметь собственные площадки такого рода. Однако… это все не то, не то...
   В лучшем случае это безликие залы, служащие единственной прагматичной цели: некто пришел, отбарабанил свое накипевшее, журналисты выслушали. И все ушли. Все, звук лопнувшей струны. Там сама обстановка шепчет, дескать, вали отсюда, хрен тебе, а не уют! Своим присутствием ты мешаешь ответственным товарищам. Уходи поскорей, не задерживай добрых и честных людей. Да и люди эти, может, действительно добрые и честные, но вот нету в них прессклубовского гостеприимства, и флиртовать в их помещеньях как-то не хочется. Ни одного романа не завел я в «Интерфаксе», потому что это все равно что крутить любовь в барокамере… Все сухо, бело, стерильно и… никак. Мне справедливо возразят: информагентства существуют вовсе не для того, чтобы ты, мерзавец этакий, романы там крутил, а для того, чтобы доносить до широких слоев обществености полезную, сука, информацию! А я в ответ скажу: между прочим, в чем более уютной и комфортной обстановке проходит интервью или пресс-конференция, тем потом вкуснее делается материал. А после этих больничных залов можно выдать разве что информашки а ля «по сообщению ТАСС»: Иван Иваныч Иванов и другие официальные лица посетили с торжественным визитом широко известного им врача-венеролога Петра Петровича Петрова.
   Эти встречи с ньюсмейкерами в иных, кроме пресс-клуба, помещеньях всегда оставляли какой-то осадочек. Ну, к примеру, в том же «Интерфаксе» приглашенные персоны сидели отдельно, за столом на подиуме, возвышаясь над серой журналистской массой и будучи от нее на некотором удалении, и физически ощущался некий барьер. А в пресс-клубе те же граждане, даже обладая самыми сияющими регалиями, могли запросто сидеть с прессой за одним столом или располагаться на соседних уютных диванчиках. Что, конечно, способствовало установлению особо доверительных отношений и получению гораздо более детальной информации.
   Это я говорил про «Интерфакс» -- самую, так сказать, солидную альтернативу пресс-клубу в Н-ске. В худшем же (и наиболее частом!) случае владельцы медиа-площадки надеются с ее помощью стричь бабло: обещают такому-то и такому-то, что за его деньги устроят ему отличное паблисити. А он, может, правдами-неправдами наскреб денег на колбасный магазин, у него снесло башню от собственного величия и захотелось мировой славы, что бывает очень нередко. Причем очень часто люди даже не рекламу своему товару или бизнесу устроить хотят, а есть у них человеческое желание, чтобы про них лично доброе слово написали, чтобы девушки полюбили наконец-то. А то че: вот, колбасный-то магазин есть, а все равно я лысый, кривоногий и немного жирноватый, на жабу слегка похож! Все мы одиноки в этом бескрайнем холодном мире, всем охота признания, тепла и любви. И таким на голубом глазу говорят: «Да не вопрос, все про вас напишут, все каналы вас снимут и покажут!» И они царственным движением отслюнивают бабло. Но если данное лицо никому не интересно, то, во-первых, никто из вменяемых журналистов на такую встречу не пойдет, а если и пойдет, то с контрпредложением: мы, конечно, можем опубликовать тот бред, что вы тут извергали… но за отдельную плату! Во-вторых, владельцы этих новых площадок, как правило, находятся в контрах с теми или иными конкурирующими издательскими домами, медиахолдингами или редакциями, так что значительный кусок новосибирских СМИ можно считать для них отсеченным наверняка и навсегда. В-третьих, самим журналистам просто неловко чувствовать на себе молящие взгляды гостеприимных хозяев: «Ну напиши, что тебе стоит! Мы ж с него деньги взяли! Наобещали! Напиши, не будь сукой-то!» Как будто кто-то не в курсе, что публикация всякой ерунды оплачивается как минимум по рекламным расценкам, а то и повыше. И уж совсем другой вопрос, что даже добросовестно оплаченную рекламную байду – хоть коммерческую, хоть политическую -- никто и никогда не читает, уши заказанности-то торчат невзирая ни на какие ухищрения, так что деньги можно смело считать выброшенными на ветер. А самая грамотная, чудовищно действенная реклама, это когда ее предмет упоминается в нормальной статье неявно, вскользь, но в очень выгодном контексте. Например: читаю я замогильную (в смысле жутик, не в смысле плохую) повесть Сани Черешнева, и там мельком говорится о некоем стильном и богатом индивиде, что «от него донесся горьковатый запах мужского «Опиума». Ну и все, пока я не нашел этот «Опиум» (а искал долго!), никак успокоиться не мог. Правда, до сих пор в его запахе горьковатости найти не могу, но это уже другой вопрос. Могла ли оказать такой эффект обыкновенная реклама? Да ни в коем случае. Впрочем, до понимания этого абсолютному большинству и рекламистов, и рекламодателей никогда не дойти. Как это так, за какое-то одно паршивое словцо такие бабки палить? Не, мне надо слов хотя бы тысячу!
   Про такую рекламу очень грамотно написал Носов в «Незнайке на Луне». В этих лунных газетах положительные герои моются таким-то мылом, пьют такую-то газировку, едят такой-то хлеб. Вот это и есть правильно. Называется скрытая реклама. Проблема только в том, чтобы она была грамотно скрыта, не так, как, например, «Старый мельник» в «Дневном дозоре» и «Нокия» в «Антикиллере2».
   Конечно, всегда находились мелкие жулики, которые норовили взять с заказчика копейку, после преподать начальству заказанный и оплаченный материал как незаказной, а копейку положить в собственный бездонный карман. Однако дураков нет (говорю же – уши заказанности скрыть невозможно), и таких ждут два пути. Первый – простое и душевное «до свиданья!» Очень многие – и, кстати, порой небезызвестные люди! -- так и погорели. Второй вариант еще хуже. Редактор или глава издательского дома резонно говорит, предварительно ознакомившись с материалом: не, это не пойдет, за это надо деньги брать… А деньги-то уже взяты -- и потрачены! Материал не выходит, и заказчик приходит в контору поинтересоваться, почему же получился вот такой бутерброд с маслом? Афера мгновенно раскрывается, мошенника выгоняют, а после ему приходится еще и решать вопросы с обманутым заказчиком… Тоже ой как многие на таком спалились. Хитромудрых товарищей в журналистике всегда хватало, но, как известно, на каждый хитрый замок найдется ключ с винтом… Вон, взять  те же бесчисленные в начале 90-х «интервью с киллерами», с «авторитетами» – когда «по понятным причинам мой визави не назвал себя/собеседник предпочел остаться анонимным». Еще как понятны были всем эти «понятные причины»: сел хитренький журналист, состряпал матерьялец и думает, что он самый наихитрейший, нет во Вселенной разума, который раскрыл бы его дьявольский замысел! Милиция поначалу дергалась, говорила, почему не пишут честно, что наемного убийцу зовут, к примеру, Дмитрий Петрович Васин, а проживает он в таком-то доме на такой-то улице. Однако скоро милиция тоже все поняла и приставать перестала. Но там хоть все было без корысти, чисто от корреспондентской глупости, потому такие «интервью» и публиковались порой. Типа, читатель тоже по-любому дурак дураком, все схавает.
   Стоит, правда, оговориться, что безусловная честность тоже не всегда вознаграждается сторицей, не на блаженном острове коммунизма живем, и многие владельцы СМИ держатся скорее такой установки: «Подворовывай, но не наглей и знай меру». Лично у меня был, например, такой случай: я занимался политической журналистикой и на этом поприще снискал себе кой-какую известность. Перед выборами (общероссийскими) меня нашел некий москвич-федерал, вызвал на конфиденциальную беседу и сказал следующее: мы заплатим тебе вот такую сумму за то, что ты номер за номером будешь в своей газете давать собственную оценку действующим в вашем городе партиям и общественным движениям. Никакой заказухи, никакого пиара – только то, что сам думаешь. Нам это надо для мониторинга, а твоему мнению мы доверяем. Я почесал репу – был, конечно, соблазн покласть эти деньги в свой карман, -- а потом все-таки пошел к владельцу газеты Якову Николаевичу Самохину и сообщил о таком предложении. Он отнесся одобрительно, пообещал «может быть, даже половину» от этих денег мне. Ну, короче, я даже десяти процентов, как принесший наличку, не получил. Вообще ни одной копейки не получил. Так что зря я этих денег не присвоил. Потому что была это не заказуха, такой мониторинг и здесь читался бы вполне нормально, Н-ск ведь тоже в выборах участвовал, многих все эти партийные расклады интересовали.
   Пресс-клуб был в значительной степени лишен искушений брать чисто коммерческие предложения. Упор там делался все-таки на реальных ньюсмейкеров, а не на мелких торгашей, или представителей микропартий, или чиновничков, жаждущих отрекламироваться. Пусть даже в ущерб себе, но приглашали чаще людей действительно интересных. Да, в ущерб! Как-то была встреча с губернатором, и был на той встрече невероятный торт; я таких, кажется, ни до, ни после не видел: огромный, чуть не метр в диаметре, белоснежный и невероятно вкусный. И очень дорогой. Все ели да пальчики облизывали. После раута я разговаривал с хозяйкой, Ирой Лопатиной (Квакушонок к тому моменту уже была в Москве, а клуб очень правильно оставила на Ирину; если под руководством Квакушонок клуб получал от московского Фонда Сороса уже по $50 000 в год «за уникальность площадки», то и Ирина насчет грантов не плошала, в частности, вела дела с фондом «Евразия»). «Ну молодца Толоконский, -- сказал я, -- вон какой торт офигенный выставил!» – «Ага, -- печально отозвалась Ирина, -- как бы не так. Все за счет клуба, а он даже не поинтересовался, сколько это нам стоило…» Оговорюсь: если тот или иной персонаж был заинтересован во внимании СМИ, то, как правило, озабочивался об угощении и выпивке сам – давал деньги, а прессклубовцам оставалось купить продукты и бухло, приготовить да сервировать…
   Позднее я приятельствовал с хорошей симпатичной парой – Серегой и Ярославой, -- они тоже держали своего рода пресс-клуб (он, правда, долго не протянул). И как-то само собой получилось, что от меня секретов кухни особых не было. И там я узнал, что, к примеру, считается хорошим тоном, когда заказчик оплачивает фуршет или презентацию, а потом ежели что остается, то это – и напитки, и закуски – идет в пользу клубовцев. Не объедки, конечно, а те же фрукты, или там копчености, да мало ли что. И вот тогда я впервые услыхал о крайне своеобразной славе страхового общества «Россия». Те тоже че-то такое заказали – и, судя по всему, страстно желали «купить на грош пятаков». То есть угощенья был самый-пресамый минимум, а желанья газетной и телевизионной рекламы – самый максимум. И вот после мероприятия хозяева клуба брезгливо говорили: «Фу. Мало того что всяким дерьмом народ угощали, так еще потом не постеснялись все объедки собрать и все опивки посливать в бутылочки и унести. И на нас подозрительно поглядывали, типа, нам их продукты нужны!». Впоследствии аналогичные отзывы о «России» я слышал многократно. Впрочем, чтобы быть объективным, замечу: как раз во время «российской» прессухи я видел, как один фотограф тихонько и стыдливо запихал в свой кофр бутылку коньяку. Увы, о горе! Это увидела и одна дамочка из «России». Ну так что? Как орлица детеныша, отбила коньячок, извлекла из кофра! И фотографа выбранила как следует. Ну, мы похохотали, конечно.
   А на той же встрече с Толоконским меня лично сильно умилил один из его пристяжных. Губернатор что-то говорит, журналисты слушают; самые раскрепощенные наливают по стопочке, деликатно выпивают и закусывают, не забывая, впрочем, задавать вопросы. А этот приближенный сидит буквально между молотом и наковальней: ему и вмазать охота, и в то же время надо блюсти политес, внимать шефу. Он нашел самый оптимальный способ. Смотрит честным взором по-собачьи на начальство, а рука как бы сама по себе автономно тянется к бутылке водки, свинчивает пробку и наклоняет бутылку над стаканом. А бутылка оказалась хорошая, с дозатором (и на добрую водку тоже пресс-клуб потратился). И из нее ничего в стакан не льется; так бывает, когда бутылка еще полная, а водка ледяная. Водка как бы густеет, глицериновая этакая становится, -- и бывает, что не льется сразу. Помощник все так же, не глядя и совершенно нехотя, переворачивает бутылку все круче. Все практически по-евангельски, левая рука твоя не знает, что делает правая. А правая льет, а там опять не льется. Он ее почти вертикально – опять, сука, не получается. Он даже потряс немножко -- не выходит! Совершенно индифферентно поставил бутылку обратно. А Толоконский все вещает, он поговорить не дурак. Вот помощник посидел-посидел – и пошел на второй заход. И, бля, ну ровно тот же результат! Мне его даже жалко стало. Но из какого-то злорадства помогать ему я не стал, не люблю чиновничков-шестерок. Хотя и мог бы помочь – лег-ко! Впрочем, после торжественной части он себя таки вознаградил...   
   Пресс-клуб был воистину независим. Сегодня там мог гостить Немцов с Хакамадой, завтра Жириновский, послезавтра Сергей Миронов рекламировал своих знаменитых выхухолей (у меня с этими выхухолями как закралась тогда мыслишка относительно мироновского ума – так до сих пор и остается занозой в мозгу), а потом трибуну занимал какой-нибудь ученый ираковед или хитрый эколог. Вы что, думаете, все экологи благородные и зверей любят? Есть экологи ого-го-о… они не все такие уж  бескорыстные, многие раздувают скандалы, чтобы шантажировать то или иное предприятие, деньги с него тянуть. Да, есть и такие экологи. Имеются.
   Еще в пресс-клубе очень частой гостьей была дама по имени Надежда Вавилина, по профессии социолог. Никто толком не может сказать, что это такое за профессия, наверно, типа филолога или аналитика: так, профессия ни о чем, ничего конкретного, главное щеки надувать. И вот эта Вавилина была дама приличная, умные слова знала, вела себя довольно благопристойно. И поэтому бывало вот как. Приглашают, допустим, тех или иных политиков (артистов, ученых, военных, дрессировщиков etc.). А в качестве независимых экспертов надо тоже кого-то пригласить. Кого? Давай перебирать всяких граждан. И почти обязательно находился кто-то, кто озарялся: а давайте… Вавилину! И приглашали. И она не плошала, сидела себе экспертом хоть на прессухе по ядерным отходам, хоть на отчете по собачьей выставке. Потом ее аж в Общественную палату выдвинули. Думаю, она и там не плошает. Хотя по телику одного только Кучерену оттуда и видно, остальные, похоже, тоже… социологи. Но как-то раз че-то надо мне было как раз по социологии узнать, и позвонил я к ней в приемную – не в общественнопалатскую, а в здешнюю, институтскую. Так меня там та-аким ледяным презрением окатили (не меня как лично Егора Кузнецова, а просто как некоего безымянного журналиста, который осмелился потревожить Великого Человека Вавилину), что я перекрестился и зарекся больше звонить туда хоть когда-нибудь еще в жизни.
   А двери пресс-клуба были открыты всем, можно было составлять о фигурантах собственное мнение, никто не просил писать похуже или получше. Причем практически ни одна значимая фигура клуба не миновала, туда вели все дороги, поскольку других контор подобного типа просто не было, а у пресс-клуба была Отличная Репутация. И все журналисты туда ходили; за исключением, правда, подчиненных Вадима Кашафутдинова. Который то ли из своеобразного снобизма, то ли из действительной любви к «эксклюзиву» отдал недвусмысленный приказ: моим там делать нечего, если про это все напишут, то нам это не надо! Хотя когда сам был простым журналистом, то в пресс-клуб захаживал регулярно. Он был по-своему прав, но забывал об одной вещи: можно написать о том же, что и многие, -- но сделать это совершенно особым образом. И нередко форма совершенно спокойно может превалировать над содержанием. Можно абсолютно бездарно написать о кризисе, войне или любви – и сделать бестселлерный материал, скажем, о ножке стола. Чтобы проиллюстрировать этот тезис, похвастаюсь собственным опытом. В пресс-клубе проходила серия так называемых «встреч без галстука». Типа, в неформальной обстановке пообщаться со значимыми новосибирцами. В том числе пригласили и мэра Городецкого. Он, что характерно, приперся на «встречу без галстуков» как раз в галстуке (единственный из всех!). Правда, галстук был хороший. Ну и начал говорить на разные темы. А у него есть одна особенность. Когда его речи воспринимаешь на слух, то вроде все и ничего, у Черномырдина и то хлеще выходит. Но вот если начать расшифровывать диктофонную запись, то получается просто туши свет, очень трудно… все эти междометия и запредельные скачки мысли, ответвления, так сказать, поток сознания… Порой что-то подобное получается у писателей-анашистов, типа коротко блеснувшей в начале 90-х Валерии Нарбиковой, которая написала повесть с совершенно обдолбанным названием «Равновесие света ночных и дневных звезд».
   И вот я начал как раз расшифровывать. Понимаю – тону-у! Очень, очень сложно расшифровывать. Все остальные поступили по совести: либо пересказали смысл своими словами, либо причесали сказанное до уровня нормального восприятия. Получилась нормальная такая скучная хрень, типовой официоз, «выполнили» да «перевыполнили». Я поступил честно, но жестоко: отпечатал все сказанное не то что дословно – добуквенно. Получилось очень неожиданно. Лично для себя я уяснил, что Владимир Филиппович ни много ни мало ведущий постмодернист современной России, и куда до него Сорокиным-Пелевиным. Его спросили, например, о любимых местах Новосибирска и области. «Таких мест есть, -- охотно отвечал мэр, -- есть таких мест. Это вот не где-то там, а вот вниз по Оби, это вам не обезьяна какая-нибудь на пальме, там, а острова. В общем, люблю. Люблю и горжусь». И так далее. Мой тогдашний шеф Самохин обхохотался, почесал затылок и посоветовал: мол, ты дай предисловьице, дескать, мэр, конечно, не Златоуст, но зато дело делает… Так и сделали. Потом эта расшифровка долго по интернету гуляла. Впрочем, думаю, мэру от этого было ни жарко ни холодно.
   А Кашафутдинов… Ну, его удивительные послания, так сказать, открытые письма сотрудникам предвосхитили знаменитые чичваркинские письма, про которые принято говорить «Чича жжот!» В посланиях своих Вадим метал громы и молнии на головы разных журналистов, как работавших на него, так и осмелившихся уйти куда-то в другие издания. У Кашафутдинова вообще не слишком многие задерживались, был такой конвейер, пришел – увидел – поскорей смотался – получил вслед «письмо счастья». «В ответ на подлые происки и наглые бесчинства бухгалтера Кукушкинда, потребовавшего выплаты сверхурочных мы, геркулесовцы, как один, ответим…» Очень уж неуютно у него было, невероятный дискомфорт, как по условиям работы, так и душевный. «Звездочек» у него не было никогда, в лучшем случае добросовестные середняки, серьезные-пресерьезные, скучные-прескучные. А письма эти гуляли по интернету тоже с оглушительным успехом. Однако про Вадима несколько позже.
   Одной из самых громких пресс-конференций стала «прессуха» с экс-директором НовЭЗа Кохановским – она буквально стала легендарной, и кто НА: ней не был, те потом смертельно жалели. В результате всяких коверных-подковерных-московско-новосибирских махинаций НовЭЗ, как лакомый кусочек, в то время переходил из рук в руки, одна революция следовала там за другой, паны дрались, у холопов трещали чубы… словом, типовая картина начала двухтысячных под названием «что такое гребаные москвичи и как с ними бороться». Понятия «рейдерство» тогда еще не знали. Этот Кохановский остался не при делах, и обид на всех подряд у него накопилось предостаточно. А мужчина он был весьма непосредственный и на язык невоздержанный. И выдал он – реально всем сестрам по серьгам! Правым, неправым, причастным и тем, кто ни с какого боку не при делах. Запомнилась, например, его характеристика уважаемого депутата, директора завода ЖБИ-4 Николая Мочалина. Кохановский объяснил, что у них в заводском профилактории обитала обезьяна по кличке Яшка, которая любила выпить. Когда Яшку угощали, то он брал в руки две пустые канистры и начинал разгуливать, колотя этими канистрами друг об дружку. Так вот, по мнению Кохановского, Мочалин был вылитый этот Яшка!.. Смею заверить, другим знаменитым новосибирцам досталось нисколько не меньше. А относительно Мочалина оговорюсь: лично я к нему отношусь с самым глубоким уважением. Причем по чисто субъективным причинам. Во-первых, он, в отличие от громадного числа коллег-депутатов, всегда отменно аккуратно одет. Разговариваешь с ним – и видишь, что костюм у него отличный, без всякой перхоти на плечах (чем многие депутаты, не говоря уж о чиновниках, похвалиться не могут). Рубашка – не только дорогая и со вкусом подобранная, но и идеально свежая. Галстук – по-любому не болотного цвета, не на резиночке, вбок не сползает и всегда в тон. «Хаммер» у него – ну, он и есть «хаммер», че там говорить. Рожа сугубо мужественная, со шрамами и золотыми зубами. Речь раскрепощенная, с матом, но мат органичный и как-то всегда по делу. Однажды говорю: «Николай Андреич, а слабо если я интервью так и напечатаю, с матами?» – «Мне стесняться нечего, -- отвечает, -- я жизнь прожил в сапогах…» Да и то: где сейчас Кохановский и где – Мочалин? И сколько у того и у другого приверженцев?
   Однако, при всех описанных достоинствах, которые несла в себе независимость, лично я считаю главной заслугой пресс-клуба нечто другое. Скажу сразу: речь идет о существовании журналистского сообщества Новосибирска, если уж не о братстве (кстати, ненавижу словосочетание «журналистская братия» -- это что-то вроде «детворы» или «заводчан», из той же оперы, фальшивое настолько, что лично у меня от него едва ли не мерзкие мурашки по коже, как при трении пенопластом по шерсти. Но если нынче в газетах заводчан с детворой как-то призабыли, то журналисткая братия на полосы газет порой прокрадывается; как услышу «журналистская братия» – так сразу почему-то представляю себе некую шваль московского толка, с грязными волосами, жадно кидающуюся на презентациях на халявное пойло и жратву). О сообществе же или братстве журналистов Н-ска речь можно было вести ровно до тех пор, пока пресс-клуб существовал, пока мрачный телемагнат Лондон его не уничтожил. Не будь клуба – журналисты варились бы в собственных редакциях, как это происходит сейчас, и практически не знали бы коллег из других контор. А благодаря пресс-клубу завязывались дружеские отношения, возникали романы, шел активный и бескорыстный обмен сплетнями и реальной информацией, всегда имелось несколько компетентных в той или иной области людей, с кем можно было проконсультироваться, -- и, в общем, все всех знали, причем как-то по-хорошему, без неприязней. Пускай, скажем, редактор А пылко ненавидит редактора Б – но это нисколько не мешало их подчиненным быть в самых что ни на есть хороших отношениях. Редакторы об этом, может, и не догадывались, но дружба всегда шла на пользу делу. Можно было вести речь об истинной цеховой солидарности, когда, к примеру, журналисты самых разных СМИ могли дружно вступиться за того или иного газетчика или телевизионщика, на которого начинали наезжать власти. Пресс-клуб был нужен журналистам, как подросткам веранда в детском садике. Сейчас о чем-то подобном думать просто не стоит, ибо как такового содружества нет, места для встреч и братского общения не существует. Причем, что характерно, для Новосибирска такое положение вещей скорее патология, нежели норма, ибо до пресс-клуба функции такой комьюнити-площадки достаточно успешно выполнял Домжур, а точнее, его кабак. А когда домжуровкий кабак накрылся, журналисты подались в «Актерский дворик»; а когда и он стал уже не актерским, а ширпотребным… никуда уже не подались. Однако о столь богоугодном заведении, как домжуровский кабак, я расскажу позже.
   А хозяйка пресс-клуба Ира Лопатина крутилась как белка в колесе, выбивала какие-то гранты, собирала нас, борзописцев, то на семинары в Сосновку (семинары нам, конечно, были фиолетово – но ради прекрасного времяпрепровождения в сосновом лесу близ Обского моря по-любому стоило покемарить с часок в аудитории, пока непонятные лекторы учат, как надо правильно писать!), то в Горную Шорию, то в иные не менее заманчивые места. Однажды, помню, собираемся мы в пресс-клубе, чтобы оттуда отправиться как раз в Сосновку. Подошел автобус – и пошли усаживаться. Смотрю, шагает некий мусчина лет пятидесяти, пожеванный изрядно и в несвежей белой сорочке. Я про себя отметил, что, наверно это незнакомый мне корреспондент из «Вечерки». Оказалось – нет, вообще редактор французской региональной газеты, причем приехал он, чтобы давать нам рекомендации по тому, как правильно писать. О-о! Переводчиком выступал Макс Шандаров, он вообще полиглот какой-то. Причем переводил он этак своеобразно. Когда стало понятно, что особо слушать откровения француза стоит разве что ради общего развития, он делал так. Француз выдает, скажем, десятиминутную тираду. Затем Шандаров, зевнув, «переводит»: «Ну, в общем, он говорит, что надо быть политкорректным». Француз в полном охренении глядит на него, а что, делать нефиг, продолжает еще минут десять. Макс опять доводит смысл сказанного: «Ну, в общем, он говорит, что нельзя публиковать фотографии преступников и по телевизору их показывать, это их права нарушает, а рисунки можно, это не нарушает». И кивает французу, дескать, мерси, можно продолжать. Короче, француз нас многому «научил» и остался в недоумении относительно русской манеры перевода. Он был настолько глуп, что действительно думал, что этих дремучих русских журналистов надо учить и учить журналистике. Мы потом написали о нем благодарственные издевательские статьи.
   Зато француженка Карин Клеман, тоже гостья пресс-клуба, оставила по себе весьма приятные воспоминания. Сидим себе прекрасным летним вечерком за столиками около клуба, поджидаем. Глядь – идет весьма красивая молодая дама в сопровождении какой-то явно неформальской свиты русского происхождения, причем вся толпа вооружена: мечами, пиками, алебардами, мушкетами и аркебузами. При этом еще и тащат нечто, издали похожее на бездыханное тело. Подходят, объясняют: шли мимо Оперного, видят, лежит куча вот всего этого добра, видно, бутафоры выкинули. Ну так че не взять. А это вот, знакомьтесь, манекен оттуда же, из Оперного. Клеман эта оказалась какой-то смесью из революционерки троцкистского толка, экологини, деловой дамы и вот той самой пресловутой «француженки с шармом», очень она нам понравилась. Манекена усадили неподалеку от памятника Ленину – в знак уважения вождю от Клеман. Оружие она всем раздарила. Мне лично досталась аркебуза, длиною примерно метр семьдесят, с толстым дулом, причем у ствола на конце раструб, «как у пиратов». Периодически мы с журналисткой Еленой Богдановой потом малость выпивали, брали эту аркебузу (в основном я таскал ее на плече, рукой держа за ствол) и шли вечером погулять по Красному проспекту. Толпа балдела. Милиция интересовалась. А когда ночью зашли в кафушку напротив мэрии, то охранник боязливо поинтересовался: «Братан, а она… настоящая?» Как-то зимним вечером идем внутри квартала, глядь, фары. Я без злого умысла направил на эти фары эту аркебузу. Останавливается автомобиль. Ну что ты будешь делать – милиция… Однако ничего, следуйте, – говорят, – в направлении места проживания…   
   Да… был пресс-клуб. В 2004-м, как вы помните, были выборы мэра, в которых бодались Лондон с Городецким. Лондон загодя пристроил в клуб свою протеже, даму умную и достаточно загадочную, Катю Малкову. Очень красивая («южная красота»), обаятельная, Катя стала там коммерческим директором. Стало как бы две хозяйки, Ира Лопатина и она, причем между собой они не собачились, жили вполне мирно. Потом, правда, Ирина говорила о том, что ее сильно удивил тот факт, что в трудовой у Катерины не было ни одного места работы, где она проработала бы больше, по-моему, полугода. И все было замечательно до тех пор, пока Лондон не проиграл выборы. Тогда по  требованию Кати последовал раздел клуба надвое: поделили мебель, ложки-плошки… Разъехались. Две стало площадки. А потом ни одной. Денег не стало. А гранты давать под это дело перестали. И накрылась медным тазом замечательная идея Натальи Лосевой, в девичестве Квакушонок. Но около десяти лет такой замечательной деятельности это очень неплохо.

                ***
   Между прочим, существование пресс-клуба было для н-ских журналистов важно еще и чисто материально. Сейчас никто не сочтет, сколько гонораров получили газетчики, телевизионщики и радийщики за материалы, сделанные исключительно благодаря пресс-клубу; хотя эту сумму (а она, полагаю, исчислится десятками миллионов) в принципе посчитать можно с допуском в сотню-другую тысяч. А невероятно много статей не были обязаны своим появлением клубу напрямую, но если бы его не было, то они не возникли бы. Потому что, во-первых, клуб был рассадником сплетен (а кто сказал, что сплетня это клевета? очень часто это практически чистая правда, журналюге только уточнения сделать надо, проверить). А во-вторых, масса журналистских материалов появилась благодаря дружеским отношениям, которые вряд ли возникли бы, не будь такой замечательной площадки.
   Кроме денег, для писак немаловажен был еще и вот какой фактор. Изо дня в день искать и находить интересные темы для материалов – сложно. Тут каждый идет своим путем. Кто-то так отлаживает отношения с милицией, пожарными, «скорой», МЧС, -- что звонит не в пресс-службу (так все равно дадут ерунду, выжимки), а напрямую к знающим людям, причем делает это ежедневно. Тут важно уметь общаться – так, чтобы не надоесть. Чтобы те, кто дает тебе новости, воспринимали ежедневные «ну че там у вас новенького?» как нечто само собой разумеющееся. Но так отношения строить могут немногие. У иных не выходит в силу зажатости. Другие начинают интеллигентничать и переживать: «ах, а не надоел ли я?..». А стоит так сказать – и действительно мигом надоешь. Это как если дама вопит на весь мир, что у нее, видите ли, целлюлит, -- так ее бойфренд только  тогда и начинает задумываться: «А-а… вот оно что. Так у нее целлюлит, оказывается? Как это я раньше не замечал! И мне еще нравилось, что у нее попа как огурец, вся в пупырышках! А ну-ка эту даму на хрен, вон скока без целлюлита всякого бегает!». Кстати, то же самое относится ко всем иным физическим и моральным изъянам – если о них поменьше кричать, то вполне вероятно, что никто и не заметит. Короче, если нацелился добывать информацию так, то надо быть толстокожим, нахрапистым и в меру туповатым; но бутылку периодически информаторам ставить необходимо (но не каждый раз, потому что такие дары мгновенно начинают ощущать как нечто положенное, никаких денег не хватит). А также никогда ни при ком, пусть даже это будет испанский летчик без глаз и ушей, не упоминать имен этих самых информаторов.            
   Другие обретают информационные поводы спонтанно, постянно парят в творческом полете, ждут и дожидаются озарения или выискивают интересных людей или события буквально повсюду, в том числе и из разговоров с кем угодно. Из-за таких людей потом компании и замолкают: «Ага… мы тут базарим, а ты возьмешь да и напишешь!»
   Третьи – в основном начинающие и пылкие – испытывают ОЗАРЕНИЕ и шлепают гениально-сенсационные репортажи с трех злачных мест: ночного вокзала, барахолки и городской свалки. Ну и плюс еще че-нибудь про проституцию. Им простительно, они полагают, что первые до этого додумались. А читать про эти местечки всегда интересно, там же жизнь ключом бьет. Я сам, кстати, только на горсвалке не отметился, а все остальное, будьте спокойны, нашло свое достойное отражение…
   Четвертые – типа Юли Латыповой. Она когда-то, в прекрасном далеке, побывала в одной похоронной конторе и пришла в восторг от тамошних тружеников, которые были что твои шекспировские могильщики, веселы и философичны, а один так даже сыпал цитатами из Омара Хайяма (это, впрочем, легко проделывает чуть ли не любой начитанный зэк, там Хайяма любят). Особенно вот это:
   Вступая в эту жизнь, знать надобно немало,
   Два мудрых правила запомни для начала:
   Ты лучше голодай, чем что попало есть,
   И лучше будь один, чем вместе с кем попало.
   Юля забацала цветистый репортажик и разместила его в одной микрогазетке. Потом, переходя из одного издания в другое, она освежала текст и представляла его в качестве образчика своего творчества. С годами текст, как хорошее вино, становился все крепче и насыщеннее. Когда она, заручившись моей протекцией перед Досычевым, пришла устраиваться в «Новую Сибирь», то статья была уже в красивой глянцевой обложке с цветочками (!), и ее предварял тезисный план, все по номерам и полочкам. Ей-богу, и я не устоял бы перед таким ответственным подходом к делу. И Досычев не устоял. И вот такие журналисты часто обращаются к испытанным темам: старые песни о главном.
   Еще очень многие (то есть, вообще-то, все) начинают свой рабочий день с просмотра интернетовских анонсов: где что было, где что будет.
   Но рано или поздно приходит такой момент, что писать-то – не о чем! Не идет ничего в голову, и общественная жизнь, подлюга, стоит на месте, особливо летом, и никаких метаморфоз и катаклизмов, как назло! Хоть вешайся. А начальство давит: почему матерьялов нету никаких, у нас вон четвертая полоса виснет, совсем голая! И тут многие кидаются в панику.
   И пресс-клуб был для таких отчаявшихся самой что ни на есть настоящей палочкой-выручалочкой и кормушкой, там едва ли не каждый день что-то да происходило, а порой и по три раза в день. Припал к этой кормушке, а оттуда в контору с солидным видом, нефиг тут… у меня вон материал какой забойный! Тыщ на семь знаков! Или на десять. Так что практически для любого журналюги (в такие ситуации попадал каждый) исчезновение пресс-клуба стало не только болью сердца, но и некоторым облегчением кармана. А для особо одаренных еще и предметом наездов начальства («Почему материалы опять какие-то никакие? Вон сколько всего вокруг происходит, одни мы ничего не видим!»).   

                ***

    «Молодость кубупу» в 94-м году все мыкалась без собственного помещения, и никто еще не знал, что еще немного – и начнется самый что ни на есть ее звездный час. То ютились в «Доме архитектора Крячкова» на Сибревкоме – в помещении фирмы каких-то двух внезапно разбогатевших, а потом столь же внезапно разорившихся парней. То в паре комнат на улице Фабричной. То еще где-то. Но деньги – благодаря паблисити и усилиям Досычева и Кости Кантерова – уже были. Они ухитрялись вымогнуть их даже у заведомо жадных капиталистов, и чего им это стоило, только они сами знают. Говорили, что тот же Костя порой просто засыпал в банкирских кабинетах – страшный недосып был для всех нормой, -- а потом просыпался и бодро говорил, типа, продолжим наши переговоры… У него была очень оригинальная шапка – типа низкой круглой папахи, как у американских охотников-трапперов периода войн с индейцами, -- и довольно-таки замызганная. Он в ней с удовольствием ходил, а потом ему стали усиленно намекать, что пора бы приобресть шапку нормальную, а то как-то не статусно для коммерческого-то директора зажигать в виде Макара Нагульнова. И он печалился и жаловался моей экс-супруге: в эту-то шапку можно и различные мелкие вещи складывать, и сидеть на ней очень удобно… а разве со статусной норкой такое проделаешь?..
   Некоторые люди действительно складывают в шапки разные милые мелочи, буквально как Скуперфильд из «Незнайки на Луне». Я этого до поры не знал. До той поры, как однажды в ЦУМе нам с приятелем не стало надо срочно позвонить третьему приятелю – у него уже на стол было накрыто и водка кисла, а мы были как раз с похмельица. А у единственного таксофона стоял мужичок, звонил кому-то и не мог никак дозвониться. Мой приятель говорит: мужик, дай я звякну, мне пару секунд… как раз у тебя освободится. Тот отрицательно машет головой и продолжает названивать, да без толку. И тут приятель меня просто поразил. Точнее – он поразил этого мужика. Не говоря худого слова, ка-ак вмажет ему правый боковой. А удар у него поставлен дай бог. Лучше под паровоз попасть. Мужик полетел на пол и впал в состояние грогги… потерялся слегка. И с него слетела шапка. И оказалось, что у него она была как склад: там был запасной шарф, паспорт, кошелек и еще кое-что по мелочи. И он в полубезумном состоянии шастал на четвереньках по полу и собирал все эти свои сокровища. Я стоял и медленно фигел от всех этих событий.
   А Костя своему внешнему облику вообще уделял внимания очень мало (надо полагать, больше заботился о красоте внутренней, облико морале). Пуховик у него был такой, как будто он ежедневно терся животом о кусок сала, а потом посыпал это дело угольной пылью. Длинненькие волосики костины тоже производили такое впечатление, что их довольно регулярно смазывают тем же куском сала. Но уже без угля. Короче, весь этот внешний лоск в смысле лощености, блестящести у Костяна имелся. Он в нескольких местах блестел. А вся эта фешенебельность – есть удел бонвиванов и личностей духовно пустых, фанфаронство и дешевое гусарство, а одежда должна быть прежде всего теплой и практичной, а прическа… дак у того же Эйнштейна вообще вон какая была!

                ***

   Газета делалась с превеликим энтузиазмом. Но как раз тогда начала свое дело та «детская болезнь», которая не миновала практически ни одно издание новых времен, а многие так и вовсе погубила. Лично я называю ее – гигантомания. «Молодая Сибирь» начала гулять – широко, по-купечески. Все по Бабелю – мир казался нам лугом, лугом в мае, лугом, по которому ходят женщины и кони… И мы гулеванили. Нет, роскошные презентации – это, по-моему, замечательно, услада для ума и сердца, до сих пор приятно вспомнить гранд-гулянки человек на тысячу в «Глобусе», когда мини-фонтанчики заправлялись водкой «Абсолют», а их бережка были выложены маринованными огурчиками – самые наимудрейшие профессора очень охотно черпали из этих фонтанчиков, только знай подливай. «Абсолют» и «Смирновскую» предварительно для удобства переливали в простецкие двенадцатилитровые пластиковые ведра, из бутылок же медленно льется, да и пока их откроешь; занятно было после гулянки везти оставшиеся ведра с водкой в редакцию на такси – водилы только знай принюхивались, как хищники, да слюнки сглатывали. Ведро «Абсолюта». Звучит! Впрочем, об этом чу-уточку позже. Ибо гигантомания выражалась вовсе не в этом; то есть и в этом тоже, но это все-таки так, ерунда.
   Первоначально «МС» была объемом в 16 полос. Для регионального, нестоличного еженедельника это – вот в самый-самый раз. Да, может, и для столичного. А у нас просто событий столько не бывает, чтобы надо было еще сколько-то страниц. 16 полос, а остальное от лукавого. Однако в ту пору практически любая газета, у которой дела шли более или менее нормально, считала своим долгом «развиваться» – то есть, в тогдашнем понимании, выбирать не интенсивный, а экстенсивный путь развития, расти в толщину. «А что, слабо нам выйти на 24 полосы?» – «Нет, батько, не слабо!» – «А слабо на 32?» – «Не слабо!» И так далее. Лично я был против, очень против. Но у Досычева есть черта, в принципе-то и достойная уважения: если он что-то для себя решил, то переубеждать бесполезно, никакие логические или эмоциональные доводы не действуют. «И с этой точки зренья ни на пядь не сдвинете шотландского барона». Это как одного моего знакомого упрекали: ты че такой упертый, у тебя во лбу броня двенадцать дюймов! Он отвечал: «Ага, вот об эту броню вы и расшибетесь!» И тут расшибались. Единственный, кто мог как-то влиять на Досычева, это Самосюк, а тот и сам был не против увеличения объемов. Но. Увеличение объемов влечет за собой: дополнительные расходы на бумагу и печать. Дополнительных сотрудников. Увеличение объемов журналистских материалов (сильно писать-то не о чем, 16 полос было в самый раз, значит, вместо материала в 200 строк надо делать материал в 300, а это «вода», лишние слова, потеря в «интересности» материала). Автоматически появляются «кирпичи» объемом в целую полосу, а такие никто никогда вообще не читает. Дополнительные расходы на зарплаты и гонорары. Дополнительная реклама (надо же компенсировать расходы на бумагу, печать и новых сотрудников). Дополнительная оргтехника. Дополнительные транспортные расходы. И так далее, и так далее. Короче, очень много денег ухается – и совершенно напрасно.

                ***

   Впрочем, прервем-ка эту филиппику, не будем пока о грустном, лучше о великих гулянках, которые закатывала «Молодая Сибирь» в пору своего великолепия. Откупали «Глобус». Загодя приглашали знаменитостей. В частности, друзьями нам стали «Лицедеи», и с теми же Гальцевым и Анваром Либабовым мы продолжали квасить ночью в конторе, а потом зачем-то перлись на улицу. Гальцев сам по себе тогда еще не был знаменит, ходил оригинально одетым – в какой-то дикий морально устаревший полушубок, крытый брезентом, и кожаный летчицкий шлем времен Великой Отечественной. Вот нас на улице менты и тормозили, мол, кто такие и какого летчика-ветерана подраздели… Бывал на гулянках «правдоруб» Игорь Иртеньев, который чуть позже хорошо отозвался на сообщение о том, что Ельцин ничего не знал о начале вторжения в Чечню, потому что у него воспалилась перегородка в носу (о этот чудо-Ястржембский! врал вообще не краснея и не моргая: рукопожатие крепкое, стул хорошей консистенции, полет нормальный, поле вижу, мяч держу!):
                Когда бы ту перегородку
                Да вовремя поставить в глотку –
                Тогда б, быть может, в наши дни
                Он не спорол такой… Чечни!
   Еще позже, в дни дефолта, кто-то, кажется, премьер, заявил, что никакого кризиса вроде как и нет. Иртеньев тоже хорошо высказался:
                Такого кризиса
                Еще не видел свет:
                ****ец уж близится,
                А кризиса все нет!
   Приезжал по приглашению экс-муж замечательной актрисы Татьяны Догилевой юморист Мишин. К тому моменту его звезда уже безнадежно закатилась в силу низкого уровня, и 10 000 баков ему были, вероятно, очень в масть. Времена-то были безбашенные, деньгами кидались без счета, думали, что так и надо при капитализме, а деньги были реально шальные, этому Мишину и 500 баков хватило бы; ну, плюс еще билет на самолет. Впрочем, на фига вообще он был нужен? И остроты его были дешевка полная, не Мишин, а прямо Петросян какой-то. И ваш покорный слуга довольно громко сказал потом в конторе, мол, фиг ли стоило этого пошляка приглашать за такие бабки! Еще и книжку свою искрометную ходил распространял! А тут как раз и Мишин выходит из бухгалтерии, там дверь была открыта и все он слышал. Покосился огненным глазом, но ничего не сказал.
   Да, впрочем, бывало и похлеще. Как-то раз приходит в контору товарищ какого-то совсем уж демократического вида: по прическе ясно, что стригся собственноручно, тупыми ножницами и без зеркала, очки какого-то зверского фасона, одежда соответственная. Скрывается за дверью отдела политики. Я спрашиваю у журналиста Сальникова, дескать, кто таков? Тот громко и зычно объясняет – это демократ Шрамко, которого зовут преимущественно Срамко. И вот как раз в этот-то момент этот Шрамко-Срамко и выходит из дверей. И звенящим от обиды голосом говорит, что Шрамко – старинная казацкая фамилия, славная и непорочная! Сальникову что с гуся вода, человек непосредственный, а я убежал хохотать в дальние кабинеты…
   Сальниковская непосредственность неподготовленных людей иногда ошарашивала. Однажды журналистка Юля Латыпова выходила из вагона метро со своей приятельницей-студенткой – девушкой гордой, знающей себе цену, в отношении себя амикошонства не допускавшей ни в коем случае. Тут вдруг кто-то хлоп эту девушку со всего маху по спине, причем по нижней части! Оборачиваются в изумлении, видят – Сальников собственной персоной, ухмыляется. А в руке у него свернутая трубочкой газетка, и вот он этой-то трубочкой и хлопнул Юлину подружку. Причем ее он не знал совершенно, только Юлю знал, и то не очень-то, она к пьющим злобно относилась. «Здорово, -- говорит, -- девки!» Латыпова сделала ему внушение, и они по-быстрому отдалились. Подружка все не могла прийти в себя от потрясения, а когда пришла, то смогла единственно вымолвить: «Конкретный голубец!»

                ***

   Так вот. В «Глобусе» в фойе играл струнный квартет, столы гостеприимно ломились даже до начала официальной части, и кто хотел, тот угощался загодя. В зале работали «Лицедеи» (Эвелина Бледанс с ними трудилась или нет? Впрочем, если и да, то все равно загримирована была, не узнать, а бухать с нами не бухала, как-то удержалась, а жаль, веселая тетка, талантливая и явно умная). Сложно было поймать тот момент, когда публика переставала церемониться и начинала курить прямо в зале, не спускаясь в курилки. Однако я довольно быстро нашел для себя спасительный ориентир. Просто поглядывал на Машу Лондон – и когда она беспечно начинала тушить бычки в блюдечке, тогда и я давал себе команду «вольно». Кстати, держусь этого правила до сих пор. Прикольно там получилось – знакомят меня с двумя симпатичными дамочками. А у меня как раз в двух внутренних карманах пиджака были две большие шоколадины, купил для девок, что работали в Домжуре, я всегда им шоколадки дарил. Достаю – руки вперекрест, правая в левый карман, а левая в правый, -- вручаю. Те захохотали. То, се, комплименты, треп… пора бы и закурить. А у меня в двух боковых карманах совершенно случайно две зажигалки, одну, наверно, по шоферской привычке прихватил у кого-то. Как-то автоматически, без умысла, дал прикурить с двух рук, по-македонски. Ну, тут уж совсем все, туши свет… лямур-тужур. «А у тебя всего имеется по две штуки?..»
   Общая атмосфера была ну просто неимоверно умиротворенная, едва ль не братались поэты с банкирами, чиновники с музыкантами и ученые с политиками. Однако лично меня, как обычно, вынесло не туда.

                ***

   Дело в том, что я всегда и хронически «попадал» в беседах с телевизионщицами.
   Журналисты люди вообще амбициозные и с претензией, а телевизионщики – в квадрате, если не в кубе. Хотя в массе они гораздо малограмотней газетчиков, но им эта грамотность и не надо. «Черезвычайное происшествие»… «Предварительный ущерб составил двести миллионов долларов» (это вместо того чтобы сказать, что «по предварительным оценкам ущерб составил» – а то забоятся же зрители «окончательного ущерба»)… «Это было первое знакомство Обамы и Нетаньяху»… типа, случается и второе знакомство. А че, случается – ежели первое было сильно по пьяни! «Сейчас мы приготовим очень интересный рецепт цыпленка». И есть мы будем приготовленный рецепт – ну очень интересный. Постоянное и повсеместное «скурпулезно». Еслиф че, то это от латинского «scrupula»… «Протвинь» вместо «противня» – у «кулинарных» ведущих вообще за положняк. А одна милая и обаятельная «строительно-ремонтная» журналистка спокойно и не напрягаясь регулярно говорит «колидор». Ну-ну. Куфайка, тубаретка, колидор – три главных слова русско-колхозного языка. «Двухтысячи десятый год». Тут редкий случай, когда многие тележурналисты так же безграмотны, как чиновники, – те вообще по-другому не говорят. А надо бы, вообще-то, -- две тысячи десятый… Или, вот, из новенького: «монумент падшим борцам за революцию». Падшие – это, вроде бы, дамочки бывают. Или ангелы. А борцы за революцию… ну, может, они тоже по-своему падшие были. Но все равно это звучит свежо: раньше их все больше называли павшими.
   У многих амбициозность даже перерастает в масенькую манию величия, они начинают чувствовать, что их все на улицах и в магазинах узнают, а если и не приветствуют, то только из ложной скромности и деликатности. Если кто-то из телевизионщиков скажет, что ему фиолетово, узнают его или нет, и что он устал от узнаваемости, – не верьте, кокетничает, подлец. Все мы люди, и каждому очень даже приятно, ежели его душевно приветствуют незнакомые граждане и гражданки. Вот, например, как-то раз мы с художником Женей Гришиным занырнули зимой в шинок выпить водки. Разговорились с соседями по столику. «Мы журналисты», -- говорим. А один мужик и спрашивает, мол, ежели вы журналисты, то не знаете ли такого Егора Кузнецова? Знаем, говорю, это я и есть. Так он с таким презрением поглядел – дескать, ну надо же врать так нагло! Я даже шапку снял, чтобы он мог сравнить с моим фото в газете! А потом, когда поверил, стал говорить, что ужасно мои штучки любит. Мы с ним подружились, профессиональный борец оказался, Серега Иевский. Знаете как приятно было! Хотя я и говорил уже налево-направо, что я чистой воды ремесленник, мне эти признания давно на фиг не надо. Или, вот, одна дама. Говорит, что когда ей лет девятнадцать-двадцать было, то обязательно читала мои матерьяльчики и буквально бесилась: что он из себя строит, умный нашелся, супермен, сука, да я тоже так могла бы! Даже в форточку номера газеты от злости выкидывала, а потом снова бежала покупать. Что ж это, как не признание? Тоже приятно, а с той дамой так даже и роман состоялся. Страстный. И, кстати, она стала как раз журналисткой, и писать принялась как раз про криминал.
   Или вот. Проанализировал я как-то сказку про Курочку Рябу, подверг ее детальной аналитической экспертизе. Во-первых, как это золотое яичко «упало и разбилось», золото, конечно, мягкий металл, но вовсе не хрупкий. Во-вторых, хрена ли тогда «дед бил-бил, баба била-била»? Вот и радовались бы, что разбилось таки. В-третьих, ну разбилось, но в массе-то не потеряло, золото оно и есть золото, пусть даже это всего лишь яичко, а вовсе не яичище; а художественной ценности это яичко не представляло, все-таки не Фаберже яичко. Так что тащи смело к цыганам или скупщикам. А в-четвертых, хорошо же их добрая курочка успокоила: мол, не плачьте, снесу я вам еще яичко, не золотое, а простое! Уж утешила так утешила. Это как если б у тебя украли «ламборджини дьябло», а потом и говорят: не плачь, баба, я тебе настоящий ушастый «запорожец» подарю. И, кстати, до того не сообщалось, что курочка по-человечески разговаривает. То-то дед с бабой охренели. И вот приходит письмо от какой-то девушки, начинается буквально «Кто Вы, Егор Кузнецов!?» Оказывается, многие ее мысли в точности совпадают с моими, даже и столь глубокие, как про Курочку Рябу. Менты несколько раз отпускали, тоже узнавали по газетной фотке. Правда, один раз эта узнаваемость боком вышла. Зарулил с двумя какими-то левыми, случайными подругами в кабачину, а там как раз милиция день работников угрозыска праздновала. Узнали – и махом доложили обо всем супруге (она на тот момент тоже работала «по криминалу», с милицией контакты имела), нисколько не замедлили… Благо она знала, что я и чисто платонически с девками отношения могу плести, открестился.

                ***

   А вот спросить у телеведущей, как ее зовут, – значит нанести ей смертельную обиду. Ты и так обязан знать, как ее зовут. Первый раз я прокололся довольно давно. Сидим у телевизионщиков на ГТРК, трепемся, влетает вся такая веселая, свежая и обаятельная дама, причем обаяние ощущается физически, хоть ножом куски отрезай. «О-го! – говорю. – А как вас зовут?» Этим вопросом я себя в ее глазах еще не наповал убил, но на три четверти. «Настя», -- отвечает довольно холодно. Хотя еще за секунду была сама благожелательность. Я еще не понимаю всей пагубности происшедшего и беззаботно говорю, а как фамилия? Журавлева фамилия. Я дальше упорствую: а где вы работаете? Мне совсем уж сквозь зубы: программа «Бизнес-новости». Я еще порасспрашивал, что за бизнес-новости такие… Все, пипец, с тех пор прошло много лет, но я для Анастасии Журавлевой существую только номинально, как не очень умный (а скорее так даже не по-хорошему простоватый, глупый!) гражданин Новосибирска… Хотя и пытался несколько раз искупить свою вину… Да, обесценил себя, девальвировал. А могли бы и друзьями быть, поскольку дама она по-любому незаурядная и умная. Хотя и пафосная. Да и думает к тому же, что вокруг нее непрестанно плетутся интриги и заговоры, бзик такой своеобразный. А мне вот, наоборот, всегда уже постфактум сообщают, что кто-то че-то интриговал – когда изменить уже ничего нельзя и не хочется. А благодаря Насте у меня в лексиконе появилось словосочетание «клубок друзей».
   И вот опять проклятая моя планида. Гуляю по фойе, перекидываюсь приветствиями с теми-другими, вдруг вижу: стоит некая благообразная женщина мудрого и приличного вида, а вокруг нее стайка граждан, жадно внимают ее словам. Тоже подошел, послушал, понравилось. «А вы здесь работаете?» – спрашиваю. Она посмотрела на меня взглядом мудрым и немного печальным. «Нет, я работаю не здесь», – отвечает. Меня оттягивают в сторонку и шепотом говорят: дурак, ЭТО РОЗА ЛИТВИНЕНКО! Я спрашиваю, а кто такая Роза Литвиненко? Да как ты смеешь, негодяй, ничего святого! Это мама Насти Журавлевой, легенда новосибирского ТВ, сама в прошлом знаменитая телеведущая! А-а. Ну что я, виноват, что ли, что никогда местное телевидение не смотрю, оно неинтересное… Тину Канделаки узнал бы (эту не узнать себе дороже), Ксению Собчак… Уважаю, кстати, -- одна против целого мира, отважная курица… вы хоть че про меня говорите, а я вот такая, какая есть, и меняться под вас не стану! И вообще – клала я на всех на вас с бо-ольшим прибором!.. И да-алеко не дура, кстати. Да и весьма стильная и симпатичная – это совсем уж от злости ее с лошадью сравнивают. И с юмором у нее весьма и весьма нормально. Было дело – посматривал я когда-то «Дом-2». И в одно прекрасное утро появляется Ксения Анатольевна среди этих своих питомцев… сказать «помятая» это ваще ничего не сказать. Мешки под глазами, полное отсутствие макияжа и прически, цвет лица устойчиво синеватый (моя экс-супруга меня в подобном состоянии называла «Степой Лиходеевым»; а домашнюю майку, в которой я обычно спал, стала называть сперва «степолиходеевская майка», потом «степина майка», а еще потом и просто «степа»: «Давай степу постираю!»)… короче, девушка ат-лично время провела! И Степа Меньщиков, парняга довольно прикольный, все поглядывал искоса на нее, а потом время от времени непроизвольно начинал хохотать. И та – явно сквозь нешуточную головную боль – хохотать начинала тоже! А в другой раз Степа был ведущим на «лобном месте», и начал свое выступление так: «Сегодня я жарил на обед курицу. А вот кто жарил Ксению Собчак – я не знаю!» И та, опять же, хохочет… А взять то, к примеру, что с ее легкой руки все эти полуграмотные дети дома-2 стали говорить «интриганты», наивно полагая, что так и надо; она-то как раз прекрасно знает, что «интригант» есть архаическая, а в наше время еще и ироничная форма обыкновенного слова «интриган». А то, как она сама читала стих о себе – стих матерный, про то, как она и тому, и этому, и так, и эдак… не, это надо немереную отвагу иметь!
   Лилию Гильдееву я тоже узнал бы. Екатерину Андрееву… потому что циничная. Феклу еще Толстую, потому что ужасно мне нравится, полжизни бы отдал... И, конечно же, -- Катерину Гордееву с НТВ! Ну просто люблю ее – во всяком случае, сейчас на Земле нет дамы, которая нравилась бы мне больше. Вот со всей этой милой неуклюжестью, со всеми удивительными прическами, со всеми даже этими гражданско-демократическими заморочками (вообще-то, надо признаться, я со скепсисом отношусь к гражданам с так называемой «гражданской позицией» – из них получаются отличные старшие по подъезду, члены разнообразных партий, вахтеры и прочая шушера). Да и вообще мне порой кажется, что во всем мире я один полностью понимаю ее скрытые прикольчики, цитатки, всякое такое… Ну славная девка, что скажешь…
   И – все! Поэтому впоследствии я тысячу раз еще так же прокалывался. В частности, с Татьяной Паневиной с 12 канала… со Светой Воронковой из «Прецедента»… с Ирой Максименко… с Бобровой Светой… да и с другими тоже.
   Что характерно – Роза Литвиненко оказалась человеком незлобивым и даже потом передавала мне приветы через одного чудака. Пожалуй, расскажу немножко. Как-то раз я напечатал в одной газете хороший подробный материал про Игоря Губермана, с которым судьба меня сводила несколько раз (впрочем, я не уверен, что он меня помнит, хотя и квасили вместе – водку «Мак-Кормик» и сливочный ликер «Бейлис»). Спустя какое-то время возникает некий старец, который говорит, что очень любит Губермана и благодарен мне за материал. И под эту дудку норовит всучить мне свои собственные стихи в больших количествах, на листках, немного испачканных яичницей. Я отбивался и так, и эдак, но, будучи человеком вежливым, все-таки стихи взял. С чтением, правда, вышло сложнее. И потом этот человек, всегда слегонца поддатый, стал, так сказать, мне другом. Как-то раз он, видимо, овладев компьютерной грамотой, взял да и прислал на электронку стих собственного сочинения:
                Жизнь не нужно выдумывать заново –
                Я влюбился в вас, Нина Рузанова!
                Не нарушу я веры отцов.
                Меня помнят. Егор Кузнецов.
   (Нина Рузанова – это была тоже сотрудница той газеты, и ее старец мог знать только по подписи под статьями, просто для рифмы вставил). Казус вышел вот в чем. Стихи пришли не на мою рабочую электронку, а на адрес замечательного парня Славы Ведерникова, ответсека, – я так понимаю, что его электронный адрес мой престарелый друг прочел в газете как абстрактно редакционный. И Слава справедливо решил, что это именно я написал такие замечательные стихи и вот какого-то хрена прислал ему. Благожелательно пишет мне: «Да вы поэт, батенька!» Интересно, что он тогда обо мне подумал – «Окончательно поехал, видать, бэблс». А я ни сном, ни духом. Кажется, он так и не поверил, что это не мое творчество. «Меня помнят»… Написал бы уж сразу – «хрен забудешь. Егор Кузнецов». Да уж. Это как-то раз мои приятели стали допытываться у одной поразительно любвеобильной дамы: «А ты Егора любишь?». Та подумала и говорит: ну, так-то вообще нет, но вот в области экстрима… О да, уж там-то экстрима хватало с перехлестом. Внукам в старости о таком не рассказывают, но вот забыть, пожалуй, невозможно. Один раз даже чуть не сожгли меня – муж чертов. Едва не постигла журналиста Кузнецова участь какого-нибудь оголтелого еретика.
   Мой новый товарищ оказался соседом по даче Розы Литвиненко, выяснил, что она меня помнит (говорю же – хрен забудешь), и с тех пор стал довольно регулярно передавать мне от нее приветы… Впрочем, это еще что… вот потом я еще расскажу, как подружился с профессиональным уличным сочинителем стихотворных поздравлений и что из этого вышло… вот где реальный мороз по коже.
   А телевизионщиков наших очень жалко: я имею в виду предельно амбициозных мальчиков и девочек, которые упоенно творили новосибирское ТВ, себя не щадили, бывали трогательны, смешны и героичны, но когда выяснилось, что не надо никакого новосибирского ТВ, практически все потухли, перегорели, многие нормальной работы до сих пор не нашли, и даже самых сильных нынче не видно и не слышно… Разве что так, местные новости, но разве это новости. Как говорила острая на язык Наташа Троицкая с 10 канала, это новости типа «тетя Соня разлила вареньице». Нету больше в Н-ске телевидения, а когда появится, новых мальчиков-девочек собирать придется. А прежних, кажется, уже не зажечь, поломали их.

