Утренний звонок раздался некстати. После моего второго нетерпеливого «алло!» бросили трубку.
Кофе опять горчил, захотелось затянуться, хоть я не курю уже вечность. В простой вазе стояли скрюченные тюльпаны, отдежурившие свое еще в женский праздник. Сквозь прозрачную линзу стекла казалось, будто сплетенные между собой хорды цветов повисли в воздухе. Опавшие за ночь, словно присыпанные пеплом, жухлые лепестки корчились на полу. Черные тычинки походили на ножки гигантских пауков, наколотых на толстые стебли зеленоватым брюшком кверху. Они издавали призывно-изнывающий запах перезрелой пыльцы. Таким удушливым парфюмом обычно пользуются дамы бальзаковского возраста. Грациозно скрученные и замеревшие в агонии цветы навивали мрачные картины декаданса. Вспомнился принцип трех «Э» - этика, эстетика и эротика смерти — как шутил один приятель, суицидник. За глаза я называла его «человек эпохи Распада». Иногда мне кажется, что эти странные звонки из ниоткуда — очередное его обострение, но иногда...
Мне нездоровилось, и вернувшись в постель, от нечего делать я придумывала, что сказать немой трубке в следующий раз. Ничего толкового не получалось, - разговор с пустотой, даже если за ней кто-то спрятался, попахивает безумием.
Такие же яростно молчащие звонки доставали меня пару лет назад, но потом все неожиданно стихло.
Жив ли он еще? - я не знаю.