16. Три столицы

КРАСНОДАРСКИЕ ЛЕТА. Глава 16. ТРИ СТОЛИЦЫ.

Просто так сложилось: есть в России столица – Москва, есть Северная столица – Санкт-Петербург, а есть Южная столица – Краснодар. Ростов-на-Дону крупнее Краснодара, центр Южного федерального округа, в нём расположен штаб Северо-Кавказского военного округа, прозывается «Ростов-папа» – а вот поди ж ты! Южная столица – Краснодар… Почему? Кто его знает! Возможно, потому, что в Краснодарском крае растут пальмы (приблизительно начиная к югу от Туапсе), т.е. действительно Юг, не поспоришь. Или потому, что в Краснодарском крае – единственное на всю Россию побережье тёплого моря, Кавказская Ривьера. Море и всё, с ним связанное – великая вещь. Тот же Ростов-на-Дону сколько лет соревновался с Одессой за почётное, хотя и сомнительное, звание «блатной столицы», но всегда оставался на втором месте, уступая «Одессе-маме». В Одессе море, романтика дальних странствий – ничем её не перешибёшь. А ещё – богатейший фольклор, анекдоты. Сколько вы знаете анекдотов про Одессу и одесситов? А про Ростов-на-Дону? То-то же… Вот и тужится Ростов, уверяя всех, что это на Богатяновке «открылася пивная», а вовсе не на Дерибасовской. Правильно, кстати, уверяет – на Дерибасовской, главной ресторанно-гламурной улице Одессы, пивным делать было нечего. Но все считают, что пивная открылась всё-таки на Дерибасовской. И будут считать так всегда. Правда образа оказалась сильнее правды жизни, такое нередко случается. Данил Корецкий, затратив огромное количество труда и таланта, дотянул-таки свой родной город (под названием Тиходонск) до разряда легендарных – в масштабе всероссийском; его «Антикиллер» (первый в особенности) – возможно, лучший  роман из разряда триллеров, детективов и боевиков, написанных в России за последние двадцать лет. Корецкий ещё в начале девяностых заявил о себе повестью «Привести в исполнение». Я читал её в каком-то журнале, кажется, в «Искателе», и удивлялся – как такое вообще могли опубликовать? На общем фоне повесть выглядела шедевром, да и независимо от фона являлась таковым. В то время бойко печатался Шитов, его даже читали! – я попытался несколько раз, но не смог: «подъезжая к сией станции, у меня слетела шляпа…», картонные персонажи и прочее…
Второй «Антикиллер» тоже вполне достойная вещь. Особенно прочувствовал я реализм Корецкого после личного знакомства с Фимой Жиганцом, упомянутом в романе.  Третий «Антикиллер»  состряпан из обрывков и лоскутков двух предыдущих, попросту – барахло. Но барахло – для Корецкого, другим и до такого «барахла» расти и расти. Фильмы, снятые «по мотивам» Корецкого – по-своему интересны и талантливы, хотя от романов далеки неимоверно, не передают вовсе их вкуса  и атмосферы. Ростов-на-Дону и Краснодар – «соседи по лестничной площадке».  Очень много общего и похожего. Я хорошо помню начало девяностых в Краснодаре; такое и захочешь – не забудешь!..

 «Я снова возвращаюсь в Никуда –
Где жизнь без смысла, сны без пробуждений,
Где в муть забвенья лестницей мгновений
Нисходят люди, страсти и года.

Где солнце Юга греет толщу льда,
Где час труда – лишь дань всечасной лени,
Где болтовня превыше откровений
И к золоту приравнена слюда.

Мне этот край знаком со дня рожденья,
Но и за четверть века измененья
В нём не найти: самодоволен, сыт,

Ни зряч, ни слеп; ни бодрствует, ни спит;
Не слишком подл – но сносит оскорбленья;
Наряжен – и всегдашне неумыт».

…Вот Валера Симанович идёт по улице 40-летия Победы к улице 1-го Мая – там, в двухстах метрах от угла упомянутых улиц, в театральном общежитии живёт его будущая жена, Елена Дементьева. Там же, на углу  – общежитие самого Валеры. Он только что получил зарплату врача, одну из первых. За сто метров до угла, на оживлённой и ярко освещённой автобусной остановке, к Валере подходят два урода, один держит в руках огромный арбуз. Другой приставляет к боку Валеры нож:
– Па-ацан! А ну, гони бабки!
– Да вы что, пацаны!..
– Ты что, па-ацан, в натуре, не понимаешь?! Ща объясним, в натуре!.. – отвечает урод и давит ножом в печень.
Симанович – дипломированный врач. Прекрасно знает: надавят чуть-чуть сильнее…
– Ладно, ладно, пацаны, вот деньги, – выворачивает Валера карманы, – больше нет ни копья, в натуре!..
– Ну, ништяк, па-ацан! Ты, в натуре, па-ацан правильный! – хвалят Валеру уроды и ненавязчиво интересуются:
– А ты, па-ацан, ва-аще куда идёшь?..
– К девушке своей иду! – зло отвечает Валера.
Вся зарплата, семьсот рублей, «гавкнулась» в сотне метров от дома, и ничего поделать нельзя. Рубли ещё почти «советские», на эту сумму можно безбедно жить весь месяц. Публика на остановке старательно делает вид, что ничего не замечает, милиции рядом нет – местный наряд ППС бухает в «разливухе» около остановки, пустой милицейский «жигуль», припаркованный в десятке метров, помигивает «аварийкой».
– А чё ты, па-ацан вроде правильный, а к девчонке пустой идёшь?! – заботливо интересуются уроды.
– Да вот, хотел в магазин зайти, так тут вы, уроды, подвернулись! – грубит Валера.
– Брателло, не парься! – советует урод с ножом. – Слышь, Колян, подари па-ацану арбуз, пусть девчонку свою угостит!
– Не вопрос, брателло! – отвечает второй урод, – На, па-ацан! – и подаёт Симановичу неподъёмный арбуз.
– Ну, спасибо, братаны! – саркастически благодарит Валера, прижимая ягоду к груди, и быстренько, пока не началось что-нибудь ещё, сворачивает за угол.
– Вот так, – рассказывал на следующий день Валера, – я Леночке арбуз купил за семьсот рублей!..
– Оценила? – полюбопытствовал я.
– Ещё бы!..
В Краснодаре издавна училось много иностранцев, преимущественно из Африки. Негры были привычной частью городского пейзажа, их давно уже даже почти не били.