                ***

   Выше я уже пару раз говорил о журналистской малограмотности. А теперь можно сказать пару слов о малограмотности рекламной.
   Интересная штука произошла с наполнением рекламных материалов – будь то статьи, слоганы, видеоряд, радиореклама и т. д. Поначалу рекламисты наивно считали, что реклама – своего рода вид творчества, а потому нанимали для создания оной спецов (или «так сказать спецов» – в меру рекламистского понимания того, кого считать такими). Соответственно, рекламодателю тоже внушалось: вот, мы не сами творим, надо нанимать специальных людей – художников, поэтов, писателей, сценаристов, клипмейкеров и т. д. Потому давай-ка дополнительные деньги! качественная реклама продукт недешевый, вон скольких Творцов надо подключать! а они, вы только представьте, та-аких денег требуют!
   Потом прошло некоторое время. Рекламисты осознали: да че там такого сложного, еще и плати этим вот… все равно пробухают! А мы и сами сможем сделать все ну никак не хуже!
   Особую ярость вызывали так называемые «креативщики»: ну действительно, сидят, ниче не делают, типа думают! А потом бешеного бабла требуют за ерунду какую-то, «сюжет»у них называется! Да я таких «сюжетов» за три минуты сто штук напридумываю!
   И рекламу стали делать уже сами рекламщики. Впрочем, рекламодателям об этом старались особо не сообщать. Потому что: мы сами теперь за всех этих художничков-креативщиков-поэтишек все придумываем, так значит, нам за ихнюю работу и надо платить!
   Реклама стала малость не такой интересной и значительно более малограмотной. Впрочем, в сравнении с советскими СМИ абсолютно все российские газеты-журналы-каналы тоже перестали грамотностью блистать, настало время такое. Зато в эфире и на полосах возникло очень много новых, совершенно захватывающих рифм. Это раньше даже в печати можно было встретить издевки относительно рифмования «розы – морозы» или «любовь – кровь». Хотя, по нынешним временам, это просто вершины рифмования, некие такие пики. Ибо сейчас порой доходит до изумления. К примеру, в одном сериальчике перед собственно фильмом идет хреновая «героическая» песня, которая начинается буквально так: «Нам каждый день приносит испытанья, и смело мы навстречу им идем! Преодолев любые расстоянья, на помощь другу вовремя придем!» Ну, я молчу о скромности героев этого милицейского гимна… но вот совершенно отважная рифма «идем – придем» вызывает во мне сильное уважение. И пусть мне кто-до докажет, что они там нанимали хотя бы скромненького поэта! Нет. Эту славную песню сочинили прямо там, на съемочной площадке, ибо даже самый хреновый пиит на такое не осмелится.
   Тексты эстрадных песен и в советские времена особо не блистали. Впрочем, тут никаких претензий – низкий жанр он и есть низкий. Даже битлы, при всей гениальности музыки, тексты-то писали… ого-го! Ну никак не хуже, чем, скажем, группа «На-на». «Мишель, моя прекрасная… это слова, которые всегда вместе…», «Вчера все проблемы казались такими далекими, а сейчас вот они, здесь».
   Но тогда все-таки существовали какие-то комиссии, которые докапывались до текстов, и потому совсем уж откровенная лажа все-таки не канала. Зато теперь, в эпоху чисто русского народного рэпа, практически вообще все класть хотели с большим прибором и на рифму, и на размер... да, по большому счету, и на смысл. То есть не то чтобы это делалось осознанно, как некий вызов канонам («Сбросим Пушкина с корабля современности!») – а попросту от того, что самим создателям кажется, что вполне рифмы канают, про размер они ваще никогда и не слыхали, а смысл – ну дак чем непонятнее и типа «умнее», тем больше телкам нравится!   
   А рекламисты – ну да, стали творить рекламу, а рекламодавцы стали считать деньги. И одновременно задумываться: вот, мы, рекламодатели, такие бабки заколачиваем… значит, мы талантливые, умные и со вкусом! Пинжаки у нас версуччи, портки кармани, труселя ив сен лошанель, в туалете на стенке репродукции Ван Гогена и Рембенса висят, так что нефиг тут. И че, мы не сможем какую-то хренотень придумать самостоятельно? И не надо платить дополнительно этим… которые типа сильно умные. И сюжеты, слоганы и куплеты храбро принялись сочинять уже сами торговцы всеми этими тампонами, памперсами, таблетками и зубными пастами.
   В итоге сейчас уже вообще никто не парится об идее, содержании и соответствии содержимого рекламы неким принятым нормам – ибо про эти нормы никто из созидателей и не догадывается: а че, восемь классов за плечами имеем, одиннадцать книжек прочитали, девяностые прожили с минимальными потерями… так че уж заморачиваться с этой байдой? И идут тексты. «Мезим – для желудка незаменим». «Стирай с «Ленор» -- выиграй миллион» (какова рифма-то, а?). «Жить без кашля лучше вам – принимайте «Лазолван». По мне дак, куда лучше было бы «Даже конченый болван принимает «Лазолван» – тут рифма точная. Или, скажем, «Только конченый болван». Между прочим, в глухо советские времена одному очень известному поэту-песеннику позвонили и говорят: «Это с парфюмерной фабрики вас беспокоят! Мы тут надумали выпускать пудру, и название у нее будет – «Волшебная пудра». И мы хотим на внутренней стороне крышки поместить стих про этц пудру. Вы не могли бы нам помочь, сочинить? Вам сколько, неделю хватит?» Поэт говорит: да не надо неделю, прямо щас записывайте! На том конце онемели от такого профессионализма. А поэт говорит: ну че, взяли ручку? Пишите: «Красавицей станет любая лахудра! Ей в этом поможет «Волшебная пудра»!» Там еще помолчали и повесили трубку. Больше поэта не беспокоили. А высокохудожественный слоган на «Волшебной пудре», однако, не разместили.

                ***

   94-й и другие годы… Если кто помнит, то «первая чеченская» началась аккурат под Новый 1995-й год. Но ведь было же еще и «до того». Сначала чеченские бандитские бригады плотно приняли Москву, а бандиты-славяне оказались не готовы к их специфическим методам и полному отсутствию российского блатного кодекса чести, называемого «понятиями», и волей-неволей хороший кусок пирога уступили, только потом пальба началась. Захватив первопрестольную, чеченцы на радостях бросились воевать и другие города. У них и это получилось, особенно там, где была чеченская диаспора. В Новосибирске таковой, к счастью, не оказалось; во всяком случае, диаспоры заметной, влиятельной. Однако и к нам десант пожаловал -- летом 1991-го. Набили стрелку новосибирским бандитам – под вечер, близ гостиницы «Обь». И тут наши, надо отдать им должное, на время забыли о частных непонятках и объединились против общего врага – кому-кому, но чеченам Новосибирск отдавать не хотелось, они слыли отмороженными беспредельщиками и вообще людьми коварными, алчными, жестокими и малоприятными. Днем площадь Ленина выглядела совсем необычно: на ней по кругу ездили сотни иномарок, и это была своего рода демонстрация силы новосибирского бандитизма. Вечером на стрелке возле «Оби» с чеченами говорить особо не стали, а просто взяли да и скатили «Икарус», в котором сидел десант, в нашу великую сибирскую реку. Ни милиция, ни кто другой не смогли б избавить город от чеченского нашествия, а бандиты это сделали легко и грациозно. Больше Чечня на Новосибирск не зарилась. Кстати, подобное произошло в Красноярске, только там чеченов загнали в Енисей пеших, и держали там до полного окоченения. Руководил операцией один спортивный паренек, которого потом страна узнала как Анатолия Быкова, сначала полноправного хозяина края, а потом полноценного заключенного.
   Чистого бандитизма чеченцам скоро стало недоставать, и началась долгая и потрясающе урожайная полоса «чеченских авизо». Операция была сколь проста в исполнении, столь и невероятно прибыльна. В самом простом варианте было так. Приходил в банк некто, предъявлял квиток о том, что на его счет из другого города переведено, вот, сто миллиардов, к примеру. Операционист звонил в тот город, и ему подтверждали, дескать, да, перевели. Если у кого возникали сомнения, ему давали денег. Потом обналичивали сумму (тоже за процентик, тогда в стране с наличкой было плохо, даже была в газетах масса объявлений «Обналичу») -- и исчезали. Сейчас говорят, что все те деньги шли на подготовку к войне… но уж фигу-то! А дом купить хороший, не все же в саклях проживать… а одеться… а покушать… а мерседес купить, в конце концов, у всех соседей есть, а я что, рыжий, что ли, на тойоте кататься. Но «на войну» от тех авизовок ушло, конечно, много.
   Да я не о том, про это написано-переписано, показано-перепоказано… Я про то, что отношение к чеченам было боязливое. Писатель Лимонов, при всех его сомнительных достоинствах, надо отдать ему должное, – всегда про себя лично писал честно, будь это его контакты с неграми, или рассказы о том, как он тихонько подгдядывал за изменами супруги (супруга у него была дама потрясающе занятная, Наталья Медведева, и когда он ей приносил страницы с описанием ее похождений – надо было получить ее подпись, чтобы потом по судам не таскала, -- только плечами пожимала и подписи свои индифферентно ставила), или о встрече с настоящим чеченским бандитом в Москве. Так он писал (книжка «Иностранец в России. Смутное время») об этом огромном чечене с реальным ужасом, и сообщал, что его просто трясло от общения.
   Их боялись. И тем удивительнее была метаморфоза демократической журналистики, когда война таки началась. Ну просто моментально стало жутким моветоном называть боевиков бандитами. Их называли «повстанцами», «партизанами», «бойцами», «борцами», в лучшем случае сепаратистами, и так далее. Тогда возникло понятие «полевой командир» – вместо прежних «атаман», «главарь», «главшпан» или «пахан». Самые рьяные из писак перестали употреблять название «Чечня», писали исключительно «Ичкерия». А до того без всякого принуждения принимались писать «Таллинн» с двумя «н», «Азеберджан», «Точикистон» и так далее; как еще не додумались Москву обозначать как «Москау», чтобы зарубежным друзьям приятней было бы. А Техас наконец начать писать правильно, Тэксэс, а то что за безобразие, видим, написано Texas, и так и читаем, Техас. И город Вашингтон начать называть Уашинтан.
   Между прочим, лично я вряд ли стану ломать себе язык и говорить «Беларусь», «Молдова» или «поехал в Украину». Нет уж, фигу. Ежели и поеду, то в Белоруссию, Молдавию или на Украину. Не в обиду – просто у меня это с детства. Как говаривал Данила Багров – нас в школе учили, что в Израиле евреи живут, в Африке – негры, в Китае – китайцы…

                ***

   В репортаже о визите к Новодворской был такой пассажик. Кто-то позвонил к ней в дверь, она оставила журналюг поскучать, а вернувшись, сказала, что «это связной от Шамильки Басаева приходил». То-то Новодворская нужна была чеченам, она политик-то более чем влиятельный. Про самого Шамильку какая-то корреспонденточка писала с умилением, что он, оказывается, очень стеснительный и как ребенок любит в компьютерные стрелялки поиграться. М-м… хорошо бы только в компьютерные. Да и корреспонденточкам не всем вот так везло, чтобы съездить, взять интервью да и обратно вернуться неповрежденными. Одна теледива все ездила-ездила, стряпала «объективные» репортажи из берлог «повстанцев», а потом по всей Чечне продавали реалити-порно со сценами ее многократных изнасилований. И куда-то она потом пропала с экранов, никто теперь не знает, где она и что с ней.
   Что характерно – не всем мастерам пера чеченцы платили, на всех никаких авизовочных денег не хватило бы. Подкидывали на бедность только московским «законодателям мод», те с благородным видом вопили о нарушениях прав человека и иных малоприятных вещах, а уже на местах демократические журналисты совершенно бесплатно хором подпевали. (Когда события еще только назревали и свободолюбивые чечены запросто, от нечего делать, насиловали и убивали русских, грабили их дома – никаких воплей о нарушениях прав не было в помине; а я наслушался рассказов тех людей, которым посчастливилось году в 91-м все-таки успеть бежать из Грозного…) Было хорошим тоном съездить к повстанцам в гости, как это многократно проделывал депутат Сергей Ковалев. Тот вообще ухитрялся и Россию обгадить, и с чеченами в братских отношения состоять, и на Западе слыть милейшим человеком, и денег срубить, – при этом его еще и «интеллигенция» считала порядочнейшим и непорочнейшим гражданином, едва ль не святым! Депутата Юшенкова министр Грачев обозвал «гаденышем» за симпатии к чеченам и обгаживание нашей армии. Впоследствии, когда Юшенков ездил по городам и весям пропагандировать оплаченную уже полубезумным Березовским «партию» «Либеральная Россия» (у Абрамыча от горя и кокса снесло крышу, он всерьез рассчитывал сместить Путина), я у него интересовался, как ему такое звание (а еще спрашивал, не опасается ли он, что партию с таким названием станут ассоциировать с дамскими прокладками «Либеро»), так он похохатывал и говорил, что гордится… Потом его кто-то застрелил, пошумели с недельку, -- политический заказ, враги демократии! -- а потом полная тишина. Как будто кто-то не знает, что «за политику» в нашей стране не стреляют в принципе, стреляют когда неправедно нажитое поделить не могут.
   Ох и времена были. В телерепортажах наши вояки выступали либо с затемненными физиономиями, либо в масках. При этом как бы еще и стеснялись, что участвуют в неправедной войне. А чеченские «полевые командиры», наоборот, чувствовали себя вольготно, снимались развалясь, похохатывали, знали, что нынче их время.
   Россия все-таки щедрая душа – с тех писак потом никто не спросил. А все равно доказательств-то нету, что деньги брали. Но справедливость все-таки есть, и большинство из тех, кто славил убийц, все-таки как-то сползли со сцены, слиняли, остались только самые уж сливки, которых, что называется, доской на месте не ушибешь… Правда, Новодворская еще какое-то время повизгивала, в 99-м с другом Боровым ездила по Москве с плакатиком, где было что-то вроде «Спасибо НАТО!» – это за то, что Сербию ракетами забрасывали. А потом и она как-то сдулась, сейчас разве что в «Comedy club» ее поминают, да и то исключительно в однообразном ключе – «здесь вы видите чудище заморское, сильно похожее на Валерию Новодворскую». Да она большего, может быть, и не заслужила.   
       
                ***

   Гигантомания в «МС» только начиналась и еще не успела нанести того сокрушительного вреда, который погубил хорошее издание (в итоге-то дело дошло не то до 32, не то аж до 48 полос… ух! какого только бреда туда не впихивали, лишь бы забить эти дикие объемы; в ход шли в том числе и перепечатки из других изданий; сколько лишнего народа набрали в штат – человек чуть не двести, под конец этого пиршества плоти не все в конторе друг дружку знали даже в лицо). А пока Досычев, молодец, игрался (причем это я без всякой иронии, действительно молодец). Например, ведущим «по политике» был Леха Кретинин. Досычев -- испрося предварительно согласия -- обозначил его еженедельные политобзоры ни много ни мало как «Веселые кретинки». Кроме того, на «политике» чередовались две полярно противоположные точки зрения, которые можно было охарактеризовать как «оголтело левую» и «оголтело правую». Первую представлял известный в Н-ске предприимчивый журналист Игорь Аристов, а вторую – не менее известная Валерия Новодворская (Кретинин искренне гордился знакомством с этой -- якобы «неистовой» -- клоунессой и тем, что имел право звонить ей когда пожелается; просто в свое время он был «демократом», да еще из оголтелых, и изжить этого так и не смог, хотя потом обеспечивал предвыборную поддержку многим, чаще всего коммунистам). И та, и другая точки зрения были нормальному гражданину забавны. Ну так вот рубрика называлась простецки – «Оп-позиция». Не могу не сказать, что это было изящно до невозможности, правда? Оп! Позиция!
   То, что в ту пору делал я – еженедельные криминальные обзоры, – сперва называлось слегка пафосно, «Семь дней криминала». Это я сам придумал. А Досычев говорит потом: «А че, давай назовем просто – «Семь суток»?» Я прямо в ладоши захлопал.               
   Надо сказать, что после «революции» и раздела газеты прежний номинальный редактор Виктор Серов пробыл в должности недолго. И дело, может быть, даже не в том, что Досычев захотел занять пост редактора (хотя таковым реально и являлся). Просто сам-то Серов производил впечатление человека порядочного и вполне представительного… но возникла и слишком сильно обозначила свое присутствие его супруга. Она, в принципе, как человек вроде и ничего была… но только немножко более шустрая, чем хотелось бы. До той поры, как мне кажется, она вблизи больших денег не бывала – во всяком случае, судя по ее шубе этого предположить было нельзя. А тут как-то очень скоро стали возникать всяческие предположения… сотрудники редакции, в общем-то, перебивались еще с хлеба на квас, а г-жа Серова со всем простодушием говорила, не тая светлой радости во взоре, о том, что они посылают дочку куда-то за границу… еще всякие интересные штуки бухгалтерия рассказывала… В общем, Серову что-то аккуратно высказали. Он, надо отдать должное, за супругу встал горою и, как человек интеллигентный, вспыхнул и ушел из конторы куда глаза глядят, кажется, обратно на студию кинохроники. Хотя там дела в то время шли совсем ахово, это потом титаническими усилиями режиссер Элла Давлетшина, подвижница и добрый гений новосибирского документального кино, как-то ухитрилась вытянуть нашу документалку из глубочайшей ямы… Впрочем, о Серове горевали недолго. То есть совсем не горевали. Специалист-то из него был все же никакой, Досычев на его месте был в тысячу раз нужнее. Но человек Серов был мягкий и интеллигентный, никому зла не делал.
   
                ***

   Тогда все двигалось и менялось с поразительной быстротой. Нынешние «стабильные» времена в сравнении с теми – это черепаха рядом с гепардом. Не зря многие люди именно тогда так озлобились – у них просто не хватало ресурса успевать за всем новеньким – тем, что более шустрые считали прогрессивным и само собой разумеющимся.
   Интересная штука. Как таковая российская реклама возникла где-то на стыке 92 – 93 годов (хотя первый ролик – про вентиляторный завод – появился в 89-м). И, хотя была она сущим ребенком, следует сказать, что ребенок тот был безмерно талантлив. И куда попали нынешние беспонтовые ролики (кто помнит, например, к какому сорту шампуня относится слоган «До самых кончиков»? Или что же все-таки рекламируют под девизом «Для всей семьи»? Или что там предлагают в качестве двойной или тройной защиты?) в сравнении с теми, что были тогда. В тогдашних было то, что принято называть креативом, ценилась идея… вот они до сих пор и помнятся. Даже довольно позорная реклама какой-нибудь водки «Белый орел». Водку рекламировать тогда еще было дозволено, и, скажем, ролик «Смирновской» был реально великолепен и по чисто визуальному качеству, и по самой идее. Идет, к примеру, кошка. Ну кошка и кошка. Но когда на нее смотрят через бутыль «Smirnoff», она превращается в грациозную пантеру. Голос за кадром: «Почувствуйте разницу». Или пресловутый «Распутин», особенно когда в целях борьбы с фальсификацией сделали два Распутина – «Один вверху, другой снизу». Реклама банка «Империал». Сердце же щемило, когда бежавший из России Наполеон давал старой женщине монету со своим изображением: «Мадам, здесь я выгляжу лучше». А самая первая империаловская реклама, «Точность – вежливость королей». Это когда тот же Наполеон в последнюю секунду тушил пальцами фитиль крутящегося под ногами ядра. Я, например, очень хорошо помню, какое у него было при этом выражение лица – не испуганное, но выражение человека, терпящего некое моральное мучение… Хитренький Суворов: «Так до первой звезды, матушка»… Или Тамерлан. Или женщины, выносящие из осажденного города самое дорогое – своих израненных мужей. Да… это были действительно маленькие произведения искусства. Да что там – сейчас про фирму «Сэлдом» помнят исключительно благодаря невероятно простому ролику. Напомню: белое поле, бархатный голос: «Жила-была фирма, и решила она сделать себе рекламу. И не простую – а очень простую. Вот такую». И на белом поле возникают черные буквы: «Сэлдом». Да несть числа примерам. Та же пресловутая реклама «МММ» и незабвенный брат Иван, беззаветно гложущий водяру, тупой, как валенок. Та же реклама «Алка-зельцера», когда буквально миллиметровым движением головы актер смог показать, что да, вот теперь отпустило! И так далее и так далее.
   Потом все это пиршество кончилось; лично мне кажется, что последней конвульсией хорошей, интересной рекламы, такой, которую хочется смотреть и слушать, стала МТС-овская серия про невозмутимого флегму-охранника и его непосредственную супругу («Мама, а лук в землю вот так вот втыкать или вот так вот?» «Здесь такие молодые люди! С какими-то свечками! Они так реагируют на мою юбку! Мы будем говорить веч-но!»). Мне скажут: да на фига рекламе интересность и твое к ней хорошее отношение? В рекламе же главное – вдолбить в бошку твою этот товар, и все! А ни фига! Есть масса товаров, которые я НИ. КОГ. ДА. не куплю, только потому, что ненавижу всеми фибрами души их рекламу. Начать хотя бы со «Сникерса», который изобрел идиотское слово «сникерсни» (слава богу, не прижилось и не могло прижиться, а то я боялся сперва). Меня с души воротит, не куплю сникерса ни при каких обтоятельствах – эффект рекламы в моем случае (а думаю, что и не только в моем, но у других это, может быть, происходит неосознанно) работает в обратную сторону. Точно так же работает для меня вся реклама, где кто-то резко визжит (таких рекламистов вообще надо гнать прямо с порога, поскольку громкий визг воздействует прямо на нервы, мгновенно вызывая отрицательные эмоции, и любой профессионал об этом прекрасно знает, но периодически такая реклама возникает, значит, рекламодателю сумели впарить дерьмо вместо конфетки. Об этом Пелевин в «Generation P» очень точно написал). А абсолютное большинство нынешней рекламы вообще проходит мимо, она никак не цепляет: сидит, к примеру, красивый вьюнош на красивой горе под «величавую» музыку. Потом говорят про какую-то минералку. Все. Так вот:
 я много раз пытался ради эксперимента запомнить, что это за вода. И не смог. И это означает одно: торговец этой водой совершенно напрасно выкинул свое бабло под эту величественную гору, ибо я такой да-алеко не один.
   Да и рекламу я теперь использую строго прагматично: иду курить, а когда уже покурил, то под рукой держу книжку; очень удобно. Поэтому даже иногда злит, что рекламы почему-то долго нету: курить-то охота!

                ***

   Лучшая реклама тогда была, как и сейчас, московская, но на местном уровне тоже резвились. Свое триумфальное восхождение начали самые авторитетные ныне рекламисты Мелехов и Филюрин – рэп со словами «Мы много покупали и много продавали, мы были простыми, а стали крутыми». «Молодая Сибирь», разумеется, тоже в сторонке не стояла – да глупо было бы, обладая таким-то творческим потенциалом. Андрей Юфа, предприимчивый рекламщик и одновременно поэт (гремучая, надо сказать, смесь! однажды он поймал меня за  пуговицу и заставил выслушать свой ВЕНОК СОНЕТОВ – вы представляете, что это такое и что это за мука мученическая? В аду стоило бы пытать графоманов, заставляя их слушать чужие венки сонетов) сочинил для тогдашнего страхового флагмана, компании «АСКО», целую песню. Там были строки «оградит мое имущество заботой и лаской страховая компания «АСКО». И еще: «застрахует мой чуланчик, где хранится колбаска, страховая компания «АСКО»!» Эту песню часто гоняли по радио. А че – неплохо. Марк Готлиб трудился на ниве прославления алкоголя. «Пусть нам купит папа продукцию ВИНАПа» (браво!). «Здравствуй, здравствуй, добрый лось! Что, ребята, понеслось?» Это – про КАОЛВИ, был такой неплохой куйбышевский винзавод, а эмблема у него была – голова лося. Но, надо сказать, мне та рекламка не нравилась, была в ней какая-то фальшивая задушевность, что ли. Директор на КАОЛВИ, между прочим, был тот еще приколист: созвав в баню дружков и выставив свою водочку, рассказывал, как эффективно он борется с грибком на ногах: просто опускает ноги в заводской чан с водкой. После чего дружки вежливо, но твердо от выпивки уклонялись.
   Примерно в то время – но, слава богу, не в «Молодой Сибири» -- возникла дама, которую сейчас страна знает как «Лену Ленину», «писательницу». Бог ей судья за ее книжки – тупо и зачастую дословно, даже без переделки, переписанные советы типа «как завоевать миллионера». Замечательная дама, self-made woman. Причем self-made на пустом месте, вообще ничего не умея, что, конечно, только добавляет уважения. К тому же она неглупа и обучаема: сейчас старается как можно меньше говорить в эфире, это ей на пользу. Раньше Лена долго везде хвалилась, что к ее ногам в местечке Париже падали даже не мелкие миллионеры, а реальные такие увесистые миллиардеры… но, видать, любовь к Родине пересилила эти жалкие миллиарды! Вернулась. Вот молодец! Вот молодец. Другая бы на ее месте да в ее возрасте, может, плюнула бы на Родину… А в ту пору она была еще просто Елена Поваляева (еще, наверно, не вышла замуж за Ленина) и ужасно фальшивым голосом – я так понимаю, что все эти голосовые выверты в ее понимании соответствовали тому, как должна говорить настоящая светсякая леди (раньше кухарки тоже сильно старались подражать барыням и говорили как можно изячнее), -- рекламировала по ТВ золотые изделия в виде монет: «Золотые червонцы для состоятельных людей!». Тот ролик вызывал ощущение зубной боли, и стремление покупать золотые червонцы исчезало очень быстро и навсегда. В городе очень трудно было повстречать человека, который относился бы к Поваляевой хорошо. Во всяком случае, мне такие не попадались. Зато злые люди рассказывали, будто бы она очень любила демократично сесть в метро, достать толстую визитницу и как бы отвлеченно, в полной задумчивости, перебирать все эти несметные визитки – но так, чтобы и пассажиры все-таки видели. Еще злоязычники рассказывали, что она неправильно припарковалась возле ВИНАПа, а когда милиционер попросил переставить «девятку» как положено, начала вопить, что завтра он будет с позором изгнан из славных рядов МВД, поскольку покусился на такую вип-персону… Это, конечно, вранье. Но что «торпедой» ее звали подчиненные (она смастерила контору под названьем «Хелен-видео», рекламу гоняли) – это точно.
   Эх!.. Да хоть полпроцента такой отваги бы… Сказал бы всем, что я Гоша Бонапарт, передрал бы своими словами «Войну и мир» (частично, частично – в основном бы все-таки толстовский текст бы оставил, а то замаешься же все переписывать) -- да и зажил бы кум королю.
   Между прочим, относительно гламурных дамочек-писательниц (которые пришли на смену «типа ироничным» дамочкам-детективщицам) у меня вообще роится в голове пара-тройка сомнений. Вот, в частности. Не так давно прочел я несколько вещиц некоей Оксаны Робски, тогда модной. Ну… писанина как писанина, типа Сергея Минаева, только в дамском варианте: прочел на одном дыхании, забыл через три минуты, через месяц можно по новой читать, ни-чё не помню! Но написано нормально, слог хороший, есть и цинизм определенный, и вообще все эти страдания дамочек полусвета, которые мучаются от переизбытка бабла и недостатка нормальных мусчин, прорисованы искусно. И вот когда после прочтения я узнал, что по ТВ эта Робски будет вести какую-то передачу, то заинтересовался: вот бы на нее поглядеть! На нее и на товарища Нежинского! Ну и поглядел. Вот тут и возникли сомненья. Внешне-то вроде и ниче, хотя в любом трамвае штук пяток получше найти можно. Но не может так, в такой манере и таким голосом, разговаривать пусть и гламурная, но все же внятно пишущая дама! Так разговаривать может пэтэушница из города Бобруйска. Так что, excuse me, mrs. Robsky, может, Вы просто денег кому умному заплатили? Да и рассказали истинному автору -- своими словами -- о горькой жизни своей, когда «бентли» надоел, а на розовый «мазератти» этот козел денег не дает?..
 
                ***

   Было времечко. Водка лилась буквально ручьями. Продавали в любом ларьке (уже тогда появилась водка в жестяных баночках, причем как минимум один сорт честно предупреждал о качестве названием – «Black death», «Черная смерть»). Распивочных была такая уйма, что сейчас трудно представить. Буквально на каждом углу.
   Лексикон продвинутых граждан был еще жалок и ничтожен в сравнении с нынешним. К примеру, никому еще не было известно роскошное слово «транш» вместо «по частям», никто не подозревал о «тренде» вместо «направления», а уж что такое «би ту би» – вау, господи помилуй, это запредельность! Я и щас-то не знаю. Про фитнес, опять же, не догадывались. И про SPA (кстати, сколько ни спрашивал гламурных мэм, что такое SPA, -- так ни одна и не объяснила перевода). И даже про креатив! Банальных мерчендайзеров и супервайзеров и то не знали, да и трейдеров с тендерами тоже. И слово «изначально», как это ни дико звучит, использовалось редко-редко, да и то скорее в качестве некоего поэтизма такого, не то что сейчас, когда все подряд изначально… Кстати, примерно тогда стало принято, прощаясь, коротко говорить: «Удачи!» Поначалу это звучало как-то очень хорошо, было в таком прощании и что-то авантюрное, и даже слегка героическое, и уж по любому мужественное. Хотя так говорили и дамы – например, та же Настя Журавлева, в конце передачи прощаясь со зрителями «Бизнес-новостей», говорила именно так.
   Но вот в области умных иностранных терминов тогда обходились какими-то жалкими лизингами, бартерами, шейпингами, эксклюзивами и электоратами. Однако даже на этом примитивном уровне ухитрялись понимать друг дружку, как первобытный человек понимал мычанье другого первобытного человека (хотя черт его знает, может, они не только мычали, свидетелей-то практически нету). Но хоть то греет сердце, что самые «продвинутые» девушки (ох они тогда возлюбили это слово, «продвинутый», хотя не совсем ясно было, кем и, главное, куда продвинутый) тогда уже начинали восклицать не «Ах!», а «вау!» Правда, злодеи над ними тут же принялись издеваться и даже придумали злобный анекдот. Дескать, сынок нового русского видит роскошную тачилу и говорит: «Вау!» Папаша дает ему подзатыльник и назидательно втолковывает: «Не «вау», а «ого»!» А так полная безотрадность… тренда от брэнда, тендера от блендера отличить не могли, стыд и срам. Кстати, блендеры тогда называли, о позорище, то миксерами, то вообще какими-то кухонными комбайнами… комбайнеров нашли! Даже священный боулинг отщепенцы смели называть кегельбаном, а когда шли играть, внаглую говорили, что играть идут не в боули, а в кегли! Вот с-суки… то есть б-битчез. Ничего святого, nothing sacral. Сегодня он боулинг кеглями называет, а завтра ведь и про США станет гадости говорить.
   В 1993-м в ход пошло словосочетание «как бы». Сперва так говорила одна моя любимая девушка, и из ее уст это звучало трогательно и очень мило. «Давай как бы… водки выпьем!» А я говорю: «Ну как бы давай!» Оно заменяло слово-сорняк «значит». «Пошли мы, значит, по бабам!» – «Пошли мы, как бы, по бабам!». Впрочем, им можно было замещать и слово «типа»: «Давай, типа, водки выпьем!» Потом это «как бы» стали говорить вообще все – дикторы по ТВ, чиновники, бандиты, делегаты и депутаты, юристы и юмористы… Потом интеллигенция стала осознавать, что все у нас стало «как бы», принялись, так сказать, бить в набат. Даже противопоставляли – мол, пока у нас, приличных граждан, все «как бы», эфемерно, зыбко и туманно, – у бандитов, напротив, все «конкретно»! (Хотя как раз тогда блатной лексикон обновлялся, на смену надоевшему «конкретно» шло прогрессивное «реально»). Кой-какие теленачальники говорили прямо: услышу, сука, в эфире «как бы» – выгоню не как бы, а по-настоящему, конкретно и реально. Ну, «как бы» со временем ушло. Теперь на его месте прочно стоит «на самом деле». «Я пойду, на самом деле, в столовую пообедать», «Власти Ингушетии поймали на самом деле террориста», «Отлично спел на самом деле певец Кобзон».
   
                ***

   Надо сказать, что ежели сотрудники «Молодой Сибири» и потребляли ту водку, которая продавалась повсеместно, то меньше, чем средний горожанин. Потому что газета вошла в полосу офигенного успеха, обзавелась собственным здоровым офисом близ метро «Студенческая», и там даже был собственный буфет. И в буфете, боже милостивый, давали алкоголь! Планку задрали высоко. «Буфетчица у нас должна быть с высшим образованием, -- высказался Досычев, -- а водка не меньше чем «Смирнов», а что послабже – ну так минимум «Чинзано» или «Мартини». И действительно, пригласили на работу в буфет невероятно милую Людмилу Владимировну, кажется, в прошлом преподавательницу французского. «Егор, вам лёдику в кофе, как всегда?» – спрашивала она, зная, что я кофе хлопаю залпом, как водку, не ради вкуса, а ради вздергивающего эффекта, а потому горячего не люблю, и пил я кофе со льдом, может, единственный в мире такой дурак. Между прочим, она научила меня править ножи об ободок на донышке фарфоровых тарелок – у меня бзик на остроте ножей, «в доме не наточены ножи» – это по-любому не про меня. А о донышко получается лучше, чем об обычный абразив, бритвенная острота получается. Теперь как только ножики подтачиваю, так ее вспоминаю, получается, что практически каждый день.
   А водка действительно была отменная. Поначалу. Но главное было вовсе не это, а то, что в буфете все отпускалось под запись, до получки, так что без денег убалбеситься можно было абсолютно беспроблемно. Да плюс еще закусь первосортная, какая-нибудь там невиданная колбаса или деликатесы.
   Тогда было некое поветрие (которое потом выветрилось совершенно всюду, кроме газет с древнерусскими  традициями, то есть «СовСибири» и «Вечерки», где вековые меды всегда потреблялись по-богатырски, с самого утреца, на зорьке, разве что закусывали уже не репой, а чем-то прогрессивным) – во всех конторах пьянствовали и курили прямо в помещениях, никто на такие мелочи внимания не обращал. Единственно, что к нам в кабинет периодически влетала, как валькирия, красивая корректорша Лариса из соседней комнаты и просила меня, как самого адекватного (потому что трезвого – я на тот момент не бухал совершенно), повлиять на коллег хотя бы в плане громкости мата. Резало ей, видите ли, нежное ухо. Иллюзии же относительно насильственного введения трезвости были утрачены давно и, казалось, навсегда. Новые птицы – новые песни, наверно, так и должны жить и работать Настоящие Журналисты! К тому же старшие коллеги рассказывали, что и раньше так же было – квасила советская журналистика по-черному, просто не так открыто, журналюги пили втихушку от редактора, а редактор калдырил втихушку от журналюг. Ответсек квасил по тихой и с теми, и с другими. И все делали вид, что ничего не замечают. Ходят все бодрые такие, веселые, оптимистичные, как и подобает советским журналистам, самым принципиальным журналистам в мире.
   То ли организмы были еще не ослаблены курением, алкоголем и излишествами нехорошими, то ли энтузиазм гнал вперед, -- но я лично что-то не припоминаю каких-либо эксцессов из-за того пьянства, вроде все материалы были готовы когда надо, и никто в запои не уходил. (У меня именно тогда появилось стойкое суеверное чувство, что газета не выйти в принципе не может, хоть весь свет перевернись, – все равно в нужное время номер будет лежать в киосках). А чего в запои уходить, если можно прямо в конторе похмелиться да и идти творить-вытворять дальше. Это ж там есть резон не выйти на работу с похмелья, где за это дело жучат; а если отношение лояльное, контора дом родной, то можно на худой конец тут же проспаться да и приступать к выполнению служебных обязанностей. Благо кожаных диванчиков хватало. Жаль только не было отдельных комнат отдыха, чертовы коллеги шумели, спать порой мешали.
   Тот же Леха Кретинин порой поражал закалкой. С утра он не пил никогда, но к вечеру, часам к десяти-одиннадцати, обыкновенно свою дозу набирал. И вот глядишь – сидит человек, взгляд неосознанный, раз в секунду тыкает пальцем в клавиатуру, вроде бы без особенного смысла. А утром глядь – готовая статья, ну пускай не блестящая, но вполне адекватная, разумная, на твердую «четверку»… У меня это было по-другому. Если я употреблял менее трехсот грамм, то тексты не отличались от написанных на трезвую. Если употреблял более – то начинали предательски проскальзывать маты. Впрочем, на то и редактор, чтобы слова-сорняки выкорчевывать. Иногда написанный текст помнился смутно, и в номере я читал его в самую последнюю очередь, приступая к чтению с чувством очень сильного страха: мало ли что там наворочал. Однако, как правило, потом облегченно вздыхал: все нормально, не блеск, конечно, но и не отстой. Супруга говорила, что я настолько профессионал, что даже в бессознательном состоянии рука , так сказать, не дрогнет. Впрочем, время идет, и сейчас я вообще не пишу пьяный. В том числе – ни одной буковки в этой книжке.
   А Кретинин нередко дневал и ночевал в конторе, а потому у него там были всякие предметы первой необходимости, в том числе бритвенный станок. Как-то утром вижу – он бреется этим станком насухую, без воды и мыла. Стоит скрежет, хрусть-хрусть, на глазах у него слезы… «Ну ты стоик», -- говорю уважительно. Как-то раз впоследствии он ночевал у меня. Утром говорю: бритва, гель, -- все там, в ванной. Прохожу мимо – вижу, стоит и бреется все так же, насухую. «Лех, ты че?!!» – «Егор, я привык…» Да, были люди в наше время…
   А вот у журналиста Сальникова этой закалки не было. Он высасывал какого-нибудь напитка и клал голову на стол. Потом встрепенывался, вставал – и шел в направлении досычевского кабинета. Оговорюсь – речь идет уже о временах более поздних, когда в коллективе существовала определенная напряженность. Поскольку Сальников был пьян, то ступал он основательно, боясь пошатнуться. И шаги выходили тяжелые, редкие, зловещие, как у Терминатора: бум!.. бум!.. бум!.. Он доходил до кабинета, входил и некоторое время внушительно молчал. Потом сурово говорил следующее: «Слава! Ты не прав!» И уходил обратно. То есть сказать-то ему много чего хотелось, но язык ворочался неважно, и он избирал самые пронзительные слова. Сперва Досычев над Сальниковым посмеивался. Потом – особенно когда было не до него, номер сдавать нужно, -- стал менее терпим. Иногда мог просто гаркнуть: «Пошел нахуй!» В конце концов сказал: ты, Сальников, квась сколько влезет, но вот вечером в четверг сдача номера, сам понимаешь, чтобы меня не доставал – забейся в уголок и отсыхай. На том и порешили. Ну и что? Добрые друзья в четверг обязательно начинали Сальникова науськивать – иди Досычеву правду-то говорить! (Это с моей легкой руки пошло, ибо я называл эти походы «Идти говорить Правду»). И Сальников опять перся и опять грозно говорил: «Слава! Ты не прав!» Досычев начинал неистовствовать: «Пшел нахуй! По-рыхлому!» Сальников, довольный, что исполнил свой гражданский долг, шел пьянствовать дальше. Благо дружил он тогда с доброй и безотказной Олей Москаленко, похожей на румяную матрешку и типичную «русскую красавицу»: она могла и на себе переть пьяного Сальникова домой (выслушивая в свой же адрес разные сентенции), и в магазин смотаться, если буфет был уже закрыт. Магазин, кстати, располагался прямо под окнами конторы, и можно было делать интересные наблюдения. Стас Поляков, например, приносил бухло мгновенно, так что нельзя было заметить момента между его уходом и возвращением. Фи-ить! Прямо доктор Фауст какой-то. В этом было что-то мистическое. А та же Ольга ходила довольно долго. Мне почему-то представлялось, что она непременно сворачивает деньги в трубочку, зажимает их в кулачок – а кулачок одет в варежку на резиночке -- таким образом, что половина трубочки торчит наружу, и таким образом ходит по магазину и увлеченно разглядывает различные товары.
   У нее были невероятные золотые волосы длиною до пят. Я звал ее Лорелеей. Подозреваю, что львиная доля ее небольшой зарплаты уходила на шампуни, поскольку голову она мыла ежедневно, никто и никогда не видел ее в мало-мальски непотребном виде, а на одну помывку как раз уходил флакон шампуня, я специально интересовался. Она использовалась в конторе в основном для уличных опросов граждан, а когда писала что-то свое, то романтично подписывалась «Олеся Апрель». Хорошая, добрая девочка. Потом она вышла замуж, уехала в Подмосковье и стала преподавать в каком-то университете журналистику.
   Как-то раз она меня хорошо насмешила. Мы напечатали масенькую информашечку о том, что группа «На-на» отправилась в баню, а там в то же время мылись жулики. И жулики эти на «нанистов» наехали, предъявили чуть ли не обвинения в педерастии, короче, инцидент вышел, артистов перепугали, кое-как потом ситуацию разгребли. И Москаленко хохотала: в бане жулики мылись! А дело в том, что в уголовном мире понятие «жулик» есть звание почетное, равное примерно «блатному», оно не несет в себе уменьшительности или насмешки. Вполне нормально охарактеризовать уважаемого человека как «жуликоватого». Если про человека говорят, что он «серьезный жулик», то он действительно серьезный. А Ольга читала по-советски, в ее понимании жулики это какие-нибудь Филле и Рулле из «Карлсона», которые крадут простыни по чердакам. Или типа лесковских, которые затыкают жертвам рты использованными мочалками, перед тем специально подбирая их в бане. И вот она себе и представила: пришли в баню мелкие жулики, принесли с собой мыло и мочалку и принялись мыться всей шайкой из одной шайки. И хохотала.
   В другой раз я тоже хохотал над непоняткой из-за терминов. Сидели всю ночь за версткой, и уже под утречко, когда напряг спал, многие позволили себе расслабиться. И вот сидим себе, покуриваем, и хорошо датый компьютерщик Серега Большаков рассказывает про армию. «Заходишь в каптерку, -- говорил он, -- а там воин вот такой сидит, морда красная!..» И показывал, каких размеров была эта красная морда воина. Корректор Миша Дроздович (а по совместительству еще и поэт, и неплохой), тоже крепенько ужаленный, уточнял: «Воин?» – «Воин!» – «И морда красная?» – «Ну!» Миша некоторое время думал, а потом опять пытался уточнить: «То есть воин был с вот такой красной мордой?» – «Да даже шире!» -- «Так. Значит воин с красной мордой». И один я понимал, что хотел высказать Миша. Сам-то он в армии не служил и не знал, что «воином» сперва в насмешку, а потом уже и вполне официально давно называют любого солдата, и это не считается даже юмором, просто термин. То есть для Большакова «воин» был просто синонимом «солдата». А для Дроздовича понятие «воин» было словом поэтическим, возвышенным, прекрасно-суровым. И вот представить, что некий героический воин-освободитель сидит себе в каптерке с вот такой красной мордой, Миша просто не мог. Я хохотал, а на меня смотрели с подозрением, поскольку причин смеха никто понять тоже не мог.

                ***
      
   В конторе моды на алкоголь менялись довольно часто. Как ни удивительно, моды на пиво как таковой не было в редакции вообще никогда. А равно и на водку. Пиво пили в сауне на «Спартаке», и то не чтоб напиться, а так, для души после парилки. Когда я пришел туда в первый раз, то припер с собой бутылку водки. Никто ничего не сказал, и бутылку ту мы потихоньку раскатали… но больше водки никто не принес, все пришли с пивом. Я сделал для себя выводы, и с водкою больше туда никогда не совался. А в конторе – то все дружно падали на сухое. То, как я уже говорил, на «таежный чай». То вкусное вино «Сангрия» (оно было на разный вкус – и слабое, и среднее, и крепкое, но все равно вкусное). То, позже, – на «винные напитки». А в тот период очень лихо шло венгерское вино «ВВ» в тетрапаках – и красное, и белое, и розовое. Поскольку я лично не употреблял, но при пьянках присутствовал, в том числе и при ночных, то мог с веселым удивлением наблюдать за тем, как в ходе застолья неумолимо растет гора этих самых тетрапаков, правда, пустых. И прикалывался: куму Тыкве из «Чиполлино» для строительства заветного домика надо было, кажется, восемь кирпичей. А тут этих «кирпичей» было к утру столько, что хватило бы на четверых Тыкв. Старенькая добросовестная уборщица, которая меня любила, приходила поутру и удивлялась очень непосредственно: «О-ой! Какие большие пакеты! И как мно-ого! А вот бутылка какая-то красивая! И со шнурочками какими-то! И вот они это все выпили? Ну о-очень много!» Однажды она меня удивила и даже чуток напугала. Сижу себе утром за компом, она убирается где-то. Во всей конторе нас двое. И тут она вдруг подбегает и говорит очень тревожно: «Егор, срочно дайте мне что-нибудь съесть! Что-нибудь лучше жирное!» Ну, я махом вынул из стола хорошее подкопченное сало, колбасу, хлеб. Когда она чуток насытилась, то и говорит: у меня диабет, и бывают такие моменты, что если не съесть чего-то такого, то может быть кома! Ффу-у. А то я уж подумал… Может, после таких моментов и рождаются слухи всяческие антинаучные о вампирах да вурдалаках?

                ***

   Я уже не помню точно, когда в газете появился Сергей Белоусов, сейчас кажется, что он был там всегда. Мужик умный, добродушный, с хорошим стилем и чувством юмора, жизнелюб, любитель и выпить (когда надо и можно), но, главным образом, закусить. Эпикуреец такой. О еде он знает, кажется, все, что можно о ней знать. И ему сам бог велел идти осваивать «маршруты гурмана» – именно так называется его постоянная рубрика. Белоусов – безусловно, лучший ресторанный критик в Новосибирске и один из лучших в стране -- каждую неделю идет в какую-то точку общепита, обедает там за счет конторы, а потом добросовестно отчитывается, насколько хороши или плохи те или иные блюда, сколько все это стоит и надо ли посещать данное заведение. Материалы его интересны, познавательны даже, и как-то не приедаются, хотя обыкновенно это есть удел всех хороших начинаний. Единственно что меня смущало и даже вводило в некий стыд – это когда он начинал описывать чисто желудочные ощущения как ощущения чисто сексуальные, оргазмические буквально. «Он хорош почти так же, как в миг дебюта из духовки в ауре запашистого пара, отчего чувство голода вдруг раздирает вам грудь, желудок, душу…» Эти полные гражданского пафоса строки, между прочим, всего лишь о разогретом «на второй день» пироге с рыбой и рисом. Каково, а? Еще он мог, к примеру, привести такой отрывочек: «Умолчим ли о вареной говядине, которою пленяются все вообще, а особливо когда, не гоняясь за бульоном, захотят выставить изрядное блюдо мякоти! Уберите ее капустою, нарезанною четвероугольно и поджаренной на ученом огне, перегородите зеленью и увенчайте коротенькими сосисками, тогда не только что изукрасите середину стола, но и смело можете потчевать блюдом и знаменитейших князей». Это Белоусов приводил рецепт из книги 1809 года выпуска «Прихотник, указывающий способы иметь наилучший стол». Четвероугольно, сука, нарезанною.  «Увенчайте», на фиг, «коротенькими сосисками»… нет, о такой говядине мы никак не умолчим, пусть даже огонь будет не очень уж ученый, а изукрашена будет не середина стола, а скромный уголок.
   Белоусов знает о еде все: он знает рецепты солянок и лобио, китайской и тайской кухонь, он знает, как обращаться с любыми видами мяса и рыбы, овощей и круп… Когда мне было надо приготовить какое-то некаждодневное блюдо, к примеру, солянку, -- я звонил ему, спрашивал о тонкостях рецепта и получал массу точнейших указаний. И солянка, будьте уверены, выходила… оо-о! Я как-то стал думать, что Белоусов только про еду и пишет. Но тут вовремя вспомнил, что он еще и популярный детский писатель, его книжка «Приключения Печенюшкина», кажется, не одно издание выдержала. И решил поглядеть, что это за приключения. Правда, фамилия главного героя малость настораживала – опять же, съедобная какая-то! Открыл наугад. Ну и сразу напал на такой примерно пассаж: мол, отворил Печенюшкин дверь и чуть не ахнул, чего только там не было! И колбасы, и окорока, и сыры, и сосиски, и шоколад, и мармелад…
   Как-то раз Самосюку ко дню рождения наши компьютерщики сделали подарочек: белую керамическую кружку, на которой был его, Самосюка, портрет (а до того как-то дарили бутылку водки, и на этикетке, опять же, портрет и всякие соответствующие надписи). Алексан Василич как ребенок ходил и всем эту кружку показывал с большой гордостью. Когда дело дошло до Белоусова, тот флегматично спросил: «В каком магазине купил?..»
   В середине 90-х неоднократно упомянутая выше Настя Журавлева вела ток-шоу «Признание»,  на котором чествовала разных замечательных людей Новосибирска, в частности, гениальную дуру-поэтессу Юлю Пивоварову. Пришла очередь и Белоусова – как детского писателя. С ним побеседовали, публика позадавала вопросы, а потом пришло время вручать призы. Все это дело спонсировал ВИНАП и, соответственно, призы были от него.
   В 1996 году на прилавках магазинов появилась а-фи-генная водка «Столица Сибири», как раз винаповская. Это потом уже ее стали гнать на китайском спирте, когда дела у ВИНАПа пошли плохо (а плохо они пошли, по-моему, из-за того, что водяру стали гнать на китайском спирте – и ее стали покупать только самые отчаянные и отъявленные потребители). Еще спецы говорят, что водка начинает сильно проигрывать во вкусе, когда экономят на угле, через который ее обязательно фильтруют – старый уголь портится, а заменить его новым денег жалко. А поначалу «Столица Сибири» была очень даже ничего. Ну так вот. Все призы были уложены в корзинку, и было там, кажется, две этих «Столицы Сибири», шампанское (оно у ВИНАПа всегда было мерзкое, дрожжами сильно отдавало), несколько бутылок пива (тоже поначалу было хорошее), джин-тоники и плюс какой-то безалкоголь. И вот вручили Белоусову эту корзинку. Он взвесил ее на руке, оценил и одобрительно сказал: «Ого! Потребительская корзинка Сальникова!» 
   
                ***

   А что же происходило с «Моментом истины»? А вот что. Сначала учредители не сошлись в дележе и разбежались на три стороны. О дружбе меж ними речи не было, nothing personal, just business, да и, по-моему, ни у одного из троих настоящих друзей и не было. Каждый из них был сам по себе таков, что трудно представить человека, который мог бы питать к ним дружеские чувства.
   Брэнд «Момент истины» достался Гене Дейчу. А Леонид Гаврилович взял на вооружение прием «от «Коммерсанта» (тот сперва был просто еженедельник «Коммерсантъ», а потом возник еще и «Коммерсантъ-daily») и назвал свое новое детище «Момент истины дейли», то есть ежедневный. Хотя этот «дейли» как был еженедельник, так и остался, просто Л. Г. инглиша, конечно, не знал (да и с русским были проблемы) и заморачиваться на таких мелочах не считал нужным. И не спросил никого – ведь можно было попросту обозначить «Момент истины-weekly», еженедельник, и все, не было бы заморочек. Да их и так не было.
   Что характерно – с организацией нового издания ему помогла Элеонора. Он вообще в ту пору очень активно прибегал к помощи дам – они жалели его и всячески опекали. Та же Колесинская отдала в долг все их с мужем сбережения – и это при том, что уж к чему-чему, но к мотовству и доверчивости в финансовых делах она ну никак не склонна, через большое моральное страдание выдала эти деньги, жалость перевесила. Это, кстати, не помешало потом Леониду Гавриловичу выгнать ее из очередного издания. Впрочем, он обладал интересным качеством: подставленные им дамы через некоторое время опять принимались его жалеть и помогать, опять наступать на те же грабли до следующей подставы.
   А Элеонора через одного своего приятеля, человека широкой души, устроила Леониду Гавриловичу и помещение, и технику, и деньги на первое время. Мало того – раз в месяц каждому сотруднику просто так вручали по пять кило хорошего мяса, что в те времена было очень даже приятным и полезным бонусом. Закончилось, правда, все плохо: «МИ-дейли» от большой хитрости совершил такой финт, что ухитрился загнать этого веселого и щедрого приятеля в страшную вилку, когда с одной стороны лютые бандиты, а с другой не менее лютые менты (а времена были самые-самые бандитские, шмальнуть человека было делом доблести и геройства, чтобы пацаны уважали! а заказухи тогда считались нераскрываемыми в принципе; да бандитов и вообще практически не сажали). Материальчики-то были не его, ему, по большому счету, вообще вся эта возня была до фени, но коль владелец всей этой байды он, то с него и спрос! Подставили парня по полной, за всю его доброту. И выхода у него не было, шлепнули бы или оставили нищим, если б отважная Элеонора не пустила в ход всех своих связей и всего своего обаяния… Общалась и утрясала проблемы и с бандитами, и с ментами… про себя тряслась от страха, но виду не подавала. Приятель кое-как выпутался, понеся большой ущерб, а Леонид Гаврилович в компании со своим юным другом то ли купил коммерческий ларек, то ли нанялись к кому-то продавцами. И газеты публиковали жалостливые интервью с ним, а иллюстрацией была фотография его жалобной физиономии, выглядывающей из зарешеченного окошечка ларька.
   Не более весело дела пошли и у Гены Дейча. Нет, сначала-то было вроде бы и ничего. Контора расположилась в пятиэтажке близ Оперного, более-менее комфортно, в открытые окна были слышны экзерциции консерваторских музыкантов, которые располагались где-то неподалеку. Там даже была отдана дань понтам – существовал свой бар с разбитной симпатичной барменшей, и было там и виски, и всякие киви, и прочая роскошь. Однако редактор из Геннадия был еще тот, журналистов нормальных не было вообще, газета стала вообще нечитабельной, и мало-помалу дела у «МИ» пошли как-то под горку. Но тут подоспела очередная мода: в среде конкретных пацанов стало модно иметь свою газетку. Это было как-то свежо и прогрессивно: «мерины» есть уже у всех, квартиры-коттеджи тоже, бизнесами разными никого не удивишь. А вот газета своя… ну, это реальные такие понты. И кто смог, те понакупали. Да причем задешево. И поначалу гордились – и всерьез полагали, что газета может пригодиться, мало ли что, разные ситуации бывают. Тогда многие еще думали, что газета – действительно какая-то мифическая «четвертая власть», сильно переоценивали возможную степень влияния печатных СМИ. А эта степень становилась тем меньше, чем отвязанней становились сами СМИ – на фоне того бреда, что там размещался, значимая и серьезная информация тоже воспринималась как чистой воды «желтяк». И далеко идущих последствий никогда не несла. Вплоть до того, что практически открыто, прямым текстом писали про одну судейскую: берет деньги, расценки такие-то, судья-освободительница, откупились мокрушник такой-то, бандит такой-то и насильник такой-то. И по-фи-гу! Она даже претензий не предъявляла, плевала на всю эту писанину, только знай дальше хапала. Потом ее как-то аккуратно все же на отдых отправили, но это было через несколько лет.
   Дейчевский «МИ» был успешно куплен авторитетным гражданином, который на тот момент поставил себе задачу стать респектабельным (что впоследствии и исполнил вполне блестяще). Редакции пришлось, правда, перебазироваться в менее комфортное помещение – сперва на площади Кондратюка, а затем на стадионе «Спартак» – потом там стали возникать проблемы с электричеством и прочими системами жизнеобеспечения. Из-за неуплат. А с газетой обошлись утилитарно. Хозяину потребовалось опубликовать какую-то компру на одну из спецслужб. Гене это было крайне неприятно, но объяснили, что он уже никто и звать его никак. И его должность теперь называется «крайний». Пришлось публиковать. И оказался Геннадий в той же вилке: куда ни кинь, всюду клин. Здесь честные пацаны, там – не менее честные государевы специалисты. Новый хозяин газетку выкинул, как использованный презерватив (и вообще очень скоро эта мода на покупку газет кончилась, ибо газета для левого человека это не столько прибыль, сколько головняк), а спецслужба обиды не забыла. В итоге г-н Дейч бросил подчиненных на произвол судьбы (они и так на хлебе и воде давно уже сидели) и свалил от греха подальше в Израиль. И вышло, что за все время он и нажить-то ухитрился разве что красный жигуль-девятку, да и тот, кажется, подержанный. Хотя, вроде, денег себе выписывал довольно щедро.
   Это только кажется, что газетное дело тьфу, любой дурак бери да выпускай. Фигу! Не любой! Дело это довольно тонкое, особенно с тех пор как стало бизнесом. Надо, кроме всего, учитывать и то, что в газетном бизнесе очень часто малые деньги, полученные сегодня, оборачиваются жуткими убытками завтра… И то учитывать, что где-где, а вот уж в журналистике точно кадры решают все, с низкооплачиваемыми болванами хорошее издание создать невозможно в принципе, но большинство упорно все-таки надеются на такое чудо. А результат вот он, налицо. Затеваешь газетку – не поскупись, включи в бизнес-план деньги на хороших журналюг, в таком случае есть шанс, что газета получится. Пусть их, хороших, будет всего три – это больше выхлопа даст, чем плохих тридцать три. А если при первичных еще прикидках есть расчет на копеечных писак, то сразу ставь крест на потраченных суммах и на новой газетке. Сколько изданий начинали пышно до безумства, но через месяц-другой рушились в пыль… Буквально навскидку за минуту можно таких десятка три-четыре насчитать.
   
