Сестра Мария

                ЧАСТЬ  1
СЕСТРА  МАРИЯ.

Самуил  Минькин.
 
               

      НАШИ  ДЕДУШКИ  И  БАБУШКИ,               

(Из  воспоминаний  сестры   Марии).
   
    Моя  мама  Горловская  Любовь  Самуиловна,  родилась  в  местечке   Татарск  Смоленской  области  в 1901  году.   Отец  Горловский Самуил  был  потомственный  кузнец,  и  мать  Двойра  была  так  же  родом  из  потомственной   семьи  кузнецов.  В 1908 году  скоропостижно  умер  отец,  и  на  руках у  бабушки осталось  восемь  детей,   пять  сыновей  и  три  дочери. Старшей   сестре  Сорке  было  двенадцать,  лет  младшей   тёте  Пае  было два  года.

   Потеряв  главного  кормильца,  семья  оказалась  в  исключительно  трудном  положении.  Жили  полуголодные,  без  одежды  и  обуви,  всю  зиму  дети  сидели  на  печке,  и  была  одна  пара  рваных  ботинок,  чтобы  выскочить  на  двор.  С  восьми  лет,   с  начала   весны,  мама  начала  работать,  пасти  гусей,  за  кусок  хлеба.  На  зиму  маму  отдали  одной  женщине  учиться  грамоте.  С  утра  до  вечера  она  должна  была  расчёсывать   овечью  шерсть,  драть  перо  на  подушки  и  перины, 
  нянчить  младенца.   Вечером,  когда  было  время,  её  учили  еврейским  буквам  читать и  писать.  Русский  язык,  читать и  писать  она  позже  научилась  самостоятельно.  Этим  и  закончилось  мамино  образование.

               
МАМА - ЛЮБА   1901 – 1957  г.г                БАБУШКА – ДВОЙРА   1874 – 1937 г.г.

    Когда  дети  немного  подросли,  бабушка   Двойра  брала  в  аренду   участок  земли,   где   они  выращивали  овощи,  две  третьи  урожая  отдавали  хозяину,  а  одну  треть  оставляли  себе.  Этим  урожаем  они  доживали    до  весны,  а  с  весны  всей  семьёй  снова  шли  работать  в  поле.   Как-то  осенью  убирали  брюкву,  брат  бросил  брюкву,  мама  не  заметила,  и  брюква  попала  ей  в  голову,  в  ухо.  Ухо  долго  болело,   и  так   она  осталась   глухой  на  это  ухо   на  всю  жизнь.

   В  семнадцать  лет  она  уехала  в  Петроград,   где  ее  устроили  ученицей  портнихи.  Она  быстро  освоила  профессию,  и  стала  работать  поденщицей  белошвейкой  у  богатых  людей.  Ей  выделяли  угол  для  жилья,  и  она  шила  простыни,  пододеяльники,  наволочки.  Закончив  работу  в  одном  доме,  мама  находила  работу  в  другом  доме,  и  переходила  туда  жить.   Там   в  Петрограде  она  находилась,  когда  произошла   революция.

   Тем  временем  подросли  братья,  стали  работать  кузнецами,  стали  зарабатывать  хлеб.   Купили  две  коровы,  овец   стали  жить  зажиточно.   Их  хотели  раскулачивать,   но  их  семью  защитили  соседи.  Тогда  все  братья  уехали  в  Ленинград,  там   женились,   до  войны  жили  в  Ленинграде.  Младший  брат  Лёва  погиб  на  финской  войне.

    В  1919  году  мама  из  Ленинграда  уехала  жить   в  Смоленск.  В  это  время  она  была  отличная  портниха,  и  её  приглашали  работать  в  разные  дома.  Она  работала  в  доме  банкира,  пока  его  не  арестовали.   Так  она  много  лет  жила  и  работала  у  знаменитого  доктора  Певзнера.  Там  к  ней,  в этой  семье   очень  хорошо  относились,  как  к   родной  дочке.


    Об  отце  я  знаю  очень  мало.   О  себе  он  никогда  ничего  не  рассказывал.  Из  рассказов  мамы, отец  был  из  религиозного  сословия,   Имя  ему  дали  Израиль,  по  деду  знаменитому  раввину.  У  его  отца,  моего  деда,  которого  звали   Велвел  дер  софер  (софер – пишущий  на  пергаменте)   писал  мезузы  (свиток  с  фрагментами  Торы,  написанные на  иврите,  и  крепится  на  косяке   двери),   и  бабушки  Баси  было  шестеро  детей.  Отец  был  вторым  ребёнком,  и  родители  хотели,  чтобы  он  был  религиозным.   Но  отец  не  хотел   учиться.  Когда  он  видел,   что  к  ним  в  дом  идёт   Меламед  (учитель),  он  убегал  из  дома.  Или  брал  вёдра  и  уходил  за  водой,   прятался  и  наблюдал,   до  тех   пор,  пока  учитель  не  уходил.
 
   В  семнадцать  лет  он  уехал  в  Смоленск,  к  своей  тёте   Груне,   муж  которой  Алтер  работал  заготовщиком.   Там  он  прожил  три  года,  научился  работать,  вернулся  в  родной  город  Мстиславль,  купил  большую  швейную  машину  «Зингер»   и  стал  самостоятельно  работать.   Отец  всегда  был  занят  работой,  любил  свою  работу.   Кроме  заготовок  он  ничего  не  умел  делать  и  не  хотел  делать.   По  гороскопу  он  был  рыба,  по  характеру  уважительным,  уступчивым,  не  любил  конфликтовать  и ссориться,   бережливым,  отзывчивым  на  чужую   неприятность   и  беду.   Он  подрабатывал  в  духовом  оркестре  города.  В оркестре  он  был  первая труба,  и  каждый  праздник, торжественные  мероприятия,  а  так   же  свадьбы  и  похороны   в  городе,  не  обходились   без  духового  оркестра.

               
                Редкие  фотографии.   Отец  и  мама  в  1926  году.

   В  конце  1927  года,   мама  приехала  в  гости  в  Мстиславль,   то  ли  к  своей  дальней  родственнице,
то  ли  к  близкой  знакомой   Хайке,   муж  которой  Нотик  был  сапожник,  где  она  и  познакомилась  с  моим   отцом.   В  начале  1928  года  они  поженились,  и  мама  переехала  жить  в  город  Мстиславль,  а  17  ноября 1928  года  родилась  я.    По рассказам  мамы,  когда  они  только  поженились,  они  жили  на  съёмной  квартире.  В 1929  году  умер  дедушка  Велвел,   родители  вернулись  жить  в  отцовский  дом.
В дальнейшем  дружили  семьями,  с  семьёй  Хайки. По праздникам  или  выходным  дням   мы  ходили к ним  в  гости,  или  они  к  нам. Всякий  раз,  когда  шли  к ним  в  гости, то  говорили: «Идем в гости  к  Хайке  Нотика».

   У  них  был  сад,  на  дальней  меже  росла  огромная  груша,  груши  были  сладкие  как  мёд,  и  много  было  вишнёвых  деревьев.  Устраивался  обед,  на  стол  выставлялся  графин  наливки  из  чёрники,  и графин  наливки  из  вишен.  Взрослые  пили наливку  маленькими  позолоченными  стаканчиками.  Каждый  раз  на  десерт  была  сдоба  и  пирожные.   Мама  всегда  говорила,  что  наливка  из  черники  очень  полезна.  Пока  взрослые  сидели,  разговаривали,  мы  дети  бегали  в  саду,  играли  в  прядки,  или  другие  игры,  эти  дни  проходили  очень  весело.               

                РАНЕЕ   ДЕТСТВО.
    Я  точно  не  помню,  сколько  мне  было  лет,   когда  вспоминаются,  вернее,  восстанавливаются  в  памяти  картинки  жизни  тех  времён.  Я  помню,  что  в  нашем  дворе   было  два  старых  вросших   в  землю  дома.  На улицу  выходил  дом, где  жили  мы, с  маленькими  окнами, и ставнями, синего  цвета.   Дети  на  улице  на  меня   говорили,  что  она  живет  в  доме  с  синими  окнами. Чтобы  войти в  наш  дом  со  двора,  нужно  было  спуститься  на  ступеньку.  В  коридоре  с  прогнившими  досками  был  погреб.   В  доме,   как  заходишь,   слева  была  русская  печь,   маленькая  столовая,  за  перегородкой  из  тёса   маленький  зальчик,  и  спаленка,  где  стояла  никелированная  двуспальная  кровать  с  матрасом,   с   никелированными  блестящими   шариками. 

               
                Редкая  фотография.  Наша  семья  в  1935   году.

      Во  дворе  к  нашему  дому  примыкал  сарай,  где  родители  держали  корову,  поросёнка,   и   курей.   К  другой  стороны  сарая  примыкал  ещё  один  старый  вросший  в  землю  дом,  где  жила  бабушка  Бася.  Чтобы   заехать  во  двор,   нужно  было  распахнуть  огромные  ворота,   и  ещё  имелась  калитка.    Недалеко  от  нашего  дома  бил  ров,   и   люди,  жившие  в  округе,  сбрасывали  туда  мусор.   Это  был  район,  где  жила   еврейская   беднота  города.   Вот  здесь   и  прошло   моё  с  братом  раннее  детство.
 
     Ещё  до  рождения  брата,   а  это  значит,  что  мне  ещё   не  было  трёх  лет,  меня  напугала  коза.   Дело  было  так,   мама   пошла  за  водой  в  кадочки,  и  взяла  меня  с  собой.   Воду  носили   из  кадочек на  коромыслах,   нужно  было  спуститься,   а  затем  подняться  с  водой  на  высокую  крутую  гору,   для  чего   были  прорыты  в  земле  ступеньки.   Внизу  протекал   ручей,   а  рядом  были  установлены  бетонные  кольца,  и  видно  было,   как  на  дне   между  камушками   били  ключи.  Вода  там  всегда  была  всегда  чистая,   холодная,   и  зимой  не  замерзала. 

   Мама  оставила  меня  на  верху,  а  сама  спустилась  за  водой.  В  это  время  ко  мне  подошла  коза,  и  начала  меня  бодать,   я   скатилась   с  горы    вниз  в  ров.  Этот  случай  меня  здорово  напугал,  меня  я  потеряла  речь,  перестала  двигаться  и  сильно  заболела,  врачи  признали  паралич  двигательного  и речевого  центров.  Я  бессознательно,  беспрерывно  кушала,  не  двигалась,   сидела,  куда  посадят,   не  говорила,   не  плакала,  даже  если  отнимали  у  меня  еду.   К  трём  годам   за  шесть  месяцев,  я  так  располнела,  что  трудно  было  меня  поднять. 

    Все  уже  потеряли  всякую  надежду,  что  когда  ни- будь   буду  нормальным  человеком,   что  никогда  не  смогу   ни  ходить,   ни  говорить.   Но  где-то,   через  год  болезнь  стала  отступать,   я  стала  ходить  и  говорить,   но   теперь   я  ужасно  похудела,  и  стала   тоненькая,   как  былинка.   Эта  болезнь  оставила  мне  след  на  всю   жизнь.   Мне  очень  трудно  было  учиться.   Я  быстро   забывала,  что  учила,    хотя    много  сидела,  занималась,   (зубрила),   и  все  равно  быстро   забывала.   Учительница  знала  о  моей  болезни,  и  не  предъявляла  ко  мне   требований.   Особенно  мне  трудно  давалась  математика. 

    В  1933  году  был  голод,   мне  было,  уже   пять  лет.  В   доме  не  было  хлеба,  голодали  все,  и  даже  люди  умирали  с голода.   Нас   спасла  корова.   Я  плохо  помню,  но  по  рассказам  мамы,  папа  ездил  в  Ленинград,  у  родителей  была  пара  золотых  монет.  Там,  в  торгсине  он поменял  их  на мешок  муки,  сахар  и ещё  что-то.  Таким  образом,  пережили  голодный   тридцать  третий  год.  Жители,  которые   ходили  в  торгсин  в  своём  городе,  меняли  золото  и  ценности  на  продукты,  потом  арестовывались,  и   тогда  они  добровольно   золото  и  все   ценности,  сдавали  в  пользу  государства.
 
     После  тридцать  третьего  года  жизнь  начала  налаживаться,  и  родители  надумались  строить  новый  дом.  Это  для  нашей  семьи  было   очень  трудное  решение.  Помощи  было  ждать  не  от  кого,  и   не  на кого   было   надеяться.  В  своём  родном  городе  у  отца  было  много  друзей  и   знакомых.  Не  смотря,  что  отец  кроме  своей  работы  ничего  не  мог  делать,  и  в  финансовых  делах,  плохо  разбирался.  Часто,   вложенные  деньги  в  дело  проигрывал  или  хотя  бы  возвращал  своё,   но  он  был  пробивной,  отличный  семьянин,  всё  тащил  для  дома  для  семьи.   Он  каким-то  образом   мог  осуществлять  свои  задумки.   По  своим  каналам   друзей   и  знакомых   он  мог  сделать  и  достать  то, что  не  могли  сделать  другие.   

   Он  сдружился  с  одним  лесником  Дониленко,  у  которого  была  большая  семья,  отец  на  всю  его  семью   шил  обувь.  За  это  Данилннко  вывез  ему   брёвна  на  сруб,  да  и   во  время  строительства  оказывал  большие  услуги   с  досками   и прочими  материалами.  В  этот  напряжённый  период   мои  родители   работали,  как  лошади,  собирали  копеечка  к  копеечке,  во  всём  себя  ограничивали,  и  мама  не  выдержала  такого  напряжения  и  серьёзно  заболела.

     Как  потом  рассказывала  мама,   она  думала,   что  жить  ей  осталось  не  долго,  ей  поставили  диагноз,  что  у  неё  больные  нервы.  Её  бросало  то  в  жар,  то  в  холод,  была  раздражительная,  все  было  ей  немило.   Она  решила  поехать  к  своим  братьям  в  Ленинград, и  взяла  с  собой  моего  брата  Самуила.  Или  подлечиться,   а  если  суждено,  то   брата  оставить   братьям,    чтобы  отцу  не  было  так трудно  с  двумя  маленькими  детьми.  Я  уже  считалась  большая,  мне  тогда  было   шесть  лет.  А  так  же  мама  рассчитывала,   что  отцу  будет  помогать  его  мать  бабушка  Бася. 

     В  это  время  умерла  старшая  сестра    бабушки  Баси   Сора.  И  она  стала  много  времени  бывать  у мужа  Соры  Ноты  Фейгина,  который  после  смерти  жены  тяжело  заболел.   В  дальнейшем  бабушка  вышла  за  него  замуж.   По  этому   я  постоянно  оставалась  одна  дома.   Папа  часто  вечерами  уходил  по  своим  делам,  а  с  наступлением  вечера  я  боялась  быть  дома  одна,  и  сидела  на  завалинке   рядом  с  домом  и весь  вечер  ждала  его.   Когда  становилось  совсем  темно,  я  ужасно  начинала  бояться  и   плакать.

    Рядом с  нашим  домом  жили  соседи  старики  Валкины, замечательные,  добрые  люди.  Услышав  мой  плач,  они  приходили,  забирали  меня  к себе  домой,  успокаивали, и  если  отца  долго  не  было,  укладывали  спать   у  себя  дома.  (Во  время  войны  их  немцы  расстреляли).   На  следующий  день,  они  ругали  отца,  за  то,  что  он  знал,   что  долго  его  не  будет  вечером,  и  почему  он  меня  не  отвёл  к  ним.   

    Когда   осенью   приехала  мама  с  братом,  там  она  была  у  хороших  врачей,  и  поправила  своё  здоровье,   началась   нормальная  жизнь.   Самая  радостная  и  счастливая  пора,  мне  кажется,   было  в  то  раннее  детство.   На  нашей  улице  проживало  много  детей, и  хотя  это  были,  как  и  мы  беднота,   но  мы   беззаботно  бегали  по  улице,  играли,   из  кусочков  матери,   деревяшек  и бумаги,  делали себе  игрушки:  девочки  куклы,  мальчики  пистолеты,  ружья.  Недалеко  от  нашего  дома  был   многодетный  дом  сапожника  Боба.  Вспоминаю,  это  была  ужасная  беднота,  дети  всегда  ходили  голодными.  Внутри  дома  была  одна  большая  комната,  и  русская  печь.  В  доме  не  было  абсолютно  никакой  мебели.  Спать  ложились  все  на  полу  в  покат.   

    Напротив  нашего  дома   был  добротный  дом  сапожника  Мамлина,  его  сын  Абраша  был  на  год  старше  меня.   Он  был  моим  лучшим  другом,  всегда  обо  мне  заботился,  и  больше  всего  я  играла  с  ним.   Он  всегда  приходил  к  нам  во  двор, приносил  из  своего  дома  что  ни- будь  вкусненькое,  и  мы  играли. Иногда  он  приглашал  меня  к  себе  домой,  но  я  туда  боялась  ходить.   Его  мама  была  не  приветливая,  и  я  ощущала   её  недовольство,  когда  к  ним  приходила.  Даже,  когда  мы  переехали  жить  в  новый  дом,   и  я  уже  училась  в  школе,   Абраша  приходил  ко   мне   в  гости.   Эта  детская  любовь  у  меня  осталась,  как  светлое  радостное  время  на  всю  жизнь. (Абрашу,   и  всю  его   семью   во  время   оккупации  города,   расстреляли  немцы).

     Ещё  вспоминается,  как  вся  наша  семья  ездили в  гости  в  Татарск  к  бабушке  Двойре,  на  лошади, кто-то  из  родственников  женился.  Там  в  Татарске  у  мамы  было  много  родственников  и знакомых.  Нас  приглашали  в  гости  на  обед   в  разные  дома,  где  мне  с  братом  уделялось  особое  внимание,  маме  говорили,  что  какие  хорошие  у  неё  детки.  В  связи  с  тем,   что  наехало  много  гостей,  у  бабушки  для  нас  не  было  места.   Нас  на  ночлег  к  себе  взяла  мамина  тётя.  Меня  положили  спать  в  спальне  на  деревянной  кровати  с  пуховой  периной. Всю ночь я  ужасно  чесалась,  и  стала  плакать.  В  спальню  пришли   мама  и  тётя  с  зажженной   лампой.   Когда  откинули  одеяло,  то  по  простыне  в  разные  стороны  стали  разбегаться  огромные  клопы.  Мамина  тётя,   стояла  и  удивлялась,  откуда  взялись  клопы.   Следующую  ночь  мы  ночевали  у  других  родственников.

                НОВЫЙ   ДОМ.
     В  1937  году  наша  семья  переехала  в  новый  дом.  Это  был  просторный  светлый  дом  пятистенка,  с  каменным  фундаментом  с  высоким  крыльцом,  с  большими  окнами.   В  доме  была  большая  столовая  с  итальянским  окном,  кухня,  зал  и  две  спальни.  Ещё  был  просторный  коридор  кладовка.  Одновременно  во  дворе  был  рубленый  сарай,  и  шестнадцать  соток  огорода  (1,6  дунама)  с  садом.  Мебель  была  очень  бедная,  в  зале  стояла  старая  кушетка,  которую  мама  покрывала  простыней.  Прямоугольный  стол,  покрытый  скатертью,  и   старинный,  резной  буфет  из  красного  дерева  со  всевозможными  вырезанными  цветами   на  дверцах,  а  наверху  восседала  резная  корона,  все  говорили,  что  этот  буфет  очень  дорого  стоит.

    В  спальне  у  родителей  стояла  никелированная  двуспальная  кровать   с  пружинным  матрасом,  со  старого  дома,  и  платяной  шкаф.  У  меня  с  братом  в  спальнях  стояли  железные  койки  с  деревянным  настилом,  и  матрасами,  набитыми  шарошками  от  гречневой  крупы.  Зал  и  спальни  ещё  небыли  отгорожены,  и  разделение  было  условное.  Между  спальнями  стояла  голландская  печь,  и  обогревала  всё  помещение.   У  нас  было  много  комнатных  цветов,  которые  стояли  на  полу  и  на  подоконниках.  Мама  за  ними  старательно  ухаживала,  они  цвели  и  благоухали. 

    Осенью  1938  года  началась  польская  война.   Папу  призвали  в  армию.  Служил  он  в  музыкальном  взводе  в  городе  Картуз Берёза.  Зима  1938 – 1939  года  была  очень  суровая.  Наш  новый  дом  был  ещё  не  достаточно  хорошо   обжит  и  обустроен,  и   в  доме  была  ужасная  холодина.  Бочка  с  водой  стояла  на  кухне,  и  к  утру  там  вода  замерзала.  Дрова  были  сырые,  плохо  горели,  голландскую  печь  топили  два  раза  в  день.   Я  приходила  со  школы,  и   с  братом   не  отходили  весь  день  от  печки,  и уроки  я  делала,  прижавшись  спиной  к  печке.   

     В  это  время,  я  училась  в  третьем  классе,  учиться  мне  становилось  легче,  болезнь  моя  отступала.  К  новому  году  мама  принесла  ёлку.  С  братом  клеили  бумажные   цепи,  вырезали игрушки, красили,  было  несколько  стеклянных  игрушек,  и  на  макушке  ёлки, установили  звезду.  Наряжать  ёлку  помогала  моя  подружка  Зойка,  с которой  вместе  училась.  Мы  из  ваты  сделали   деда  мороза,  под  ёлкой  расстелили  вату,  как  снег,  набросали  на  ветки  ватки,  как  снег,  установили  маленькие  свечи.