«Друг негр! В далёкой Африке твоей,
Стараньями издохшего Союза
Уже в помине нет очередей,
И можно лопать колбасу от пуза.
Приехав к нам, ты среди нас, невеж,
Как человек, за баксы мясо ешь;
Мы ж, покупая за рубли бананы,
Сырыми их жуём, как обезьяны,
И на любой взираем зарубеж,
Завистливой печалью обуяны».

В начале девяностых всем неграм правительства их стран добавили к стипендии по тысяче долларов – «в связи с тяжёлым экономическим положением в Российской Федерации». Краснодарские студенты были в шоке. Тогда средняя зарплата в стране была меньше двухсот долларов, всё было по талонам, но иностранцы и без них могли купить что угодно на рынке и в магазинах из-под полы. Наши студенты подходили к негру в магазине:
– Друг, подари талоны!
– Да, конечно, друг, о чём разговор! Я понимаю: в России сейчас тяжело…
Попробовал бы он не понять…
Кроме негров, было много азиатов. Однажды перед экзаменом в Политехе наши ребята затеялись бухать с корейскими студентами. Взяли побольше водки и поменьше закуски – чтобы спиртное зря не переводить. Глупые корейцы поступили иначе: взяли на четверых две бутылки водки и трёхлитровую бутылку «Кока-Колы». Запивали водку колой, хихикали и думали, что всех перехитрили… Наутро все наши на экзамен пришли, а корейцы приползли. Не знали, смешные, что это такое – спирт с шипучкой! За столом экзаменатора одного из корейцев чуть не вывернуло. Он стал извиняться, говоря, что экзамен сегодня сдавать не может, поскольку вчера «немного посидел» с русскими друзьями. Экзаменатор, сам с красными глазами, его не понял:
– Вы, молодой человек, когда это «немного посидеть» успели?
– Вчера! Совсем немножко посидели!..
– Так если Вы, молодой человек, вчера посидели, почему сегодня экзамен сдавать не можете?!
Корейцы были в ужасе.
С иностранцами у нас вообще беда. На Краснодарской табачной фабрике, выкупленной компанией «Филипп Морис», за три года сменилось трое американских управляющих. Больше года никто из них не выдерживал – всех в бессознательном состоянии грузили в самолёт и отправляли на родину трезветь.
…А вот я иду к девяти утра на репетицию в Камерный хор Краснодарской филармонии. От Дербентской поехал через Северную и Октябрьскую. Выхожу на Гоголя. Посередине квартала между Шаумяна и Красной натыкаюсь на россыпь пистолетных гильз. Поднимаю одну, нюхаю: свеженькая, в носу покалывает…
– Молодой человек! – кричит мне женщина из-за забора, – не трогайте вы эту гадость, сейчас милиция приедет, будет отпечатки снимать!
– Что здесь было-то?.. – любопытствую  я.
– Что, что… – устало отвечает женщина, – А то вы не знаете, что бывает?.. Опять дубининские с покровскими из-за анаши разбирались…
…Третий час ночи. Мы с Сергеем Лохой, моим коллегой по Камерному хору, как следует «посидев», только что легли спать в его съёмной квартире на Славянской. Нас будит огнестрельный треск и матерщина по мегафону:
– Суки, козлы, стойте, стрелять будем!
Выглядываем в окно четвёртого этажа. Мимо проносится белая «шестёрка», за нею гонится милицейский «луноход», в мегафон кричат из него. Из окна «шестёрки» высовывается рука с пистолетом:
– Ба-бах! Ба-бах!
В ответ из окна «лунохода» высовывается рука с укороченным «калашом»:
– Тра-та-та! Тра-та-та-та-та! Та-та!..
– Молодец, не выронил! – хвалю я, – Там же вес и отдача, однако!..
– Опять кого-то ловят… – зевает Сергей, – У нас ещё осталось по соточке накатить?..
– Осталось. Огурчик будешь?..
– Давай…
Через неделю разговоры в утреннем трамвае:
…– Опять палатку сожгли на Восточном рынке!..
– Наверно, крыше своей  не заплатил!
…– На Аэродромной ночью женщину изнасиловали!..
– Сама дура, чего там ночью одна шлялась?!
…– Журналиста взорвали на Калинина!..
– Туда ему и дорога! Всех бы их, ****ей, повзрывали!..
Начало девяностых. Краснодар. «Южная столица» России…
На самом деле, всё относительно спокойно: если ты не «коммерсант», не «мент», не «браток» – гуляй по городу безбоязненно в любое время. Главное, чтобы денег с собой не было или было совсем немного – только на водку. 
…– Бабло давай, быстро!
– Чуваки, какое бабло?! Глядите: у меня только на стакан…
– А… Свободен, мужик! Мы не менты – последнее не забираем…
Накатишь – и всё легко: никому ты и даром не нужен, смело идёшь куда хочешь, ничего тебе не страшно. Ещё и тебя все боятся!
…– А Марьиванна-то, из второго подъезда, вчера с мужем водочку распила, потом в булочную пошла, так у неё прямо из рук авоську хотели вырвать!
– Неужто отобрали?!
– Куда там! Она ту шпану х..ми обложила, молоток из кармана достала – сразу разбежались, ссыкуны! Донесла всё до дома, и хлеб и гречку, муж новую бутылку из кладовки достал…
…А если трезвый – как стемнеет, сиди дома.
Начало девяностых. До сих пор вспоминать смешно.
Я гулял по родному городу всегда, сколько себя помню, безо всяких проблем. По походке было видно – это местный, с ним лучше не связываться. Только раз были чудеса: глубокой ночью на углу Коммунаров и Хакурате, где я безнадёжно ждал трамвая, подошел ко мне какой-то чудила, что-то спросил. Я ответил, слово за слово, он меня угостил пивом из круглосуточного ларька на остановке, я угостил его; он меня пригласил к себе домой, рядом совсем, там сели на кухне, добавили. Потом вышел его брат, вообще «никакой», сказал, что я – «ментовская подстава» и меня надо зарезать, я его послал куда подальше, облил обоих братьев кипятком из чайника, вынес плечом дверь, прыгнул через забор… Никто за мной не гнался, я спокойно дошёл до  дома. Скучно и обыденно.
