Воронеж: продолжение мистики
Моё увлечение Пушкиным, начатое в Алма-Ате, имело некоторые «мистические», я бы сказала, судьбоносные последствия на новом месте жительства в Воронеже.
Перемена адреса – это всегда результат какого-то очень серьёзного решения человека. Мне необходимо было покинуть прекрасный и гостеприимный город Верный (это старое название столицы Казахстана), который оказался действительно моим верным другом и надёжным пристанищем вдали от России. Мне было очень комфортно в этом городе, несмотря на все испытания, которые я там переживала.
Любимая работа, изысканный круг общения, множество прекрасных друзей, встречи с известными людьми – такого в Воронеже я не смогла обрести в полной мере, но всё это было у меня в Алма-Ате. И если бы не крайняя необходимость, я бы не стала принимать решения о переезде в новый для меня и абсолютно незнакомый город.
Пушкин, его живой образ, будто в благодарность за моё желание самой разобраться в некоторых моментах его биографии, «устраивал» мне памятные встречи в чужом городе, посылал знаки и создавал такие ситуации, которые способствовали бы дальнейшей моей работе над выбранной темой. Но я тогда не могла предвидеть многого, что оказалось очевидным теперь, двадцать лет спустя. Вот тут я и вижу некоторый мистицизм обстоятельств, предопределённость пути и «добро» самого поэта.
В поисках работы в славном городе Воронеже я зашла в редакцию областной газеты «Коммуна». Главным редактором был тогда Владимир Яковлевич Евтушенко. Он и предложил мне сделать несколько материалов из Калача, куда я собиралась съездить, чтобы навестить родных. Это город моего детства, там я окончила школу.
В той поездке августа 1988 года я познакомилась с замечательным художником и скульптором Сашей Козининым. Это теперь он именит, известен, и все его величают Александром Егоровичем. А тогда для меня он был Сашей Козининым, на работу которого я обратила внимание во Дворце культуры. Он с изяществом оформил интерьер гостевого зала. Я в то время надеялась издать составленную мной ещё в Алма-Ате книгу в двух томах «Искусство в нашем доме», и меня интересовали все нестандартные решения в оформлении интерьеров. В зале калачеевского Дворца культуры стоял большой круглый стол с углублением в центре, где помещался стеклянный шар аквариума. Стены всего зала были стильно задрапированы белым шёлком. Что-то ещё имелось в оформлении такое, что в те застойные годы было и диковинным и роскошным. Мне сказали, что это постарался художник-оформитель Дворца культуры Александр Козинин. Мне дали его телефон и даже помогли созвониться. И хотя он перенёс инсульт, и был не совсем здоров, со мной встретился. Более того – пригласил к себе домой на улицу Мира, где он тогда жил.
Александр показал мне чудесную писанную маслом картину, нежных сиренево-розовых тонов. Все травы детства: вязель, дрок, горошек, колокольчики, ромашки были изображены на холсте и обрамлены такой же нежно-лиловой рамой. Я просто остолбенела от великолепия и нахлынувшей вдруг радости! Именно этой картины так не хватало в моей жизни, когда уехала из города своего детства, с его пёстрыми травяными буйствами и пряными запахами. Художник понял моё настроение и мои чувства. Он сказал:
- Я бы вам картину подарил, но уже обещал другому человеку.
Обожаю творческих людей, особенно, когда их работы мне созвучны и понятны. Одной этой картины было достаточно, чтобы я навсегда влюбилась в Сашу. Только слово с легкомысленным окрасом здесь не уместно. Но подобрать другое я затрудняюсь. Полюбила – это бы надо его знать, зауважала – это слишком просто, стала поклонницей – это как-то холодно-официально, восхитилась – уже теплее, ближе по смыслу. Влюбилась в самом духовном смысле этого слова!
Попыталась договориться с ним о совместной работе над двухтомником «Искусство в нашем доме», даже нашла способ как-то вручить ему рукопись. Но не получилось, не срослось, а попросту – не судьба. Как-то, придя домой, я нашла мои две объёмистые папки с материалами на письменном столе, а на словах дети передали, что «дяденька из Калача» это завёз, и что пока он не будет это делать. Что и почему, я тогда не знала, но догадывалась, что ему просто не хватало времени. Ведь он ещё и прекрасный скульптор: что-то он в Калаче делал, что-то в Словакии.