    Во  время  зимних  каникул,  мама  спекла  пирог,  я  пригласила  своих  подружек  к  себе  домой  на  елку.   Когда  начали  зажигать  свечи,  ватка  упала  на  горевшую  свечу,  и  полетела  вниз  на  вату.  Вата  и  дед  мороз  вспыхнули,  мы  дети  были  одни  дома,  испугались.   Я  побежала  на  кухню  схватила  чугунок,  зачерпнула  в  бочке  воду  и  побежала  заливать  пожар.  Мои  подружки,  то  же  стали,  кто,  чем  мог  таскать  воду,  и  заливать  огонь.   Когда  пришла  мама,  обгорелая  ёлка  валялась  в  зале,  а  весь  пол  был  залит  водой.   Мама  посмотрела  и сказала:  «Слава  Богу,  что  не  сожгли  дом».

     За  хлебом  были  огромные  очереди.   В  четыре  утра  мама  меня  тепло  одевала,  сверху  закутывала  в  шерстяной  платок,   и  посылала  в  очередь  за  хлебом.   Выстоять  на морозе  четыре – шесть  часов  было  не  возможно.  Когда  чувствовала,  что  замерзаю,  запоминала  свою  очередь,  и  бежала  домой  греться,   хотя  дом  был  довольно  далеко.  Будка  с горячим  хлебом  приезжала  в  восемь  часов  утра.  К  этому  времени  собиралась  огромная  очередь.  И  еще  часа  два  толкались  в  очереди,  пока  получишь  в  руки,   горячую  буханку  хлеба.  Были  дни, что  хлеба  не  доставалось,  и  тогда  я  шла  домой  и  плакала  от  обиды.

      Вечерами,  когда  становилось  темно,  мама  второй  раз  топила  голландку,   Мы  все  втроём  сидели  при  раскрытой  дверце  печи,  смотрели,  как   мерцали  угли,  и  выделяют  тепло,  вспоминали,  где  сейчас  наш  папка.   А  папка  каким-то  образом  умудрялся  присылать  посылки  с  махоркой.   Сам  он  не  курил,  и  свою  месячную  норму  махорки  присылал.  Мама  обменивала  махорку  на  продукты.  Махорку  забирали  оптом,  и  говорили,  что  она  высокого  качества,  на  пачках  было  написано  высший  сорт, в  продаже  такой  махорки  не  было.  Когда  шла  Финская  война, в 1939  году,   их  часть  с  Польши  перебросили  на  финский  фронт,  когда  они  туда  прибыли   война  уже  кончилась.

    Вернулся  папа,  жизнь  стала  налаживаться.  Держали  корову,  поросёнка,  курей.  Продукты  были  все  свои,  на  огороде  выращивали  свои  овощи  и  фрукты,  только  покупали  хлеб.  На  огороде  выращивали  картошку,  которой  хватало  на  весь  год  себе  и  скоту.   Это  был  тяжёлый  труд,  наши  родители,   всю  работу  делали  сами.  В  1939  году  мама  родила  сестричку  Верочку.

                ВОЙНА.
    Было,  какое-то  предчувствие,   и   взрослые   часто  говорили  о  войне.  Сведущие  люди  определённо  говорили,  что  Гитлер  не  остановится,  захватив  Польшу  и  другие  европейские  страны,   что  раньше  или   позже,   начнётся  война  с  Советским  Союзом.   Отец  был  постоянно  занят  своими  делами   и  особенно  не  вникал,   что  будет,  то  будет.   Но  мама  с  огромным  вниманием  прислушивалась   к  тому,  что  говорили, что  творилось  занятых  Гитлером  районов,  и  отношения  там    к  евреям.  Прислушивалась   к  мнениям  мудрых  стариков,  которые  нарекали  беду.  И  хотя  войны  ещё  не  было,   она  говорила,  что  если  придёт  сюда  Гитлер,  нужно  будет  бежать,  и  что  у  Гитлера  она  ни  за  что  не  останется.   

    22   июня  1941 года  началась  война,  и  в  доме  начались  разговоры,  что  если  отца  заберут  в  армию,  то  мама  не  сможет   бежать  с  тремя  маленькими  детьми,   Верочке  ещё  не  было  двух  лет.   К  счастью  сапожная  артель,  где  работал  отец,   получила  заказ  на  пошив  солдатских  сапог,  и  ему  дали  освобождение  от  призыва  в  армию.  С  первых  дней  войны,  появились  беженцы  с  западных  районов  Белоруссии,  которые  ехали  на  подводах  и  шли  пешком, через  наш  город,  по  дороге  мимо  нашего  дома.  Люди  куда-то  спешили,  короткий  отдых,   попьют  воды,  и снова  в  дорогу.   

    Беженцы  рассказывали  жуткие  истории  о  бомбёжках  Минска,  семьи  растеряли  друг  друга,  и   не  знали  они  живые  или  нет,  многие  везли  раненых  после  бомбёжки.  Мама  приготовила  кое–какие    вещи  и  продукты,  на  случай  если  придётся  бежать.  Отец  бегал,  чтобы  купить  лошадь,  родители  понимали,  что  бежать  пешком  с  маленькими  детьми,  далеко  не  убежишь.   С  его  огромным  кругом  знакомых,  и  его   пробивной  способностью,  лошадь  он  никак  достать  не  мог.  Поступила  какая-то  информация,  что  будут  бомбить  город.  Уже  слышна  была  артиллерийская  канонада.  Мама  собрала  нас,  и  мы  с  утра  ушли  в  поле.  Там  прятались  весь  день  в  каком-то  шалаше,   чтобы    пережить  самое  страшное,  вечером  вернулись  домой,  но  в  этот  день   в  городе  ничего  такого  не  произошло.

    Мимо  нашего  дома  шли  военные  на восток,  с  винтовками  без  патронов, мама выносила  солдатам   и  беженцам  молоко  и  воду.  Говорили,  что  бои  идут  под  Могилёвом,  от  Могилёва  до  нас  100  км.  Папка  утром  ушёл  в  какую-то  дальнюю  деревню  искать  лошадь  (в  деревнях  у  него  было  много  знакомых  мужиков).  Уже  наступил  вечер,  а  его  всё  не  было.  Мы  все  были  в  ужасном  напряжении.  мама  и  бабушка  плакали,  пили  валерьянку.  Уже  было  двенадцать  часов  ночи,  а  его  всё  не  было.  Думали,  что  он  уже  никогда  не  вернётся.  Мама  плакала и  говорила:  « Зачем  он  еврей  поперся  в  такое  смутное  время  в  деревни,  где  многие  ждут  немцев?»  Но  после  двенадцати  отец  пришёл  и  сказал,  что  достал  лошадь.
               
                ПОБЕГ  ИЗ  ГОРОДА.
     На следующий  день  9  июля,   мама  собрала  вещи  и  продукты  в  дорогу.  Папка  ушёл   рано  к  Дворинам  (Дворин,  был  руководитель  духового  оркестра),  лошадь  была  у  них  во  дворе,  уехать  мы  должны  были  две  семьи   на  одной  лошади.   В  десяти  километрах  от  города  немцы  сбросили  десант  танкеток.  Мы  видели  издалека,  но  думали,  что  это  листовки.  В  девять  часов  началась    стрельба,   ни  папы,  ни  лошади  с  Двориными    не  было.  Когда  начали  стрелять,  бабушка  Бася  побежала    к  дочке  Сорке,  она  волновалась,  как  она  там  с  двумя  маленькими  детьми,  и  чтобы  она  пошла  с  ними  куда  ни  будь  спрятаться.  У  тёти  Сорки  муж  погиб  на  Финской  войне,  и  у  неё  не  было  ни  возможности,  ни  желания  спасать  свою  жизнь.

     Напротив  нас  жил   Алексей,  он  работал  в  лесничестве,  приезжал  домой   на  лошади   в  белых  яблоках.   Мы  стояли  на  улице,  около  нашего  дома,  перепуганные.  В  это  время   Алексей  со  своей  семьёй  выезжал  со  своего  двора,  и,  видя  нас  дрожащих  от  страха,  крикнул   маме:
- Люба,  давай  своих  детей,   я  вывезу  их  из  города.   
Мы  побежали  в  дом  и  стали  хватать  свои  вещички,  захватили,  наши  детские  зимние  пальтишки,   и  мамино  зимнее  пальто,  мешочек  с  сухарями.  Забросили   в  телегу,  туда  же  посадили   брата  и  сестричку  Верочку,  а  я  как  бы  считаясь,  что  уже  большая (мне  было  двенадцать  с  половиной  лет)  побежала   вслед  за  телегой.  Алексей  крикнул  маме:
- Ищите  нас  в  Святозерьи.   

     До  деревни  Святозерье   от  города   было,   километров   пять.  Я  бежала  следом   за  телегой,  что  было   у  меня   духу,  теряла  её  из  вида,  они  останавливались,  я  догоняла,   они  снова  гнали,  а  я    снова  теряла   из  вида  телегу.  Затем  Алексей  остановил  лошадь,  подождал  меня,  посадил  в  телегу,  и  мы  помчались  дальше.  Когда  я  бежала,  мимо  меня  звенели   пули,  я  слышала  их  звон,  но  не  понимала  что  это  такое.  Какой-то  мужчина  кричал  мне  с  горки  «ложись»,  но  я,   на  его  крики  не  обращала  внимания,  у  меня  была  цель  не  потерять  из  вида  телегу. 

    В  деревне  Святозерьи,   Алексей  подъехал  к  большому  дому   с  крепкими  воротами  и  калиткой.  Хозяин,  родственник  Алексея,  открыл  ворота,   и  мы  заехали  в  крытый  двор.  Дети  хозяина  закапывали  комсомольские  билеты  и  пионерские  галстуки.   С  высокого  крыльца  был  виден  город.  Там  горели  дома,  слышны  были  взрывы,  и  пулемётные  очереди.  Мы  выскакивали   за  ворота  на  улицу,  посмотреть,  не  появились  ли   мама  с  папой.  А  их  все  не  было.  Верочка  хныкала,   на  душе  было  тревожно.
 
   Улица  в   деревне   была  пустынна,   через  некоторое  время,  через  деревню  проезжала  машина  с  солдатами  одетыми  в  советскую  форму,  и  спросили  у  нас,   как  проехать  в  город  Мстиславль.  У  хозяина  дома  появилось  подозрение,   что  это  немецкий  десант,  переодетый  в советскую  форму.  Он  сказал,  что  наши  солдаты  на  машинах  так  не  ездят,   а  идут  пёхом.  Я  с  братом  очень  переживала,  что  нет  наших  родителей.  В  голову  лезли  всякие  мысли,  что  они  там,  в  городе  наверно  погибли,  и  что  мы  дети  будем  теперь  делать,  Верочка  все  время  плакала.

     Часа  в четыре  показались  на  дороге   папа  с  мамой.   Папа  в  легких  брюках,  сатиновой  рубашке  и  парусиновых  туфлях,  мама  в  одном  платьице.   Мы  обрадовались,  что  они  живы  и  здоровы.  Верочка  бросилась  к  маме,  перестала  плакать.   Папка  просился  быстренько  сбегать  в  город,  чтобы  взять  хотя  бы  какие  ни - будь   вещи,  и  особенно  пиджак  с  документами  и  деньгам,  который  остался  висеть   в  зале  на  спинке  стула.  Мама  его  не  отпускала.  Хозяин  предложил  остаться  ночевать  у  него,  сказав,   что  утро  вечера  мудрее,   может  завтра  будет  бой,  и  освободят   город.

     Мама  рассказывала,  что  как  только  мы  уехали,   она  побежала  к  Двореным,   и  по  дороге  встретила  папку.   Они  побежали  домой,  но  к  дому  подойти  не  могли,  сосед  с  сыновьями  установили  пулемёт,  простреливали  дорогу,  не  давая  никому  бежать  из  города.  Окольными  путями  он  пробрались  к  своему  дому.  Отец  хотел  взять  корову,  вывел  её  из  сарая,  а  выйти  на  улицу  он  уже  не  смог.   Он  снова  загнал  корову  в  сарай,   мама  его  торопила,   быстрее  найти  детей.  Этот   день  была  ужасная  жара,  они   взволнованные,  им  уже  было   не  до  чего,  побежали   огородами,  чтобы  выскочить  из  города,  искать  нас,  и  не  зашли  даже  в  дом.   

    Среди  вещей,   что  мы  прихватили,   оказались  наши  детские  вещи,  кое-какие   мамины,  а  папка  оказался  только  в  том,   что  было  на  нём.   Уже  начинало  темнеть,  в  деревне  появились  солдаты,  Они  заходили  в  каждый  дом,   и  предупреждали,  чтобы  все  уезжали  подальше  из  деревни,  что   ночью  будет  бой.   Андреевна,  жена  Алексея,  предложила  поехать  за  двенадцать  километров  к  её  брату,  а  когда  город  освободят  вернуться.   Алексей  запряг  лошадь,  мы  все  уселись  на  телеге,  и  при  полной  темноте  тронулись  в  путь.

    Алексей,  по-видимому,  хорошо  знал  дорогу  и  ориентировался  в  темноте,  я  задремала, а  когда  проснулась  лошадь  стояла  перед  воротами.  Алексей  кнутом  стучал  в  ворота.  В  окнах  загорелся  свет,  и  в скоре  вышел  хозяин.  Поздоровался  с  Алексеем,  расцеловался  с  Андреевной  и  Марийкой,  дочкой   Алексея, на  год  старше  меня,  высокой,  худой,  и  болезненной.  Хозяин  стал  внимательно  нас  рассматривать  и  сказал  Алексею   давай,  зайдём.   Мы  все  остались  сидеть   и  ждать  в  телеге.  Верочка  спала  у  мамы  на  руках.  Я  обратила  внимание,  в  домах  на окнах  были  бумажные  кресты.

     Мы  долго  сидели,  ждали,  когда  откроются  ворота,  наконец,  они  вышли,   хозяин  стал  говорить, что  не  может  пустить  нас  на  ночлег.  Деревня  ждёт  прихода  немцев,  и  оставаться  здесь  в  деревне  не  безопасно.  Давеча  с  самолётов  немцы  бросали  листовки,  где  писали:
 « Берите   хворостину  и  гоните  жидов  в  Палестину»
- Уходите   по  добру  по  здоровью.
 Он  указал  дорогу,  сказав,  что  там  река   Сож.  Мы  слезли с  телеги,  забрали  свои  мешочки,  Верочка  проснулась  и начала  плакать.   Молча,  как  побитые  собаки, в  темноте  пошли  из  деревни  по  дороге,  которую  указал  брат  Андреевны.

      Вначале  шли  по  дороге,  но  в  темноте  дорогу  потеряли,  шли  по  полю.  Папка  нёс  Верочку,  которая  спросонья  плакала.  Набрели  на  стог  сена,  мама  сказала,  что   здесь  дождемся  утра.  Мы  притаились  в  стогу,   мама  старалась  успокоить  Верочку.  В  это  время  к  нам  подошла  группа  молодых  ребят,  поблескивая  фонариком,  спросили:
- Кто,  такие?
Мама  рассказала,  что   мы    бежали  из  города,  который  заняли  немцы,  и  что  нас  по  тому,  что  мы  евреи  нас  выгнали  из  соседней  деревни.

     Это  оказался  комсомольский  патруль,  который, по  их  словам,  ищут   шпионов.  Они  услышали  детский  плач,  и  пришли  посмотреть. Жителей  деревни,  с  которой  нас  выгнали, назвали  сволочами,  которые  ждут  прихода  немцев.   Комсомольцы  забрали  нас  в  свою  деревню,  и  привели  в  пустой  деревенский  клуб.  Одна  из  девчонок  сбегала  домой  и  принесла  нам  деревенского  хлеба  и  молоко.  Спали  на  голом   полу,  было  холодно,  нечем  было  укрыться.  Всю  ночь  гремела  канонада,  пустой  клуб  содрогался,  звенели  стекла  в  больших  окнах.  Когда  расцвело,  папа  пошёл  искать  знакомых,  надо  было  решить,  что  делать  дальше.

    Эта  деревня  располагалась   на  берегу  реки  Сож,  и  папа  нашел  знакомых,  родственников  Даниленко,  которые  когда-то  помогали  ему  строить  дом.   Он  появился  в  хорошем  настроении,  забрал нас к  своим  знакомым.  Утро  было  солнечное,   всё  кругом  было  спокойно,  жарко  горела  русская  печь,  хозяйка  пекла  блины.  Нас  провели  в  зал,  накормили  блинами  с  молоком  и  мёдом.  Даже  не  верилось,  что  где-то  идёт  война.  Покушав,  мы  вышли  на  улицу.

     Появились  красноармейцы,  командир   подал  команду  отдыхать,  красноармейцы  легли  вдоль  плетней,  деревенских  хат.  Бабы  выносили  им  хлеб  и  молоко.  Мама  подошла  к  командиру  и  стала  его  расспрашивать.  Командир  рассказал,  что  вчера  немцы  сбросили  десант  в  Тёмном Лесу,  и  заняли  город  Мстиславль.  Что  немцы  могут  здесь  появиться  каждую  минуту.  Что  нужно  переправляться  на  ту  сторону  реки,  там  уже  Смоленская область.  Командир  ещё  рассказал,  что  у  немцев  автоматы  и  пулемёты, а  у  них  винтовки  и  по  пять  патронов,  командование  разбежалось,   и  они  не  знают  куда  идти,  и  что  делать.   В  любом  случае  нужно  переправляться  на  ту  сторону  реки.
 
   Распрощавшись  с  папиными  знакомыми,  мы  вместе  с  красноармейцами  пошли  спускаться  к  реке.   Мы  все  загрузились  на  паром, который  стоял  на  нашей  стороне  реки,  красноармейцы  стали  тянуть  за  трос   и  мы  поплыли.  Взобравшись  на  противоположный  берег,  один  из  красноармейцев  топором  перерубил  трос,  паром   развернулся  и  поплыл  по  течению.  Мы  стояли  и  наблюдали  за  паромом,  как  вдруг  послышались  стрекотание   мотоциклов.   Командир  крикнул  красноармейцам:
- Немцы!  Залечь  вдоль  берега!
А  нам  сказал  бежать  к  лесу,  который  виднелся   в  километре  от  берега.

      Мы  бежали,  что  есть  мочи  со  своими  мешочками,  а  папка  с  Верочкой  на  руках.  За  нами  слышались  одиночные  ружейные  выстрелы,  и  длинные  пулемётные  очереди.   Забежав  в  лес,   немного  отдышались  и  пошли  по  лесной  дороге.  Было  очень  жарко,   дорога  была  тяжёлая  изрытая  глубокой  колеёй.  Мы  двигались  одной  нашей  семьёй.  Хотелось  очень  пить,  в  лесу  было много  черники,   мы  собирали  её  и  ели,  но  жажду,  она  не  удаляла. Верочку  родители  несли  по  очереди  на  руках,  она  была  тяжёленькая,  и  иногда  её  спускали  на  землю,  и  она  топала  ножками.   Все  несли  свои  вещи  в  руках,  Верочка  брала свое  пальтишко,  несла  и  говорила:
- Мама,  я  тоже  су.
Она  была  очень  симпатичным,  сообразительным  ребенком,  с  тёмными  глазками.  Уже  к  году  она  говорила  целые  предложения,   мы  все  её  очень  любили.

    Мы  дошли  до  деревянного  мостика,  внизу  протекал  ручей,  где  плавали  головастики,  а  сверху  по  воде  бегали  пауки  на  длинных  ногах.  Когда  подошли  к  воде  головастики  разбежались  в  разные  стороны.  Мы  так  хотели  пить,  что  пили  эту  воду.  Вода  была  тёплая  и  противная.  Мама  предполагала,  что  мы  все  заболеем  от  этой  воды,  но  самое  интересное,  что  никто  не  заболел. 
 По  лесу  мы  шли  часов  четыре  или  пять.   Наконец  лес  кончился,  и  мы  вышли   к  местечку  Петровичи.   Мы  знали,  что  в  этом  местечке  родилась  наша  бабушка  Бася.   

    Мы  прошли  почти  всё  местечко,  нигде  не  встретили  ни  одного  человека,  дома   были  закрыты,  где  были  ставни,  закрыты  были  окна.   Отец,  по-видимому,  знал   местечко,  и  мы  подошли  к  дому  с  крыльцом,  на  дверях  которого  висел  огромный  замок.   Здесь  жили  какие-то   дальние  родственники.  Мы  расположились  на  крыльце,  родители  были  удивлены,  что  не  у  кого  даже  ничего  спросить.  Вдруг  распахнулись  ставни  в  доме  напротив,  и  в  окне  показался  глубокий  старик,  который   на  плохом  русском  языке  спросил:
- Кто  ви  такие?  Я  давно  уже  за  вами  наблюдаю.

       Папка  стал  разговаривать  с  ним  на  идиш.  Старик  рассказал,  что  все  люди  местечка  бежали  в  сторону  Рославля.  Он  очень  старый  и  остался  охранять  дом.   Он  думает,  что  так  он  очень  старый  то  немцы  его  не  тронут.   Дальше  он  сказал,   что  все  жители  местечка  находятся   за  лесом,  километра  полтора,  на  смоленской  дороге.  Старик  дал  нам  напиться,   и   сказал,  что  помнит  нашу  бабушку   Басю,  которая  осталась  в  городе.   Мы  тронулись  в  сторону,  куда  указал  старик.