                ***

   Между тем Боря Коновалов все-таки сколотил себе какую-то дружинушку хоробрую… в основном как раз из низкооплачиваемых. Особых звезд там, конечно, не было. За исключением, правда, двух человек. Один был – упоминавшийся выше Слава Ведерников, отличный ответсек, внешне чем-то похожий на Пьера Безухова. Другой – будущий владелец медиа-холдинга Вадим Кашафутдинов. Любопытная деталь: при том, что сейчас к нему не все относятся с восторгом, о Кашафутдинове времен коноваловской «Молодости Сибири» многие вспоминают с огромным уважением. Кстати, примерно та же картина в отношении «раннего» Якова Лондона, который настолько пылал на работе, что лично привозил журналистам какие-нибудь булочки с чаем, и журналисты готовы были за него жизнь отдать! Однако потом желание жертвовать жизнями кончилось, потому что началось что-то вроде усталого высокомерия… типа, кто вы и кто я. Помните и не забывайте. А то развели тут, понимаешь, какое-то амикошонство.
   Много все-таки ума и интуиции требуется, чтобы качественно управлять большим коллективом или сообществом. При этом так, чтобы и дело делалось, и не ненавидели тебя лютой ненавистью, и на шее не норовили угнездиться. На практике выходит, что подавляющее большинство начальства пылко ненавидимо; другая часть слюнтяи, которых никто не уважает; и лишь пара процентов руководители от бога. Сергей Королев, Путин, Рузвельт, Форд, Екатерина, Петр. И, что бы там ни натворил Сталин, но одного у него не отнять: ухитрялся одновременно держать граждан в страхе – но и в великой любви к самому себе. Правда,эффективность сталинского менеджмента оставляет желать лучшего… но это совсем другая история.
   Борина «Молодежка», ну, скажем так, не блистала. Так, газетка как газетка. Мало-помалу дела там становились все хуже да хуже, зарплаты были маленькими, а их задержки долгими (справедливости ради замечу, что и «Молодую Сибирь», которая вскоре стала уже «Новой Сибирью», эта напасть тоже не миновала, но там была иная причина – упомянутая гигантомания). Однажды даже произошла вот какая трагическая история. Там, у Бори, работала за копейки уборщица, женщина простая. И эти копейки ей тоже все не выплачивали, Боря отделывался обещаньями. Как-то утром уборщица подошла и говорит: Борис Андреич, у меня просьба, мать сильно болеет, можно я свои деньги получу, на лекарства надо! Борис Андреич проникновенно говорит, что закон у нас один для всех, чего это, никому не платим, а вам вдруг дадим. Та опять просить. Потом требовать. Потом, конечно, ругаться матом. Борис Андреич, человек интеллигентнейший и образованнейший, соответственно возмутился, что это за слова-паразиты. А на столе как на грех лежал диктофон – плохой, старомодный, но зато увесистый. И он этак удобно лег в руку уборщицы… и последовал довольно мощный удар по голове Бориса Андреича!
   Что характерно, Коновалов человек легкий, незлопамятный, как Хлестаков.  Как-то в Оперном, на концерте Кристины Орбакайте, он оказался моим соседом, с женою пришел, – и хоть бы хны, раскланялись и поздоровались как ни в чем не бывало, как и не говорил я ему, что с ****ями – по-****ски. И вообще потом порой встречались, и никаких обид. Ну так вот – он, во-первых, уборщице денег все-таки дал, а во-вторых, не уволил.
   Но вообще с деньгами было плохо, и говорят, что ежели бы не Кашафутдинов, то многие могли бы и ноги с голоду протянуть.
   
                ***

   Вадим Кашафутдинов в ту пору занимался «политической» журналистикой. А надо сказать, что как раз тогда местные политики и начинали использовать и местные СМИ, и отдельных журналистов -- для собственного пиара, обличения конкурентов или в других утилитарных целях. Пика это использование достигло позже, году этак в 1999-м, когда «черный пиар» хлестал такими потоками… что стал не столько черным, сколько коричневым… и до сих пор запашок остался. А тогда все только начиналось и было, по нынешним понятиям, вполне невинно. Гадостей еще не вытворяли. И, ясное дело, ближе всех к политикам-заказчикам находились «политики»-журналисты. Твердых прейскурантных расценок на услуги, понятно, не существовало, и все зависело, во-первых, от наглости журналиста (кто смел, тот и съел), а во-вторых, от платежеспособности и щедрости политикана. Главное для журналюги в переговорах было держать паузу. Причем не раз и не два, а постоянно, и делать эти паузы как можно более длительными. Ни в коем случае не надо было похохатывать и мгновенно соглашаться на предложенную сумму – надо было держать сумрачно-отстраненное выражение лица и никогда не торопиться с ответами.
   Но, как правило, деньги у политиков водились, голытьба в политиканы уже не лезла. И, надо сказать, все эти общественные деятели швыряли бабло совершенно без счета – да чаще всего и без пользы. У меня вообще сложилось ощущение, что существует определенный инстинкт, сродни тому, что гонит лосося метать икру по месту рождения или заставляет пингвинов-самцов сидеть на яйцах: приходит время, и политикану просто необходимо выкинуть на ветер как можно больше дурных денег, отметать свою икру, отсидеть свои яйца. Порой суммы мерялись даже не в цифрах, а в килограммах, и были чемоданчики, передававшиеся – для чистоты жанра -- как бы скрытно, под столом, и позволявшие журналисту потом спокойно жить в свое удовольствие год-другой без всяких хлопот. «День год кормит» – это как раз про выборы тех времен, потом-то не стало смысла, все равно «Единая Россия» всех победит, че тыркаться.
   В журналистской среде возникла даже своего рода странноватая мода. Стало хорошим тоном на вопрос «Что делаешь?» ответить полунамеком: «Да так, по выборам…» Этим ответом убивалось сразу несколько зайцев: подразумевалось, что в данном человеке видят дельного журналюгу (вконец охреневший певец Градский на голубом глазу заявляет, что это он изобрел термин «журналюга»; может, и «шоферюгу» со «слесарюгой» он придумал? абсолютно спонтанный термин, народное словотворчество, сразу миллионам в головы пришел), что у него есть хорошие связи, что он, в конце концов, состоятелен. Девочкам импонировала таинственность. Это было едва ли не любить разведчика или дельца теневой экономики. А настоящая подоплека такого ответа подразумевала три варианта. 1. Либо отвечавший болтается совсем без дела, мягко говоря, фрилансером. 2.Либо его действительно слегка подрядили, так, на подхват, за три копейки, которые тоже не лишние. 3.Либо же – и это самое маловероятное – он действительно нашел «политического» лоха, который палит хорошие деньги.
   В 90-м году редкий барыга не называл себя «брокером» (тогда все были брокеры, даже те, кто женскими труселями на базаре торговал; все знали, что брокер это тот, кто за день миллион долларов зарабатывает, а дальше было туманно). А к концу 90-х редкий «политический» журналист, пускай даже конченый проходимец, не именовал себя «политтехнологом». Ну, на худой конец, «специалистом по пиару», «имиджмейкером», «мордоделом». Тут привлекательно и важно было то, что со специалиста иного рода, например, со столяра, всегда можно спросить за плохо сделанный стул, а с отделочника – за плохой ремонт. Но вот с политтехнологов и специалистов по пиару никогда спросить нельзя, они гарантий не дают, может, просто очень плохой электорат попался! То же самое, кстати, с прорицателями и «аналитиками» (вот работа так работа! главное, Киса, не забывайте надувать щеки!) – их прогнозы забываются через два дня. А если кое-кому припомнить их прогнозики, да спросить, почему все вышло не так… Боюсь, ни одного «политического аналитика» в живых бы не осталось. Да и вообще – каким идиотом надо было быть, чтобы, во-первых, создать программу «500 дней» – Явлинский, при Горбачеве, программа, как за 500 дней достигнуть полного благоденствия. А во-вторых, чтобы в нее поверить! А ведь как бы верили практически все. Хотя лучше было бы назвать программу «5 000 дней». А еще лучше – 50 000. А там – или ишак сдохнет, или шах, или Ходжа…

                ***
   
   В середине 90-х прорисовалась еще одна мода. Появилось много журналистов, которые, может быть, ничего такого особенного из себя не представляли, но зато поражали вот какой феноменальной способностью. Они знали фамилии всех местных политиков, депутатов, дельцов и чиновников и оперировали ими легко, как профессиональный катала колодой. Это пипец, рядом с такими другие невольно начинали себя чувствовать профнепригодным. А из них знай сыпалось бесперебойно, прямо как горошины:  Такие люди всегда делали вид, что, во-первых, им известны многие, если не все, страшные чиновничьи тайны, а во-вторых, что у чиновников ЕСТЬ такие тайны – ну, в смысле кроме чистого воровства и взяточничества. Что уж там за тайны – подземный ход они, что ли, роют по ночам, пробираясь к заветному кладу?.. Или трупы невинно убиенных перепрятывают? Чиновник же по определению есть амеба, инфузория туфелька, существо простейшее, умеющее только воровать, брать мзду и трудиться на благо народа. И все тайны его лежат в этих трех ипостасях… Хотя может случиться и как в анекдоте про грузина. У него мерседес не заводится, попросил соседа поглядеть. Тот все осмотрел – «Слушай, может, у тебя секрет какой-то есть?» – «Нету!» Сосед обшарил все до последнего винтика. «Нет, видно, все же есть секрет!» – «Да, есть, есть секрет, с тещей сплю, а какое отношение это к мерседесу!..»
   Зато про того же Кибирева рассказывают довольно много забавного. Как-то раз он заказал и оплатил (к тому времени стало модно говорить «проплатил») интервью на радио «Слово», и записали интервью, и смонтировали как надо. Но там работал инженером один ужасный раздолбай, который исключительно «для своих» совместил интервью с матерщинной сказкой. По интервью героический Кибирев рассказывал, как он переломался, неудачно приземлившись на парашюте, и когда был без сознания, услышал некий Голос. «Ссышь, сука?» – сказал, завывая, голос. Это было уже творчество того балбесистого инженера. И так далее и тому подобное. Все послушали, побалдели… и забыли вернуть запись в исходное состояние. По радио все это прошло, конечно, на ура. Особенно радовался сам Кибирев, прямо до безумства. Инженер прятался некоторое время, потом ему это с рук таки сошло, пощадили.

                ***

   Кибирев всегда был оригинал. Обладая такой внешностью, что около любой пивнушки сошел бы за авторитетного и бывалого человека, он создал массу разных контор, в том числе и высокотехнологичных, и был неугомонен. Эта его бойкость гнала Кибирева выступать перед детишками в облике Винни-Пуха, прыгать с парашютом, гонять на водных лыжах и много чего еще. Кончина была под стать жизни. Рассказывали много заманчивого, в том числе что наворовал в команиии с серьезными чиновниками несколько миллиардов (!) долларов, а когда возникла опасность разоблачения, стал весьма неудобным свидетелем. Тогда, дескать, Сергей Феодосьевич рванул в Таиланд, с королем (или вице-королем?) которого у него якобы были дружеские отношения, и попросил у него политического убежища. Но убежище не помогло, и Кибирев там и умер.
   Другие над таким сказочным изложением смеялись, но говорили, что кой-какой процентик истины здесь имеется…
   Короче: мир его праху.

                ***

   Была (и остается!) и еще одна странная закономерность. В 99% случаев местные политиканы, нанимая себе журналиста-пиарщика, выбирали не нормальных уравновешенных и здравомыслящих журналистов (а всего-то дел, поглядеть статьи в газетках, выбрать наиболее симпатичного автора да позвонить, а там по-любому договориться можно), а каких-то запредельных бездарных аутсайдеров, к тому же, как правило, хронических алкоголиков непрезентабельного вида. Или же – в самом лучшем случае – совсем пропащих «яблочников», которые умели три вещи. 1. Делать по возможности благородный вид. 2. Воровать. 3. Делить несуществующие «яблочные» портфели, определять, кто из них «яблочнее», кому САМ ЯВЛИНСКИЙ руку пожимал со значением. Нанятые творили в меру своих ограниченных способностей – и в итоге наносили политикану за его же деньги максимально возможный вред. Самым ярким примером можно считать избирательную кампанию Виталия Мухи в 1999 году, когда против него, как Прометей против Зевса, восстал тогдашний мэр Толоконский. Мухинская «команда» начала вытворять что-то вообще трудно поддающееся логическому объяснению. Ребята полностью потеряли ощущение реальности и совершенно не видели берегов. Ну пусть даже у них были сильно размытые понятия о том, что порядочно и что непорядочно, – но хотя бы умом все-таки можно было понять, что такая огромная масса откровенно подлых текстов и мероприятий не может не вызвать у избирателя сильного раздражения и отторжения, а следовательно, возрастания симпатий к обижаемому Толоконскому. Конечно, не надо думать, что сам Виктор Александрович отказался бы от подобных методов, будь они эффективны, – политика есть политика, там о гигиене не думают. И, кстати, когда стало надо, в начале двухтысячных, на мэрских выборах, то тех самых экс-мухинских привлекали к сотрудничеству не моргнув глазом, и даже была реанимирована газетенка «Городовой» – правда, уже под названием «Сибирский городовой». А еще потом был новосибирский вариант московской газеты «Версия» – ну очень грязное издание. Но вот тогда, в 99-м, у Толоконского хватило ума и смышленых советников, чтобы не отвечать в стиле «сам дурак». Его предвыборную кампанию делал тогда амбициозный и неглупый молодой Виктор Игнатов, и, надо отметить, Толоконский сумел быть благодарным – Игнатов потом стал сенатором. Правда – это мое сугубо личное мнение – ему в этом «сенате», чтобы стать своим в доску и продлить московскую high life, недостало «компанейскости», в русской политике ведь надо уметь и за столом посидеть с кем надо, и спеть-сплясать, словом, определенная душевность нужна, вот Толоконский это отлично умеет, а Игнатов все же производит впечатление мужика замкнутого, этакого холодноватого одиночки себе на уме. Такие – равно как и интеллигенты -- в большой русской политике не держатся. Лучше свойский дурак, чем человек, который в устной речи слово «эндоморфный» употребляет.
   
                ***               

   Черный пиар к тому времени не был новинкой, напротив, он вызывал к себе некий особый интерес: неужели способность совершать изобретательные гадости может практически все?! И из уст в уста передавались всякие замечательные примеры. Ну вот такой, например. В одном городке местный олигарх выдвигался куда-то – не то в Москву, не то в местное собрание. Ну и под эту дудку взял да и капитально отремонтировал центральную городскую площадь, которая до того находилась в совершенно непотребном виде. Где-то сбоку установил маленькую неброскую табличку, где сообщил, что площадь обихожена как раз им. Ну и все – проделал это элегантно и скромно. А его потивники напечатали сотни тысяч листовок, где от его имени сообщалось: дескать, я вам площадь отремонтировал, так что голосуйте за меня! И эти листовочки изи дня в день набивали во все почтовые ящики. Горожане, понятно, озверели, и олигарх, у которого поначалу были великолепные шансы, получил ноль целых сколько-то десятых процента… Что называется – «за свои же шанежки -- и я же педераст».
   Для другого кандидата противники изготовили подарочек иного рода. Заказали уйму специальных агитационных наклеек за этого гражданина. Но клей был особый – очень уж мощный. И наклейки эти появлялись изо дня в день на автомобилях, на стенках лифтов, на дверях квартир и так далее. Отодрать их дочиста было практически невозможно. Облагодетельствованный кандидат, конечно, распинался, что это все не он… да куда там. До сих пор матерят.
   Вот такой вот был черный пиар.

                ***
      
   А стратегия Толоконского тогда строилась на некоем благородном, ледяной чистоты высокомерии, а основной девиз был – «Прорвемся!» Типа, пускай подлецы пускают в ход самые изощренные свои штуки… а мы все равно прорвемся. И прорвались. Им и делать-то особо ничего не надо было, все сделала мухинская «команда». Омерзительная, бездарная и неинтересная газетка «Городовой», куча иных, не менее пахучих, листочков, которыми были забиты все подъезды и все помойки… Впрочем, не все «команда» виновата – сам Виталий Петрович тогда тоже дурил будь здоров. Вот, к примеру, Толоконский на исходе лета устраивает для сельских работников культуры (то есть для людей на селе авторитетных, могущих оказать влияние на умы) так называемый «семинар». На самом деле никакой это был не семинар, а реально несколько дней рая для замученных безденежьем и сельской тоской, плохо одетых людей. Были и экскурсии, и поход на премьеру «Звездных войн» в «Маяковском», и отменная ресторанная еда, и шикарный банкетище в «Отдыхе», когда Толоконский, слегка выпив, специально для них пел про «команду молодости нашей», а потом фотографировался со всеми желающими и дарил кучу новеньких баянов. Сельская интеллигенция отрывалась там так, как городские отрываться уже давно разучились: они плясали, пели, целовались… кто на деревенской свадьбе был, тот поймет. Я сидел тверезый и дико им завидовал, поскольку сам так веселиться давно уж не умею. Короче, эти люди уезжали в полном восторге, навсегда влюбленные в Виктор Саныча. А что сделал Муха? Он тупо собрал оставшихся сельских работников культуры…  и тоже привез их на семинар! И, представьте, все эти дни они действительно проторчали на семинарских занятиях с ручкой и блокнотом! И никаких тебе банкетов и баянов, культурка-мультурка! Сравнив ощущения, «мухинские семинаристы» Муху, конечно, материли настолько изощренно, насколько это умеют делать самые просвещенные из сельских жителей.
   Муха тогда, сразу после провала, сильно и мрачно напился в бильярдной вместе со своим штабом. Говорили, что он и в нормальные-то дни в пьяном виде был груб до невыносимости. А тут такие дела… нервы… за мои же шанежки – и я же, так сказать… Он сломал кий об спину руководителя своего предвыборного штаба. Интересно, этот руководитель согнутый, что ли, стоял? Или Муха сзади бил? Да и кии делают из дерева весьма прочного. Кстати, может быть, это руководителя и спасло, ибо победивший Толоконский не вышвырнул его на свалку, как некоторых иных (позабавился, должно быть, при известии о сломанном кие?), а дал теплое местечко, пускай и не столь теплое, как прежде, да и контроль пожестче… А между прочим, работала мухинская команда как проклятая, дни и ночи, в доме на пересечении Ядринцевской и Красного проспекта, я там бывал. Все жутко серьезные, занятые до «не могу», только знай носятся с бумажками взад-вперед, тридцать пять тысяч одних курьеров. Пахали без сна и отдыха, и получали хорошо… как выяснилось, объективно-то пахали на Толоконского за Мухины деньги. Да… понанимал себе Виталий Петрович таких друзей, что и никаких врагов не надо.
   Впрочем, те, кто занимается всякими предвыборными делами-делишками, люди циничные и прагматичные, вовсе не склонные влюбляться в «своего» протеже или хранить ему хоть какое-то подобие верности. Главное чтобы деньги получить, желательно сто процентов предоплатой, а то ведь даже и среди новосибирских политиков встречаются изредка мошенники. Нередко бывает и так, что одни и те же одновременно пашут и на одну, и на другую сторону. Причем не только славят обоих кандидатов,  что было бы еще туда-сюда, по-христиански; нет, они еще и грязцой обоих «объективно» поливают. Некоторые простодушные газеты, типа очередного детища упомянутого выше Леонида Гавриловича, помещают оплаченные политические статьи конкурентов прямо рядышком, слева на развороте один, а справа другой, как два братана, и деньги с обоих взяты. И слева можно прочесть много интересного про того, который справа, а справа, наоборот, вся пикантная информация о левом. А че, все равно же никто не читает.
   Кашафутдинов начал заниматься политическим пиаром раньше многих других и делал все грамотно, его-то пьяным аутсайдером никак нельзя было назвать. Деньги у него были. И он без огласки припрягал к сотрудничеству многих из тех, кто тогда работал в бориной «МС», – там хватало работы и пишущим, и дизайнерам, и верстальщикам… многим он работу давал. А парень он был совершенно не жадный, к нему просто в очередь становились денег занять, и никому отказа не было. Соответственно, и заработать он давал достаточно щедро. И все выходило в срок, и сделано все было элегантно, и все были довольны. Это уже потом он стал такой монументальный, ноблесс, видать, оближ… огонь с водой прошел успешно, а на медных трубах ногу подвихнул. А был, говорят, парнем очень хорошим и простым. И дельным журналистом.

                ***

   На ту пору еще не возникло одного очень странного явления, которое впоследствии в Новосибирске проявилось не дай бог. В то время был один Союз журналистов, и руководил им долго и совершенно бесспорно один человек – Федор Якушев. Мужик он был нормальный, и его все уважали, даже «демократы» – при том, что он себя позиционировал всегда как сторонник идей коммунизма и Советской власти. А в то время все эти идеологические разногласия легко ссорили граждан навеки, так что это уважение к Якушеву дорогого стоило. Потом он умер. И почему-то – странная вещь – появилось очень, очень много людей, которые возжелали так или иначе «руководить» новосибирской журналистикой, при этом либо вовсе не имея о журналистике понятия, либо прикоснувшись к ней чуть-чуть, краешком, посидев, скажем, в годы румяной юности в отделе писем какой-нибудь замшелой газетки.
   При Советской власти был Союз журналистов. Состоять в нем имело смысл – там распределяли какие-то льготы, всяческие путевки, то да се. А что, дело хорошее, до революции так и вообще существовал «фонд помощи пьющим литераторам», это сейчас хотя все и знают, что алкоголизм это болезнь, но больничных все равно не дают. А пьющим литераторам заботливо помогают с утряка разве что другие пьющие литераторы. Да и то: у художников, к примеру, такая помощь получше поставлена. Не говоря уже о сантехниках.
   Корочки советского Союза журналистов, опять же, открывали разные двери. Когда все закончилось, смысла состоять в Союзе практически не стало – ну разве что чисто ради понтов и корочек (которые уже все равно всем глубоко фиолетово, мне даже редакционные-то корочки за все время работы – достаточно интенсивной – и то пригодились один или два раза). Впрочем, русские -- люди изобретательные, и применение корочкам порой находят самое неожиданное. Спрашиваю одну знакомую, мол, зачем?  А она и отвечает, что по таким корочкам – написано же и по-иностранному, «PRESS», да еще и «journalist union», -- за границей бесплатно в музеи пускают, экономия налицо, а получить такую ксиву недолго, так что в каждую поездку евро по двести и экономится. Неудобно только, что они собакою покусаны, перед европейцами этими стыдно. Зато у нас эта фигня не канает, пресс он в том случае пресс, ежели это пресс бабла.
   Было дело, одна девочка, журналистка не слишком талантливая, но с претензией, красивая и человек интересный, все время с солдатской фляжкой водки ходила, отработала пару месяцев в одной газетенке и решила вступить в Союз, на всякий случай. Принесла с собой странички из газетки (другой, которую мы сами выпускали) – вот, мол, мои материалы. Председатель новосибирского отделения Союза, тот самый Федор Якушев, был не в настроении, с похмелья, что ли, и начал на девочку наезжать: ну что это вы принесли… стыдно с такими материалами являться… Но тут увидел, что по соседству с девочкиными материалами и моя подпись стоит. «А что, Егор с вами работает?» – «Ну да…» – «Так что ж вы сразу-то не сказали, такие отличные материалы – и молчите!» И приняли девочку. А сам я никогда не испытывал желанья вступать куда бы то ни было… орлы стаями вроде бы не летают. Хотя не уверен. Но к стаям не примыкал никогда, кот, который гуляет сам по себе. А может, и зря.
   Приехал как-то раз в Новосибирск Александр Любимов – тот самый, который вел программу «Взгляд». При живом общении выяснилось, что у него невероятно широкая нижняя часть туловища. А по телевизору и не видно. Цель у него была предельно прагматическая – навербовать себе в журналистскую организацию «Медиасоюз» новых членов, желательно как можно больше. Я так понимаю, что для Любимова этот многочисленный «Медиасоюз» стал бы неким политическим козырем, свидетельством влиятельности: вон сколько журналистов под моим началом, по первому зову верное это воинство поднимется, ежели че! Беззаветно, так сказать, преданы-с, с восторгом на смерть за меня пойдут! И вот он сидит, втирает о демократических ценностях, о том и о сем, и о том, что все прогрессивные журналисты должны почему-то как один стать членами этого «Медиасоюза». Я единственно что невинно поинтересовался, типа, а что мы-то с этого будем иметь? Какой нам-то смысл вступать в вашу организацию, про которую мы сегодня впервые слышим? Любимов очень благородно оскорбился и презрительно отвечал, что если кто-то хочет чего-то иметь, то ему в другую сторону! Я и пошел в другую сторону, потому что на фига мне быть безмозглой фишкой в чужих игрушках – и к тому же без всякой пользы для себя. А «Медиасоюз» как-то бесшумно сгинул, очень давно ничего про него не слышно. Наверно, не один я такой меркантильный мерзавец оказался.
   И вот в Н-ске тоже давно идет война за журналистские души. Уже имеются два Союза журналистов, причем оба совсем дохлые (вся разница, что в одном преимущественно старцы, а в другом больше молодых), но вражда между учредителями самая что ни на есть живая. Я так понимаю, что и одному, и другому «руководителю» просто греет сердце тот факт, что у них есть собственная гвардия, молодцы и девицы, старики и старушки хоть куда, хотя бы чисто на бумажке. Наверно, надеются, что придет миг – и козырнут они численностью своих «членов Союза». Хотя это вряд ли. А путевок по-прежнему никто не дает, так что особого смысла вступать туда нету. Разве что так, ради хороших отношений… Музеи, опять же, дело для спасения души не последнее.
   Кто только не рвался руководить журналистами. Шоумены, секретарши, спекулянты, дураки, работники торговли… Писать из них, поверьте, ни один не умел, за одного так даже я лично сочинял в каждый номер коротенькие «приветствия читателям», ужасное фуфло, любой хорошист-первоклассник за пять минут три таких нафигачит, а вот тот руководитель не умел. Причем азарт влезть в руководящее кресло (хотя на самом деле никакое не руководящее, всем журналистам сиренево, что есть, оказывается, какое-то надмирное руководство, синедрион наимудрейших, большинство о таковом и не подозревает и класть хотело с большим прибором на всех вождей) бывал настолько велик, что некоторым даже заменял мозги и инстинкт самосохранения… Несколько лет назад один авторитетный пацан прикупил по случаю имущество новосибирского Союза, включая ресторан (эх, какая точка была!!! какие девки! какие драки!), а стрелки как бы автоматически сводились на председателя. Возник скандал, логика диктовала, что председателя со дня на день шлепнут, чтоб следов не оставалось, и пост как-то мгновенно опустел, дураков нет. Однако одного нашли, почтенного благообразного старца, и он с огромным удовольствием пост занял, поскольку мозги если когда и существовали, то атрофировались никак не позже гражданской войны. Типа, оценили наконец заслуги перед Отечеством. Чудом старец остался жив – скандал слишком разросся, шмалять поостереглись, -- и потом, как только опасность миновала, был с почетом заменен на более вменяемого человека. Пристроили его в одну газету – и там он доводил соседей по кабинету до белого каления своей бодростью и тупостью.
   И все-таки для меня секрет, что тянет всех этих малокомпетентных людей считаться «вождями новосибирской журналистики». Комплекс неполноценности? Желание слыть человеком «продвинутым», типа тоже практически журналистом? Ощущение себя действительным генералиссимусом от журналистики, коему писаки до последней капли крови преданы? Типа, за любимого вождя на нож – так на нож, на хрен – так на хрен?.. Нет ответа. И, главное, никакого смысла нет в таком «руководстве», кроме разве что понтов, перед девкой просиять, мол, я не хрен с горы, а Сам Его Высокоблагородие Председатель Новосибирского Союза Журналистов! Однако и девкам это, по большому счету, по барабану, они больше ценят достоинства совсем иного рода.

                ***

   Периодически возникают и идеи относительно создания какой-нибудь «комиссии по этике», которая присматривала бы за тем, чтобы в печати появлялись только материалы благородные, честные, не грязная заказуха. Замечательное начинание! За-ме-ча-тель-но-е! Но на практике, как обычно, получается балаганчик. Во-первых, членами такой инквизиции норовят стать граждане хотя и благороднейшие, с неподкупными взорами, очень шустрые, -- но кому надо, те все-таки знают про этих граждан весьма много всякого такого. Типа, кто где что украл, кто где кого нагрел, и вообще кто на кого работает. Да даже если б и нашелся этакий Савонарола, товарищ априори чистый, -- ну так такие люди тоже нехороши. Они фанатики, а фанатиков очень запросто охмуряют граждане благороднейшие, с неподкупными взорами… см.,  короче, выше. А приличные люди в эти дрязги предпочитают не лезть и называют себя «похуистами» – сами за себя они и так знают, а гадов исправлять только время терять и неизбежно оказываться измазанными. Во-вторых, это ж вам не советское время, реальных-то рычагов воздействия у комиссии по-любому нет: ну что они могут сделать с продажными журналюгами или даже с целыми изданиями и холдингами? В лучшем случае – набрать в рот побольше дерьма -- да и плюнуть с возмущением прямо в лицо подлецам! В-третьих, хай даже и были б такие рычаги. Но тогда пришлось бы решать вопросы радикально, штрафовать или закрывать все без исключения новосибирские издания, поскольку каждая газетка хоть пару раз да оскоромилась… Даже н-ский вкладыш в одно весьма уважаемое московское издание… читаю как-то раз статейку, где с придыханием сообщается об одном из самых влиятельных бандитов (который на ту пору как раз ожидал суда): якобы подруга его супруги (!) рассказывает корреспондентше о том, какой этот бандит хороший семьянин, какой добрый, совестливый и так далее. Подписано, разумеется, псевдонимом. Но прощелкивается этот псевдоним, конечно, на раз. Была в том издании одна дама – всегда невероятно серьезная, ни разу улыбки на ее лице не видел, и ее за эту серьезность некоторые считают действительно весьма серьезным журналистом. И даже я как-то заочно уважал – наверно, думал, есть что человеку сказать… Но после той статьи уваженье фьють – и исчезло куда-то…
   Однако вернемся к созданию комиссии по этике. В-четвертых-то, все же понимают, что, появись действительно такая комиссия, да еще с полномочиями, -- и та-акое сведение счетов начнется!.. Выволокут всех из сумрака – и такой будет вечный бой Добра со Злом…
   Так что туговато у нас с существованием независимых и авторитетных журналистских организаций. В нашей стране вообще исторически складывается так, что даже те же профсоюзы и то не приживаются. Про советские «профсоюзы» я вообще молчу – анекдотам не место в серьезной аналитической книжке. А относительно всяческих общественных организаций – нет, не выходит, у нас каждый сам за себя, хотя и считается, что мы народ общинный, мнение коллектива, типа, очень много значит для русской души. Значит-то значит… только все на это коллективное подсознательное мнение давно поклали.

                ***

   Правда, есть как минимум одна журналистская псевдоорганизация, руководить которой имеет смысл. Эта малочисленная конторка «чисто для своих» возглавляется людьми вполне бесталанными, не одно издание запоровшими, но зато живет на импортные гранты. (Или жила? Сейчас гранты уже не так самозабвенно отпускаются, даже стало походить на то, что за кордоном дураков стало несколько меньше). Когда приходит время подавать заявку на очередной грант, организация оживляется, проводит пару-тройку каких-то мероприятий (чаще всего так называемых «круглых столов», на другое фантазии недостает катастрофически), а потом отчитывается перед грантодателями. Получает новый грант -- и опять уходит в спячку. Так длится десятилетиями. Грантодатели уверены, что имеют дело с аристократами новосибирской прессы и способствуют делу развития «демократической журналистики». Сами «аристократы» ни хрена не делают и проедают сочные гранты. И все очень довольны. А че, если лошара сам тянет деньги и умоляет принять их – ну так попутный ветер ему в попу, значит, деньги эти у него лишние, надо брать. Ему, наверно, тоже надо перед кем-то отчитаться, что деньги употреблены по назначению, у него работа такая.

                ***

   Одна из дам-«руководительниц», кураторша нескольких изданий, помню, меня как-то раз просто изумила. Я подозревал, что она сильно глупая, но не думал, что настолько. Сделали какой-то совершенно никакой, дежурный материал к 23 февраля, белиберду какую-то, там оригинальные материалы не катили, поскольку главный принцип был «как бы чего не вышло». Иллюстрация тоже была без изысков, кондовый коллажик. В одном углу корабль, в другом самолет, в третьем танк, в четвертом пушка. А разделены эти виды вооружений этакой ломаной линией. Дама-руководитель выдернула нас и давай допрашивать, что мы имели в виду, помещая вот такую, с позволения сказать, фотографию? Текст-то превосходный, но вот что за рисунок такой подозрительный? Это что -- дискредитация Вооруженных Сил? Почему фотография как бы разорвана, а? У нас что, все виды войск действуют в разрыве друг с другом? И почему все-таки разорвана фотография? Понятно, фотограф сфотографировал где-то самолет с пушкой, танком, кораблем и танком, но вот зачем потом надо было цельную фотографию раздирать? Почему, понимаешь, она разорвана-то? Так этой даме ничего объяснить и не сумели, так она и осталась в уверенности, что имеет дело с опасными идеологическими диверсантами, того и жди неприятностей, а мы против властей не бунтуем! И вот такая дама -- тоже при этом руководит несколькими изданиями (ее назначили, знать бы, кто это сделал), хотя вряд ли читала что-либо за последние тридцать лет… Может, разве что Мураками какого-нибудь… или Коэльо… их все дамочки читали. Правда, большой вопрос, что же они все-таки там понимали. Я специально интересовался, спрашивал, надеялся вызнать, что же все-таки выкристаллизовывалось в дамских мозгах? Но это тайна forever, из тех, что не разгадываются – не примитивное убийство Кеннеди какое-нибудь… Ничего мне не отвечали дамочки, только улыбались таинственно.
                Читаю Мураками
                Вместе с дураками.
   Это я сам сейчас сочинил.

                ***

   «Молодая Сибирь» довольно быстро превратилась в «Новую Сибирь». Этим как бы подвели черту, обрезали пуповину, соединявшую газету с бориной «Молодежкой», заявили миру, что «Новая Сибирь» есть издание вполне автономное. Придумали хороший герб – двуглавого медведя с девизом «Duo capite optime», то есть «Две головы лучше». Для каждого сотрудника заказали маленький значочек с этим двуглавым медведем – из золота и платины. Говорят, что человек, который собственно все это дело заказывал, хорошо стриганул себе монет, предоставив в контору отчет о завышенной цене значков, а разницу поделив с мастерами ювелирки (он потом тоже, вроде, норовил влезть в комиссию по журналистской этике). Однако врут, скорее всего.
   Газета стала разбухать на глазах. Какие-то появились неподъемные, на всю полосу, материалы уже и «про науку» (кто бы что бы в ней понимал; и делала те материалы девушка, которая до того использовалась в качестве испытателя мерзкой обуви от одного из наших обувных предприятий (носила, не стеснялась, эти позорные дармовые сапоги, да еще и периодически осведомляла читателей об их состоянии); потом она возглавила отделение одного Очень Неоднозначного иностранного фонда и в совершенстве овладела искусством разговаривать на канцелярском языке, а на нормальном разучилась напрочь). Полоса культуры, которая по определению может и должна быть одной из самых интересных, стала самой нечитабельной (после, конечно, «науки») в газете. Лишь одно помню оттуда, стих необычный:
                Шкряб, шкряб. Кочеряб.
                Черти идут.
   Словом, много чего стало происходить.
   В буфете мало-помалу отмерли первоначальные установки: по умолчанию уже не вспоминали о том, что водка должна быть не хуже «Смирновки», а что послабже – не менее чем «Чинзано». Была уже и сомнительная водка «Горбачев», и не менее сомнительный «Монарх». А однажды так и вообще где-то взяли водку, запаянную в полиэтиленовые пакетики, каждый не то по сто, не то по пятьдесят грамм. Тогда много удивительного происходило, мне даже доводилось пить водку из особых стаканчиков с крышечкой, на манер кофе из фаст-фуда, – тоже по сто грамм, -- но вот пакетики видел первый и последний раз… Восторженно-революционные отношения между инсургентами закончились, и никто уже не говорил никому, сияя взором, «Скоро восстанет пролетариат Германии, товарищ!» Уже кое-кого тихонько выперли за воровство на ниве рекламы… Уже не всегда блюлся точный график выдачи зарплат и гонораров… То есть никогда уже не блюлся – если вдруг появились деньги, то не зевай, кто не успел, тот опоздал. Да чего рассказывать, через это прошли все новые газеты в то время, неважно, плохие они были или хорошие. Просто плохие позагибались, а хорошие кое-как, но выстояли.
   
                ***

   Между тем на газетном поле Новосибирска году этак в 1994  возникло явление новое для той поры, но повсеместное сейчас. Возникли так называемые «местные вкладыши» в московских газетах. Нет, корпункты-то или собкоры и раньше были – тот же «Труд», те же «Известия», тот же «Коммерсантъ» (его корпункт являл собой обычную съемную квартиру, где был царь и бог нормальный парень Витя Титов, вокруг которого постоянно вились какие-то робкие не то пассии, не то сотрудницы, не то все в одном флаконе). А тут появились полноценные новосибирские страницы в «Московском комсомольце». И редактором этого вкладыша какими-то хитрыми путями стал «ново-сибирец» Марк Готлиб. Платили там, кстати, неплохо, и я лично с «МК» сотрудничал с удовольствием.
   Что представляет собой местный вкладыш сейчас? С точки зрения читателя – не более чем лишнюю бумагу. Лично я, например, беря в руки номер «Комсомолки» или «АиФ»а, первым делом достаю и выкидываю вкладыш, чтобы не мешал разворачивать страницы. Думаю, что так же делает подавляющее большинство. Интереса читать нет ровно никакого, по двум причинам. Во-первых, практически все материалы во вкладышах заказные и проплаченные, а следовательно, неинтересные. Во-вторых, оригинальный журналист работать во вкладыше вряд ли будет, а если будет, то спустя рукава, «на отвяжись», чисто за денежку. То есть пишут там все больше журналисты средние или никудышные, а значит, неинтересные. А я как читатель покупаю газету именно ради интересных материалов, но уж ни в коем разе не для того чтобы наслаждаться заказухой. Следовательно, никакого резона читать вкладыши для меня нет. И лично меня они раздражают, поскольку есть смутное ощущение, что, покупая газету, я косвенно оплачиваю еще и вот эту макулатуру, к которой прикасаюсь единственно чтобы выбросить. Это как в советские времена, когда существовало понятие «нагрузки»: покупаешь что-то действительно хорошее, но в довесок ты должен купить еще и какое-то барахло, которое иначе никто не возьмет. Покупаешь, к примеру, «Три мушкетера» – так будь любезен прикупить еще и «Вопросы ленинизма», третий том. Покупаешь колбасу – а вот тебе, сука, еще и две банки «Завтрака туриста»! Оп-па!
   Сами по себе эти довески-вкладыши не просуществовали бы и дня, но, будучи как бы изданиями-паразитами, едут на родительских спинах и горя не знают (в нормальном бизнесе это называется франчайзинг – плати бабки и взамен пользуйся брэндом, скажем, «Пепси-колы» или «Филипса», извлекая из этого массу пользы для себя: все будут думать, что ты не Степа Петькин как таковой, а представитель «Пепси», и примутся покупать твой хреноватый товарец). При этом, будьте спокойны, когда их представители обхаживают очередного потенциального лоха-рекламодателя, то они вовсе не напирают на то, что их никто не читает – представляются полноценной московской газетой, и лопушку, который дает деньги, по-любому приятнее думать, что он рекламируется не в ерунде, а В САМОЙ НАСТОЯЩЕЙ ЦЕНТРАЛЬНОЙ ГАЗЕТЕ! Он по-честному может сказать друганам, попыхивая сигаркой: «Да… дал тут намедни рекламу в «Комсомолку», сильно просили… ладно, пускай уж и про меня почитают, что ли…» А что, и правда, ни слова лжи.
   Все-таки издание изданию рознь, и где-то все-таки публикуются обычные, непроплаченные материалы, типа «про жизнь». Их процент в разных изданиях тоже разен. Однако стоит всегда иметь в виду, что во вкладышах правит бал не редакция и не редактор, а только и исключительно рекламный отдел. И его естественное стремление – забить рекламой ВЕСЬ вкладыш, это их хлеб (рекламщику идет процент от суммы за рекламный материал), непроплаченные материалы они воспринимают как личное оскорбление, как карманную кражу, как досадное, но неизбежное зло. К счастью, огромное большинство газетных рекламщиков работают очень плохо, есть у них несколько постоянных клиентов -- дойных коров, -- они их и доят, и чего париться новых искать, пускай новички потеют. И потому во вкладыше все же остается свободное место, которое чем-то следует забить. Вот и забивают некоммерческой белибердой, совсем, к несчастью, бесплатной. Относительно же качества этих «жизненных» материалов… не так давно читал статью о том, как в области пропала маленькая девочка (ее убил маньяк). Сперва всякие литературные пассажи, как мать в платочке «долго стояла у калитки, приложив руку к щеке, и сердце ее тревожно забилось…» Ну, то есть не дословно так, но примерно – вот такая «художественность», как будто корреспондентша сама там была в тот зловещий миг. Бабка пропавшей девочки в это же время якобы помешивала ложкой в кастрюле варево. Я так понимаю, что варево – это какая-то неаппетитная бурда, чуть не помои. Приложила корреспонденточка ни в чем не повинную бабку. Потом, когда девочка уже потерялась, эти литературно описанные мать с бабкой до ночи рыскали по селу… Чем-то они корреспондентке не угодили, что ли? А то можно было б написать – «шныряли», «шастали», «вынюхивали» наконец. Короче, это кошмар. Помнится, у Довлатова была заметочка о том, что в газетке он прочел, как 12-летняя девочка, едучи на велосипеде, свалилась под автобус. «Чувствуется некоторое удовлетворение», -- заметил Довлатов.
   Зато в той же газете были просто-таки пушкинские строки. Директора зоопарка Ростислава Шило спросили, где он отмечает Новый год и на кого оставляет зоопарк, отпускает ли сотрудников по домам? Его ответ корреспондентка привела дословно, не задумываясь. А там было что-то вроде того, что «у меня в зоопарке две тысячи животных. Поэтому я отпускаю их встречать Новый год (Шило имел в виду сотрудников, а не животных – прим. автора), а сам остаюсь в зоопарке». А у меня лично очень образное мышление, все представляю визуально. И как представлю эти две тысячи животных, чинно идущих по улице Жуковского праздновать Новый год… и сидящего вместо них в зоопарке Шило… у меня колики от смеха начинаются, спасибо, коллега! Смешливый я.
   Да чего говорить – вот щас прямо вписываю, позже, чем писал основной текст. По ТВ показывают сюжет про Патрисию Каас и сообщают: сейчас певица живет с шеф-поваром дорогого ресторана. Показывают этого шефа – этакий романтический мачо, рожа мужественная, стройный, волосы длинные. Потом показывают группу «Уматурман» (они совместно с Каас записали клип), и тот, который красивый, говорит: «Че, с поваром живет? Не знал… Это он че, такой вот, как «Веселый молочник», в колпаке, с усами  такими?» И показал, с какими усами. Ну и все, пипец, пишу, а у меня ноутбук с живота сваливается от смеха. И так уже минут десять.
   В другом вкладыше -- уважаемого предпринимателя, кажется, армянина по национальности и по имени Сероб, безмятежно окрестили Сиропом. Как еще не Сиропчиком. Кстати, как раз в книжке про Незнайку, где есть персонаж Сиропчик, и описана одна ситуация, для журналистики показательная. Сидят они в Солнечном городе, и публику развлекает артист Блинчик: предстает то в одном, то в другом облике, словом, мастер перевоплощения, типа нашего Пескова. Потом выходит дородная певица, начинает петь что-то такое серьезное, а Незнайка хохочет как сумасшедший и вопит, мол, ой, не могу, этот Блинчик! Однако оказался уже не Блинчик, натуральная певица оказалась.
   Все же попросил бы не путать эти вкладыши с «новосибирскими страницами» в центральных изданиях. Казалось бы, то же самое – да не то. Это уже другая песня, там все по-взрослому. Новосибирские материалы в «Ведомостях» (не в «Ведомостях облсовета», конечно, а в «Ведомостях» от «Finanсial times»), «Коммерсанте», «Известиях», «Комсомолке», «Российской газете» наконец, бывают вполне нормального, а то и высокого качества. Хотя и встречается порой что-то вроде «потушив огонь, пожарные машины разъехались по частям» (имелось в виду по своим пожарным частям).
 
                ***

   Однако ладно, хватит мизантропии, не все в этом мире устроено так, как нам хотелось бы, и реклама в СМИ является хотя и злом, но злом покуда совершенно неизбежным, гений и злодейство вещи неразлучные. А поговорим-ка лучше немножко о смешном.
   Одна известная мне журналистка не так давно делала материал о молодом перспективном боксере, который в самом расцвете сил вдруг скоропостижно скончался. И возникли подозрения, не отравили ли его. Потом оказалось, что не отравили, а была передозировка, но не в этом суть. Знакомая разговаривала со многими людьми, в том числе и с друзьями покойного. И они сказали, как бы подчеркивая трагизм происшедшего, что за несколько часов до гибели он смотрел «Бумера»… Понятно, что «Бумер», фильм грустный и трагический, невзирая на обилие приколов, да еще и просмотренный перед смертью, это некий символ… «Поубивают вас всех ни за что… и машина у вас страшная – катафалка какая-то». «Никого не жалко, никого – ни тебя, ни меня, ни его». Знакомая, однако, «Бумера» не видела и смысла предзнаменования не поняла. А из рассказа запомнила, что – да, смотрел перед смертью фильм с нерусским названием, короткое слово, начинается на «Б». В итоге в газете было написано, что незадолго до смерти парень смотрел «БЭТМЕНА». Это, вероятно, и подчеркивало весь трагизм. «Куда теперь прятаться, -- грустила знакомая, -- ведь скажут же, что я его клоуном каким-то представила… Типа, наслаждался человеками-пингвинами да женщинами-кошками…» Ну да. Ибо если человек старше десяти лет смотрит «Бэтмена», то его следует признать либо клиническим идиотом, либо американцем, что тоже не есть гут.
   Та же знакомая как-то подрядилась писать рекламную статью про всяческое оборудование для мытья полов, окон и так далее. Съездила посмотреть на всю эту аппаратуру. Вернулась вся в восторгах и давай рассказывать про чудеса техники. Значительное место в ее рассказах занимал некий загадочный «моющий кокон». Глаза горят, рассказывает с восторгом… моющий кокон да моющий кокон! Мы с приятельницей все слушали, слушали, а потом наконец и спрашиваем, мол, а почему называют-то так необычно, моющий кокон? И оказалось, что вовсе не моющий кокон, а – «мойщик окон»! Вот они, особенности слухового восприятия. А приятельнице той я как-то говорю, мол, помнишь, вкусный был раньше плавленый сырок, сладкий, «Омичка» назывался. Та насупилась и как-то очень подозрительно спрашивает – что это за сырок «Овечка» такой?
   Эти недослышки… Как-то, еще подростком, я зимой подобрал на улице котенка и упрятал его за пазуху, под пальто. И один приятель давай допытываться, че это я там такое держу, давай тыкать рукой. Я с досадой говорю:
 -- Да не дави ты!
-- Кто? Кто ядовитый?
-- Иди на хер, глухой!
 – Кто голубой? Сам голубой!...

                ***

   А «Новая Сибирь» – это был очередной этап гигантомании – одно время выходила не только как еженедельник, но и попробовала себя в качестве ежедневника.
   А это две ну о-очень большие разницы, ежедневник и еженедельник. Сам алгоритм добывания информации и выпуска газеты – и тот совсем другой. «Еженедельцам» трудно перестроиться под ежедневку. Когда возникли первые мысли такого рода, я опять был сильно против – говорил, в частности, что в городе столько событий нет, чтобы в нем появилась еще и третья, после «Вечерки» и «СовСибири», ежедневка, че, деньги некуда девать? Опять никого не убедил. Стали выпускать. Как там говорил классик? головокружение от успехов? Несколько человек просиживали над номерами дни и ночи, постоянно то полу-, то совсем пьяные. Объемы заполнялись какими-то маловнятными комиксами, еще чем попало. Шрифты были здоровенные, ибо это тоже помогало забить объем. И вот таким-то огромадным шрифтом на первой полосе и был как-то раз спьяну набран заголовок передовой статьи: «ВРЕМЯ КУСАТЬ ЛОГТИ». А что, неологизм такой, гибрид ногтей и локтей. Слава богу, ежедневник этот просуществовал недолго, не потянули, все-таки осознали, что никакой пользы, кроме вреда, от него нету… Зря ли я столько сил разбазарил? – Да, конечно, зря.   
   
                ***

   Практически сразу после разбега с Борей Коноваловым высветилась одна сугубо специфическая проблема. Которая называлась «телепрограмма». К тому моменту телеканалов уже хватало, и зрителю очень требовался телегид. Если газета публиковала программу, причем желательно всех каналов, то это дополнительно – и довольно сильно -- гарантировало ей спрос. И шла какая-то бесконечная эпопея: то договаривались с руководством каналов, по дружбе или бартеру. То вдруг это руководство спохватывалось и объявляло, что программа денег стоит, и денег значительных. Объявляли от фонаря какую-то астрономическую сумму. Начинали торговаться, и если не сговаривались, то какое-то время выходили, например, с программой не всех каналов. Цвели махровым цветом всяческие уловки, типа воровства программ через своих людей на данном канале либо через передирание у тех газет, которые выходили днем-двумя раньше. Все это было постоянной головной болью, вплоть до судебных разбирательств относительно того, является ли телепрограмма авторским продуктом телеканала – или же это народное достояние, долженствующее быть бесплатным.
   Зато именно тогда возникло, к радости телезрителей, такое явление, как публикация краткого содержания фильмов, анонсов. А то раньше видишь, например, что в двадцать два тридцать будет фильм «Расплата», и не знаешь – то ли это про работу кассира, то ли про преступников, поскольку всяких «Расплат» даже больше, чем «Последних охот», «Побегов», «Погонь» и «Западней».
   Когда пошли все эти варианты с программами, с таким умилением вспоминалась программа советская! Это была такая узенькая полоска газетной бумаги, шириной сантиметров в 20, а длиной, может, в 60, которую посередине складывали вдвое. Так вот: на одной половине размещалась вся телепрограмма на неделю, оба канала, а на другой помещалась еще и недельная программа радио. Ну так а что? Даже «полноценный» первый канал, и тот вещал часов до одиннадцати, в лучшем случае до двенадцати. А неполноценный второй, если мне память не изменяет, так и начинал вещание чуть ли не в шесть вечера… Так что, как малограмотно сообщала одна реклама начала 90-х, «при всем богатстве выбора другой альтернативы нет»…
   К тому моменту, как «Молодая Сибирь» стала «Новой», там, на мой взгляд, с программой даже перемудрили. Стремясь сделать ее наиболее удобной, на американский, что ли, манер разбили фильмы и передачи на временные полоски, типа, с двенадцати до трех идет то-то, с трех до шести  то-то… Может, где-то такое и практикуется, но новосибирцы не привыкли, и я лично всегда предпочитал пользоваться традиционными программами других изданий. И это стремление очень сильно окрепло после одного прискорбного случая. Увидел, что будет по телевизору фильм Скорсезе «Казино», который я хотел поглядеть (видака еще не было) несмотря на нелюбовь к творчеству Скорсезе, которого считаю скучным (кстати, как раз «Казино» да «Славные парни» -- «Goodfellas», по-нашему скорее «Правильные пацаны», -- у него фильмы очень даже ничего). А другой программы, кроме «ново-сибирской», под рукою не было. Поглядел я туда – в 22-00 «Казино» начинается. Ну, я и включил в двадцать два ноль-ноль. И попал уже ближе к концу, поскольку на самом деле кино начиналось в 20-00, просто «в ксерокопию вкралась опечатка». Ну и все, после этого я той программой не пользовался вообще никогда.   
   