Август, пятница, два часа дня, угол Шаумяна и Будённого. У входа на Сенной рынок стоит толпа шабашников, ждёт заказчиков. Стою и я. Отпел репетицию в Камерном хоре, завтра вечером всенощная в Троицком соборе, утром в воскресенье литургия. Кое-какая копейка. Но хочется немножко рублей! Здесь, если сильно повезёт, может обломиться. Стою. Со мною – Сава Немцев, «младосиамовец». Ему тоже нужны деньги – кто бы мог подумать! – у него гражданская жена и её ребёнок, к которому Сава относится заботливо, как к родному. Ходит с пацаном на рыбалку, объясняет школьный материал. Сам Сава – готовый преподаватель русского языка и литературы, с дипломом филфака КубГУ. Потому-то и стоит на «чёрной бирже». Здесь половина – станичники, другая половина – интеллигенты, середины почти нет. Стоят двумя кучками, не смешиваются. Заказчики предпочитают станичников:
– Кирпич ложите?..
– Ложим!
Если скажешь: «кладём» – отношение к тебе сразу другое: «интеллигенция сраная!»
«Ложащие» в бОльшей цене – пролетарии.  Но иногда выбирают «кладущих». Редко. Если сами из интеллигенции сраной.
Стояли долго. Наконец нам с Савой повезло: нужно сделать бетонную стяжку на крыше гостиницы «Интурист», в двух шагах от рынка. Мы согласны, вознаграждение оговорено. Пашем как проклятые, все в цементной пыли. Обувь уже через час – в хлам. Джинсы и рубашки тоже. Сами виноваты – нужно было запастись нормальной «сменкой». Обеденный перерыв. У нас на двоих двадцать копеек. Купили хлеб-кирпич, зашли на Сенной рынок, обратились к первой же миловидной молодой торговке:
– Подруга, угости арбузом, здесь рядом работаем, а деньги только вечером получим, трудно хлеб всухомятку есть…
Подруга мельком посмотрела на нас (трезвые, в бетонном растворе), улыбнулась:
– Конечно, мальчики! Выбирайте, какой вам больше нравится!
Мы присели на Шаумяна, под зданием редакции напротив рынка, и со вкусом отобедали этим хлебом и арбузом, ломая их руками, перемазавшись сладким соком.
Отношение москвичей к провинциалам известно: «есть ли жизнь за МКАДом?» Нет, конечно; откуда?!.. Даже Подмосковье разительно отличается от Москвы: бледнее рекламные плакаты, дома со следами недорогого ремонта, на домах меньше табличек с названиями улиц, на улицах больше мусора, разбитые тротуары. Мелочи, но их много. Знаю это не понаслышке: живу на окраине Москвы, в районе Новокосино (маленький район, всего пять улиц и семьдесят пять тысяч жителей). К северу от района, буквально через дорогу (Носовихинское шоссе) расположен подмосковный город Реутов, с населением восемьдесят три тысячи. Из Реутова летними вечерами к нам приходит много молодёжи – «потусоваться в Москве». У себя в Подмосковье – через дорогу! – им скучно. К югу от Новокосино находится район Косино-Ухтомский, с населением тридцать шесть тысяч, по площади в два раза больше Новокосино – практически сплошной частный сектор. Это самая настоящая Москва – согласно административному делению. Но от Москвы здесь только название. В Косино-Ухтомском и сегодня можно снимать фильмы про послевоенную разруху. Дороги – как вчера бомбили. Деревянные дома и заборы – часто из прогнившего штакетника или горбыля, заколоченные фанерой окна, дворы через один завалены самым настоящим мусором, множество заброшенных участков с развалинами. Здесь можно только пить или вешаться. Но на весь район – только три винно-водочных магазина. Вообще, самая жуткая грязь и разруха – вплотную к Москве, и самые озлобленные на столицу провинциалы здесь же: близок локоть…
Как москвичи относятся к Краснодару? Глупый вопрос. Зачем им вообще как-то к нему относиться? Никак не относятся. Но это в лучшем случае. А если ненароком прочитают какой-нибудь  «опус» кубанских графоманов  – что-нибудь о шляхах и станицах – относятся, увы, соответствующе.
…Мой краснодарский товарищ издал книгу в Москве. Я забирал авторские экземпляры в издательстве, чтобы отправить ему почтой. Выходу книги предшествовала длительная переписка автора с главным редактором и многочисленные телефонные разговоры. Отдавая мне пачки с книгами, главный редактор сказал:
– Рад был с Вами познакомиться, как и с Вашим товарищем, мы рады, что он сотрудничает с нами, надеюсь, пришлёт нам и другие свои работы, передавайте ему от всех нас и от меня лично огромный привет и пожелание творческих успехов ему в его далёком южном Ставрополе!
Я поблагодарил и откланялся, не поправляя редактора. Товарищ живёт в Краснодаре на улице Ставропольской. Подумаешь, перепутали…
…Высоцкий в «Песне о сентиментальном боксёре» поёт сначала:
«Борис Буткеев – Краснодар – наносит апперкот…», а дальше: «Но он пролез, он сибиряк…» Тоже, видимо, перепутал Краснодар с Красноярском. Подумаешь… На эту песню я обратил внимание Жени Петропавловского, и он упомянул о ляпе Высоцкого в своём романе «Как я получал шолоховскую медаль». Потом, правда, сказал, что заметил этот ляп сам, без моей помощи; нас еле разняли… Владимир Семёнович вообще-то был мужиком правильным. Типичный москвич, он свой «менталитет» осознавал со всеми его достоинствами и недостатками, и не кичился им. За что и любим всей страной. Другой московский «бард», кумир юродивых «кээспэшников», страной любим тоже, но меньше и не так: козлиный дребезжащий голосок, сплошные ахи-охи,  «чуйства», душещипательные песенки про последние троллейбусы и постоянное выпячивание своей «московскости», будто боялся: не сегодня-завтра его отправят за сто первый километр.
А как относятся к Краснодару в Санкт-Петербурге, Питере?
Принято считать, что относятся хорошо: иззябшие петербуржцы якобы даже завидуют южным жителям. В Краснодаре к Питеру относятся лучше, чем к Москве – это факт. Как и во всех провинциальных городах. В «разжалованном» из столиц Питере хотят видеть союзника, чтобы вместе с ним «дружить против Москвы». Позиция неумная, но понятная: во всех странах провинциалы свою столицу недолюбливают, и объективные причины здесь ни при чём. В середине девяностых многие мои друзья хотели поехать пожить в столичном городе. Под «столичным городом» подразумевался именно Питер; если кто-нибудь говорил, что хотел бы жить в Москве, на него смотрели с сожалением:
– Тебе что, местное «купи-продай» не надоело?!..
Я и сам тогда мечтал о Питере:

«…Я хочу вернуться и влиться
В тот единственный, видит Бог,
Город, где был должен родиться,
И где я родиться не смог:

Разорённый, гранитный, грешный,
И прославленный на века…»

В конце концов, оказался в Москве – в общем-то, случайно; думал сначала погостить месяц-другой, потом закрутило и засосало. Бывает…
Однокурсница Валеры Симановича, Марина Чупровская, полгода прожила в Питере с сыном-подростком, после рассказывала:
– К нам в Питере все так хорошо относились, особенно когда узнавали, что мы из Краснодара! И ко мне на работе хорошо коллеги относились, и к Коле хорошо относились и одноклассники, и учителя!
– Конечно, – ответил я, – они же знали, что ты только на полгода приехала…
– Олег, как ты можешь такое говорить! Они там все такие воспитанные, культурные!..
Я сделал вид, что согласился, и промолчал. 
Да, питерцы культурны, деликатны и приветливы к гостям (москвичи, впрочем, тоже). Но именно к гостям! Довольно известный ещё с советских времён питерский прозаик в одном из рассказов описывал персонажа, приехавшего жить в Ленинград, таким образом: «Его отрыли где-то в Краснодаре…», «деревенский парень, кровь с молоком…», «он, родом из глухого захолустья…» и т.п. Петербуржцы и москвичи, в целом довольно сложно относящиеся друг к другу, признают и сегодняшнее главенство Москвы, и столичность Санкт-Петербурга. Словосочетание «Северная столица» произносится москвичами привычно и серьёзно. Над словосочетанием «Южная столица» смеются и москвичи, и петербуржцы. Нет, не так: москвичи удивлённо смеются, петербуржцы деликатно улыбаются. Некоторые считают, что здесь есть большая разница – я им завидую, ибо их есть царствие небесное. В общем и целом москвичи и петербуржцы вполне самодостаточны. Они не столько уважают друг друга, сколько демонстрируют уважение – в необходимых и достаточных количествах. Это возникло не сегодня и не вчера. Ещё в 1921 году Ходасевич показывал Белому последнюю квартиру Пушкина на Мойке. Белый, дожив до сорока с лишним лет, не знал, где она находится. Хотя в Петербурге бывал многократно, со страшной силой «пиаря» себя и ухлёстывая за чужими жёнами. Плевать ему было на Пушкина, находились дела поважнее... Краснодарцы тоже вполне самодостаточны, в этом они похожи на москвичей и петербуржцев. Москвичи редко ходят в Третьяковку. Петербуржцы редко ходят в Эрмитаж. Краснодарцы редко ходят в музей Коваленко. Но разница всё-таки есть: если москвичи и петербуржцы  редко посещают художественные музеи потому, что могут пойти туда в любое время – они для них привычны и являются частью ежедневного быта, – то краснодарцы не ходят в музей потому, что незачем туда и ходить… Хотя десятилетний юбилей СИАМа (его официальную, литературную часть) мы проводили именно в музее Коваленко, за что большое спасибо его администрации. Публики было много, в отличие от обычных дней.
Стать своим в Москве – дело крайне трудное и требующее длительного времени. Исключения не в счёт. В Питере подобное тоже нелегко, но вот хотя бы внешне…
Известный кубанский рокер Сергей Негреба, известный под прозвищем Краснодарыч, в 2000-м году задумал нелегально выехать в Нидерланды. До того, в середине 90-х, он прожил нелегалом в Амстердаме пять лет. Играл на гитаре около уличных кафе, жил в чьём-то пустом доме вместе с другими рокерами со всего мира, питался исключительно хот-догами. Узнал многое о западной жизни, перепробовал всю голландскую «дурь», хорошо освоил английский разговорный язык. Потом соскучился по родному дому в поселке Мирном под Горячим Ключом и пришёл сдаваться в российское посольство. Вернулся в Россию, а через год опять захотел в Амстердам – не пустили, конечно. Обе стороны. Но кто-то сказал ему, что «есть варианты» перехода российской границы где-то в Прибалтике. А дальше, мол, само пойдёт. Дело не выгорело. Грустный Краснодарыч возвращался домой через Питер, в глубокой задумчивости ехал по Невскому в троллейбусе. С ним о чём-то разговорилась петербургская старушка (т.е. не «старушка», а пожилая дама!) Выходя из троллейбуса, она сказала Краснодарычу:
– Как печально, молодой человек, что нас, коренных петербуржцев, осталось так мало: только Вы и я…
– Да, Вы правы, к сожалению… – с коренной петербургской вежливостью ответил Краснодарыч.
Кому-то больше нравится Москва, кому-то Петербург. Зависит от человека – в первую очередь, от его образа жизни.  Пушкин и Грибоедов, москвичи по рождению, родной город на дух не переносили (см. дневники и письма), что забавно само по себе. Пушкин кое-что писал  о Москве, но или в связи с 1612 и 1812 годом (т.е. в аспекте общероссийской истории, вспоминая московские унижения, трагедии, а также сомнительные военные достижения москвичей), или вспоминая о ней как о городе своего беспечного детства (как писал бы и о Чухломе, если бы в ней родился), или же со снисходительной улыбкой, умиляясь московским невестам и «невинным странностям» москвичей. Кстати. Москву за всю её историю захватывали все кому не лень. Татары, казаки, поляки, французы. Германская армия в первую мировую войну не захватила Москву только потому, что не больно-то хотелось – большевики и без того отдали Германии около двадцати губерний, трудно было переварить, а с Запада германцев крошили союзники. В середине октября 1941 года немцы не захватили Москву только потому, что не могли представить себе масштабов царящей в ней паники: заходи и бери голыми руками. Тогда немецкий танковый разведвзвод незаметно для себя въехал на нынешний Ленинградский проспект, дошёл до метро «Сокол», не встретив ни малейшего сопротивления, но в связи с ограниченным количеством горючего и боеприпасов получил по радио приказ вернуться. Два месяца под Москвой гробили ополченцев и курсантов, и только в декабре Ставка подтянула к Москве свежие сибирские дивизии, после чего Красная Армия, с полуторакратным превосходством над вермахтом, перешла в контрнаступление. Москву отстояли сибиряки. Провинциалы. Дети которых стали потом называться: «понаехали тут всякие…»
В Москве у Пушкина были родственники и друзья, которых он не хотел обидеть. Также Пушкин, прекрасно понимая превосходство Петербурга своего времени над Москвой, не хотел усугублять их противостояния и даже утверждал, что оно в прошлом, а сегодня-де в Москве и университет, и журналистика, и особенная душевная теплота… Но сам жил в Петербурге, и этим всё сказано. В московском метро в 2000 или 2001 году провели акцию: расклеили внутри вагонов цитаты из стихов русских поэтов о Москве. Вышел конфуз. Откопали парочку пушкинских цитат:

«…Как часто в горестной разлуке,
В моей блуждающей судьбе,
Москва, я думал о тебе!
Москва… Как много в этом звуке…»
И т.д.;

«Края Москвы, края родные,
Где на заре цветущих лет
Часы беспечности я тратил золотые,
Не зная горестей и бед…»

Дальше цитировать почему-то не стали…
Нашёлся Лермонтов: «Бородино» (то же, что и у Пушкина – 1812 год, патриотическая тема) и «Песня про купца Калашникова» (ретроспектива и стилизация, хотя и блестящая).
Было ли что из Некрасова – не помню (молодой Некрасов, кстати, из Ярославля поехал учиться почему-то в Петербург, хотя Москва была в три раза ближе. Вот же поросёнок!)
Поместили цитату из Грибоедова:

 «На всех московских есть особый отпечаток…»

Тоже очень мило, если не знать контекста и того, кому из персонажей  «Горя от ума» принадлежит это высказывание. Организаторы акции явно не знали.
Нашли что-то о Москве даже… у Александра Блока! Это надо было уметь… Что-то из проходного (про Кремль, кажется; но не уверен, не помню).
Остальные цитаты принадлежали Бог весть кому: поэтам второго-третьего ряда пушкинской эпохи, соцреалистам, поэтам военного поколения (как же без них!) кому-то из современных литературных гешефтмахеров и «перформансеров» (то ли  Рубинштейну, то ли Пригову) и прочим кибировым.
В общем, эти цитаты повисели в метро с полгода, потом их ободрали – видимо, решили, что хватит позориться.
В Питере я бывал много раз. Убеждён абсолютно: если человек имеет отношение к искусству (или хотя бы считает, что имеет) – ему необходимо знать этот город. Заниматься искусством, не будучи знакомым с Петербургом – занятие досужее, нахальное и самонадеянное. Исключения, опять-таки, не в счёт. Не обязательно влюбляться в Питер, не обязательно сравнивать его с Москвой и уж тем более поливать грязью последнюю. Не обязательно даже посещать Эрмитаж, Русский музей, Мариинский и Александринский театры, Петропавловскую крепость, Александро-Невскую лавру. Всего лишь желательно. Знаю – звучит крамольно. Но настоящее представление о величии имперской столицы времён наивысшего расцвета России, духовного центра золотого и серебреного века русского искусства, восьмого чуда света, – могут дать только обычные питерские улицы и дворы, призрачные перспективы, скверы и парки, полуподвальные закусочные, чёрная вода каналов, промозглый туман и «жёлтый пар петербургской зимы». Остальное – по большему счёту – красивая мишура.  Пусть не московско-купеческий, но всё равно гламур.
…В тот раз я приехал из Москвы на Витебский вокзал, по Загородному проспекту дошёл до Пяти углов, свернул налево, на Ломоносова, пересёк Фонтанку и вышел на Ломоносовскую площадь. Впереди справа была улица Зодчего Росси, в конце её (вернее, в начале) виднелась грязно-жёлтая, с посеревшими колоннами, тыльная стена Александринского театра. Но улица, с её смешными двумястами двадцатью метрами, одинаковыми зданиями по обеим сторонам, производила сильнейшее впечатление. Читать об этом в путеводителях и видеть собственными глазами – разные вещи. И это – только крохотная часть Петербурга. Достаточно просто пройти по любой из улиц этого фантастического города, посмотреть на дома, вытянутые вдоль красной линии, во всем их разнообразии и  гармонии – и буквально чувствуешь, как в мозгу что-то щёлкает, и ранее неупорядоченные мысли, настроения, образы выстраиваются соразмерно, в строгом, единственно возможном порядке. Всё становится просто и ясно. Кто этого не чувствует – о тех и разговора нет, перед ними дверь поэзии закрыта навсегда.
В Москве ничего подобного нет и быть не может. Искривлённые переулки, уличные кольца: прошёл четыре квартала, свернул за три угла – и оказался чёрт знает где. Поначалу это по-детски забавляет, но ведь нельзя всю жизнь прожить инфантильным смешливым подростком… Какая соразмерность, полноте! В Питере, видя на улицах и зданиях рекламные щиты и растяжки, думаешь: убрать бы отсюда всю эту пёструю мерзость, чтобы не заслоняла настоящую красоту форм и линий! В Москве думаешь: а вот сюда, на эту стеночку, хорошо бы повесить ещё одну пестренькую картиночку, муси-пуси!..  А то вроде бы чего-то не хватает! Даже не то, чтобы думаешь – само думается. Поэтому, например,  акмеизм мог появиться только в строгом Петербурге, а появившийся там же доморощенный футуризм смог расцвести только в Москве, где всё изначально нелогично и негармонично, зато крикливо и пёстро.