     Приблизительно через  час,  мы  вышли  на  огромную  поляну,  которая  была  заставлена  телегами, груженными  домашним  скарбом.  На  телегах  были  увязаны  подушки  перины,  всё,  что  могло  войти  в  телегу.  Нас  окружили,  расположившиеся  там  люди,  в  основном  это  были  евреи,   оказалось,  что  там  были  и  жители  нашего  города.  Родители  рассказали,  что   немцы   на  берегу  реки  Сож,   и  как  мы  бежали.   После  нашего  сообщения  в  лагере  образовался  переполох,  стали  запрягать  лошадей,  и  отъезжать  на  восток.
 
    На  поляне  оказались знакомые,  жители  с  нашего  города,  у  которых  телеги  были  загружены с огромным  верхом.   Родители  стали  подходить  к  знакомым,  и  к  не  знакомым,  просили, чтобы  они  взяли  нас  детей,  а  родители  будут   идти  следом  за  телегой,  но  никто  не  соглашался  нас  брать  ни  за  какие  деньги.  Многие  потом  вернулись  в  Мстиславль,  где  были  расстреляны.  Среди  беженцев  оказался  любитель  выпить,  сапожник  Шпилька.   Он  согласился  взять  сестричку  и  брата,  они  имели  право  ехать  на  телеге,  а  остальные  должны  были  идти  пешком  за  телегой,  за  800  рублей.  Договор  был,  что  он  довезёт  нас  до  Орла.  Мама  достала  деньги,  которые  зашиты,  были  у  неё  в  лифчике,  и  отдала  их  Шпильке.   

    Все  кругом  почему-то  говорили: «Орёл,  спасение  жизни».    Наши  родители  то  же  постоянно повторяли  эту  фразу.  По-видимому,  люди  считали,  что  до  Орла  немцы  не  дойдут.   Теперь  я  понимаю,  что  действительно  было  принято  правильное  направление  на  Орёл.  В  то  время,  когда  немцы  рвались  к  Москве,  мы  начали  двигаться  на  юго-восток,  уходя в  сторону,  от  главного  направления  движения  немецких   войск.  А  если  бы  мы  взяли  направление  на  Смоленск,  то  могли  бы  оказаться  в  окружении.

     У  Шпильки  были  две  телеги,  вещей  почти  не  было,  только  бочка  с  салом  жена  и  двое  детей.  Старший  сын  Коля  учился  со  мной  в  одном  классе.  На  другой  телеге  ехали  Реут  Галя   тоже   с  нашего   класса  с  родителями.   Мы  положили  свои  вещички  посадили сестру  и  брата.  Вначале  я  шла  пешком  за  телегой  вместе  родителями.  Но  мы  и  за  это  были  благодарны  Шпильке.  Позже  мне  то  же  разрешили  ехать  на  телеге.   Ехали  больше  ночью,  по  проселочным  дорогам.  Днём  на  открытой  местности,  появлялись  немецкие  самолёты,   гонялись  за  каждым  человеком  и  обстреливали.

   Однажды  ночью  на  развилке  дорог   мы  свернули  не  в  ту  дорогу,  и  чуть  не  попали  прямо  к  немцам.   Хорошо,  что  местные  жители  нас  остановили. Это  было  где-то  около  местечка «Шумячи».  В  некоторых  деревнях  нас  принимали  очень  хорошо.  Приносили  хлеб,  сало,  молоко,  мёд,  давали  отдохнуть,  и  ещё  давали  продукты  на  дорогу.  Расспрашивали  нас,  что  мы  знаем  про  войну.  Были  деревни, что  не  разрешали  заезжать, чтобы  мы  проезжали  мимо. Евреев  боялись пускать в деревню.

     В  одной  большой  деревне   мы  встретили  наших  соседей  ( фамилию  не  помню),  с  младшей  дочкой  Сарой  мы  были  ровесники.   Средняя  дочь  Фаня  училась  в  Ленинграде,  Старшая  дочь  Женя  была  учительница,  очень  красивая   и  умная  девушка.    Их  отец  был  балагола,  (извозчик).  У  него  была  хорошая  лошадь  и  большая  телега.   Он  ездил  по  деревням  и  собирал  тряпки.  Телега  у  него  была  загружена  с  верхом,  подушками,  одеялами   и  всяким  домашним  скарбом.  Как   только  они  нас  увидели,  очень  обрадовались.

     Женя  подбежала  к  нашей  телеге,  и  стала  просить  маму,  чтобы  она  уговорила  её  родителей  не  возвращаться  обратно.  Но  никакие  уговоры  на  жениного  отца  не  действовали,  он  твёрдо  решил  вернуться.  Он  говорил:
 Я,  не  коммунист,  и  никто  меня  не  тронет.  Я  слышал,  что   немцы  нард   очень  порядочный.
   После  войны  мы  узнали,  что  их  всех  расстреляли.  Но  предварительно  Женю,  и  других  еврейских  девушек  полицаи  и  немцы   загнали  их  в  сарай,  избили  и  изнасиловали.  Женя  пришла  домой  вся  в  кровоподтёках, в  изорванной  одежде. Фаня  осталась  живой, после  войны  приезжала  в Мстиславль. 

  Здесь  вспоминания  сестры  Марии  обрываются.  Дальнейшие,  наш  приключения  описаны  мною  в  исторической  повести  «Война»  Самуил  Минькин.


Отрывок из книги   http://tsypin.vladimir.googlepages.com/
В. Цыпин. Евреи Мстиславля. Материалы к истории города. Иерусалим: Скопус, 2006.
Printed in Israel
“Пролили кровь их, как воду…
Уже к середине июля 1941 года на подступах к Мстиславлю тяжёлые оборонительные бои вели части 4-го воздушно-десантного корпуса, которым командовал генерал-майор Жадов и 6-й Орловской стрелковой дивизии 28 стрелкового корпуса 4-й армии (командир – полковник Попсуй-Шапка). По данным командующего 13 армии в районе Мстиславля находились батальон танков и бронемашины с мотопехотой.
Фельдмаршал Гудариан в своей книге «Записки солдата» писал: «14 июля я приказал 46-му корпусу вместе с дивизией СС «Рейх» наступать на Горки и затем сам поехал также в этом направлении. 10-я танковая дивизия достигла населенных пунктов Горки и Мстиславль, понеся в тяжелых боях большие потери, особенно в артиллерии».
Под натиском намного превышающих сил противника наши части отошли за реку Сож и 14.07. 1941 года Мстиславль был занят немецко – фашистскими захватчиками. У известного Белорусского писателя Олега Ждана на всю жизнь сохранились воспоминания о том, как немецкие танки бесконечной чередой и с невыносимым грохотом проходили через центр города.
Во время оккупации в крупных населённых пунктах Мстиславского района Шамове, Курманове, Заболаще, Ходасы и других разместились волостные управы, а при них полицейские гарнизоны и участки. В самом Мстиславле гитлеровцы расположили военную комендатуру и полевую жандармерию. Учреждения культуры, школы, общежития были превращены фашистами в казармы. В городе был установлен жестокий оккупационный режим. Вместе с немцами в город прибыли финские карательные отряды, одетые в необычную военную форму и отличавшиеся особыми зверствами. Мстилавчане узнавали их по этой форме и убегали в леса. Видимо, финны мстили за поражение в войне 1939-1940 гг, навязанной им Советским Союзом. Больше месяца держали они в страхе местное население. Когда финны ушли, жители города вздохнули с облегчением, даже не предполагая, что их ждет впереди. Во время оккупации города, в районе льнозавода располагался пересыльный лагерь, где размещались советские военнопленные. С ними немцы обращались особенно жестоко, издевались и избивали их резиновыми палками. Больше всего доставалось ослабевшим, которые не могли работать. С первых же дней после прихода немцев начались аресты активистов, советских и партийных работников, семей армейских командиров. К участию в репрессиях были привлечены предатели из местного населения, ставшие полицейскими, у которых были и добровольные помощники. Казни производились в городском сквере, а позднее на площади в районе пожарной каланчи. Сюда для устрашения сгонялись жители города. Об одной такой акции, когда были повешены Юневич Григорий Игнатьевич и четыре раненых красноармейца, имена которых установить не удалось до сих пор, сообщала газета 49 армии «За Родину» в № 233. В октябре 1941 года в городе появился немецкий карательный отряд под руководством фельдфебеля Краузе и с этого времени началось массовое истребление мирных жителей. Поголовно было уничтожено всё еврейское население города.
К сожалению, нет подробных сведений последних дней существования еврейской общины Мстиславля. События, описанные здесь, основываются на небольшом количестве сохранившихся документов и собранных мною свидетельствах и воспоминаниях.
Большая часть евреев осталась в оккупированном городе, так как организованной эвакуации не осуществлялось. Некоторые пытались выбраться из города самостоятельно, но большинству пришлось вернуться обратно, потому что немцы продвигались быстрее беженцев.
За день до немецкой оккупации Мстиславля, 13.07.1941 г. евреи-возчики всей артелью выехали на конях на восток. Председатель артели Фрейдин на день задержался по хозяйственным делам. На следующий день местные антисемиты привели к нему немцев в дом и Фрейдина расстреляли.
С первых же дней оккупации немцы начали грабежи, издевательства и убийства, привлекая к своим действиям предателей из местного населения. Особую жестокость гитлеровцы проявляли в отношении еврейского населения.
Уже 7 июля 1941 года немцами было выпущено Административное распоряжение № 1 командующего тылом группы армий «Центр» генерала пехоты фон Шенкендорфа, в котором, в частности, говорилось:

«3. Административные знаки для евреев и евреек.
3.1. Все евреи и еврейки, которые находятся на занятой русской территории и достигнувшие 10-летнего возраста, обязаны носить на правом рукаве верхней одежды белую полосу шириной до 10 см с нарисованной на ней сионистской звездой или жёлтую повязку шириной до 10 см.
3.2. Такими повязками обеспечивают себя сами евреи и еврейки.
Нарушители будут наистрожайшим образом караться комендантами по месту жительства».
По свидетельству очевидцев в Мстиславле для евреев были введены знаки отличия – шестиконечные жёлтые звёзды на спине. Есть также свидетельства о том, что евреев обязывали носить на левом рукаве повязку с шестиконечной звездой, а на правом – жёлтый круг. С теми, кто отказывался их носить, расправлялись в первую очередь.
Всё еврейское население города было собрано в один район (гетто). Есть сведения, что для их размещения выселяли из своих домов жителей – белорусов. Жители гетто ежедневно выгонялись на принудительные работы. Евреям запретили ходить по тротуарам, заставляли чистить выгребные ямы и туалеты, всячески издевались, применяя изощрённые методы, унижающие человеческую личность.
Проходят годы. Многое забывается. По-разному вспоминают о прошедших событиях очевидцы. Е. С. Есепкин, например, считает, что гетто в Мстиславле не было. Евреи жили в своих домах и из них они были угнаны на расстрел. Только евреев пригородного колхоза, находившегося в деревне Казимирово, за день до расстрела пригнали в город – на ул. Ленинскую. Это была до войны «еврейская» улица. В первые дни оккупации здесь разместились евреи сгоревших домов западной части города. Поэтому некоторые называют район этой улицы – гетто.
В один из первых дней октября 1941 года город был окружён немцами. Полицейские выгоняли всех евреев без различия возраста на Базарную площадь. На площади мужчины и женщины были построены отдельно. Немцы обратились к бургомистру с вопросом, почему так мало евреев. Он ответил, что остались те, у кого не было средств, чтобы
уехать.
Сначала отобрали 30 стариков-евреев, отвезли их на машинах в Лешенский ров и там расстреляли. Трупы их были оставлены не зарытыми. Из еврейских женщин немцы отобрали молодых, загнали их в помещение магазина, раздели догола, подвергли истязаниям и изнасилованию. Те, которые сопротивлялись, были расстреляны на площади. Взрослых и детей избивали палками. Всем стоящим на площади было предложено под угрозой расстрела в течение двух часов принести на пожарный двор масло, сахар, какао, мёд, чай, меховые вещи.
После этого находившиеся на площади должны были сообщить, кто из них был коммунистом или комсомольцем. При этом предупредили, что те, кто скажет неправду, будут расстреляны. Учитель Юрий Ильич Малкин (по свидетельству его отца) сказал, что он не был комсомольцем. Один из бандитов обвинил его во лжи, ударил и отставил его в сторону. Так было отобрано 35 человек, которых увели и расстреляли. Остальных отпустили по домам.
В небольшом местечке Заречье, расположенном на другом от Мстиславля берегу Вихры, евреи продолжали жить в своих домах. Эти дома были помечены словом «Юд». В один из дней немцы объехали Заречье на машинах и через рупор объявили, что евреи вскоре будут переселяться в Палестину. Поэтому им предложили собрать мелкие вещи и подготовиться для отъезда.
Этот день наступил 15 октября 1941 года. Ранним утром немцы по приказу начальника карательного отряда Краузе стали выгонять всех евреев города из домов, не давая людям даже одеться. Было ветрено и очень холодно.
Евреев, живших в Заречье, построили в колонну и привели в город в сопровождении немцев и местных жителей. По пути из этой колонны выскочила молодая женщина и побежала в сторону леса. Её догнал парень из оцепления, ударил по голове палкой и убил, за что получил шоколад от немца.
Всех евреев собрали во дворе педучилища. Оттуда их вывели на улицу и погнали колонной по четыре человека в ряду к Кагальному рву, расположенному между Замковой и Троицкой горами.
От Кагального колодца путь проходил вдоль ручья, по грязи и воде, местами доходившей до пояса.
Так я представил по рассказам очевидцев последний путь мстиславских евреев: от двора школы до места расстрела.
Недалеко от места расстрела людей заставили раздеться догола и сложить одежду. Ценные вещи отбирали. Затем из строя были выведены пятьдесят мужчин. Им приказали углубить ямы, вырытые заблаговременно, а затем расстреляли. После этого подводили к ямам по десять человек, укладывали плотными рядами лицами вниз и расстреливали. Так были убиты сначала все мужчины, а потом женщины с большими детьми. Маленьких детей убийцы ударяли на глазах у матерей друг о друга и бросали в ямы живыми. Многих оглушали ударами по голове. Учительница Минкина-Орловская умоляла оставить в живых её шестилетнего сына, отец которого был русским, но палачи в ответ на это подняли ребёнка на штыки и бросили в ров.
Мой дед Цыпин Борух, человек гордый и строптивый, выкрикнул в лицо фашистов оскорбления и высказал всё, что он о них думает. В ответ ему перерезали горло и сбросили в яму. Вместе с ним погибла его дочь Фаня и маленькая внучка, имени которой никто уже не помнит. Инвалидов, которые не могли идти в колонне, расстреляли около своих домов, а затем трупы на лошадях свезли в ямы.
Во время расстрела немцы стояли в оцеплении на откосах холмов, которые потом взрывали, чтобы засыпать ямы с убитыми евреями. Непосредственную акцию уничтожения евреев осуществляли полицейские, состоявшие в основном из украинских националистов и местных предателей. Рассказывают, что немцы пытались привлекать и военнопленных для расстрела мирных жителей. Тех, кто отказывался, – расстреливали.
Этот кошмар продолжался с одиннадцати до шестнадцати часов. Когда расстрел закончился, палачи начали делить одежду своих жертв. Под одеждой обнаружили двух женщин – евреек, которых тут же расстреляли.
Очевидцы рассказывают, что ещё долго вода в Кагальном колодце была красной. Говорят, что даже спустя несколько дней после расстрела лошади сворачивали с дороги, проходившей рядом с этим местом – такой был слышен стон.


                МСТИСЛАВЛЬ, ПОСЛЕВОЕННЫЙ  ПЕРИОД.
 
После  демобилизации   отца  из  армии,  мы  из  Монастырщены  переехали  жить  в  родной  город  отца  Мстиславль.   В  Мстиславле   после  войны,  у  нас  ничего  там  не  было.  Новый  дом  сгорел,  родственников  расстреляли  немцы.   Кроме  того, явно  было,  что  этот  районный  городишка  в  глубинке,  не  был  перспективным,  там  не  было   никакой  промышленности,  кроме  льнозавода,  спирт   завода   и  кирпичного  завода.   Небольшая  железнодорожная  станция  по  грунтовой  дороге  находилась  в  20  километрах.   Все  у  кого  была  минимальная  возможность,  покидали  этот  город  и  переселялись  в  большие  города.
 
      В  армии  отец  служил  под  командованием  майора  Минкина,   там  они  сдружились,  и  во  время  демобилизации  майор   предлагал  поехать   жить  в  Харьков,   и  занять  его  квартиру,  вся  семья  его  была   расстреляна   немцами,   а  квартира   его  осталась.   Но  отец  ничего  не  хотел  слышать, он  рвался  в   свой  родной  город,   где  родился  и  вырос,  местечковая  жизнь,  где  остались  его  друзья,   где  была  его  любимая  работа  и  духовой  оркестр. 

    Переехав  в   Мстиславль,  отец  снял  квартиру  у  одинокой  женщины,  у  которой  был  большой  дом,  купил   большую  швейную  машину  «Зингер»  и  стал  работать,  в  это  время  после  войны  он  был  единственным  заготовщиком  в  городе,  и  к  нему   потянулись  довоенные  клиенты,  Петрок,   Федька,  Гирсл  Гуревич,  вернувшийся   с  эвакуации,   и  другие  бывшие  клиенты.   Потом  в  городе  появился  другой  заготовщик,   началась  конкуренция,  и  дела  пошли  хуже.  С  первых  дней  переезда  в  город Мстиславль,  родители  начали  копить  деньги,  чтобы  купить  свой  дом.  Они  с  детства   привыкли  жить  в  своём  доме,  держать  скот,  огород.   

      Через  год  в  город  приехал  Нохем,  сын  маминой  троюродной  сестры.   Он  был   инвалид  после  войны,  жил  в  Ленинграде.   Родителей  его  расстреляли,   и  дом  их  стоял  бесхозный,   с  большими  сараями,  и огромным  фруктовым  садом.  Родители  сняли  в  аренду  этот  дом,  и  продолжали  копить  деньги. Эти  первые  послевоенные  годы  были  особенно  продуктивны,  отец  удачно  продал  весь  свой  товар,   привезенный  с Германии.  Летом  1947  года  родители  купили  по  имевшимся  у  них   деньгам   в  то  время,   старый  дом,  и  огород    14   соток.

    Покупка  оказалась  очень  удачной,  так  как  осенью  была  денежная  реформа,  где  меняли  деньги   один  к  десяти,   и  если  бы  родители  своевременно   не  купили  бы  дом,  то  они  не  смогли  купить  его  никогда.   Если  у  людей  в  результате   реформы  пропали   огромные  суммы  денег,  то  у  моих  родителей  фактически  не  пропало   ничего.   После  покупки  дома,  отец  занялся  его  ремонтом:  Перекрыл  крышу,   чтобы  во  время  дождя  не  бегать  с  вёдрами  тазиками  и  чугунками  по  всему  дому.   Построил  сарай  для  скота,   обшил  дом  тесом,  огородил  участок  жердями,  чтобы   не  заходил  в  огород   скот.   Мама  в  палисаднике,   и  на  участке   под   окнами  посадила  много  цветов.

    Сестра  Мария  осенью  1945  года   пошла,  учиться  в  восьмой   класс,   ей   нужно  было  бы  по  возрасту  идти  в десятый  класс,  но  во  время  войны,  она,  как  и  я  потеряла  два  года.   В  это  время  ей   было  почти  семнадцать  лет,  и  она  выглядела  интересной,   симпатичной    барышней.  Учёба  ей  давалась  трудно,  особенно  такие  предметы,   как   математика,   физика,   где  нужно  было  решать  задачи. Но  благодаря  своей  усидчивости,   и  прилежному  отношению  к  учёбе,  она  была в  числе    успевающих  учеников.  По  гороскопу  она  была  скорпион,  и  в  это  время   уже  начали  проявляться   качества  этого   мощного  знака  зодиака.
   Начали  проявляться  такие  качества,  как  настойчивость   в  своих  желаниях.  Но  так,   как  родители  помнили,  о  её   болезни  в  детстве,   старались  её   не  чему  не  принуждать.  Хотя  жили  мы  не  богато,  у всех  были  какие-то  семейные  обязанности,  Мария  была  старательная, послушная, исполнительная,   и  это  уже  было  достаточно   и  хорошо.  У  неё  были  свои  тайны,   с  которые   она  держала   при  себе.  Она  умела  дружить,  всегда  у  неё  было  много  подруг. В  эти  годы  начала  интересоваться  ребятами,   она   собирала  открытки  популярных   
 артистов,  читала  романы  и  мечтала  о    сказочной  любви.
    