                ***

   Сейчас многие газеты по инерции программы так же публикуют… но это уже не столь важно, поскольку все-таки многочисленные телегиды рассказывают о телепродукте гораздо лучше, чем любая газета, и матерый, опытный телезритель черпает информацию именно оттуда.
   Хотя тут тоже… своя специфика. В начале 2000-х мне довелось работать в одном из старейших новосибирских телегидов. И моя функция была – как раз писать эти самые анонсы, поскольку сочиняю я быстро и некоторые из людей считают мои текстики смешными. И вот в ночь перед выходом газеты мы сидели в редакции – и ждали хороших новостей из Москвы, совсем уж коротенькие анонсики приходили по электронке оттуда, а на месте надо было выдуть из этих сублимированных продуктов полноценные радужные пузыри, чтобы душа читателя пела. Начальство выделяло особые деньги, типа «на питание», ну и сверхурочные засчитывались. Да плюс еще на такси деньги. Вот наконец анонсы приходили. Тут начиналось нечто, на мой взгляд, странное. Ответсек Слава Ведерников буквально впивался в эти анонсы и начинал выбирать те из них, которые, по его разумению, стоило расцветить (мы анонсировали не все фильмы, а выборочно). И критерии Славиного отбора как тогда оставались для меня загадкою, так и посейчас остаются. Может, он исходил из того, есть ли в интернете подходящие картинки для данного фильма. Он выбирал долго, дольше, чем я потом писал, часа по три обычно. Как-то раз он невзначай наподдавался и уснул – и тогда я отобрал фильмы сам, мгновенно, и написал все, так времени ушло раза в три меньше. А соответственно, осталось больше времени посидеть потрепаться с корректоршей Клавой и Дашкой, Элеонориной дочкой, которая работала в редакции компьютерщицей-верстальщицей. Но когда отбирал он, то вполне мог быть дан такой московский, с позволения сказать, анонс: «Это фильм о горячей и нежной любви юноши и девушки, любви, для которой не существует преград». И все. Изобретай, Егор Борисович, изобретай, тем более что ты такого фильма видом не видывал (и, судя по московскому анонсу, вряд ли когда захочешь поглядеть). И мозги были навострены до того, что как-то мгновенно могло выкатиться что-то вроде… да нет, сейчас я к такому «анонсу» соответственных слов даже и не подберу, стимула нет. Или приносит Слава анонсик про цыган и говорит, что там «сам Дуфуня Вишневский» играет. Ну и чуток про содержание. Так уцепился я за этого Дуфуню (имя сильно приколькое), пояснил, что это не поэт Вишневский, и не писатель, а совсем другой… И портрет этого Дуфуни… Так вот и балдели. Но в целом анонсики мои тогда публике нравились, и даже как-то раз в богемном и модном кабачке «Труба» я целовался то ли с двумя, то ли с тремя незнакомыми девушками разом только потому, что их смешили эти анонсики и они были рады знакомству с автором; жалко, телефоны их моментально посеял, а в тот вечер скоротечного огневого контакта не вышло, потому что мы с компанией куда-то укатили продолжать.
   Тогда в Новосибирске было всего два телегида, смертельные враги, между прочим, но похожие между собой как близнецы. Вообще, учредитель условного «второго» был раньше приятелем и компаньоном Самохина, но потом ушел – и создал свой собственный телегид, причем тираж «второго» стал больше, поскольку он вошел в московскую сеть, а следовательно, обладал гораздо большими финансовыми возможностями. Понятное дело, что тот неверный компаньон навеки был зачислен в «предатели». А у Самохина и Элеоноры развился своеобразный и очень сильный комплекс: им стало казаться, что у «предателей» все самое свежее и лучшее, и посему нам надо следовать в их русле. На словах это не озвучивалось, но на деле так и выходило. Я говорил: мы выживем только в том случае, если будем не такими, надо вообще законодательно запретить читать сотрудникам этот «Телесемь», и вам его читать совершенно не след! Просто отрешитесь, забудьте, что он есть! Тем более что он совершенно бездарный, для особо одаренных. Они отвечают: да, да, конечно… а в итоге «ТВ-неделя» получается точным клоном «Телесемь»… Сейчас-то телегидов развелось вообще немерено, но похожи уже не как двойняшки, а, скорее, уже как дети из восьмерни-девятерни. Похожи настолько, что если названия не знаешь – нипочем не угадаешь, «кто из ху», считается, что в телегидовском деле оригинальность смерти подобна. Совсем одинаковые издания. Все о тайнах Анастасии Заворотнюк (а вообще-то, зададимся вопросом: а на самом ли деле зрителю интересна Анастасия Заворотнюк?)… что скрывает Алла Пугачева (а вообще-то, зададимся вопросом…)… почему Джонни Депп не носит носков в полоску (а вообще-то…)… умерла ли Мадонна (а…). Все во имя идиота, все для блага идиота. Многие газетчики и телевизионщики действительно уверены, что зрители полные дураки, что они жаждут Петросяна и «Кармелиту» (кстати, если кто-то видел цыган наподобие «кармелитовских», то напишите мне, охота поглядеть на интеллигентных, утонченных и порядочных людей «цыганской национальности»!). А между тем стоит поглядеть в любую программу, и становится понятно, что центральный канал «для дурачков» (и для маразматиков), по большому счету, остался всего один, а на остальных пусть и не всегда, но все же бывают и фильмы вполне нормальные, и программы скорее «для умненьких»… стало быть, не все еще потеряно. Но вот телегиды до сих пор как на подбор для даунов.
   
                ***

   В «Новой Сибири», между тем, дела становились мало-помалу хуже да хуже. Тех первоначальных шальных денег хватило не так уж намного, а всяческих стабилизационных фондов, накоплений всевозможных тогда никто не создавал, все жили – было такое ощущение – одним днем. Прожили и ладно… а там аки птицы небесные, кои не сеют, не жнут и сыты бывают, будет день – будет пища. Отчасти такое мироощущение было потому, что «каждому, каждому в лучшее верится», предполагали, что праздник все-таки будет вечным, откуда-нибудь бабло да свалится, до сих пор же валилось. Отчасти же – потому, что чувства стабильности, пресловутой «уверенности в завтрашнем дне» не было ни у кого, фейерверки долго не длятся. Но времена безумной стрижки купонов как-то уже сворачивались, бабло уже с неба не так активно падало, некоторые уже начинали экономить. Да и читатели к тому моменту подустали от сенсаций, разоблачений и политических катаклизмов, от стеба и от солидности – проще говоря, спрос на периодику, особенно местную, несколько упал, прямо даже катастрофически. И практически все газеты году этак в 95-96 плотненько сели на хлеб с водою. И «Новая Сибирь», может быть, даже позже иных. Сперва как-то пооскудел ассортимент буфета (но водка еще держалась, пускай уже да-алеко не «Абсолют», но все же и не самопальная). Потом начались перебои с наличными (тогда это было повальным явлением, с наличкой в стране была напряженка, все норовили прокручивать деньги в банках сколь возможно долго, а рабочим и иным наемным труженикам знай впаривали насчет пагубной политики «банды Ельцина»; иные даже принудительно трудовой коллектив на демонстрации выводили). Больнее всего эти перебои, надо заметить, ударили по Анечке Миркес, которая работала в конторе кем-то вроде хранительницы архива, а порой в ней просыпалось трудолюбие, и тогда она могла написать, к примеру, толковую театральную статью.
   Перебои с деньгами, надо сказать, били по ней не в силу каких-то специфических причин, а исключительно в силу великой Анечкиной невезучести. Она была как громоотвод – притягивала к себе все несчастья, что могли произойти в радиусе пятидесяти – ста метров. С ней много чего рокового происходило, но в области конкретно денег было только два варианта. Анечка появлялась: а) когда деньги только что закончились; б) когда бухгалтерия только что ушла по домам. Даже удивительно, что она как-то иногда все же оказывалась при деньгах, хотя и маленьких. 
   Впрочем, как-то раз Анечке все-таки повезло; ну, то есть как сказать повезло… короче, шла она как-то раз вечерком на день рождения к знакомой, несла в сумочке подарочек в виде трехтомника русской поэзии. Разумеется, к ней подскочили – иного с Анечкой и быть не могло, -- придержали за горло, показали ножик, отняли сумочку и быстро удрали. Анечка вся в шоковом состоянии пришла на эти именины, там ее давай утешать и отпаивать водкою, и тут вдруг телефонный звоночек: это милиция, а не у вас ли часом Анечка Миркес? Вас не грабили ль сегодня вечером? Ну так мы их поймали! Оказалось, что гопстопники были натуральные экологически чистые дураки – тут же поперлись продавать содержимое сумочки к ларькам, где их и принял случайный наряд. В сумочке обнаружился паспорт, по нему определили домашний телефон, дома сообщили, к кому Анечка пошла – вот там ее и сыскали. Повезло! Впрочем, не до упора – трехтомника и денег так и не нашли.
               
                ***

   Девяносто шестой был очередным «судьбоносным» годом; знать бы еще, что за урод придумал это словечко – «судьбоносный» -- в горбачевские времена. Поди, тот же, кто изобрел «заводчан», «несунов» и «журналистскую братию». Тем не менее властям понравилось, и практически все стало «судьбоносным»; разве что водки «Судьбоносной» не было, и незаслуженно, потому что водка ой как многим делает судьбу; как говорил Гоша Куценко в «Мама не горюй», водка сгубила многих блестящих людей!. Потом все это судьбоносное, к счастью, прошло – у Путина слух, что ли, хороший оказался, -- а то немножко слишком ухо резало.
   Дела в стране шли по-прежнему резво, а отношения реальных властей и, так сказать, флагманов тогдашнего бизнеса сильно-пресильно напоминали какой-то хитрый криминальный хоровод -- когда все так пестро, что порой и не разберешь, кто крыша, кто крышуемый, кто кому деньги, кто кому льготы, кто, в конце концов, к кому в кабинет двери пинком открывает. И даже погоняла у участников были: Береза, Коржик, Рыжий, Горис Бодунов, Гуся. Едва ль не самая влиятельная фигура тогдашней России, начальник ельцинской охраны генерал Коржаков, в компании с другим генералом, Барсуковым, вел с подачи господина Березовского какую-то «свою войну» с империей господина Гусинского, которая называлась группой «Мост». (Стадию предварительных ласк между гг. Березовским и Гусинским тогдашний премьер Черномырдин обрисовал со свойственной ему прямотой: «Схватились два еврея»). Какие-то наезды, какие-то укладывания сотрудников «Моста» рылом в снег… а у «Моста» в главных консультантах по безопасности был тоже не кто попало, не дядя Вася Курбатов, а бывший генерал КГБ или ГРУ Филипп Бобков… Вовсю создавалась пресловутая «семья». Ловкие, пронырливые люди, вроде недавнего завлаба и мелкого спекулянта Березовского, нынешнего «куриного короля» Лисовского и посредственного журналиста Юмашева, ощущали в себе силу молодецкую такой величины, что у них башни сносило напрочь. Поляну видеть совершенно переставали, им тоже казалось, что уж вот этот-то праздник для них будет вечным… если не придут только проклятые коммунисты и не отнимут взад все честно и нечестно заработанное.
   А коммунисты очень хотели прийти взад. Поскольку недовольство Борис Николаичем в стране назрело большое, то такой приход рисовался вполне осуществимым. Им бы, коммунистам, найти тогда где угодно фигуру малость посимпатичнее-похаризматичнее, чем суровый бородавчатый Геннадий Андреевич Зюганов, какого-нибудь улыбчивого «славного парня», и, может, все и пошло бы са-авсем по иному, хотя и навряд ли. Однако Геннадий Андреич никого себе на замену подыскивать не хотел, не его это дело быть наставником молодых, бился с Ельциным самолично. Надо заметить, что это уже потом, в начале 2000-х, коммунисты по-умному стали себя подавать, грамотно использовали, наконец, протестные настроения молодежи, ввели в моду левые лозунги и майки с портретом Че Гевары. И подняли свой престиж настолько, что над молодыми коммунистами перестали, наконец, издеваться сверстники, некоторые из них даже стали нравиться девушкам, а зажигать с красным знаменем стало прикольно и модно. Хотя, быть может, это и не заслуга коммунистов, а просто пришло время, подросло поколение, которое собственно Советской власти не видело, а протестовать, разумеется, хотело… сколько молодых наци было в Европе в 60-х годах?..
   А тогда «коммунист» это значило дед в обед сто лет, что-то такое брюзжащее, «Сталина на вас нет», с рукотворным, на палочке, плакатиком про демосионистов и жидомасонов.
   И вот при таком-то светлом облике коммунистов – единственной реальной альтернативы Ельцину – его популярность в начале года пала ниже городской канализации, четыре, что ли, процента рейтинг! куда попал Буш-младший, про которого сейчас с большим удовольствием говорят, что, дескать, он самый непопулярный из всех президентов США при рейтинге в двадцать с чем-то процентов. Нет чтобы сказать просто: из всех президентов США он самый большой мудак, и это не подлежит сомнению.
   Полагаю, что, конечно, оставшиеся девяносто шесть процентов никак не хотели «коммунизьма» – но, увы, просто уж очень некрасиво разгулялась победившая демократия. Те из приближенных к власти, кто не гуманитарии, кинулись воровать едва ль поголовно и вполне открыто, зря, что ли, кровь проливали, -- кто воевал, имеет право у тихой речки отдохнуть. И отдохнуть по полной! Воровством свои деяния никто, впрочем, не считал, полагали, что это бонус такой за страданья при социализме, за бескомпромиссную борьбу с коммунией. Почти все прежние гуманитарные Совести Эпохи осознали, что до власти «интеллигенцию» как раньше никто не пускал, так и сейчас не собирается (а были планы! а очень хотелось!). И бросились если и не воровать (на всех по-любому воровальных окошек не хватило бы), то уж обслуживать всех этих полуреспектабельных господ, принимать от них премии «Триумф» (полста косарей баков, поощрение деятелям культуры от просвещенного мецената Березы) и иные сладкие бонусы с барского стола. Оправдывались тем, что по-другому зарабатывать не умеют, всю жизнь Публицистика и Творчество. Правда, многих литераторов да публицистов вниманием обделили, а время журнальной горячки миновало, те деньги кончились, помыкались-помыкались публицисты-литераторы, да и пригорюнились, стали от злости пороки новой системы бичевать.
   А время идет, выборы уже не за горами, и надо думать: либо решать вопросы силовыми методами, либо врубать пропагандистскую машинку настолько на полную, что полнее и невозможно. А то над цыплятами демократии очень уж прицельно парит ястреб сизокрылый в виде Геннадия Андреевича Зюганова (Черномырдин отреагировал: «Какой же он ястреб? Он какой-то туповатый ястреб!»). Демократические ястребы, генералы Коржаков-Барсуков, как потом рассказывали, были сильно за радикальные методы: отмена выборов, в случае чего аресты-шмаресты… а если начнется гражданская война, то мы, конечно, победим красную сволочь! Им резонно и кротко возражают голуби кремлевские: так же победим, как в Чечне?.. Это в ту гражданскую управились за три года, а щас такая бодяга начнется, что и за десять не сладишь! И ваще, что скажут американские друзья? Они же Настоящие Демократы, деньги какие-никакие нам платят, добрые и гуманные, для них выборы это святое! К слову. 11 сентября 2000 года в одном из захваченных самолетов пассажиров согнали в салон и оставили там без присмотра. У них было время подумать и поговорить. Самые смелые предложили штурмовать пилотскую кабину. Иные боялись. И вот они стали… ГОЛОСОВАТЬ! И это было подано американцами как едва ль не святое решение. М-да, особенно если учесть, что на счету была каждая секунда, и уже при подсчете голосов все могло очень просто накрыться медным тазом.
   Ельцин в принципе был мущина не кровожадный. Власть любил самозабвенно, это да, дурил, самодурствовал и циркачил очень широко… но концлагерей не создал, оппонентов и по 91-му, и по 93-му годам щадил. Даже обратно во власть прийти им не мешал (очень занятно было глядеть, как он поздравлял Руцкого с избранием в губернаторы – по протоколу положено рукопожатие, и оно состоялось). При нем можно было абсолютно спокойно сообщать в газетах, что он, к примеру, дурак и пьянь… ну вот не следовало после этого никаких репрессий, хоть ты тресни. Газету «День» закрыли – она едва ль не на следующий день выходит под обещающим названием «Завтра». Программа «Куклы» цвела и пахла, хотя потом Шендерович и плакался на каждом углу, что его щемили повсеместно. Вот такая, понимаешь, загогулина. А к эстрадно-цирковым номерам Б. Н. Ельцина публика относилась порой весьма одобрительно. Закемарил по пьяни в самолете, не вышел поздравствоваться с президентом Ирландии, -- наш мужик, ирландцам и то за честь, что в ихнем аэропорту приземлились! Отдирижировал в Берлине – ну вообще молодчик, человек как человек,  радуется, так уж всему миру видно, что радуется, душевный человек, без камня за пазухой. Выстукивал ложками музыку на лысине у Аскара Акаева – ну дак и то правильно, пускай место свое знает, ему так и положено, не фиг отделяться было! И вообще подозрительный он какой-то, не то профессор, не  то приват-доцент… интеллигенция, одним словом, хоть и киргиз.
   Словом, силовые методы решения проблем не покатили. Не повторил Ельцин потрясающих слов Майкла Корлеоне, от которых мороз по коже: «Сегодня день, когда я решаю проблемы моей семьи…» (а в это время по всей Америке одного за другим только знай шлепают врагов этой семьи). Просто взяли – и подключили все мощности демократической прессы, которые вдруг оказались действительно весьма могучими. Причем даже обиженные, вроде г-на Гусинского, врубали свои рупоры, типа газеты «Сегодня» или канала НТВ.
   А еще занятно было наблюдать исключительную трусливость тех, кто сам себя с непонятного переляку зовет «русской интеллигенцией». Люди эти когда-то вбили себе в голову – и тут же принялись этим гордиться -- одно такое сомнительное правильце… мол, интеллигенция всегда должна быть в оппозиции к власти. И не добавили, что в нашей стране это, конечно, всегда, всег-да именно так и есть… пока сама власть позволяет. А стоит на «интеллигенцию» просто посмотреть тяжелым немигающим взглядом Иосифа Виссарионыча… и начинается сразу беззаветное писание книжек «Бруски» и «Кавалер Золотой Звезды», изготовление фильмов «Кубанские казаки», «Падение Берлина», массовое чтение и одобрение великих книг «Малая земля» и «Возрождение»… и прочих шедевров социалистического реализма. Правда, еще «интеллигенция» в тяжелые времена имела особенность пописывать «в стол»… одной рукой берет подарочки, а второй исподтишка мажет власть чем-то неприятным. Мемуарчики, там… антисоветчинка… пасквили всякие… Правильно было сказано, «писатели… в карман нассатели». 
   Пока реальная опасность возврата партячеек и внесудебных разбирательств не нависла, «интеллигенция» резвилась и хулила Ельцина на все корки. Все правильно, оппозиция к власти, как доктор прописал. Но чуть запахло волчатиной – сразу же, блея, побежали бараны к пьяненькому чабану, у него бердана против волков есть, хотя с виду и не очень надежная.
   «Интеллигенция» махом забыла про обязательность оппозиционности – ну ведь страшно же, сука, до невозможности! -- а самые отщепенцы даже запели что-то, мол, а надо ли быть в оппозиции к власти, если власть «хорошая»? Не приводит ли это – чисто диалектически – интеллигенцию в стан «плохих»? Мэтры-зубры таким пасть-то быстро заткнули (покуситься на святые-то основы!) и подвергли остракизму, но решено было, что в борьбе против коммунизма надо «сплотиться». Лучше пьяный Ельцин, чем тверезый Зюганов, трезвые метче стреляют.
   Хотя находились и такие мудрые интеллигенты, которые твердили вот что. Дескать, мир сейчас не тот, что раньше, тоталитаризм уже невозможен, потому как куда денешь интернет, иные всякие штуки, свободный рынок уже не свернешь, сама логика вещей заставит коммунистов идти примерно в том же русле, что и нынешняя власть. Экономика заставит. Покочевряжатся на первых порах да и успокоятся, так что не стоит их так уж сильно бояться. Но возникал справедливый вопрос, сколько будут длиться эти первые поры? И что заключается под понятием «кочевряжиться» – товарищеские суды, Колыма или все-таки по большей части девять граммов в башню, а? Насколько комфортно будут себя чувствовать национальное большинство и национальные меньшинства, особенно граждане еврейской национальности, которых (благодаря кипучей деятельности гг. Березовского, Гусинского etc) население в очередной раз перестало воспринимать восторженно? И не конфискуют ли в целях национальной безопасности все компьютеры вместе с интернетом, чтоб неповадно было сообщать заграничным друзьям всякую клевету на советский строй? Как радиоприемники в войну -- а несдавшим, как в добрые старые времена, высшая мера социальной защиты. И не повесят ли просто-напросто табличку «Рынок закрыт на переучет товаров и перепись торговцев»?
   Что еще характерно, «интеллигенция» и в те опасные дни продолжала считать себя «элитой» и настоящей совестью народа. Вроде бы никто ей таких полномочий не давал, отношение к «интеллигентам», особенно гуманитариям, в народе как раз сильно неоднозначное, в лучшем случае как к бесполезным придуркам относятся. Но раз уж «интеллигенция» была вблизи газет, журналов и экранов, то грех не присвоить себе хоть такого звания, а? будьте уверены, если бы ТВ и вообще СМИ заведовали слесаря и токари, то «элитой» значились бы именно они. В то же время политиканы и мошенники про себя только гнусно улыбались, поскольку уж они-то твердо знали, кто есть настоящая элита, -- кто девочку ужинает, тот ее и танцует. Причем тогда финансисты еще не осознали, что в вечной тайне «кто сильней – кит или слон» сильней не они, а политиканы, которым тока мигнуть – и финансист со своими деньгами (а чаще так и без оных) уже либо в Воркуте, либо в Лондоне. Не знали, что сила не в деньгах, а в правде. Не знали, что -- при всех нюансах -- армия, КГБ и МВД все-таки подчиняются не столько чемоданам с наличными, сколько приказу. Не знали, в силу малообразованности, знаменитого стиха:
                «Все мое», -- сказало злато.
                «Все мое», -- сказал булат.
                «Все куплю», -- сказало злато.
                «Все возьму», -- сказал булат.
   Впрочем, олигархи – по их мнению -- вели себя хитро, забывая, что самые хитрые гордиевы узлы легко рубятся мечом революционной законности: в надежде на кротость и прощение они подкармливали уже не только ельцинских, но и зюгановских. Правда, вторых через третьи руки, без пафоса, не как Савва Морозов большевиков, -- но денег давали от вольного. А им, конечно, коммунисты обещали большую красивую индульгенцию… чтоб на той стенке, к которой их потом прислонят, на гвоздик повесить. Опять же, чисто диалектический подход, как к Махно: пока он надо, вот ему орден Боевого Красного Знамени за номером один, а как необходимость отпала – руби бандитскую морду!
   В самом-самом начале 90-х в газете «Известия» была убойно смешная колоночка. Двое молодых балбесов, Мостовщиков и Горчаков, обзирали по три произвольно взятых фильма, как правило, иностранного производства. Посейчас помню про сгинувший без вести фильм «Китайская луна», там хорошо заканчивалось. Мол, есть еще и тушенка «Китайская стена» – тоже исключительно увлекательная вещь! Парни резвились, лично я хохотал над их обзорами и покупал «Известия» исключительно ради этой маленькой колонки (кстати, никто никогда не знает, из чего складываются тиражи той или иной газеты – а они порой складываются из-за таких вот масеньких колоночек, а совсем не благодаря «серьезным аналитическим материалам»). Потом, когда все положительные гиены пера стали серьезными, аналитическими и экономическими, колоночку ликвидировали из-за несвоевременной веселости. Горчаков вообще куда-то пропал, а Мостовщикова периодически показывали как-то невнятно по ТВ, и он старательно изображал из себя «солидного» мэтра, то ли своевременно перестроился, то ли не определился. А я перестал покупать «Известия». И вот – о радость! – в 96-м вся страна вдруг стала бесплатно получать в свои почтовые ящики газету с оригинальным названием «Не дай Бог!», редактором которой как раз и значился – Сергей Мостовщиков. Газета радовала, во-первых, полиграфией. Качество бумаги было просто отменное, в России тогда мало какая типография могла похвалиться такой цветной печатью, сильно смахивало на то, что тиражи штамповались где-нибудь в Финляндии. Материалы были тоже ай-люли-малина, не тупой агитпроп (от которого тогда, кстати, коммунисты не только не отошли, но и не считали нужным отходить, их все устраивало; в провинции, в частности, у нас в Н-ске, и сейчас такая макулатура штампуется, см., например, любой номер газеты «За народную власть!» – вменяемый человек даже в туалете от нечего делать издание такого рода читать вряд ли станет). Обычно бесплатные газеты бывают уровня необычайно низкого, и даже сейчас, на излете две тысячи нулевых, их и бесплатно-то не читают, хорошо еще если кроссворд не совсем тупой (а новосибирские кроссворды после Каширина… печаль в основном вызывают). А тут читалась газетка от корки до корки, и действительно становилось понятно, что «не дай бог»… Не дай бог коммунисты вернутся к власти, имелось в виду. Остается вопрос: сколько денег было забабахано в эту газету? Сумма должна была быть дикой, малопредставимой. Весь бюджет КПРФ, вкупе с олигархическими секретными взносами, и то вряд ли составлял столько.

                ***

   Кстати, вот еще одна характерная черточка. Победив, власть практически никогда не возносит «информационное обеспечение и пропаганду» вместе с собой к лазоревым небесам; в лучшем случае выплачивают обещанное и забывают про писак. В худшем писаки за свои же шанежки еще и подвергаются ущемлениям. Причем чем безобразнее писака гандошит конкурента своего босса, тем потом охотнее от него избавляются. Такой писака – что грязь на рубашке, надо поскорей смывать. Взять того же Сергея Доренко. В 1999 году, когда за трон бодались Путин и Лужков, он совершенно не видел краев, он в каждой программе с упоением убивал несчастного Лужкова по нескольку раз, над Юрием Михалычем ржала вся страна. До сих пор помню, как Лужков вчинил Доренке иск на какую-то хорошую сумму – «защита чести и достоинства». (Ох веселит меня эта «честь и достоинство», особенно в применении к отдельным персонажам. «Честь и достоинство Михал Иваныча Петрова-Водкина!» И сразу рисуется Михал Иваныч этаким графом де Ла Фер, герцогом Гонзаго или Баярдом, рыцарем без страха и упрека. И честь у Михал Иваныча есть, и достоинство. А кто бы мог подумать. Это примерно как вот какой случай. Знал я одного гражданина, который служил в зоне «дубаком», пил по-черной, ходил в исключительно замызганной форме, уважением товарищей по партии не пользовался, чемпионом Новосибирска по теннису не был и характер имел нетвердый, социалистический. И вот он жалуется: мол, прогулял, теперь на суд чести потянут! И я аж поперхнулся. «Куда-куда?» – говорю. Оказалось, и у них там есть натуральный «суд офицерской чести». Ей-ей не вру, сплошные корнеты Оболенские да князья Девлет-Гиреевы. Я тогда поинтересовался еще, не случается ли у них в офицерском собрании званых балов и дуэлей на «макаровых»? И что лично он предпочитает – шато-марго или «Дом Периньон»? Но тот человек только рукой этак безнадежно махнул – он предпочитал «Водку русскую»).  А относительно Лужкова -- самый гуманный суд в мире уже чуял что к чему и снизил штраф в сто тысяч раз. И Доренко глумился, что, мол, вот – даже российское правосудие посчитало Лужкова в сто тысяч раз более мелким, чем он сам себя считал. «Давайте представим, -- говорил интригующе Доренко, -- вот этого уменьшенного Лужкова. Он получится даже не с Дюймовочку ростом… он в нагрудном кармашке у Дюймовочки потеряется!» И все это тут же иллюстрировалось с помощью великой силы телевидения. Вжик, вжик – вот она Дюймовочка, вот он кармашек, вот он Лужков. А че – если натуральный Лужков весит, к примеру, сто двадцать, то в уменьшенном виде он составит ровно 1,2 грамма. Может быть, Дюймовочке даже и тяжеловато бы было такого Лужкова носить в кармане.
   И Доренке совершенно было плевать, что даже «интеллигенция» начинала им брезговать, – он получал от Березовского такие деньги, что мог себе позволить… К тому же он вполне мог рассчитывать на признание своих заслуг в дальнейшем. Однако чистоплотный и здравомыслящий Путин мгновенно замирился с полезным, хотя и небезукоризненным, крепким хозяйственником Лужковым и выкинул Доренку даже раньше, чем Борис Абрамыча… Причем есть ощущение, что выкинут он навсегда. Хотя зарекаться не стоит, мущина он талантливый и совершенно беспринципный, такие порой бывают нужны, а кубик наш то одной гранью вверх перевернется, то другой...
   (Я написал два предыдущих абзаца весной 2009 года. А вот теперь вписываю уже 20 сентября 2010-го. Наверху дали отмашку на Лужкова, сказали «фас!», и о нем (а также о его очаровательной супруге) очень широко заговорили со всех телеэкранов. И тут же, как чертик из табакерки, возник и позабытый Доренко! Типа, как самый специалист по Лужкову. И светится на экранах по сто раз на дню, откровенно лучится счастьем, трепется о том, как то он Путину, то Путин ему позванивают. Он Путину дельные советы дает. Которым тот, увы, не внемлет. Да-с, Доренко… Врун, болтун и хохотун. А хорошо я предугадал?.. А в начале своей карьеры, между прочим, он был серьезен и брутален, и нам с супругою очень нравился. Поскольку внешне сильно напоминал трагичного-симпатичного мафиози Тано Карриди из итальянского сериала «Спрут»).
   Впрочем, Мостовщиков бесовских граней не переходил, воевал с большевиками практически культурно, от его материалов не мутило… и сейчас он вроде бы редактор какого-то журнальчика, что ли…      
   А страна тогда впервые ощутила, что такое есть «административный ресурс», когда на достижение цели бросаются все мощности государства. Несмотря на тогдашнюю феодальную вольницу, когда губернаторы реально ощущали себя баронами-сюзеренами и едва ль не рыскали с молодцами-удальцами по большим дорогам в поисках усталых, но богатых путников; несмотря на полную анархию, Ельцин сумел вырастить свой махонький рейтинг довольно быстро. Причем это было вовсе не полной подтасовкой, коммунизма действительно многим не хотелось, а тут такие обещанья лучезарного завтра, да плюс еще «не дай бог»… Короче, кто не был твердокаменным коммунистом, а мялся, тех сумели склонить на свою сторону. Сам Ельцин тоже не ленился, ездил по городам и весям, навестил и Новосибирск.

                ***

   Здесь было занятно. С одной стороны, простым гражданам действительно можно было пообщаться с главой государства, он сначала демократично прокатился в метро от «Красного проспекта» до «Площади Ленина», а там вышел и возле входа в метро близ мэрии некоторое время беседовал с дорогими россиянами. Характерно, что до него сумел дорваться даже один полусумасшедший человек с пачкой кляуз в полиэтиленовом мешочке. Но в то же время вокруг было полным-полнехонько мужчин плотного телосложения, роста выше среднего, с мечтательными взорами, обращенными одновременно в никуда и повсюду. Под рубашками ничего не топорщилось – наверно, на руки выдавали плоские ПСМы? Я от великого ума сказал приятелю, что при желании вполне можно было б и гранату до президента докинуть, вот он, в двух метрах. Несколько очень внимательных взглядов тут же были на меня обращены… Но, опять же, под белые руки не вывели, святым кулаком по окаянной шее не дали, не хлопнули Алешу Поповича да по могутной спинушке. И в подвалы не укатали. Зато при желании можно было рассмотреть на крышах всех окрестных домов фигурки с винтовками. Во всех ближних дворах стояла куча милицейских и военных грузовиков. А все выходы с площади были оцеплены милицией и военными; кто оказался на площади до определенного времени, тех не выгоняли, а кто пришел в аккурат «на президента», те пройти уже не смогли, смотрели на него метров с трехсот, ни хрена не увидели. Да и те, кто был совсем рядышком, не все смогли насладиться лицезрением любимого руководителя, его прикрывали, в том числе и верный Коржаков в синем костюмчике с отливом. Потом Ельцин встретился на глазах у публики с Мухой, они погрузились в машины и погнали на «Обкомовские дачи». Там, надо полагать, хорошо угостились, но не уснули. И уже вечером Ельцин зажигал пьяненький и без пиджака на «Спартаке», танцевал нечто вроде твиста, и эти бессмертные кадры теперь есть в каждой передаче о нем.
   Нет, ну все же какое огромное место занимала тогда – совсем недавно! – в жизни каждого нашего человека эта чертова политика. Я, помню, ржал над своими приятельницами только потому, что они напрочь не знали, кто такой Ерин… робко поинтересовались, может, премьер-министр?.. А сейчас кто-нибудь знает Ерина? Это, если что, был такой министр внутренних дел, невзрачный такой, негорластый, тихенький, ныне прочно забытый, а тогда было действительно нереально не знать фамилии премьера или вот такого влиятельного министра…
   Летом того года кто хотел из конторы, те поехали на Алтай, порезвиться на бардовском фестивале. Именно там, отдыхая с похмелья на пляже в компании раскрепощенных обнаженных дам и периодически ныряя в ледяную Катунь чтоб остыть от перевозбуждения, я услыхал занятную новость: Ельцин взял да и отправил в отставку своего лучшего друга Коржакова и просто друга Барсукова. И, кажется, «лучшего министра обороны» Грачева, который в Афгане был для армейских натурально отцом родным, но потом расчувствовался и «стал себе позволять». А к себе Борис Николаич подтянул, напротив, полумятежного, простого, как валенок, и прямого, как коридор, генерала Лебедя, который в народе был популярен. Дал ему пост секретаря Совбеза (однако ненадолго, практически до победы в выборах). «Ого! – сказали мы тогда. – Умнеет не по дням, а по часам!» Но остался осадочек… все-таки каких-никаких, но даже и опасных друзей предавать грешно! Тот же Путин, к примеру, вызывает дополнительное уважение еще и тем, что даже покойных не предает, хотя уж про Собчака-то, да и про Ельцина, можно столько всякого наколупать, что никому мало не покажется, и при этом все будет чистая правда. А вот нет, не сдает, чтит память. И молодец.
   Впрочем, друг Коржаков тоже оказался тот еще тип, от обиды махом накропал книжку «От рассвета до заката», где честно рассказал про Бориса Николаича всю горькую правду. Включая все эти его забеги в ширину и чисто ноздревские насильственные купанья в холодном Енисее руководителя собственной пресс-службы Костикова (кстати, прирожденного холуя и редкой бездари, правильно его с теплохода за руки-за ноги, как пионера, в воду скинули). Ну так опять же – никто Коржакову автокатастрофы не смастерил и в утренний кофе с круасанами ничего не подсыпали, наоборот, депутатом Думы стал.
   Впрочем, без друзей Борис Николаич остаться не рисковал, вокруг него предприимчивые личности вились в больших количествах, только знай выбирай, на любой вкус. Вскоре возник некий Волошин, которого страна возненавидела при самом что ни на есть минимуме информации, просто за внешний вид: острая лысина в виде этакого гребешка, бородка, понимаешь, и, по мнению иных граждан, «подлый какой-то» взгляд. Смахивал он на облысевшего кардинала Ришелье из советских «Трех мушкетеров». Где теперь тот Волошин, хорошо ли ему?.. А тоже был фигурой «значительной», его нежной улыбки многие страстно добивались…
   Да, победил тогда Ельцин; и никакие волнующие истории с коробками от ксерокса не помешали. Зюганов, как положено, повозмущался, погрозился небесными карами… и затих. Дескать, ужо будет еще на нашей улице праздник. Не догадывался, однако, что Борис Николаич главный подарочек в виде преемника-Путина, то есть гарантированного вечного отлучения ГАЗа от верховной власти, еще только готовит. Но тогда про Путина вообще знали очень немногие, да и то все больше питерские товарищи или германские партайгеноссен, и о судьбе резидента никто еще не догадывался.
   А «интеллигенция», которая только что в животном ужасе «сплачивалась»-толпилась вокруг возлюбленного вождя-демократа, имея в кармане спасительный билетик до Нью-Йорка, буквально на третий-четвертый день после выборов вспомнила о своем святом предначертании быть в вечной непримиримой оп-позиции и принялась как ни в чем не бывало по-прежнему обгаживать Ельцина со всех сторон. И это смотрелось невероятно благородно, просто до безумства. А Ельцину все с гуся вода, пускай болтают че хотят, элита же, понимаешь, интеллектуальная, клоуны, чего с них взять.
   
                ***

   Занятное было тогда явление в мире российских СМИ – «Независимая газета». С одной стороны, она считалась изданием авторитетным: очень нередко можно было услышать или прочесть ссылки на нее, невзрачного усатого редактора Третьякова приглашали на всевозможные «круглые столы» и ток-шоу, хотя он там слова живого не молвил, -- словом, «Независимая» это была серьезная аналитическая газета. А с другой стороны, по моему личному и глубочайшему убеждению, она была убийственно тягучей, скучной и нечитабельной, под такое сакраментальное чтиво замечательно засыпать, через пятнадцать минут крепкий здоровый сон гарантирован… жаль только, статью не успел дочитать, ну о-очень умная! И вот что было занятно. К нам в контору каждый день приносили толстенную пачку газет и журналов – редакция на них подписывалась. Была там, конечно, и «Независимая». Как только пачку приносили и клали на редакционный ксерокс, как тут же хищные сотрудники налетали аки коршуны и все газеты расхватывали, уносили по кабинетам. Кто «Коммерсантъ», кто «Комсомолку» предпочитал, кто, на худой конец, «Известия» и журнал «Мурзилка». И только «Независимая газета» всегда оставалась лежать на ксероксе спокойно и одиноко, ее никто и никогда не расхватывал, невзирая на солидность, авторитетность и серьезность, и так и росли эти стопочки, покуда добросовестная уборщица их не выкидывала на помойку. Но это надо было как-то уметь при таком ажиотажном спросе хорошо держаться на плаву и даже, может быть, не особенно бедствуя. Наверно, какому-нибудь обалдую было престижно владеть такой серьезной газетой. Многие новые новосибирские печатные СМИ такими способностями не обладали и камнем шли ко дну, так и не успев приобрести постоянных читателей или щедрых обалдуев. Отлично жилось только двум исконным газетам, которые финансировались из городского и областного бюджетов, там можно было курить бамбук и не париться относительно читательской популярности и сенсационных материалов. А «НС» держалась, невзирая на финансовые проблемы, и даже пользовалась в городе значительным авторитетом. Кстати, впоследствии сам факт работы в ней уже служил как бы хорошим рекомендательным письмом; пускай человек оттрудился в «НС» всего два-три месяца, но запись в трудовой книжке уже давала ему уверенность в завтрашнем дне, на работу в любую газету возьмут.
   Известно, что любая система или организация сама несет в себе семена собственного разрушения, чаще всего великие конторы рушатся не из-за воздействия внешних варваров, а предварительно сгнив изнутри – да хоть та же КПСС, например, или Римская империя. И поэтому существование таких долгожителей, как «Кока-кола», «Форд» или сицилийская мафия, есть скорее нонсенс, чем правило, и вызывает уважение к руководству, которое сумело провести этих монстров через многие десяти- или столетия. А в «НС» в 96-м – 97 годах начиналось основательное такое брожение. Ну, во главе угла стояли, разумеется, финансовый вопрос и социальная справедливость. Деньги-то, в принципе, еще бывали, и даже порой нормальные, разве что выплачивались с задержками. Но был еще один фактор (который очень умело освещался любителями поинтриговать и подогреть ситуацию): в то время как большая часть сотрудников жила, прямо скажем, так себе, -- другая, меньшая, уже почувствовала, что значит дольче вита, и отказывать себе в чем-либо ка-те-го-ри-чес-ки, с бычьим порой упорством, не хотела. «Моё-о, не замай!» Так, в о-очень напряженный момент Костю Кантерова пригласили, кажется, в Германию, и это была его первая возможность побывать за границей. Друганы наперебой толковали ему: не надо, не дразни гусей, сейчас никак нельзя! А Косте ну очень хотелось. И таки поехал! И когда надо было от конторы послать журналиста на какой-то тусняк – в теплые морские края, -- послал свою супругу, отношения к журналистике не имевшую ваще никакого, хотя вроде должен был понимать, что всем все будет известно. Говорили, что он умеет только воровать, причем довольно тупо, а с умственными способностями у него не очень, но это, разумеется, наговоры.
   Впрочем, это не только для наших свойственно – вон, на дворе кризис, громадная и авторитетнейшая контора AIG вымаливает у правительства Штатов денег на выживание-проживание, -- и тут же ее топ-менеджеры из этих вымоленных денег начисляют сами себе хренову уйму миллионов за хорошую работу. Называется – «переклинило от жадности». Конечно, это правильное изречение было у Раневской, что «деньги кончаются, а позор остается», но ведь бывают такие деньги, что и не кончаются!
   Ну а наши гуляли с не столь уж и великими, по нынешним меркам, деньгами (нынче у многих те деньги как раз кончились… а добрая слава осталась). Смокинги с алыми кушаками, любовь и почтение в самых роскошных кабинетах, омары с трюфелями и черной икрой на завтрак, обед и ужин. Их можно понять, заметьте, раньше-то ничего подобного они не знали, едва ль не в штанах с заплатами ходили, один товарищ так вообще только в секонд-хенде одевался!
    Так было тогда повсеместно, кто мог обжираться – обжирались напоказ, нету на Родине понимания, что иной раз поскромнее надо быть -- это и этично, и элегантно, и люмпен-пролетариат со своим булыжником в ворота не ломится. И гулеванили напропалую, сплошное павлинство и попугайство, кто мог, тот являл себя во всей красе, обаяние буржуазии было предельно нескромным; другие изо всех сил «старались казаться»… третьи все это видели и зубы точили. И, разумеется, в конторе не обошлось без интригантов, которые похаживали туда-сюда с честными глазами и конфиденциально на ушко сообщали эксклюзивно-волнительную информацию: мол, вот, человек половину рекламных денег от туроператоров тратит как раз на собственный туризм, а другую половину в семейство сносит… А такой-то руководитель купил себе французский мебельный гарнитур за столько-то миллионов… А вон тот за счет конторы супругу на Кипр отправлял, там слет журналистов был, и он супругу в качестве таковой и послал… Начинали все вместе, а теперь они нас нагло обворовывают…
   У обсуждаемых лиц (но не всех, кое-кто уже потом на готовенькое пожаловал) тоже была своя Правда: если бы не наши титанические в свое время усилия, то «Новая Сибирь» просто не возникла бы, так что не фиг тут… имеем полное право пользоваться плодами былого героизма!
   Короче, к тому моменту идеалистически-романические отношения в конторе как-то стали заканчиваться, жесткая реальность стала помаленьку делить коллектив надвое; впрочем, границы этих лагерей были еще весьма размыты, а до конкретного противостояния, когда дула нацелены в лбы и вот-вот картечь полетит, было еще далеко.
   Мне нередко приходит в голову мысль: а если бы вот я лично имел отношение к распределению пирогов и выдаче дынь – тоже борзел бы напропалую и краев бы не видел? Тоже наплевал бы на уважение небезразличных мне людей? И, честно говоря, твердого ответа не знаю, хотя вроде от грязных денег всю дорогу рыло воротил, заказных гадостей не писал, как-то противно, инстинктивно уходил вбок. И большинство, кстати, так. Сперва при словах о хороших деньгах этак встрепенутся, а потом как-то гаснут глаза, «не, -- говорят, -- наверно, времени не хватит…». Мало кто с воодушевлением в дерьмо ныряет (хотя некоторые, напротив, в чистом себя чувствуют неуютно, только подавай дерьмеца, с кайфом бросаются – да хоть те же, к примеру, творцы «Городового», все родом из «Новой Сибири»). Вот прославить кого-то за его бабки – это пожалуйста, если товарищ не Гитлер, конечно. Чисто деловые отношения, ты мне деньги, я тебе мейк-ап, будут еще деньги – еще заходи. Но все равно – наверно, трудно себе не начислить оклада в сто тысяч миллионов миллиардов, коли ты сам себе начисляешь, детство-то было трудное, а игрушки деревянные! Спал в коробке из-под макарон! А оправдание для собственной совести придумать – раз плюнуть, совесть вообще штука невероятно податливая на уговоры. Это ж очень просто. Никто не становится подлюгой осознанно, р-раз! и гад гадом стал из приличного гражданина. А делается так: тут чуть-чуточку себе уступил, там чуть-чуточку, по миллиметрику себя оправдывать очень легко. И вдруг махом – опа, и стал человек конченой падлой. Выросли из миллиметриков километрики. Так что не знаю. Хотя… было дело в конце 80-х, знакомый спекулянт давал подработать, надо было на барахолке постоять, попродавать всякие свитера турецкие, куртки, прочее барахло. И деньги выпадали хорошие, за день половина месячной нормальной зарплаты. На вино и женщин. И вот встречает меня там один знакомый. «Че, спекулируешь?» – спрашивает. Я как-то отшутился. «Ну-ну, -- отвечает, -- может, оно и правильно. Торгуй дальше, не стесняйся». И ушел. И – все, так мне стало стремно, что больше я на ту барахолку ни разу не пошел, ну его на фиг эти деньги, если люди с презрением относятся. Так что, может, и удержался бы от разных вариантов… Полагаю, что тут дело в вечном: есть люди, для которых существуют понятия «стыдно», «стремно», «западло», наконец, -- и есть люди, для которых эти понятия не очень существуют. Типа, чтобы быть богатым и уважаемым, можно какое-то время и на базаре подержанными женскими трусами поторговать. А нажитое – в семью, в семью, как барсучок в норку, вот и супруга то же самое говорит с утра до ночи! «Семен Семеныч, почему вы обманули друзей и на присвоенные деньги отправились в круиз?» -- «Вообще-то, мы хотели купить жене шубу!» Есть и промежуточные люди, для кого стыдно в том случае, если другие узнают, а так не стыдно. И в конторе нашей всяких хватало.
   А водка в буфете тем временем уже кончилась.

                ***

   Примерно в то время, как раз в полосе этакой гранд-серьезности, аналитичности и экономичности, все редакторы осознали, что это раньше можно было мириться с вечно веселыми сотрудниками, которые разве что вприсядку не плясали. А теперь пора бы с этим пьянством и алкоголизмом подвязывать, задушить зеленого змея в его логове. И ввели санкции. И было это явлением поголовным, с той лишь разницей, что где редакторами были дамы, все это появилось раньше и каралось жестче. Лишь две славные газеты поплевывали на эту высокую моду с высокой колокольни здания «Советской Сибири»; ну, думаю, вы уже в курсе, что это за газеты… с вековыми традициями. Кстати, потом одна девушка рассказывала, трепеща, что у одного из самых матерых сотрудников каждый день стоит на тумбочке трехлитровая банка свежего, холодненького огуречного рассола. Я еще посомневался – может, дня на три банки хватает, не может быть, чтобы каждый день! Нет, упорствует девушка, именно что вот каждый, с собой из дома в сумке привозит! А я, человек, как известно, с холодным аналитически-экономическим разумом, тут же стал думать, что для столь огромных количеств рассола – в году где-то двести сорок рабочих дней, умножить на три литра… семьсот двадцать литров одного рассола в год! это если в час по литру выпивать, без перерывов на сон, то и то на  месяц хватит!-- необходимо вообще уж запредельное количество огурцов. Ибо сам по себе, в отрыве от огурца, рассол не существует. Так вот: во-первых, сколько же огурцов этот сотрудник солит? И во-вторых, куда он девает те огурцы, оставшиеся в сухости, без рассола? Неужели пожирает? Так это ж значит одними солеными огурцами питаться, оно, конечно, заманчиво, но ведь и надоесть когда-то может?
   Не могу не отдать должного и не восхититься: сотрудники тех газет имели офигенную школу, умели пить: их пьяными никто никогда не видел. Равно как и трезвыми. Всегда как бы слегонца на взводе, но не более того. Хотя запросто можно было наблюдать такую картину: хорошее летнее утро, граждане торопятся на работу в здание «Сов Сибири», и идет бравый цветущий человек со спортивной осанкой и с бутылкой водки в одной руке и кружком копченой колбасы в другой, и не прячет это дело трусливо, а несет с достоинством.
   Еще более мощная школа была у телевизионщиков, потому что им еще и в эфире показываться было надо. Сидит, к примеру, телеведущая, спокойная, элегантная, умная и обаятельная. И ни за что нельзя догадаться, что она в это время, что называется, в дуду! Школа была невероятная. Единственно кто как-то не умел себя жестко настроить, это был Андрей Жирнов с НТН-4: у него и глаза чрезмерно блестели, и запинался-заикался через слово… хотя сам он уверял, что у него по-другому не получается, а вовсе не от пьянства! Может быть, может быть… но впечатление было однозначное. Кстати, дамы очень часто покрепче мусчин будут в этом плане. Сидит компания, все хлоп да хлоп рюмку за рюмкой… мужички по нескольку раз и поспать успеют, и опять накатить. А дамы сидят себе спокойно, а утром как ни в чем ни бывало работать идут, и только под глазами чуточку тени этакие романтические. 
   Примерно тогда же принялись бороться и с курением в помещениях редакций, до этого-то везде дым коромыслом стоял, как в портовом кабачке. Наступление начинали тихой сапой некурящие дамочки, которые поневоле так пропитывались дымом, что пахли как тусовщицы или проститутки, сплошными духами и туманами, и выдерживали несправедливые атаки мужей и оч-чень заинтересованные взгляды мущин асоциального вида в общественном транспорте. Они начинали попервости требовать, чтобы курящие группировались в отдельных кабинетах, а в местах общего скопления курить не смели. Им шли навстречу, поскольку дамы они были положительные, полезные и порой красивые и умные. Даже сами курильщики являли собой образцы галантности и добровольно канали курить в места не слишком раздольные, но удаленные от нежных женщин. Потом требования шли дальше… дальше… дальше, и в итоге галантные курильщики оказывались либо вышвырнутыми на улицу со своими вонючими папиросами, либо заткнутыми в курилки, где никакого антуража и эстетики, кроме крашенных казенной серо-зеленой краскою стен. И одно желание – быстро-быстро покурить и валить оттуда. А быстрое курение очень опасно для здоровья, це-о-два много вдыхается, курить надо не спеша… Кстати, вот для меня вопрос полной непонятности. Очень, очень многие люди, в том числе вполне вменяемые и разумные, уверены в том, что так называемый «пассивный курильщик», дышащий чужим дымом, получает больше вреда, чем курильщик активный. Кто бы мне этот парадокс объяснил. Ладно бы активный курильщик делал так: пыхнул, сделал затяжку, выдохнул: и все, больше не дышит до следующей затяжки, затаил, сучара, дыханье. А пассивный в это время волей-неволей вдыхает. Но горе-то в том, что и активный между затяжками вполне себе вольготно дышит тем же дымом. Так что, вроде бы, по-любому пассивный меньше вреда получает все-таки. Впрочем, пассивным вечно сильнее достается, и, может быть, что-то в том утверждении и есть.
   Досычев взял себе за правило курить только «Кэмел». Я – в принципе, конечно, чисто из снобизма, подражая, так сказать, не самым положительным литературным и киногероям, -- тоже решил, что, мол, пришло время джентельмену прислониться к какой-то определенной марке, и выбрал «Лаки страйк». Кретинин курил просто «дорогие сигареты», без определенных предпочтений (в детстве мы все «копили» значки-марки, причем по градациям, – «фауна», «флора», «спорт» и т. д. А один простоватый малый собирал просто «круглые значки», и над ним потешались, но в меру, поскольку он был ужасно сильный). Для понтов у Кретинина была трубка и ароматные табаки в круглых коробочках. А единственной и чистой любви к той или иной сигаретной марке у него не было. Сегодня «Голуаз», завтра «Парламент», послезавтра «Житан», «Давидофф» или «Майлд севен». Журналист Сальников курил че попало. Да и пил тоже.
   А надо сказать, что к определенному времени очень многие из журналистов не устояли перед соблазном поиграться в компьютерные игрушки и переболели этой безубыточной, но засасывающей игроманией (а сколько на нее рабочего времени убито, батюшки! в масштабах страны -- тысячелетия). Лично я, к примеру, долго сознательно воздерживался, но потом от нечего делать все-таки попробовал: шарики… лайнс… стрелялка «Rise of the Tryades»… великие мегахитовые «вторые» и «третьи» «Герои»… Пипец, двое-трое суток не вставть из-за компа, во сне снились убиенные эльфы, титаны, единороги и архангелы из моего отряда, реально скорбел по ним… тетколор во сне снился! А «Герои» сами по себе, что ли, обладают свойством, что их воспринимаешь как живых. Впоследствии и «Пан-клуб» на них подсел, так Дима Рябов от всех чувств аж написал про них нудный венок сонетов. Венки сонетов вообще все нудные, пресловутое искусство ради искусства. А в другой раз сидели че-то, вяло перекидывались шуточками, и невзначай вызрела идея художественной картины. Дело-то было в 99-м уже, всех задолбали преддверием двухсотлетия Пушкина, и вот как-то совместно, слово один, слово другой, придумалось: посреди поляны стоит Пушкин, около него один черный дракон. А вокруг несметные орды и черных, и зеленых драконов, архангелов, архидьяволов, титанов, гидр, бегемотов… Нету шансов у Пушкина с драконом, но выглядят они гордо и отважно. Подпись под картиной – «Герои».
   А Досычев как раз тетколору уделял довольно много времени. Сидит себе, думает явно о возвышенном, а сам в это время играет. И достижениями своими тетколоровскими он вполне серьезно гордился -- мужик до тех пор мужик, пока он в игры играется, а потом уже старец, причем некоторые уже в десять лет старики, а в только в двадцать два молодые чиновники. А Сальников тоже в тетколор рубился, но его как-то всерьез не воспринимали, хрена ли, поддаст да играет, пьяный много там не наберешь. Как-то раз Сальников не просто высказал Досычеву свою Правду, но и стал задирать его на предмет тетколора, дескать, еще поглядеть бы стоило, кто лучше-то играет! Досычев очень кровожадно заулыбался и говорит: ну давай, я ставлю пачку «Кэмела», а ты, если проиграешь, по четвергам меня не достаешь! Тут же вынимает пачку, мы, как арбитры, провели экспертизу: «О, «Камель», трофейные?» – «Не, союзнические»… И надо же – Сальников выиграл, ходил везде, попыхивал в кои-то веки «Кэмелом», громко хвалился. Слава даже опечалился. И, будучи в своем законном праве, князь Сальников еще долго совался со своей салической правдой, пока его не выгнали… за чужие, правда, грехи. А почему князь – да потому, что он всем сообщал, что его предками были именно князья Сальниковы. Ну конечно, кто ж не знает древнего рода князей Сальниковых. И звали его то просто «князь», то «ваше светлейшество». К слову, тексты он писал весьма неплохие -- умные и саркастические. Однажды так хорошо проехался по «обманутым вкладчикам», уподобив их Буратино, сходившему на Поле Чудес, что вкладчики сожгли его чучело (на шее чучела для верности висела табличка «Продажный журналист Сальников») прямо возле областной администрации. Я про это чуть позже напишу.
   Досычев так тетколор любил, что даже устраивал по нему соревнования городского масштаба – все-таки молодец, был в нем  азарт. Но начиналось не с тетколора, а с картишек: устроили в кафе «Берендей», с которым были повязаны нежной рекламной дружбой, турнир по женскому преферансу, ни более ни менее. Кстати, ошибочно думать, что дамы в преферансе что свинья в апельсинах, -- бывают такие дамы-преферансистки, что прямо ого-го, любого разуют-разденут, да еще и в кровать уложат… из хулиганских побуждений. И вот пособирали по всему городу таких дам, и засели они играть, вроде бы «сочинку»-повремянку, без «бомб» и «темных», а остальные времени не теряли, делали вид, что болеют за кого-то, а сами хлоп да хлоп рюмку за рюмкой, да закусывали к тому же. А потом, после успешного первого опыта, устроили и тетколоровский турнир, но его интересностей я не помню. Зато помню, как по-дурному лично участвовал в турнире по подкидному дураку. Дело это было в помещении шахматного клуба на Челюскинцев, и играли под эти вот шахматные часы, то есть с понятием цейтнота. Ну, ваш покорный слуга явился туда с бутылкой пива, махом обыграл какую-то будущую Юдит Полгар лет двадцати от роду, перешел в четвертьфинал и сел играть со следующим кренделем, тоже шахматным талантом. Попиваю это пиво, сижу в конце игры с козырной дамой и козырным тузом, а у него на руке штук десять карт, швали всякой. Терпеливо жду, пока визави сподобится сделать ход. Минуту жду, пять минут жду, десять… Не ходит, раздумывает чего-то! Тут мне подсказывают: ты че такой тупой, жми часы-то, а то все еще твой ход идет! А!.. О!.. Я ж к этим часам непривычен, в шахматы и то без них всю дорогу играл, я ж не профессиональный шахматист, да к тому же еще и пивко пью, отвлекаюсь. Тут противничек высоким голосом как завопит, что нечестно, подсказали!.. А я, соответственно, говорю с некоторым презрением совершенно идиотские слова, буквально вот что сказал: «Да ладно, че разволновался-то, я ж не выигрывать сюда пришел». (А на фига ж приходил-то? проигрывать?.. хотел-то сказать, что, дескать, мне эти лавры победителя по «дураку» на фиг не нужны). Бросил карты картинками вверх, взял недопитую бутылку, да и пошел на свежий воздух в хорошем настроении. А тот шахматист как-то очень уж непосредственно обрадовался. Но все равно не выиграл турнира, и это было приятно. Потому что мне он не понравился.
   А насчет чисто компьютерных игрушек… Э-эх! Сидит себе человек, работает на кого-то, херачит в рабочее время в игрушки. А потом вырастает в хозяина бизнеса – и вот уже на него люди за компьютерами работают. И странные метаморфозы происходят порой с такими руководителями. Они или забывают напрочь, что «офисный планктон» 95% времени использует комп не по назначению («аська», «Одноклассники», форумы-чаты, дамочки в гламурных сайтах виснут, мужички во всяких иных), и начинают полагать, что уж его-то труженики это не то что он сам в пору тревожной молодости, набрал надежных, как скала, вон какие лица ответственные, положительные, одухотворенные и степенные. Эти глаза не могут в каунтер страйк играть. (А от нынешнего мирового финансового кризиса как минимум две пользы все-таки есть: рекламы чуть поменьше стало да вот таких ребят повыгоняли, все равно от них нигде и никогда толку не было вообще никакого, одни эти хари пламенные, мол, за родимого шефа хоть сейчас на Канары). Или же, наоборот, такие боссы, памятуя о собственной юности босоногой, напрочь перекрывают планктону кислород, отрезая «Одноклассников», порнуху и игрушки; а порой так и вообще любые картинки в интернете – тексты читать читай, а картинки, сука, не гляди! И получается, что ребята вообще уж совсем ничем не заняты. В лучшем случае остается им курение, привычка вредная. Но, как говорилось у Уайльда в «Как важно быть серьезным», хорошо, что он курит – в наше время мужчина должен хоть чем-то заниматься. Кстати, вот дамы в игрушки практически не играют, разве что в «шарики» или уток из ружья сбивают. А чтобы, например, в «Героев» – одну только такую встречал, да и то мимолетно, страшноватая, даже не попробовал романа завести. Зато дамы утопают в раскладывании пасьянсов, загадывают постоянно «на любовь». 
   Я, кстати, всегда малость наглел – во всех конторах, невзирая на запреты, поигрывал, пользуясь неким вечным «особым положением». И смотрели сквозь пальцы – дело-то я делал как надо, и мог и на ночь остаться, и в выходные без проблем зависнуть в конторе, и в любой момент дня и ночи за тридевять земель мотануть, ежели надобность случалась. А когда трудился заместителем редактора в новой «Молодежке» (без Коновалова уже, в 2005 -- 2006-м, Борю тогда вообще по бездорожью понесло, да самым резвым аллюром), то шпилил в третьих «Героев», и сама руководительница издательского дома Ольга Баканова на шипенье завистников отвечала: «Не мешайте ему, он в это время думает!» И была, кстати, права: лично мне самые толковые идеи приходят либо после укладки в постель (и тогда прощай мирный сон), либо за игрушками. А тот же тетколор мог порой принести какие-то неожиданные плоды. Например, одной дамочке я только начинал нравиться, а особой она была хотя и предельно заземленной, но все-таки слегка и романтической. Увидала, как я играю, -- и сделала восхищенный вывод, что у меня в это время выражение лица «как у снайпера, холодный прищур и ни капли жалости» (а кого там жалеть-то, в тетколоре, этих, что ли, которые буквой «Г», или крестиков?). И нравиться из-за этого убийственного выражения лица я стал еще больше. А всего делов-то – цветные кубики ронять поудобнее.
   
