Я слышал, как Даниил пересел ко мне в ноги и оставался в таком положении довольно долго, когда открыв глаза и притаившись, я наблюдал за ним – что уже вошло у меня в обыкновение, как для Падшего прищуривать глаза. Он сидел в совершенно необычной для него позе – поставив на колени локти и подперев лоб ладонями. Свои пальцы он запустил в волосы и в таком положении застыл, как мыслитель, обдумывающий новую философию. Он уже более суток был в одной и той же одежде, но она выглядела столь же опрятной, как и много часов назад и весь его вид был подчеркнуто аккуратен, вплоть до красиво опиленных ногтей и уложенных волос. Взглянув на него никто бы не смог догадаться, что его одежда эксплуатируется множество часов, а сам он не только что из душа – настолько свежим он казался. От него даже пахло чистым телом, и я почувствовал это, когда он присел и моих ноздрей коснулся воздух, который Даниил принес с собой. Мне даже инстинктивно захотелось отодвинуться подальше от него, потому что я чувствовал свою нечистоту и знал, что последний раз принимал душ несколько дней тому назад и теперь как никогда остро ощущал свой скверный запах.
Его глаза были открыты, и немигающим взглядом он изучал протертый паркет пола: мучительно раздумывая над чем – то. Я видел, как некая мысль отразилась на его лице, внеся в статичное выражение жизнь, вдыхая в него движение бровей и рта. Он несколько раз произнес что – то на незнакомом мне языке, и я видел как зашевелились его яркие губы похожие на сердце с открытки – валентинки: совсем не мужские, но полные мягких линий и женственных очертаний. Весь его иконописный облик уравновешивался щетиной: да, еще несколько часов назад он был гладко выбрит, но сейчас я наблюдал, как черные точки пробившихся жестких волосков уже темнели на подбородке и щеках. В этом я видел проявления его человеческого начала, что не могло не радовать меня – я без устали искал в нем именно черты присущие любому человеку, чтобы лучше понять, лучше разобраться в нем. И это было не так сложно, как показалось мне в начале, когда за разговорами я слышал суровый расчет, а в поступках ощущал лишь жестокость и злобу.
Даниил не стал для меня лучше, о нет, но я смог понять мотивы его поступков, смог в полной мере ощутить те желания, которые горели в его груди и мучили не меньше чем сложные переживания – меня. Он был самоуверен, но эта самоуверенность давалась ему большим трудом и немалыми усилиями. Я видел борьбу в нем, видел, как горели огнем его глаза, я видел его одиночество и обозленность. Да, обозленность тем, что он был рожден тем, кем он был. Может, он хотел расписывать радугу в разноцветье и плести тончайшие нити зари, в которых поутру вливаются пурпур и золото, а досталась ему лишь буря, крушащая все на своем пути да землетрясения, уносящее тысячи человеческих жизней. Что же может остаться в душе, какие же поступки могут последовать за тем, если в твоей работе, в твоем занятии, которое составляет все твою вечную жизнь ты связан лишь с разрушением и смертью, а не с созиданием и жизнью? Разве это не может повлиять на поток действий и поступков? И именно этот круговорот вещей родил в нем идею проверить ангелов на червоточину с которой родился сам: испытать их на прочность
убеждений, на крепость их силы.
Я не знаю, когда пришла к нему мысль лишать их благодати, но думаю гораздо позже, чем желание просто отправлять их в место создания. Но получив колоссальное удовлетворение произошедшим с Кириэлем он решил осуществить это снова: и не удивительно, ведь этим он показал, что сущность ангельская всегда при случае может стать сутью падшей – для этого нужен лишь конфликт и сомнение, а ставши падшей приблизиться к тем же истокам, из которых был Даниил, что автоматически делала их существами похожими. Своими действиями Даниил захотел уравнять то, что ему казалось изначально неправильным, а именно в этом и состоял его личные конфликт и сомнения. И я уже очень сомневался в том, есть ли у него те последователи, о которых он говорил - те Падшие, которые уже ждут своего освобождения, ведь его действия скорее напоминали революционные, нежели укладывались в обычные рамки взаимосвязи добра и зла.
Cлушал ли меня Даниил, слышал ли, но чужого присутствия в голове я не ощущал, да и не хотел, страстно не желал этого. Не сейчас, не теперь, когда догадки и мысли мучили и изводили, а передо мной сидела личность, которой я восхищался и ненавидел одновременно – антигерой, противообраз, антагонист, создавший во мне очередной конфликт с собой, способный накрутить мой разум пружиной, готовой в любой момент сорваться с удерживающих петель и взорваться, унося в своем ударе мою нерешительность.
Жаниэль…В начале своего знакомства с Даниилом я сравнивал их, ища различия и сходства, но теперь, теперь я уже не желал сопоставлять их, до того мелочным и смешным это казалось. Жаниэль и Даниил. Они навсегда останутся в моей памяти как образцы личностей, так не похожих и одновременно аналогичных друг другу, ведь конфликт и сомнения могут связать их воедино в один лишь миг.