      С  начала  учебного  1945  года,  когда  уже   приехали  из  эвакуации,  бежавшие  от  немцев  граждане  города,  и  дети   коренных   горожан,  в  основном  еврейские  дети  и  дети  учителей,  врачей,  с  начала   учебного  года,  когда  начали  учиться,  объединились в  молодёжную  компанию. Из учеников  седьмых,  восьмых  классов,   переростков,  образовалась  компания,  которая  называла  себя: «Союз  тринадцати».  Мария   принимала  активное  участие  в  этом  союзе,   Они  все  там  были  комсомольцы,  выступали  на  комсомольских   собраниях,   ходил  на  вечера,   устраивали  вечеринки   у кого  ни,  будь   дома. Это  был  первый  год,  окончания  войны,  когда  этим  подросткам,  детям  войны  досталось по  полной   мере,  и  голод  и  холод,  и  тяжелые  переживания,  начали  ощущать,  что  такое  мирная  жизнь  и  молодость.
 
    Кто-то  из  ребят  договаривались  с  родителями  (обычно  было  по  субботам),   приглашали   аккордеониста.    Весь  город  знал,  в  каком  доме    будет  вечеринка.   И  к  этому  дому  стягивалась  молодёжь.    Все,  кто  приходил,   сбрасывались,   эти  деньги  в  конце  вечера  отдавали  музыканту.   Таким  образом,  Мария  устраивала  вечеринку, пару  раз, в  доме,  где  мы  снимали  квартиру.  Интересно,   что   мама,  которая  по  моим  понятиям  была  строгая,  требовательная  и  была  против  всяких  вольностей,  была  не  против  вечеринки  в  доме, и  даже  радовалась,  что  у  неё  уже  взрослая  дочь, и  говорила:
- Пускай  молодёжь  гуляет.   В  жизни  один  раз  бывает  восемнадцать  лет.

       «Союз  тринадцати»  в  городе,  считали  себя  современными,  молодыми,  образованными  людьми,  по  сравнению  с  теми,  которые  вынуждены,  были  работать,  что  они  уже  всё  знают,  всё  умеют,  имеют  жизненный  опыт,  и  соответственно  старались  жить  по-современному.   Мария  тайно  завела  дневник,  куда  записывала  свои  ежедневные  приключения,  взгляды  и  мнения  и  естественно  прятала  его.  Я  заметил,  что  она что-то  записывает,  и  прячет  толстую  тетрадь.  И  когда  её  не  было  дома,   вытащил  из  тайника,   чтобы  почитать.

     Все  записи,  за  исключением  школьных  приключений  сводились  к  взаимоотношениям  с  каким-то  парнем.  Что  он ей  очень  нравится,   там-то  он  сказал  то,  там-то  это,  он  пригласил  её  на  танец,  и  так  далее.  Имя  нигде  не  упоминалось,  но  только  было  ясно,   что  он  из  их   союза.   В  одном  месте  я  все-таки  нашёл,  его  имя   Вова.    Тогда  я  сообразил,  что  это  Вовка   Шейнин.  И  хотя  мне  в  то  время   мне  было  пятнадцать  лет,  мне  не  понравилось  увлечение  моей  сестры.  Уже  тогда  я  понимал,  что   этот  парень  не  для  моей  сестры,   и  что  её   иллюзии  скоро   развеются.


               
Мария  10  класс.  У  нас  во  дворе.                10  класс.

   Вовку  я  знал  еще  с детского  сада,  он  был  на  год  старше  меня,  и  на  два года  моложе  Марии.  Он  был  единственным  ребенком,  всегда  выделялся  своим  лидерством  среди  сверстников,  всегда  и  везде  его  ставили  в  пример,  отличной  учёбой,   серьезным  отношением  к  любому  поручению.  Когда   после   войны   отец  демобилизовался,  он  привёз  немецкий  велосипед.  Велосипеды  в  то  время   у  ребят  была  большая  редкость.  Вовка  видя  особое  расположение  к  нему  Марии,  просил  у  неё  велосипед  покататься.  Она  брала  велосипед  и  давала    его  Вовке  с  условием,  что  он  будет  её  катать.  И  они  вдвоём  катались  по  улицам  города  и  за  городом.  Как  я  и  предполагал  все   усилия  моей  сестры,  дружить  с  Вовкой    оказались  напрасными,   у  него  были  свои  цели  покататься  на  велосипеде,  и  как  лидер  сам  решал  с  кем  дружить. Но  уже  тогда  стал  вырисовываться    характер,  Марии,  Не   смотря,  на  свои  недостатки (слабо  училась),  она  со  своим   характером  скорпиона,  хотела  сама  решать  и  добиваться,  с  кем  дружить,   и  кого  любить.
 
     Когда  мы  жили   на  съеме  у  Нохема,   по  соседству   жила  семья  Дыментман.   Сам  Дыментман  имел  ларёк  на  базаре,  где  принимали  кожи,   и  по-видимому,  велась  торговля  связанная  со  скотом.  Во  всяком  случае,  семья  была  обеспечена.   Но  так,  как  мы  жили  в  маленьком  городке,  где  друг  друга  знают,   и  о  каждом  жителе  могут   предоставить   исчерпывающую  информацию.   По  оценке  мамы,   эта  семья   была  исключительной  добропорядочности,  и  уважаемой  в  городе.   У  них  было   две  дочки,  Бэба  и  Бася  и  сын   Боня  (Бениямин).  Бася,  была   близкой  подругой  Марии.
   В  эти  годы,  кто   по  настоящему  любил  Марию,  Это  был   Боня.   Он  постоянно  пропадал  в   нашем  доме,  старался  оказать   услугу   родителям,  дарил  мне  фонарики,  и  я  с  ним  дружил,  и  был  он  мне  верным  другом.   Мне  он 
нравился  своей  простотой  и  добротой  правдивостью  и порядочностью,  что  было    их  семейной  традицией.

В  доме   у  Дыментов   Марию  принимали  с  распростертыми  руками,  как  потенциальную  невесту.  Но  Марии   Боня  не  нравился.  Он  бросил   учиться   и  пошёл  работать,  он  не  был  шикарным  кавалером,  полненький,  невысокого  роста,   и  он  не   соответствовал  представлениям  того  принца,   которого  фантазировала  себе  мая  сестра.


    Как-то  Боня   был  у  нас,   Мария  занималась  своими  делами,   я  с  Боней   занимался  ремонтом  нашего  велосипеда.   И  когда  Боня  ушёл,   мама  стала  его  хвалить,   что   он  ей  то  же  нравился,   она  спросила  Марию:
- Что,  Боня  тебе   совсем  не  нравится?
- А,  ну  его,  толстая  задница.
- Смотри  дочка,  мне  это  не  нравится, в  наше  время  хорошими  людьми  не  бросаются.
- Я не  бросаюсь,  вообще  ещё  не  собираюсь  выходить  замуж,  мне  еще  только  восемнадцать  лет.     Этот  разговор  возмутил  меня,   и  я  набросился  на  сестру:
- А  что,  Ты,  собой  представляешь,  принцесса  на  горошинке,  да  Боня   лучше  всех   твоих  кавалеров,   что  Петя  твой  лучше?  За  Вовкой  бегаешь.
- А  это   не  твое  дело,  ещё   мал,   будешь  мне  тут  указывать,   что   мне  делать.   

               
               Мария.                Бася,  сестра    Бони.                Боня 

Петя  относился  к  категории  городской  шпаны,   жил  он  где-то   во  рвах,  и  Мария  ему  нравилась.   Они небольшой  компанией  появлялись  на  вечеринках  и  танцах, Петя  постоянно  приглашал  Марию  танцевать. Их  побаивались,  не  желали  с  ними  связываться,  они  ходили  с  ножами, если  начиналась  какая  заварушка,  они   были,  тут  как  тут.  Мария  боялась отказать  Пете   в  танце,  говорила,  он  прекрасно  танцует,  но  зато  он  был  надёжным  провожающим,  после   вечеров.    Он  говорил  Марии:
- Если   кто  тебя  обидит,   скажи  мне.


               
Боня  Дыметман     и     Зяма   Михлин                Боня  в  армии   

   Боня,  был  не высокого   роста,   коренастый,    добродушный и  отзывчивый,  занимался  гирями,  отжимал,  бросал  и  налету  подхватывал    двух  пудовик.    Его  уважали  друзья,  и  однажды  я  видел,  как  он  разошёлся  на  какое-то  оскорбление  в  его  адрес,  что  четверо  ребят   ели  его  удержали   от   драки.   Он  не  был   задирой,  но  и  не  был   трусом,  на  него  всегда  можно  было  положиться.    В  то   послевоенное  время,  когда  было  много  молодых  ребят,   инвалидов,  с  взвинченными  нервами,  которые  ушли  на  фронт  со  школьной   скамьи,  и  кроме  как  воевать  ничему  не  научились  делать.      При  постоянных  пьянках,   оскорбляли  и  ввязывались  в  драки,  как  будто  кто-то  был  виноват,  что  на  их  долю  выпала  война.  Когда  находился  рядом  с  Боней,  чувствовал  себя  защищенным.

  В  последующие  годы,   когда  Мария   оказалась   в  бедственном  положении,  я  вспоминал    слова  мамы,  которая  говорила  по  отношению  кавалеров  Марии,  что  она  никогда  не  будет  вмешиваться  в  выбор   дочки,   и  выбор  она  должна  сделать  сама.   И  что  у  неё  есть  одно  только  желание,  чтобы  она  вышла  замуж  за  любимого  человека,  и  была  счастлива.  Когда  Мария  оказалась  в  трудном   житейском  положении,   я  сожалел,  что  были  возможности   у  моей  сестры  быть   счастливой,  если  бы  мои  родители   вмешались  бы  в  своё  время   в   её  судьбу,  и  старались  бы  развеять  её  фантазии,  насчёт  принцев,  и  что  самые  лучшие   женихи  свои  доморощенные. 

    Но  потом  мое  мнение   поменялось,  что  от  судьбы  никуда  не  уйдёшь,  и  родители  беспомощны,  влиять  на  судьбу  и  выбор  своих  детей.   Все  от  Бога.  Что  нужно  не  искать   счастье,  а  молить  Всевышнего,   чтобы  он  дал  счастливую  судьбу.   Часто  случается,  что  дети  выполняют  волю  своих родителей,  а  в  конечном  итоге  становились  несчастными.   Остаётся  только  одно,  уповать  на  Бога  и  воспитать  детей,  чтобы  родители  были  им  дороги,  и  у  них  было  желание  заботиться  о  них.

     Вместе  с  Марией  в  одном  классе   учился  Зяма  Михлин.   Отец  его  был  шапочником  и  был  еще  у  него  брат   Авраам,  который  был  моим  сверстником.  Я  знал,  что  Мария  нравится  Зяме.  Я  бывал  у  них  в  доме,   это  были  очень  приличные   люди,  и  по  тем  вопросам  и  разговорам,  я  понимал,  что  родители  Зямы  интересуются  моей  сестрой.    Иногда  Зяма  провожал  вечером  сестру  с  каких-то  мероприятий.  Потом  они  сидели  у  нас  на  крылечке,  разговаривали.  Крыльцо  было  рядом  с  окном  спальни,   где  спали  наши  родители,  и  были  слышны  их  разговоры.    
      
      С  Зямой   Мария  на  крылечке   долго  не  засиживалась,  и  распрощавшись  с  ним   заходила  в  дом.   Когда  мама  её  спрашивала:
- Почему,   Ты,   так  быстро  проводила  Зяму?  Смотри,  какой  интересный  парень,  и  учится  хорошо,  и  дома  помогает  родителям,  и  все  о  нём  очень  хорошо  отзываются.
- А  ну  его  с  ним  не  интересно.  Всё  молчит  и  молчит,   я  должна  говорить,   а  он  молчит.
Зато  с  другими  кавалерами  Мария   могла  сидеть  и  хихикать  за  полночь.  Даже  так,  что  отцу  приходилось  вставать  и  просить,  чтобы  она  шла  домой,  и  прекратили  хихикать,  так  как  мешают    спать.   Особенно,  когда  с  Ленинграда  приезжал   в  гости  домой  Гришка  Фейгин,  наш  троюродный  брат.  Балагур,  любитель  анекдотов,  хохмач.  Тогда  они  уходили  подальше  от  крыльца,  чтобы    не  мешать,  родителям  спать,  и  Мария  домой  могла  вернуться  под  утро. 

    Я думаю, что  три  послевоенных  года  с  1945 - 1948  год  были  самыми  интересными,  беззаботными,   насыщенными  молодостью  и  весельем.   Мария   порхала   среди  кавалеров,   недостатка  в  них  у  неё  не  было.   Она  вела  активный   образ  жизни,  было  много  подруг,  которые  постоянно  околачивались  в  нашем  доме.  В  школе  она  училась   удовлетворительно,  а  такие  предметы,  как  математика,  физика, давались ей тяжело. С  ней в классе  с  ней  учился   Марик   отличник,   он  был  года  на  три  старше  её,  он  даже  успел  побывать  на  фронте,  и  охотно  ей  помогал.   В  1948  году  Мария  сдала  экзамены  на  аттестат  зрелости,  и  стала  готовиться  поступить  в   Могилёвский  двухгодичный  учительский  институт.

 
      Мой  класс. 1948  год    7 б   Я - нижний ряд  второй справа.
 
   В  этом  1948  году  я  кончил  семь  классов  с  двумя  работами  на  осень, по  русскому и  белорусскому  языкам.  Изначально  было  ясно,  что  осенью  экзамены  этих  двух  языков  я   не  сдам,  и  останусь  на  второй  год.  Ну,  может  быть,  один  русский  я  еще  сдал  бы,  если  бы  всё  лето  готовился.  Но  белорусский  язык,  ни  в  коем  случае.   В  пятом  и  шестом  классе  делали  поблажку,  белорусский  мне отменяли,  так  как  я  не  учил  его  до  пятого  класса,  но  в  этом  году  сказали в  школе  нужно  сдавать.

    Мои  приятели  и  сверстники,  Авраам  Ммихлин,  и  Аба  Хейфиц,  которые  кончили  восемь  классов,  решили  ехать  поступать  в  Минский  автомобильный  техникум.   Я  заявил  дома,  что    тоже  желаю  ехать  с  ними.   Мама  бегала  в  школу  уговаривала  учителей  и  директора  школы,   чтобы  мне  выдали  аттестат  об  окончании  семи  классов.  И  если  я  поступлю,  то  школа  освободится  от  двоечника  и  разгильдяя.     Мама  сумела  уговорить  учителей  и  директора,  и  мне  выдали  аттестат  об  окончании  семи  классов. Я  тут  же  отправил  документы,  и  через   две  недели  получил  вызов  сдавать  экзамены.

    И  вот  мы  трое  шестнадцатилетних  парня,  уехали  из  родного  города,  и  договорились  держаться  вместе.   На  всякий  случай  я  положил  в  карман   складной  ножечек.  В  кузове  грузового  автомобиля,  мы  добрались  до  железнодорожной  станции  Ходосы.   На  поезде,  который  проходил  через  эту  станцию  один  раз  в  сутки,  добрались  до  станции  Орша.   На  проходящие,  пассажирские  поезда  до  Минска  билеты  достать  не  могли,  и  мы  вечером  пригородным  поездом  поехали  до  станции  Борисов.   Всю  ночь  мы  просидели  в  садике  около  вокзала, наслышанные всевозможными бандитскими нападениями. Боясь,  чтобы  нас  не  ограбили,  хотя  у  нас  ничего  было брать. Руку  я держал  в  кармане,  где  лежал складной нож.   
 
    Утром  до  отхода  пригородного  поезда  на  Минск,   решили  пойти  в  привокзальный  ресторан  покушать.  Я  взял  самое  дешёвое,   что  было  в  меню,  но  по  моим  деньгам  оказалось,  что  это  очень  дорого  для  меня,   и  решил  больше  в  рестораны  не  ходить.   Но  когда  официантка  принесла  мой  завтрак,  я  никак  не  мог   начать  кушать.  Мне  казалось,  что  все  присутствующие  в  ресторане,  только   и  делают, что  смотрят  на  меня,  что  я  ем.  Я  стал  осматриваться  и  понял,  что  никому  нет  до  меня  дела,   все  были  заняты  своей  едой,  и  никто  даже  не  смотрел  в  мою  сторону.
 
   Минск  оказался  в  сплошных  руинах,  пленные  немцы   восстанавливали  город,  и  их  под  конвоем,  строем  водили  на  строительные  участки.   Но  всё-таки,  я  нашёл  недалеко  от  Комаровского   рынка  деревянный  домик,   где  посла  войны  поселились  наши  земляки,  и  давнишние наши друзья и  мамина  подруга  Хайка.   Квартирка  была  настолько  мала,   что  Хайка  не  знала,  куда  меня  положить  спать.  Одну  ночь   я  переночевал  у  них  на  полу,  но  потом  оказалось,  что  нам  абитуриентам  предоставляли  общежитие.      

     К  моему  удивлению,   при  огромном  конкурсе   более  пяти  человек  на  место,  я  успешно  сдал  вступительные  экзамены,  изложение  написал  на  три  балла,  а  по  математике  получил  пятёрку.
Авраам  и  Аба,   экзамены  завалили.   В  приёмной  комиссии  мне  сказали,  что  меня  приняли  студентом  первого  курса,   но  только   без  общежития  и  стипендии.   Я  испугался,  без  общежития,  а  где   же  я  буду  жить.   Я  стал  доказывать,  что  я  иногородний,  и  мне  общежитие  необходимо.  Тогда  мне  сказали,  что  если  бы   я  все  экзамены,   как  математику  сдал  бы  на  пятёрки,  то  тогда  мне  была  бы  и   общежитие   и  стипендия.   Ах,   раз  так,  я  взял  и  забрал  документы.   И  мы  все  втроём  вернулись  домой.

     Сколько  переживаний  и  неприятностей  доставлял  я   своей  мамочке.   Когда  я  ей  рассказал,  что  успешно  сдал   вступительные  экзамены,  и  забрал  документы,  она  готова  была   меня  разорвать:
- Ты,  сделал  главное,  сдал  вступительные  экзамены,  тебя  приняли  в  техникум,  а, Ты,  забрал  документы.   И  что   теперь  будешь  делать?  Пойдешь  на  второй  год  в  седьмой  класс?  С  двумя  двойками  никто   тебя  в  восьмой  класс  не  переведёт.   И  так  два  года  потерял  из-за  войны,   теперь  два  года  будешь  сидеть  в  седьмом  классе. 
- А  где  бы  я  жил,   без  общежития   и  без  стипендии?
- Мы  бы  сняли  койку  у  кого-нибудь  на  первый  год,   а  в  следующем  году,  возможно,  дали  бы  общежитие.
- А  где  бы  вы  взяли    столько  денег?  Мария  то  же  поступила  без  общежития,  и   без  стипендии,  ее  нужно  учить  и  снимать  койку.  Вот  папка  в  артели  копейки  зарабатывает.
- Это  не  твоё  дело,  где  бы  мы  доставали  деньги.  Ты,  делай  то,  что  от  тебя  требуется.  Ну,  что  теперь  мне  делать  с  тобой?  Ну,  зачем  сразу  нужно  было  забирать  документы,  хотя  бы  вызвал  по  телефону,  мы  бы  тебе  подсказали,   чтобы  не  принимал  глупых  решений.

    Меня  меньше  всего  волновало,  что  будет  со  мной,  я  переживал  за   маму,  за  отца,  за  Маню.   Я видел,  как  мама  убивается  и  переживает.  У  неё  больное  сердце,  она   из  кожи  вон  лезет,  чтобы  все  было,  как  у  людей. У  неё  корова,  поросёнок,  огромный огород,  весь   дом   на  ней,  уборка,  стирка,   кухня,  всех  обшивает,  и  ещё  берёт  заказы  шить  платья,  чтобы  заработать  лишнюю  копейку,  и  ещё  постоянные  неприятности  и  переживания  из-за  меня.

     Но  не  всё  так  плохо,  как  кажется.   Не  знаю,  по  каким  каналам  мои  родители  узнали,  что  в  Могилёвском  машиностроительном  техникуме  недобор.   Я  с  отцом  срочно  поехал  в  Могилёв.  Отец  со  своей  пробивной  способностью  быстро  наладил   связи,  и  с  экзаменационным  листом  Минского  автомобильного  техникума  меня  приняли  на  первый  курс.   Отец  сразу  же  решил  проблему  с  жильём   для  меня  и  Марии.   Он  договорился  с  сапожником  Сеелом  Бобом,  бывшим  жителем  Мстиславля  и  своим  бывшим  клиентом.  В  его  двухкомнатной  квартирке  поставили  две  койки,  мою  рядом  с  обеденным  столом,  Марии  койку  поставили  в  другой  комнате  вплотную   с  двуспальной   кроватью  Сеела  с  женой.   

    В  конечном  итоге  проблема  оказалась  более  благоприятной,   мы  двое  студентов  должны  были  жить  в  одной  квартире.  Продукты,   присылать  оказалось  и  ближе  и  на  один  адрес,  и  все  это  оказалось  намного  экономнее.   Вернувшись,  домой  мама  уже  ничего  не  говорила,   не  переживала,  и  была  довольна,   что  всё  так  удачно  сложилось,   я  с  Марией   был  определены  для  дальнейшей  учёбы.   К  первому   сентябрю  1948  года    вместе  с  сестрой  покинул родной  город, оставили  одних  родителей, и  на  долгие  годы уехали,  приезжая  только  на  каникулы  и  в  отпуска.
 

    
На  квартире  у  Сеела  Боба          Роза   и   Мария                Подруга  Марии
И  его  дочка  Роза.                Рахиля.