                ***

   Если я правильно помню, то в 97-м дела конторы пошли вообще ахово, деньги практически перестали появляться, то есть не совсем уж, но ручеек финансовый сильно пересох. Надо отдать должное Досычеву и иже с ним – во-первых, положили некий «прожиточный минимум», каждый получал по пятьдесят тысяч в неделю, твердо и безоговорочно. Доллар тогда стоил около шести тысяч рублей; мало, конечно, выходило, но на курево хватало, та же «Золотая Ява» тыщи две с половиной стоила. И было клятвенное заверенье от начальства – все учитывается, как тока деньги появятся, выплатим все до копейки! Потерпите пока, родимые! Терпели; никто ничего, конечно,  не выплатил. Во-вторых, буфет стал работать по-коммунистически, бесплатно. Сосиски, там, или лапша «Доширак» (она тогда звалась довольно долго «Досирак», пока юмористы не допекли, -- тогда уж поменяли злополучное «с» на благозвучное «ш», а то всё упражнялись мастера сатиры и юмора, «до» сирак или же все-таки «после» сирак?) всегда были обеспечены. Между прочим, это уже впоследствии стали считать «доширак» едой бомжей и сторожей, а поначалу она катила очень неплохо, и даже богатые тогда люди, демократ Янковский и какой-то бизнесмен, устраивали публичные соревнования, кто из них больше съест этого «доширака», а на кону стояло целое кафе. Как-то подзабылось уже, кто тогда больше сожрал, но сам факт имел место. А че, объективно-то вкусная вещь, не ее вина, что стоит дешево. Кто совсем уж сноб, те нынче от «Доширака» нос воротят, а я лично порой в охотку люблю. Особенно этот горячий острый бульон с похмелья здорово катит – когда ничего другого душа не приемлет.
   Не знаю точно, но было впечатление, что даже и самих себя Досычев с приближенными дополнительно деньгами не поощряли; предпочитаю думать именно так. Многие журналисты подрабатывали где-то на стороне, лично я постоянно дружил с дополнительной парой-тройкой изданий, так что в принципе жить было можно, и даже порой довольно весело, как у Ремарка в «Черном обелиске», -- чем хреновее дела сообщества в целом, тем более насыщенной жизнью живут отдельные члены этого сообщества. И в обмотках не ходили (кстати, вот еще для меня вечная загадка: до революции люди жили в принципе справно, у каждого запас какой-никакой одежды был, если не полон шкаф сюртуков, так полон сундук поддевок всевозможных, зипунов и армяков; так почему уже к году 19-му всех в кино показывают завершенной голытьбой и оборванцами? не по камням же все-таки ползали, не по колючим кустарникам…). Я лично в ту пору приобрел гангстерское длиннючее пальто-реглан из черного кашемира, ценою около миллиона, и сильно оным гордился. Как-то раз надо было идти на день рождения к одной дамочке, и я в этом пальто, из-под которого выглядывала белая рубашка с алым галстуком, зашел за приятелем. А он сидит выпивает в компании. И один из выпивающих говорит: «О бля! Дон Корлеон какой-то!» Я самодовольно ухмыляюсь. А выпивающий продолжает: «А сам-то, поди, такой же шоферюга, как и мы!» Другой раз собираюсь в одну контору, и понимаю, что времени побриться не остается. Поглядел на себя в зеркало и придумал слабое утешение: ниче, зато буду отпираться, что в таком виде на Микки Рука похож! Не на нынешнего, конечно, -- надо ж так преобразиться неимоверно! Не Рурк, а прямо Дориан Грей какой-то – лупил себе супругу как сидорову козу, вот и получил в награду такую неимоверную внешность, -- а на Рурка периода «Девяти с половиной недель». Прихожу в ту контору, а там знакомые сидят в коридоре курят. «О, привет! – говорят. – На Микки Рурка че-то похож!»
   Сейчас такие пальто до пят носят продвинутые председатели колхозов и «лица кавказской национальности». Но не все.
   А в то время оно порой делало мне интересную репутацию. Как-то раз – уже потом, пальто это уже не носил -- в состоянии хоро-ошей помятости встречаю одну знакомую знакомых. Она жалостливо оглядела меня и говорит: да, че-то ты не в порядке… а раньше, говорят, мафия был! Слава богу, после я ее еще встречал, и был уже в порядке, так что крест на мне она не поставила.
   А с пальто этим была у меня раз сильная заморочка. Дело в том, что к кашемиру активно пристает всякая дрянь, дамские волосы вообще не отлепишь, и перед каждым выходом его надо чистить. Если не щеткой, то уж обязательно мокрой ладонью. А тут я собрался в «Черную вдову» на какой-то тусняк. И вот теперь позвольте сделать очередное лирическое отступления, поскольку давно уж рука просилась о «Черной вдове» написать, да повода не было. Вот он, повод.
   Оригиналов в Н-ске всегда хватало, но таких, чтобы городского масштаба, маловато, таких вечно тянет «в Москву, в Москву». Однако, слава богу, и на наш городок все-таки кое-кто остается. Таков, к примеру, Леха Казаринов, который всю дорогу изобретал какие-то неожиданные штуки. Легендарный безбашенный клуб «Три восьмерки», в котором пьяному человеку было сложно найти вход-выход (не первый ли вообще ночной клуб в Новосибирске?), – его детище. Непонятное для левых людей (впрочем, туда левых и не пускали, тока по знакомству) арт-кафе «Черная вдова» – его. Агентство по организации праздников «Ура!» – опять же его. Арт-галерея «Дача». И так далее, и так далее. Да и вообще впервые я о Казаринове узнал, когда прочел в «Новой Сибири» статью о нем и его супруге Насте Плехановой, что они держат дома питона. В то время это было свежо и необычно.
   Ну так вот, Казаринов завел кафе «Черная вдова», и там обосновалась вся анде- и полуандеграундная богема. Безумные художники и поэты (чем дурнее, тем лучше), какие-то трезвые дельцы от андеграунда с бородками и цепкими глазками, журналюги, девки, фотографы, музыканты, байкеры, вообще кто попало. Сидели там не на стульях, а на низеньких кожаных пуфиках черного цвета, стены-пол-потолок тоже были черные с добавлением белого, и было там уютно, пьяно, весело и безбашенно. На подиум мог выскочить какой-то совершенно ботанического облика поэт Ваня, в очках научного вида и с приличной челочкой. Новый человек, который Ваню еще не слышал, настраивался на идиллический лад: несчастная любовь, серые дожди за грязным окном, одиночество и вечная непонятость… невзрачного вида поэты всегда такие стихи сочиняют. А Ваня вдруг страшно выпучивал глаза и без предупреждения начинал невероятно громко орать свои стихи, которые начинались примерно так: А ПОШЛИ ВЫ ВСЕ – В ЖОПУ!!! А ПОШЛИ ВЫ ВСЕ – НАХУЙ!!! И это творчество лично у меня в первый раз вызвало просто зверскую реакцию, я так ржал, что свалился под столик. Да и потом веселился всегда от души. Дикий совершенно был поэт, кажется, до сих пор непризнанный. Живи он в лесу, его бы звери точно боялись.
   Ну и вот, собираюсь я в эту «Черную вдову». Очень тщательно отнесся к своему гардеробу. Полдня чистил-гладил и пальто, и костюм, и рубашку… наконец обрел вид законченного «плохого парня». Весь сияющий, лощеный, прилизанный, весь в черном, благоухаю «Опиумом»… девки, вешайтесь, не видала горя – полюби меня! Ну и вроде все нормально, сидим во «Вдове», сибаритствуем. И тут на подиум выходит розовенький упитанный художник Рома Ватолкин. Я уже знал этого вьюношу, мне бы поостеречься, но сердце-вещун ничего не шепнуло, не дернулось.
   Первый раз этого Рому я увидел при следующих обстоятельствах. Зашел за мной в контору приятель Коля, которому горевалось и хотелось выпить маленько водки. А одновременно журналистка Юля Латыпова, в которую я был тогда по ошибке случайно влюблен, позвала в картинную галерею на какую-то выставку. Соломоново решение нашлось сразу – сперва заглянем в «Универсам» за водкой, самую чуточку хлебанем, а потом чинно посетим выставку. Я не мешкая скрытно налепил Коле на спину наклейку от жвачки – фотографию Робокопа – и мы пошли в «Универсам». Потом очутились в картинной галерее. А там экспонаты, так сказать, потрясали разнообразием – от чисто безмятежных изображений букетиков сирени до всяких «Композиций № 527», на которых были искусно изображены всякие круглешки и треугольнички. В числе экспонатов, в частности, были свернутый в трубочку пустой тюбик от зубной пасты и совершенно новенькая дубленка-«пропитка». Это, как вы понимаете, было уже «творчество молодых», которые рисовать умели как-то не очень, но зато были ужасно гениальны и вот так «видели мир». Лично я ко всяческому супрематизму хоть и отношусь сочувственно, как к любому безобидному шарлатанству, но «часами простаивать у «Черного квадрата» считаю делом неразумным, я лучше себе дома свой собственный нарисую да и буду наслаждаться Великим искусством. Вон как хорошо написала одна красивая ****овитая девушка:
                Я хотела бы податься на Арбат
                И отдаться всем художникам подряд!
                Только жаль, что на Арбате
                Мечтают только о «Квадрате»!
   Поэтому я так, шагал себе с умным видом (а при этом у меня еще и синячок имелся, искусно загримированный, подрался перед тем с одним приятелем). Коля тоже блюл марку – хотя и похохатывал немного, но все равно исправно надувал щеки и со стороны смотрелся реальным ценителем искусства, хотя и морда такая… не ценительская (куртку с Робокопом он оставил в гардеробе). Все авторы картин, композиций и инсталляций как один присутствовали на выставке и ревниво поглядывали на реакцию посетителей (ох эта творческая ревность! не дай вам бог похвалить в присутствии поэта, художника или фотографа -- другого поэта, художника или фотографа! если вы это сделаете, то смертельным врагом обеспечены навсегда, они ж все как дети). Тут смотрим – розовенький юноша подбегает к картине с круглешками и треугольничками, которая висела в углу, и начинает ее отдирать от стены. Очень громко рыдает и при этом причитает, что «эти сволочи» повесили вот это вот его полотно в самое невыигрышное место, где ни один посетитель толком ничего не может разглядеть! И вот поэтому он свою композицию уносит прочь! И, действительно, кое-как отодрал свой шедевр и шасть вниз, в гардероб. А мы чуток уже похмелились, мы хотим счастья для всех… переглянулись с Колей и Юлей, да и пошли утешать Художника. Он рыдает там, у гардероба. Но мы объяснили, что лично нам картина очень даже понравилась, вон как выразительно выписан синий треугольник в правом углу, и уйти сейчас – значит сыграть на руку интригантам, надо набраться мужества и вернуться, а картину повесить обратно на радость честным посетителям! И расцвел Рома, и высохли слезки, и прикрутил он кое-как обратно картину. Вот так сделали мы маленькое доброе дело.
   А прагматичный Коля задумчиво предложил: «А давай тоже прикинемся, что мы художники, да и заберем вон тот… экспонат!» И показал на ту самую дубленку.
   Размякнув от собственной доброты, я даже потом рассказал ему про Робокопа и был слегка обматерен. Да это еще что – добродушные студенты из НГТУ как-то сделали на тряпочке текст, прилепили другу на спину и отправили его на базарчик за покупками. А текст был такой: «Я пил! Я курил! Я девушек насиловал! Встречный, убей меня!» И все как-то так удивлялись. 
   И вот встреча номер два, уже в «Черной вдове». Выходит этот Рома, а в руках у него обыкновенная подушка без наволочки и большой кухонный ножик, как в американских фильмах ужасов. И Рома говорит: «Сейчас я представлю вам ондулятивную инсталляцию «Падал майский снег». Ондулятивную. Всю ночь, поди, термин придумывал. Еще не поздно было метнуться оттуда, но че-то реакция, что ли, замедленная была… Распарывает Рома эту подушку – и начинает очень активно раскидывать пух и перья во всех направлениях. А зал «Вдовы», он не очень большой был, перьев всем хватило. К тому же еще публика была уже поддатая, тут же начали по этому пуху зажигать, устроили пляски, и смотрелось очень эротично. А пух взбился, так что с одной несчастной подушки вышел хороший такой слой, сантиметров в двадцать, и в воздухе тот пух висел… И я понимаю, что лощеному внешнему виду пипец, хоть перед уходом надо отряхнуться, да пальто, слава богу, в гардеробе, туда пух не должен залететь, уж как-нибудь до дома доберусь! Пришло время, тихонечко пробираюсь в гардероб, накидываю пальтецо и пытаюсь покинуть «Вдову» на цыпочках, по-английски. Но тут пьяный Казаринов все эти попытки замечает и кричит: «А-а, сука, чистеньким решил остаться?!!» И с чистой совестью берет кучу пуха – и осыпает вашего покорного слугу с ног до головы. Домой я ехал на общественном транспорте, и мне казалось, что мужики поглядывают завистливо (видать, не криво вечерок провел!), один даже подмигнул, -- а дамы озирали с некоторым негодованием (сволочь такая, видать, стремительно от законного мужа улепетывал, в перинах путался! а я че, по-ихнему, прямо в пальто в перинах этих безбрежных кувыркался?! не такой уж я и извращенец!).
   Вот когда понял я суть старинной меры перевоспитания правонарушителей – когда жуликов обмазывали дегтем и вываливали в пуху. Отлично они, видать, смотрелись – отдаленно напоминали крупных цыплят.

                ***

   К концу 97-го закончилась моя деятельность в качестве еженедельного криминального обозревателя, кончились те самые «Семь суток», которые имели некоторую популярность и по которым жена Досычева, славная и добрая дама Оксана, учась на журналиста, даже сделала не то курсовую, не то дипломную, вроде как «возникновение новых жанров журналистики». И, кстати, весьма многие коллеги из других изданий трогательно старательно пытались «Семи суткам» подражать, а один публицист-юморист так и по сию пору тянет свое подражание, но, прямо скажем, ни у кого не получилось. Это ж надо как минимум еще и мою голову иметь (не в смысле что сильно умную – а просто мою, какую-уж-никакую) – и мое чувство юмора… Да и эрудиция уровня примерно моего не помешала бы, а с этим у подражантов ой как туго.
   А с крахом «Суток» вышло так. Я-то сам получал информацию в виде милицейских сводок «для служебного пользования» в приемной представителя президента -- сначала с Манохиным, а потом со Шмидтом я имел нейтрально-хорошие отношения. Это потом уже совершенно безликий господин Драчевский забрался в крепость неприступную и с народом не общался, а предшественники были люди нормальные, любой заходи. Чем, кстати, многие злоупотребляли. Склочники, сутяги и сумасшедшие – так для них слаще мест нету, чем всяческие приемные да редакции… Мне, кстати, поначалу с придурками общаться было интересно, внимательно выслушивал и даже порой получал интересные предложения: «А что, Егор, поехали со мной к моему Войску Донскому! Они меня, атамана своего, знаешь как любят! У меня адъютантши – ваще закачаешься! Откупим купе, да так вот с адъютантшами и поедем!» Это мне говорил один гражданин – я не поленился даже съездить к нему домой, где он встречал меня во всем атаманском величии – мешковатом мундире с майорскими погонами, препоясанном парадным офицерским ремнем, белой рубашке и (!) галстуке из какой-то золотой парчи, что ли.
   Манохин, между прочим, каждый вечер, когда ехал домой в Академ на служебной «волге», обязательно подбирал на «Речном вокзале» какую-нибудь попутную бабку или мать с детишками и бесплатно отвозил их до дома. Причем им не сообщал, кто он такой, не для пиара это делал, а потому что порядочный, типа Дон Кихота, и с ветряными мельницами новосибирскими воевать у него славно выходило. Всякие там загадочные дела с аффинажным заводом, с оловокомбинатом, с Иван Иванычем Индинком… Впрочем, ничего такого особенного из тех битв не получалось. Времена-то были простецкие, воруй не хочу, а когда за руку хватают, то еще и изумление: да как же это так, мы представители зарождающегося класса предпринимателей! Краса и надежда новой России! Остановите чиновничий беспредел!
   Манохин, потом Шмидт. Они категорически не злоупотребляли своим положением – а скорее, так даже недоупотребляли. Вон, взять тот же Дальний Восток, где такую же должность занимал небезызвестный Евгений Наздратенко. Он был нагл беспримерно, и решал там судьбы и вопросы куда увереннее, чем губернаторы. А наши на особом виду не были, и такого уж ужаса не внушали. Так… есть, конечно, государево недреманное око… да и хрен на него.
   Впрочем, для меня гораздо важнее было иметь хорошие отношения с их референтом, Светланой Воропаевой, и отношения были отличные, она была симпатична мне, хотя и смахивала на типовую «шестидесятницу», -- свернулась маленько на «демократии» и борьбе с «коммуняками». Г-на Руцкого, который на тот момент олицетворял собою антидемократическое Зло, она звала «голенище усатое». Впрочем, и сам Манохин такой же демократический был, он и полпредом-то стал именно как яркий представитель новоибирского демократического движения. Митинги, там, протесты, борьба с партократами.
   В приемную полпреда эти милицейские сводки поставлялись в обязательном порядке, но были лично ему совершенно не нужны – валялись себе, складывались в стопочки. Ну так чего проще отксерить или, если времени нет, вообще на недельку взять домой. И так шло долго, всех устраивало, ментам было по барабану, откуда у журналюги Кузнецова берется информация, ничего такого секретного там не было, а просто зафииксированные преступления, ДТП да несчастные случаи. И никто и не интересовался, откудова я про это все знаю. Потом я поделился секретиком с Элеонорой, которая на то время трудилась в бориной «Молодежке», она тоже обаяла Воропаеву и пользовалась сводочками. Но потом Элеонора поделилась секретиком дальше, рассказала одному кренделю, он тоже стал брать сводки и ухитрился от великого ума пожаловать прямо с ними под мышкой к какому-то милицейскому начальству. Да еще и чистносердечно рассказал, где он эти документы берет. У меня было нечто подобное – в пьяном виде подобрали (но в белом, прошу заметить, льняном костюме!), а у меня с собой книжка Веллера «Легенды Невского проспекта» и вот эти сводочки. «Где взял?» Не говорю. Обещают, что на пятнадцать суток поеду. Я прикинул, решил, что пятнадцать суток не так уж много, но улицы родного города подметать не пойду, лучше в камере посижу безвылазно. В конце концов обматерили да отпустили. А этот кадр незамедлительно сдал все явки и пароли. Ну и все, милиция просто перестала полпреду эти сводки давать (что лишний раз демонстрирует, насколько его боялись), а соответственно, несколько кримобзоров в газетках накрылось. Вывод: журналист, всегда храни в тайне источники информации, храни от врагов и особенно от друзей! От родимой матери и то храни, на хрен ей твои источники, не сдавай ни за что и никогда. Это сродни отношениям с любовницей, особенно замужней: будешь трепаться, она скоро уйдет. Или, наоборот, ее супруг придет. Будешь помалкивать – будет до тех пор, пока тебе самому угодно. Ну, если ты ей раньше, конечно, не надоешь, а то ведь и так случается. И нередко!
   Само-то областное УВД предпочитало работать с прессой на собственных условиях: там сидело несколько людей, которые отбирали по своему вкусу какие-то происшествия, чаще всего изумительно неинтересные, да к тому же в мизерных количествах, и отдавали их прессе. Нате, люди добрые, берите, это ни нам, ни вам, ни вообще кому-то не надо! И это было очень уныло. Тем более что при всем богатстве выбора «другой альтернативы» не было, и всем СМИшникам доставалось одно и то же. Тоска-а…
   Но надо сказать, что лично меня эта утрата сводок отчасти даже порадовала, потому что столько лет подряд писать о том, как деды убивают старух сковородками, это приедается. Я уже злился на преступный мир, что он ничего нового изобрести не может, все идет по ветхозаветным рецептам. Короче, сильно надоело, а уподобляться всяким шифриным, кларам новиковым, вовчикам-левчикам и даже татьянам лазаревым (а Лазареву еще году в 95-м я просто любил! в Москву съездить хотел, познакомиться! а потом вот что вышло… пусть пока не Петросян, но все ближе…) я не желал – в смысле, что не было желания тянуть-потягивать один найденный когда-то прием, пока тебя не проклянут последние из поклонников. Кстати, покойный Листьев это хорошо понимал, надолго не затягивал даже самые успешные проекты, отдавал их другим, а сам начинал новенькое что-то. А вот Якубович этого не понимает – и «Поле чудес» теперь смотрят только самые-рассамые уж одаренные, лучшие люди нашего колхоза, а самого Якубовича потихоньку обсмеивают негодяи, да все злее и злее.
   И переключился я на всякое другое.
   Там многое было, и политика, и репортажи разные, и даже экономика маленько, но как самое приятное я вспоминаю свои киностатьи. А началось все с американского фильма «Железная маска» с Ди Каприо в роли Людовика ХIV и его несчастного брата-близнеца Филиппа. О, это был чудесный фильм, там был очень плотно сконцентрирован почти весь идиотизм американского кинематографа. Там, например, король-Солнце приветствовал аббата д’Эрбле с королевско-американской простотой: «Хай, Арамис!». Там Арамис выносил заключенного королевского брата из темницы на животе под собственной рясой – при этом брат вовсе не был изможденным дистрофаном, а увесистый такой бутуз, нисколько не исхудавший за время заточения, все-таки не баландой кормили узника, а каплунами всякими, пулярками, спаржей, паштетами  да анжуйским вином. Там возлюбленную Людовика звали не мадемуазель де Лавальер, как в жизни и романе «Десять лет спустя», а почему-то Кристина де Вильфор (Вильфором звали подлого прокурора в романе того же Дюма «Граф Монте-Кристо», но и его дочку, увы, звали не Кристина, а Валентина). Там д’Артаньян небрежным взмахом сперва ловил на шпагу брошенный в него помидор, а потом стряхивал его со шпаги; при этом раздавался страшный металлический лязг, такой только помидор и может издавать. Там несчастный Рауль де Бражелон кидался прямо под вражеское ядро с заячьим криком «Кристи-ина!» Он просто видел траекторию этого ядра; какие ж раньше были медленные ядра… Там Атос – в исполнении Джона Малковича, которому лучше всего удаются роли психопатов да маньяков, -- представал не благородным философом, а лютым отмороженным убийцей. А Депардье-Портос маялся от импотенции (смешно же!). Наконец – и это уже была самая жестяная жесть – в самый патетический момент Людовик командовал д’Артаньяну, указывая на Филиппа: «Убей его!» «Я мог бы поднять шпагу на своего короля, -- любезно отвечал д’Артаньян, -- но я не могу поднять ее на своего сына!» На короля он, сука, мог бы шпагу поднять. А еще до того давалось понять, что его и Анну Австрийскую давненько связывают уже не только совместные воспоминанья о подвесках. До тех пор я просто маленько веселился про себя. А вот когда эти сакраментальные слова прозвучали, я стал прислушиваться к публике (дело было в «Маяковском», и в зале царило полное молчание, очень сочувственное) – совсем наши идиоты или все-таки нет? И тут сперва по залу прокатился тихий смешок, а потом грянул громовой хохот. И я успокоился, все в порядке. Ну так вот, я не смог сдержаться и накатал про этот блокбастер статью. Она неожиданно понравилась хозяину газеты (на тот момент мы перестали быть независимыми и за долг в $30 000 отдали контрольный пакет одному бизнесмену, который ко всему прочему очень любил нашу местечковую политику и надеялся на карьеру в этой области). Он сообщил об этом Досычеву, и тот порекомендовал мне поплотней заняться как раз кинокритикой, что я с большим удовольствием и стал делать. Получилось едва ль не буквально по «Золотому теленку»: там Паниковский говорил, что до революции его не давал в обиду городовой Семен Васильич Небаба, хороший человек, он теперь музыкальный критик.
   И вот едва начал я эту кинокритику, как тут же осознал, что предыдущие несколько лет занимался ваще не тем. Ибо за мои кримобзоры ничего, кроме гонораров и, может быть, некоторого читательского одобрения, не поимел. А стоило начать писать про кино, как тут же стал самым что ни на есть желанным гостем во всех кинотеатрах города: принялись снабжать буквально пачками билетов (поначалу-то посещал кинотеатры за казенный счет), карточками вечного бесплатного посетителя, угощать ужинами… При этом никогда никто ничего не просил, типа, напиши, что этот фильм хороший. Писал что хотел, да по-другому и быть не могло. Но концепцию взял, опять же, собственную. Писал о фильмах не как завзятый кинокритик, то есть не скучно, не умничал, -- а примерно так, как рассказал бы про фильм приятелю, человеческими словами. А тот этому б-дыщ! А этот, оба, ствол выхватывает, бамс, а тут еще пятеро!.. Абсолютно субъективные были заметочки и абсолютно безапелляционные, типа этой книжки, но вроде никто не бесился и с вилами на меня не бросался. Даже потом часто видел в интернете, что мои субъективные штучки охотно перепечатывали самые разные сайты, и это было приятно, хотя денег никто не платил.   
   Надо сказать, тут же почувствовал новое странное ощущение: мне стали нравиться не только хорошие, но и откровенно плохие фильмы. Сидишь себе, понимаешь, что фильмец-то тот еще; нормальный зритель давно ушел бы, а ты сидишь и обкатываешь сладкие мысли, как ты эту кинокартину облажаешь… и пометочки в темноте делаешь вслепую. Иногда плохие фильмы доставляли даже больше удовольствия, чем хорошие, прямо в зале начинал хохотать в предвкушении. А раньше только сидел бы плевался.
   Одному в кино ходить скучно, так что часто компанию составляли дамы, билетов-то полные карманы. Как-то раз красивая и стильная Оля Кочетова попросила взять ее на одну премьеру. Да с удовольствием, да с огромным! Она действительно не только красивая, но и стильная, что встречается не так часто. К своему стыду, признаюсь: когда она как-то раз похвалилась, что купила наряд в бутике «Sisley», я тут же брякнул, что хоть сисли уже и имеются, но все же необходимы еще и труссарди. Хохочет. Договорились с ней, что встречаемся там-то, во столько-то, перед «Маяковским». Прихожу – и подбегает вовсе не Кочетова, а совершенно незнакомая девушка, чуточку с азиатчинкой: «А это вы Егор Кузнецов?» Ага, я. Оля заболела, говорит, и вот меня вместо себя прислала, меня Жанна зовут! (Привет, Дима Радкевич, «я вместо Саши Самосюка»! История повторяется сначала в виде трагедии, в потом в виде фарса!) Вижу, девочка непосредственная, симпатичная и ужасно смешливая. А мне такие до безумства нравятся, я сам смешливый, смех, может быть, даже поглавней серьезного и вдумчивого секса, потому всегда потешных дам любил, сочетал приятное с приятным. У меня и актрисы-то любимые все как на подбор клоунессы: Васильева, Чурикова, раньше вот Лазарева была, и так далее. Поглядели с этой Жанной фильм, необычный такой, но по-любому захватывающий, «Матрица» назывался. Я потом, несколько лет спустя, перечитал в интернете свою статейку о нем и убедился, что все написал правильно. А то вон, некоторые напишут такого порой, что если у них есть совесть, то впоследствии просто обязаны пулю в лоб себе пустить. Или хотя бы пульку из рогатки. В том же горячо любимом «Коммерсанте» когда-то так облажали премьеру «Брата-2»… что очень захотелось посмотреть этот отвратительный фильм. И Данилу Багрова высокомерный сноб-писака обозвал тупым, и в национализме режиссера обвинил, и еще много чего. Вот снобизьм до чего доводит. И наоборот бывает: совершенно безобразный «Бумер-2» умные критики прославляли как некий пик киноискусства! Причем в настолько общих фразах, что я только потом понял: премьеру этого кино долго откладывали не только для широких зрительских масс, но также и для кинокритиков… так что они его попросту не смотрели, когда писали рецензии!    
   Кстати, очень любопытно было перечитать там же, в интернете, собственную же рецензию на фильм Такеши Китано «Фейерверк». Дело в том, что сейчас-то Китано один из самых-самых любимых моих режиссеров, едва дивидишник купил, так одновременно и китановский диск приобрел, -- но вот «Фейерверк» был первым его фильмом, который я поглядел, а, сами понимаете, Китано режиссер для россиянина необычный, впервые посмотреть его фильм это что впервые попробовать какое-то очень экзотическое блюдо. Помните, еще граф Монте-Кристо говорил гостю, которому, видите ли, вкус гашиша как-то не пришелся: «Скажите, разве вам с первого раза понравились устрицы, чай, портер, трюфели, все то, к чему вы после пристрастились? Разве вы понимаете римлян, которые приправляли фазанов ассой-фетидой (очень вонючая приправка, этакий растительный скунс, помещения, где она находилась, потом месяцами проветривают; впрочем, ее в микроскопических количествах в карри добавляют – прим. автора), и китайцев, которые едят ласточкины гнезда? Разумеется, нет». Эх, блин… пристраститься бы наконец, как порядочный человек, к устрицам да трюфелям, а не только к чаю да портеру. Но вот насчет ласточкиных гнезд – есть таки какое-то глубокое предубеждение. Змею жареную слопаю легко, а вот гнезда… навряд ли. 
   Ну так, оказалось, про «Фейерверк» я тоже правильно написал, особенно если учесть, что был диким еще китановским неофитом и не видал ни «Сонатины», ни «Брата якудзы» (наши после нашего «Брата» просто не смогли перевести китановское «Brother» иначе, чем «Брат якудзы», и никто не задумался, кто такая якудза, если у нее может быть брат, да еще такой своеобразный; а «Брат-якудза», видать, посчитали, что не поймет народ), ни «Кикуджиро», ни «Точку кипения», ни «Кукол».
   Ту Жанну после совместного просмотра кинофильма я, конечно, пригласил домой в гости. Она предварительно тревожно осведомилась, не стану ли приставать, а потом уверилась, что я мусчина вроде бы приличный, и пошла, по-любому переться на ночь глядя в универовскую общагу не очень весело. Выпила чуток водки (то ли другого ничего не было, то ли что) – и ей было не вельми хорошо. Что мне тоже понравилось, малопьющая девочка, но отважная! И мы потом где-то с год приятельствовали, причем совершенно платонически. Она начинала хохотать буквально от показанного пальца, причем не среднего, я начинал вслед, и все это было замечательно. Жалко, что потом как-то потерялись, причем даже фамилию не знаю.
   В начале 2000-х новосибирские кинотеатры быстро и мощно выправились, но вот в конце 90-х они являли собой совершенный разврат и ужас. В «Победе» в одном из залов просто была дырка в стене, сантиметров пятнадцать в диаметре, и можно было поглядеть, что на улице делается, – зимой! Там показывали обычно какие-то не новые фильмы, народа было очень мало, а местные тинейджеры посещали сеансы потому, что в зале все-таки тепло, темно и можно спокойно попить пива; бутылки потом, как правило, отправляли с задних рядов катиться вниз с характерным звяканьем. Правда, именно в «Победе» я поглядел такие фильмы, как «Схватка» с Аль Пачино и Де Ниро (фильм качественный, жесткий; недавно я просто обхохотался: наши рассуждали о том, что в Голливуде могут сделать римейк «Места встречи», а в роли Жеглова, к примеру, может выступить Аль Пачино, -- и иллюстрировали этот тезис кадрами из «Схватки», где он с ручным пулеметом наперевес шмаляет по бандитам под молящие крики шофера Копытина «Стреляй, Глеб Егорыч!») и «Леон» (фильм «культовый», забойный). В «Авроре» твердые фанерные стулья, обитые в незапамятные времена дерматином цвета фантомасовской маски, были напрочь изодраны, а в зале даже в жару царил лютый мороз. В «Маяковском» одно время все фойе на первом и втором этажах занимали ларьки, и когда я смотрел там замечательное кино «Непрощенный», то продирался в зал сквозь всех этих многочисленных торговцев в храме. «Непрощенного», кстати, оценил не только я, но и Владимир Владимирыч Путин. Ибо откуда, не из подсознания же, вырвалось его знаменитое «Будем мочить в сортире»? А это прямиком как раз из «Непрощенного», там одного гада как раз и замочили прямо со спущенными штанами… Впрочем, и в «Криминальном чтиве» аналогичная история была, так что возможны и варианты.
   Реально казалось, что все, кинопрокату пришел пипец, смотри видео и посапывай в тряпочку, кинотеатры как явление себя изжили. Пригласить в кино даму – да это было едва ль не оскорбление, очень нетребовательная должна была быть дама, чтобы согласиться. Впридачу к билету было хорошим тоном захватить с собою стакан семечек.
   И вот вдруг ДКЖ, дворец культуры железнодорожников, громко объявляет, что у них звук dolby, просим пожаловать! И все пришли – и офигели. Во-первых, невиданный раньше зал, не очень большой, но предельно уютный, с мягчайшими креслами (в них можно было полулежать, а не сидеть по стойке смирно, как на заседании товарищеского суда; я тогда вообще стал мечтать о кинотеатрах с гамаками, да чтоб курить можно было: лежат себе добродушные зрители, как дельфины, попыхивают), в теплых темных тонах, сиди, родимый, и пусть тебе будет хорошо! Во-вторых – до тревожности ласковые сотрудники: «Все ли вам понравилось? Не упустили ль мы чего-нибудь?» А в-третьих -- этот самый звук. 
   Первое кино, которое я там поглядел, был фильм «Ронин». В принципе, качественный боевик, довольно динамичный, и актеры недешевые, в главных ролях так вообще Де Ниро и Жан Рено, там и пальбы хватало, и русской мафии, и ИРА, и штази, и антуражей, и интриги. Один из русских бандюков имел какую-то невероятную нижнюю челюсть – она выдавалась вперед сантиметров на пять, как в анекдоте про двух мартышек. Одна, у которой челюсть вот так же выдается, спрашивает другую во время дождя: «Тебе вода в рот попадает?» Другая, у которой челюсть, наоборот, сильно вдвинута, отвечает: «Не-а!» – «А мне попадает!» – «Ну и дура!» И еще у этого бандита была, конечно, кожаная куртка, а вот под ней – натуральная шерстяная «олимпийка» синего цвета, какие советские мужчины гордо носили в 70-е и немножко в начале 80-х. Это говорило о невероятной наблюдательности режиссера… но некий анахронизм все-таки имел место. В реальной жизни я последний раз видел такую олимпийку на одном корреспонденте сельской газеты, и дело было в 98 или 99 году. Я и этот рядовой газетного фронта оказались единственные, кто додумался доехать до Татарского и напроситься к Жириновскому в его агитационный поезд, на котором он колесил по России. И вот у этого корреспондента была такая олимпийка, и я тогда невероятно удивился, думал, что их в природе больше нету. Из какого сундука он ее вынул, в каком шкапу отыскал? А вот в том кино нашли, приодели бандита. Да и вообще эти уродцы русских своеобразно изображают… у них за «русскую звезду» канает низколобый Валерий Николаев, который внешне сильно смахивает на неавторитетное быдло из какого-нибудь «шанхая». И вот они показывают русских именно такими, а мы знай гордимся, вот, мол, как наших там уважают! Того же Машкова – да его почти исключительно в роли убийц да бандитов показывают… Олега Тактарова тоже. Я уж думал, что ему иного и не дано, пока не посмотрел очередную порцию «Солдат», там он замечательно играет сурового профессионала-военного. А сами-то… да тот же Шварц – редко что бывает более смехотворное, чем его милиционер Иван Данко из «Красной жары». Одна только «милицейская» шапка домиком чего стоит. Кстати, Досычев обожал цитировать оттуда: «Какие ест твои доказателства? – Поцелуй менья в залупу!»
   Впрочем, наши во втором «Брате» тоже америкосов наняли на не самые изысканные роли, некорректные по отношению к Америке и афроамериканцам, кроме разве что шофера-дальнобойщика Тома…               
   Короче, «Ронин» фильм хороший, но не великий. Но этот звук… особенно в первый раз… то пальба из одного угла, то из другого… то автомобильная погоня со стрельбой из гранатомета, и аж подлокотники кресла вибрируют, так что за них хватаешься покрепче… Короче, я вышел в полном одурении и понимании, что только что посмотрел один из самых великих фильмов в истории кино! И этот морок прошел только примерно через полчаса.
   Кстати, в том же кинотеатре я впервые поглядел «Брата-2» -- и вышел в еще большем восхищении. Но это уже вне зависимости от качества звука.
   Сдается мне, что «Брата-2» теперь вообще все любят – вот только эстетствующие снобы в этом никогда не признаются. «Это как это так – то, что всем нравится, мне, такому утонченному, нравиться не может! Это ж как признать, что не Элюар, а Есенин – великий поэт! Нет, против этого вопиет все мое тонкое существо!»
   Нет, а все-таки – это ж какими озарениями, какими молниями их торкало, что они такие песни туда поставили?! И ведь, главное, ни одна песня чисто по тексту не соприкасается с тем, что происходит на экране, экшн отдельно, трек отдельно. А – сделано так, что не разорвешь, как тут и были все эти песни, все до единой. Едут, понимаешь, палят, переворачиваются – а флегматичный крендель при этом сообщает, что мог бы выпить море и хотел бы быть «вечно молодым, вечно пьяным». Это, еслиф че, к нам, в Новосибирск, -- у нас много вечно молодых… И – абсолютно же органично ложится. Да хоть чичеринская «Тулула», хоть Земфирина «Искала тебя», хоть «Полковнику никто не пишет». Это помните, когда Данила идет по коридору клуба, а у него в руке, как в компьютерной стрелялке, пистолет-пулемет, и только знай отщелкивает всех этих вражеских юнитов? Не, это точно, озарение тогда было у Балабанова, ни до («Про уродов и людей»), ни после («Война» и совершенно стремный «Груз 200») оно уже не снисходило на него… 
   А между тем – никто этого пока не признал, да и не додумался никто, -- именно «Брат-2» осуществил то, над чем долго ломали головы элитнейшие интеллигенты новой России: он лаконично и элегантно сформулировал национальную идею. И очень все просто (цитирую по памяти): «Рашен водка? Гуд… Вот ты скажи, американец, -- в чем сила? Ты думаешь, в деньгах? Вот и брат мой так же думает. А я думаю – сила в правде! Вот ты обманул кого-то – и что, от этого сильнее стал? А за ним правда – значит, он и сильнее! … Дмитри Громов мани!..» Тут все: и рашен водка, и моральное посрамление оппонента-американца, а заодно и его российских единомышленников, и правильная философия, и утешенье обиженных (их, лохов, кинули, -- так значит, правда за ними!), и мани от плохого к хорошему, что называлось раньше «экспроприация экспроприаторов». Ну и в плюс к формулировке идеи еще знаменитое «Русские своих на войне не бросают». Вот так! А то все вопили: где национальная идея? нету идеи! а надо идею! Да вот она, что ни слово – то золото. Ею сейчас и живем. А «они» нам уже и за Севастополь ответили…

                ***

   Я тут немного выше привел очередной анекдот – про мартышек. Так уж к слову скажу о наболевшем. Вот терпеть не могу, когда в телевизоре, газетке или даже книжке автор говорит, как бы свойски подмигивая: ну, как в том анекдоте! В каком том? Я твоего анекдота, может, не слыхал сроду, а ты, дундук, полагаешь, что ежели тебе он известен, то и все его знают, что ли? Бывают, кстати, вариации. Некоторые уточняют: «как в известном анекдоте про муравья (робота, сантехника, грузина etc.)». Про какого, сука, муравья?!! Я знать не знаю про муравьев анекдотов! Тебе что, жалко пары строк, что ли, написать, может, и я посмеялся бы. А так сидишь дурак дураком и думаешь горько: вот, все известный анекдот про муравья знают, один я такой тупой и неразвитый.

                ***

   Монополистом в смысле долби-звука ДКЖ оставался недолго – один за другим наши кинотеатры стали обновляться, обзаводиться долби сэрраундом и долби диджиталом, отличными креслами (во многих залах даже с дырочками в подлокотниках, куда надлежало ставить стаканы с напитками или поп-корном). А «Прогресс», устраивая презентацию фильма «Дьявол носит «Prada», особо подчеркивал, что для вип-гостей появились кресла-«баобабы» (это вот эти самые удобные мешки с полиуретановыми шариками внутри, которые можно трансформировать как угодно, хоть спи на них, хоть в «чапаева» играй). «Маяковский» ввел моду устраивать роскошные премьеры, когда перед фильмом и лотереи, и выступления «Тодеса», и речи актеров, сыгравших в данном фильме, -- например, перед «Мамой» публика довольно долго не отпускала со сцены Владимира Машкова. На премьеру принципиально нового, снятого уже с компьютером эпизода «Звездных войн» пришел сам губернатор с супругой, а перед показом на зрителей с потолка валились сотни воздушных шаров – они потом сильно вибрировали от всяких звуков, лежа между сиденьями и под ногами зрителей.
   Отгрохали себе замечательные залы «Планета кино», «Прогресс» и «Горизонт». Стали появляться первые прообразы т. н. «мультиплексов». Новосибирский кинопрокат вырвался из загона невероятно стремительно, в кино стало снова модно ходить, тут же подтянулась реклама. Которая, надо сказать, зачастую вытягивала в лидеры по сборам фильмы плохие, типа какого-нибудь «Волкодава» или «Груза 200», или средненькие, вроде «Девятой роты» (посмотрел я ее – и уже через полчаса только в общих чертах помнил, о чем там речь). Но что поделаешь… такая ее, рекламы, незавидная роль, хорошо еще, что общественное отношение к рекламе не перекидывается автоматически на рекламистов, они же тоже бывают хорошие люди.
   Но вот реальным, ужасающим злом стала, конечно, торговля в кинотеатрах поп-корном. По идее надо бы, конечно, ввести еще и хот-доги, и шашлыки, и что-нибудь с чесночком, чтобы в залах воняло не только этой кукурузой, но еще и сосисками и нормальным мясом. Да чтоб чавканье погромче было, а то что это за безобразие, чавкают, но как-то невнятно, не акцентированно, не как настоящие-то стопроцентные американцы. Поп-корн сразу стал служить дополнительным источником зрительского удовольствия: то кто-то эффектно выдувал поп-корновую пыль из ведерка прямо на прическу впереди сидящего. То поп-корн рассыпался, и мгновенно зал наполнялся этим головокружительным манящим ароматом, а потом зрители растаптывали этот поп-корн своими сапожищами. М-м!
   Но вот то, что в зале можно стало пить пиво или спрайт (кстати, о спрайте; первые игранные мной «Герои» были на английском, а там масса специфических понятий, сказочных всяких и средневековых, приходилось сидеть со словарем, оттуда узнал, что умное иностранное слово «Спрайт» это ни много ни мало как «фея», и название напитка, выяснилось, тупое-претупое, вода «Фиалка» за восемь копеек), -- это оказалось хорошо, не то что раньше, «Приносить и распивать спиртные напитки категорически запрещается!». В одном месте мне встретилось такое объявление со словом «распевать». Сходили, типа, спели пару бутылиц, очень хороший фильм.
   Не все, однако, так уж прекрасно, бывают и досадности. Идешь, к примеру, на фильмец хваленый, а там вдруг оказывается, что он с субтитрами, без перевода! Ну и на фига это кому надо? Пока читаешь -- на экран не глядишь, пока на экран глядишь – не читаешь. А вдруг зритель, допустим, малограмотный, читает медленно? Он же и не увидит ничего, и не прочтет, совсем напрасно деньги трудовые потратит. Один раз смотрел я такой субтитровый фильм, плохонький, но разрекламированный, «Тонкая зеленая линия», про то, как героические американцы победили в Великой Отечественной. А соседка была дама умная, красивая, но с плохим зрением, титры прочесть не могла, а на ухо ей подсказывать не получалось, тогда уж вообще надо было бы фильм не смотреть. И вот несмотря на всю свою светскость, положительность и немалый ум, дама та стала развлекаться очень неожиданно: скатывала из салфеточек шарики и кидалась ими наугад в зрительный зал! Я таких способностей за ней раньше не подозревал, и это мне ужасно понравилось, а то все думал, что она серьезный экономический аналитик. А фильм да, был неважный, с этим вечно чуть не плачущим Николасом Кейджем, брови-домиком, но зато мне по дружбе управляющая кинотеатром подарила американскую армейскую зеленую майку, на которой была эта тонкая красная линия и неброско – название фильма, «Thin red line», кажется. «Таких на город только две, Егор, дали!» – сказала тогда управляющая. Очень добротная оказалась майка, плотная, совсем не растягивалась. Вот и делали бы хорошие майки, а не плохое кино.    
   И пошли-понеслись все эти билеты, презентации, премьеры, сплошной высший свет, веселые дамы с декольте да ананасы в шампанском. «И чего это я в этой криминальной хронике погряз, -- думал я, -- надо было сразу вот так!»

                ***

   При этом мои кино-статейки размещались, боже упаси, никак не в полосе «культуры», там материалы были б совсем уж убийственные, кабы не восхитительная дама Лена Канунникова. Умная до невозможности, шарм немереный, тонкая, хорошо чувствующая и живопись, и музыку, и театр с кино – но при этом очаровательная и абсолютно нормальная в общении, ни на грамм не пересушенная. Пишет-пишет порой в канонах тогдашней «культурной» полосы, то есть параллельно и перпендикулярно, «серьезно» и даже довольно скучно, а потом вдруг возьмет да и выдаст что-то этакое, про какого-нибудь порнохудожничка или еще что-то сексуально отвязанное, этих штук в современном искусстве хватает. Я хохотал и одобрительно говорил, мол, Лен, как только начинаешь про сиськи-письки писать, так прямо шедевры выходят! Та тоже хохочет. Как-то раз говорю, причем абсолютно серьезно, мол что за фигня, чем дольше тебя знаю, тем ты красивее становишься. Та и секунды не думала, отвечает, что умные женщины все с возрастом становятся красивее! Я подумал-подумал – и действительно, абсолютная правда, если только пьют умеренно. А она мне внешне напоминает замечательную, офигенную художницу первой трети двадцатого века – Зинаиду Серебрякову. Ффу-у… едва ль не признание получилось, вы не находите? Не, действительно славная дама.
   Был у нее, правда, один бзик, который кому другому я по собственному максимализму не простил бы, а для нее это было ну типа как милое чудачество, что ли. Ее все тянуло за границу – жить там. На хрен эту Родину. Она и языки прилично изучала, и с европеоидами общалась вовсю. И, помню, на кого-то возмущалась и говорила, что, мол, как он смеет! я три гранта получаю! А гранты давались странными иноземцами, и лично мне уже тогда казалось, что получать их как бы немножко западло, хорошему человеку всяческие фонды Сороса никогда ничего не выделят, а все делается как-то так, между своими, в узком кружке и в пределах почти одной национальности... Проверено – направил как-то раз туда маму одной невероятно талантливой девочки лет девяти, которой край была нужна хорошая флейта, а денег на нее не было; ну, короче, вы поняли… есть люди, которым эти гранты гораздо нужнее! а девочка пускай на тростниковой дудочке поиграет! или на горне пионерском! вон какие славные были раньше трубачи, щеки толстые, красные! красавцы! в штанишках коротких!
   А Лена этими грантами гордилась – ну, все-таки по-любому признание ума, способностей каких-то. Да и деньги, в конце концов, коих нам всем тогда не хватало. Потом мечта ее сбылась, вышла замуж за бундеса, уехала в Германию. Там вроде они расстались, дальше как-то не очень все складывалось… приехала бы обратно, жизнь-то все-таки здесь происходит, да и отношение к ней здесь по-любому замечательное, какого в Европе этой скаредной никак не сыскать.
   В ней был некая природная аристократическая простота. Я лишь один раз слышал из ее уст матерное слово, но было это так естественно и прозвучало так ненадрывно, что вызвало восхищение. А было дело так. Рассказывает она анекдот про двух гламурных дамочек, которые похваляются друг перед дружкой.
-- А меня любовник с собой на Канары берет, -- говорит одна.
-- Потрясающе! – отвечает подруга.
-- Он мне там шубу норковую купить обещал.
-- Потрясающе.
-- И машину «ягуар»!
-- По-тря-са-ю-ще!
-- А у тебя как дела?
-- Да вот, на курсы хороших манер хожу.
-- Н-да? Ну и че вас там учат?
-- Да пока вот научили «потрясающе!» вместо «не ****и!» говорить… 
   И вот это «не ****и» прозвучало – как тут и было.

                ***

   Дамы в журналистике и мат – вообще тема, достойная нескольких отдельных абзацев.
   Лично я-то матерщинник со стажем. Начал, полагаю, лет в пять-шесть. Хотя при этом был одновременно и мальчиком читающим (начал года в два), и восьмитомник Тургенева, к примеру, одолел в семь или восемь лет – от нефига делать, пока болел воспалением легких. И случалось порой, что книжные познания опережали матерные. Например, исполняет мой лишенный слуха кузен скабрезные куплеты, где рифма вроде бы подразумевает слово матерщинное… а вместо него следует другое, обычное, которое в свою очередь является первым словом следующего куплета. (Такие песенки в Росии вообще имеются в большом количестве. «А на карнавале две старушки сра… -- А? Что? – Да ничего – с радостью плясали! Как из гардеропа высунулась жо… -- А? Что? – Да ничего – желтая рубашка!» «А я муде… ему девушка сказала: «А не манди… Неман дивная река!» «А палец в жо… палец в желтеньком колечке заперде… запер девку на века!»). Ну так вот, поет мой кузен, то есть братец двоюродный:
   Ехал на ярмарку Ванька-холуй
   И за три копейки показывал свой ху…
            …дожник, художник, художник молодой
            Нарисовал девчонку с разорванной пи…
   …ликала гармошка, играл аккордеон,
   А маленький Антошка натягивал га…
            …га, северная птица, мороза не боится,
            Весь день сидит в гнезде и роется в пи…
   …раты, пираты по морю плывут,
   А боцман с капитаном девушек е…
             … хал на ярмарку…
   Вот такие народные куплеты были. И вот кузен мой, которому было лет семь, еще типа стеснялся и порой предоставлял мне самому догадываться, что там за термин такой. Ну, в основном я, конечно, догадывался. Но вот что там такое натягивал Антошка – хоть убей не мог. Кузен уже помогает, мычит этак: «Ну! «А»… «о»!» Думал я думал, а потом говорю: «А! Атом, наверно!» Однако оказался не атом, и кузен объяснил, что там такое и зачем употребляется. Так я еще и не поверил. Вообще думал тогда, что дети рождаются чисто от желания матери, без всяческих мужиков. И когда старшие товарищи во дворе убеждали в обратном, спорил: «А как же вот в горах девушки живут одни, и детей рожают?» А мне авторитетно говорят: а есть специальные мужики, ловят таких – и это вот самое! Вот потом и дети!
   Итак, лично я – матерщинник закоренелый, убежденный и исправлению не подлежу. Мало того – я сочувствую тем очень немногочисленным людям, которые мат не употребляют ни в речи, ни в общении, ни в чтении. Ибо грамотно употребляемый мат служит, во-первых, великолепным средством словесной экспрессии, часто другими способами не достигаемой. А во-вторых, только и исключительно благодаря мату существует масса невероятно смешных текстов. Начиная, например, с частушек. Вот, к примеру, в годы брежневского правления, когда все в стране приписывалось «личным заслугам Генерального секретаря ЦК КПСС товарища Брежнева»:
   На краю большого луга 
   Ворон выебал грача.
   Это личная заслуга
   Леонида Ильича.
   Ну и как вы то же самое -- да литературным-то языком?
   Или масса иных частушек, неполитических. Например, про то, как девки спорили на даче, у кого чего лохмаче. Или про то, что девкам, опять же, не надо ходить замуж… Или тысячи иных.
   А Барков? А Юз Алешковский? А анекдоты? А бытовые байки? Мне понятен, к примеру, один писатель, большой сквернослов, про которого Довлатов написал, что тот говорил о своей пишущей машинке «Рейнметал» так: «Рейн, ****ь, метал, на хер!» Кстати, нечто аналогичное есть в сильном фильме Гая Ритчи «Snatch» («Большой куш») -- там один персонаж изрекает: «Mary-fuckin’-Poppins!»
   Мат в русской жизни служит, кроме прочего, еще и средством обретения доверительности, некоторой интимности в отношениях. Пока люди меж собой «на будьте любезны», той доверительности нету. Но вот когда они переходят – сперва, как правило, через анекдот («Извините, там одно матерное слово есть, вы не против?»), -- на ненорматив, вот тут и начинается если не Дружба, то уж Сопричастность. Впрочем, это все относится к людям некоторым образом воспитанным, типа интеллигентным. Поскольку есть же еще огромная масса граждан, для которых мат – как воздух, они только на нем и разговаривают, и есть даже такие, кто просто не может без мата, даже с рафинированным начальством и то говорят только на ненормативе. Есть, есть такие люди, я таких человек шесть-семь знаю лично. Но среди воспитанных товарищей мат – это все-таки пароль, признак сопричастия-соучастия. 
   И вот потому мне всегда нравились интеллигентные дамы, которые грамотно (то есть в нужное время, в нужном месте и по делу) матюгаются. Пэтэушниц это, конечно, не касается, у них это с молоком матери, никто же не хвалит морского котика за то, что он хорошо плавает. А вот когда тургеневская девушка загибает фразочку типа «****ый Шопенгауэр, гандон штопаный, в своем отношении к гегельянцам он был глубоко неправ!» – ее как-то сразу начинаешь уважать.
   Не раз и не два мне доводилось узнавать весьма интеллигентных, очень приличных дамочек-журналисток, и газетчиц, и телевизионщиц, и радийщиц (не говоря уже о продвинутых интернетчицах) именно с этой приятной стороны. И всегда это бывало несколько неожиданно. Ибо я привык до поры держаться иллюзий. Даже априори зная, что девушка, допустим, проститутка по профессии, все равно отношусь очень почтительно, поскольку у нее на височках вьются локоны а ля Натали Гончарова… Впрочем, к проституции я и без того всегда отношусь дружелюбно – хотя услугами и не пользуюсь, о здоровье пекусь. Но те, что мне встречались – как правило, хорошие девки были. Даже порой самоотверженные. (Привет, Лилька! Привет, Валерия!) Ну и тут – всегда удивлялся, как если б, к примеру, услыхал в эфире тот же текст, но в исполнении, скажем, Оксаны Пушкиной или, там, Регины Дубовицкой. А однажды на Алтае мне вообще довелось быть свидетелем микроссоры между двумя сильно поддатыми телеведущими – причем, что характерно, обе вели программы о культуре – театр, живопись, симфоническая музычка и прочее. И они та-ак изощренно лаялись! При этом, впрочем, хохоча. А я до той поры и не подозревал, что столь интеллигентные юные женщины знают такие изысканные обороты, все думал, что они неземные такие, сплошь в эмпиреях порхают и в туалет не ходят, ну разве что в крайнем случае по-маленькому. А их жизнь, видать, научила. Ну да – покрутись-ка исключительно среди длинноволосых ценителей Искусства – еще не так взвоешь.