В Краснодаре, городе генерального плана, есть форма – но крайне мало содержания. Параллельно-перпендикулярные улицы, по обеим сторонам которых – обшарпанный «частный сектор», он же «шанхай». Глазу не что зацепиться. В центре кое-что найдётся, очень даже дельное, но это – капля в море. Общее впечатление спасает природа, климат. В шестом или седьмом классе, помню, мы 7-го марта сбежали с уроков и купались на Затоне.
И в Москве, и в Питере после такого купания всем нам была бы гарантирована пневмония. В Краснодаре обошлось: вытерлись рубашками, потом их же и надели, а сверху – школьные пиджаки, те самые, из грубой и плотной тёмно-синей ткани.
Краснодар хочет быть столицей, хотя бы «Южной». Никто с ним за это звание не спорит, не больно-то и хотелось. Ну да: природа, климат, овощи-фрукты, море рядом… Приезжать в отпуск, если нет средств на Италию или хотя бы Египет и Турцию – это пожалуйста; переезжать на постоянное жительство из Москвы или Питера – помилуйте, за какие грехи?! Вот наоборот – это понятно, комментариев не требует. Питерцы вообще-то мало боятся приезжих, хотя и рассуждают в разговорах друг с другом, совсем как москвичи: «понаехали тут…» Но это скорее просто дань «столичности». Я несколько раз останавливался в Питере в квартирах малознакомых людей – дальних родственников, знакомых своих знакомых, заочных приятелей с литературных сайтов «Стихи.ру» и «Пиитер». Жил на Пискарёвке, в Обухово, у метро «Озерки» и «Звёздная». Останавливался в доме № 57 по улице Декабристов (бывшая Офицерская), «блоковском». Правда, квартира была не в блоковском парадном, с Декабристов, а с чёрного хода внутри двора, через арку с набережной Пряжки. Там жила подруга моей бабушки. Её девчонкой вывезли из Ленинграда в сорок первом, и она жила в нашей семье в Краснодаре около года, пока сам Краснодар не попал под оккупацию. Везде меня пытались накормить и напоить, давали ключи от квартиры, уходя по своим делам, заинтересованно беседовали о жизни и литературе. В Москве подобное немыслимо, за исключением  разве что заинтересованных бесед… Московские родители, узнав о том, что у их сына-студента появилась девушка, первым делом спрашивают: москвичка ли она?.. Понять их нетрудно: прецеденты бывали разные. По признанию Павла Канторова, моего однокашника по Петрозаводской консерватории и коренного петербуржца, «финансовые потоки в Питере вяловаты…» Во всём остальном – жить и жить. Несколько лет прожил в Питере мой знакомый Виталий Тырса, выпускник КГИК. Правда, работать в Питере по специальности ему не пришлось: собирал шкафы и диваны в мебельном магазине на Апрашке. Когда надоело, вернулся в Краснодар. В мой очередной приезд в Питер мы с Виталиком неплохо прогулялись по Старому Невскому, потом по Лиговке и Марата, потом поехали на Сенную, потом в «Привал комедиантов», где, как выяснилось, никто из молоденьких официанток не знал, в каком историческом месте они работают. Действительно, понаехали… Закончили день ближе к ночи в реставрированной  «Бродячей собаке», где мои питерские знакомые поэты проводили литературный вечер. По утверждению Виталика, в Питере половина населения пьёт пиво, другая половина коньяк; вино пьют только мажоры, а водку люмпены (коих в Питере, к слову, немерено). Мы пили, разумеется, коньяк: на Невском и Марата –  «Хеннеси», на Сенной –  «Ленинградский» (на редкость дрянной, вроде «Московского» «КиНовского» разлива), в «Бродячей собаке» – «Арарат» (на «Хеннеси» нам уже не хватило).
С Виталиком Тырсой я потом встретился в Краснодаре в 2007 году. Мы с Вадимом Яковлевым встретились в кафе «Mamma mia» на Красноармейской, Виталик пробегал мимо, пригласили и его. Тут я увидел, какой причудливый коктейль  развязности и деликатности даёт сочетание кубанского и петербургского менталитета. Мы с Вадиком курили нормальные сигареты: он «Кэмел», я «Парламент». У Виталика в тот день была пачка каких-то дров: то ли «ЛД», то ли «Союз-Аполлон». Прерываясь на опрокидывание рюмок, мы с Вадиком оставляли сигареты в пепельнице – и потом не могли их найти: сигареты рассеянно докуривал Виталик.