Годы спустя я узнала, что он также преклоняется перед Пушкиным и занимается этой темой очень серьёзно. И вновь мне было приятно оттого, что на этой стезе наши пути опять скрещиваются.
Есть у меня от А.Е. Козинина письма, которые частично я приведу, потому что это истинно человек видный и заметный, и само знакомство с ним делает мне большую честь.
Первое письмо – из 1989 года. Я теперь понимаю, что он счёл обязательным объяснить мне, почему задерживается работа над оформлением рукописи.
«Уважаемая Екатерина Ивановна! Считаю необходимым известить Вас о том, что меня направили в Москву с 14 по 27 мая на курсы усовершенствования творческого труда художников.
С уважением, А. Козинин. 89. Калач-Воронеж».
Я так думаю, что это письмо он и отправил мне после того, как завёз рукопись. На конверте стоят только почтовые штампы Воронежа. Вот оно, и всё объяснение возврата рукописи. Странно, что я о нём не сразу вспомнила.
Следующее письмо я получила почти двадцать лет спустя – после того, как отослала теперь уже известному скульптору Козинину свой альманах «Пушкинский ключ», выпущенный к 170-летию дуэли и 195-летию со дня рождения жены Пушкина. Козинин прислал тёплый ответ, особенно мне хочется привести эти слова:
«На фоне ужасающей бездуховности, культа денег, разврата, который они порождают, и всяческого уродования русского языка, Ваш альманах ещё один островок, где царит чистота мысли, красота русского слова. У каждого человека свой путь к Пушкину. Приятно, что на моей стезе встретился этот островок».
Таково мнение А. Е. Козинина, художника, скульптора, члена Международной Федерации Художников ЮНЕСКО, международного Художественного фонда, творческого Союза художников России, заслуженного работника культуры РФ о моём очень скромном детище. Есть, чем гордиться!
Я попросила у Александра Егоровича дать мне возможность собрать больше материала о его деятельности, поскольку хотела бы включить в книгу очерк о нём. Но оценка себя и своих трудов у него такая:
«Спасибо за «трепетное почитание» моей особы, но перед Вами не велик мастер…
Относительно книжки ответ не может быть положительным. Есть куда более достойные личности для книги, таким, как я, довольно автобиографии».
Конечно, меня обескуражила эта самоуничижительная скромность. И я призадумалась: как правило, люди откликаются. Но в этом же письме – от 27 марта 2007 года стоит и ключ к пониманию его слов. Вот он: «Суетлива жизнь у каждого человека, только один может в ней погрязнуть, а другой выделить для себя главное, и в меньшей суете пребывая, делает больше. Мне пока не удаётся быть высокоорганизованным человеком».
Методом от противного просматривается такое толкование: если представить некую «табель о рангах», то перед «высокоорганизованным» стоит «хорошо организованный» человек. Это, когда суета жизни его почти не отвлекает, он уже выбрал главное, и движется к нему навстречу. Тоже похвально и поучительно для других.
Скульптор Козинин прислал мне прекрасную фотографию памятника маленькому Саше Пушкину и его бабушке Марии Алексеевне Ганнибал, который установлен в селе Захарове. Как же он изящно его выполнил! Никаких модернистских приёмов: всё тонко, натурально, эстетично – красиво. И как всегда бывало и есть, и остаётся со мной – моя гордость за таких людей, которые создают Калачу, моей детской республике, добрую славу.
По приезде в Воронеж я слегка растерялась и приостановила мои изыскания о дуэли. Но поэт не отпускал и требовал ежедневного к себе внимания. И мой взор обратился на местные книжные магазины. В 1988 году, и до него, и несколько лет позднее, был жуткий книжный голод. Увлёкшись исследованием только одного момента в жизни поэта – дуэлью, я искала книги, более широко очерчивающие круг лиц и событий 1836-37 годов. Коль я решила самостоятельно во всём разобраться, то не должна принимать на веру заявления известных исследователей, а проверять их по другим публикациям. (Кому как не мне, издательскому редактору, было не знать, что опечатка из одной книги легко перебирается в другую, а во время переиздания – особенно). И как только это стало правилом в работе, возникло множество вопросов, на которые я самостоятельно нахожу ответы. Надеюсь, что они соответствуют истине.
