Как я уже упоминал, первый мой опыт социализации состоялся в пять лет, когда меня отдали в детский сад. Но по-настоящему обобществляться я начал, наверное, когда пошел в школу и одновременно проводил время в летнем пионерском лагере. Именно в пионерском лагере я научился различать между людьми друзей и недругов. Если с друзьями все было понятно и просто, то в случае с недругами я долго не мог понять причину их вражды ко мне. Дело в том, что по натуре я предельно дружелюбный человек.
С высоты лет я склонен считать, что моя толерантность – это не результат воспитания, а данное мне от рождения сознание той сущности, что живет во мне. Сопоставляя поведение родителей и свое собственное, я не нахожу общего. Родители, особенно отец, слыли достаточно конфликтными личностями. Мало того, что они постоянно ссорились между собой, они также еще часто зло и пренебрежительно отзывались о многих известных и неизвестных мне соседях и других жителях села. И этот антагонизм я тоже не мог постичь, потому что не знал тогда, что такое менталитет. Родители ругали местных «аборигенов» чучелами и многими более крепкими словами, повторяя раз за разом фразу, мол, невозможно с этим народом жить рядом, это нелюдь какая-то.
Я, конечно, не лез с вопросами, но своим детским умишком пытался найти объяснение, почему папа с мамой, выросшие, в общем-то, в тридцати-сорока километрах в соседних селениях, совсем не воспринимают логику поведения местных жителей. И только став взрослым и накопив большой опыт общения, я увидел, что, действительно, на бытовом уровне мысли и поступки людей из соседних сел могут кардинально отличаться. И тут причина лежит именно в прошлом, когда территорию Урала заселяли роды и племена порой с очень разными корнями.
Мой ежегодный пионерский лагерь располагался в старой начальной школе деревни Брод, что между селами Березовка и Асово, которая стояла на живописной поляне у самого края леса. Летний лагерь был отдушиной в моей школьной поденности, которую я едва терпел, как неизбежное зло насилия над моей вольной натурой. Особенно я любил спортивные игры, походы на речку Барду с купанием и в лес за натуралистическими открытиями. И естественно терпеть не мог всякие распорядки дня, подъемы-отбои, пионерские линейки. Соглашался я участвовать в этой обязательной муштре только с условием, что мне дадут возможность дудеть в горн на каждой такой тусовке. И когда мне стали доверять сие каждый год, я играл роль горниста с большим удовольствием. Ради того, чтобы протрубить подъем и сдуть с кроватей спящую ребятню, я легко вскакивал на 5 минут раньше всех и вопил из дудки на всю округу.
Практиковалась воспитателями одна интересная для ребят игра «Следопыт». Подбирались две команды самых умных и шустрых, им давалось по конверту с заданием: найти другой такой же конверт, расшифровав некоторую головоломку. Конверты прятались по окрестным лесам и горам в различных местах по двум параллельным маршрутам, было пять или шесть последовательных точек схрона. Побеждала та команда, которая быстрее всех доберется до последнего общего на обе команды победного конверта. Я неизменно участвовал в этой игре в качестве активного следопыта.
Вторая игра была также интересна, имела военно-спортивный характер и называлась «Зарница». Но до сих пор я так и не понял до конца воспитательный смысл этой игры. Дети делились на две неравных команды «красных» и «белых». «Красных» было не более десяти душ, а «белых» - иногда 50 или 70 человек. Каждому участнику пришивался отличительный признак – погоны соответствующего команде цвета. В ряды «красных» отбирали опять же самых смелых, боевых и достойных, а в ряды «белых» - призывали всех остальных. «Красные» должны были «партизанить» по лесам и горам, а «белые» на них «охотились». «Война» заключалась в том, чтобы срывать погоны с «противника», после чего тот считался «мертвым» и выбывал их игры. Понятно, что такие действия сопряжены с физической борьбой, а значит с насилием. Силы были неравны, тем более что «белые» всегда ходили «карательными» отрядами по 8-10 человек. Как можно их победить? Ну и естественно победа всегда была за «белыми». «Красных партизан» отлавливали и лишали чести носить погоны.