    Сеел  Боб,   за  три  послевоенных  года,   купил  в  Могилёве  пол  деревянного  дома,  на  центральной  улице  против  Областного  драматического  театра  поставил  будку,  взял  патент,  ремонтировал  обувь,  прибивая  набойки  и  подмётки.  В  те  времена  обувь  носили  до  тех  пор,  пока  уже  нечего  было  ремонтировать.   По  этому  работы  у  него  было  очень  много,   в  будке  он  сидел  от рассвета  до   темна.
Кроме  этого  он   в  неделю  делал  пару  новых  сапог.   Ещё  Сеел  раз  или   два  раза  в  месяц,  покупал  на  рынке  молочных  телят - бычков.   В  сарае  он  их  резал,   мясо  продавал  соседям  и  имел  прибыль  только  на  мясе.  Кроме   того,  ему  оставались  голова,  ноги,  требуха  и   сбой.   Шкуру  он  отдавал  скорняку,  который  из  неё  выделывал  хром,  который  шел  на  пошивку  сапог.  Жена  Боба  постоянно   варила  холодцы   с  головы  и ног,  варила  требуху,   что  было  хорошим  подспорьем  в  семье. 

     Семья  Села  состояла  из  четырёх  человек.  Жена  Сеела,  полненькая,  невысокого  роста,  вечно суетящаяся,  пронырливая  женщина,  любившая  слепой  любовью   своего  мужа   и  своих  детей,   готовая  выполнять  все  их  прихоти,  а  они  могли  её  обзывать,   оскорблять  и  посылать  во  всех   направлениях,  а  она  это  все  принимала,  как  должное  и  не  обижалась. Первое  время  мне  казалось,   что  попал  к  дикарям.   Старший  сын  Шурик,   1924  года  рождения,   работал  дежурным  на  железнодорожной  станции,  сутки  работал,  двое  отдыхал.  На  работу  уходил  с  чемоданчиком,  где  лежала  красная  фуражка   дежурного  по  станции  и  еда,  старательно  приготовленная  мамочкой.  Кровать  его  стояла  рядом  с  моей.
 
  Дочка  Роза,   моя  сверстница,  училась в  девятом  классе,  спала  и  жила  на  печке.  Придя  со  школы  и  покушав,   взбиралась  на  печь,  там  она  делала  уроки,   и  читала  запоем  книги.  Ежедневно  она  прочитывала  300 - 500  страниц,   Что  давали  ей  прочитанные  книги  трудно  сказать.  Она  постоянно  со  всеми  огрызалась   с  печки,  была  злюка,  не  уступчивая,   не  сговорчивая. В  доме  ничего  не  делала  и  не  помогала  матери.   Однажды  она  принесла  книгу  Шало;ма  Алейхе;ма «Блуждающие  звёзды».  Два  дня  книга  лежала  на  столе,   я  успел  прочитать  половину.   Книга  мне  очень  понравилась,  подошла  Роза  и  сказала,  чтобы  отдал  ей   книгу,  ей  нужно  её  отнести.   Сколько я  не  просил  Розу  еще  на  день  оставить  книгу,   она  отобрала  её  у  меня  и  отнесла.

    Как  только  мы  с  сестрой  поселились  у  Боба,  к  нам  стал  приходить  Ёська  сосед,  1927  года  рождения,  худющий  высокий.   Стоило  Марии  придти  с  института,  как  Ёська  тут,  как  тут  заходил  в  дом  или  крутился  около  дома.   Он  ходил  в  тельняшке,   и  флотских  брюках  с  огромным  клёшем  внизу,  хотя  во  флоте  никогда  не  служил.  Он  был  такой  настырный,  навязчивый,    постоянно  просил  Марию,  чтобы  она  пошла,  с  ним  погулять,  или  в  кино.          
               
Она  не  хотела  с  ним  ходить,  отправляла  его  домой,   а  не  через  некоторое  время  снова  появлялся.  Соглашался  ждать,  пока  она   сварит   обед  и  выполнит  домашние   задания,  и  никак  она  не  могла  от него  отделаться.
Однажды  я  был  свидетель  такого  разговора,   Шурик  спрашивал  у  Ёськи:
- Ёська,  что  ты  крутишься  постоянно  в  нашем  доме?
- Мне  нравится  твоя  квартирантка.  Она  красивая,  симпатичная,  полненькая, как  раз  в  моём  вкусе.
- Эта  девочка  серьёзная,  наша  землячка,  тебе  она  не  пара.          
        Шурик Боб               
    Приехала  учиться,   и  не  дури  ей  голову.   Тебе,   что   баб  не  хватает? 
- А  может,  я  влюбился,  что  не  имею  право? Она дорого стоит. Что сам решил за ней?
-  Да,  согласен  с  тобой,  она  симпатичная,  имеешь право, но эта  девочка  не  для  тебя. Иди лучше учиться.  Шастаешь  по шиксам, вот и шастай. 
      Я стал  сравнивать  Боню,  который  всегда  мне   нравился,  с  Ёськой,  который  выглядел  жуликоватым  и  наглым.  И  особенно  этот  подслушанный  разговор,  где  он  мою  сестру  рассматривал, как  дорогой  товар,   и  решил  поговорить  с  сестрой.

               
                Мария студентка первого курса  Могилёвского  пединститута.

     Ёська   ни  нытьём,  так  катаньем  добился  своего,   и  Мария   стала  с  ним  ходить  гулять.  Однажды  она  часов  в  десять  вечера   вернулась,   я  сказал  ей,   пойдём,  выйдем,  нужно  поговорить:
- Что  тебе  надо,  что  ты  хочешь  мне  сказать? – Спросила   сестра.
- Давай  выйдем,  в  доме  я  не  хочу  говорить. 
Мы  вышли  во   двор,  было  темно,   но  на   дворе  падал  свет  от  фонарей  на  центральной  улице.  Мария  спросила:
-Ну,  говори,  что   тебе  надо?
-Мне  надо,  чтобы  ты   с  этим  подонком  больше   не  ходила.
- Ты,  мне  будешь   указывать  с  кем  мне  ходить.   Родители  и  те,  мне  не  указывали.
- Он  плохо  о  тебе  отзывается.
- А,  что  он  говорил?
- Он  говорил  Шурику,  что  ты  дорого  стоишь,   он  уже  определил  тебе  цену.
- Ну  и  что  тут  такого,  видишь,  он  меня  дорого  ценит.
-Ну,  как  же  ты  не  понимаешь,  это  унизительно.
- Вообще  так,  Ты,  не  лезь  в  мою  жизнь,   еще  мал,   мне  указывать,  с  кем  я  сочту  нужным,  с   те   и  буду  ходить.  Ну,  сходила  я  с  ним  в  кино,  и  на  танцы  в  парк  Горького,  ну  и  что  тут  такого? 
     Ёська,  продолжал   крутиться  около  нашего  дома,   и  почти  каждый  вечер  уводил  куда-нибудь  сестру.   Однажды  он  мне  предложил   пойти  вместе  в  баню,   что   вдвоём  интереснее,   потрём  друг  другу  спинки.   Я  согласился,   с  этого  дня   каждую  субботу  я  Ёськой  стали  ходить   в  баню.  Это  было   перед  новым  годом,   мы  пошли  в  баню.  Помылись,  потёрли  друг  другу  спины,  сидели  в  раздевалке,   одевались,  вдруг  Ёська  неожиданно  мне  сказал:
- Твоя  сестра  уже  не  девочка.

    Меня,  как  всё  равно   ошпарили  кипятком,  я  в  данный  момент  готов  был  разорвать  Ёську.  Я  оделся  и  ушёл,  мне  с  ним  не  хотелось   разговаривать,  я  шёл  и  думал, что  мне  предпринять.  Убить  Ёську.   Или  позвонить  домой,  чтобы  мама  приехала.  Я  был  зол  на  сестру,   ведь  было  видно  не  вооружённым  взглядом,  что  Ёська  прохвост,   и  ведь  я  её  предупреждал.  Ёська  меня  догнал,  и  стал   спрашивать:
- Ты,  что,   какая  тебя  муха  укусила,   что  из-за  сестры   психуешь?
Я  бросил   сумку  с  бельём,  схватил  Ёську  за  лацканы  морского  бушлата,  и  со  злобой  сказал  ему:
- Если,  Ты,  скотина,  обидишь   мою   сестру,  я  тебя  убью.  Чтобы  к  нашему  дому  больше  близко  не  подходил,   убью   сволочь. 
   
    Я  уцепился  в  него  мёртвой   хваткой,   он  никак  не   мог  оторвать  мои  руки,  и  стал  говорить:
- Ты,  что   сбесился,   шуток  не  понимаешь,   да  ведь  это  я  пошутил.
- За  такие  шутки  морду  набить  мало,   но  к  нашему  дому  близко, чтобы  больше  не  подходил,  убью. Я  схватил  свою  сумку  с  бельём  и  быстро  пошел  домой  не  оглядываясь.  Дама  я  налетел  на  сестру:
-  Чтобы  Ёська  здесь  больше  никогда  не  показывался, я  его  убью.
 - А,  что  случилось?
  Первый курс.     - Если  это  правда,  что  он  сказал,  то  ты  мне  больше  не  сестра. 
                - Интересно,  что  он  тебе  говорил? - Сама  знаешь,  что  он  мог  мне  говорить.                Я  заметил  в  глазах  Марии  злые  искорки.   С  этого  дня  Ёська  больше  не  показывался  у  нас,  и  Мария  перестала  с  ним  ходить.  Я  думаю,  они  разругались  окончательно   Моя  сестра  обладала  таким  качеством,  что  где  бы  она  ни  была,  жила,  у  неё  всегда  было  много  подруг.  Теперь  у  неё  появились новые  подруги  студенты.  Она  не  пропускала  институтские  вечера,  а  одна  из  подруг  студентка,  со  своим  парнем 

студентом,   полюбила  Марию,  что  часто приходили  за  ней,  а  вечером  провожали  домой.  Но  дружить  я  думаю,  в  этом  году  она  ни  с  кем  не  дружила, после  Ёськи  к  нам  домой  никто  не  приходил.  Но  она  была  активная  студентка,  видно  было,  что ей нравится быть студенткой,  среди  сверстников,  молодёжи,  учиться  и  посещать   студенческие  мероприятия.

    В этот  год, что  мы  жили  у  Боба, было  несколько  интересных  случаев. У  Шурика  был  закадычный  друг  Ленька,  и  когда  у  Шурика  были  выходные   они  шастали  по  бабам.  Ребята  их  возраста  1923 – 24   года,  погибли  на  войне  и  холостых   женщин,   сверстниц  было  не  ограниченное  множество.  Когда  Шурик  не  приходил  ночевать  домой,  и  это  никого  не  волновало.  Лёнька  часто  высказывал  такое  выражение:  «Большевики  учатся  на  ошибках,  а  мы  учимся  у  молодых  вдовушек».
 
   Однажды  после  зимних  каникул   Шурик  заболел,  температура  была  38  градусов.  Пришёл  Лёнька  за  Шуриком,  чтобы  отправиться  в  поход,  и  видит,  что  Шурик  больной.  Лёнька  говорит:
- Я  знаю  средство,  оно  мигом  поставит  Шурика  на  ноги.
Он  сбегал  в  магазин  принёс  бутылку  водки,  больному  налил  полный,  гранёный  стаскан,  насыпал  туда  соли  и  перца,  размешал,   себе  налил  не  полный,   выпили.  Остаток  водки  Лёнька  разлил  Шурику  больше,  снова  соль  и  перец,  себе  поменьше,   выпили,   и  он  ушёл.

   Где-то, через  пол  часа,  Шурик  начал  хрипеть,  с  орта  начала  идти  пена,  он  перестал  реагировать  на  слова,  дома все  перепугались,  я  побежал  вызывать  скорую  помощь.  Скорая  помощь  долго  не  приезжала.  Наконец  пришла  женщина  врач  с  чемоданчиком,  наклонилась  над  Шуриком,  стала  щупать  пульс.   Затем  она  встала,  взяла  свой  чемоданчик  собралась  уходить,   сказав:
- Да  он  же  у  вас  в  стельку  пьян,  к  кровати  подойти  нельзя.
Сеел  Боб  и  его  жена  стали  стеной,  и  не  давали  врачу  выйти.   Уговорили  врача  вернуться,  она  ему  сделала  укол,   никакой  реакции,  и  сказала,  что  нужно  вести  в  больницу  промывать  желудок.   Шурика   забрали  в  больницу,   и  он  ещё  там  пролежал  с   неделю,  после  Лёнькиного  лечения.
    Запомнился  вечер,  начала  еврейской  пасхи.   Этот  торжественный  вечер  начинается  с  ежегодных  еврейских  традиций  и  обильного  застолья.   Все  присутствующие  в  доме  в  обязательном  порядке  приглашаются  за  стол.  Я  с  Марией  естественно  был  приглашён  за  праздничный  стол.  Религиозные  традиции   в  этом  доме  уже  не  существовали,  но  традиция  застолья  выполнялась  в  нужном  порядке.  На  первое  всегда  подается  куриный  бульон   с  кнейдлех  (галки)  из  мацы  с  кусочком  куриного  мяса.  Мне  жена  Боба,   как  всем  налила  тарелку  бульона  с  кнейдлех,   и положила  две  лапы  от  курицы  без  когтей.

     Я  сидел  и  сгорал  от  стыда,  не  зная,  что  делать  с  этими  лапами.   Дома,  как  бедно  мы  не  жили,  мама  обычно  эти  лапы  выбрасывала.   Хотелось  встать, и  выйти  из-за  стола.  С  другой  стороны,  я  понимал,  что  своим  поведением   могу  испортить  праздник.  Марии  Бобилиха   положила  крыло,  его  хотя  бы  можно  было,  как-то   есть,   но  что  можно  было  делать  с  лапами,  я  не  знал.  И  чтобы  не  портить  никому  праздничное  настроение   стал   куриные  лапы  обсасывать.  Зато  Шурику,  своему  сыночку,   Бобилиха   положила  половину  курицы.

    Наступило  лето,  заканчивался  учебный  год.  Я  рано  пришёл  домой,  взял  в  условном  месте  ключ,  закрыл   дверь,  решил  почитать  лёжа  в  кровати  и  уснул.   Пришёл  Шурик,   начал   стучать  в  двери  в  окна,   зашел  к  соседям,   стал  колотить  в  стенку  рядом  с  моей  койкой.  Пришла  Мария,  стали  стучать  вместе  в  двери,  окна,  в  стенку – бесполезно.  Пришла  Роза,  стали  колотить   втроём.    Тогда  Шурик,  через  соседский  ход,  залез  на  чердак,  взорвал  люк  в  свою  кладовку,   открыл  двери,  впустил   всех  в  дом,  и  стали  тормошить  меня.   Когда  меня  с  трудом  разбудили,  я  сел  на  кровати   и  вижу,    что  все  трое  внимательно  на  меня  смотрят.   Я  спросил:
- Что  случилось?
- Ты,  живой? - спросила Мария, -  а  то  мы  все  тут  перепугались.
Вот  бы  теперь  так  спать.   

    С  моими  «познаниями»  русского  языка,  в  то  время  как  учитель  у  нас  был  Павел  Петрович  на   двойки  и  единицы   не  скупился.   Я  понял,  что  любыми  путями  на  следующий  год  мне  нужно  получить  стипендию  и  общежитие, и  что  нужно  вызывать  подкрепление,  и  когда  началась  сессия,   позвонил  домой,  чтобы  приехал  отец.  Он  встретился  с  преподавателем  русского  языка, поговорил с ним,  и  сессию  я  сдал  без  троек.   Таким  образом,  на  следующий  год  мне  была  обеспечена  стипендия  и  общежитие,  что  было,  хорошим  подсобьем мне и  моим  родителям.   
Не  важно  как,  важен  конечный  результат.  Разделавшись  с  русским  языком,  я  стал  одним  из  лучших  студентов.   Мой  первый  лист  дипломного  проекта,  на  кафедре  детали  машин  после   окончания  техникума,  стал  наглядным  пособием  на кафедре  строительные машины.    
 
   На  следующий  год  Мария  устроилась  на  квартиру   то  же  к  бывшему  нашему  земляку  Тобину  Исааку.  Их  большой  красивый  дом  в  Мстиславле   сожгли  немцы,  и  после  войны  они  поселились  в  Могилеве.  У  них  был  большой  добротный  деревянный  дом,   и,  зайдя  в  дом,  сразу  чувствовалось,  что  эта  семья  живет  в  достатке.  Они   всей   семьёй   работали  на  центральном  ринке,  где   у  них   был   киоск,  и  они  торговали  там  пивом.   Кроме   того,   из   Ташкента,  где  они  жили   во  время  эвакуации,   к  ним  часто  приезжал   узбек,  и привозил   урюк,  сушеную   дыню,  и  пр.  и  тайно  все  это   сбывали  оптом   надёжным  людям,   и  Исаак   от  этого    имел  какой-то  процент.

    В  этом   доме   Марию  приняли  с  распростёртыми  руками.  Я  думаю,  что  Мария  им  понравилась,    они   предоставили  ей   отдельную    спаленку,   с  кроватью  и  письменным  столом,  где  она   могла,  ни  кому  не  мешая   отдыхать  и  заниматься,  за   умеренную  цену.   Сделано  это  было,  по-видимому,  с  дальним  прицелом,  так  как  у  Тобиных  был  сын  ровесник  Марии,  который  на  рынке  помогал  родителям.   Он  был  высокий,  грузный,  откормленный  детина,  нигде  не  учился,   и  ничего  не  кончал.  Да  это  и  ненужно  было  ему,   киоск  на  рынке   давал  хороший  кусок  хлеба  с  маслом,  что  ни  одна  учёба  этого  дать  не  могла  бы. Им   нужно  была  невестка,  не  плохо,  если  бы  она  была  своя,  интересная,  красивая,  с  высшим  образованием,  учительница,  а  это  ещё  лучше,  правильно  воспитывала  бы   внуков.  И  естественно   были  не  против, чтобы  Мария  вышла за  сына  замуж.

     Когда  я  иногда  вечером  заходил к  ним,  то  меня  они  принимали,  как  ближайшего  родственника.   Заставляли  покушать,  пили  чай  с  вареньем,  угощали   урюком,  сушёными  дынями.  Иногда  у  них  в  доме  я  заставал  узбека  с  Ташкента,  который  у  них располагался,   как  у  себя  дома.   Он  расхаживал  по  дому  в  расшитом  орнаментами   шёлковом   узбекском   халате  с  кушаком,   и   тюбетейке.   Или  вел  беседы  с  Исааком.   Однажды  меня  Исаак  предупредил,  меня  чтобы  никому  не  говорил,  что  к  нему  приезжает   гость  из  Узбекистана.  Исаак  был  приветливый,  гостеприимный,   щедрый, человек  широкой натуры.  Одновременно  настойчивый,  пробивной,  и  сели, что  было  не  так,  как  он  хочет,   мог  устроить  грандиозный  скандал.   В  доме  он  был  полный  хозяин,  и  за  ним  было  последнее  слово.

     Исаака  я  помнил   ещё   с  довоенного  времени,  они  жили  недалеко   от  нас  в  Мстиславле.   Я  был  свидетелем,  как  он  ссорился  с   соседом,  и  у  него  был  тогда   такой   боевой   и  свирепый   вид,  что  я  думал  соседа  он  уничтожит.  Жена  Исаака  была  миловидная  женщина,  приветливая  и  добрая,  стоило  мне   придти  к  ним,  как  она  начинала  беспокоиться,  что  я  голодный,  что  в   общежитии,  я умираю   с  голода,  и  сразу  же  заставляла  меня  сесть  покушать,  не  желая  слушать мои  возражения.  Когда   зимой  во  время  сильных  морозов  в  техникуме  вышло  со  строя  водяное  отопление,  Тобины  меня  забрали  к  себе  домой,  где  я  жил  у  них  целый  месяц.

   Толик,  как  только  Мария  поселилась  у  них,   стал  ей  уделять  особенное  внимание.   Я  знаю,  они  ходили  в  кино, на  вечера.  Он  был  добродушный,  как  все  полные  люди,  ко  мне  хорошо  относился.  Однажды  я  как-то  был  на  рынке,  не  помню,  по  какому  поводу,    Толик  в  киоске   разливал  пиво  из  бочки,  за  пивом  была  очередь.  Мужики,  ухватив  кружку  пива,  отходили  в  сторону  и  распивали  его.  Многие   в  сторонке   в  пиво  из  бутылок  подливали  водку.  Толик,  увидав  меня,  стал   знаками  показывать, чтобы  я  подошёл.  Он  налил  мне  кружку  пива.  Мы, перекинулись  несколькими словами,   разговаривать,  у  него  не  было   времени.  Денег  он  с  меня  не  взял,  и  не  хотел  даже  слушать.