Направив свои стопы в книжные магазины, а их тогда было немало на главных улицах города – Мира и проспекте Революции, я обнаружила столько книг о жизни поэта, что не могла не подивиться тому, как Пушкин спокойно «лежит» в Воронеже, «никому не нужный». Неужели в городе никого не интересует подобная литература?!
К счастью, впечатление о том, что в Воронеже мало кто интересуется Пушкиным, на тот момент – 1988 год – не соответствовало действительности. Уже жила в этом городе моя алма-атинская землячка Галина Алексеевна Ракова, поклонница поэта и, что не так уж часто встретишь, его жены. Истинная ценительница и любительница творчества поэта, с которой впоследствии мне довелось познакомиться и даже услышать от неё забавный случай, связанный с паломничеством к памятнику Пушкину в Москве. Эпизод стоит того, чтобы я его тут пересказала.
Галина Алексеевна в своё время окончила столичную Сельскохозяйственную академию. Как-то шла она полем и восхитилась скромными цветами, которые в изобилии дарят нам сельские угодья. Набрав довольно большой букет полевых ромашек и васильков, решила она возложить их к каменному подножию Поэта. Только она пристроила свой букет, как к памятнику подъехала иностранная делегация. Галина Алексеевна сочла разумным отступить в тень. Горластые скандинавы ли, немцы, или другие заморские гости, увидев разложенный по мрамору букет, кинулись наперегонки за сувенирами. Все цветы до последнего лепесточка исчезли в иностранных блокнотах, журналах, в косметичках – у кого, что имелось подходящее для хранения «сувениров» от Пушкина. Когда они уехали, у подножия памятника было чисто. Можно понять дарительницу: с одной стороны – гордость за человека, который восславил русскую литературу в веках, за Пушкина, с другой – недоумение и сожаление, что не досталось поэту цветов.
Этот рассказ я услышала значительно позднее, лет так через восемнадцать после моего приезда в Воронеж. Когда смогла убедиться, что в Воронеже немало людей, увлечённых пушкинской темой. А тогда мне не с кем было обмолвиться хотя бы парой слов по интересующим меня вопросам. Только книги меня и выручали.
Конечно же, все эти книги стояли «за семью печатями» в обменных отделах, а не в свободной продаже. Из-за дефицита тогда оказывались такие услуги и можно было нужную книгу купить, обменяв на другую, не менее популярную. Так за чем же дело? Всё, что я покупала в Алма-Ате из беллетристики, пользующейся спросом, я без малейшего сожаления отдавала за книги о Пушкине.
Когда увидела двухтомник П. Щёголева, едва не потеряла дар речи. Всего какой-то год назад в Москве я была в кабинете директора издательства «Книга» Кравченко и там с завистью и грустью смотрела на этот двухтомник, который он демонстрировал нам, слушателям института повышения квалификации издательских работников при ВПШ. А тут вдруг это издание! И лежит в доступной мне близости! Надо было за него отдать «Детей Арбата» Рыбакова и «Белые одежды» Дудинцева. Да запросто! И без малейшего сожаления, а только с неописуемым восторгом обретения такого издания, как щёголевская «Дуэль…».
Это сейчас книг переизбыток: иди и бери, что душе угодно, было бы, чем платить. Тогда, кажется, я выкупила и выменяла всё, что было в городе по интересующему меня вопросу. Я не считаю себя азартной, вроде бы и не с чего. Но тут, всякий раз приобретая новую работу о поэте, я отмечала праздник в душе, и хотелось, чтобы он не прекращался. И такое радостное ожидание встречи с Пушкиным на страницах каждой новой умной книги стоит того, чтобы о нём долго помнить.
Какая же тут мистика? – спросит скептический читатель. А часто ли нам так везёт в жизни? – задам я встречный вопрос. С тех почти еженедельных приобретений я могу гордиться своей пушкинской книжной полкой. А сколько при этом перечитано и разобрано, едва ли не до запятых, всевозможных ссылок, примечаний, библиографий и словарей, в которых, как правило, всегда и таится истина. Ведь каждая версия опирается на документальную основу, а людям свойственно даже документы трактовать неоднозначно. И тому – немало примеров. Тут только тронь – они посыплются, как из рога изобилия. Им я хочу посвятить отдельные публикации, поскольку это довольно объёмный материал.
