Когда я вышел из подъезда, то не сразу понял, что произошло со мной. Вокруг все казалось не таким, как обычно. Люди какие-то другие, будто их кто-то подменил. Машины едут, странно озираясь по сторонам. И мне кажется, что я перестаю быть деревянным. Облака медленно превращаются в тучи, но недостаточно медленно, чтобы глаз этого не заметил. Тут я услышал какой-то шум и ощутил движение, и на меня стремглав взлетела кошка, молодая еще. А собака, которая за ней гналась, недоуменно остановилась у моих ног, не понимая, что же ей теперь делать. Пару раз для приличия тявкнула и отошла в сторонку. Взъерошенная кошка выгнулась дугой у меня на плече и все повторяла: «Ффффффф!» открытым ртом, безумно уставившись на пса огромными зрачками. «Дама, вы меня случайно с деревом не перепутали?» – поинтересовался было я, но потом вспомнил, что в этом мире все поменялось в мгновение ока, и согласился на роль дерева-спасителя. Кошка оказалась Пенелопой. Теперь она провожает меня на работу с утра, даже лижет в щеку, а вечером встречает теплым ж е н с к и м взглядом, прощая, даже если я где-то задерживаюсь. Когда взъерошенная Пеня впервые оказалась на моем плече, мне ничего другого не оставалось, как повернуть обратно. Я принес ее домой, налил ей молока в крышку, сказал, чтобы она не стеснялась, обживалась потихоньку, и побежал на работу. В метро все тоже было не так как всегда. Люди не толкались. И люди какие-то странные, они совсем не похожи на людей. Такое ощущение, что только сверху подобие оболочки-человека, а внутри все совсем не так, как нарисовано в учебниках по анатомии. Я старался на них не смотреть, потому что даже мой случайный беглый взгляд немедленно удостаивался внимательно-подозрительного ответа. Я закрыл глаза и не открывал их двадцать пять минут, ровно столько, сколько занимает дорога на работу. Что же случилось со всем миром, пока я спал? И что ждет меня на работе? Выходя из метро, на тумбе я увидел кучу каких-то рекламных листов, один из которых буквально светился. Я понял, что он светится для меня, и взял его. Читая послание, я буквально перестраивался изнутри, не сбавляя при этом шага. Это было послание главного раввина Петербурга, но послание, в общем-то, частного характера – распечатанное письмо из Интернета некоему господину И.Меиру. Написано оно было в иронично доступной форме и начиналось с вопроса: Легко ли Вам просыпаться по утрам по будильнику? Далее следовали несколько полезных советов: можно поставить будильник в пустую кастрюлю, чтобы усилить его призыв к пробуждению, можно его куда-нибудь спрятать, а утром искать до тех пор, пока не проснетесь и так далее. Незаметно для читающего, автор с простого будильника перешел на пробуждение души. Оказывается в праздник Рош ха-шана (еврейский новый год) принято трубить в шофар – так называется бараний рог. И что этот звук творит чудеса. В качестве чуда раввин упоминает Иерихонскую трубу, которая тоже, как выяснилось, была ни чем иным, как шофаром. Дело в том, что один раз в году, как раз в Рош ха-шана, небеса открываются и молитвы приходят сразу к Богу вместе с голосом шофара. В этот праздник нужно послушать, как кто-нибудь трубит в шофар, – это заповедь. Автор говорит о том, что бараний рог – это ни что иное, как «будильник для души». Так не пора ли п р о с н у т ь с я, господа? Это сравнение меня буквально приподняло над землей. Послание заканчивалось приглашением в синагогу, но я уже оказался за своим рабочим столом, в руке у меня была телефонная трубка, а сквозь стеклянную стену кабинета на меня устало смотрели глаза начальника. Я положил трубку. Снял очки, потер глаза. Что же все-таки произошло? В офисе тоже все были наполовину людьми. Что-то изменилось в глазах, в движениях, во всем. Я вспомнил Пеню. Мне так захотелось ей позвонить, услышать ее «Фффф!», почувствовать ее когти на своем плече, но я знал, что трубку она не возьмет. Она не любит разговаривать по телефону. Я поставил маленькую чашечку в кофейный аппарат, нажал кнопку. Аппарат запыхтел, закряхтел и выплюнул пенистого кофе: «Ть-фу!». «Спасибо, дорогой! Ты сегодня тоже не в духе, я смотрю. Сочувствую». Рабочий день тянулся неимоверно долго. Я уже стал сомневаться, что он успеет сегодня закончиться. Кроме обычного ланча, я выпил семь чашек кофе и выкурил три сигареты (притом, что я вообще не курю). Постоянно я ощущал пристальный взгляд из соседнего кабинета. Еле-еле я дождался пяти часов и вышмыгнул на улицу, надеясь, что там мне будет легче дышать. На улице было как обычно пасмурно. Это было единственное к а к о б ы ч н о. Вороны тихо сидели на деревьях и грустно смотрели на меня, безмолвно провожая. Я почувствовал себя как-то жутко. Несколько минут я не мог понять почему. Вдруг меня осенило: н а у л и ц е н е б ы л о н и о д н о й м а ш и н ы ! Это в час пик. И еще: н а у л и ц е н е б ы л