     Я  знал,  что  Толик  потенциальный  жених  Марии,  но,   сравнивая  его  с  Боней,  мне  почему-то  Боня  больше  нравился.  Истиной  причины,  почему  Мария  не  вышла  за  Толика   замуж   я  не  знаю,  по-видимому,  с  её  фантазиями  она  ждала  принца  на  белом  канне.  И  выходить  замуж  за  какого- то   торгаша,   да  к  тому  же  крупного,   полного   молодого  человека.  Ни  она,  ни  я,  мы  небыли  подготовлены  к  практической   жизни,  жили  с  какими-то  фантазиями,  не  думая  как  устроить  свою  дальнейшую   жизнь,  считая,  что  всё  устроится  само  собой,  главное для жизни нужна любовь.  Финансовое благосостояние  нас не  интересовало. Наши  родители  сами  не  знали  и  не  могли  нам  ничем  помочь  ни  финансово,  ни  толково  что-то  растолковать,  как  надо  жить,  и  пробиваться   в  жизни,  они  только  хотели,  чтобы  мы  были  счастливыми,  сами  не  зная  каким  образом.  Отправили   нас, из  дома  учиться не  подготовленных, наивных,  с  главной  задачей,  чтобы  мы  были счастливыми, честными,  добрыми,  справедливыми.

   Если  бы  тогда  Мария  вышла  замуж  за  Толика,   у  неё  сложилась  бы  совсем  другая  жизнь.  Ей  не  пришлось бы,  ехать  работать   в  западную  Белоруссию  в  глухую  деревенскую  школу,  откуда  всё  равно  раньше  или  позже  нужно  было  менять  месть  работы.  Она  бы  осталась  жить  в  Могилеве.  Тобин,  со  своей  пробивной  силой  и  деньгами  устроил  бы  Марию  работать  в  школу,  там  же  рядом  с  домом. И она  бы  там  жила,  как  кот  в  масле,  её  там  желали  и  любили. Какая  разница, торговец  или  с  высшим  образованием.  Не  знаю,  что  это  такое,  то  ли  судьба,  то  ли  некому  было  научить,  как  нужно  жить,  а  своего  ума   не  было.
               
  1950  год    г. Могилёв.                1950  год    г. Могилёв.


    В  Могилёве   проживала  семья  Кониковых,  сам  Коников  был  каким-то  дальним  родственником  моему  отцу.  Но  главой  семьи  была  его  жена   Маня.  Приветливая,
добрейшая    женщина,  если  я  когда  ни - будь  к  ним  заходил,  то  пока  она  меня  не  покормит,  не  выпускала  из  дома.   У  них  было  три  сына,  старший  Вова,  учился   в  моём  техникуме  на  год  старше,  двое  других  двойня - семиклассника.                Кроме  своих детей  у  тёти  Мани  постоянно  проживал  её  племянник  Алик,  и  периодически  приезжала  и  проживала  у  них будущая  невеста  Вовы  Фаина.  Родители Фаины  жили  в районном городе,  отец  её  был  начальником   ж. д. станции, дружили семьями. Во время эвакуации  находились в одной местности.

               
     1950  год.   Алик    Мария    Вова  и  Фаина                1952  год. После  защиты  диплома.

     Фаина  у  них  в  доме  чувствовала  себя, как  член  их  семьи.  Фаина  была  очень  хорошенькая,  отличница, приветливая,  мне  она  очень  нравилась.  Но  зная,  что  она  невеста  Вовы,  боялся    с  ней  даже  разговаривать,  чтобы  не  подумали,  чёрт  знает  что.  (В  дальнейшем  Вова  и  Фаина  поженились).  Тётя  Маня,  особенно  хорошо  отнасилась  к  моей  сестре.  И  когда  Мария  к  ним  приходила,  она  очень  хорошо  её  принимала.  Она  планировала  своего  племянника  Алика  поженить  с  Марией.  Однако  Алик  не  очень  хотел  жениться,  после  окончания  техникума  он  получил  направление  в  Свердловск,  где  я  с  ним  работал  на  одном  заводе.   В  1953  году  Алик  женился,  привёз  жену  из  Харькова  из  очень  обеспеченной  семьи.  Его  жена  была  абсолютно  не  привлекательна,  неряшлива  и  ленива, получившая  типичное  еврейское  воспитание, зато  богата. Тогда  мне стало понятно,  что искал  Алик, и  получил  то,  что  хотел.  Алик продвинулся по  службе,  был зам. начальника   9 –го  цеха,  по производству  спец.  продукции.  У него была язва желудка,  питался в рабочей столовой,  возникавшие боли лечил  спиртом, которого в цеху было огромное количество.   В 1955 году у него случилось прободение  язвы, и  он умер на операционном столе.
 
     В  1950  году  Мария  успешно  сдала  государственные  экзамены,  получила  диплом  по  специализации  естествознание  и  география,  и  получила  направление  в  деревню    Гродненской  области.  Там  она  проработала  три  года.  По  своему  характеру  она  легко  сходилась  с  людьми.  Приветливая,    доброжелательная,  Мария  пользовалась авторитетом  в  школе  и  в  деревне.  Отработав  положенный  срок  три  года,  директор  школы,  не хотел  сестру  опускать, и  настаивал  продолжать остаться  работать  в  деревне.
  В  1953  году  Мария  уволилась  со  школы  в Гродненской  области,  и  с  помощью  отца,   которого  были  связи  в  Мстиславском  РОНО  и  устроилась  в  среднюю  школу  на  станции  Ходосы,  в  двадцати  километрах  от  города.   

Между  станцией  Ходосы  и  городом  Мстиславлем  имелась  постоянная  автомобильная  связь.   Мария  могла  теперь  выходные,  праздники   и  вообще  часто  бывать  дома,  так  как  мама  часто  болела.   Женихи  Марии  ещё  не  поженились,  Боня  Дыментман
 Лето  1953  год  в  период   отпуска.                Учительница  в  зап. Белоруссии.                работал  в  городе, и  надеялся,  что 
                Мария,  наконец,  даст  согласие  выйти  за  него  замуж.  Каждый  раз,  когда  Мария  приезжала  домой  они  встречались.  Зяма  Михлин  учился  в  институте  в  Москве.
   
                Мария неудачно  выходит  замуж.
    Зная  мамин  характер,   всё  близко  принимать  к  сердцу,  и  зная,  что  она  постоянно  болеет,  находясь  в  армии,  я  аккуратно   отвечал  на  её  письма.  Я  нал, что  если  она  не  получит  от  меня  своевременно  письмо,  это  будет  равносильно  катастрофе  и  ужасные  переживания.    О  Марии  она  мне  ничего  особенного  не  писала,  и  только  в  1957  году  вначале  лета,  когда  я  был  в  армейском  отпуске, мама  мне рассказывала  (это  было  последний  раз,  когда  я  видел  свою  любимую  маму) о  тех  событиях  происходивших   у  нас  дома.   

     Летом  1954  года  Зяма  Михлин  отдыхал  дома,  и  в  это  время  к  ним  в  гости  приехал    родственник,  старший  лейтенант  (имени  его  я  не  знаю).  Он  попросил   своих  родственников   познакомить  его  с  хорошей  еврейской  девочкой,  и  естественно   Зяма   первым  делом  привел  его  в  наш   дом,   хотя  сам  ухаживал  за  Марией.  Мария  в  это  время  была  дома,  она  была  на  летних  каникулах,  ей  в  это  время  было  25  лет,   и  уже  подошло  время,  что  нужно  было  прекратить  копаться  в  женихах   и  выходить  замуж.   Вся   беда  была  в  том,  что  Мария  была  человек  своевольная,  недостатка  в  мужском  внимании  у  неё  не   было,    натура  у  неё  была  романтичная,  и  она  ожидала,  что  должен  появиться  в  её  жизни  принц.  К  тому  же  мама,  которая  была  авторитетом  в  семье  (отец  только  знал  свою  работу,  старался  обеспечивать  семью,  и  не  вникал  в  дела  своих  детей),  твердила,  что  не  будет  навязывать  дочке  за  кого  ей  выходить  замуж. Она должна сделать свой выбор, главное,  чтобы  в  её  семейной  жизни  была  большая  любовь,  и  чтобы  она  была  счастлива.

     У  нас,  в  то  время  у  местечковой  молодёжи,  не  было   даже  мысли  создавать  смешанные  семьи,  причиной,  по-видимому,  была  война.  В  каждой  семье  были  расстрелянные  родственники  во  время  оккупации,  мы  ощущали  враждебность  со  стороны  родственников  бывших  полицаев  и  лиц,  сотрудничавших  с  немцами.  На  месте  братской  могилы,  где  в  один  день  было   расстреляно  650  евреев,  в  том  числе  грудных  детей  и  стариков  местные  власти   не  давали  разрешения  установить  памятник.   Постоянно  в  узком  кругу  можно  было  слышать  о  зверствах  чинимых  немцами  и  полицаями,  а  так  же  о  местных  жителях,  выдававших  евреев,  сумевших  каким-то  образом  убежать  или  спрятаться.  Мы  отлично  всё  понимали,  и  нам  не  нужны  даже  были  наставления  наших  родителей.   Еврейская  молодёжь,  создавала  свои  компании, где  могли  вести  откровенные  беседы,  в  узком  кругу,  а  в  компаниях  со  своими  сверстниками  русскими,   старались  держать  язык  за  зубами.  Это  были  сталинские  времена,  когда  за  одно  слово  можно  было  получить  высшую  меру.   

    В  этой  связи,  русские  ребята,  которые  пытались  ухаживать  за  Марией,  не  брались  в  серьёзный  расчет,  только  в  виде   развлечений.  Появление  галантного  офицера  в  нашем  доме,  которого  привели  от  достойных  наших  хороших  знакомых,  никто  даже  не  думал сомневаться  в  его  порядочности,  и узнать,  кто  он такой, и  что  он  представляет собой,  и  в  чём-то  подозревать. С виду он был стройный высокий представительный. Он  говорил,  что  демобилизовался  из  армии,  но  как  потом  выяснилось  его  выгнали  из  армии  за  пьянку.    Офицер  сразу  стал   уделять  Марии  особое  внимание,  приносил  цветы,  которые рвал   в  палисадниках  горожан.  Увлекательные  рассказы  о  боевых  действия  во  время  войны,  о  своих  геройских  поступках  и подвигах.  Вешал  лапшу  на  уши  с  большим  искусством.    С   таким  кавалером   не  стыдно  было  появиться  среди  знакомых.   Через  две  недели  активных  ухаживаний  Мария влюбленная  в молодого офицера,  пошла  и  расписалась.  Молодые  поселились  в  доме   моего  отца.  Первым  делом  зять  присвоил  себе  мой  велосипед,  который  мой  отец  привёз  в  1945  году  из  Германии.
     Послившись  в  нашем  доме, первые  месяца  два молодой  зять  держался,  говоря,  что  после  армии   ему  положено  отдохнуть.   Затем  стал,  отправлялся  искать  работу  и  возвращался   на  газах.   Появились   у  его  дружки,  у  Марии  он  брал  деньги,  из  её  школьных  отпускных,  как  бы  на  дело,  которые  естественно  пропивались.  Отец  и  мама  стали  замечать,  что  их  зять  совсем   не  то,  что представлялся.   В  нашем  городке,  где  каждый  друг  друга  знает,  стали  доходить  слухи,  что  наш  зять  общается  с  алкашами   и  сомнительными  компаниями.  Доморощенные   женихи  Марии,  после  того,  как  она  вышла   замуж,  Боня  покинул  родной  город  и  уехал  в  Минск,  Зяма  Михлин  уехал  в  Москву.    

     С  первого  сентября  Мария  поехала   в  Ходосы   в  школу  на  работу,  где  она  жила  на  съёмной  квартире. Мария  забеременела,  зять  продолжал  нигде  не  работать,  и  стал  появляться  в  Ходосах  и  требовать  у  Марии  деньги.  Мой  велосипед  зять  по  пьянке  разбил  так,   что  уже  не  подлежал  никакому  ремонту.
У  моих  родителей  появилось  масса  проблем  и  переживаний.  Отец зарабатывал  гроши,  мама  постоянно  болела,  а  этого  лоботряса  нужно  было  кормить.  Во  время     Октябрьских  праздников  Мария  была  дома,  родителей  дома  не  было,  зять  появился  пьяный,  и  стал  требовать  у  неё  деньги,  она  ему  сказала,  что  денег  больше  ему  не  даст,  пускай  идёт  работать.  Он  избил  беременную Марию,  пинал  ногами, и  Мария  попала  в  больницу  и  у  неё  произошёл  выкидыш,.  После  этого  случая  зятя  выгнали  из  дома,  люди  советовали  открыть  на  него  дело.  Он  умолял  и  просил  этого  не  делать,  и  Мария  развелась  с  ним.
В Гарварде нашли причины счастья и радости:  Счастье в том, чтобы хотеть то, что у тебя есть. А не в том, чтобы иметь то, что хочешь.

    Каким  образом  Мария  познакомилась  со  своим  будущим  мужем  Мишей  Райхлиным,   я  не  знаю,  и  она  ничего  не  рассказывала,  да  и  я  никогда  об  этом  её  не  спрашивал.  Только  теперь,  когда  решил  написать  всё  то,  что  я  знаю  о  моей  сестре,  возможно,  это  может  заинтересовать  её  детей  и  внуков,  возник  вопрос,  где  и  когда  и  когда  Мария  познакомилась  с  Мишей.  Я  знаю  только  одно,  что  Мария  работала  учительницей  в  Ходосовской  средней  школе,  и  у  неё  были  учениками  младшие  братья  Миши  Анатолий   и Моисей.  Причём  Моисей  был  такой  прилежный  ученик,  что  от  него  плакала  вся  школа.
Веру  Львовну,  когда  вызывали  в  школу,  то  она  учиняла  учителям  такой  скандал,  что  они  все  обижают  бедного  сироту,  еврейского  мальчика,  и бедный  еврейский  мальчик  творил  в  школе  что  хотел.  В  конечном  итоге  в  школе  перестали  на  него  обращать   внимание.
Мария  учительница  на станции  Ходосы.

   По-видимому,  Миша,  как  старший  брат,  который  в  это  время  учился  в  Минском  политехническом  техникуме,  вместо  матери  пошёл  в  школу,  разговаривать  с  учителями, где  и  познакомился  с  молодой  учительницей,  с моей  сестрой.  Я  только  слышал,  что  Вера  Львовна  не  хотела,  чтобы  Миша  женился  на  Марии,  так  как  она  старше  его, на три года, и  была  уже  замужем.  Но  Мишу  эта  проблема  не  волновала,  Мария  ему  понравилась,  он  не  стал  считаться  с  мнением  мамочки.  Вера Львовна страстно любила  своих мальчиков, им было всё дозволено, и они творили, что хотели. Она своей любовью, и своей жалостью, не отдала  своего второго сына  Лёву в школу глухонемых, и он вырос не нормальным. Когда Лёву  нельзя было больше держать в семье, пришлось его отправить в психиатрическую  больницу, где он прожил свою жизнь, и там  же  скончался.

       Мария  тоже  теперь  осталась  одна,  после  её  неудачного  замужества, все  её  женихи  разъехались. Миша ей понравился, да теперь уже жизнь её  научила, что нельзя капаться в женихах, и ждать принца на белом коне.   Миша  красивый,  высокий  стройный  мужчина,  только маме говорили,   что  у  этой  семьи  есть  проблемы  в  психологическом  плане.  На  что  Мария  не  хотела  обращать  внимание. Главное, что  Миша ей понравился, и  они  поженились.

 
Фотография  на  память  в  день  бракосочетания.
   Зимой  1957  года  я  получил  письмо  от  Марии,  где  она  мне  писала,  что  вышла  замуж,  где  было    Мишино  фото.   Я  ещё  тогда  обратил  внимание  на  лаконичную подпись,  красивым   почерком  подчёркивающую  о  желании   Миши  дружить  со  мной,  в  связи  с  любовью  к  моей  сестре
               
1957  год  Райхлин  Михаил.
      

                1957   ГОД.   (отрывок  из  повести  «Моя  родословная).

        Октябрь   1957  года,   мне   оставалось   неделя,   или   две   до   демобилизации,   Мыслями   я   уже   был   дома,   и   знал,   что   мама  ждёт   и   не    может    меня    дождаться.     За   три    года    казарма,  аэродром   и  вся    солдатская   жизнь - осточертела,   домой,   домой,  домой.   Вдруг   15   октября    получаю   телеграмму: "Выезжай  не  медленно, мама   при  смерти".   Оформление   демобилизации,  заняло  четыре   дня,   нужно   было   съездить   в   Усть – Каминагорск,   там   находился   штаб   нашего   полка.    Вернуться   в   роту    в   Новосибирск,   сдать   оружие   и  пр.               
   Ещё  четыре  дня  я  трясся  в   жёстком  вагоне  на  верхней  полке.  Вечером  поезд  прибыл  в  Москву,  я   сразу  побежал  к  Паше  (моей  двоюродной  сестре).  Паши   дома   не   было,  она   работала   вторую   смену. Лена  её   Дочь  сообщила,   что   несколько   дней   тому   назад    звонили   из   Мстиславля,   что   там   умерла   тётя.   Я   побежал    на   Белорусский   вокзал,   выехал  первым  поездом,  всю  ночь просидел,  не  хотелось  ложиться,  душу   раздирала    боль    и   отчаяние.   

Зайдя   в   дом,  я  увидел  Маню  с  младенцем   на   руках,   неделя   как   выписалась   из   роддома.  Дома   так   же   были   отец   и   тётя   Пая.    Увидев   меня,   не   говоря   ни   слова,  все   стали   плакать,   я,   то   же   никак   не   мог  сдержать   слёзы.  Наревевшись  вволю, мне  стали  рассказывать  все  подробности   смерти   мамы.    Я   только   теперь   обратил   внимание,   отец   осунувшийся,   похудевший   стоял   в   изорванной  рубашке,  все  зеркала  в  доме   были   завешены  простынями.  Увидев,   эту   трагическую     картину  и  всех  моих   близких  в  какой-то  растерянности,  ожидавших,  моего   приезда,  я понял,   что   хватит   болтаться   по  свету,   надо  решать  проблемы  нашей  семьи,   отца   теперь  одного   не  оставлю.
 
    Проблема  была  и  с  Марией,  сидевшая  дома  с  двухнедельной  малюткой на  руках.   Новорождённой  безоговорочно  дали имя  бабушки – Люба.  Муж  Марии   Миша,    окончивший   в   этом   году   техникум   в  Минске,  был  направлен  на  работу   куда-то  в  поселок  на  торфоразработки  среди  Полесских   болот.   

Я  после  демобилизации   с  двухнедельной  Любой  на руках.

 Надо  была  думать,  как   Мане   жить    дальше,  то  ли   ехать  с   Любой   в   посёлок   Гончу   к   Мише,   от   которого    не   было   ни   духу,   ни   слуху,  то   ли   оставаться   дома   с   отцом.   Надо   было   решать,  что   делать  отцу,   наступили   времена,    что  работы   заготовщика  совсем  не  было,    а   больше   делать  он   ни чего   не  умел.  Мне   тоже  в  Мстиславле   делать   было   нечего.   То   были   такие   времена,   что   простую   работу   не   возможно   было   найти,   особенно  здесь  в  районном   городишке,  где   не   было  никакой   промышленности,   и   даже   железной  дороги.   По   всем  раскладам  нам  нужно  было  продавать    дом    и   уезжать   отсюда.  Мои  родители  сумели  накопить  небольшие  деньги  6000  рублей  (приблизительно  средняя   зарплата   составляла  в   то   время 700 – 800  рублей  в   месяц).   Отец   снял   деньги   с    книжки,  разделили   их   на   три   части,  и  я   со  своей   частью   после   Октябрьских   праздников  поехал   искать   Мишу. 

    Мишу   я   знал    по   маминым   письмам и  фотографии, которую  получил  от  него.  Маленький     автобус   по   снежной   дороге  долго   ехал   среди   бесконечных   лесов.   Добравшись   до   посёлка,   разыскал   Мишу.  Ему,  как   молодому,  специалисту   и семейному   человеку,   предоставили   комнату   метров  шестнадцать  в  бараке. В  комнате   было   хорошо   натоплено,  я  же   страшно  замёрз  в  холодном   автобусе,  так   как   поехал   в   туфлях   и  осеннем  пальто.
 
    Миша   вёл   холостяцкую   жизнь,   в   поселке   было   много   молодёжи,  Миша   по   вечерам   ходил    на   танцы   и   кино,   и   с   моим   приездом   пришлось    начать   думать,  что   делать.    Миша   мне   рассказал,   что   давно   думал,   что   надо   как-то  забрать   Марию с  ребёнком  сюда  в  Гончу, и  здесь  она,  возможно,   сможет   устроиться  в  школе  учительницей.  На  следующий   день  я  ознакомился  с  рабочим   посёлком,   не   большой   посёлок   среди   лесов   и   болот,   и   что   Миша   с   Марией  жить   здесь  в   этой   глухомани  долго   не  будут,   и   придёт   время,   им   придётся   решать    проблему,   где   жить.    
 
  Миша,  пошёл   на  приём  к  директору  предприятия,  и  тот  дал  новенький  ЗИЛ,  перевезти   семью.
Кроме торфа предприятие  занималось  заготовкой  дров. Чтобы  не  гнать  пустую  машину  в  Мстиславль,   Миша   выписал   машину   дров  (в   Мстиславле   с   дровами   была   трудновато).   