– Виталик, что ты делаешь! – удивился я. – Вот же пачки на столе лежат, бери что хочешь, зачем ты наши бычки крысишь?!
– Ой, Олежа, Вадик, – начал оправдываться Виталик, – извините, это я случайно!
Сначала я ему поверил, но когда случайность повторилась пятый раз подряд, понял, что это не лечится…
В Москве пыталась устроиться Марина Чупровская.  Незадолго до того в Краснодар приезжал какой-то московский профессор медицины, читал лекции на курсах повышения квалификации. Встречали его с южным размахом, обхаживали, ублажали и поили бесперебойно. Профессор казался тронутым, направо и налево рассыпал комплименты и обещания, вроде:
– Друзья, обязательно приезжайте в Москву, я для вас всё сделаю!
Знал, понятное дело, что едва ли кто-нибудь приедет. Но Чупровская приехала, тоже на какие-то врачебные курсы. На следующий день после прибытия в Москву пришла к профессору:
– Здравствуйте, Иван Иванович, как я рада Вас видеть!
Иван Иванович смотрит неузнавающе:
– Э… Разве мы с Вами знакомы?..
– Как же так, Иван Иванович?!..  Полгода назад… Краснодар… Курсы… А как мы с Вами в ресторане сидели…
– Ах, да, – неловко отвечает профессор, – помню-помню, Наташенька!
– Я Марина… – потеряно говорит Чупровская.
– Да-да, конечно! Марина, Мариночка! Ну, как у вас там? Тепло? Фруктов много? Ах, как я люблю ваш город!.. Надолго к нам в Москву приехали?
– Ну… Курсы полтора месяца… Я, вообще-то, думала с Вашей помощью после курсов…
– Так это просто отлично! – расцветает Иван Иванович. – Целых полтора месяца! Мы с Вами ещё обязательно увидимся, и не раз! А сейчас, простите, мне нужно срочно бежать, но Вы не стесняйтесь, ещё как-нибудь заходите!
– Конечно, Иван Иванович… – покладисто соглашается Чупровская и смотрит в спину убегающего профессора. Больше она к нему, разумеется, не приходила.
Все полтора месяца Чупровская прожила в медицинском общежитии на Ленинградском шоссе, недалеко от  метро «Речной вокзал», в тесной комнатушке с ещё тремя женщинами-врачами из провинции. Я встретил её с поезда и проводил к месту временного московского жительства.
– Вот, Марина, опять будешь в общаге жить, в тесноте и гадюшнике, вспомнишь студенческую юность…
– Вот ещё! Я коменданту бутылку привезла, договорюсь, чтобы он меня одну в комнате поселил!
– Что же за бутылка такая? Очень дорогая, видимо?
– А, ерунда! Мне девчонки в больнице достали. Отличный медицинский спирт!
– Спирт?! – изумился я. – И ты всерьёз думаешь, что за бутылку спирта тебя поселят одну в комнате?!
– Конечно! – уверенно ответила Марина. – Главное, уметь найти подход к людям!
Мы с Мариной просидели в холле общежития минут сорок: к коменданту было очередь из таких же провинциалов. Наконец настала очередь Марины. Из кабинета коменданта она вышла через две минуты.
– Я ему только намекнула, чтобы мне одной жить, – обескураженно говорила Марина, – и сказала, что привезла подарок, так он дверцу шкафа приоткрыл, вроде бы случайно, а там один французский коньяк в литровых бутылках, а потом сказал, что за двести долларов он мог бы попробовать мне помочь, но гарантировать не может…
– М-да… – только и нашёлся я ответить.
Полтора года прожил в Москве краснодарский поэт и прозаик Юрий Рассказов. Устроился он в частное издательство, работал за троих, жил в казённой квартире, недоедал и недосыпал, платили ему копейки. Полтора года для Москвы – срок очень короткий. За такой срок столицу невозможно ни понять, ни принять. Что и произошло с Юрой. Он разочаровался и уехал домой, в посёлок Афипский; там занялся строительством домов. Из Москвы Юра вывез озлобление и в разы усилившиеся пессимизм и мизантропию, которыми и до того был наделён в избытке. О своих московских переживаниях написал много стихов, провозгласив себя «поэтом постиндустриального нео-лита». Юра вообще тяготеет к теоретизированию – и в литературе, и в жизни. Но талант, как известно, не пропьёшь, а с ним у Рассказова всё в порядке. О Москве он писал  так:

«Громада города напала, как рэкетир, средь бела дня,
и воздух спекшимся напалмом врывался в лёгкие, маня
толпу к желанию колоться, отдаться, слить последний грош,
наружу вывернуть уродство своих непотаенных рож.

…Там сети ставят мародёры, что любят жрать-врать-брать и дев,
за ними скачут кредиторы из ВМФ иль МВФ;
чу! – алетейя улетела, за ней – охотится Лужков,
воняет сильно русским телом, парфюм – из новорусских жоп.

Москва! Душ наших мясорубка! Ветчин духовных комбинат!..» и т.д.
 
Все полтора года своей московской жизни Юра активно общался с Савелием Немцевым, ведущим в то время маргинальный образ жизни. Они заметно повлияли друг на друга в творческом и бытовом плане, и это взаимное общение никому из них не прибавило оптимизма. Сава, впрочем, сумел прожить в Москве десять лет.
Заключу неожиданным. Лучшее, что есть в Москве, это метро. Зимой в нём тепло, летом прохладно. Рассказывают, в послевоенное время московские школьники проводили зимние каникулы, катаясь в метро целый день. Дёшево и сердито. Сегодня катание в московском метро сродни игре в «русскую рулетку» – из-за чеченских бандитов. Преувеличиваю, конечно. В Москве ежемесячно в обычных ДТП погибает около пятидесяти одних только пешеходов, в метро такого количества жертв, слава Богу, пока ещё не было. Но утешение это слабое. Питерское метро – пародия на московское, неудобное и нелогичное (тут Москва отыгралась по полной). Вот уже несколько лет идут глухие разговоры о строительстве метро в Краснодаре, но это, скорее всего, очередная байка. Проще и дешевле прорыть по всему городу каналы и пустить по ним гондолы. Но это уже пародия. Впрочем, время покажет...