                ***
          
   «Кинокритика» моя была, конечно, чистой воды любительством и дилетантизмом. Тем и брала, поверьте уж на слово, некоторой популярностью пользовалась. К счастью, я о кино знаю не многим больше среднего человека, а потому не есть узкий специалист, который, по Козьме Пруткову, «подобен флюсу», а по другому определению, «тот человек, который знает все ни о чем и ничего – обо всем». Увидал новое кино – и рассказал о нем своим языком, объяснил, кому стоит его глядеть, а кому не стоит. Ведь домохозяйкам одно, а рэперам или рокерам – нечто все-таки другое. Кому-то нравится «Унесенные ветром», а кому-то второй «Крестный отец», кому-то Петросян, а кому-то Мартиросян.
   Но главным специалистом по кино и первейшим кинокритиком в Новосибирске является, конечно, Андрей Малов. Едва возникнув «в телевизоре» – на НТН, не то в 1992, не то в 1993-м, когда еще не было НТН-4 и НТН-12, а было одно общее НТН, если кто помнит, -- он моментально запомнился, стал узнаваем. Шла тогда с его подачи такая замечательная серия – «Эскалация насилия на экране». И показывали там шедевры жестокого, кровавого кино – но мирового уровня. Перед показом с популярным рассказиком выступал сам Малов. Там были и скорсезевский «Таксист», и невероятный, наглый, цветастый как клумба или оперетка, циничный кубриковский «Заводной апельсин» (при том, что там всего одно убийство, да и то ерундовое – взбалмошную богатую старуху, видите ли, большим гипсовым членом по голове ударили, -- «Апельсин» в Англии к показу запрещен). И Ален Делоны, и Чарльзы Бронсоны, и Клинты Иствуды… Вкус у Малова всегда был отменный, и в серии той, которую он отбирал на свое усмотрение, серых лент просто не было, умные жадно ждали продолжения… а их антиподы серию довольно быстро свернули, дескать, зрители жалуются, слишком кроваво, пропагандируете секс, жестокость и насилие! Так не нравится – не смотри, дурко, для тебя вон Марианна есть и иные мексиканские шедевры, пропагандирующие любовь, добро и идиотизм. Почему-то вменяемые зрители не пишут писем с просьбами убрать из эфира тупые фильмы типа «Родные люди», «Женщина без прошлого», «Гваделупе» или «Дикая роза» (хотя эти как раз шедевры делают самое черное дело – их зрители и так-то… а они их окончательно добивают); просто не смотрят их, да и все. А вот этим все чужие вкусы покоя не дают, все бы доносики да жалобы пописывать.
   Потом, когда место Малова занял некто Раппопорт, мгновенно стало скучно, тягуче и зевотно. А Малов это было да… возникал на экране этакий изможденный, явно измученный нарзаном гражданин с мешками под глазами, и мы с моей прикольной возлюбленной одобрительно говорили: «Не по-детски, видать, употребляет!» Хотя, говорят, он то ли совсем, то ли практически не пьет, и вообще человек малообщительный и некомпанейский. И знакомые зовут его «Иезуит» – а че, по-моему, не самое плохое прозвище; меня вот Игреком в школе звали, так мне нравилось. И вот этот изможденный Малов совершенно не напрягаясь импровизировал приколами, причем интонации были очень самобытные, незабываемые, и когда он говорил, к примеру, «это такая ал-ле-гория», то мы покатывались со смеху и потом только и знай повторяли к месту и не к месту эту «аллегорию». Именно Малов в Н-ске тот человек, который знает о кино все, любит его страстно и беззаветно. Но, на мой взгляд, эта любовь привела его к некоему академизму, сухости, потере определенной попсовости, которая в общении с широкими массами необходима; у нас же не все по Шопенгауэру прикалываются, многие все-таки больше как-то по Киркорову да Петросяну. Я сотрудничал некоторое время с его «Кинонеделей», поскольку он прислал мне на электронку письмо с польстившими мне словами – что-то вроде «мне нравятся твои словечки, типа «суфражистки» и т. д.». И мне было ужасно приятно, что Сам Малов мои штучки признает. Гонораров за «Кинонеделю» мне не платили, но зато, опять же, обеспечивали билетами. А мне че – написать отзыв о фильме нетрудно и даже приятно, ну и плюс в хороший кинотеатр сходить с порядочной и честной работящей девушкой, тоже дело не последнее.   
   Кстати, именно Малов проделал весьма большой труд – написал и издал на свои средства толстенный и весьма подробный видеогид,  в котором можно было почерпнуть сведения практически о любом современном или хоть мало-мальски заметном фильме прошлых лет. Есть все-таки у нас в городе люди, которые не только за копейку трудятся, но и еще из некоего энтузиазма, с любовью к делу.
   Выпускать газетку о новейших блокбастерах это одно. А для души у Малова, подозреваю, клуб «Синема», этакая точка для избранных, маленький зальчик на остановке «Сибревком», где идут особые фильмы, не для всех, самоцветики мирового кино. В первый раз в этом зале я побывал еще в период работы в «Красном проспекте» – кто-то прибежал и объявляет, мол, желающие поглядеть не то порнуху, не то эротику добро пожаловать! А я к тому времени порнухи в глаза не видел, кроме разве что черно-белых фоток в виде карт – такие раньше глухонемые в электричках продавали или юные фотолюбители делали, переснимали откуда-то. Ну так интересно же, кино настоящее поглядеть! И отправились мы туда. А фильм был – «Империя чувств», в общем-то, порно, но красивое (все эти японские ландшафты да интерьеры) и такое, типа с философией, не сантехники с медсестрами. И не весь фильм герои (ну то есть как герои – ничего там особенно-то уж героического, конечно, нету) долбятся, а дозированно. А в конце героиня вообще герою эту штуку -- небольшую, но зловредную -- отрезает и гуляет с нею по городу. После сеанса, помню, мальчики с девочками друг на дружку старались не смотреть – нынешней раскованностью еще не пахло. А одна знакомая якутка, дизайнер, честно рассказала, как они с девчонками поглядели это кино и что после этого было… впрочем, это уже совсем другая история. Им, короче, понравилось.
   
                ***

   Но что-то мы забыли про журналиста Сальникова.
   Вторая половина 90-х прошла под знаком так называемых «обманутых вкладчиков». Казалось бы, проблема сугубо частная: вы хотели деньжат по-легкому срубить (и срубали до поры! и не плакались!), вас сто раз предупреждали (а ой как предупреждали! и в телевизоре вопросики Мавроди задавали, дескать, откудова такой дивиденд? а тот знай секретную физиономию корчил – дескать, есть такие особые технологии, про которые вам знать не след, мое личное ноу-хау). Но жадность пересилила, лохов кинули. Все! Ступайте в милицию, оставляйте заяву у дежурного сержанта и ждите у моря погоды. Но те стали выступать, винить во всем государство (хотя и его вина, конечно, была, не предусмотрело, да и чиновники были очень густо подмазаны). И пошли все эти бесконечные пикеты, митинги и прочее. Если мы с супругой видели на улице какую-нибудь перевозбужденную толпу, то кто-нибудь из нас невинно спрашивал: «А кто же это там такие?» А другой рассудительно отвечал: «А это, наверно, обманутые вкладчики!»
   Вот Сальников про них и написал – дескать, вы как Буратино, который свои два сольдо закопал на Поле Чудес в Стране Дураков. Вкладчики давай возмущаться.
   А есть в Новосибирске журналист Игорь Аристов – человек умный и предприимчивый, причем даже душевный. В то время мы еще не приятельствовали, это уже позже то он ночью позвонит, дескать, приезжай, то я, из трезвяка плетясь, могу к нему по пути заглянуть. А тогда он выступал в двух ипостасях – был и журналистом, и предводителем этих вот вкладчиков, стриг политические купоны. Аристов писал в том числе и в «Новую Сибирь». И вот возникла этакая пиар-идея: он организовывает своих вкладчиков и они устраивают около здания областной администрации публичное сожжение чучела продажного журналиста Сальникова. И Аристову хорошо, и Сальникову лишняя популярность, и «Новой Сибири» паблисити. Обсудили детали. Сальников принес из дому собственный старый костюм, в который надлежало облачить чучело. Ну и набили время – часов 10 утра.
   Накануне вечером я к нему заехал. Малость квасанули и легли спать. Утром разбудили телевизионщики с 10 канала – приехали за интервью. После этого я говорю: ну че, пошли, посмотришь на собственную экзекуцию! Сальников давай мяться: а вдруг кто опознает, тогда все может вовсе не символически произойти! – Да ладно, че ты! – А он все равно мнется. Однако хитрым ходом я его все-таки выманил.
   Дело в том, что тогда всюду и везде торговали так называемыми «винными напитками» – недорогим бухлом крепостью 25%. Они разные были, один так вообще хватило наглости назвать «Рябина на коньяке». Но в тот раз я выманил Сальникова на винный напиток «Лимонный». В Нарымском сквере мы этого «Лимонного» хватанули – и Сальников осмелел. Отправились.
   Подходим – народу полнехонько. Бушуют. А Аристов на крылечке, через мегафон обличает этого гадкого Сальникова. И в то же время поглядывает этому самому Сальникову в глаза. Ситуация какая-то двойственная. В принципе, думаю, крикни тогда Аристов зычно «Бей его, православный люд!» – и пипец пришел бы продажному журналисту. Но Аристов че, дурак что ли.
   А тут и чучело поднесли. Я глянул – и чуть со смеху не лопнул. Ибо «Сальников» представлял собой вот что. Гражданин в сальниковском костюме, шляпе (!), с абсолютно круглой желтой головой, сшитой из тряпки, а на лице нарисованы подлые глаза и дополнительно круглые очки! Я давай тут же ржать, а на меня накинулись обманутые вкладчики, дескать, не наш, видать, вон и штаны какие-то подозрительные, в клеточку! Я в ответ рявкнул… Словом, чуть вместо продажного журналиста Сальникова не экзекутировали честного журналиста Кузнецова. А жалко было бы, честно говоря.
   Скандал замяли, а тут и время аутодафе приспело. Закорчился продажный журналист в языках очистительного пламени, почернело подлое лицо… и рассыпался он в прах.
   С Аристовым встретились уже в конторе, он за деньгами приехал. А я че-то обозлился, обматерил его… говорю же, только вот недавно подружились.
   
                ***

   Однако следует признать, что от темы я отвлекся. В 97-м в Н-ске откуда ни возьмись появилась газета с необычным названием – «Комок». Вероятно, это было первое так называемое «сетевое» издание в Новосибирске, поскольку зародился «Комок» в Красноярске, и поговаривали, что хозяином его был небезызвестный Анатолий Быков. Газета была основательная – толстенная, полос, наверно, 48, как не больше, но без мути. Ну все-все-все в ней было, начиная от экономики (кстати, нормально подававшейся, не на птичьем языке, и «экономист» там был вменяемый, не наш Костя Кантеров, которого лично я называл «скудоумным»). Был там и криминал, и типа «все для садовода», была полоса о братьях наших меньших, было про всякие непонятные явления и т. д. Кстати, там порой печатали даже всякие повестушки, и именно там мне впервые попало на глаза имя Андрея Кивинова – «Полное блюдце секретов», как сейчас помню, повесть называлась, и с тех пор я всего Кивинова, конечно, перечитал, пока он (к превеликому сожалению!) не исписался. Была там и особая полоска, на мой взгляд, сильно неоднозначная. Некий журналистик по фамилии Бурлаку, невзрачный, усатенький, лысенький и, похоже, сильно сексуально озабоченный, вел полосу «Спросите у майора Быкова». Дураки-читатели (в основном озадаченные сексуально подростки) писали этому мифическому «майору» о своих проблемах. С грамотностью, понятно, проблемы огромные. Ну и наивные до ужаса. И вот псевдомайор издевался над этими письмишками и попутно давал советы – типа, с высоты офигенного опыта. Был у него некий сильно самодельный юмор, точнее, претензия на юмор. Но полоса, надо признать, была очень популярна. Словом, в целом «Комок» производил впечатление газеты весьма неплохой, профессиональной. Поскольку там были «новосибирские» страницы, то я решил попробовать себя и там. Позвонил. Приятный дамский голос говорит – приезжайте. Спросите меня, Эллу Хамзиничну Давлетшину.
   Ну, чевось, приоделся я со всей возможной роскошью – белоснежный костюмчик, алая рубашка с расстегнутым воротом и, конечно, цепочка золотая, коротко стриженный у стилиста по кличке Кот (между прочим, призер каких-то там всероссийских конкурсов), – да и отправился туда. По пути думаю: а че это меня все «Егор» да «Егор» зовут, пора бы уже и «Борисовичем» стать. Дай-ка, думаю, представлюсь как Егор Борисович. А еще вот что думаю. До сих пор, думаю, тока с мужиками-редакторами дело имел, там все понятно. А вот с дамочками… скорее всего, истеричка какая-нибудь как попадется… типа тех, что хулили мое Творчество в ранней «Молодежке».
   Иду себе весь такой сияющий, в сознании собственного величия, почти весь в белом. Летящей, прошу заметить, походкой. И в метро этой же походкой влетаю и дверь, конечно, не рукой отворяю, а ногой. Там снизу есть такие особые широкие полосы из алюминия, чтобы в них подошвой упереться – и дверь пихнуть. Но, поскольку та дверь оказалась закрытой, то со всего маху носом в нее и впечатываюсь, элегантный такой! Тока тут опомнился и над собой похохотал.
   Прихожу такой. Встречает интеллигентного вида дама. Здрасьте-здрасьте. «Егор Борисович», -- представляюсь. Она эдак с чуть заметной иронией мой замечательный прикид взглядом оценила. Пообсуждали цели и задачи, договорились, все путем. «Ну давай, Егор, -- говорит, -- завтра приноси материалы, посмотрим». Эх, блин, не получилось с Борисовичем.
   Скажу я вам, братья и сестры, еще раз: самые лучшие редакторы это как раз женщины. Они и добросовестные, и общаться с ними гораздо приятнее, и, как ни странно, если кто и ворует, ну так я таких не знаю. И Элла Давлетшина была очень хорошим редактором, хотя вообще всю жизнь занималась документальным кино и в журналистику подалась лишь потому, что тогда документалка наша вообще загнулась и кинокамеры зачехлили. Но была у нее Мечта: восстановить это дело. И восстановила. Чего ей это стоило… только она знает. Но не говорит. Впрочем, об этом позже. А фильмы она снимала и в самые тяжелые времена, и фильмы так уж фильмы, только знай призы за них получала. Ну что ж, прибегнем к банальности и скажем, что действительно талантливый человек талантлив во всем.
   А вообще с точки зрения журналиста «Комок» был конторой идеальной: платили там хорошо и всегда вовремя (в этом плане лучше только «Эпиграф», где железно: на следующий день после выхода номера приходи и получай гонорар), признаться в том, что там работаешь, было не стыдно, и вообще атмосфера располагала к присутствию, не то что, скажем, у Кашафутдинова (во всяком случае, раньше), где было просто физически неуютно и интересных людей не то чтобы много.
   
                ***

   А что Леонид Гаврилович? А он, кажется, в начале 98-го создал очередную газету с совершенно невозможным названием «Честное слово». Я когда впервые услыхал, то махом вспомнил интеллигентного папу Пети Бачея из «Белеет парус одинокий», который любил газету с не менее фальшивым названием – «Задушевное слово». Сейчас-то «ЧС» в журналистских кругах зовут не иначе как «Бля буду». (Вообще, кстати, в журналистской среде погоняла практически не раздаются. Почему – не знаю; а стоило бы. Между прочим, вспомнилась хорошая история. Знакомлюсь как-то в Киеве с тамошней блотью. И мне про одного товарища говорят: его зовут Кант. Я спрашиваю: а че такое умное погоняло? Он че, охрененный философ, что ли? А мне отвечают: ну как же, видишь, какой здоровый? Кантейнер буквально! Вот потому и Кант!)
   Ну дак вот, про «ЧС»: непонятно, кто ее покупает… но раз существует, значит, есть резерв. А насчет невозможных названий – ну так что, была даже газета «Наш дом – Новосибирск», это Яков Самохин так ее назвал. А что, было время, вполне хорошая газетка была, может быть, в пятерку лучших по Новосибирску входила, а то так и в тройку, а может, и в однерку. И это при том, что там только один товарищ был с журналистским образованием (и самый, кстати, беспонтовый, я таких «журналистов», кроме него, нигде и не встречал), а остальные -- кто из табачного ларька туда попал, кто с патронного завода… Впрочем, про эту газету я позже расскажу, поскольку проработал там два – и вовсе не худших в жизни! – года. Но название невозможное. Геннадий Андреевич Зюганов, когда я ему представился, тут же ядовито уточнил: «Наш дом – «Газпром»?» Ага, если бы… Между прочим, вопросы Г. А. я задавал довольно ядовитые – и, вероятно, поэтому потом был удостоен отдельного рукопожатия!
   Хотя… что значит «невозможное название»? Любое название – дело привычки читателя. Поверьте, тот же respectable «Комерсантъ» в свое время названием просто ошарашивал, это было что-то дерзкое и необыкновенное… как сейчас, к примеру, солидная газета называлась бы «Барыга» или «Спекулянт». А вообще – дело привычки, дело привычки. Назови сейчас солидный финансовый еженедельник, к примеру, – «Жопа». Первый месяц, конечно, все будут ахать и упражняться в остроумии. А потом все войдет в русло, и самым обыденным делом будет встретить такие, допустим, ссылки: «…по мнению ведущего аналитика «Жопы» Андрея Гандонова…»
   При всей сугубой бережливости на презентацию «Честного слова» не поскупились – маханули широко, в «Отдыхе» (а вскоре даже плохую, жестковатую водку выпустили, которая и называлась «Честное слово», причем она была 42 градуса, то есть и не водка в полном, менделеевском смысле слова, а шнапс какой-то). Омрачено мероприятие было только тем, что туда пробрался князь Сальников. Крадущийся тигр, затаившийся дракон. Между прочим, как-то развеселило меня в одном фильме про Стивена Сигала название китайской мафиозной парикмахерской – «Затаившийся дракон». Притаились, сука… драконы почтовые! Я сразу представил себе нашу цирюльню с таким названием! А то че у нас все «Чародейка», да «Весна», да «Парикмахерская № 25». Хотя, с другой стороны, драконы для российского менталитета как-то несвойственны, у нас больше змей-горынычи. И «Затаившийся змей-горыныч» – это как-то несолидно, русским духом отдает. А кто еще может быть «затаившимся»? Ну, допустим, негодяй. И вот представьте: салон № 218 «Затаившийся негодяй». И мастера этакие все… зловещие. Бритвами поигрывают, черненькими глазками сверкают, кривыми ногтями шкрябают. Здорово же, а?
   А так на презентации честнослововской все было как у людей, не хуже. Правда, потом, когда расходились (а дело было уже темным вечером, зимой), Сальников заплутал, потерял тропку. Не в ту сторону унесло, не на Богданку, до которой было даже не два шага, а вот она, «Отдых» прямо на ней стоит, -- а в прямо противоположном направлении. Шел… какие-то леса, степи, поля, сугробы… Через заборы какие-то сигал… Короче, слотошили его уже тогда, когда он шарахался по территории секретного завода химконцентратов. Отделался легко – отпустили. Впрочем, ему всегда помогал важный внешний вид. Хотя и шуба из искусственного меха была… пятеро в ней умерло. Как-то раз зимой они шли с Лехой Кретининым подшофе. Уже почти дошли до метро, а тут пара молодых милиционеров маленького роста и в длинных валенках: документики! Достали документики, показали. «Почему пьяные?» Ну, Кретинин собрался было говорить обычные в таких случаях слова. А Сальников спесиво гаркнул: «Имеем полное право!» И тут менты как-то так переглянулись, откозыряли и удалились. «Матё-о-рый», -- уважительно сказал Кретинин.

                ***
 
   Поначалу, как положено, Леонид Гаврилович объявил о-очень хорошие заработки – ну, чтобы к нему собрались те, кто получше. Однако репутация его была настолько, м-м, своеобразной, что к нему подались из хороших все-таки… да никто! Несколько перебежчиков было из «Новой Сибири»… но так, беспонтовых. А потом, конечно, все эти деньги обрубились, и остались уж самые-рассамые лихие.
   Каюсь: какой-то я непрозорливый. Когда это «Честное слово» возникло, я навскидку давал ему жизни месяца два – от силы полгода. Ибо знал уже среднюю продолжительность существования изданий, которые возглавляет Гаврилыч. Однако ж вот – существует уже чуть не двенадцать лет. Правда, наглости хватает называть ее едва ли не общероссийской, а это на глупых рекламодателей действует. Даже вот, к очередным выборам глава местного отделения одной Влиятельной Партии заказал тиражик (причем грязный, в традициях 99-го года, «мы – все в белом, а коммунисты – все в дерьме») чуть не в полмиллиона – неужто полагал реально, что кто-то читать станет? или бабки отбить надо? или отчитаться? или всё вместе? впрочем, этот товарищ постоянно грязевыми ваннами злоупотребляет, про газетку «Версия» я расскажу позже, а про газетки «Городовой» и «Сибирский городовой» уже малость рассказал.
   Ну, там, плюс еще всякие игры с цифрами тиражей… Рекламодатель же смотрит обязательно на то, какой тираж, ему нет смысла размещать рекламу в газете с тиражом в один экземпляр, и с тиражом в тысячу нет, а вот в сто тысяч – есть! Ну и случаются в нашей среде, что греха таить, такие редакторы, которые имеют один тираж, а сами указывают совсем другой. То есть: интересную газету делать мы не можем, а денег хочется ну просто до невозможности. Так напишем-ка вместо реально раскупаемых одинннадцати экземпляров (это кто же такие одиннадцать идиотов нашлись? Пригласить их, что ли, на банкет в балаган «Уйгурская кухня» -- как почетных читателей?)… ну, скажем, сто тридцать четыре тысячи! Или можно даже так делать: выпускать действительно большой тираж, а потом тихонечко 90% утилизировать – а все равно же рекламные деньги перевесят эти полиграфические расходы. Всякое бывает.
   Последняя нормальная журналистка – Жанна Костина – от Леонида Гавриловича ушла, хотя промыкалась там аж целых семь лет. Говорит, он все более-менее нормальные темы отдал какому-то совершенно левому красивенькому (ну то есть как красивенькому – так сказать, оч-чень на любителя!) мальчику, и работать там стало совсем уж невозможно.
   А вообще в «ЧС» система такая. Ежели вы, не дай бог, ее читатель, то, читая статьи, подписанные как угодно – «М. Уткин. Барнаул», «С. Гусев. Кемерово» или даже «В. Вальдшнепов. Омск», -- имейте в виду, что на самом делое надо знать, что всё это – «Л. Каурдаков. Новосибирск». А сведения почерпнуты смелым и революционным путем – из интернета. Поскольку тратить деньги на собкоров Леонид Гаврилыч полагает совершеннейшим баловством, а трудолюбием обладает действительно нечеловеческим. Что-что, а уж в ленивости его попрекнуть никак невозможно. Уровень, правда… а впрочем, чего это я, может, кому и нравится. Тем же одиннадцати человекам, допустим, одиннадцати друзьям Оушена… то есть Каурдакова. 
   2000 год мне пришлось по чистой случайности встречать как раз в компании с Гаврилычем. Ну и че-то поговорили, я же вежливый в принципе. И вот с некоторым удивлением узнал, что самым талантливым из пишущих журналистов он считает… ну да, себя. А я-то думал – может, признает status quo, скажет правду – меня. Я нетактично крякнул от таких новостей. И вспомнил байку про Ивана Баркова, автора небезызвестного «Луки Мудищева». Он пришел, кажется, к Сумарокову (а может, excuse me, Хераскову), одолжиться деньгами на прожиганье жизни. Накидал ему лещей – мол, ты лучший из пиитов российских, и т. д. Деньги, конечно, получил под эту дудку. А потом заруливает пьяный в ноль и сообщает: наврал я, братец, тебе! Первый-то из пиитов – я, потом Ломоносов, а ты только третий! И Сумароков его едва не убил.
   Я, разумеется, по неверному пути пьяницы, бретера и матерщинника Баркова не пошел (он и помер-то в публичном доме по пьяной драке, хотя некоторые и полагают, что дай нам бог такую славную погибель) и не стал убеждать Гаврилыча в том, что он лучший. Но и разубеждать не стал – просто крякнул да и все. И узнал, что, кроме того, он полагает себя ни много ни мало как современным Сувориным. Это был такой в 19-м веке редактор, очень беспринципный, но талантливый. Но тот-то действительно талантливый был.
   Короче, ощущение сюра…  Честное слово. Бля буду.

                ***

   1998 год стал для «Новой Сибири» переломным – мы стали тогда из издания действительно независимого, принадлежащего коллективу редакции, изданием чьим-то, конкретно – Михал Саныча Камхи. Дело было так.
   До поры дела шли откровенно плохо – все продолжались эти 50 тысяч в неделю да бесплатная кормежка в буфете. Хорошего в этом было мало, но… а куда ты денешься с подводной лодки? Ну, так, было, конечно, глухое ворчанье сквозь зубы, по кучкам шли разговоры крамольные… Но ниче, вроде, не поделаешь, оставалось ждать у моря погоды. А тут вдруг поступает вот какое предложенье: контора наша должна предпринимателю Камхе $30 000. Так вот: давайте решать, согласны ли мы за эти тридцать косарей отдать Камхе контрольный пакет акций? У нас-то денег один хрен нету. И света в конце тоннеля не предвидится. Ну а он, конечно, нашу жизнь более-менее наладит!
   А надо заметить, что практически никто из нас толком вообще не понимал, что такое в принципе акционер. Ну вот, к примеру, увольняется сотрудник из конторы – так имеет ли он право на свою долю в конторе, и если имеет, то сколько это стоит в денежном эквиваленте? И с кого получать, ежели денег в сундуке нету? Короче, все мы за малым исключением были экономически неграмотны. И, надо заметить, увольнялись практически все без малейшего возмещения, в пустоту. Это что Незнайку из Солнечного города – да сразу на Луну, в бесчеловечный мир чистогана. Да еще и застенчивы все были, в отличие от тех, кто бабками рулил, -- стеснялись как-то всякие вопросы неудобные поднимать.
   Приехал сам Камха. Впечатления не произвел ни плохого, ни хорошего. Желчный такой мусчина, вроде умный (ну дак! за тридцать тыщ баков весьма еще на тот момент неплохую газету приобресть!) Дополнительно непонятка была в том, что при нем постоянно состоял некто Яша Савченко – с одной стороны, вроде типа демократ отъявленный, демсоюзы всяческие и прочее, «лидер» прогрессивной молодежи, -- а с другой ваще не поймешь, кто такой. Кабан довольно здоровый. Стриженный наголо. В прыщах, правда. Выражение лица – суровое. То есть еслиф кто не знал, что он типовой мамин сын, то мог бы подумать, что это бандит-интеллектуал Камху сопровождает, ибо Яков был в очках. Но тоже неулыбчивый, в тон хозяину.
   И сказал Камха так: если решите отдать мне контрольный пакет, то со своей стороны гарантирую вот что -- должности распределятся так, как решит большинство. И вот тут начались сильные-пресильные волнения, а коллектив разделился надвое.
   С одной стороны, это были ребята, которые стояли ближе к деньгам. Натворили они достаточно много, и ежели бы их места заняли другие, то последствия для них могли быть весьма плачевными. Как там у Достоевского в «Бесах»? «А что если подымется крик и вместо величественной картины дойдет до процесса? Что-то говорило Степану Трофимовичу, что чувствительный Петруша не отступится от своих интересов». Ну да – «Петруша» в виде основного контингента конторы от интересов отступаться не хотел… Короче, терять «Степану Трофимовичу» по-любому было нечего, оставалось только защищаться до последнего, как крыса, в угол загнанная, ибо величественной картины ну никак не получилось бы. Но они были в явном меньшинстве.
   С другой стороны были мы – главный, очень злой и очень опытный интригант Кретинин, «Пан-клуб» в полном составе, практически все пишущие журналисты, включая вашего покорного слугу и журналиста Сальникова.
   Вообще, преимущества были на нашей стороне: мы не были замараны, нас было больше, и вообще сильно возросшая за последние годы нелюбовь к руководству как-то всех сплотила. Они наглели с большим перебором, совсем перестали видеть края. Разница в окладах между ними и нами была в десять – двадцать раз… Про Досычева рассказывали знакомые валютчики, что он приходил менять десять косарей баков и сильно просил о конфиденциальности сделки... в смысле от нас конфиденциальности, не только от  налоговых органов.
   Как-то раз в контору приехала Анечка Миркес (которая на тот момент вдруг обзавелась квартирой аж в Москве – как-то через родственников: видно, ее полоса злоключений исчерпала лимит). А она, надо заметить, дамочка ой какая ядовитая – и это при внешней кротости буквально ангельской. (Кстати, редкое явление: бывает порой, что неправильность буквально всех черт создает невероятную красоту! я таких дам всего двух знал. Так вот у нее как раз тот случай). И вот сидим, перетираем всякие новости. Зашла речь про Костю Кантерова. И Анечка своим тихим голосом очень кротко и не торопясь говорит: «В моем понимании Костя – он такой мягкий… застенчивый… плюшевый…» Тут я хотел -- с присущей мне прямотой -- вставить, что она сильно заблуждается. А Анечка продолжает: «…вор». И не стал я ничего вставлять, захохотал. И действительно, Костю довольно часто называли самые разные люди «голубым воришкой». То есть не в том смысле голубым – а в смысле голубого воришки Альхена из «Двенадцати стульев», которому было ужасно стыдно, но не красть он не мог физически.
   Ну а коли сила в правде, то и стали прикидывать посты. Главный редактор. Думали-думали – а все равно никого, кроме Досычева, не придумали. Тот бухает, этот мямля, третий раздолбай. Короче – Досычев. Но вот Костю с поста замредактора и коммерческого директора гнать безоговорочно, наотмашь, все его ненавидят, всех обокрал. Ну а остальные… да бог с ними. Хотя тоже хороши. Короче, уперлось все в Костю. И еще обе команды на переговорах договорились, что должна быть некая фигура, нечто типа мирового судьи, что ли, или, так сказать, смотрящего. Обозначили эту должность как «президент». И давай мозговать, кого в президенты. И опять уткнулись: с той стороны кого предложат, нам не нравится. С нашей кого – те недовольны. И потом озарило: а Кирилла Наконечного!
   Кирилл изначально считался как бы другом пан-клубовцев. Сами-то они были, как правило, люди в той или иной степени талантливые. Некоторые – в поэзии, другие – в юморе, третьи, как Гера Селегей, – в разговорном жанре,  четвертые – и в том, и в другом, и в-третьем. Но вот занятно -- Кирюхе они тоже давали иной раз что-то напечатать, и это при полном отсутствии чувства юмора и неумении писать. Они к нему как-то дружелюбно относились. Потом писать он стал -- разумеется, об экономике. Потом удрал в «Честное слово» на большие гонорары. Короче, личность невзрачная, но фактура хорошая – выглядит представительно, симпатичный, высокий. Серьезный. Такая фактура сама по себе капитал -- см. про Виктора Серова. И вот его кандидатура как-то всех устроила. Пан-клубовцы рассчитывали на него. (Правда, оказалось, как в «Белом солнце пустыни»: ««Ребята! Пулемета я вам не дам!» -- «Верещагин, я рассчитывал на тебя… Павлины, говоришь… хэ-х!»). Типа, он же наш, вон сколько водки совместно выпито. А та сторона… она тоже кое на что рассчитывала. Ну и порешили: возьмем середнячка. Серенький, сам по себе ни на что не способен, будем рулить Мы. А «генералы», как известно, и не должны быть сильно умными.
   Один из бывших немецких главнокомандующих, генерал-полковник Курт фон Хаммерштейн, когда-то высказался так: «Я делю своих офицеров на четыре категории. Человек умный и прилежный годится на высокий штабной пост; тот, кто умен и ленив, подходит для самого высшего командования, ибо у него хорошие нервы, способные справиться с любой ситуацией; можно также использовать глупого и ленивого человека. Но глупый и старательный человек опасен и должен быть немедленно смещен». Да-а. Но нам в России эти немецкие премудрости – тем более генштабовские -- до фени, никогда мы им не следовали и не будем впредь. У нас, сдается, все как раз ровно наоборот – умный и прилежный должен быть немедленно смещен, умного и ленивого можно тоже использовать, и так далее.
   Кирилл примчался из этого «Честного слова», гордый до невероятности и байронически бледный, окрыленный: награда нашла героя! парни не забыли гарного хлопца! Оценили, наконец, по достоинству!
   А насчет Кости началось Большое Бодалово. Сперва созвали общее собрание да и проголосовали. Вышло сильно не в Костину сторону. Ну, как полагается, какие-то формальности не соблюли, итоги этого голосования не засчитываются… И стал Досычев с каждым по отдельности беседовать. А он лиса та еще, хитрый до невозможности, и дипломат от бога. Со мной разговор был такой: «Егор, мне сорок четыре года, и если Костя лишится своего места, я автоматически сажусь в тюрьму! А у меня здоровье уже не то. Давай его оставим!» А я к Досычеву при всем отношусь хорошо, и он это знает, вот на жалость и давит и едва ль не за понятия речь ведет. А я все равно не согласился – слишком уж противно такого коммерческого директора рядом иметь, когда он просто внаглую в мой карман лезет. «Мне тридцать три, -- говорю, -- и я не хочу, чтобы эта… не только мной руководила, но и в кармашек мой заглядывала».
   Короче, кой-кого Досычев все-таки обработал (причем, уверен, к каждому был свой подход и свои слова; не тот он человек, чтобы по шаблону работать; да и распоряжался копейкой он – на пару с Костяном). Но все равно – ну не получается большинства «за Костю». И проголосовали опять же против. Супруга моя была с ним в приятелях (голосовала за него, причем у нас трений не было абсолютно: ну жалеешь ты его, а мне дак хоть щас его в СИЗО-1) и рассказывала, что, когда спросила его о том, что он будет делать, если скинут, тот грустно отвечал: «Ну что, опять про экономику писать буду…»
   Победу отмечали радостно. Такого рода праздники всегда сильно сопровождают победу Демократии.  Сколько там бухла было выжрано – даже я не помню, хотя и был непьющий.   
   А наутро Досычев объявил, что Костя остается. Оказывается, он – Досычев -- к Камхе ездил вечером, чего-то там убеждал… убедил. И остался Костя. Правда, очень долго никому в глаза не глядел, быстренько прошмыгивал в свой кабинет и практически оттуда не выходил. Он играл там в игрушки, а в таблицу чемпионов заносил себя (больше-то некого, в одиночку же шпилился), причем писал не просто «Kostya», а «Kostya rich man», то есть «Костя богатый человек». Это я узнал, когда как-то раз остался ночевать в конторе, и охрана открыла его кабинет, поскольку там диванчик был, а я был с подружкой, красивой девкой, но несчастной, модельером-закройщицей по профессии. Может, он действительно был не очень уж умен?.. А многие же думали тогда (как и про массу богатых людей): «О, наверно, это невероятно умный человек, раз  у него такие бабки!» Ну уж это хрень. Существует масса абсолютно тупых граждан, которые умеют только делать деньги. Это просто способность, своего рода талант, который от ума линейно не зависит. 
   Нам с Наконечным поручили провести аудит… А че там… я лично раздолбай. Это сейчас по-умному пригласил бы аудитора, да и все. Приставил бы охрану, чтобы не приставали взяточники и негодяи. Или сам сидел бы рядом круглосуточноо. А тогда понятие об этих ревизиях имел о-очень приблизительное. И Кирилла они как-то невероятно быстро, в считанные дни, купили с потрохами. И оказался г-н Президент с совершенно новыми, неожиданными, друзьями – но зато без старых. Ну, по деньгам нормально вышло, по заграницам поездил, в свете стал появляться. Уже потом я спрашивал его, пьяного: «А не стремно ли тебе перед пацанами?» И он в полной истерике орал: «Стремно!» Сейчас он редактор какого-то журнальчика, что ли. Так, стремного какого-то журнальчика.
   Еще одна штука интересная вышла с Андрюшей Кузнецовым. Вообще, он пришел в контору еще десятиклассником – выразил желание поработать журналистом, активный мальчишка, предприимчивый.. Его принял под свое крыло Леха Кретинин. Натаскал «по политике» (а паренек оказался умный, на лету все схватывал) и по жизни. Вообще, Леха нянчился с ним, как с сыном. Даже первой женщиной Андрей как раз Кретинину обязан. В смысле, Кретинин платил – он вообще все больше с проституцией лапти плел. У него странноватый был бзик: ежели ему какая нормальная баба давала, то он тут же влюблялся и считал своим долгом предложить ей руку и сердце. Но, размеется, этой глупости не делал в случае проституции. Зато злоупотреблял. Например, сплю я себе спокойно. Звонок. Ага, Леха. «З-дравствуй-Егор! Можно я к тебе с тебе со девчонками заеду?» Ну а я че? Да пожалуйте, бога ради, просим.  Базарил я с теми проститутками, и не пытался «понять» их, а просто – нормальные девки, такие же, как все, есть трудолюбицы, а есть и ленивицы   Впрочем, я больше с ленивыми общался.
   И в дни вот этого переворота Андрюша был, разумеется, на стороне восставшего пролетариата, был бесстрашен и весел. А в один прекрасный день Кретинин вошел в кабинет просто совершенно ошарашенный, я таким его никогда не видел, хотя человек он был достаточно нервный и застать его во взвинченном состоянии было делом обыденным. И говорит: мужики, понимаете, сейчас Андрюша мимо меня прошел, взгляд в сторону и не поздоровался! Оказалось, и его перекупили. Там получилось вот как. Он написал что-то такое нелицеприятное об известном новосибирском шоумене Буланкине. Тому не понравилось, и он на правах знакомого пожаловался Камхе. Андрюшу как нашкодившего мальчика выдернули и очень сильно наругали. Он жутко переживал, исправился, все потом написал как надо. На том берегу поняли, что особой прочностью паренек не отличается, и провели дополнительную воспитательную работу. Ну что ж, он тоже в деньгах сильно выиграл, парень умный, статьи всякие стал дорогие писать. Похаживает на соревнования по долгому курению трубки, респектабельный молодой человек. Они с Наконечным друзьями стали не разлей вода. Больше-то с ними никто особенно общаться не стал, так что при всем богатстве выбора другой альтернативы нет, Робинзон плюс Пятница равно дружба.
   Одно время забастовал «ПАН-клуб»: там что-то с деньгами вышло, платили немного, и они хотели больше. Ну и не стала полоса ПАН-клуба выходить. Вместо нее и на ее месте появилось творчество Кирилла и Андрюши. Вот это был стыд, срам и ужас. Они брали в каком-то французском журнале комиксы про Астерикса и Обеликса, и в «пузыри» (эти вот облачка, вылетающие изо ртов, в которые вписываются слова персонажей) вписывали нечто свое. Сказать «убожество» – не сказать вообще ничего. Мы просто хренели. Надо было не просто обладать полным отсутствием чувства юмора – надо было обладать весьма высоким анти-чувством этого юмора, какой-то особо повышенной тупостью… даже самый средний человек, водопроводчик, сделал бы эти комиксы во всяком случае не такими плохими. Срамотища была невероятная. Но друзья этого не понимали совершенно, знай весело штамповали продолжения…
   Еще один штришок к портрету. Андрюша довольно часто говорил слово «наговнякать». Нигде, кроме журналистских кругов, оно мне не встречалось. Да и в этих кругах – весьма редко употребляется. «Наговнякаю статейку». «Наговнякал материал». Меня коробило. Сам я ни разу в жизни этого термина не произнес. Может, Андрюша подсознательно осознавал истинную цену своим матерьяльчикам, как правило, заказным и проплаченным?..
   А мы веселились. Кто-то увидел список необходимого, который Костя с Досычевым подали Камхе. Там, в частности, стояли «два телефона сотовых». А тогда, как сейчас в это ни трудно поверить, сотовый это было о-о… нечто! Ну, помните все эти анекдоты про новых русских. Мы захохотали и закричали, что надо туда вставить еще «две цепи золотых и два пиджака красных». Ну, чего еще проигравшим остается, как не потешаться. Проиграли.

                ***

   Камха слово сдержал: деньги в конторе появились. А лично для меня 98-й выпал каким-то дико трудовым. Тут дело еще в том, что в октябре 1997-го впервые в жизни подвязал с пьянством, да надолго. А чем заполнять освободившееся время? Да работой и амурными похождениями, это вам любой ребенок скажет. Вот и заполнял… Ух. Дошел до того, что как-то раз за неделю спал четырнадцать часов. Реально была Мечта: просто поспать, желательно под пальмой. Но был Марафон: Фигаро здесь-кино-Фигаро там-девушка какая-нибудь, дальше-дальше-дальше, кино, опять девушка…Порой в конторе удавалось перекимарить, положив башку на стол, и опять дальше… Правда, и с деньгами получалось – долларов семьсот выходило, что по тем временам было вполне даже некисло. Исключительно на «Лаки страйк» перешел, шелковых рубашек накупил.
   Знай мотался туда-сюда, благо Досычев расчувствовал, что я никогда не отказываюсь от командировок или, там, когда ночью позвонят и скажут: там-то пожар, не съездишь? Да легко!
   Будучи на «Каолви», нагляделся на такие огромные штабеля водки, что у алкоголика может крышу снести: высотой в пятиэтажку, а шириной в две… Бродили по этому заводищу с главной технологиней, она горделиво показывала: вот тут у нас закопано с незапамятных времен триста бочек настоящего дагестанского коньяку, так что если уж мы делаем «Рябину на коньяке» – так она действительно на коньяке, а не на суррогатах, как у других! А вот там у нас транспортный цех! Ну, я, разумеется, не смог не припомнить пресловутого «начальника транспортного цеха» и не спросить о его здоровье. Так технолог обиделась, чуть не заплакала. «Все! Обязательно! Все спрашивают про начальника транспортного цеха! А он у нас вообще непьющий!»
   Там я узнал, из чего делают такие ириски, которые плитками из квадратиков, отламывать можно. Оказывается, висит здоровенный чан, литров тыщи на две. Под ним – здоровенная плита. В чане варится сгущенка, а когда сварится, то ее выпускают на плиту и потом штампуют вот эти плиточки. 
   
   Часть вторая


   Камха оказался довольно-таки рачительным владельцем газеты. Он использовал ее весьма утилитарно (заплочено, ну так надо эксплуатировать новую покупку) – и даже порой как-то мелковато. Например, очень вскоре по приобретении «Новой Сибири» он купил также и некачественный диван. Диван он, конечно, с битвой вернул в магазин, -- а в газете мигом появилась гневная статья в адрес производителей вот таких гадких диванов. Также он очень рьяно принялся пробивать через «Новую Сибирь» свои маломасштабные политические интересы – на ту пору он принимал активное участие в деятельности не слишком могучей партии «Третья сила», куда подались не только граждане более-менее уважаемые, но и подтек весь политикано-бизнесовый новосибирский сброд, -- и рассчитывал сделать себе политкарьеру. (При том, что на людях он старался выглядеть Боссом и говорил медленно, основательно и взвешенно, все-таки вот эта вот мелкодепутатская живость и бойкость у него нередко выскакивала). То вообще было время, когда все, кто сумел наварить денег, скопом поперли в политику. Потом им сильно поотшибали рога – кому реальная власть, а кому и просто жизнь, -- но тогда они лезли в депутаты-кандидаты просто стадом, снося к чертям загородки корраля. Многие еще и потому, что были наслышаны о некоей заветной «депутатской неприкосновенности», которая, оказалось, относится лишь к депутатам первого сорта, думским, а у другим не применяется. Да и слишком бойких думских не так уж теперь проблематично этой неприкосновенности лишить.
   К чести Камхи надо отметить: он довольно скоро свой реальный status quo осознал и к местечковой нашей политике охладел, отошел от участия едва ли не одним из первых. Но все равно: он, разумеется, сильно желал быть похожим на Настоящих Олигархов -- с их газетами, пароходами и собственными партиями. А все одно получалась совершеннейшая Эллочка-людоедка и соперничество с заносчивой Вандербильдихой. Сплошной мексиканский тушкан и шанхайские барсы, собственноручно крашенные зеленой акварелью. И газета мелковата (наверно, даже стыдно было говорить, что досталась всего за тридцать тысяч долларов; а может, наоборот, этим и хвастался), и политика какая-то да-алеко не глобальная. Да и бизнес, прямо скажем, не якутский, не ханты-мансийский и даже не московский. Новосибирский какой-то бизнес.

                ***
 
   Камха в свое время просмотрел кинокартину «Криминальное чтиво», и его наповал сразил мистер Вульф в исполнении Харви Кейтеля – «человек, который решает проблемы». И он стал называть себя так же. В смысле не мистер Вульф, конечно, а именно что вот он, Камха, -- «человек, который решает все проблемы». Ну, маленькая такая мания величия, вполне простительная.
   А журналисты – они ж народец не совсем простой. Очень и очень часто, практически всегда, то есть даже не практически, а вообще всегда, они очень прицельно видят слабые места руководителя или даже – ничего святого! – Самого Владельца СМИ. Один скупой до безумства, другой дурак, прости господи, третий при всей импотенции Казанову из себя корчит, четвертым супруга вертит как хочет… Короче, в своем кругу оценочки раздаются не дай бог -- безапелляционные и порой довольно резкие (хотя если человек доброго слова заслуживает, то и доброе, конечно, звучит, все по справедливости). Но при этом по умолчанию демонстрируется  определенная преданность боссу, когда он сам присутствует. Причем это я имею в виду не реальных лизоблюдов (те-то попу лижут ваще самозабвенно можно сказать, жертвенно, причем зачастую даже не из прагматизма, а из любви к чистому искусству), а людей умных, талантливых и циничных, которые не пресмыкаются -- а, так сказать, говорят комплименты. «Ну, Петр Петрович, вы же человек более чем умный и не можете не понимать, что в данном контексте необходимо заменить слово «хрен» на слово «член»!». И умный Петр Петрович рубит: «Только и исключительно член! Нашли тоже хрен, понимаешь!» Хотя иногда попадаются и хитрые петры петровичи, которые всегда подозревают, что их хотят обмануть. Так те говорят: «Давайте подумаем. Я почему-то думаю, что тут как раз лучше хрен». Ну, с такими тоже все просто. Просто надо хрен с членом во вводной поменять местами и таким образом также достигнуть цели.
   Впрочем, комплименты – это слова, слова... А вот ежели дело касается чего серьезного (ну, например, убеждений, которые у многих все-таки есть, или материальных благ, за которые многие готовы на мученическую смерть), то позиция по отношению к возлюбленному боссу вполне может стать и достаточно жесткой. А так… ну что ж, раз боссу нравится, так почему бы ему не накидать лещей (подмигнув при этом понимающим людям). Впрочем, и тут есть риск быть не понятым. Я, будучи человеком достаточно обаятельным, одной руководительнице отвешивал комплименты буквально тоннами, чуток утрируя и перебарщивая, всегда с доброй улыбкой, и полагал, что это все так с улыбкой и воспринимается окружающими. Не совсем, типа, всерьез. До тех пор пока одна леди, с которой на ту у меня пору был роман, от злости не заявила: «Да ты сикотишь перед ней!». Оп-па. И слово-то какое нашла, ни до ни после такого не слыхал. То есть она решила, что я вот так вот прогибаюсь бесстыдно перед той руководительницей. Я принялся доказывать что-то. А не тут-то было. Правда, потом время все расставило по своим местам, так что теперь уже я вне подозрений, как был кот, который гуляет сам по себе, так и остался. Да оно не так уж и важно теперь – роман завершился бесповоротно, страсти погасли, jedem das seine.
   Короче, к чему это я? А к тому, что исключительно ради нашего мистера Вульфа взяли да и наштамповали маек с гербом «Новой Сибири» и словами «Мы решаем проблемы». Первоначально были люди, которые норовили как-то намекнуть на майках, что это именно конкретно М. А. Камха, прекраснейший человек и великолепнейший руководитель, проблемы решает, -- но здравомыслие все же одержало верх.
   Некоторые особо преданные М. А. Камхе люди принялись такие майки даже носить в общественных местах. И, в полном соответствии с его любимым кинофильмом «Pulp fiction», выглядели в них очень похоже на Винса и Джулса, когда их после стильных, но окровавленных костюмов переодели в маечки и труселя. «На кого же они похожи?..» -- задумчиво спрашивал м-р Вульф. – «Они похожи на уродов, -- охотно отвечал ему Джимми в исполнении Тарантино. – Уроды выглядят именно так!» И они вдвоем начинали радостно смеяться. А переодетым господам такое сравнение радости не принесло совершенно. Потом еще им дополнительно польстила криминальная девушка Ребекка: «Что у вас за прикид, ребята? В волейбол собрались поиграть?» Ну так вот – те наши, что носили эти маечки, тоже были вылитые уроды, жаждущие волейбола. Особенно хорошо смотрелось, когда майку с решением проблем напяливали прямо поверх платья или даже пиджака.

                ***

   Надо заметить, что практически любая газета (в том числе и новосибирские) в какой-то период своей жизни выпускает майку со своим логотипом. Меня всегда интересовало: ЗАЧЕМ??? Мне говорят: ну как же, это ж наглядная реклама, вот, человек пойдет в ней по улице, и все будут смотреть, и захотят купить газету. Но по-моему, на того человека действительно посмотрят, но просто подумают, что он, наверное, дурак, да и пойдут себе дальше. Нет, ну я действительно знаю одну дамочку, Колесинскую, которая гордо и смело носила майку газеты «Комок». Но это была единственная дамочка из известных мне. А так… Ну кто из вменяемых трудящихся станет такую майку носить? Правильно – бомжи и отъявленные, страстные, закоренелые пенсионеры и садоводы. А это вряд ли будет именно та реклама, которой так пламенно хотелось.
   Майка как таковая – вещь полезная. Если не видно логотипа, то можно ее надеть под рубашку или пиджак. Если логотип предательски все-таки выглядывает – ну, тогда можно замечательно носить ее дома. Но в обоих случаях теряется поучительность и рекламность данной майки, так что, выходит, напрасно контора тратилась и на майки, и на печать по ткани… Впрочем, у меня таких маек от разных контор дома уйма, ношу «по хозяйству» да похваливаю. Но если бы были, скажем, с логотипами «Нью-Йорк геральд трибюн» или «Вашингтон пост», то, может, носил бы и на улице – у нас до сих пор с иностранными надписями носить прилично (а пущай там будет написано хоть «Клуб свиноводов Небраски, 1967»), а с нашими не очень (пусть там будет написано хоть «Комсомольская правда»).
   Я лично знаю единственный пример, когда наши советские (то есть российские-новосибирские) агитационные майки действительно носились. Дело было так. Наши чиновнички, как всегда, бескомпромиссно боролись с наркотиками. Под это дело выделялась тьма бабла. Потом на это бабло делались следующие вещи: а) частично уничтожались поля конопли-сибирки (которую никакой наркот курить не станет, слабая, куровые так и зовут – «беспонтовка»), в ней собственно дури-каннабиола ноль-ноль-сколько-то процента, так что с тем же успехом можно было выжигать бамбуковые рощи в джунглях юго-восточного Вьетнама); б) рисовались три или четыре больших невнятных плаката со стилизованным изображением конопляных листьев и надписью «Скажи наркотикам «нет»!»; в) штамповались вот эти майки с тем же девизом. Остальные деньги как-то рассасывались среди самых яростных борцов. А парни из комитета молодежи эти майки раздавали всем подряд, в том числе друганам-наркоманам, и вот те их носили с удовольствием: и одежда какая-никакая, и своего рода юмор. 

                ***
   
   Судя по его высказываниям, тот же Михал Саныч являлся типовым потребителем газетной шняги, желтой прессы. На одном из общих собраний он заметил (причем вполне справедливо), что для тиражности нужна особая форма заголовков. «Вот я вижу, например,  -- сказал он, -- что в какой-то газете очень крупный анонс на первой полосе: «СКОЛЬКО ДЕТЕЙ У АЛЛЫ ПУГАЧЕВОЙ?» Я, конечно, знаю, что у нее одна дочка, а если даже и не одна, то в уж этой газетке я правды так и так не прочту. Но – меня цепляет, я подсознательно надеюсь узнать что-то необыкновенное и поэтому ту газету тут же покупаю. Прочитав статью, конечно, разочаровываюсь… но только до следующего раза!». Он был прав. Что точно умеет «желтяк» – так это бахать хлесткие заголовки. Скорее, он только это и умеет. Правда, по прочтении остается плохое послевкусие и чувство, что ты скушал хороший кусок гадости, завернутой в броский красивый фантик… узнал таки, что у Пугачевой как была одна дочка, так и осталась. Да и кому сейчас какое дело до Пугачевой (а также гг. Галкина, Баскова и даже Киркорова – слащавые они какие-то, не артисты, а натуральные Сиропчики), кроме разве что досужих бабок в платочках?.. Но дело сделано, деньги ты заплатил, а только это от тебя и было нужно изготовителям этого, м-м… продукта. Но неправ Михал Саныч был вот в чем. Такого рода заголовки способствуют, конечно, реализации тиража, но при этом являются абсолютно точным индикатором «желтизны» газеты, ее, так сказать, таблоидности. Так что или – или. Или уж ты помещаешь более или менее привязанные к жизни материалы – но с более солидными заголовками, или делаешь непотребные заголовки к непотребным же статьям. То есть: реши для себя, будешь ли ты делать желтую газету, или тебе больше по душе репутация человека серьезного. Согласитесь, материал, скажем, о решении мэра строить новые магистрали странновато смотрелся бы, допустим, с заголовком «ПО КАКИМ ДОРОГАМ МЭР ЕЗДИТ ПЬЯНЫМ?» 

                ***

   Между прочим, новосибирская журналистика в сравнении с московской невероятно целомудренна. Прямо-таки как колхозницы в сравнении с просвещенными городскими дамами, поверьте, это чистая правда, они от слов «оральный секс» подойники роняют и в обморок валятся. Правда, многие новосибирские СМИ примерно в той же пропорции и простоватее московских, но это уже другая тема. Должны же быть и газеты для не самых умных, верно? В горячо любимом мною «Незнайке на Луне» рассказывается, что там, на Луне, выпускались разные газеты – «Газета для толстеньких» и «Газета для худеньких», «Газета для умненьких» и «Газета для дурачков». И Незнайка удивился – разве кто-нибудь станет покупать такую газету, признаваясь тем самым, что он дурачок? А ему отвечают: все покупают, говоря, что интересно же узнать, что там для дурачков пишут? Ну так и у нас такие газеты есть.
   Пресса наша относительно целомудренна не только в размещаемых и печатаемых материалах, но и в своем кадровом составе -- поэтому мне немного обидно смотреть те фильмы, где журналюг показывают именно как московских журналюг, во всей подлости, продажности и оскотинении. А у нас таких деятелей на самом деле почти нету. То есть потенциал-то есть, конечно, но это как-то не приветствуется. В частности, среди новосибирских писак практически нет нетрадиционных ребят (может, на всю рать человек пять) – а в той же первопрестольной, судя по всему, едва ли не каждый второй. Новосибирские журналисты квасануть в большинстве хотя и очень не против -- но наркоманов среди них нет совершенно, в отличие от тех же москвичей, которым просто за счастье вдеться модным коксом. Наши «гламурные» журналистки именно что в кавычках гламурные, на самом деле совершеннейшие ефросиньи степановны, три дня назад с вилами на радио кидались, -- но все же не такие завершенные дуры, как в столице. И – главное -- наши как-то инстинктивно сторонятся грязной московской манеры изобретать гадости (по гадостям у нас человек шесть специализируются, но у них вся эта мерзость сильно неаппетитно выглядит, бездарно пакуют – бездарный человек бездарен во всем). Тамошние таблоиды процентов на 80 состоят из пахучей «информации», которую газетчики просто выдумывают не отходя от кассы. А у нас пока невозможно представить, чтобы некто статью просто взял да и сочинил – даже для отдающей желтизной статейки у нас все-таки нужен хоть какой-то повод, имевший место в реальности…
   В Новосибирске модных московских манер придерживались (но в сильно ослабленном, адаптированном варианте) только два из известных мне журналистов – Дима Виноградов и Валя Сидоров (Л. Г. Каурдакова я в расчет не беру – его манера нечто уж совсем особое, даже и не московское, поскольку еще и дико нечитабельное). Но первый, соответственно, этой модностью сильно изгадил свое новосибирское реноме, а потом свалил в ту самую Москву. Он решил завести у нас некое подобие светской скандальной хроники и принялся писать разные штуки про знакомых людей, может, и небезупречных, но вполне неплохих. И это никому не понравилось, Виноградова как-то перестали принимать куда бы то ни было. А Сидоров попер по бездорожью и в конце  концов с лица н-ской журналистики тоже стерся.