   Два   дня   побегав   по  посёлку,  решив   все   проблемы, на  загруженной  дровами  машине  где-то  после   четырёх,   когда   начало   смеркаться   выехали   из    Гончи.    На   новенькой   машине,   втроём   в   кабине,  где   было   тепло   и   уютно,   мы   выскочили   на   варшавское     шоссе,   и   покатили   в   сторону  Кричева. 
 Настроение   у   меня   немного   улучшилось,   все   складывалось,   слава   богу,   ничего,   Миша   заберёт   Марию,   а   мне   нужно   решить   в   какой    город    с   отцом    переехать  жить.  Когда  ехал  в  Гончу,  я  два   дня   гостил   у   двоюродной   сестры   Мани   Хазановой  в   Бобруйске.  Она   жила   на   съёмной  квартире,    и   предлагала   мне   переехать   в   Бобруйск,   но   предупредила,   что   устроиться   на   работу   тяжело. 

     Последние     месяцы   перед   демобилизацией,  я   сдружился   с   солдатом   одесситом,  который  меня уговаривал  поехать   жить   в  Одессу.   Первое   время,   говорил   он,   поживёшь   у   меня,   устроишься  на   работу,   что   у   него   там   есть   много    интересных   еврейских   девчонок:
- Женим   мы   тебя   там,   и  будешь, Ты, у  нас  одесситом.
 Теперь  этот   вариант   отпадал,   ехать   вместе   с   отцом  в  Одессу.  Самый   близкий  город  к  нам, Могилёв  или  Минск,  поеду   туда   один,   устроюсь,  заберу   отца. Можно  поехать   в   Ленинград,   там   две   тётки,   сестры   отца,   дядька - мамин   брат,   там   тяжело   с   пропиской,   пока    я   там   устроюсь,  сидеть   у  них   на   шее   не   хочется,  надолго    затянется   переезд   отца.      
 
   Началась  метель,  ветер  усиливался,  фары  освещали  асфальт,  по   которому  ветром   разметало   снег.  К   утру   приехали   в   Кричев.   Дорогу   на   Мстиславль    замело,   оставшиеся,   36  километров   ехать  было  не   возможно.   Шофёр   отказывается   ждать,   пока   очистят   дорогу.   Мы   решаем,   пусть   шофёр   продаёт  дрова,   а   мы   поездом   едим   до   станции   Ходосы,   где   живет   Мишина   мать,   Вера   Львовна,   и   тут   же  выехали,  утренним   поездом.   
   
   Мы   зашли   в   дом,   в   передней   части   дома   Львовна  стояла  у   русской    печи,   сразу   бросилось  в глаза   ужасный   беспорядок.   В   Доме  стояли   ведра с   картошкой,   кадки   бочки,  все   набросано   и   накидано.  На   столе   стояли   тарелки   с  недоеденной  пищей,  чугунки,   куски   хлеба.  Львовна  и  Блюма   ходили   в   рваных   валенках,  и  грязных   замасленных   фуфайках.  Пол  был   грязный  не   крашенный  давно   не   мытый.   В   другой   комнате   ходил   Лёвка,   в   кирзовых    сапогах,   что-то   бурчал,  грозил  и  показывал   кулаки.
    Миша,   зайдя  в   дом,   не   поздоровавшись,  с   порога   стал   кричать   на   Львовну  и  на   Блюму,  что   в  доме   грязь   и   беспорядок.    Он   стал   пинать   ногами   вёдра,   кадки,  стукнул   ногой   печку   так,   что   обвалилась   штукатурка.  Миша   ходил   по  дому,  и  устраивал  разгон,   я   стоял   у   порога  и  переживал, у  меня  было  столько  тяжёлых  не  решённых  проблем,  а  скандал  что  Миша   затеял,  был    неуместен.    Я  подумал: 
- Миша   сгоняет   злость   за   то,   что   я   его   вытащил   из   Гончи,   и  у  него   нет   никакого   желания  ехать   забирать  Марию.
    Наблюдать   дальше   за   скандалом  я  больше  не   мог,  я   вышел  из  дома,  и  отправился  пешком  в  Мстиславль.  Я   слышал,   как   выскочила   из   дома   Львовна  и   Миша,  кричали   мне   вслед,  чтобы  вернулся,  но  я,   никого   не   хотел   видеть   и   слышать.    Обида   и   боль    за   сложившуюся   ситуацию,  заставляла  меня  думать,  как   жить   дальше.   Идя   по   наметённым  сугробам  (двадцать   км.  от   Ходос  до   Мстславля)   в   туфлях   и   осеннем  пальто,  кутаясь  от   порывов  ветра,  я  решил,  теперь  будем  жить  вместе  отец, Мария  и  Люба.   Буду   работать,   буду   Любу воспитывать,  никто  нам  не  нужен,  проживём.
 
   На   следующий   день  расчистили   дорогу.  Приехал   Миша.   Как  потом  выяснилось,  Мише   было  неудобно  передо  мной  за  беспорядок,  который  был  у  них  в  доме.  Стали   готовить   Марию  к  отъезду.   Я  переживал,   как   они   доберутся   до   Гончи   зимой,  с   одномесячной   Любой.  Решили,   поедут   поездом   до   Бобруйска,   А   там   созвонятся    и   за   ними   пришлют   машину.
 
    Теперь   нужно   было   думать,   куда   уезжать   жить.   Отец   особенно   не    рвался    ехать,  он   прожил   всю   жизнь   в   Мстиславле,   это   были   с   детства   его   родные   места,  здесь   он   всех   знал,  и   его   все   знали,    да   и   побаивался,   как   сложится   у   него   жизнь,  в   этом   возрасте,  в  другом   месте.  Я  же  ни   в   коем   случае   не   хотел  оставаться  в   Мстиславле  и  оставлять   отца   одного.

     Прошло  много  времени  больше  50  лет,  я  хотел  найти   хотя  бы  какие  ни  будь  сведения,  и  фото  Мишиного  отца  Боруха,  но   ни   у  сына  Анатолия  живущего  в  Минске,  ни  у  его   внуков  не    мог  найти  никаких  сведений.  Как  раз  в  тот  1957 год  мне  пришлось  познакомиться  с  семьёй  Райхлиных,  главой  семьи  была  Вера  Львовна.  Она  держала  на  станции  Ходосы  магазин,  в  котором  торговали  всем,  но 
               
                самый  большой  доход   давала  торговля  водкой  в  разлив.  Помогал  ей  работать  в  магазине   её  третий  сын  Иосиф,   который  и  сам  частенько  прикладывался. У   Веры  Львовны  было  пятеро сыновей,   и  в семье  Веры  Львовны  всю  жизнь  жила  родня   сестра  мужа  Блюма.  Эта  женщина  была  старая  дева,  ограниченная  в  своём  умственном  развитии.  Вера  Львовна  из  жалости  к  ней  держала   её всю  жизнь  Блюму  в  своей  семье.  И  Блюма  по  силе  своей  возможности  помогала  по  хозяйству.   Вера  Львовна  была  добрейшим  человеком  широкой   
Вера  Львовна.           натуры,  относилась  с  огромной  слепой  любовью  к  своим
                сыновьям,  которые  творили,  что  хотели  и  ни  за  что  не 
наказывались,  выросли  самовольными,  без  особого  уважения  к  своей  матери  и  тётке  Блюме,  могли  накричать  и  послать  матом. Но  Вера  Львовна  относилась  к  такому  поведению   своих  сыновей – равнодушно  с  любовью.   А  сыновья  по-своему  любили  её.               
     Старшим  сыном  был  Миша,  который  в армии  служил  в  Монголии,  после  службы  поступил  в  Минский  политехнический  техникум.  В  Минске   жил  покровитель  дядя  Миша,  родной  брат   Мишиного  отца,  и  который  занимал  солидную  должность  в  Минске.   Он  оказывал  постоянную  помощь  Вере  Львовне  и  её  детям  (племянникам).
Насколько  я  знаю  Мишу,  он  был  высокий,  стройный,  красивый  мужчина,  он  был  хороший  исполнитель,  но  не  генератор  идей,  им  нужно   было  руководить. Эмоциональный,  мог  вспылить, накричать, но  быстро  отходил. Мария  с  характером  «скорпиона»  была  человеком  обязательным, приняла  на  себя  все  тяготы  семейной   жизни,  и  выполняла  все  капризы  своего  мужа.
     Вторым  сыном  был  Лёва,  который  родился   глухонемым,  и  для  его  развития,  когда  подошло  время,  нужно  было  его   ребёнком  отдавать  в  школу  глухонемых,
Вера  Львовна  пожалела  свою  кровиночку,  и  отказалась  отдавать  Лёву  в  школу  глухонемых.  Так  он  и  вырос   неразвитым,  и   с  этим  горем  ей  пришлось  жить   всю  жизнь.  Когда  со  взрослым  мужчиной  стало  жить  невозможно, когда  жила  уже в  Минске, и нельзя было больше держать его в семье, ей пришлось  отправить в  Лёву психиатрическую  лечебницу, где он прожил свою жизнь, и там  же  скончался.
    Третьим  сыном  был Иосиф,  но  вместе  с  матерью  работал  в  магазине  в  Ходосах,  где  продавались  продукты  питания,  промышленные  товары,  скобяные  изделия  и  водка  в  разлив.  Иосиф  был  парень  предприимчивый,  разливая  мужикам  водку  в  разлив,   сам  к  ней  пристрастился,  и  потом  уже  не   мог   жить  без  алкоголя.
    Четвертым  сын   Анатолий,  ученик   Марии,  окончил  десять  классов,  уехал  в  Минск,  там  кончил  техникум,  и  работал  диспетчером  на  Минском  тракторном  заводе,   сейчас  проживает  в  Минске. 
    Пятым  сыном  был   Моисей,  как  я  уже  писал,  с  детства  он  был  избалован  до  предела,  окончил  десять  классов,  в  Минске  работал  слесарем – монтажником  на  Минском  тракторном  заводе.   Моисей  мог  устроить  скандал  без  всякого  повода,  но  семьянин   был  не  плохой,   добрый,  щедрый,   всегда   зарплату  отдавал  жене.

               
Анатоли.                Моисей.


Нина  жена  Моисея
Моисей
Жена  Анатолия
Анатоли.


 

 


    
Продолжение,  как  мы  переехали  жить  в  Бежицу,  см.  повесть  «Моя  родословная», глава   «Бежица».

                БЕЖИЦА.
 
 За   год   до   смерти   мама   побывала   в   Бежице,  где   жила   её   давняя   подруга  и   землячка   Геня  Дымент.  Бежица  маме  понравилась,   В   Бежице    ещё   проживало   несколько   земляков  из   Татарска, местечка, где  родилась  мама. В  Бежице  она  встретила Исаия, в  молодости  они  были  в одной  компании.  Исай  в  то  время работал  на Б.М.З. начальником копрового  цеха.  Мама  рассказала  Исаию, что  есть сын,  который  окончил  машиностроительный  техникум, и  после  демобилизации  хотели бы переехать  жить  в  Бежицу.  Исаии  поддержал  её  инициативу,  и  пообещал помочь  устроить  на  работу.
 
  Мама   мне   писала   письма,   где   было   много   надежды  и   желания   переехать   жить  в  Бежицу. Она  писала,  что  Бежица   тихий,   уютный  городок,  много  заводов,  есть   институт,  где   можно   продолжить   учёбу.  Она   хотела   бы    жить   в   этом   городе,   и  есть   люди,   которые   помогут   устроиться  на  работу.    Теперь, желание   мамы   стало  для   меня  напутствием,  она  так  долго  ждала   меня, хотела  и  надеялась,  чтобы  жить  рядом, я  не  мог  не  считаться  с  её  желанием,  Я  решил обязательно  съездить,  посмотреть,   что   это   за   Бежица.


  Я остановился  у  Дыментов,  эту  семью  я   хорошо   знал,  младший   сын   Лева,  был   моим  приятелем   и  сверстником.   Жили   Дыменты  в  стесненных   условиях,  занимали  полдома,  Давыд  и  Геня  ютились   в   маленькой   комнатке,   а  ещё   двух   комнатах   жил   сын   Захар   с   семьёй.  Приняли   меня  хорошо, самое  трудное  негде  было меня положить   спать. Стелили  на  полу  в  комнатке,  утром  заставляли  завтракать,  и  требовали,  чтобы  обязательно приходил   обедать.  Я  бегал  по  отделам  кадров  заводов,  везде  были  огромные  очереди.    Невозможно   было   найти  работу   на  рабочей   сетке.  О  инженерно - технической  работе   и   думать   было   нечего.               

  Несколько  дней   прожил   у   Дыментов,  стало   ясно,  что   без   блата   устроиться   на   работу  не  смогу.  И   однажды   вечером,   вместе   с   Геней   отправились   в   гости  к  Исаию.  Исаии   жил  на   втором  этаже,   в   шикарной   трех   комнатной   квартире  (по   понятиям   того   времени),  в  новом   доме. Приняли  меня  очень приветливо.  У  Исаия было  два  сына,  старший  был  студент  БИТМ,  младший  ученик  восьмого   класса.   У   второй   жены   Исаия  была   дочь    Ада,   лет   двадцати   четырёх,   которая   окончила БИТМ,  и   работала  инженером – конструктором   на   БМЗ.   
 
 Мы   пили   чай   с   тортом,  Ада   мне   рассказывала,   как   она   работает  инженером – конструктором,  что   участвует   в   разработке  нового  проекта.  Ада,  светленькая,   нормальная   девчонка   была   в   этот  вечер   оживлённая,   много  рассказывала,  вела  себя  достойно.  Когда  пошёл  разговор,  где остановился, и  выяснилось,  что  сплю  на  полу, Адына  мама  предложила  пожить  у них.  Пока  студент  на  каникулах,   и   уехал  в  гости   к   тётке   под   Москву.   Ада  пошла  вместе  со  мной,  проводить  Геню   домой,  и   потам   мы   отправились   в   кино.    Вернулись   поздно,  и  эту  ночь  я  нормально  спал  на   кровати.               
 
    Исаии   взялся  помочь  найти  работу,  звонил   знакомым,  я   продолжал   бегать   по  заводам.  Больше  всего   времени   торчал  в   отделе   кадров  БМЗ.  Начальник   отдела,  по-видимому,  которому  я  надоел,   предложил   обрубщиком   в   литейный   цех,   я   согласился.   Кода   вечером,  рассказал  Исаии, что  меня   берут   обрубщиком,  он  засмеялся,   и   сказал,   чтобы   ни   в  коем   случае.    Каждый   вечер   я   общался   с   Адой,   она   покупала   билеты   в  кино  и  на  концерты,  а  её   мамаша  меня  подкармливала.  Какое-то  чувство  мне подсказывало,  и   по  её  поведению  было  видно, что  ни с  кем  она  ещё  не  дружила,  и  что   в   жизни   она   кислая   и   вялая.   
 
   Тем   временем   Исаии,   никак   не   мог   устроить   меня   на  БМЗ. Он  договорился,  со  своим  давним  приятелем,   главным  инженером   завода   Строммашина,  и   меня  приняли  инженером – конструктором  в   отдел    главного    конструктора   с   окладом   880   рублей   в   месяц.   Я  не ожидал   такого   поворота   с   устройством   на   работу,  две  недели  проболтался  и  уже  подумывал   возвращаться  домой.               
 
  Приехал  старший  сын,  Исаия,  и  я   перешёл   жить   на   квартиру   к   Лембрикову   в  конце  Орловской  улице.  В  тёмной  спальне  стояло  две  койки,   на   одной  спал   студент   второго  курса  БИТМа,  другая   койка   была  моя.   Я  всю  ночь  не   мог  спать.  Старик  Лембриков,  всю  ночь  напролет  стонал  на   идиш:  - Ой  я  умираю,  мне   очень  плохо,  спасите   меня,   это   мой   последний   день,  помогите   мне,   позовите   врача,  где  это  скорая  помощь.
 Я  прислушивался  к  этим  стонам,  и  душа  у  меня  замирала.  Пробовал  вставать,   чтобы   сбегать   вызвать   скорую   помощь,  но  мне   говорили   ничего   не   надо,  иди,   ложись.  Студент   спал,   как   убитый,   он   не   понимал   идиш,   и   только  похрапывал.   
 
  Как   только   я   устроился   на   работу,   тут   же  позвонил  отцу,  чтобы  приезжал. Отец   приехал   сразу   и   быстро   окунулся   в   еврейскую   среду  Бежицы.   Проблемы   с   работой   у него   не   было.   Его   сразу   взяли   заготовщиком  в  Кап-Ремонт   к   Хайкину.  Я   попросил   отца  подыскать  другую   квартиру,   жить   я   здесь  не  мог.  Отец  пожил   со   мной   несколько   дней,  успел   познакомиться   с   Раисой   Яковлевной,   невесткой  Лембрикова,  и  мы  перебрались  на  квартиру  к  Гадасиным, которую   нашёл   отец,  где   спали   в   столовой   на   двуспальной   кровати.
 
  Отец    лучше   меня   понимал,   что   такая  жизнь   на   квартире   не   устраивает   ни   меня,   ни   его.   Я   за   десять   лет,   как   уехал   из   дома,  привык   болтаться   по   общежитиям   и   квартирам,   и  особенно  не   задумывался   о   своей   судьбе.   Отца   такая   жизнь  абсолютно   не   устраивала,  он  не  был  к  такой   жизни   приспособлен.    Ему   нужна   была   женщина,  которая   за   ним   следила,   а   он   занимался   бы   своим   любимым   делом   заготовками. Если   мы   переехали  сюда   жить,  нужно  устраивать свою  жизнь,  а   как?   Денег   у   нас   не   было,   за   наши   скудные   зарплаты   дом  не  купишь.   Манина   жизнь   так    же  не   устроена,   и   мы   понимали,  в   перспективе   нам   придётся   думать,   как   ей   помочь.               
 
   Отца   сразу   стали  атаковать,  знакомить   с   женщинами,  вдовами,  оставшимися  после   войны  без   мужей.   У  каждого   знакомого   была   родственница,   знакомая   соседка,   с   которой   хотели   познакомить  отца.  В  свои   пятьдесят  четыре  года,   он   молодо   выглядел,   был   крепким,   как   мужчина.   Когда   он   шёл   знакомиться,   он  старался  взять  с  собой  меня:
- Пойдём  со  мной,  меня настойчиво  просили  зайти  тут   к   одной   дамочке.   
Мне   всегда   было   неприятно,   когда   он   ходил  знакомиться,  но  я  понимал,   что   ему   нужно   найти   человека,   с   которым   он   смог   бы   прожить   остаток   своей   жизни.
 
    Каждый   раз,  когда   уходили   из   гостей, отец   спрашивал   меня:
- Ну,   вос   гифелн   дыр  ды  вайбеле  (ну   как   понравилась   тебе   эта   женщина).
 Мне   никто   не   нравился,   и   я   говорил,  что  не   знаю,  решай   сам.
- Я  вижу,  что  она   тебе   не понравилась.
 Говорил   он   мне.    Иногда   после   работы   говорил:
- Кум  акуктон,   додерт  фран   агуте   мейделе  (пойдём,   посмотрим,   тут  есть  хорошая   девочка).
 Мы   ходили,  куда  нас приглашали  познакомиться  с  еврейскими  девушками, но у  меня  никакого  не  было  желания  жениться, так  просто, походить, на  танцы, в  кино, подружить,  побаловаться, но  не  более.   
 
МИЛА,
   Я  продолжал  встречаться  с  Адой,  и  мы  договорились,  что  в   субботу  пойдём  на  танцы  во  дворец   культуры  БМЗ,  Ада  сказала,  возьмёт  билеты.  Ента, тёща  Сёмы  Рабиновича  была   мамина   землячка   из  Татарска,  специально  приходила  со  мной  познакомиться,  и  просила  зайти  к  ним  в  гости. Как  раз  выдался  свободный   вечер,   и  я  отправился  к  Рабиновичам.  Попив  чай,  Сёма  мне  сказал:
- Хочешь,  я   познакомлю  тебя  с  красивой  девочкой,  живёт   она  здесь  по  соседству. 
 Жена  стала  спрашивать,  куда   он   хочет   меня   вести.   Узнав,  что   к  Серпикам,   она   сказала,   что   бесполезно,   у   Милы   есть   жених,   и   она   вот-вот   должна   выйти   замуж.  Я   понял,   что   шансы   мои  не   велики,   однако   Сёма   настаивал   сходить.   Мы   отправились.  Милы  дома  не  было.   Мы   посидели,   поговорили,   и  я   увидел   на   пианино  фотографию,  на   которой   Мила  выглядела   очень   эффектно,   и  мне   очень   понравилась.   На   следующий   день   вечером, я  снова 
побежал  к  Рабиновичу,  чтобы  он  снова   повел  меня  к  Серпикам.   Мила,  как  раз  была    дома   вместе  со  своей  подругой  Бертой.  Рабинович  меня   оставил  и  ушёл,  вскоре   ушла   Берта,   а  я  с  Милой   пошли   в   кино.   После   кино   сидели   у   неё   на   крыльце,   и  в   этот   же   вечер  начали   целоваться.

    В  следующий  вечер  отправились  на  танцы  во  дворец   БМЗ.   Естественно   я  от  Милы   не   отходил   ни   на   шаг,   и   вдруг  появилась  Ада  вместе   со   студентом,  сыном Исаии.  Я  видел,  как   поблескивали   глаза   Ады,   когда   она   увидела   меня   с   Милой.   Ситуация  для   меня   была   неприятная,   и  я   стал  просить   Милу   в   самый   разгар   танцев   уйти.  Мила   к   моему   удивлению   сразу   согласилась,  и   мы  отправились  к   ней  на   крыльцо.
 
