VII. Год жизни

   
   - Но почему?! - прошептала нечаянно уже вслух, окну. - Почему, Господи...
   
  Сознание находило теперь больше мистические ответы. Обдумывала и их. Сон опять вспомнила... От его жути шатнуло в реальность за стеклом, под дождь. На молодые листья часто капало. Они поочередно вздрагивали, будто от озноба. По асфальту внизу - поток. "Как же так, - думала, сжавшись внутри, - для чего, кому нужно, чтобы всю жизнь так мучиться? Всю жизнь!.." Никто не ответит. Никто не поможет. Никто... Опять по карнизу струи с заливаемой крыши хлестанули. Шум сильнее. Листики на тополе сразу запрыгали. Часто-часто запузырился поток. Коридор с подветренной стороны. Стекла не заливает: только случайные капли и брызги. Видно как, время от времени, кто-нибудь, отчаянно прыгая по асфальтовой быстрине, стремительно проскакивает под окно, к больничному входу.
   
  Только дождь опять притих, побрела через потоки домой: переодеться, вещи приготовить. Нетерпеливо зашла в автомат. Набрала рабочий свой - занято. Позвонила дядьке в клинику. Сообщила устало и будто виновато:
   
  - Все... Опять, сказали.
   
  - Иди. Не тяни...
   
  Никогда не говорила мужу об этом. Не от неловкости, наверно, - человеком ее считали решительным, - но и сама не могла никак, до сих пор, поверить болезни. Очень редко та напоминала о своей отвратительной сути. Когда решилась, наконец, выйти замуж, и документы заполняли, естественно, пункт о здоровье напряг. Она почти призналась. Но он подумал, что это покаяние красавицы в прошлых грехах и расстроился: головой замотал. "Не надо. Перестань". А она и так-то... Еле заставила себя.
   
   Года через два после суматошной свадьбы, с которой его родичи, Бог с ними, рано ушли и потом редко появлялись в доме, у нее что-то разладилось в организме. Он решил, что это признаки. Первого мая вернулся от своих пьяненьким. Во весь голос оптимистически философствовал и даже еще с дядькой выпил. Потом и похвастался. Дядь Гена промолчал, на неё глянул. Полина губу прикусила. Что ж - сболтнула... Все не спешила разуверять. Молча улыбаясь, поддерживала это все последние дни. Самой хотелось представить... Наигрались. Рожать ей было нельзя, категорически. Она это знала твердо и всегда осторожничала - предохранялась. Сглотнула слезы, отвернулась, но не ушла. Решила сейчас же сказать ему, что никого у них... Это был единственный случай, когда он увидел припадок. Вообще-то, Дядь Гена говорил, что и не увидел. Будто бы сразу же выгнал его "в аптеку..." Мишка, конечно, затрясся, понял все по-своему: "из-за беременности..." Ещё за кого испугался-то: за нее или... Неясно.
   
  Когда очухалась, глаза долго таращил: "Ну, как ты? Как..." И опять ничего не сказала. Только злиться стала чаще. Потом, когда он, смущенный страшно, пластиковую ванночку приволок, растерялась: что делать? Поревела незаметно и замкнулась. А уж он и старался-развлекал, утешал! Терпел: "беременная" же? И злилась, и прощения просила… Улыбался. Раньше бы... Объясниться стало совсем невозможно. Хоть под пистолетом.
   
   Не выдержала однажды: "Уходи! Всё, ребёнка не будет". Чем так мучиться... И не рявкнула, а серьезно решила: все! Пусть к первой жене идет... Или к своим. Он понял, что серьезно, но не понял почему. Стоял в линялом трико, руки тер и смотрел на нее сквозь слезы. Это было невыносимо. В ноги бы кинулась... Не чувствовала ничего особенного, кроме одного. Уткнулась себе в колени: "Прости, Михаил... Детей у нас не будет".
   
  Опять стал жить у сестры. Решил: от него не хочет... ребёночка. Кинул работу, стал на Север собираться... Через полгода его постаревшая сестра сама пришла к Полине. Мёртвая маска на лице: "Пропадает Миха..." Взялись за него. "Браться" очень потребовалось... У неё пить перестал. Лечиться решил голодом. Но выяснилось, что и лечиться уже не надо. К себе в отдел взяла. На глазах теперь. О детях молчит, сторонится даже её племянника.
   
   
   
  Не спешила в клинику намеренно. Не первый раз... Так почему-то тяжело было сегодня. Сон этот... Вернулась домой. Не разуваясь, прошла к телефону, села. Надо извиняться: "Сейчас плохо чувствую себя..." Смотрела на собственные мокрые следы и подлокотник царапала. "Разве же сама никогда не хотела... деточку?! Разве ж... Всю жизнь так, всю жизнь!.." Почти зарычала и в голос бы завыла, но уткнулась снова в колени себе. Больше некому... Испугалась ли, - разозлилась ли? - но вскочила, метнулась в ванную. Умылась, задавила новые слезы, переоделась и бегом на работу... Почти два! Никто не поможет, никто. Живут себе... Хлеб жуют. Как просто все достается... А тут стена. "Но почему, - не унимался протест естества, желавшего справедливости, - одним всю жизнь... - И передразнила себя, уже на злых слезах: "Почему, почему..." По кочану. С размаху! Для закалки. И перо в одно место... Для равновесия".


   
   Зонт пристроила сушиться на пустующий Мишкин стол. В кабинете голоса. Встряхнулась, посмотрела в зеркало, но приостановилась, вслушиваясь: "Он? Вернулся..." Хотела без него успеть. У двери бубнит, слышно:
   
   - Господином Фордом и Кирилл восхищался! Из техникума с красным, конечно, дипломом. А как съездил, сам посмотрел... Извините.
   
