фото из интернета
Посвящаю моему другу - брату Николаю.
* * *
Не знаю, как Вы, уважаемый читатель, относитесь к этому слову «соответствовать».
С детства каждый из нас мечтает. И стремится к воплощению мечты. Мечтать и стремиться… Соответствуя своему внутреннему миру - стремиться соответствовать мечте, обогащая свой мир познанием бесконечного внешнего… Может быть…
Самое раннее детство. Девочка мечтала быть одновременно бабушкой, папой, братом, ну, и красивой мамой, конечно же. Все они соединились в одном образе – образе Любви, просто потому, что она их любила.
…Она могла быть васильком или лесной гвоздикой… ласковым ветром и порхающей бабочкой… ароматом земляники и раннего утра … летящей ласточкой и парящим беркутом… воздушным облачком…
Шли годы. Васильки и лесные гвоздики по-прежнему оставались любимы. Ласковый ветер перешел в «веселый»: «А ну-ка песню нам пропой, веселый ветер…». Все также девочка любила наблюдать за птицами, облаками… Водила зимой свое лучшее в классе «звено» на утреннюю зарядку в ближайший скверик…
Усилился патриотизм. Чувство такое, что ты – это не просто ты, а в полной мере представитель Родины. Этому чувству надо было соответствовать. В первую очередь…
А дальше?
Юрий Гагарин в космосе!
«Я! Я буду первой в мире женщиной-космонавтом!!!».
О-о! Вот это было Соответствие! Брат завидовал… Ну, еще бы, - она ему даже сочувствовала – ведь ему такое ни в каких мечтах не могло пригрезиться! Искали во всех доступных им газетах и журналах информацию о космосе… Как стать космонавтом? Наконец, после долгих поисков, наткнулись на тоненькую ниточку: где-то на Украине нашелся аэроклуб – прыжки с парашютом - уже ближе к небу... Они решили, что с этого можно начать. И стали разрабатывать план побега из дома – в аэроклуб…
Но переезд с родителями в Северодвинск на два года - папу направили в командировку - на какое-то время отодвинул побег из дома.
Северодвинск встречал восторженно…
…И готовил первые хлесткие и безжалостные удары наотмашь…
Перед самой школой родители оставили детей одних в этом, еще чужом для них городе – надо было завершить в Ленинграде все дела - папины отчеты, бронь на комнату в коммуналке и т.д. Дети соответствовали оказанному им доверию. А как же брат ухаживал за сестрой!!! Неожиданно став для нее братом-другом и папой-мамой одновременно, он легко и уверенно повел себя как взрослый настоящий мужчина… Соответствовал!
Родители не успели вернуться к первому сентября. Брат и сестра, естественно, как добропорядочные дети, нашли ближайшую к дому школу № 7 и отправились учиться. Без всякой записи, без учебников, без портфелей, без формы - потому что все это должны были привезти родители… Чтобы не пойти - вопрос даже не возникал!
На торжественной линейке в школьном дворе они стояли в сторонке – среди родителей школьников. Высокий худощавый мальчик и хрупкая девочка. На ней был костюмчик из настоящего кашемира цвета ночного неба, разведенного светлым облачком: юбочка-полусолнце, сверху небольшая пелеринка, застегнутая у шеи на две красивые пуговки, белая шелковая блузка в мелкую полоску цвета костюма. Тоненькая, маленькая статуэтка, в которую кто-то вдохнул трепетную душу, и она ожила…
Линейка заканчивалась…
- Пошли, - сказал брат, уверенно взяв сестренку за руку, - сначала найдем тебе шестой класс.
И они нырнули в школу. Шестой класс оказался на втором этаже. Дверь была распахнута, но класс еще пустой.
- Стой здесь, а когда все будут входить – и ты вместе со всеми. И ничего не бойся! - Не горюй, сестренка!
С той минуты, к папиной программной фразе: «Татьяна, помнишь дни золотые…» - прибавилась эта: «Не горюй, сестренка!», которой брат, расставаясь после встреч и общений, на протяжении полувека всегда прощался с сестрой...
- В переменку я приду – расскажешь, как все прошло. Ну, я пошел - искать восьмой…
И он умчался, оставив сестре свою ободряющую улыбку.
В это время к шестому классу во главе с красивой учительницей уже подходили неровным строем цветы, банты и дети. Пристроившись после всех, она вошла в залитый солнцем класс, звенящий голосами, хлопающий крышками парт, наполненный ароматом осенних цветов… самой последней и в легком замешательстве остановилась у двери. Ей показалось, что все парты уже заняты. Естественно, почти одновременно по меньшей мере шестьдесят удивленных глаз уставились на странную новенькую девчонку…
Это был трудный момент!!! «Держать спинку… головку выше… опустить плечи...!», - внезапно послышался ей голос ее учительницы по хореографии. И, мигом приняв необходимую осанку, она прошествовала балетным шагом через весь класс (ведь надо было соответствовать!) на последнюю парту, в полной тишине провожаемая восхищенными взглядами мальчиков и завистливыми – девочек. Красивая учительница тоже ничего не сказала, кроме: «Садитесь, дети».