о л ю д е й!!! Я остановился, и мне стало еще страшнее. Тихо пошел вперед, невольно прибавляя шаг. Сколько я шел, пять минут или десять, теперь уже не восстановить в памяти, но через какое-то время я остановился и оглянулся: улица была буквально забита машинами, они сигналили друг другу, образовывая пробку. Тротуар тоже был забит спешащими домой людьми. Я глубоко вдохнул, задержал дыхание и с шумом выдохнул. Почему меня никто не толкает, я же стою посреди дороги? И тут меня кто-то сильно толкнул в спину, и я услышал: «Чё стоишь посреди дороги? Не видишь что ли, люди с работы идут? Лоботряс!!» Я сделал шаг вправо и очутился на троллейбусной остановке. Сел на лавочку. Время – шесть пятнадцать. Пеня, наверное, уже там с ума сходит без меня. Ну, или без еды. Я опустил глаза и стал смотреть на обувь проходящих мимо людей. Вот протопали малюсенькие ботиночки с коричневыми шнурками, завязанными как попало. Вот грузно прошагали армейские сапоги с налипшей грязью. Каблучки сантиметров двенадцать, не меньше, по крайней мере, процокали совсем рядом со мной. Рядом с ними гордо шли черные туфли, густо намазанные дорогим кремом для обуви. Это вам не тут! Лакированные сапоги, белые туфельки с бантом, кеды фирмы Адидас, остроносые ботинки, каблуки, носы, банты, шнурки… У меня закружилась голова. Я закрыл глаза, пытаясь понять, что, собственно, здесь происходит. Когда я открыл их снова, то увидел, что на остановке напротив сидит молодой человек с опущенной, будто вжатой в плечи головой, и смотрит на проходящую мимо него обувь. Я подумал, что пора уже куда-то двигаться, потому что еще чуток – и я просто сойду с ума. Я медленно встал, молодой человек напротив поднял на меня глаза и уставился в упор. Поправив очки, я улыбнулся и помахал ему рукой. Он махнул мне в ответ и снова опустил глаза. Медленно побрел я к метро. То, что я чувствовал себя белой вороной, это слишком мягко сказано. Я чувствовал себя пришельцем на чужой планете, где жителям приказано не замечать меня, одновременно следя за каждым моим шагом. Или единственным белым человеком среди города черных людей, которые делают вид, что и я тоже черный. Н о я – т о з н а ю, ч т о я б е л ы й. И они это знают. Ощущение абсолютно жуткое и нереально реальное. В метро я читал одну и ту же рекламу маргарина «специально для выпечки». За двадцать пять минут пути я успел ее прочесть, вероятно, раз триста. Тупо, прилежно проговаривая каждую букву как в первый раз: с п е ц и а л ь н о д л я в ы п е ч к и. Вставая со скамейки, я понял, что даже не слышал названия станции, встал чисто автоматически. Вышел из вагона. На стене нашел крупную надпись с названием станции – она. Подходя к дому, уткнувшись носом в землю, я впервые увидел столько всякой всячины, которой раньше не замечал. Или же ее просто не было раньше? Валялись семь или восемь пустых, искореженных жестяных банок из-под рыбной консервы. Растянулся по земле использованный презерватив. Рядом с ним ползал жирнющий дождевой червяк, плод чьей-то любви. Покусанное яблоко, которое нельзя было еще, впрочем, назвать огрызком, валялось тут же неподалеку. Школьная тетрадка была зверски растерзана, помята, обтоптана кем-то, наверное, своим хозяином. Помойный бак был слишком далеко от того места, по которому я шел, разглядывая все эти вещицы. Эту утварь можно было бы собрать на какую-нибудь постмодерновую экспозицию в арт-галерею. Создать интерьер вот такого вот пустыря, как здесь. Запустить туда ветер, грязь и траву. Вход сделать платным. Люди же не видят, сколько всего интересного валяется у них под ногами. А в музей ходят для того, чтобы смотреть выставки, вот и будут смотреть! Это вам не «красота по-американски».
Пенелопа медленно виляя вышла из комнаты мне навстречу, сладко позевывая на ходу. «Ну, как ты тут без меня? Соскучилась, небось?» – я целовал ее в нос. «Конечно, соскучилась!» – отвечала она мне на своем кошачьем языке. После ужина мы валялись с Пеней на кровати, курили вишневый табак, гладились, урчали, болтали о том о сем. Мне с ней было так хорошо. Я забыл все свои страхи и этот жуткий день. Пеня рядом – больше мне ничего не надо. Я был счастлив в тот вечер. Мы заснули рано, не раздеваясь, прямо поверх одеяла. Пенелопа грела меня своим теплом, потягиваясь, она иногда царапала меня нежно, совсем не больно. Я улыбался во сне. Утром будильник не прозвенел. Я проснулся сам. Сварил кофе. Выглянул в окно. На карнизе сидела огромная ворона и грустно, даже как-то обреченно смотрела в кухню. «Ну, что? С добрым утром?» – казалось, говорила она мне. Пенелопа посмотрела на нее равнодушно и стала умываться. «Утро доброе!» – ответил я вороне. Она каркнула пронзительно громко и куда-то свалилась. Наверное, полетела к соседям, если, конечно, у меня вообще были соседи. И вообще если у меня была кухня, дом и Пеня. И если я вообще был…