Каждое лето я оказывался в рядах «бойцов-краснопогонников», и значит, каждая игра заканчивалась для меня одинаково. В неравной «битве» я терпел поражение и никак не мог взять в толк, как же нам надо еще извернуться, чтобы победить. Может быть, нас готовили на всякий случай к ситуации, «если завтра война…», чтобы мы приобретали навыки «партизанской самообороны» и помнили, что врагов у нашей страны много и они всегда готовы напасть? Но эти навыки почему-то носили привкус обреченности. А какой тогда воспитательный смысл для «белых»? Навыки охотника и карателя? Или когда мы едины – мы непобедимы, нас много – всех не поубиваешь? Надо отдать должное воспитателям. Они вне зависимости от того, кто победил в той или иной игре, на ужин выдавали всем без исключения участникам игр всякие поощрения в виде дополнительных вкусностей, чтобы не возникало детских обид и комплексов.
Настоящим праздником были для меня в пионерлагере родительские и «киношные» дни. Когда приезжали родители, вся ребятня готовила концертные номера. Я любил разучивать и горланить песни, а также участвовал в каких-то акробатических этюдах. А во время проката кинофильмов мы готовы были с утра до вечера без конца смотреть любимые киноленты: «Неуловимые мстители», «Офицеры», все фильмы Гайдая и многие другие шедевры советского экрана. Так как фильмов привозили несколько, среди фанатов разгорались нешуточные баталии на тему, какой фильм смотреть в первую очередь, а какой отложить на потом.
Примерно с одиннадцати моих лет родители перестали отправлять меня в летний лагерь раз и навсегда. Я так и не понял до сих пор, почему они поступили таким образом. Какие причины могли их отвратить от этой системы воспитания? Я был послушным мальчиком и не задавал лишних вопросов. Если мама говорила твердо «нет», значит, был веский повод. Этой скромной деревянной деревенской школы уже давно нет на карте нашей земли. Её разобрали на дрова во времена всеобщей смуты и падения советской империи шустрые "прихватизаторы". Только у тех, кто бывал там, осталась благодарная память об уголке счастливого детства.
Остаток летних каникул, свободных от лагеря и от бабушек, я проводил предоставленный сам себе, а значит на родной улице. Улица имени Олега Кошевого, где я жил в пору моего детства и юности, находилась на самой окраине села. Собственно, за нашей была еще одна последняя улица под названием Дальняя. И за ней уже начинались колхозные поля. Сразу за улицей Дальней находились несколько колхозных ферм, где выращивали, откармливали и доили молочных коровок.
Эти фермы частенько были объектом наших детских экскурсий. Нас, как всех детей, тянуло к животным, и мы находили повод, чтобы пробраться в коровник и пообщаться с буренками. Однажды на одной из ферм, где выращивали телят, случился пожар. Телят не успели вывести, и они все погибли. Мы, любопытная ребятня, конечно, были первыми на этом бедствии и наблюдали весь ужас стихийного огненного действа. Тогда я получил первые жестокие впечатления чего-то катастрофического. Помню, как бульдозер выгребал из еще тлеющего коровника мертвые раздутые туши телят вперемешку с обуглившимися досками, бревнами и навозом. Огромные кучи гниющего обожженного мяса, смешанного с навозом и пожарищем потом много дней грузили на самосвалы и отвозили на могильник, где дежурила вторая «бригада» нашей уличной детворы. Естественно, первая «бригада» регулярно менялась со второй, чтобы пополниться свежими впечатлениями.