                ***

   С Сидоровым я после раздела «Молодости Сибири» встречался редко и буквально секундно. Но в конце 2000 года мне даже довелось поработать под его началом месяца два. Это было малоприятное, но занятное и поучительное время.    
   И его подход к журналистике, между прочим, меня просто поразил.
   Две дамы (я много раз пытался читать их творенья, но всегда откладывал до лучших времен) независимо друг от дружки назидательно говорили мне одно и то же: «Ты – не журналист, ты скорее писатель, стилист. Журналистика – это тебе не выдача куртуазных занятненьких матерьяльчиков, это – тяжелый труд! Это тебе не ажурные кружева из словес плести. А у тебя, да, есть стиль, есть легкость в подаче материала… но все это слишком легко тебе дается! Так что, извини, ты – не журналист. Трудового пота не чувствуется». Мне было маленько обидно. И даже как-то неохота, чтобы пот чувствовался. Что, зря, что ли, мне присваивали звание «Моцарт журналистики», причем заочно, я о том конкурсе и понятия не имел; а те дамы как раз, будьте уверены, до сих пор регулярно во всевозможных конкурсах участвуют, знай шлют свои творенья вплоть до ООН… да толку не очень много. Да и вообще… что есть такие конкурсы? Не более чем раздача дынь друзьям. Например, одна глуповатая дама была слегка влюблена в одного абсолютно бездарного, но импозантного внешне (бородка, шевелюрка) поэтика. И, поскольку она сидела в жюри очередного журналистского конкурса, то этому пииту достался один из лучших призов – при том, что стихотворец к журналистике отношения не имел вообще никакого. Да и к поэзии, по большому счету, тоже. Это если не считать поэзией графоманию.
   Впрочем, ясно же, что редкий художник похвалит другого художника, в поэтической среде такое так вообще практически нонсенс… И для меня мнение тех дам, как и мнение иных коллег, значит куда меньше, чем мнение просто граждан. Как-то раз я болтался на квартире у одной знакомой, и туда пришел один паренек. «Ого, так это ты тот самый Егор Кузнецов?!! А у нас в НГТУ чуть не клуб твоих поклонников есть!» Ну так вот ради таких слов, полагаю, и стоит писать… И я отвечал тем дамам с таинственной улыбкой: да, журналистика тяжкий труд, это видно по их материалам, там трудовой пот аж из букв сочится и нюхом ощущается. Но для меня главное – чтобы мои материалы читались, будь они об интересном фильме или о тонких нюансах междугородных грузоперевозок, -- так что пускай уж я, так и быть, буду «писателем». Кстати, Моцарт, сочиняя, тоже не слишком надрывался, возмутительно легко ему все давалось, на что ему неоднократно указывал трудолюбивый и усидчивый А. Сальери.
   Что же касается пресловутой легкости – ну так, быть может, она хоть чуть-чуть компенсируется теми трудами, что я положил на прочтение и переработку в башке десятков кубометров разных книжек, начиная от «Крокодила» К. И. Чуковского и заканчивая «Возрождением» Л. И. Брежнева. А книжек я, ей-богу, много прочел… И кое-что из них для пресловутого стиля, ей-богу, почерпнул.

                ***

   Да, у меня сам процесс писанины занимает крайне немного времени. Сбор материала может занимать часы, дни или недели, но вот когда все уже собрано и устоялось в голове – сажусь за машину и делаю все от силы за час. Причем сразу набело. И эта быстрота – мой тяжелый крест. Ибо: ну, сделал материал за час или полчаса. Причем заведомо материал хороший, который читать уж точно будут, о чем бы он ни был. Все, написал. А дальше что делать? Можно поиграться в игрушки. Можно ходить балду пинать. Можно с девками ловеласничать. Много чего можно. Но другие – честные труженики – в это самое время истекают трудовым потом, долбят клавиатуру усердно, как ворона мерзлый х… рен (правда, большинство в каждый отдельный момент времени терзает клавиатуру не в служебных целях, а в целях «аськи» или «Однокласников», но это так, к слову). У них вены на лбу вздуваются от напряжения, от напряжения они буквально вынуждены вставлять себе золотые зубы. И я невольно проникаюсь к ним уважением, а самому становится как-то совестно: вот, я тут балбесничаю, а люди спины не разгибают, орден Сутулова зарабатывают. И довольно сурово смотрят: а что это за лодырь такой здесь среди нас затесался?
   В день выхода номера на смену этому чувству стыда приходит чувство изумления. Я писал несколько материалов в течение нескольких часов. Некоторые другие писали один материал всю неделю, от зари до зари. Их материал составил сто строк, а мои в совокупности тысячу – при этом их сто строк вовсе не Разоблачение Века и не Сенсация, Купленная Кровью, а так, про ремонт водопровода на Втором Инюшенском переулке. И потом мне же и говорят: ну, ты же постоянно шаляй-валяй, шалтай-болтай фон колманович, несерьезный какой-то, вон, погляди, как такой-то работает! Я отвечаю: а мне как потребителю до фени, трудился ли условный славянин Иван Иваныч над телевизором «Славутич» тридцать лет и три года  – или условный японец Такэда-сан сварганил «Соньку» за полтора часа. Я так и так «Соньку» куплю…
   Буржуазный экономист Ф. Хайек, между прочим, писал вот что: «Справедливым как раз является неравенство доходов – оплата не участия в процессе, и не вклада в «общее дело», и даже не усердия и трудолюбия, а результата. Оплачивать бессмысленные усилия наравне с приносящими признанный рынком результат – значит проявлять несправедливость по отношению ко всем: одни получают незаработанное, в то время как другие недополучают своего сполна. Политика выравнивания доходов подрывает стимулы к производительному труду, обедняя каждого». Прав был Ф. Хайек, несмотря на всю свою буржуазность, ох и прав!
               
                ***

    К слову, медлительность написания материала вовсе не означает, что материал плох. Многие вообще пишут тяжело и трудно. Вот, к примеру, работал в «НС» ответсеком (и отлично работал!) Серега Болдырев. Был он худощав, флегматичен и с хорошим ненавязчивым чувством юмора. Есть такие  люди – они не искрятся фейерверками, а могут просто хмыкнуть… но в очень подходящий момент. Например, был один такой деликатный слесарь-сантехник. При нем одна восторженная полуинтеллигентная знакомая делилась услышанным: есть какое-то такое невиданное учение некоего американца по фамилии Муди, так вот она просто без ума от него! И идет без перерыва: Муди да Муди!.. Муди да Муди!.. Я глядь на того слесаря. Тот сидит краснеет. Потом крякнул эдак и всего-то невнятно произнес: «Муди, говоришь? Кхм!» Какой-то Муди впоследствии выпал и на долю Путина – приходилось в речи то и дело припоминать не то какой-то «Moody’s index», не то что-то еще подобное. И Путин вот так же покрякивал. «Индекс, гм, Муди!» И примерно в то же время присутствовал на какой-то международной прессухе. И ему там задали какой-то сложносочиненный вопрос, кажется, по поводу Афганистана: а вот если бы случилось то-то – так-то повела себя бы Россия или же вот так-то? И Путин, красава, говорит: у нас в России есть одна поговорка… если бы у бабушки были определенные половые признаки – то она была бы дедушкой! Вот и Болдырев примерно такой же был. Я иной раз цитировал ему Васю Куролесова, который, услышав фамилию «Болдырев», подумал про себя: «Хорошая фамилия! Как будто самовар в воду упал». И этот Серега проживал в Бердске, а на дорогу у него уходило каждый день часа по три – и это его не тяготило, привык. И вот в Бердске один незадачливый киллер шел взрывать одного гражданина, но случайно подзорвался сам. Моя супруга попросила Болдырева – ты же бердский, разузнай там все да и напиши материальчик небольшой! Ответственный Болдырев принес материальчик строк на пятьдесят, он органично вписался в полосу, все нормально. Потом он крепился-крепился, да и подходит: «Ну как статья моя?» -- «Хорошо». И он с плохо скрываемой гордостью говорит: всю ночь писал, да еще и вечером часа три… Несколько раз рвал написанное и начинал по новой… И мы с супругой дивились – вот, оказывается, как бывает, а мы знай думаем, что ничего легче нет, чем статейку накропать.

                ***

   Там, в этом «АиФ-Сибири», как раз все сотрудники лупили по клавишам от и до, от рассвета до заката, как упыри. Ей-богу, честное слово, я думал: вот, рождается нетленка, с таким вдохновенно-серьезным видом нельзя писать всякую херню! Правда, правда так думал. Это у меня есть. Знаю, например, что гражданин заведомый графоман и ничего достойного у него получиться не может в принципе. Но когда вижу, что он вдохновенно корпит за компом, а семья в это время передвигается на цыпочках, -- ну просто страстное желание появляется прочесть его Творение – ну невозможно столь важно сочинять дребедень. Видно же по виду – творит Классик. Однако потом читаешь... и сдуваешься, как воздушный шарик. Фу, дрянь какая. Чистый Петросян. Стоило ли гениальный вид на себя напускать.

                ***

   Да ладно, бог бы с ними, что они там все такие были труженики. В любой другой конторе я занялся бы в высвободившееся время одним из вышеперечисленных способов проведения досуга. А то так вообще к дружкам-подружкам умотал бы. Но только не у Кашафутдинова. Во-первых, там в игрушки играть было нельзя, за этим присматривали всяческие сознательные сотрудники. В интернет залазить можно было только по строгой производственной необходимости, едва ль не под роспись. Девок красивых там не было в принципе (за этим зорко приглядывала Татьяна Мартьянова, которая редактировала «Коммерсантъ-Сибирь», была дамой умной и симпатичной, но потенциальной конкуренции не допускала даже на дальних подступах; у меня к ней было какое-то романтическое отношение, мне казалось, что она не слишком счастлива; я накидывал на нее свое широкое пальто, когда она зябко курила в студеном предбаннике – в этом сером пальто-шинели с поднятым воротником она махом начинала походить на генерала Хлудова из «Бега» -- нахохленностью и силуэтом (но не лицом, конечно, гораздо симпатичнее была), -- и я говорил сурово: «Не молчи, солдат! Не молчи!»; потом, когда десятки людей мне рассказывали о том, что она жуткая холеричка и постоянно вопит матом, моему изумлению не было границ, хотя изумление было скорее приятным).
   Шутки там шутились тяжелые и нешуточные, я даже криво и неискренне улыбаться не мог таким шуткам. И вообще коллектив был как на подбор, оторви да брось: все такие слегка недо-красивые, недо-умные, недо-компанейские... Beau, ****ь, monde. Что называется – бедный Робин Крузо, куда ты попал!?..
   Уже много позже я узнал, что и они в некотором роде были как люди – оказывается, и оставались после работы попьянствовать, и прикалывались, и даже смеялись, и романы там у них возникали. То есть не совсем такие уж зомби были. Однако лично мне трудно представить, во-первых, эти их искрометные шабаши, а во-вторых, себя в качестве участника оных. Должен признаться – я сотни раз сиживал за пиршественным столом с дураками и даже с мерзавцами, и чувствовал себя при этом вполне комфортно, весело. Но вот в той компании… нет, не представляю себя, это, по-моему, действительно походило бы на веселую пирушку в обществе зомби!
   Ладно. Все можно перетерпеть. Сел себе за комп… там по-любому можно чего поделать найти. Но у Кашафутдинова ни у кого не было официального, закрепленного конкретно за ним, рабочего места! Первобытный, сука, коммунизм в отдельно взятой редакции. Причем, как и любой коммунизм, какой-то серый, голодранный и совсем не уютный для жизни.

                ***

   В любых других конторах сотрудники базируются в кабинетиках, причем выходит так, что кабинетики те подбираются как-то по интересам. В одном бухари засели, в другом гламурные дамы, в третьем страстные «политики», в четвертом спортсмены всяческие бодрые и т. д. И всем от этого мило и спокойно. Пришел в контору – значит, пришел к себе. Это твоя берлога, твое лежбище, твое личное пространство. У тебя есть стол, в ящиках которого хранятся твои вещи, твои книги, твои сигареты. Здесь ты включаешь твою музыку, и никто не протестует. А у Кашафутдинова был один громадный зал, серый, облупленный и холодный. Все сидели друг напротив дружки, и о всяческих прайвеси и личных пространствах речи не шло в принципе. Все у всех на виду, причем на кого ни взгляни – все личности далеко не харизматичные какие-то. Поглядывают совиными глазками праведно, строго и неприязненно. В процессе, типа, построения капиталистического общества хиханьки-хаханьки считать неуместными. Что характерно – там несколько человек действительно лицом очень смахивали на сову, и выражение лиц всегда было соответственное. Как они так безошибочно находили друг дружку? По видовым признакам?..
   Да плюс еще то, что чуть не каждый день пашешь на другом компе, не том, что был вчера. И, кстати, там печатали, боже милостивый, в нортоне! Позорный «лексикон» вспоминался как утерянная благодать! Ворд снился ночами!
   Ладно, опять же, фигня. Зубы стиснуть, и можно и не такое вытерпеть. Но тут новая фишка. Прихожу как-то, усаживаюсь за свободный компьютер, начинаю что-то строчить. Тут подходит дамочка, серая-пресерая, я и сейчас не помню ни лица, ни имени, ничего… кроме того, что читать ее материалы было очень сложно и что сейчас она вполне закономерно у Самохина трудится. Тоном довольно императивным говорит: это мой компьютер, прошу очистить рабочее место! Я спрашиваю робко: типа, а тут же все общественное, какой свободный, за тот и падай?.. И выясняется, что все, конечно, общественное, спору нет, и все равны, только некоторые, как водится, равнее. И вот по умолчанию этим людям некоторые компьютеры принадлежат несколько больше, чем другим. Да-а. Я вовсе не противник неравенства, даже напротив, сам почти всегда был «равнее» многих, и считаю, что если тебе дано, то ты в своем законном праве, ты барон и сюзерен, только твои ордонансы значат что-либо в твоих землях. Но вот там не было никому «дано», все убогие поровну, а право имели просто те, кто дольше в этой конторе ошивался. А ошивались уж самые-самые отпетые… нормальные в таком раю, как правило, не задерживались. Пришел, увидел, убежал.
   Ладно. Где-то компьютер освободился, сел, напечатал. Все. Настрочил, времени свободного часа два до назначенной встречи. Из конторы уходить не приветствуется, значит, надо где-то в недрах конторы побыть. Но – НЕГДЕ! Просто-напросто нет лишнего стульчика, чтобы на нем можно бы было присесть. Не говоря уж о диванчиках. Да если б даже и был спасительный стульчик – че, сидеть на нем под пристальными взорами всех этих уродцев?.. И остается одно – тусоваться по конторе туда-сюда, смотреть тупо на то, как коллеги старательно и трудолюбиво настукивают свои трепетные тексты. У-фф. Это надоедает через пять минут… а там была твердая перспектива терпеть все это месяцами.

                ***

   Тут еще одна гадость подоспела. Дело в том, что, как и в любом региональном вкладыше, в «АиФ-на Оби» всем заправлял рекламный отдел – малоприятные некрасивенькие тетки с ухватками советских продавщиц. Они все ходили в уродливых черных длиннополых лапсердаках, которые сами называли почему-то кардиганами, и клешеных черных брюках – тогда была такая дамская мода, – и мне лично сильно напоминали шныряющих гоголевских канцелярских служащих, вроде знаменитого Кувшинного рыла или Акакия Акакиевича Башмачкина. А у меня, к сожалению, была репутация журналюги универсального, который в том числе и рекламные тексты шлепает на раз. Поэтому рекламщицы распахнули свои объятия и запрягли Егора Борисовича и на рекламную писанину. Ну а че, мне эта копейка не лишняя, а трудов особых прилагать не надо. И все это покатило помаленьку. Но тут стало надо осветить юбилейчик одной фирмочки, которая одной из первых в Н-ске стала изготавливать и устанавливать пластиковые окна (на ту пору, 2000 год, – сильная крутизна и признак явного преуспевания владельца). Ну ладно. Они устроили презентацию в ресторане «Восток», собрали там журналюг (перед банкетом, из скаредности не приглашая к пиршеству) и давай хвалиться успехами. И я стал интересоваться. Косяк запорол с первого же мастерски заданного снайперского вопроса. Полюбопытствовал, что означает аббревиатура «БФК» -- название той конторы. Они засмущались и как-то неприязненно отвечали, что это, собственно, «бананово-фруктовая компания», поскольку первоначально регистрировали конторку, намереваясь заняться торговлишкой этими самыми фруктами. И дали понять – мол, не стоит в газетах расшифровывать. Да какой вопрос, в бананово-лимонном Сингапуре и не то видали. А я стал задавать вопросы дальше. И как-то неправильно использовал термин «стеклопакет». Я и сейчас-то весьма приблизительно знаю, чем отличается этот стеклопакет от собственно окна; во всяком случае, в отрыве от окна не видел. А тогда и вообще едва ли не впервые слышал. И вот в ответ на мой неправильно заданный вопрос какой-то прыщавый очкастенький перец высокомерно замечает: у вас, как я понимаю, нет пластикового окна, так что вам простительно… Я пару секунд осмысливал. Пришел к выводу, что этот оконщик хренов меня оскорбил. Потом естественным порывом было объяснить товарищу, зачем Володька сбрил усы. Типа, лежать, бояться, знать свое стойло! Однако мы же люди интеллигентные -- сдержался, не ударил, только так… слегка словами сказал. Тот поплакался рекламщицам. Они стали ко мне относиться холодно, что также душевного комфорта мне не прибавило…

                ***

   Впрочем, бывает и куда как похлеще. В конторе у Лени Каурдакова, к примеру, работал один сексуально озабоченный товарищ, каких в секс-шопы категорически не рекомендуется запускать – припадут к живительному источнику, хрен выгонишь. И он буквально все тексты сводил вот к этому вот самому. И тут поручили ему написать заказную статейку про один завод (вокруг этого завода шла рейдерская возня, надо было оказать информационную поддержку одной из сторон). Тот съездил, поглядел, написал, отослал на сверку. И этот рекламный матерьялец начинался эпически, что-то вроде: «Трубы завода горделиво высятся этакими фаллическими символами…» А дальше вообще пошло-поехало. Вроде человек че-то про цемент пишет, а все порнуха выходит. На заводе рекламу прочитали. Потом звонят напрямую Каурдакову и говорят: не, мы, наверно, не будем у вас рекламу размещать, передумали. Леня и его душевный друган Никита мигом выпинывают этого сексуального корреспондента с работы. А тот повел себя нестандартно. Другой на его месте стал бы горевать или плакать. Может, скандал бы учинил. А этот просто звонит на завод и говорит абсолютно спокойным тоном, вроде как так и должно быть: меня сейчас из-за вас с работы выгнали, так что я буду работать у вас, мастером. Во сколько завтра приходить? И буквально давит, терроризирует собеседников, он даже тени сомнения не допускает, что его не возьмут мастером. В итоге с завода снова звонят Каурдакову и говорят: ладно, ставьте статью, только этого секс-гиганта, короля бубей, уж пожалуйста, не увольняйте!

                ***

   А тут хоть и не настолько трагично все было, но все равно как-то нехорошо. Поэтому я через пару месяцев сперва роскошно загулял, а потом просто не пошел в контору да и все. Идиосинкразия началась на ту контору. Там какая-то копейка причиталась, так даже за ней не пошел, настолько дикое отвращение было к данному учреждению, просто на биологическом уровне. Это как одна моя замечательная знакомая отзывалась о бывшем муже: «У меня к нему не физическое отвращение, а химическое – запаха его слышать не могу!» Хотя – прошу заметить – никто мне там слова плохого не сказал, никаких конфликтов и непоняток. Просто лютая ненависть к такому устройству рабочего места и к такому славному коллективу, до сих пор передергивает. Где их поналовили? Подозреваю (то есть даже уверен), что Кашафутдинов таким образом представлял себе идеальное – «американское», наверно, -- устройство редакции. Судя по кино, там, в Америке, тоже вся компаха в одном большом зале базируется, чтобы начальству было удобнее присматривать за бездельниками. Но там хоть символические ширмочки-шторочки есть, хоть иллюзия личного пространства… да и компьютер все-таки у каждого свой. А у нас такая планировочка все-таки не катит, у нас менталитет совсем другой, нам шири и простора на воле хватает, а на работе некая камерность требуется, даже станочек на заводе, и тот предпочтительнее иметь в закутке, а не посреди необъятного цеха, открытого семи ветрам!

                ***
 
   Отчасти вся эта жуть, все эти восставшие из ада компенсировались тем веселым удивлением, которое у меня не исчезало все дни работы. Ибо Сидоров оказался, м-м, оч-чень своеобразным редактором. Не оригинальным, конечно, ибо ничего нет нового под солнцем, и был описан такой редактор – вольноопределяющийся Марек в «Швейке». Это он редактировал журнал «Мир животных» и изобретал этих животных буквально пачками. Если птица сидит на ореховом дереве, то это ореховка. А если б сидела на рябине, то была бы, конечно, рябиновкой. И так далее. Так вот Сидоров был такой же. Вот уж кто «писатель» так «писатель». Я бы сказал – писатель-фантаст. Сколько я его знал – а знал, кажется, с 91 года, -- столько он работал в газетах. И лично я не видел ни одного сидоровского обыкновенного журналистского материала, когда где-то побывал, что-то увидел, кого-то послушал – и написал статью. Не видел я также и аналитических материалов, рожденных силою мысли и осознанием целой совокупности различных фактов. Но все его материалы были некоторым образом поразительны. Один из них, очень серьезный, был посвящен наисекретнейшей разработке спецслужб – существованию псевдогорода «Новосибирск-2». Он был затерян где-то в тайге и являл собою точнейшую копию настоящего Новосибирска -- а целью создания была дезориентация американских врагов в случае ядерной войны. И все там подробно объяснялось, и вся инфраструктура была явлена миру. Не помню уже точно, но, кажется, этот Новосибирск-2 для большего правдоподобия был населен таким же количеством людей, полутора миллионами. Типа, хай в случае чего не истинных новосибирцев, а вот этих ракетами закидывают. Другой материал был про то, что поздние пассажиры одного из троллейбусных маршрутов регулярно исчезают совершенно без следа. И так далее. Под эти фантазийные грезы ему в «Молодежке» выделили самую читаемую, последнюю, полосу, и называлась она «Раболатория Сидорова».

                ***

   И вот эти свои методы он решил практиковать уже и в качестве редактора столь солидного издании, как «АиФ на Оби». Меня потрясло уже первое его задание. «Придумай что-нибудь этакое, -- сказал он, -- например, как люди в заброшенной шахте живут!» Я говорю: а, понятно, поглядеть на все это дело и потом разукрасить всякими живописными деталями. Адрес давай! «Нет, ты не понял, -- отвечает Сидоров, -- нету никаких таких людей. Но могут быть. Вон, гляди как сейчас шахтерам плохо живется. Так в принципе есть же вероятность, что они, допустим, в шахте заброшенной поселятся? Ну вот и напиши, как они там проживают». Я слегка ошалел от  такой журналистики, но потом с чисто технической точки зрения «задание» меня заинтересовало. Действительно, надо же продумать массу бытовых тонкостей: где эти поселенцы берут воду, как готовят пищу (там же нельзя огонь разводить, и с электричеством надо очень «на вы»), где содержат детей и живность, как моются, во что играют, как ведут интимную жизнь, как стирают. Где курят, наконец. И как вообще вышло, что они там поселились?
   В итоге на свет появился серьезный бытописательский материал, очень жизненный, и материал тот понравился. Все ходили и дивились: вот же как бывает, люди под землей живут-поживают, добра наживают! А дальше пошло-поехало. Темы я изобретал уже самолично. Клуб хранителей русского мата… подпольное общество юных пионеров… использование новейших технологий в производстве самогона.
   Вот эта статья про самогонку удивительным образом повлияла на отрезок моей судьбы.               

                ***

   Фабула была такая. Дескать, в одном из сел под Томском проживает редкостный народный умелец, использует в приготовлении самогонки физическое явление осмоса – одному ему известным способом прогоняет напиток сквозь латекс от презервативов, причем годятся только презервативы единственной марки, «Life style», и исключительно черного цвета. И в итоге получается напиток такого офигенного качества, что за ним ломятся не только из всех окрестных деревень, но и из города! И, натурально, местные самогонщики пышут яростью, поскольку конкурент секретов своих выдавать не желает, а они в итоге вынуждены демпинговать, и бизнес на глазах кроется медным тазом. И вот у них яд с зубов капает, ему строят всяческие козни. Одни утверждают, что он применяет в производстве презервативы, уже побывавшие в употреблении. Другие просто называют этот самогон «гандоновкой». И так далее. И вот на следующий день после выхода этого серьезного материала я вижу, как неподалеку сидящая корректорша лет двадцати пяти давится со смеху и может выговорить единственное слово: «Гандоновка!.. гандоновка!..». А я ту корректоршу до тех пор в упор не замечал, она для меня была просто одним из всех этих безликих существ, серенькой мышкой, ghost’ом. Тем более и ходила-то одетая во все серое. А тут заметил. И оказалось, что ой-ой не серая мышка, мисс оказалась та еще. Львица в мышиной шкуре.
   Что касается лично меня, то я мгновенно влюбляюсь в дамочек, которые хохочут над моими прикольчиками. И другом моим на этой почве стать легче легкого. Да, полагаю, не один я такой. Совместный хохот вообще невероятно сильно сближает. Вот и тут: не только заметил ту корректоршу, но и некое чувство появилось. Правда, вскоре контору ту я покинул. Но корректоршу не забыл, все грустил по ней. И вот через год встречаю ее уже в совсем другой конторе (говорю же, у Кашафутдинова нормальные не задерживались) – и уже не корректоршей, а журналисткой, причем вполне приличного уровня. Ну, тут-то судьба и закрутилась, была полная жизнь – и со страстями невероятными, и со всей сопутствующей атрибутикой.
   …И как эта «гандоновка» мне в голову пришла?..

                ***
 
   Что все-таки в журналистике важнее – информационная составляющая или, так сказать, литературная, -- в смысле чтобы читать было интересно? В общем, ответ, конечно, заложен в вопросе, это как битва физиков с лириками,
сразу ясно, что и Пушкин нужен, и Нильс Бор. А вот кстати и байка про Бора вспомнилась. Он был в своей Дании в большом авторитете и устраивал у себя еженедельные званые ужины, попасть на которые было просто невероятной удачей и говорило об очень высоком статусе приглашенного. При этом Бор был очень педантичен в вопросах пунктуальности, и если было сказано, что начало в семь, то не дай бог было опоздать хоть на минутку. И вот идет один из таких фуршетов-табльдотов. Нильс Бор стоит разговаривает с гостем, и гость видит следующую картину: из-за дверной портьеры высовывается чья-то голова и осторожно озирается по сторонам. Убедившись, что Бор смотрит вроде бы в другую сторону, из-за портьеры вышмыгивает щуплый пожилой человечек и быстренько затесывается в толпу. Бор, однако, все это видит и с негодованием фыркает. Гость спрашивает – а кто это такой? «Это король, -- с возмущением отвечает Бор. -- Он имел наглость опоздать на две минуты!».

                ***
 
   Но все-таки что читатель покупает – скупые тупые «сообщения ТАСС» (то есть чистую, антилитературную, информацию – кто куда приехал да кто откуда уехал, да где и какого хрена выступили «мастера культуры») или же более или менее занятные истории криминального, житейского или любовного плана, публикуемые в таблоидах? В первом случае мы являемся именно хаотичными потребителями непредсказуемой информации (над Таити пронесся ураган «Марта», в Исламабаде взорвали бомбу, а у принца Монако родился внук); и иногда отслеживаем во времени некоторые процессы, например, развитие международных конфликтов или кризиса. Во втором же мы – скорее читатели беллетристики, и нам, в принципе, не так уж важно, что на сей раз герои некоей story не выдуманы, а живут-поживают – может, даже так оно и лучше, поскольку можно сочувствовать герою из плоти и крови или ненавидеть реального подонка.
   Умный Федя Григорьев в своей книжке про журналистику тоже об этом размышляет. И говорит: читателю в принципе как таковая информация не нужна. Он ищет не информации, а ощущений. И вот тут как раз важна подача, ибо все весьма сходно с тем, зачем человек идет в ресторан: он идет не за поглощением определенного числа белков и углеводов, а за ощущением изысканного вкуса еды. Действительно: то ли тебе выделили в чистом виде столько-то грамм белков, столько-то жиров и столько-то – углеводов. И сказали приветливо: хавай, товарищ! Но как-то приятнее съесть, скажем, хорошо прожаренный шашлычок, вы не находите? Так вот я считаю, что хорошая журналистика – как раз шашлычок. Но, увы, абсолютное большинство публикаций, это как раз «в чистом виде». И кому они нужны?..
   Кто-то, не Честертон ли, когда-то заметил, что «газета – это то, откуда мы узнаем, что лорд Джон умер. А мы и не знали, что он жил!» То есть газета – источник новостей, которые, по большому счету, нас либо вообще не касаются, либо касаются в микростепенях. Не зря же Цветаева заметила: читатели газет – глотатели пустот. Она хоть и дура была, но дура гениальная, провидица…

                ***

   Те, кому нужна конкретная информация, вроде курсов валют, изменений в налогообложении, индексов Доу – Джонса или Никкей, -- те знают, что им надо покупать или выписывать совершенно конкретные узкопрофильные издания (а в наши дни еще проще – есть интернет), где они со стопроцентной гарантией получат именно нужные сведения и именно в нужное время. Те, кто интересуется положением на рынке стали или алюминия, тоже будут использовать издания чисто специальные, а не ждать, пока в очередном «деловом» издании появится аналитический материал об этих рынках. Это аксиома. И из нее вытекает вот какое своеобразное положение: деловые издания общего профиля (то есть те, где сегодня пишут о производстве бумаги, завтра о венчурах, а послезавтра о перспективах игорного бизнеса) – есть ровно те же СМИ, что и все остальные, сообщающие то, что лично им кажется интересным или что под руку подвернется. Что вижу – о том пою. Просто акцентуация чуточку другая и есть своя специфика читательского контингента: он гораздо более узок, но в то же время средний человек этого контингента значительно богаче, нежели средний читатель «Комсомолки» или «Труда». А далее следующий вывод. Во-первых, цена таких изданий может быть (в разумных пределах) значительно выше цены номера газеты с миллионным тиражом. А во-вторых, понты в России никто не отменял, и обеспеченные читатели могут давать в таких СМИ достаточно дорогую рекламу, которая будет не столько действенной в плане продаж, сколько имиджевой, выпендриться в своем кругу, и это рекламодателю заранее известно. Однако все надоедает, дань понтам отдается довольно быстро, и жизненный цикл «деловых» журналов, особенно провинциальных, чаще всего недолог. Даже самые понтовитые читатели наедине с собой заведомо неинтересную и не нужную им «для дела» прессу не читают (а в деловые провинциальные журналы закономерно попадают те журналисты, которые прежде трудились в «экономических» отделах газет, то есть пишущие плохо и неинтересно), а перед равными держать на столике какой-нибудь «Деловой Тьмутараканск» непрестижно. Тут лучше «Forbes», тем более что он не такой уж и дорогой. Да и, кстати, интересный! Ну или, на худой конец, московский «Эксперт» али еще что-то подобное.         
   Процесс, так сказать, устаканивания рынка прессы в Новосибирске далеко еще не завершен. То есть он вообще никогда не завершится, все течет, все изменяется. Сейчас до сих пор еще можно наблюдать как раз рост числа «деловых» неспециализированных изданий: в журналистской среде по умолчанию считается, что быть «деловым» журналистом значит быть умным – и хорошо оплачиваемым. Хотя это чаще всего радикально не так -- и в плане ума, и в плане денег.

                ***

   В итоге, думаю, будет вот что. Сколько-то (может быть, много или даже очень много) узкопрофильных изданий, четко, вплоть до одного экземпляра, нацеленных на строго конкретную аудиторию. Прицелился, выстрелил, убил. Пара-тройка (может быть, один) деловых журналов широкого профиля, «отовсюду обо всем», взгляд на бизнес-тенденции и новые тренды. Одна-две традиционные газеты, сугубо консервативные в худшем советском значении, – «Шагая в ногу со временем» и «Позор пьянице и дебоширу Горбункову С. С.» --у них безусловно есть свои читатели-пенсионеры. Пара-тройка газет для 30 – 40-летних граждан. Плюс непостоянное число таблоидов (точнее, попыток таковыми быть, поскольку скандалы новосибирского бомонда новосибирцев интересуют в самую распоследнюю очередь, ибо бомонд очень сомнительный или даже условный, а про московский бомонд пишут москвачи).
   Хотя… вряд ли так будет. Потому что так должно быть по идее, как должно быть, правильно. А у нас никогда ничего правильно не бывает. Как, впрочем, и везде. Ну и кроме того есть одно обстоятельство, сильное до крайности. Это – то, что мы, увы, пресса «местная», не центральная. У газет московских есть несколько очень серьезных козырей, принадлежащих им по праву рождения, просто «за географию». Во-первых, там куда богаче выбор кадров, в Москве толкового журналюгу найти куда проще, чем у нас. Правда, там и швали побольше будет. Во-вторых, главные дела все же творятся именно там, так что не вопрос их освещать – и иметь гарантированного читателя. А в-третьих, московские газеты как бы имеют неписаное право писать не только о том, что происходит в первопрестольной, но и о любых событиях в стране! В то время как местные СМИ вынуждены воленс-ноленс сообщать лишь о происшествиях и событиях своего городского уровня. А кому это интересно? Мне лично – нет. Я в самом лихом сне не могу допустить того, что я регулярно читал бы – и уж тем более выписывал! – местную прессу. И читать ее я могу только в том – практически невероятном! – случае, если написано будет интересно. Но… кончилась «Молодая Сибирь» в ее лучшем варианте, и с тех пор никто уже не пишет о наших делах-делишках так, чтобы читалось. И, полагаю, что и большинству мало интереса читать об отсутствии дворника в доме номер таком-то по улице такой-то. И даже об очередном судьбоносном решении губернатора. Провинциальные новости они и есть провинциальные новости…. 

                ***

   Из замечательного «АиФ на Оби» я позорно бежал, малодушно не вынеся морально-бытовых сложностей. И какое-то время беззаботно посвятил Большому Гулялову. Новый 2001 год я встречал в сомнительной компании. Но зато совершил благородный поступок (правда, сам о нем не помню совершенно, события реконструированы по рассказам очевидцев). Мой старинный приятель крепко загустел и начал агрессивничать в отношении присутствовавших дам. Довольно скоро дело дошло до битья их головами о стены. Тогда я аккуратно снял пиджак, сказал «Да че ты с бабами воюешь, давай лучше со мной», -- и приятеля минут на десять отключил. Даром что он килограмм на двадцать больше весил, да и боец был неплохой, -- просто я удачно попал. Те спасенные дамы до сих пор полны благодарности… вроде кто мне они – и кто тот приятель? А вот, однако же. Вскоре, однако, это приятное времяпрепровождение я прервал и стал задумываться о том, как снискать хлеб насущный. После всех перипетий, особенно последнего периода, в журналистику не тянуло совершенно. Надо было менять вид деятельности. Тут по телевизору мелькнуло в «бегущей строке» (помните, была и такая реклама, довольно сильно раздражала) объявление о вахтовой работе на Севере. А почему бы нет?

                ***

  На встрече с работодателем было объявлено: работа в Северной Бурятии, на БАМе, температура, мужики, довольно серьезная, минус тридцать, надо будет долбить пятиметровые шурфы сечением в квадратный метр. За каждую «ямку» оплата столько-то. Ну и ладно.
   Нас, новосибирцев, в тот вояж отправилось человек десять. Люди были разные. Один наркоман (он сильно скрывал это дело, его жестоко переламывало уже на месте прибытия, в городке Северо-Муйске), один непонятный мелкий жулик с манией величия (в череде бесконечных северо-муйских драк он был первый, кого я ударил за плохое и антиобщественное поведение), один совершенно необыкновенный тип прожженности просто невероятной. Голубенькие глазки, белые волосы. Он был не то немец, не то прибалт, и мало чему из его слов можно было верить. Во всяком случай, он говорил, что его звали Йонас. А мы чаще называли Витасом, а иногда Юстасом или Алексом. Уже на месте он вызвался быть бригадиром (опрометчиво рассчитывал, что так будет меньше физической работы), и тогда я стал звать его «бригаденфюрер» (и только позже узнал, что на самом деле надо говорить «бригадефюрер», без «н» в серединке). По-русски он говорил офигеть как странно. Например, слова типа «ямы», «бабы» он склонял в родительном падеже так: много ямов, несколько бабов. «Надо купить пять баканка клеба», -- говорил он. Фамилию нашего работодателя, местного авторитетного предпринимателя Мухина, он произносил тоже по-своему – потому что из-за отсутствия многих зубов не произносил половины букв. Он звал его «Мутин». Мы ужасно прикалывались над такой интерпретацией. Однако не при «Мутине», поскольку он был парень ужасно суровый, совершенно неулыбчивый, и абсолютный неофициальный хозяин Северо-Муйска.
   Между прочим, Йонас совершенно не тушевался из-за несовершенного владения языком, говорил быстро… и его все понимали! О себе он рассказывал, что крутится на барахолке и известен в определенных кругах под погонялом «Ваня Дикий». Белокурая, бля, бестия. У него была здесь, в Новосибе, гражданская супруга по имени Лариса Ивановна. Ну и, разумеется, имелась масса приколов на тему «Ларису Ивановну хочу!» Витас-Йонас относился к этому нормально. Может, и не понимал, че к чему.    
   Еще были два брата-дегенерата с пятого микрорайона – мы звали их «тупой и еще тупее». Один из них вместо шарфа носил как бы грудно-горловую часть свитера и называл ее не «манишка» (что было бы в принципе понятно), а «маничка». Вместо «Дай мне ту пилу» у него было «Дай мне тую пилу».
   Еще был парень из Криводановки – такой замечательный русский тип, шапка набекрень, широкая душа нараспашку, хоть загулять до полусмерти, хоть обокрасть компаньона или от нечего делать устроить ему подляну, -- бывают такие типажи. Мы с ним приятельствовали. Работать он, кстати, не любил, никакого удовольствия от труда не получал.
   Короче, коллектив был своеобразный и пестренький. Собрались маргиналы и отправились за счастьем. Несудимых, может, человека два-три было.
   В Северо-Муйск мы ехали эдак высокомерно: че там может нас, прожженных жителей столицы Сибири, удивить? Провинция-с, мы там по-любому королями будем.
   Однако там таких гавриков, как мы, оказалось полна коробочка – весь сброд, вся шваль со всего бывшего Союза, казалось, прибыла туда. Куда попал Клондайк, описанный Джеком Лондоном… там, во всяком случае, не было в таких количествах бичей и алкоголиков, и вообще народ все больше душевный и по понятиям. А нашу столичность пришлось попридержать – ну примерно как если бы самонадеянные москвачи пожаловали бы со своим высокомерием к нам в Н-ск. И местные были очень не пальцем деланные, куда более жесткие, чем у нас в зажиревшем добреньком Новосибирске. Тамошние пацанята, например, промышляли в числе прочего тем, что тусовались на улицах вечерком, а когда мимо проходил кто-то – просто, без предварительных базаров, кидались толпой, сбивали с ног, сильно избивали – чисто для удовольствия -- и, конечно, обирали до нитки.
   Самым гламурным местом в Северо-Муйске был непонятно как туда попавший «Баскин & Роббинс», который базировался в деревянном доме. Там тусовались фешенебельные местные, включая тамошнего положенца, и вербованные. Как-то один из приезжих екатеринбуржцев чего-то не поделил с местным парнем – но чисто так, на словах. Вечером к помещению, где базировались уральцы (их было человек сорок) подъехали на двух машинах восемь парней с арматуринами. Хлестали вообще всех, причем очень жестоко, калечили, фактически убивали. Их потом вроде бы посадили – не знаю, надолго ли.
   Вообще, все время, проведенное там, для нас было ознаменовано драками, поножовщиной, пальбой и пьянством. Хотя я первые месяца полтора вообще не употреблял, был среди наших типовой белой вороной. Любопытно то, что при мне никого так и не убили. Впрочем, одно убийство случилось, но не среди бичей или тружеников, а в среде местной интеллигенции – то ли начальник милиции застрелил по пьяни своего зама, то ли, наоборот, зам шмальнул начальника.
   Там, в Северо-Муйске, можно было приобресть квартирку в балке – не слишком, может быть, удобную, но теплую -- за две с половиной тысячи рублей. Эти балки, кстати, весьма часто сгорали, и потом на пожарище, как правило, шарились граждане – выискивали «металл». То бишь всяческий алюминий да медь – приемный пункт и там имелся.
   Устроились мы в помещении бывшего детсадика. Кроватей там было всего две или три – но нам дали кучу досок и инструмент. И я смастерил роскошную, очень прочную кроватищу, широкую, метра два шириной, на двоих. Думал, что рядом будет спать Йонас – мы с ним как-то сразу заприятельствовали. Однако он был человек ленивый, делать эти нары не стал, а нашел где-то обычную кровать, хотя и с сильно провисшей сеткой, так что спал он как в гамаке. И поэтому рядом со мной разместился тот самый мелкий жулик с манией величия – он посчитал для себя неприемлемым сколачивать лежанку, а на моей разместился… ну ладно, я высказываться не стал, мало ли, может, и ничего парень окажется. Не оказался, впрочем. Сволочь была редкостная.

                ***

   Северо-Муйск был занятным местом: там было немереное количество магазинов, по прикидкам, приблизительно по одному на каждого жителя. Почти все магазины имели своими помещениями обыкновенные вагончики, украшенные прекрасными собственноручными рисунками и названиями: «У Андрея», «У Натальи», «У Лены». Впрочем, один магазинчик отличался оригинальностью, я упоминал, он звался гордо – «Бросай якорь!».
   Товары в тех магазинчиках были так себе, дешевка и ширпотреб. Почти все продукты и спиртное – наши, новосибирские, только с накруткой в процентов тридцать. «Мутин» как раз и занимался поставками да торговлей. А что из шмутья или техники – сплошной Китай. 
   Насчет минус тридцати наш шеф «Мутин» поскромничал. Примерно с месяц было минус пятьдесят два – пятьдесят четыре. Но сам Северо-Муйск лежал как бы в котловине, со всех сторон окруженный горами, и без ветра в принципе было терпимо. Люди на улицах сильно смахивали на Дедов Морозов, поскольку брови и ресницы от дыхания покрывались толстенным слоем пушистого инея. Иногда, когда моргалось, ресницы могли за короткий миг соприкосновения просто слипнуться, их приходилось разлеплять пальцами. На работу мы одевались-обувались тепло. А те, кто не обувался (Йонас и один из тупых братьев) – получили обморожения ног, и ноги те потом серьезно гнили. Я тоже однажды обморозился там, впервые, между прочим, в жизни, -- но слегка, под глазами и мочки ушей. Просто пришлось топать в этот морозец километра три по перевалу навстречу ветру, и, хоть и заматывался шарфом, но вот глазки-ушки все-таки слегка прихватило. Во время работы на мне были валенки (великая, сука, обувь!), две телогрейки и несколько свитеров. При неподвижном времяпрепровождении такая сбруя все равно не спасла бы от холода, но я искренне возлюбил свой лом, весом килограмм пятнадцать-двадцать, и отлично грелся с его помощью. Был лом и полегче, но он того удовлетворения не давал, мне больше нравился тяжелый. И я набрал отличную форму, только было ощущение, что пальцы стали толстенькие, как сосисочки, упругие такие. Брезентовые рукавицы-верхонки мгновенно дубели и, трясь о гладкую поверхность лома, махом рвались, так что пары хватало дня на два-три. Что характерно – в процессе интенсивной работы от спины валил пар, и, пройдя сквозь все эти свитера-телогрейки, выступал снаружи все тем же инеем.   
   Технология была вот какая. Намечались места, где впоследствии будут эти шурфы. Я обычно брал себе сразу пять таких мест. Вечером на этих площадочках накладывали слой бурого угля и зажигали маленький костерик. А бурый уголь обладает вот каким качеством: он, собственно, не пылает, а тлеет, и жар от него идет не столько вверх, сколько вниз. Поэтому к утру мерзлота под золой прогревалась на метр, и можно было с помощью лома и короткой совковой лопаты выкидать этот кубометр, положить новый слой угля и переходить к следующей ямке.  Мне, ей-богу, нравилось вот так, в одиночку, бить эти шурфы – они углублялись на глазах, так что к концу уже было страшновато глядеть в эту черную пятиметровую ямищу… А так – сидишь себе на этой глубине, покуриваешь, тепло от прогретого грунта, и никакого тебе ветра… Плохо было, если на пути попадались валуны. Если валун был диаметром до метра, то еще можно было, обкопав его вокруг, обвязать брезентовыми ремнями и, привязав к фаркопфу МАЗа, выволочь на поверхность. Но нередко валуны бывали размеров глобальных, ни вытащить, ни обкопать, -- и тогда полуготовый шурф приходилось бросать, начинать новый…
  Мои новые приятели пробыли там месяц. В последний день, получив расчет, сильно нажрались и устроили час полной жизни тупым братьям: Юстас где-то нашел бревнышко диаметром сантиметров в пятнадцать и с его помощью загонял братанов под кровати. Я не пьянствовал и уже по привычке присматривал за порядком. Мне было не привыкать: еще в пору моей первой «завязки» эти функции я выполнял в «Новой Сибири». Попридержать вороных, когда страсти раскипятся… посадить пьяного коллегу на тачилу… сохранить чьи-нибудь деньги… Как-то раз я играл у компьютерщиков в «Героев», и тут влетает с очень круглыми глазами охранник Валера. «Егор, -- кричит, -- пойдем, там помощь требуется!» Я, понятно, подумал, что там дерутся. Однако заходим в кабинет – нет, никто не дерется, только всякие бумаги где попало раскиданы и стоит одетый к выходу Кретинин. Глаза у него красные и мокрые, а в воздухе стоит сильный запах слезоточивого газа. «Че случилось, Лех? Вы дрались, что ли?» – «Нет». -- «А газом почему пахнет?» И вот тут Кретинин произнес удивительные слова. «Не обращай внимания, Егор, -- сказал он, тщательно и медленно выговаривая, он всегда именно так говорил по пьянке, -- я так трезвею…» Оказывается, в сложные моменты он просто-напросто прыскал себе в глаза этим газом из баллончика, и получался эффект сродни тому, что оказывает нашатырный спирт. Я пошел провожать Кретинина на тачку, и за то время, что мы шли эти метров двести до проспекта Маркса, он, ей-богу, отрезвел вполовину!

                ***

   На следующий день приятели уехали (потом мы узнали, что тот нехороший жулик с манией величия обокрал их, пьяных, в пути, забрал все заработанные деньги и выскочил с поезда на станции Зима, родине Евтушенки). А остались – я, два брата-дегенерата и деликатный скромный мужик Марат, по-своему даже интеллигентный. Нас с этим Маратом никто в Новосибе не ждал, а потому мы и решили попробовать фарта, наняться в золотую артель.
   Про «золотарей» рассказывали всякие занятные вещи. Дескать, они пашут как проклятые, без выходных, от зари до зари. В некоторых артелях вообще хозяева нанимают на сезон омоновцев, выдают им страшную черную форму, и эти омоновцы следят за тем, чтобы все передвижения осуществлялись только бегом. Идущих шагом – бьют дубинками. Во всех артелях жесточайший сухой закон. И по условиям найма нарушивший этот закон изгоняется безжалостно, причем денег ему не платят, лишь в самом лучшем случае покупают плацкартный билет до дома. И вот ближе к окончанию работ какой-нибудь душевный человек мог подойти к работяге и интимно сказать: «Ну че… у меня тут брагульки литра три
есть… чисто для души, пошли, а?..» На такие варианты покупаться нельзя было ни в коем случае… но покупались. И потом либо бичевали в окрестных поселках, либо кое-как добирались до дому, голодные и холодные. Те же, кто выдержал все и получил таки хороший расчет (а можно было и не получить ничего, а то и должным остаться – мало ли, сезон не фартовый был, золота не было, а за еду и спецодежду дядя Вася Курбатов, что ли, платить будет?), садились в поезда. Там их уже поджидали особые бригады жуликов: люди начинали гулеванить, и их в лучшем случае просто обирали, а нередко и просто резали в тамбурах и выкидывали на ходу из поезда. Поэтому самые основательные и солидные золотые конторы делали так. Откупали вагон,
заносили туда выпивку и закуску сразу на всю дорогу, вагон наглухо запирали, типа как Ленина с компанией германцы в 17-м – и отпирали уже только по прибытии на большую землю. Зато при таком отношении эти же работяги нанимаются на следующий сезон, и это дает стабильность и уверенность в контингенте. Вот потому в хорошую артель и трудно было устроиться. Но мы с Маратом решили попробовать. И отправились в Таксимо, что-то вроде тамошнего культурного центра, столицы своего рода.
   Там тормознулись, через одного приятеля, на хате у Васьки Молдавана – мужика лет сорока, действительно молдавана, который остался в тех краях после отбытой десятки за убийство. Он был невысокого роста, коренастый, серьезный и немногословный. Очень сильный. Когда мы с ним тягались на руках, занимались армрестлингом, то у меня аж кровь выступила из-под ногтей… Там, у Молдавана, познакомились коротко с местной блотью, в частности, с симпатичным парнем лет двадцати, по кличке Синий, – он действительно был, несмотря на молодость, практически весь синий от татуировок. По пьяни я подарил ему свой козырный раскладной нож с тяжелой латунной рукояткой. Туда же, к Молдавану, мигом подтянулись местные молодые красавицы. Нас предупреждали, что в тех краях свирепствует триппер… да разве в такие незабываемые мгновения все упомнишь? Впрочем, все обошлось, никаких последствий.
   Короче, через пару дней оказались мы с Маратом с похмелья и совсем без
денег, даже охмуриться не на что. Там, в Таксимо, это дело было поставлено: не мы, сдается, первые, кто вот так приезжал туда. Ну да ладно. Отправились мы с Маратом по всем этим артелям с красивыми названиями: «Чара» (так называется поселок, и кроме золота там добывают еще – в единственном месте в мире – те самые чароиты, о которых так романтично писала гениальная дура-поэтесса Юля Пивоварова), «Ирокинда», «Королон». Но сперва посетили так называемый «вечный огонь». Это было такое местечко в самом центре Таксимо, рядом с тамошним КПЗ. Огонь там действительно горел не переставая – а вокруг этого громадного костра постоянно сидела местная бичевня, прокопченная дочерна этим «вечным огнем», и ожидала, что подойдет какой-
нибудь состав, который надо разгрузить и получить трудовую
копейку. Эти люди были в курсе всех дел и вакансий, и они объяснили нам, где найти конторы этих золотых артелей. А также что они из себя представляют. «Королон» единогласно считался самой лучшей артелью, и, соответственно, тем меньше были шансы у левых людей, типа нас, устроиться туда. Мы и не устроились. Также не устроились мы и в «Чару», и в «Ирокинду», и в другие конторы. На золотые прииски было слишком много желающих. Между прочим, хотели даже завербоваться на добычу этих самых чароитов; однако немножко пугало, что там шурфы надо будет бить не по пять метров – а по тридцать! А даже при взгляде вглубь пятиметровой черной ямы – и то некоторая жуть брала… Впрочем, мы и на чароиты не устроились, так что напугаться не успели.
   На пойло как-то находили. В частности, один приятель был спецом по ремонту телевизоров, и брал плату натурой – водкой или самогоном. Однако долго так продолжаться не могло – надо было по меньшей мере вернуться в Северо-Муйск, заработать там на билет до дома – и катить себе. Но до Северо-Муйска билет тоже денег стоит, и хоть и небольших, рублей 35 по тем деньгам, -- но у нас и того не было!
   В гости к Молдавану заходили местные дамочки, в числе которых была бурятка-алкоголичка лет пятидесяти; она сказала, что в свое время тоже
работала журналисткой в местной газете «Муйская новь» (там течет река такая – Муя, вот от этого и все производные). И вот тут у меня появились здравые мысли. Потратив некоторое время на приведение себя в порядок, я нарисовался в редакции этой самой «Муйской нови». Там познакомился с двумя дамами – Оксаной и Ольгой Михайловной, редактором. Оксана была просто мила и красива. Она, как и весь тамошний истеблишмент, курила «Петра I» и рассказала, в частности, что поскольку ни в Таксимо, ни в Северо-Муйске купить нормальных товаров нельзя, то за косметикой ей приходится ездить в Братск… Ольга же Михайловна была верующая. И постилась, держала какой-то невероятный пост – на момент нашего знакомства уже дней двадцать, что ли, -- то есть даже не пост, а полное воздержание от пищи. Я поражался – она вовсе не выглядела изможденной, просто симпатичная дама средней комплекции. И дурой тоже не выглядела, между прочим. Я представился, понарассказывал всяких баек, в частности, о встречах с Жириновским, и произвел впечатление этакой столичной штучки, которая оказалась в бедственной ситуации. Джентльмен в поисках десятки. Потом мягко и без нажима перешел к делу: попросил денег взаймы, в знак международной журналистской солидарности. Мне выдали 200 рублей (то есть, по нынешним ценам, где-то с тысчонку), но в залог все-таки взяли паспорт. А условились мы вот о чем. Как раз в эти дни должна была состояться так называемая «сбойка» Северо-Муйского туннеля (сквозь огромную скалу долбили этот  многокилометровый туннель, одна группа с запада, другая с востока, и со дня на день они должны были встретиться). Этого события очень ждали – ибо именно оно знаменовало собой завершение строительства БАМа. Многих оно, правда, очень тревожило – окончание строительства означало, что отныне рабочие руки там перестают быть нужными, востребованы будут только люди, обслуживающие туннель, а остальным остается либо уезжать на материк, либо вести тут преступный и антиобщественный образ жизни… И вот Ольга Михайловна с Оксаной говорят: а давай ты из Северо-Муйска будешь нам ежедневно присылать сводочки о ходе проходки, сколько метров стается до сбойки… ну и вообще местные новости! Вот  эти деньги и отобьешь. А мы на праздник по поводу сбойки приедем – и тогда тебе и паспорт отдадим! Я с удовольствием согласился.
   Хорошенько выпили на прощанье с Молдаваном – и отправились с Маратом обратно в Северо-Муйск. И вот вскоре я уже там стал постоянным гостем в администрации, сиживал на совещаниях, шлялся с бойкой дамой-главой по местным кафе… И слал в Таксимо репортажики, разумеется. Всяческие знакомые надивиться не могли моим способностям к различным перевоплощениям и метаморфозам. А дама-кастелянша, увидев меня пару раз в обществе главы администрации, стала обращаться исключительно на «вы». Хотя еще незадолго до того отстирывала мою наволочку от крови, когда мне прилетело бутылкой по голове. Но не ругалась, поскольку я всегда был с нею
«на будьте любезны»… 
   Ну, потом была эта самая сбойка, и на нее даже ждали самого Путина, но он не приехал. Но народу со всей страны понаехало несметно, в том числе, конечно, все эти первые бамовцы. Ольга Михайловна с Оксаной тоже приехали, и мы очень приятно проводили время, и только одно немножко омрачило всю эту приятность: Ольга Михайловна решила начинать выход из этой своей голодовки, и выпила пол-стаканчика морковного сока. И ей было очень плохо. Даже голодать – и то лучше без фанатизма…

                ***

   Понемногу я так завяз в этом Северо-Муйске, что возвращение домой рисовалось уже каким-то несбыточным сном; все шурфы были уже выбиты, зима закончилась, мы занимались уже всякими бетонными работами на свежем
воздухе, попутно порой попивая водочку. Одно время я сколачивал из досок опалубку для очень мощных  бетонных кубов, примерно три – на три – на три. При заливке бетона давление на опалубку должно было быть чудовищным, поэтому ее делали супермощную, толщиной в три доски-«тридцатки». Мне доставляло большой кайф работать «красиво» – я сперва наживлял по всей площади щита десятки гвоздей-«стопятидесяток», а потом с одного удара вгонял каждый по шляпку, и получались этакие очереди – «бух! бух! бух!» Мне вообще нравится в физическом труде именно красивость. Точнее, даже грациозность. Когда-то где-то я прочел такое определение грации: «искусство не делать лишних движений». И оно мне очень понравилось. Действительно, доставляет кайф работать красиво, когда каждое движение выверено до миллиметра, а не корячиться  как краб под умывальником. Я слышал такую байку про малолеток, которые в тюрьме занимались сколачиванием ящиков под овощи: там офигенным шиком было наживить гвозди в перила, а потом  кто-то ловкий сбегал по этой лестнице, держа в руке молоток, и на бегу удар за ударом вгонял все эти гвозди в перила!  Это как-то впечатляло. И практически любую нелегкую работу можно делать красиво, с шиком: хоть таскать мешки с сахаром, хоть бить отбойником бетон, хоть класть штукатурку. Как-то раз я был на Центральном рынке и увидел, как мужик штукатурит стену. Он делал это настолько красиво и быстро, что я просто остановился и минут двадцать, отворив рот, глазел на это действо. Минут за двадцать он с помощью единственно мастерка и полутера оштукатурил метров пять… Что характерно – чрезмерно трудолюбивым меня назвать сложновато, в годы безмятежной юности я был ровно таким же лоботрясом, как и все, и неприязненно относился как к красивому, так и к некрасивому труду. А потом как-то вот оно пришло, понимание это, что когда красиво и без лишних движений, то не только не тяжко, но и удовольствие даже приносит! Да и для здоровья полезно.
   Ну а мы всем помаленьку занимались. Принимали длинномеры, груженные поддонами кирпича, цепляли эти поддоны стропами, потом знакомый крановой перетаскивал их куда надо. Мухин-Мутин кричал порой: «Что вы как варвары залазите на машину? На борт надо сбоку лезть, а не с торца!» Действительно – только варвары и вандалы так на машины лазили. Но все равно – домой уже тянуло. И в конце концов я получил расчет и купил билет на поезд. Последний вечер оказался, правда, омраченным. Я мысленно был уже в Н-ске, а тут в гости пожаловали пьяные иркутяне и принялись сильно гнуть пальцы. Жёвки «за понятия», то, се… ну, вы и сами в курсе. В другое время я поддержал бы компанию, похохотали бы, попьянствовали. Но тогда совершенно не хотелось, ибо головой был уже дома. В итоге начались наезды – и даже очередная драка, причем я был в гордом одиночестве против человек шести. Они все были пьяные, и отмахнуться мне удалось вполне удачно. Но один слабый ударчик я пропустил. И, как назло, он пришелся в бровь – а это автоматически означало появление хорошей черной фишки под глазом – там же масса всяких кровеносных сосудов. Как-то раз один нервный перец черкнул мне ножиком от виска до брови. Ну, я перца урезонил и кровь остановил – и полагал, что на том дело и закончено. А вот фигу! День на третий там та-акой синячище возник – мама не горюй. Потому что какой-то капилляр был перерезан. Вот и тут – задето было чуть-чуть, а впечатление, что буцкали усердно и жестоко. Вот радость-то, в аккурат к возвращению на родину!
   Ехали вместе с тупыми братьями (хороший мужик Марат уехал несколько раньше). Ехали по-царски: в купе, с водкою, копчеными омулями, пирогами, и блинами, и сушеными грибами. По пути воспитательно-профилактическую работу с нами проводила поездная милиция, которая не поленилась сильно почистить наши карманы. Короче, в Н-ске на вокзале я высадился с восемью рублями и синяком… И был этому рад, впору было целовать родную землю. Закончилась моя северная эпопея.