…Моя жизнь в Воронеже никак не налаживалась: не было нужной мне работы. Я устала обивать пороги и при этом вечно быть аутсайдером, правда, более по своей прихоти – меня не устраивало то, что предлагалось, да и выбора почти не было. И совсем не знала и не ведала, что у «моего» Пушкина есть не слишком известный широкому кругу читателей и поклонников поэта памфлет «Альманашник», который датируется началом 1830 года.
Ситуация, в нём описанная, почти один в один – моя. (Это ли не мистика?). Речь там идёт о некоем господине, который, вышел в отставку и никак не мог найти себе применение, весь поизносился, и жить ему уже было не на что. Все за него хлопотали, но толку никакого.
«– Господи, боже мой, вот уже четвертый месяц живу в Петербурге, таскаюсь по всем передним, кланяюсь всем канцелярским начальникам, а до сих пор не могу получить места...
– А по какой части ты собираешься служить?
– По какой части? Господи, боже мой! да разве я не русский человек? Я на все сгожусь...
– Служба тебе, знать, не дается. Возьмись-ка ты за что-нибудь другое.
– А за что прикажешь?
– Например, за литературу.
– За литературу? Господи, боже мой! в сорок три года начать свое литературное поприще.
– Что за беда? А Руссо?
– Руссо, вероятно, ни к чему другому не был способен... Да к тому же он был человек ученый, а я учился в Московском университете...»
Правда, я была на десять лет моложе господина из памфлета, но и я искала, ходила, испытывала нужду… А ещё и знаковое совпадение – тоже училась в Московском университете. У Пушкина на этот счёт едкий сарказм, а у меня гордость и явное преимущество: диплом МГУ им. М.В. Ломоносова моё главное богатство. Кто только и в каких ситуациях ни был в те хаотические дни только что затеянной Перестройки! Думаю, что мне было сложнее – потому, что я оказалась в совсем незнакомом городе: ни друзей, ни связей, а мои достижения, сделанные в Алма-Ате, мало кого интересовали… А у Воронежа, тут и говорить нечего, свои законы гостеприимства.
Продолжая рассуждения Альманашника, давайте вспомним, как он пришёл к идее издания альманаха. Вот дословно у А.С. Пушкина:
«– Что за беда, затевай журнал.
– Журнал? а кто же подпишется?
– Мало ли кто, Россия велика, охотников довольно.
– Нет, брат: нынче их не надуешь...
– Знаешь ли что? Издай Альманак.
– Как так?
– Вот так: выпроси у наших литераторов по нескольку пьес, кой-что перепечатай сам. Выдумай заглавие, закажи в долг виньетку, да и тисни с богом...
– А что ты думаешь? Ей-богу, я с отчаяния готов на Альманак.»
Мне тоже пришлось подумать об издании печатного органа – другого дела, которое бы принесло тогда реальные деньги, я не знала и не умела. А тут можно было рекламой промышлять. И пошли мои трудовые будни, «пахота». Надолго с Пушкиным пришлось повременить… И он терпеливо ждал…
А потом вновь – мистика. Мои рекламные издания настолько были «отрепетированы», что работа текла как бы своим чередом – на полуавтомате. А это уже скучно. И я занялась изданием Альманака – альманаха «Река Времени – День Поэзии года». Нужны были авторы, но выбор был не очень большой. Достала свои стихи. Вспомнила, что будет 165 лет со дня совершения той злосчастной дуэли. Конечно же, посмела поставить свою «Дуэль» и написала ещё «Этюд о поэте».
А пушкинская тема, она такая: только тронешь, как накрывает лавина. И уже никакие обстоятельства не могут отвлечь.
А я и не пытаюсь из-под этой лавины выкарабкиваться: слишком мне здесь интересно и увлекательно. И отсвет пушкинского взгляда, который я получила давно-давно в Алма-Ате от пушкиниста Николая Алексеевича Раевского и светит, и греет, и унывать не даёт.
2006-2008 гг.