Еще я запомнил реакцию родителей на мой рассказ о случившемся пожаре. Они так сокрушались по этому поводу, что мама, по-моему, даже заплакала от жалости к невинным телочкам. Сам я пребывал несколько дней в детском шоке, и яркая картинка бессмысленной смерти беззащитных животных до сих пор выводит мою нервную систему из равновесия при каждом воспоминании.
Один конец нашей улицы упирался в колхозный двор, а второй – в болото. Практически, болотом заканчивалось жилое пространство в нашей оконечности села. Но за ним на пригорке находился его последний «бастион». Когда-то несколько дворов на этом пригорке именовалось деревней Шубары. Но потом деревню присоединили к селу и сделали якобы продолжением улицы Дальней. Чтобы соединить отрезанные болотом Шубары с «большой землей» села, наш обычный наземный тротуар в конце улицы дополнили «воздушным». То есть он, конечно, шел по земле, но возвышался больше чем на полметра над болотом, стоя на столбах из бревен, образуя мостки. Мостки шли именно к «болотному» концу нашей улицы Кошевого, потому что до нас от Шубар было ближе, чем от ближнего конца улицы Дальней, к которой теперь бывшие Шубары и относились. Только таким способом в весенне-летне-осенний период можно было перебраться через это болото.
В мои юношеские годы колхозники нашли способ покончить с болотом. Они вырыли глубокую канаву от фермы к реке Березовка, чтобы отводить все стоки от фермы. Вместе со стоками ферм все болотные воды дренировали в эту канаву. И вместо болота сделалось поле, где потом даже выращивали какие-то кормовые травы. Рядом с тротуаром на дно канавы бросили трубу, сверху засыпали грунтом и сделали нормальную дорогу. Так что надобность в тротуаре-мостках отпала напрочь.
Но это произошло гораздо позже, а пока в моем детстве болото занимало значительную часть пространства, ограничивая нас в наших играх. Недалеко от ферм, рядом с улицей Дальней находился небольшой пятачок сухого пространства. Этот плацдарм ребятня выбрала для себя в качестве игровой площадки. Площадку разметили, вкопали столбы, натянули подобие волейбольной сетки, и летом дети гоняли футбол, играли в волейбол, в лапту и всякие другие игры.
Однако, эта небольшая площадка, окруженная болотом, предоставляла нам возможность повеселиться на ней только малую часть летнего периода года. Пока поверхность земли просыхала от весенних паводковых вод, проходила добрая половина лета. Потом, во второй половине лета начинались ливневые дожди, и снова наш игровой плацдарм оказывался под слоем воды. Так что, большую часть года ребятня забавлялась по дворам, дровяным сараям, огородам и другим, малопригодным для игр территориям.
Основная дворовая игра нашего поколения – «войнушка». Пацаны делились на «наших» и «немцев», и начиналось сражение. Летом и в другой бесснежный сезон надо было спрятаться и потом охотиться на противника так, чтобы ты заметил его первым и первым сказал «бах-бах». Тогда соперник считался «убитым». Зимой баталии обычно представляли собой взятие снежных крепостей с применением «артиллерии» из снежков и рукопашной. Одна «армия» защищала крепость, другая – брала ее штурмом.
В связи с доминированием военных игр, сколько себя помню, в лето я всегда делал одно и тоже: сутками сидел с инструментами в руках, вырезая и выпиливая из деревянных досок автоматы и пистолеты разных конструкций для себя и для друзей. Мои руки были постоянно «раненые» то ножом, то пилой, то стамеской. И сегодня только на левой руке я могу насчитать больше двадцати шрамов разной величины. Очень хотелось играть «настоящим» оружием, а в магазинах даже игрушечного почти не продавали. Поэтому я, обложившись разными картинками из журналов и книг, доводил свои оружейные «модели» до почти «настоящего» вида, в том числе и с помощью красок.
Воистину правы те, кто говорят: хочешь знать менталитет поколения - посмотри на игры детей. Мы были детьми поколения, пережившего самую страшную войну.
Декабрь 2010-Март 2011