                ***               

   По приезде в Н-ск я загорал не долго – уже через пару-тройку недель устроился крыть крыши рубероидом. Первым объектом был детский садик на четвертом микрорайоне. Там было прикольно. Гуляешь себе по крыше с ревущим огнеметом и представляешь себя этаким мрачным карателем из зондеркоманды.
   Сперва мы работали втроем – я и два парня, которые непонятно зачем устроились на эту работу; думаю, чтоб дома не пилили. Потому что что-либо делать они не хотели наотрез (а плата там была сдельная, сколько сделал – столько получил) и целыми днями загорали на этой крыше. Весьма скоро я стал пахать в одиночку, хотя это было несколько сложнее в плане подъема на крышу рубероидных рулонов и газовых баллонов. Однако приноровился – и успевал за день сделать очень много. Порой от нечего делать приезжал вообще часов в шесть утра – и, вероятно, будил окружающее население ревом этого самого огнемета.
   Кормили нас в том же детском садике – причем за копейки и на убой. От такой кормежки да физического труда на свежем воздухе у меня даже стали раздаваться щеки – первый и единственный раз в жизни. Обед стоил пять рублей, а нажирались мы -- как волк из мультика, который все грозился: «Щас запою!», так, что потом чувствовали себя потяжелевшими на центнер и невероятно хотелось спать. Что мои опытные коллеги и проделывали. А я пахал – и получал вполне достаточно. Когда катил, бывало, кургузый красный пропановый баллон от склада к зданию садика, детишки интересовались: «А это бомба?» Я отвечал, что да, бомба, атомная, так что лучше близко не подходить. Они ахали – и, разумеется, всей толпой перли поближе.
   После садика была школа на Объединения. Там я работал уже с другими ребятами, был нормальный в меру выпивающий мужик Олег и его сын Сашка. С ними у нас был отличный общий язык. Прямо с крыши нас приглашали в класс, где девочки обучались домашнему хозяйству – пробовать их кулинарию. И мы, надо сказать, с удовольствием выступали в роли подопытных кроликов – все было вкусно. Изредка мы сбагривали желающим по паре-тройке рулонов рубероида, после чего с приятностью сидели на крыше под солнышком и помаленьку угощались водкою. Синее сентябрьское небо над головой, теплый ветерок… Счастье! Мы стали популярны у детишек, потому что развлекали их – давали возможность пораскачиваться на высоте на толстом канате, с помощью которого подымали на крышу рубероид. Там я задружился с двумя ребятишками, братом и сестренкой. Они были из бедной неблагополучной семьи – и от меня не отлипали. Как-то я малость поддал, пошел купил им всяких трансформеров и кукол. Они позвали меня в гости – и я сдуру поперся. Застал на хате их трезвую мать и нетрезвого папашу. Тот почувствовал себя неловко (детям покупает подарки какой-то левый крендель; а че делать, если родимый отец не сподобится), надулся и, улучив момент, попросил меня больше этого не делать… Но водки со мной выпил.   
   Однако пришла поздняя осень, кровельные работы свернулись, а пинать балду в качестве строительного рабочего на заводе мне не улыбалось – ненавижу пропускную систему. Да и на малом окладе сидеть тоже интерес небольшой. Я уволился и, пока деньги были, малость отдохнул. Как обычно в периоды здорового образа жизни, принялся поддерживать форму – отжимался на кулаках в разных упорах – с широким и узким расставлением рук, с постановкой их впереди головы или, наоборот, на уровне живота, с укладкой ног на возвышение, или ставя кулаки боком… Все эти различия способствуют тому, что прокачиваются разные мышцы, а в итоге тело играет, начинает ощущаться просто физическая мускульная радость, чувствуешь себя пружинкой из стали без признаков усталости металла. Как обычно, быстренько достиг очень хороших результатов. У меня с детства, с секции бокса, сидели в голове слова тренера Сергея Васильевича из общества «Трудовые резервы». Тот, когда хотел нас пристыдить, говорил: «Ну вы же мужики, че, тридцать раз отжаться не можете, что ли? Вон, девчонки-лыжницы, и те по полтиннику запросто делают!» И сидели у меня в голове занозой эти девчонки-лыжницы с их невероятным полтинником. А у меня долго больше сороковника не выходило. До тех пор пока не принялся заниматься обдуманно. А то ведь как обычно бывает? Сперва раскаяние и покаяние: какого хрена жисть размениваешь на ерунду? тебе двадцать три (тридцать три, сорок три, семьдесят три) – а еще ничего не сделано для Вечности! Хватит существовать мудаком, пора становиться Мэном! И с понедельника начинается Новая Жизнь: сигареты в печку, отжиматься до охренения, всем старухам места в общественном транспорте уступать вплоть до умеренного насилия! Через два дня такая резвость дает свои горькие плоды: все мышцы болят, с дивана поутру подымаешься в четырнадцать приемов, единственно чтобы доплестись до ларька за куревом, а все пожилые женщины мира вызывают стойкое отвращение, вплоть до омерзения. А все потому, что с места в карьер дела не делаются, одним скачком до вершины не допрыгнешь, все и сразу, конечно, бывает, но уж о-очень редко! И если давно не тренировался, то начинать надо легонько, без надрыва, чтоб мышцы не ныли, так, разочков с двадцати один раз в день. Потом прибавлять – по одному или по пяти раз ежедневно. Когда чуть втянешься – можно начинать делать подходы по нескольку раз в день. И в итоге получается как в жизни – мелкими ступенечками поднимаешься гораздо быстрее, чем гигантскими шагами. Пара месяцев – и вот уже где тот заветный полтинник? уже восемьдесят без проблем выходит! Ну вот и тогда у меня так же вышло. Стал вести праведный и невинный образ жизни, даже отдыхать предпочитал без гусарства. Хотя, надо сказать, первую получку – аж шестьсот рублей за три дня (а дело было в 2001 году, это в принципе ниче деньги были), -- прогулеванил в «Актерском дворике». Повстречал по пути туда двух девочек – и пригласил их с собой. Одна из них – умная шестнадцатилетняя хромоножка – мне сильно понравилась, и мы всю ночь проболтались-пропьянствовали, по большей части уже у нее дома.
   А так… Просто шел себе гулять по городу, часа по два. Заодно заглядывал в разные редакции – почувствовал, что уже соскучился по журналистике. Как-то раз заглянул в новосибирский филиал «Новой газеты», где на ту пору редактором была знакомая мне по «Молодежке» Наталья Копылова. Она говорит: ну давай, можно и поработать вместе, почему нет. Сейчас нас интересует все, что связано с убийством Белякова. Сможешь? Я самонадеянно отвечаю: да какой разговор, конечно смогу. Хотя понятие об этом убийстве имел самое что ни на есть смутнейшее. Да и про Белякова самого знал очень мало.
   Это был такой деятель, с весьма своеобразными замашками, до поры крутился в бизнесе, а потом попал в мэрию, главой одного очень хитрого департамента, который занимался в том числе и новосибирской барахолкой – крупнейшим оптовым рынком за Уралом.
  «За барахолку» полегли в результате всевозможных переделов сотни людей. Слишком сладкий был кусок. Вот и Белякова расстреляли. А потом и Марьясова, который занял пост после его гибели. Спустя минут сорок после расстрела Марьясова в лифте его дома я уже стоял в том самом лифте, прямо в
луже крови убитого… О Марьясове все, кто его знал, отзывались очень хорошо. С Беляковым было несколько по-другому.
   Как-то Кирилл Наконечный написал ерническую статью об этом Белякове – дескать, это едва ль не единственный мэрский чиновник, владеющий серебристым мерсом. И – фото этого мерса возле мэрии. Белякову статья категорически не понравилась. Наконечному позвонили, обругали матом и дали понять, что с таким подходом к правде он долго не протянет. Кирилл сильно занервничал. Явился в контору смертельно пьяный и учинил истерику: демонстрировал только что купленный кривой ножик китайского производства, очень ужасного и грозного вида, истыкал им все стены и книжки и орал, что так дешево свою жизнь не отдаст. Мы глядели на это проявление чувств с любопытством.
   Ну и вот. Получив то задание от Копыловой, я, можно сказать, уподобился еврею из анекдота тридцатых годов. Тогда где-то в полярных льдах затерялась очередная экспедиция, кажется, Нансена. И правительство сделало такой шаг: все телеграммы, касающиеся поисков Нансена, можно было отправлять
бесплатно. И гражданин еврейской национальности шлет телеграмму: «Моня ищи Нансена если не найдешь ищи два вагона мануфактуры». Вот и я – тусовался, встречал кого-нибудь и говорил: привет, как дела, не знаешь, как те-то и те-то? а, не знаешь? а про убийство Белякова?
   В один из вечеров я на Красном проспекте натолкнулся на чету Немировских. Они были такие интеллигенты, типа шестидесятников: всяческие клубы самодеятельной песни и прочее. Лыжи у печки стоят, возьмемся за руки, друзья, как здорово, что все мы здесь сегодня собрались. Хорошие люди, приятные и безобидные. Наталья так и умерла потом – прямо на Грушинском, что ли, фестивале. И говорят: а ты знаешь, что Элеонора теперь глава газетного холдинга? Нет, говорю, не знаю, но вам за информацию спасибо. Ну и подумал: уж кто, как не Элеонора, с ее связями в милиции и других кругах, может знать больше про Белякова этого самого. Ну и заглянул к ней.
   Элеонора встрече была рада: во-первых, давно не виделись. Мы же всегда были в хороших, ни разу за все время не было даже намека на конфликт; в свое время было даже, я заходил в гости с похмелья, она угащивала спиртом «Рояль»… Во-вторых, ей наверняка доставило удовольствие предстать уже некоей гранд-дамой, вершительницей судеб, и не просто Элеонорой, а Элеонорой Викторовной. Кстати, потом я при сотрудниках так ее и называл, а наедине, конечно, как была Эля, Эличка, так и осталась. Поговорили о том о сем. Про Белякова она знала, в общем, не больше других; впрочем, я к тому моменту уже понял, что это мокруха не простая, а как в кино, таинственная. И все покрыто мраком неизвестности, и вот так вот просто ничего там не узнаешь. Да и, честно сказать, не было у меня азарта что-либо вызнавать. Нету во мне страсти к заполучению чужих секретов, ленив и нелюбопытен; вот супруга моя бывшая, та в этом плане была Настоящий Журналист, ее хлебом не корми дай че-нибудь раскопать, Штирлиц в юбке. Меня это приятно удивляло. Я спрашивал: а вот если бы стояла дилемма, ты раскапываешь сенсацию, но из-за этого лишается жизни ребенок. Ты бы как? Супруга задумывалась, а потом говорила, что, скорее всего, хрен бы с ним, с ребенком. Может, из него впоследствии Гитлер вырастет. Но, думаю, это была все же бравада. Хотя до конца не уверен.   
   Потом Элеонора спрашивает: а ты что, где, как? Я поведал маленько о своих одиссеях. Похвалился нынешним заработком. Элеонора уважительно покивала головой. «А с пьянством и алкоголизмом у тебя сейчас как?» (Она сама-то вообще не пьет, аллергия на алкоголь и вообще трезвое отношение к жизненным реалиям; и, хоть к пьющим относится в принципе лояльно, но пьянство как таковое вовсе не приветствует). – «Да никак, -- отвечаю, -- не бухаю совсем… здоровый образ жизни, сто три раза на кулачках отжимаюсь, секс-наркотики-рок’н’ролл… то есть тьфу, ноу драгз, ноу элкхол, онли секс!» И, говоря все это, я, как обычно, довольно живо жестикулирую. Есть у меня такая привычка. «Егорчик, не гни пальцы, пожалуйста, -- говорит Элеонора. -- Давай-ка ко мне в газетку. У нас же, кроме «ТВ-недели», тут недавно новая газета завелась, «Наш дом – Новосибирск», так что пойдем я тебя с редакцией познакомлю!» И с ходу объявляет сумму оклада, раза в два больше той, что я с такой гордостью недавно ей называл.
   Из числа сотрудников редакции я оказался знаком только с двумя человеками, и то случайно и шапочно: изначально была некая установка брать граждан не развращенных журналистской тусней, целомудренных в этом плане. Поэтому там были: одна бывшая учительница, одна бывшая продавщица боеприпасов, одна экс-продавщица сигарет (она же Та Самая корректорша). И один профессиональный журналист. Костя Ермолин.
   Я уже говорил о том, что самые невероятные и поразительные журналисты получаются из тех, кто получил журналистское образование – тот же Кантеров, к примеру. Так вот Ермолин являл собою та-акое наглядное пособие к этому тезису, что порой просто жуть брала. Он был туп до полного невероятия, туп оглушительно и сногсшибательно, но при этом внешне вполне благообразен: походил на спикера Госдумы Сергея Миронова. Правда, когда этот Миронов в предвыборный период выступал всюду с заботой о сохранности выхухолей, я принялся было думать, что люди одинаковой внешности порой похожи и в иных качествах… Что писал Костя, как писал Костя – вот хоть убей не могу припомнить. Причем это не фигура письменной речи – это ЧИСТАЯ ПРАВДА, ни одной строчки, ни одной статьи не могу припомнить! Хотя… как раз одну-то и могу. Как-то раз Костян публикует какой-то материал, что-то там о контрабанде ископаемых костей, кажется, мамонтовых. Все сказали уважительно, дескать, о, сенсейшен, руку ему пожали и в глаза посмотрели со значением. Потом заявляется к Самохину Дима Виноградов и с обычной обаятельной улыбкой говорит: я за гонораром! Самохин в недоумении. А Дима упорствует. Оказывается, он на каком-то сайте жахнул эту самую статью, откуда Костян ее благополучно и передрал, причем чика-в-чику, ни буквы не изменил. Вумны-ый… что вутка.
   А Самохин и до того на него странно поглядывал. И были причины.
   Костя Ермолин комплекции был довольно здоровой – толстоватый и с очень широким тазом, а что весил за сотку, это точно. Я лично таких побаиваюсь. Вообще они -- флегмы, неповоротливы, и драться не умеют совершенно, и разозлить их практически нереально, и побить нетрудно. Но ЕСЛИ ВСЕ-ТАКИ РАЗОЗЛИШЬ… тогда плачь о том, что когда-то появился на свет. Они становятся как носороги, у них красный дым перед глазами, они просто с дикой силой крушат все вокруг себя. Там хоть какой ты будь боец – труба тебе, беги, пока жив… Я таких флегматиков пару раз видел в действии… картина, достойная кисти Айвазовского! Одного, в частности, еле-еле пятеро хороших бойцов удерживали…
   Ну и вот. Этот Костя жил в какой-то своей Мечте. То ли он Рэмбо себя видел, то ли каким иным коммандо. Во всяком случае, предпочитал одеваться в камуфляж, постоянно таскал с собой какие-то приблуды, типа спальных мешков и каких-то хитрых железок (подозреваю, что они где-нибудь в тайге полезны для выживания). Короче, сильно подозреваю, что себе он виделся если не Шварцем, то наверняка не меньше чем Лундгреном.
   И вот как-то раз заходит в наш кабинетик Самохин, и глаза у него полыхают цветными огнями. «Что это за спецназ тут у нас завелся? – говорит он. – Подхожу к офису и вижу – выходит кто-то в камуфляже. У меня душа в пятки ушла, думал, налоговая нагрянула. Потом вижу – а это Ермо-олин! Давайте-ка, Константин, подвязывайте с этой манерой одеваться!» И пришлось г-ну редактору переквалифицироваться из Рэмбо в обычного штатского шпака.

                ***

   На момент моего появления положение дел в конторе было такое. Фактический хозяин, Самохин, в офисе появлялся редко и так, не по делу, – он на то время был у губернатора Толоконского кем-то вроде руководителя департамента по СМИ и связям с общественностью. И, будучи в этом прекрасном далеке, лично на меня производил просто невероятное впечатление, я искренне полагал его умнейшим, деликатнейшим и благороднейшим человеком.
   Он обладал исключительно располагающей внешностью. Стройный, с ранней сединой, очень живыми умными глазами; с довольно симпатичным лицом. Все это сильно способствовало тому, что первое впечатление о нем складывалось невероятно хорошее, даже у меня, который видывал, как сказано в одной книжке, «убийц с ликами святых и святых с физиономиями убийц». Как-то раз я по вдохновению накатал Элеоноре новогоднюю поздравлялку, и там были такие строчки:
   Вы знали свет, заглядывали в тьму;
   Вы мучились, Вы ставили вопросы…
   И взгляд остановили потому
   На человеке с внешностью Атоса.
   Это все было абсолютно искренне, не от подхалимажа. Мне нравился Самохин. Я недоумевал, когда кто-нибудь отзывался о нем этак… кривя губы. А таких было много – то есть практически все, кто знал его (ну, кроме подчиненных, конечно). И ведь, главное, никто не мог сформулировать, почему конкретно он губы кривит. Поэтому я полагал, что мне-то лучше знать, это просто они в людях плохо разбираются. Впоследствии пришлось признать, что правы были они, они… 
 И начал я трудиться в газете «Наш дом – Новосибирск». К тому моменту она существовала всего ничего, может, месяца четыре или пол-года. Что характерно, первым ее редактором был не кто попало, а тот самый Валя Сидоров – его Элеонора знала по бориконоваловской «Молодежке» и вот, пригласила на ответственный пост. Однако пробыл он там недолго – то ли из-за пьянок, то ли по идейным соображениям его довольно скоро ушли. Между прочим, мне заодно рассказали и вот о каком фактике. «Помнишь, -- говорят, -- тебя Сидоров просил написать обзор по новосибирским лагерям?» Ну еще бы мне не помнить. Написал про все новосибирские зоны, практически все, что мне было про них известно, в том числе какие считаются курортами, где, наоборот, режим «спецлютый», словом, собрал воедино устный зэковский фольклор, и получилось достаточно увлекательное и даже познавательное чтиво. Отдал Сидорову – и куда-то тот материал бесследно исчез, даже в разговорах не всплывал, а потом я оттуда свалил, так что и забыл о нем совершенно. А тут мне сообщают: Сидоров-то про него вовсе не забыл, хладнокровно продал его на сайт «Тайга-инфо» как свой собственный, за очень хорошие деньги! Ну, я сперва, конечно, решил, что при встрече надо бы с Валентина спросить… а потом чисто из лени дело это спустил на тормозах. И даже, когда впоследствии Сидорова встретил, не стал его спрашивать о том материале… Зачем человека в неудобное положение ставить.
   Однако надо признать – Валентин, с его фантазиями и своеобразным пониманием журналисткики, был все-таки стократ лучшим редактором, нежели скудоумный Костя Ермолин. Но… что поделаешь? Сидорова-то уволили, и надо же хоть какого-то редактора, а у Костяна, как-никак, журналистское образование.
   Хотя… а что вообще такое журналистское образование? Это, типа, обучают, как правильно статьи писать? Так они, увы, всякий раз разные, даже шаблоны не всегда помогают. Или фотографировать учат? Так щас вообще не надо учить, фотоаппараты у всех цифровые, а ракурс выбрать – так это, опять же, просто талант, талант этот чертов, а он или уж есть, или уж нету… А качество таких съемок вполне годится, даже если снимал на цифровую «мыльницу», – сколько моих фоток с кондового «Олимпуса» отлично пошло в глянцевые журналы! Когда я в конце концов стану редактором, то у меня в штате фотографа не будет – а будет просто на всю контору пара фотоаппаратиков, и пущай сами журналюги снимают. А то по-разному бывает… Знал я одну фотографшу. Она и снимала хорошо, и аппаратура у нее была очень приличная, и поначалу безотказная была – надо так надо, говори, куда и во сколько явиться. Ночь-полночь, мороз, ливень – надо, значит надо. Но жадная до невероятия. Ну и поставить себя умела, глотка вполне такая луженая. И мало-помалу, мало-помалу… в конце концов получала больше, чем любой писака, и отказываться от всяких хлопотных заданий принялась… И постоянно кричала: у меня аппаратура сто двадцать тысяч стоит, я что, зря, что ли, в долги залазила! И всем становилось совестно, и в очередной раз ей повышали ставку. Нет, нам такие фотографы не нужны. Тем более, говорю, газета – это тебе не фотовернисаж, там особенных фотиков косаря за четыре баков совершенно не надо, там абсолютно хватает обычного ширпотребного аппарата. А главное в ракурсе, если сильно упростить, -- это не снимай влобовую, запечатлевай персонажей или события сбоку, снизу, сверху, в движении… словом, чтобы граждане не таращились по-солдатски в объектив, как для паспорта, а выглядели хоть чуток нестандартно. И все. 
   А обучение… да нельзя журналистике обучить. И писательству нельзя, и стихосложению. Это ж науки не точные -- трепология, говорильня да писанина… Тут а плюс бэ вовсе не обязательно равняется це.
   Я в принципе весьма хорошо отношусь к писательнице Татьяне Толстой – у нее мужское чувство юмора, и вообще есть и цинизм определенный, и розовых очков она не носит. Однако кое-что меня в ней порой просто изумляет. В частности – то, что она искренне считает необходимыми для писателя некие «семинары», когда какой-нибудь Мэтр поучает, как надо правильно писать романы, повести и рассказы. Какие, бля, семинары??! Пушкин их посещал? Толстой на них хаживал? Достоевский? Платонов? Булгаков? Ой вряд ли…
   Нельзя и невозможно писательству и журналистике обучить. Но тем не менее очень многие люди (в основном как от журналистики, так и вообще от любого словотворчества далекие) почему-то полагают, что диплом журналиста – это да, во всяком случае значит больше, чем успешная многолетняя практика. Яркий тому пример – Ольга Баканова, руководительница издательского дома «Пресса для всех». Она сама по себе дама деловая, хитренькая, малость прижимистая, компанейская, неплохая. Но журналистика для нее – продукт очень-очень побочный и непонятный, главное – реклама… Пока в ее ведении была только газета, «Молодость Сибири», она как-то еще заботилась о ее наполнении, о ее жизни. Хотя… гораздо больше внимания она уделяла тому, что лично ей было понятнее и ближе – отделу рекламы. Самих журналистов вечно перегоняли с места на место (причем, как правило, каждое следующее место было хуже предыдущего), а девочек-рекламщиц, как Истинных Тружениц, усаживали на места гораздо более удобные для жизни. И даже с учетом фэн-шуя. Не, никаких претензий, -- те дамы-рекламистки были и есть люди очень даже неплохие, и сама Баканова тоже… просто зачем-то, с какого-то перепуга, рядом еще и газета эта чертова оказалась. В конце концов Ольга Сергевна нашла для себя Дело По Душе – она запрягла весь рекламный отдел составлять телефонный справочник всевозможных новосибирских контор, и рекламщицы целыми днями обзванивали всех подряд и убеждали за определенную плату включить их координаты в этот самый справочник. И дело пошло, и денежка потекла, а тогда уж вопрос о «зачемности» газеты ваще встал ребром. И, соответственно, было очередное урезание окладов (и без того очень экономных и небольших, предназначенных для новичков или энтузиастов), и уход недовольных таким положением, и приход новых… И вот как-то в очередной раз она избавилась от нормальной дамы-редактора – и давай искать кого-то нового; причем за очень маленькие деньги. Это в ней, в Ольге Сергевне, есть – как угодно, но только поменьше газетчикам платить, газета это ж так себе, баловство и ерунда, от нее выхлопа никакого, не то что от рекламного справочника. Вот так. И для начала взяла какую-то свою пожилую не то приятельницу, не то хорошую знакомую – из, господи прости, «СовСибири». А это ж приговор. Ольга Сергевна просто не могла понять – ну, не буду говорить «нашего», скажу для корректности «моего» – моего недоумения и категорического неприятия такой креатуры. «Ну и что, что с «СовСибири»? Хорошая газета! И что, что она редактором не работала? Что значит «тупая»?.. Она просто серьезная! Не то что некоторые!» Потом, уже после той совсибирки, тоже все размышляла, кого бы взять в редакторы (дополнительная сложность была в том, что взять было надо на маленькие деньги, на какие никакой нормальный человек не пойдет, хотя бы ради того, чтобы свою цену не сбивать). И говорит, между прочим: «Я уже и на факультетах журналистики спрашивала, может, кого оттуда взять!» И я медленно хренел: ну прекрасно же видела, кого там готовят: к нам на практику постоянно приходили студентки, девки прекрасные, но… редакторами им становиться… Хотя, в принципе, почему нет? Не хуже и не лучше получились бы редакторы, чем в абсолютном большинстве новосибирских газет, где редакторы, сдается, -- выбранные по принципу «Спортлото»: взяли, наугад руку в толпу засунули, и кого вытащили, того и вытащили. «Сегодня редактором становится Станислав Петькин, слесарь третьего разряда!» В итоге, кстати, там оказалась редакторшей на долгое время журналистка поразительно бездарная, никакая настолько, насколько это вообще возможно, долго трудившаяся у Кашафутдинова (а это само по себе очень неутешительный диагноз) и принадлежащая, по моей личной классификации, к породе журналистов-паразитов. Объясню суть этого славного семейства.

                ***
 
   На любой пресс-конференции легко можно отследить неравенство в журналистской среде. Ибо обязательно есть, как в военной авиации,  журналисты-ведущие и журналисты-ведомые. Асы – и вороны. Первые – активны. Именно они тащат на себе всю прессуху: задают важные вопросы, задирают допрашиваемого, порой провоцируют его на выход за рамки. Они раскованны, грациозны и атакуют из любой позиции. Для таких журналюг ничего особо святого нету: им по барабану, хоть перед ними знатный животновод, хоть Алла Борисовна, а хоть даже так и сам Владимир Владимирыч иль Дмитрий Анатольич. Во всяком случае, коленки от страха не трясутся и голос от подобострастия не становится умилительным и сладким. С циничными улыбочками вопросики свои задают. Или без улыбочек, серьезно и компетентно. Ну, самый что ни на есть наглядный пример – та журналистка в розовой кофточке, по фамилии Ароян, которая заставила Киркорова очень красочно истерить на всю страну. А еще была Таня Малкина, которая когда-то давно невинно, хлоп-хлоп ресничками, спросила «гэкачепистов»: «Вы хоть понимаете, что совершили государственный переворот?..» И есть в значительном количестве журналисты-истуканы, которые сидят с теми самыми совиными выражениями лиц, и молчат как камни в пустыне Негев. То ли они стесняются (а в таком разе в журналистике делать нечего, там скромность и застенчивость качества совершенно излишние), то ли просто не знают, че спрашивать (ну, в этом случае еще не все потеряно, отсутствие ума в журналистике никому еще не вредило, напротив, лишь способствовало карьерному росту – а заодно и падению тиража). И вот потом такие молчаливые журналисты-болванчики приходят с прессухи в свою контору, вынают диктофоны (а им без диктофона все равно что без воздуха, они ж сами-то писать не могут, а худо-бедно запись расшифровать – это еще туда-сюда) – и мастерят те статьи, из-за которых никто их газет потом не покупает. Но гонорары за это творчество они таки получают. Хотя их труд свелся, в общем-то, к тому, чтобы перевести чужую устную речь в свою письменную. И получается, что за них всю работу проделали журналюги-лидеры, умные или бойкие, или и то и другое в одном флаконе. А эти – ну да, пропаразитировали на чужих хребтах. Мне всегда было любопытно: ну а что ежели бы на прессухе не случилось ни одного нормального писаки, а подобрались бы только вот такие? Сдается мне, тогда вся пресс-конференция прошла бы в атмосфере теплого и дружественного гробового молчания! Замечу, кстати, что абсолютных уж паразитов не так уж и много, большинство все-таки хоть вопросик-другой ньюсмейкеру да задают.
   Ну так вот. Та журналистка, которую взяла Баканова, -- она была наиярчайшим представителем этого паразитического течения, я вообще ни разу не слышал на пресс-конференциях ее голоса – сидит сова совой, глаза немигающие… может, она и не глупый человек, допускаю… но не было шанса убедиться, не-бы-ло! Ибо ни одного слова от нее не слышал, никогда!
   Вот такой вот получился редактор. И, кстати, «Молодежка» стала прямо под стать этой редакторше – удивительно плохая, сплошь пламенные народные депутаты и прочая херня. Нельзя стало читать газету… Может, ради программы кто и покупает…
   Хотя, говорю же, ничего страшного – в Н-ске это в порядке вещей, у нас талантливый редактор есть нонсенс и исключение, в общем-то, один Досычев и был талантливый, а остальные… нормальные.
   Кстати, а почему вообще принято считать правильным очень спорное утверждение «Исключения существуют для того, чтобы подчеркивать правила»? Диалектический материализм какой-то, ей-богу. То есть – полная херь. Ничего они не подчеркивают. И существуют разве что для того, чтобы подчеркнуть, что из любого правила существуют исключения.

                ***

   Да. При всех нюансах Досычев, конечно, талантливый редактор. Но, что странно – обычно против талантливых довольно много всякого плетется, а вот насчет каких-то козней против него я что-то ничего не слыхал. Дипломат он, конечно, хороший… или я многого не знаю?
   Да и что вообще понимать под понятием «талантливо – не талантливо»? Талант есть такой предмет нематериальный, его нельзя в цифрах измерить, у каждого своя мерка. Тут скорее равняются на авторитетов. Сказано, к примеру, что чеховская «Чайка» есть произведение безусловно великое и безмерно талантливое, – и вот уже каждый режиссер мечтает поставить ее, обязательно «по-своему» (вплоть до того, что герои с обнаженном виде рассекают, все на виду болтается), и посмей кто сказать, что произведение очень на любителя, скучноватое, -- съедят! Тем более не стоит говорить о том, что абсолютному большинству россиян та «Чайка» глубочайше до фени, более того – они ее не смотрели и не читали. В ответ легко можно получить: а большинство твое пущай Петросяна смотрит. Да и тебе, сучий сын Егор Кузнецов, не вредно.
   Или вот «Дядя Ваня»: «Мы еще отдохнем, мы увидим небо в алмазах!» ОТ ЧЕГО отдохнем, позвольте спросить? От нескончаемых чаев на дачках и бесконечного бесплодного трепа, который позднее назовут «кухонным»? Труженики, да. Устали чертовски. Крантик от самовара туда-сюда поворачивать. Сбылась довольно скоро их Мечта – увидели небо в таких алмазах, что в глазах помутилось слегка. И на Колыме отдохнули.
   А попробуйте сказать, что, к примеру, этакий русский Вийон, поэт Барков, тоже велик?.. И что родоначальник нынешней русской поэзии (в том плане, что именно он ввел в поэзию разговорную русскую речь, а не изъяснялся громоздко, как Державин, Сумароков да Тредиаковский) -- не Пушкин, а именно он (поскольку Пушкин еще в детстве Баркова читывал и кое-что почерпнул)?..
                Блажен, кто смолоду ****
                И к старости спокойно серет,
                Кто регулярно водку пьет
                И никому в кредит не верит!
   Это – Барков. А «блажен, кто смолоду был молод» – это Пушкин… А кто там написал «блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые»?
   Или вот еще барковское:
                Муж спрашивал жены: «Какое выбрать дело?
                Нам ужинать сперва -- иль еться зачинать?»
                Жена ему в ответ: «Ты сам изволь избрать.
                Но суп еще в печи, жаркое не поспело…»
   Вселяет уважение рассудительность мужа. Вот она, страсть! Ну и вообще, это ж Барков автор знаменитого:
                Пред ней стоял, склонившись фасом,
                Дородный, видный господин.
                Он ей сказал пропитым басом:
                «Лука Мудищев, дворянин!»
   Впрочем, вернемся к нашим талантам. Есть, конечно, таланты, а то так и гении, общепризнанные: кто ж не знает, например, про загадочную улыбку Джоконды. Хотя, между нами говоря, может быть, никакой там особой тайны и нету: нормальная такая, слегонца ****ская улыбочка краешками губ, у меня ровно так же одна одноклассница улыбалась. И имела успех! А уж как я-то ее любил… в четвертом классе! 
   Но все-таки случается и так, что одни считают нечто талантливым, а другие – «буржуазной мазней» называют или еще обиднее. Так что ж, получается, что одному здорово, то другому – смерть?
   И вот у меня есть универсальный рецепт, что лично для себя считать талантливым. Очень просто: если лично тебе хочется данное произведение пересматривать, перечитывать, переслушивать – то вот оно для тебя и создано, и лично для тебя его автор есть безусловный талант. Это как отношения с женщиной: с одной вполне достаточно одного раза, с другой достаточно просто беглого взгляда или разговора, а с третьей какой-нибудь и двух сотен встреч маловато будет. Еще, еще!
   Я того же Чехова перечитываю где-то раз в пятнадцать лет. И то когда ничего другого не попадается под руку. Гоголя – где-то раз в пол-года. Булгакова так же. «Незнайку на Луне» примерно раз в год. Около того с «Тремя мушкетерами» и Джеромом. О’Генри в детстве очень часто перечитывал, сейчас очень редко. И Джека Лондона. Толстого не перечитываю вообще, у него с чувством юмора туго было, зато с моралите и назидательностью очень хорошо. Астафьева что угодно можно раз в полгодика читать. Из нынешних очень можно перечитывать Кивинова, Андрея Константинова, Искандера, Толстую. Как ни странно, довольно нередко перечитываю «Архипелаг».
   Отдельно можно сказать про удивительное явление по имени Юлия Латынина. Во-первых, дама обладает очень хорошим мужским умом (что и для мужчин в принципе большая редкость). Во-вторых, может весьма лихо закручивать интригу и очень даже увлекательно писать (у нее даже обязательная любовная составляющая не выглядит нарочитой и неинтересной, поскольку плотно вплетена в сюжет; правда, Латынина изредка пытается сочинять красочные метафоры, у нее солнце постоянно тает, как масло на сковородке, но это мелочь, фирменный бзик). В-третьих, при чтении создается уверенное ощущение, что она весьма много знает о суровых буднях олигархов, больших госчиновников и очень крупных бандитов (в ее романах суммы откатов и взяток нередко идут в сто-двести млн. долларов, а бандит с парой-тройкой заводов считается мелким). В-четвертых, финал, как правило, оказывается неожиданным, как в хорошем детективе. А в-пятых (!) книжки ее настолько насыщены экшном и разнообразными всякими героями, что читаются-то влет… а потом вся эта масса перипетий очень успешно забывается! Так что через пол-года берешь опять ту  же книжку – и читаешь фактически заново, получая практически то же удовольствие, что и в первый раз! Таким образом, приобретая одну латынинскую книгу, ты приобретаешь их множество. Вот такое вот загадочное свойство есть у ее книжек. Причем это я в хорошем, очень хорошем смысле – ибо книжки того же Сергея Минаева тоже хорошо и легко читаются, и столь же мгновенно забываются, -- но вот их перечитывать почему-то нет ни малейшего желания, поскольку есть воспоминание о них как о чем-то вроде и неплохом… но безвкусном и несытном, как этот вот слишком белый и слишком воздушный хлеб, которого в последние годы стало слишком много. 

                ***

   По кино сроки пересмотра гораздо меньше. «Хороший, плохой, злой» могу глядеть раз-два в месяц. «Мама не горюй» примерно так же. И оба «Брата». И «Криминальное чтиво». «А ты знаешь, с чем в Европе едят картошку-фри? С майоне-езом! – Да ну-у!..» «Черная кошка, белый кот», конечно, – полный забой, -- да и вообще Кустурица, ну, кроме, конечно, этого его музыкального творчества. Чтобы погрустить – «Бумер». Ну и все наши суперские комедии – «Белое солнце», «Иван Васильевич», «Брильянтовая рука»… «Вы в самодеятельности занимаетесь? – Занимаюсь». «Зачем я соврал, я же не занимаюсь! А зачем он спросил?»
   Не так давно появился просто невероятно смешной сериал под названием «Братва». Не-ве-ро-ят-но! У меня слезы от смеха фонтанами хлестали. Я жадно ждал каждой следующей серии, поскольку шли они в четвертом часу ночи. Мне казалось, что серии жульнически короткие, слишком быстро кончались. «Подсудимый обвиняется в пиратстве, терроризме и незаконной вырубке лесных насаждений». Увы! Фильм появился уже не ко времени: официально с бандитизмом покончили, фильмом «Бумер» поставили точку на романтическом кинобандитизме… так что не время сейчас жуликов прославлять. Потому и гоняли посреди ночи. И вряд ли в обозримом будущем эту «Братву» покажут. Но, будь у меня диск, я б ее пересматривал, наверно, еженедельно. Зато сейчас вдруг взяли да и показали сильно смешное кино «Агент особого назначения». И то мед. «Как говорит Игорь Валерьянович, лучший брат – это сестра друга»…   
   А вот невероятно великие фильмы Андрея Сокурова я не пересматриваю вообще никогда, даром что они считаются безусловно талантливыми и получают всякие призы. По моей натуре, невозможно не только пересматривать, но и даже просто смотреть фильмы, где нет ни крохи, ни атома юмора, а все на тяжком серьезе. А их и нельзя пересматривать, тягомотину эту. Полагаю, что даже те, кто произносит слово «Сокуров» с придыханием, и те не пересматривают. Но вряд ли в таком кощунстве признаются.
   Как-то раз сидим с одной девушкой, только познакомились, она до того только мои статейки почитывала. Глядим на просмотре как раз того Сокурова. Там буквально в режиме реального времени, без всякого текста и музыки, показывается один день старой деревенской японки: как она встает, как кипятит чай, как моет посуду, как штопает рубашки. Молча все. Ей разговаривать не с кем. И, конечно, кино это невероятно поэтическое и познавательное, но все-таки как-то очень быстро задалбывает вся эта бытовуха. Я чуть не уснул, знакомая тоже. А потом я говорю: а вот представь, щас с потолка на веревках ниндзя такие спускаются, с ножиками в зубах! И та знакомая как давай хохотать, я тоже, и Истинные Ценители принялись на нас очень сурово шикать. Но мы остановиться до конца этого поучительного фильма так уже и не смогли. И очень нам тот просмотр понравился. Но пересматривать – это навряд ли.
   Гранда Михалкова тоже пересматривать довольно трудно: одного раза в десять лет в самый раз (ему, кстати, как-то раз не то «Оскара», не то приза Каннского фестиваля за «Утомленных солнцем» не дали – досталась награда дурацкому «Криминальному чтиву», и Никита Сергеевич в интервью очень суровые отповеди давал этому идиоту Тарантино; действительно, что за блажь предпочесть этот несерьезный бред Великой Трагической Ленте о сталинских временах и привольном барском житье в усадьбе – любимейшей михалковской теме?) Потому как – это есть произведения Серьезные, на ширпотребный успех не рассчитанные.
   А у меня, судя по всему, вкусы довольно-таки плебейские. Ну как же, «Незнайку на Луне» люблю. И «Гекльберри Финна». И матершинного «Николая Николаевича». И Эннио Морриконе люблю. И Аркашу Северного. И даже Круга. И ширпотребных попсовых Баха  да Бетховена с Моцартом, а не величественных каких-нибудь перцев.
    Почему-то у талантов с бездарями всегда шла борьба. Причем инициаторами были как раз бездари – ну, примерно как Булгарин в противостоянии с Пушкиным. Почему-то при постах и с баблом всегда оставались как раз бездари, а таланты как-то так, добро если на водку-селедку хватало. И эти чиновные, но не очень даровитые товарищи всегда кучковались, находили друг дружку буквально по запаху, и поддерживали коллег довольно плотно. При Советской власти это вообще удивительные масштабы принимало: Самым Главным Писателем был Фадеев, который написал единственно что «Разгром», а уж си-ильно потом тягучую «Молодую гвардию» (я таки ухитрился ее в детстве одолеть, думал, что это просто я такой туповатый читатель, а на самом-то деле книга, наверно, очень хорошая). Ну а про нормальных, типа Булгакова да Зощенко, вы и сами знаете.
   Пишу вот все это, а самому-то страшно: а вот не станут эту книжку перечитывать? И че ж тогда я тут умничаю? Только и останется сетовать на глуповатых читателей…
   А кроме перечитывания, пересматривания и переслушивания – есть у меня еще один безошибочный критерий подлинности. Это – мурашки по спине, как от «Охоты на волков» или от Цоя. Но это редко, редко… А от книг так и вообще почти никогда.
   Ну и еще про таланты. Почему-то практически все значительные и безусловно талантливые актеры рассказывают о себе (и это уже едва ли не жанр), что их в свое время не приняли в театральный. Дескать, вот какая ирония судьбы: меня, такого значительного, Джигарханяна, и проглядели. И – добродушный смех по этому поводу. А есть же другая сторона. Раз не принимали талантливых, значит, на их места брали бездарей. Представим интервью, где с тем же веселым смехом говорится: «И вот – вы только представьте -- меня, Евгения Петросяна (Никиту Джигурду, Владимира Конкина etc), вы только подумайте, -- приняли в ГИТИС с первого раза, я сдал тогда все экзамены на одни пятерки!»
               
                ***
 
   Чем лично меня журналистика привлекает до невозможности – так это тем, что в нее очень приятно возвращаться. То есть: бывает раз в несколько лет, что надоест все до чертиков – вся беготня, суета, сладкие улыбки разным людям… все. Что называется – «в движении». А проще – белка в колесе. И – отходишь от дел, меняешь род деятельности. А потом, когда возвращаешься… Ну это первые пол-года такой кайф!

                ***

   Почти сразу я начал делать в «НДН» некий такой обзорчик. Честно говорю: за образец взял деланные Королевым «Итого»: брал некое событие, но описывал его не так, что, допустим, Андрей Петрович Букин посетил с торжественным визитом Сергея Палыча Сукина. А переделывал обоих персонажей в граждан нереальных, и уж эти-то герои могли вытворять че угодно: загулять в ходе визита в сауне, съездить на Луну и так далее. Идейка понравилась. Но Самохин предложил (и очень грамотно предложил): «Давайте, Егор, в том же духе – но не про всякие там общемировые дела, а вот именно что про наши, новосибирские! У меня даже название рубрики есть – «История одного города». Как вам такое предложение?» Мне понравилось. И начал я писать про события общественно-политической жизни Новосибирска… то есть уже некоего городка Ново-Симбирска. А раз начал – значит, автоматически пришлось быть в курсе всех этих событий, которые я до того и за события-то не считал.

                ***
 
   Дело в том, что до того я с великим презрением относился к нашей местечковой политике и спрашивал у журналистов-«политиков»: ну как можно на полном серьезе про этих насекомых писать? «Писькин интригует против Сиськина, из чего можно сделать выводы о создании антисиськинской коалиции и антиписькинского блока?» На них же можно только с веселым удивлением смотреть, как они там прыгают и скачут.
   А у меня действительно есть некоторое, м-м, непонимание: а зачем люди идут в чиновники, политики и милиционеры? Они что, в других дворах росли, в других школах учились? Они не отзывались, что ли, об этих профессиях презрительно? Не звали милиционеров ментами и мусорами? Или, если отзывались и звали, то, значит, делали это неискренне, чтобы хулиганы не побили, -- а сами как раз и лелеяли Мечту Стать Чиновником? Тогда тоже плохо выходит – потому что чиновник должен всегда все говорить честно – на фиг нам неискренние товарищи на ответственных постах? Поэтому уважительно я отношусь лишь к тем представителям перечисленных сословий, которые попали туда не по собственному горячему желанию – а потому, что, так сказать, жизнь вывела, так уж получилось.
   Понятно, что при таком наплевательском отношении я о новосибирской политике вообще ничего не знал, для меня ее просто не существовало. А тут вдруг возьми да и появись как раз возможность поглядеть с веселым удивлением.
   Ну, теперь можно признать свои ошибки: далеко не все оказались насекомые, нужны и новосибирская политика, и чиновничество, ибо в конечном итоге от них зависит многое: и тепло в домах, и нормальный транспорт, и рабочие места, и цены в магазинах. Окончательно я осознал это в одну из зим (кажется, в 2006-м), когда Новосибирск накрыли одна за другой три волны лютых морозов. Ну так вот тогда выяснилось, что все у нас функционирует нормально, и тепло было в домах, и транспорт ходил, и прочее. И вот тогда я подумал: ну ладно, хай они взятки берут, так и так не я им даю… но дело-то делают! А то вон, Приморье какое-нибудь взять – уж последние лет двадцать что ни зима – то если не понос, так золотуха! А взятки берут еще и похлеще. Но поначалу этого понимания у меня, конечно, не было. Я мог принародно с чувством спросить какую-нибудь даму-депутата: «Ну вы же Женщина, вы-то что забыли в клоаке этой? Ладно эти… но они все-ж таки, так сказать, мусчины…»
   И стал я делать очередной свой креативный проектец -- под названием «История одного города». И делаться она стала тем лучше еще и потому, что первые пол-года в элеонориной конторе я не жил – я купался в кайфе, я не ходил, а летал, это были месяцы реального, осязаемого Счастья. Во-первых, потому, что, как я говорил, в журналистику очень приятно возвращаться, очень здорово чувствовать себя в гуще событий и общаться со множеством людей, которые тебе весьма приятны, говорят именно на твоем языке. Искренне, прошу заметить, говорят, без околичностей всяких.

                ***

   Относительно искренности – ну вот, вспомнилась история, рассказанная знакомой журналисткой просто и без прикрас. История та меня насмешила. Собиралась журналистка как-то раз на интервью с Розиком. «На всякий случай, -- говорит, -- взяла с собой бутылку коньяку и надела красное боди. Мало ли, чем черт не шутит. Ну, сидим разговариваем – он упорно из себя крутого мачо корчит, суровый такой весь, непробиваемый и очень брутальный. Никак не могу до него достучаться. Потом спрашиваю – а как у вас с Боярским отношения? Он говорит – о, Миха товарищ, отличные отношения! И я сообщаю кротко: а вот он про вас говорил, мол, позалазили на сцену тут… докторишки разные! Что тут случилось – я со страху чуть не умерла! Розенбаум покраснел, кулачищи сжал, как заревет: «Что! Эта ****ь так посмела про меня сказать!!?» И далее по тексту. Я серьезно испугалась за свою жизнь да и поскорее оттуда свалила. Так и не пригодилось боди… а коньяк в другой компании  употребила». Ну а че… такого рода интервью очень даже нередко заканчивались в более интимной обстановке… и даже иной раз продолжения имели.

                ***

    Это было во-первых – приятность возвращения на круги своя. А во-вторых, там у меня полыхнула одна из самых мощных влюбленностей… впрочем, это уже совсем иная тема.
   Итак, «История». Ну вот есть городок такой – Ново-Симбирск. На нем имеется главная площадь – имени Пенина. Населяют его дворяне и простолюдины. Ездиют они на фиакрах либо же телегах. Пьют либо шампанское (знать), либо косорыловку (простолюдины). Из представителей местной знати можно выделить несколько заметных фигур (не забывая при этом, что есть стольный город Морква, а в нем – Резидент, который в зависимости от политической целесообразности меняет фамилии: Прутин, Пнутин, Плутин и даже Путинд). Прежде всего – предводитель дворянства князь Балконский. Он постоянно восклицал что-то типа «Ах! Пардоннэ муа, господа гусары, поедемте же к актеркам кушать буайбес!» И периодически выходил на балкон -- лорнировать окрестности, сидя на канапе. Далее – городничий, он же мэтр Бородецкий, который знал практически одну фразу: «Филипп Филиппыч, я… водочки выпью?» Еще был хитрый сельский лазутчик Баритонов. Еще был кузнец Борелин, которого все уважали и побаивались. Еще был тайный советник Безваликов. Был медиамагнат Париж. Ну и так далее. Кроме того, существовал многочисленный корпус так называемых «дородных репутатов», которые решали всяческие свои дела-делишки. Существовали еще и неприметные дворяне в сереньких костюмчиках – для особых поручений. Ну и вот все они вытворяли там что угодно (но при этом чем-то сильно похожее на то, что намедни произошло в городе Новосибирске).
   Первая реакция на «Историю» была неоднозначной. Замредактора Саша Гомоюров, например, сказал девкам, когда меня поблизости не было, крутя головою: «***ню пишет какую-то!» Ну, мне, конечно, мигом рассказали. Бабы-то там были… те еще! Типичное подтверждение поговорки «Ты мне скажи по секрету – и будем знать только ты, я и Новосибирск!» Элеонора с Самохиным, напротив, балдели. И даже говорят: давай-ка мы тебе за «Историю» станем двойной гонорар платить! И стали платить. Сразу после этого Гомоюров стал отзываться о рубрике очень одобрительно. А потом, когда я покинул «НДН», -- ирония судьбы! – даже сам стал продолжать мое дело, под псевдонимом «Тимофей Крючков». В меру своего таланта.
   Платили двойной гонорар, вероятно, не зря – как-то так совпало, что как раз с появлением «Истории» тираж «НДН»а стал расти стремительно, примерно за пол-года подскочил с пяти до пятнадцати тысяч. Думаю, что и моя лепта в том была.

                ***

   Гомоюрова впервые я увидел как-то раз на пресс-конференции, куда он пришел вместе с Сидоровым. Увидел – и сразу запомнил. Ибо он обладал ужасно симпатичной внешностью – не красивой, а именно что вот симпатичной, располагающей. Этакий типичный «русский мужик» – крепкий, с соломенными волосами, очень улыбчивый, с лицом по-хорошему простодушным и добрым. Как писали Ильф с Петровым – молодецкая харя. К таким душа сразу лежит, сразу видно – человек без камня за пазухой, даже, может быть, простоватый маленько. Ну… скажем прямо, чем-чем, а простоватостью Гомоюров по-любому никогда не страдал, скорее наоборот. С таким лицом это очень удобно – «наоборот». А у некоторых, напротив, случаются настолько хищные рожи, что любому при первой же встрече ясно – мошенник первостатейный и рысь магаданская. От такого кошелек надо подальше держать. Хотя на самом деле гражданин, быть может, лошара каких свет не видывал.

                ***

   Вот там, у Элеоноры, у меня мигом наладились просто отличные отношения с рекламным отделом! А чего ж, если я на тот момент был просто счастлив, улыбка, так сказать, не сходила с моего лица, а следовательно, мое природкое обаяние еще стократ усилилось. Я запросто заходил к ним в кабинет, рассыпал пригоршнями комплименты и шуточки-прибауточки… и мгновенно со всеми задружился, причем не только с ровесницами, но и с дамами старшего поколения, типа Анны Павловны, которая абы кого к своей особе не допускала!
   Уже потом девки-рекламщицы говорили: ты, Егор, для нас просто как мостик какой-то стал ко всем остальным! А то мы до тебя жили как-то – как на отшибе. Никто к нам не заходил, а нам, может, и охота было бы… да повода-то нету!
   


В обретении этих вот познаний в области новосибирской политики и новосибирского чиновничества я очень, очень обязан, опять же, пресс-клубу. Ибо именно там сходились все тропки, именно там можно было лицом к лицу повстречаться и с дородными репутатами, и с политиканами, и с мэтром Бородецким, и даже с его светлейшеством предводителем дворянства Балконским.   


Зачем в кино але-але, когда уже ясно, что там повесили трубку?

Странный Самохин: ненавидел почему-то совершенно незаметного Суркова. Не говоря уж о Путине. Плюс удивительная политпрозорливость: перевод Матвиенки в мэры Питера – это, дескать, сильное понижение, оставка. Странный тип. На словах презрение к чиновникам и депутатам, на деле – и чиновник, и в депутаты рвался.

Странная детская считалка: шишли-мышли, сопли вышли.

Дискетта, оффис, шоффер, капуччино, продьюссер

Англичане-заводчане

КАНТ.


«Съесть». Все зловещие, хитромудрые планы – а все съесть. В т. ч. воровство.

Оля Ермаченко

Профиль. Малкова. Попов. Соколов?

Дамы и мат. Воронкова, Боброва, Максименко

Жирик, Немцов (подмигивание), вообще политики


Кретинин. Проституция. Охранники.

Майоров? Вообще рекламисты и воровство.

Домжур

Шрифты – приятные и неприятные. МНОГО ЗНАЧИТ!!!

Секретарши.

Лобода – тираж

Компьютерщики и компьютерщицы

Лица и произведения, неявно процитированные в данной книжке или послужившие предметами аллюзий, порой достаточно туманных.
Макс Кузнецов              Астрид Линдгрен            Майн Рид
Михаил Булгаков         Елена Богданова               Илья Ильф
Евгений Петров            Владимир Маяковский    К/ф «Криминальное чтиво»
Лилия Половинка        Оксана Голота                Рубен Тоноян
Сашка Сартак               Нина Рузанова                Редъярд Киплинг
Александр Дюма          Владимир Пожидаев        Гена из 1-го отряда 
Песня «Варшавянка»   Джером К. Джером          Дядя Толя Павлов
Андрей Королев        Сергей Довлатов                Максим Горький
Марк Твен                К/ф «Калина красная»       Илья Муромец
Виктор Шкловский   Зульфия Измайлова           Валентина Никитична      
К/ф «Бумер»               Диман Разумов «Нюня»   Юрий Коваль
Виктор Драгунский   К/ф «От заката до              К/ф «Место встречи изменить 
                рассвета»                нельзя»
Даниэль Дефо            Вова Бочков                Олдос Хаксли
Вячеслав Шишков     Макс Бабин                Александр Вертинский
К/ф «Брильянтовая    К/ф «Мама не горюй»        Вова Свобода    
рука»
Саша Юркевич          Алексей Толстой                Александра Риттер
«Юган»
Владимир Высоцкий  Александр Эпштейн          Михаил Щербаков
Владимир Орлов        Юлиан Семенов                Фридрих Ницше
Эдгар По                Коля Ковалев «Никита»     Алексей Рыбаков «Хачик сын               
                Розы»
О’Генри                Саня Верещагин                Андрей Кивинов
                «Душман»               
Корней Чуковский    Михаил Любимов                Юлия Латынина
Серега из                Александр Пушкин               Коля Шепелев
Криводановки 
Журнал «Здоровье»   Евгений Бычков «Быча»      Борька Трубач
Гурам                Николай Носов                Ваня Прокудин
Аннетта Михайлова   К/ф «Десперадо»                К/ф «Служили два товарища»               
Виктор Дик                Лена Жданова                Сергей Арендаренко
Вовка Пенин               К/ф «Копейка»                Федор Достоевский
Женя Царь                Шодерло де Лакло               Александр Невзоров
Коля Дорогин             Игорь Петрищев                К/ф «Брат» и «Брат-2»
Максим Соколов        Эдик Якубович                Боря Гинбург
Миша Озеров             Михаил Веллер                Тимур Бекмамбетов
Лена Суворова           Иосиф Сталин                Андрей Афоничев «Кикоть»
Андрей Коршунов     Дима Орлов                Михаил Зощенко
Юрий Прокопьев       Александр Блок                Виталий Кузнецов
Угрюм                Михаил Салтыков-Щедрин   Лев Гумилев