- Шурик, вставай, тебе на вахту! Вставай же, черт бы тебя взял! Уже без десяти. Сейчас Демченко пойдет проверять посты, если тебя не будет, получишь.
Надо мной стоял белый, как смерть, мичман Белов. Белое лицо, светлые волосы, белесые глаза, точный слепок со своей фамилии. Глаза его странно выкатились, на оскаленных тонких губах, свернутых набок, трясся большой кусок пены. Я видел такой на берегу перед отходом из Кронштадта. Пена была грязного желтовато-коричневого цвета. Жесткий норд-ост пытался сдуть ее с кромки воды, она тогда тоже тряслась, мелко колебалась под его напором, но оставалась на своем месте.
«Господи, что же он орет-то!» Громкость заглушала смысл речи, и я никак не мог понять, чего он от меня хочет.
Т. е. понятно, что надо было встать и что-то делать, но цель всего этого действия как-то от меня ускользала. Потом из почему-то голого тощего живота Белова, которого мы за его худобу звали Трупом, нарисовалось лицо моего друга, Лерки. «Вот кадавр, - подумал я неприязненно, - проглотил он его, что ли!». Костлявые руки сундука вцепились в мое одеяло и начали его стаскивать. Под одеяло подул норд-ост, пена на губах Белова тряслась все сильнее и сильнее, угрожая сорваться с губ трупа и прилипнуть к моим. Я в ужасе вскочил на койке и тут же треснулся о стальную переборку. Лицо Белова начало вдруг раздуваться и трястись вместе с пеной под напором резкого холодного норд-оста. Я пытался вновь натянуть на себя спасительное одеяло. Но оно стало выскальзывать у меня из рук. Пена оторвалась и въехала мне в физиономию. Я замахал руками и задел за что-то мягко-твердое. Тут же получил оплеуху, и мир липкого, цепкого сна, наконец, треснул и клочьями обвис на моих отупевших от долгой бессонницы мозгах. Фантом Белова вынесло в люк, а передо мной опять всплыло лицо моего друга, Лерки.
- Что там, в животе у трупа, - дожевывая сон, спросил я? – Не можешь из сна вырулить? - понимающе ответил мне Лерка. - Давай быстрее, нет тут никакого трупа, тут Демченко. Я сразу все вспомнил и вклеился, наконец, в контекст. Сейчас четыре часа утра. Моя вахта. Режим четыре через четыре. Четыре часа спишь, четыре часа несешь вахту на самом высоком на этом крейсере посту. Я здесь визирщик, должен наблюдать за чужими самолетами и сопровождать их своим визиром, удерживая самолет в перекрестье. Все это старье с точки зрения современной техники. Но мы на учебном крейсере. Мы совершаем дальний поход вокруг Англии и Скандинавии. Идем в район маневров и будем служить учебной мишенью для подводных лодок.
Я быстро одеваюсь и тороплюсь на пост. На палубе тот самый резкий норд-ост едва не срывает с меня бескозырку. Я, наконец, поднимаюсь к своему визиру, сменяю на посту еще одного своего приятеля, Алика Жиганова, успокаиваюсь, занимаю боевую позицию возле визира и направляю его сначала на небо, а потом на океан.
Несмотря на сильный ветер. Небо чистое. Мы в высоких широтах, поэтому в четыре утра уже совершенно светло. Атлантика здесь бирюзово-голубая, не то, что коричнево-черная Балтика. Волны не очень большие, балла три – четыре. В небе ни одной птички. Мы очень далеко от ближайшего берега. Необъятный простор, качает довольно прилично. Особенно это чувствуется здесь наверху. Но морская болезнь на меня не действует.
Вот этот простор, эта ширь, эта огромная водяная пустыня как-то сильно меняет привычные масштабы. Внедряется в сознание как какое-то высшее достижение мироощущения, от которого потом уже не хочется отказываться, именно как от достижения. Это в городе тебе чаще всего кажется, что человек всемогущ, потому что пространство, которое ему удается охватить взглядом по горизонту, - несколько десятков, иногда сотен метров. Такое пространство легко покорить, освоить. От этого и мир кажется не таким большим. Маленький такой мирок. Сейчас я поднатужусь и подчиню его себе. Вокруг – одни артефакты. Дома, мосты, улицы, автомобили, гранитные берега. Это еще больше убеждает человека в собственном могуществе. Только моряки и, еще больше, астрономы и космонавты знают истинное соотношение величины нашего тщедушного тельца к ПРОСТРАНСТВУ. Пока его не увидишь и не вберешь в себя, ничего не поймешь.