Потом началась проверка по журналу. Учительница называла фамилию за фамилией, каждый вставал и отвечал: «здесь», садился и тут же оглядывался на новенькую с немым вопросом в глазах.
«Сейчас уже список закончится, а меня там нет… Что же делать?».
Наконец, она услышала: «А ты как у нас оказалась? Тебя в классном журнале нет!». Опять весь класс обернулся к ней. «Ну, я же должна ответить учительнице, а не всему классу», - и, снова под прицелом всеобщего любопытства, юная ленинградская балерина прошла к столу учителя.
- Ты пришла из другой школы?
- Нет, - стараясь говорить, как ни в чем не бывало и тише, - отвечала она. - Я вообще не из вашего города… Я – из Ленинграда.
Естественно для нее, и совсем неожиданно для учительницы, интонация подчеркнула слово «Ленинград».
Что тут началось…! Мальчик, сидевший на первой парте, напротив учительского стола, услышав ответ и, долго вдыхая в себя воздух открытым ртом, с увеличивающимися до невозможности глазами, вскочил, повернулся ко всему классу и, потрясая высоко в воздухе руками, провозгласил, удовлетворяя, наконец-то, всеобщее любопытство: «Бра-а-тцы-ы!... ОНА - ИЗ ЛЕНИНГРАДА!!!
Дальше все сорвались со своих парт, окружили ее и, забыв об учителе, наперебой стали спрашивать: «тебя как зовут?», «а почему ты не в форме?», «а ты в самом деле из Ленинграда?», «где учебники и портфель?»… называли свои имена. Самые смелые мальчики приглашали за свою парту, ну а парочка совсем уж бесстрашных (видно, из тех самых – «хулиганов») предложили дружбу…
И все это время нужно было соответствовать уже не себе, а своему любимому городу…
…Братик, как и обещал, ждал ее на первой перемене у класса:
- Я же говорил, что все будет хорошо! А мне, вот, не разрешили учиться без документов. Придется ждать родителей.
И они сговорились встретиться после уроков, чтобы идти гулять, а потом - в столовую обедать.
В обычной городской столовой десять дней дети вызывали интерес персонала и посетителей: высокий, светловолосый мальчик со словами: «Смотри, не подведи меня, а то еще похудеешь к приезду родителей. Да и так, уж, дальше некуда…», - заботливо ухаживал за своей маленькой сестрой, предлагая выбрать, что ей понравится на вид и вкус - ведь он знал, что еда для нее была самым страшным наказанием.
- Вон, смотри, Танюша, лепешки, как у бабушки – ты же любишь! … Но пюре и котлету – обязательно, а то в аэроклуб не примут!
И находил ведь такие слова, от которых ей начинало казаться, что она готова уже и рыбий жир пить – лишь бы в аэроклуб… Но всегда вовремя замечал, когда между ней и «космосом» начинало вырастать непреодолимое препятствие в виде, например, оставшейся полкотлетки:
- Молодец, сестренка – справилась!
И без конца рассказывал что-то интересное…
Таким образом, за десять дней ему удалось, сделать то, чего мама не могла добиться ни подзатыльниками, ни тасканием за волосы (скальп трещал)… за все годы. Ее покинул страх перед едой, появились аппетит и даже некоторые кулинарные пристрастия.
Приехавшие, наконец, родители привезли дочери аккордеон «Красный партизан», полный (у папы она все время просила пианино…). «Ну, хоть бы, уж, Weltmeister, ведь он же совсем по-другому звучит, да и легче намного… Ну что ж? Партизан – так партизан!».
Нарисовала себе портрет Ленина «по клеточкам», подписала под ним девиз: «Если быть – то быть лучшим!». И поместила этот портрет на стенку. С этого началось ее соответствие Музыке…, которое на четвертый год обучения было отмечено вторым дипломом на конкурсе (2-е место) в ее любимом городе на Неве.
Репертуар был обширный: Бах, Гендель, Черни, Рахманинов, Дунаевский, Бизе, Верди, Шопен, Штраус, Брамс, Огинский, Римский-Корсаков, Чайковский, Мусоргский… И даже, когда она прекратила свои занятия, иногда звонил ей учитель Борис Васильевич Статьев с мольбой: «Татьяночка, знаю, что занята, но забеги как-нибудь, ну хоть седьмой вальс сыграй (Шопена), нет после тебя никого музыкального – техникой берут, а Музыки – нет…». И она забегала… и играла… для души своего учителя…
… А пока - случился, наконец, первый «удар» - и только лишь потому, что он просто должен был случиться. Но об этом девочка не имела ни малейшего представления. Пробуждение было тревожным… Попытка провести обследование себя, довела почти до потери сознания…, потом смирения: «Наверное, я сейчас умираю и надо лежать тихо-тихо…». В этот момент, растираясь полотенцем, в комнату вошел братик: «Пора вставать, соня! Зарядку не успеешь сдел-…, - и он осекся на полуслове, взглянув на сестру, - Что с тобой, сестренка? Что, говори!!! Болит где?».