 
  Мила  мне  здорово  нравилась, симпатичная,  не   многословная, спокойная,  не  стоила  из  себя  недотрогу.  Мне   понравилось   её   отношение   ко   мне. Каждый  вечер  мы  теперь  были  вместе.  Мы  пошли   с   ней   на   танцы  в  общежитие  института.  Она  там   сразу   окунулась  в   студенческую   среду,   она  была   нарасхват,   а  я   сидел   и   смотрел,   как  она  танец  за   танцем   танцует   то с одним,  то  с  другим  студентом, весёлая   разговаривает  и на меня не обращает  никакого  внимания.  Мне  стало   казаться,  что  она  совсем  про  меня  забыла,  забыла, что притащила меня сюда.  Я   вышел   на   лестничную   клетку  покурить.     Снова   зашёл,  Мила   продолжала  танцевать,  не  замечая   меня.  Я  вышел,   снова   закурил,   и   решил   уйти   домой,  злясь  на  самого   себя, что  такой  с  комплексами,  скованный,  нерешительный. Что   вот   понравилась   девчонка,   а  я   всё   что-то  делаю   не   так,   и   наверно   я   ей   не   нравлюсь.
 
   Среди  студентов  были  интересные  ребята,   высокие,   модно   одетые,  с  учёным  видом,   уверенные  в   себе,  держались   солидно,  хорошо  знающие  друг друга.   А   кто  я   такой?   Только   вчера   сбросил  солдатскую   форму,   ни   кола,   ни   двора.  Чего  припёрся  в их  среду?  Неожиданно   вышла   Мила,  увидела  моё  кислое  вырожение,   и  спросила:
- Почему,  ты  не   танцуешь,  почему  не  приглашаешь?  Ведь,  ты   мужчина  смотри,   сколько  здесь   симпатичных  девчонок?
С   появлением  Милы,  я  тут  же   вся   злость  у   меня  пропала,   и   сказал: 
- Мне   никто  не   нужен,  и  танцевать  хочу  только  с  тобой. 
Она   взяла  меня,   как  маленького  ребенка,  за  руку  и  завела  в  зал.  По-видимому,  она  поняла  мой  обидчивый  характер,  и  до   конца   вечера  мы   не   расставались   друг   с   другом.
 
    Второй   случай,  который   меня  удивил  и  обрадовал,   произошел   так.  Вернулся   с   работы   в   не   настроении,  мне   очень   хотелось   бежать   к   Миле,   но  у меня  появилось  какое-то  сомнение,  я  стал   думать,  хожу   каждый   день,   надоедаю   людям.   Не   зря   существует   поговорка: 
 -Там,  где  тебя   любят,   ходи  редко,  там  где  не  любят,  вообще  не появляйся.
 Я  решил,  сделаю  перерыв,  нельзя  быть  таким  назойливым.  Я  знал, что выбор  остаётся  за  женщиной,  и  если  постоянно  надоедать, то  может   сработать  обратный   эффект.   Должна   созреть   ситуация.
 
  Я  решил   лечь  поспать.   Вдруг  к  моему  большому   удивлению,  к  нам  в    дом  пришла  Мила,  вся запорошенная   снегом,   и   спросила:
- Почему,  Ты,  не  пришёл.  Я  ведь   ждала,  ждала,  и  подумала,  не   случилось  ли  что  с  тобой?
 Я   быстро   оделся,  и  мы  пошли   бродить  к  центру,  а  оттуда  к  Миле  на   крыльцо,   где   каждый   вечер   сидели,   пока   не   коченели   от   холода.
 
   Моя   хозяйка   Гадасина,   узнав,   что   я  встречаюсь   с   Милой,  стала   меня   отговаривать,  она  что-то,  загадочное   буркнула  про  Соню,  Милыну   маму,  и  что  она  бы не  советовала,    жить   с  ней.  Что   Мила не   серьёзная,  и  в голове   одни  только   танцульки.   И   как   она   может   так,  когда  у  неё  есть   жених,    встречаться   с   другим.  Дружила,   дружила,   со   студентом   он  кончил  институт   и  сбежал  от  неё.  Она  стала  говорить,  что  вот  у  неё   есть   знакомая   девочка,  красавица,  врач, имеет высшее 
образование,  хорошо   устроена,  работает   в  поликлинике,   серьёзная,  а   характер   чистое   золото,   имеет  свою  комнату.

     В   дальнейшем,   когда   она    увидела,   что  у   нас   с  Милой   серьёзно,  и  мы  собираемся  пожениться,   моя  хозяйка  изменилась.  Прежде  всего,  она  сказала:
- Мазл  тов  (будьте  счастливы).
Стала  говорить,   что   Мила   очень   милая   и   хорошая   девчонка,  что   она   выросла   у   неё   на   глазах,  и  она   всегда  ей  очень   нравилась.   
   
   С   неделю,    каждый   вечер,   проводя   вместе,    возвращаясь   из   кино,   Мила   стала   говорить,   что   вот   в   этом   году,  она  кончает  институт,   и   её   могут   направить   на  работу,  чёрт    знает   куда,   и   до   распределения  её  нужно  решить  проблему,  чтобы   остаться  здесь.   Я  со  свойственной  мне  привычкой
экспромтом,   не  задумываясь   решать   свои   важные   жизненные  вопросы,  и  откликаться    на  просьбы других.   В  этот   момент    я   был   страстно   увлечён  Милой,  она  мне  здорово  нравилась,  чувствовал  себя   счастливым  человеком,  что   дружу  с   ней,  и  сказал:
- В  чём  проблема,   выходи   за   меня   замуж.
 
       С  этого  дня  отношение  ко  мне  в  доме  Серпиков  изменилось.  Когда  я  приходил,  меня  заставляли   садиться  покушать, а Яков  Анатольевич  стал  рассказывать  майсы  (не  сбываемые  басни), что  он  может   
купить  все,  что  захочет,  и  телевизор,  и  холодильник,   и  пр.  По  мнению   знакомых,    и  у  меня  самого  складывалось  мнение,  что  Яков  Анатольевич   очень   богатый   человек.  Размечтавшись,   я  считал,  что  мне  крупно  повезло,   что  встретил  Милу.  Когда  много  лет   спустя,   я   спросил   у  Милы:   - Почему,  Ты,   променяла   Алика  Сосина  на  меня? 
 Она  ответила:
- По  тому,  что   он   не   был    таким  нахальным,  как   ты,   и  не  лез  целоваться  с  первого  вечера.  Он  доставал  билеты,  мы  ходили  в  кино, на  концерты,  там  покупал  и  угощал  меня   конфетами  и  пирожными.   Не   то,   что,  некоторые.   
 
   Я   всегда   был   человеком   слова  и  дела,  всегда   первым  делом  выполнял  свои  обещания. Но  не в  этом  главное,   главное,  что  мила  мне  очень  нравилась,  и  я  в  то  время   был  от  нее  без  ума.   15  февраля  1958  года,   в   день   рождения    Милы,   после    обеда,   мы   отправились   вдвоём   в   ЗКС.   Там   мы   подали  заявление, нас  сразу  расписали, выдали  свидетельство  о  браке.  Домой  мы  вернулись   мужем  и  женой.   Сразу   стали  в  доме  передвигать   мебель.   Яков   Анатольевич   и   Соня   отдали   нам   свою   спальню,   куда  мы   задвинули   Милыну   кровать.    В   зале    двумя    шкафами    отгородили    закуток,   куда   задвинули   двух  спальную   кровать  Милыных   родителей.    С   этого   дня   я   стал   жить   у   тёщи,   где   прожил   пятнадцать   лет. 
Единственное  фото  в  тот  день,  когда  мы  расписались.


  По  поводу  моего  выбора,  отец  не  высказал  ни  какого  мнения, он  только  сказал:
- Ашейне   мейделе.  Зы   дыр   гифелен,   гифелен   зы   и   мир  (Красивая   девчонка.   Если   она   тебе    нравится,   то   нравится   она  и  мне).
 Но  я  видел,  что  он  рад   за  меня,  что  я  определился  в  дальнейшей  моей   жизни.   И   ещё   отец  мне  сказал: 
- Как  я   хочу,   чтобы,  Ты,   был   счастлив.   Вот   если   бы   жива   была  твоя  мама,   сколько  было   бы,   у   неё   радости,  потому,   что   ты   женился   на   еврейской   девочке.   Она  всегда  мечтала  увидеть   тебя,  именно   с  хорошей  еврейской  девчонкой. 
 
  Официально    свадьбы   у   нас   не   было.  Я  категорически  был  против  свадьбы.  С   моей   стороны  свадьбу  нечем  было  справлять. А  за  чужой   счет,  это  было  не  в  моих  правилах.  Яков  Анатольевич  выдавая свою  первую   дочку,   собирался  устроить  грандиозную  свадьбу.  К  нам  каждый  вечер  стали  приходить   знакомиться  многочисленная    родня   Милы,  и  каждый  вечер  была  микро  свадьба.   В  то  время  как  гости  пили,  ели,  разговаривали,  я  с  Милой  забирался  в  пустую  комнату,  где  страстно  целовались. 

    К  намеченному  дню  свадьбы  Яков  Анатольевич  заболел,  и  свадьба  не  состоялась.  И  получилось.  Что  свадьба  длилась  больше  недели.  Мои  гости  из  Ходос,  Вера  Львовна с  Иосифом  приехали,  несколько  дней  погостили  и  уехали.

  Отец   остался   один   жить  у   Гадасиных,  у  меня   теперь   не  было   времени   к  нему  часто   заходить. 
Забрать  его   к   себе   я   не   мог,   сам   жил   в   примаках.   Он   приходил   ко   мне   вечером,   пили   чай, и  он   уходил.    Я   знал,   что   отцу   нужно   жениться, вернее,  найти   женщину,  которая  могла   за  ним   ухаживать,    одному   ему   жить   трудно,   но  я   ничего   не   мог   сделать,   и   ничего    не   мог   сказать,   ведь   так   мало   времени   прошло,   как   умерла   мама.
 
   Однажды  отец  пришёл  и  сказал:
 Выйдем  нужно  поговорить. 
Мы  вышли  на  крыльцо.  Он  спросил   меня,  не   буду   ли  я   возражать,  если  он   женится  на  Раисе   Яковлевне,  эта   женщина  мне   подходит.  Мне   Раиса   Яковлевна  не   очень  нравилась,  я  в  ней  угадывал   властную  и   напористую  женщину,  мне  казалось, что   он   знакомился   с   более   интересными   женщинами.   Я  не   стал  его   отговаривать,  я   знал,  что  он  сам  должен  принять решение и решить  свою  судьбу.  Я  всегда  знал,  что  в  такой  ситуации,  дети  не  должны  вмешиваться.  Они  должны  родителей  поддерживать  и  любить.  Даже  если  они  и преступники.    Дети  для   родителей  дороже   всего   на   свете,    но   они   ответственны,  за  их  воспитание,  кем   они   вырастут.
 
   Отец   меня   застал    врасплох.    С одной   стороны   я  не  хотел,  чтобы  он  женился,  с  другой   стороны,    у   него   было  безвыходное   положение.   Я   сказал   отцу:
- Поступай,  как  знаешь,  я  тебе   не  судья,  для   меня   главное,  чтобы   тебе    было  с  ней   хорошо.             В  конце   марта   у  отца  и  Раисы   Яковлевной   была   свадьба,    он  перешел  к  ней  жить.  Многие  осуждали   отца,  что,   мол,  только   умерла   жена,   поспешил   жениться.  Я  так  не  думал,  хотя   маму  очень  любил,  но  оттуда   её   не   вернёшь.  Отца  я  тоже   любил,   я   знал,  что  отец   абсолютно   не   приспособлен   к   холостяцкой   жизни,  а   главное   было   для   меня,  чтобы   он  устроил   свою   жизнь,   и   был   рядом   со   мной.   Я   ему  помочь  ни  чем   не   мог,  а  другого  пути,  как   жениться  ни  у  него,  ни  у  меня   не  было.
 
   Раиса  Яковлевна  осталась  с  двумя  маленькими  детьми.  Мужа  призвали  в  армию  с  первых  дней  войны,  где  он  погиб.  Ей  было  двадцать  семь  лет,  когда   началась  война,  и  все  эти  готы  одна  тянула  свою  семейную  жизнь.  Она  прошла  суровую   жизненную  школу.   В  то  время  она  работала   в   Кап.  Ремонте   кладовщицей,  где проворачивала  гешефты   (дела).  Во  время  дела  Хайкина,  после   ревизии,  была  отстранена  от  работы,   была   под   следствием,   внесла   определённую   сумму,   и   дело   закрыли.
 Отец  и  Раиса  Яковлевна  1960  год.

    Встретив   отца,   она   поняла,   что   это   её   шанс,   что   это   человек   уступчивый,  не   требовательный,  добрый,   хороший   семьянин,   именно   то,   что   ей  нужно.   Она  будет   полновластная  хозяйка,  сможет   делать   с   отцом,   что   она   захочет,  что   соответствует   её   характеру,   и  сумела  его   заинтересовать.
 Раиса   Яковлевна,   с   её   мощной   энергией,   окружила   отца   исключительным   вниманием,   заботой  и   любовью.   Ни  я,   ни   Маня,   ни   когда  бы,   ни   смогли   бы   создать   отцу   такие   условия.   Когда   её   младший   сын   Володя,   окончил   десять   классов,   и   у  него   начались   трения   с   отцом,   Раиса     тут   же   отправила   его   в   Севастополь   к   старшему   брату.   Она   выполняла   все   желания    отца,   таскала   его   в   кино   и   театр,   где   он   мог   спокойно   вздремнуть.
 
   После   Кап. Ремонта   Раиса  Яковлевна   устроилась    диспетчером   в  транспортный   цех,    БМЗ,  где   пользовалась   большой   популярностью   у   шоферов  (будучи   пенсионеркой,  она  продолжала   работать   ещё   двадцать   лет).  Она   снабжала   себя   и   Маню   дровами  и  углём,  строительными   материалами,  и  проч.  Она  устраивала  еврейские  праздники,  где   готовила   еврейские, традиционные   блюда,   для   отца   и   нас,  чтобы чувствовался  еврейский  праздник  и  еврейские   традиции.
 
  Меня   она   никогда   ни   о  чём   не   просила   ничего   не   говорила,   а   действовала   через   отца.   Он   меня   просил,   а   я   перекрывал   крыши   рубероидом,   ремонтировал    сараи,   заборы.     Когда    Раиса  Яковлевна,   переклеивала   обои,   Маня   всегда   ей   помогала.   Во  время   работы   она   говорила   Мане,  что   она   одинаково   относится   к   своим   детям   и   к  нам.  Но   когда   приезжали   в   отпуск   её   дети,  она   преображалась,   и   вся   светилась   от   радости.  Всякий   раз,   когда   приезжая,  её   дети,  они   обязательно    привозили   отцу  подарок.  Я   думаю,   что   это   по   её   наставлению.
 
   Отец,  показывая   мне   тот   или   иной   привезённый   подарок,  говорил   мне   потихоньку: 
- Хотя   вы  мне   подарков  не   делаете,   но   люблю  я  вас  больше, тебя  с  Маню. 
Иногда   он   мне  совал  трояк   или   пятёрку.   Я  ему   говорил: 
- Пап,  ну   зачем,  Ты,   это   делаешь,  у   меня   есть   деньги,   я   же  работаю,   это  я  тебе  должен   что-то   подкидывать.   
- Нем,  унд   швайг,   дос  их   фардынт  (бери и  молчи,   это   я   заработал)  ты   не  представляешь,  какое  я  имею  удовольствие,   когда   я   могу   тебе   что-то   дать.   А   твои   деньги   мне   не   нужны,  и  никогда  я  их  у   тебя   не   возьму.   Вы  работаете,   зарабатываете,   вы   молодые,  вам   они   нужней, -
говорил  мне отец. 

 Я стал проявлять инициативу, чтобы  продать дом в Мстиславле  и купить в Бежице дом  для  Марии, чтобы вытащить её из глухой деревни белорусского полесья.  Я  с  отцом  определился,  в  подвешенном  состоянии  оставалась  семья  Марии.  Летом  1958 года отец поехал в Мстиславль  продал там наш дом, за 25000  рублей ( до реформы  1961 года деноминацией  10 : 1) и сторговал пол дома в Бежице  по Институтскому переулку.  В августе 1958 года Мария,  Миша и  восьмимесячная Люба приехали в Бежицу, но так как  уже  купленный  полдома под заселение не было готово, по моей инициативе  они остановились у нас  в доме Якова Анатольевича.

    Сразу  при  появлении в нашем доме, где нас проживало  шесть  человек, ещё  три человека, через несколько дней,  Соня и  ещё некоторые члены семьи начали проявлять недовольство. Мария прожила в нашем доме около двух  недель, и, видя, что стесняет нас,  благо, что было лето, Марии  со своей семьёй срочно пришлось переселиться  в ещё не отремонтированную  свою квартиру.  В этой семье ситуация была совсем другая. Это не то, что моя мама  приглашала на лето родственников  своих и отца,  приехать из Ленинграда и Москвы от городского  шума и  смога  на лето,  в  наш  тихий зелёный  городок,  среди лесов и  полей. И мама  вместе с отцом  из кожи вон лезли, чтобы угодить гостям.

    Раиса Яковлевна подключила свои связи, и Мише  помогла найти  работу, он устроился производственным  мастером  в строительную организацию. Я был  рад,  что Марии  удалось  вырваться из  глухой  белорусской деревни  в промышленный город, где  есть  крупные  промышленные  предприятия, и высшие учебные  заведения.  Моё желание,  чтобы наша семья  жила  рядом в одном городе  осуществилось,  мы  вырвались  из бесперспективных  мест,  таких,  как город Мстиславль (хотя по сегодняшний  день  этот  город  для  меня, является одним  из самых дорогих городов на земле, и  где похоронена моя  мама).   Я не мог предположить,  какие трагические  события  произошли  позже.
 
      Вера Львовна, которая проживала  на станции Ходосы,  или  вернее в большой деревне,  где имелась  ж. д. станция,  вышла на пенсию,  ей так же  нужно было решать проблему;  перебираться со своей  семьёй,  жить в какой-то  город.  В  июле   1959 года, родился  Борис,  у  Марии  на  руках  оказалось  двое детей,  двухлетняя  Люба и новорождённый Борис. Не  помню  основную  причину, почему  Вера  Львовна приняла  решение  переехать  жить в  Бежицу, (возможно,  я  проявлял  активность переехать,  или, Львовна  хотела  быть  рядом  со  своими  первыми  внуками). Вера  Львовна  приехала,  удачно  не дорого купила  большой  дом  пятистенку  по Институтской  улице,  не далеко  от  дома  Миши и Марии.   

    Вера  Львовна  со всей  своей  большой  семьёй  переехала жить  в  Бежицу, со  своими тремя  сыновьями, Лёвой,  Иосифом,  Моисеем и сестрой  мужа  Блюмой,  старой  девой  с ограниченными  умственными  возможностями.  По своей  доброте  Вера  Львовна держала около  себя  Блюму, с которой в доме  никто не считался, и она была  «козлом отпущения».  Любой мог на неё наорать,  накричать,  обругать,   она, молча, смирялась  со  всеми  криками и  оскорблениями,  и никогда не  обижалась,  никогда  никому не  возражала, как будто  так и должно было быть, и помогала  Вере  Львовне  по хозяйству.  Вторе  её большое  горе   Лёва, ростом  около  1,8-мь  метра,  целыми  днями  ходил по большой  комнате, в  сапогах, не выходя из  дома,  что-то  бурчал,  грозил  всем  кулаками. Распущенный Моисей,  который в доме  разговаривал  мат – перемат,  но  добрый  и щедрый.  Побыв в этом  доме,  можно  было  подумать,  что попал в  сумасшедший  дом. 

   Иосиф  устроился  на  работу  слесарем  по ремонту  башенных  кранов, в то  же  самое строительное  управление,  где работал  Миша.  Вера  Львовна  и  Блюма  стали помогать  Марии, быть с детьми,  а  Мария стала  искать работу  учителя. Жить на одну  зарплату  с  двумя  детьми  было нелегко. Найти  работу  в  школе  в новом  городе  без  связей,  хотя  Раиса  Яковлевна  прилагала  максимум усилий,  и  отец  бегал по  знакомым  евреям, чтобы  найти  какие-либо  связи.  С большим  трудом  Марии  удалось  устроиться  воспитательницей  в детском  саду  на  70-т  рублей в  месяц.

   Иосиф  продолжал  пить  с  работягами,  где пристрастился ещё  в  Ходосах,  работая с  Верой  Львовной в  магазине, и работал на высоте  на  башенных  кранах.  Однажды  утром  поднявшись на  башенный кран,  у  Иосифа  произошёл  инсульт.  Мише  на работе  тут  же  сообщили.  Миша стоял  рядом с краном  и смотрел,  как снимали с  высоты  безжизненное  тело  брата.  Прибывшая  скорая помощь  констатировала  смерть  Иосифа.  На этой  же  скорой  помощи  Миша  отвёз  труп  Иосифа в  морг.

    Не знаю,  каким  образом, но,  по-видимому,  оформляя  документы, Миша попал  в морг  в  тот  момент,  когда  производили  вскрытие  Иосифа,  что в  дальнейшем повлияло  на  впечатлительную  психику  Миши. 

      

   
Шизофрения.