Я еще пошарил визиром в небе и вдруг нашарил в нем какую-то маленькую движущуюся точку. Это был самолет. Через несколько секунд стало уже понятно, что самолет не наш. Когда он подлетел поближе, я увидел на нем знакомые американские звезды. Это был самолет-разведчик. Дежурный вахтенный офицер на него не отреагировал. Видимо, старый знакомый. Я, тем не менее, играю себе боевую тревогу и прилипаю к своему визиру. В сильный бинокль самолет уже виден до мельчайших подробностей. Пилот – молодой американец, видимо очень хулиганистый. Он строит нам зверскую рожу и бросает самолет в пике. Я беру его в перекрестье, сопровождаю его визиром, а руку кладу на гашетку. Простая тренировка. И у него и у меня. Играем в войну. Откуда же он появился? Наверное с какой-нибудь европейской базы. Самолет еще, покружив над нами, берет курс на восток и улетает.
Я перевожу взгляд на море и вдруг недалеко от крейсера вижу какое-то морское чудовище, настоящего морского змея! Странной синусоидой, извиваясь и сверкая частями мокрой спины, он быстро передвигается в северо-западном направлении. Не верю своим глазам. Никаких морских змеев в природе не существует! Может быть, у меня галлюцинации? Да нет, точно! Какой-то гигантский змей с довольно толстым туловищем! И не с кем поделиться, и фотоаппарата с собой нет. Никто же мне не поверит! Надо хотя бы поближе рассмотреть его в визир. Долго ищу его через прибор, наконец, нахожу и разочарованно вздыхаю: фигура змея составлена из дельфинов, которые длинной вереницей нос к хвосту выстроились для каких-то неведомых целей в цепочку. Может быть, они так охотятся, может быть развлекаются, может быть у них военный парад, а может быть, это боевой строй.
Тут же сажусь на корточки, чтобы записать в дневничок увиденное. Время за писаниной течет быстро. Через некоторое время в люке появляется Леркина голова. Он поднимает на меня сонные, отчаянно не выспавшиеся глаза, что-то недовольно бурчит, накрывается бушлатом и садится в ветровую тень досыпать. Подъем уже сыграли. Я иду в душ. Раздеваюсь, пробую воду, вхожу под горячий дождик. Из лейки хлещет подогретая соленая атлантическая вода, от которой волосы почему-то встают торчком. Мыло в соленой воде «не работает». Все равно им намазываюсь, смываю, чувствую, что вся кожа стянута солью. Ощущение не из приятных. Одеваюсь иду в кубрик. Меня встречает дружное ржание еще трех моих однокашников. У них тоже ирокезом торчат волосы.
Сижу со старшиной первой статьи Демченко и Вахтангом, молодым грузином-новобранцем. Пьем чай, травим анекдоты, Вахтанг учит меня матерным грузинским выражениям, сливающимся у меня в одно фонетическое слово, я произношу что-то типа арахимдрарарамогетхандедиспроче. Ваха ржет, потом вдруг краснеет и говорит, только ты мне пообещай, что ни одному грузину такого не скажешь. Обещаю. Демченко, страстный фотограф-любитель раскладывает свои фотографии. На них наш крейсер, снятый откуда-то на ходу, в гавани, на бочке, на военно-морском параде в Кронштадте. Демченко нас любит, как своих родных братьев, заботится о нас, обучает нас всему, что знает. У меня есть пять свободных часов. Он отзывает меня в сторону, дает ключ от законсервированного МПУАЗО (морской пункт управления артеллирийским зенитным огнем) и тихо говорит:
– Иди, покемарь там, я потом приду тебя разбужу, только чтобы никто не видел.
Я прокрадываюсь в МПУАЗО. Пахнет смазкой и еще чем-то, чем протирают приборы. Забираюсь под брезент между неведомыми мне приборами и тут же проваливаюсь в сон. Опять снится мне мичман Белов. Он стоит с карандашом в руках и грозно смотрит на мою военно-морскую бляху. Она не почищена, и я уже чувствую, что мое ближайшее будущее – драить гальюн. Но тут между нами появляется мой отец, полковник интендантской службы, и строго говорит Белову:
– Так, мичман Белов, ко мне. – Лицо Трупа белеет больше обычного, но он, строевым шагом подходит к отцу, рядом с которым почему-то оказывается и Демченко, и лающим голосом докладывает:
– Товарищ полковник, мичман Белов по Вашему приказанию прибыл. – И тут Демченко с отцом хором орут Белову:
– Белов, па-а-а-ч-чему у Вас сдвинута на затылок фуражка?! Тр-р-р-и нар-р-р-ряда вне очереди!
– Есть три наряда вне очереди, – эхом отвечает Труп, и строевым шагом направляется драить гальюн.