И, не выдержав такого искреннего сочувствия брата, она заревела навзрыд, и так громко все в ней клокотало, что теперь уже он не выдержал и бросился к сестре… Но, увидев в ее широко раскрытых глазах ужас от своего приближения, будто у нее появилась собственная жуткая тайна, смысл которой не ясен ей самой, но она не может открыть ее никому на свете, даже ему… он остановился в нерешительности, нежно-нежно посмотрел на сестру и тихо сказал: «Не горюй, сестренка!». Подмигнул ей весело и прошептал: «Я лучше маму позову»…
Мама пришла и как будто бы уже все знала заранее. Ей ничего не пришлось говорить. Почти безучастным тоном она дала дочери несколько практических советов. И жесткую установку: «Теперь ты должна быть очень строгой!... И чтобы - никаких твоих хулиганов!!!»…
В школу она в этот день не пошла. Разорвалась цепочка ее хрустальных соответствий. И долго-долго падали хрусталики затяжным серебряным звоном… Вселившийся в нее тогда холод от ужаса умирания не соизволил оставить ни кусочка тепла. В ее душе что-то резко перевернулось, ей казалось, что она не стала лучше. Это пугало и не нравилось… И потом она долго снова собирала и склеивала заново свои соответствия.
Вечером того же дня брат принес домой настоящие боксерские перчатки и сказал, что записался в секцию бокса – уже давно хотел. Забинтовал руки, надел перчатки, попросил сестру помочь их завязать. И долго отрабатывал разные удары из боевой стойки. Она недоумевала:
– Но тебе же в лицо будут бить!
– Нет! Это я буду бить! - как всегда уверенно сказал брат и добавил, - тебя буду защищать, сестренка, веришь?
– Верю…, - тихо прозвучало в ответ.
И она ходила болеть за него на все соревнования.
А однажды за отказ пойти вместе на прогулку с ребятами-братьями из соседнего дома – они повесили ее любимого котенка-подростка. Выбежав на крыльцо своего деревянного, двухэтажного, многоквартирного дома в школу, девочка внезапно остановилась в ужасе, как вкопанная - прямо перед ее лицом качался висящий за тонкую шейку на веревке дорогой Космик. Когда они с братом его снимали, он был еще тепленьким… А от соседнего дома оторвались две мальчишечьи фигуры: «Еще и наблюдаете, садисты – лучше бы меня сразу повесили», - думала она. Космика они с братом похоронили за городом.
И где-то уже к концу пребывания в Северодвинске дивный мир ее мечты-соответствия рухнул вновь, только теперь уже не со звоном, а кромешным грохотом. Не Она, а Валентина Терешкова стала первой в мире женщиной-космонавтом! Пустота, оставшаяся после улетевшей вместе с Терешковой мечты долгое время не могла ничем заполниться…
Но, стоит ли заканчивать на минорной ноте?
Было еще холодное, мерцающее Белое море в последнее жаркое лето пребывания в Северодвинске. Настоял отправиться на море папин коллега и друг, молодой инженер Петр Сергеевич Одинец (ударение на последнем слоге), с которым они вместе работали на ленинградском заводе и здесь. И надо сказать, что папа и Одинец являли собой симбиоз опытного, вдумчивого практика-моториста, получившего высокую квалификацию в тяжелые дни войны на Балтийском флоте, и дерзости современных знаний молодого инженера. Наверное, это им здорово помогало в их работе.
Так вот, этот Одинец всегда угощал детей ландрином - «как моя бабушка-волшебница», - думала Таня. Уже только за один ландрин он ей нравился, и как-то так само получилось, что она стала называть его дядя-Леденец. А он и не возражал.
И вот на Белом море Одинец рассказал своему другу и товарищу по работе о возлюбленной своей – красавице Зойке. Мама не любила Одинца и загорала поодаль, а брат Коля купался. Дядя-Леденец так часто повторял в своем вдохновенном рассказе имя ее: Зойка… Зойка… И так по особенному, по влюбленному, что девочке уже слышалось не «Зойка», а «Зорька»… На самом деле, она не вникала в рассказ. Она писала свой под названием «Леденец и его возлюбленная Зорька», который потом дома, оформила рисунками, собрала листы в книжечку и стала ждать, когда папу навестит дядя-Леденец.
И он приехал, как-то вечером – грустный-грустный и сказал, что возлюбленная Зойка от него ушла… навсегда… Одинец плакал… Вот тогда из ящика письменного стола и появилась сказка «Леденец и его возлюбленная Зорька»: «Дядя-Леденец, возлюбленные не уходят навсегда, они остаются в сердце». Его лицо просияло. Пока он читал, в соседней комнате тихонько звучала на аккордеоне песня «Если ты с малых лет в Ленинграде живешь, ты поймешь меня, друг, ты – поймешь…».