   - А вы с ним думали, - скрёб язвительный возглас Соркиной. - Может, просто оба не тяните? На твоей должности очень энергичным нужно быть...
   
   - Чаек твой попиваем... Будешь? - озаботился он и сразу уступил нагретое место за столом. - Привет. - И заметив, что начальство не в духе, "посерьезнел": - Полина Максимовна... Коньячку?
   
   - Не наглей. - Полина умостилась в кресле. Понимала, что недоволен её прохладной встречей, но не это волновало сейчас. - Грехи свои... исправил?
   
   Гордо отвернулся. Значит, сделал. Достала из стола его ключи. Выразительно уставилась на них. Он, помедлив, нехотя, будто одолжение делал, взял связку, подбросил…Поймал и подчеркнуто "бодро" вышел угарно работать. Герой. Сорока наклонилась к чайнику, попыталась, подцепив крышку, заглянуть, но сейчас же бросила:
   
   - Уй... - За ухо "холодное" схватилась. - Будешь?
   
  Полина неопределенно дернула щекой. Уставилась в закапанное окно. Соркина, не торопясь, заварила, положила норму сахару и пододвинула бокальчик подруге-начальнице.
   
  - Ты обоняй, обоняй!..
   
   Полина забыла поесть и с удовольствием стала прихлебывать горячее, ароматное и сладкое. Сорока смотрела выжидающе, всю голову искоса наклонив, как тёзка-птица:
   
   - Не чуешь? - Показала надорванный шикарный пакет. - Тебе привез... - И внимательнее посмотрела. - Какая-то ты, мать... Сердце?
   
   Полина только рукой махнула и стала экзотический пакет, не видя, рассматривать. Что-то в ней зрело. По столу забарабанила, будто мысли и чувства, торопясь, листала-упорядочивала.
   
   - Что вот с ними делать... "Бизнесмен". Куда ни кинешься... Там врач не принимает, тут... А сон сегодня... - Замолкла, но тяжесть выговориться давила. - Маму-покойницу обмывала, представляешь? - Телефон звякнул. Еще, да еще... Взяла трубку, послушала и молча бросила. Помолчала раздражённо. Сложила на груди руки и медленно-медленно стала раскачиваться в такт невеселым картинам. - С его сестрой дралась, котенка родила... Ужас. - Она тяжело вздохнула и головой стриженой помотала. Недавно коротко постриглась: непривычно легко голове. - Спим будто, и кто-то, как ребеночек в саване, входит! - продолжила она, волнуясь опять. - Я подняться не могу. Как заору! А оно поворачивается и к постели... Смерть маленькая! Я и шептать не могу уже. А оно к Мишке тянется... – Полина, переживая, замолчала и глаза закрыла. - Не могу... - Подышала, справилась. Чай сглотнула и на другое разговор: - Что ты его тут шпыняла?
   
   - Ерзает. - Подруга поддержала смену дохлой темы. - "Не на том месте" он, видите ли...
   
   - "О н?" - Полина брови задрала. Не ожидала от Соркиной. - А, может, я? - Очень внимательно смотрела на экстремистку. - Он же когда-то меня сюда устроил. Теперь я его взяла...
   
  Та все же стала серьезнее:
   
   - Причём здесь ты… Он про себя. - А так как начальница, по-прежнему молча, ждала, Сорока нервно задвигалась: заусенец на пальце задумчиво покусала, на спинку тоже откинулась и голову опустила упрямо. Но вопрос уж очень... Не сон. Глаза подняла: - Ты заочный уже в тридцать стала заканчивать. Он бы... укакался.
   
   - Но, зря?
   
   Сорока отвернулась.
   
   - Знаешь же, - сказала медленно, - я баб только для семьи признаю.
   
   - Рожай, значит, и все дела, - "развернула" Полина для точности. Встала, подошла к заплаканному окну, руки на груди стиснула. - А если поздно?

   Голос у нее был какой-то... Сорока, не оборачиваясь, досадливо проворчала:
   
   - Я своего мнения никому не навязываю.
   
   "Эх, подруга... Если бы только в этом было дело". В "большой" комнате клиентов дверь хлопнула. Ехидный Мишанин голос громко приветствовал опаздывающих и неразборчивый шепоток оправданий: "...Вернулась уже?" Взглянула на часы и туда: зонт убрать... и вообще.
   
 



  В конце рабочего дня, когда Миха уже шел за картошкой, опять звонила в клинику: нет пока профессора... Ночью дежурит. Набрала домашний - Бурсак-малявка подлетел:

   - Альлё-у? А-а... - Ей тоже рад был. Немножко. - Привет. ...Увы. ...Вообще должон. Приходи. Бананы обещался... Да всенепременно! Ку-ку.
   
  Только открыл, галантный поклон ей, чуть не в пояс. Полина ушки его розовые хвать! "Жених..." Обняла и давай на них дуть: "Пыль-то с ушей не стряхиваешь?!" Почувствовала, что парню неловко: женщина, понимаешь, к груди прижала... Розовые эти лопушки соком налились. Не захотела уняться. Задумчиво ухмыляясь, тискала, не отпускала... Тут и Сам приехал, покупками цепляясь, вошёл. Малёк, с тяжелой улыбкою, тикать. Ужинать машинально отказалась: другое в голове. Только чай опять попила. Жиденький, надо сказать, "для давления..." А он помидоров, огурцов привез, внуку бананы! Бастурму... Доченьке с зятем не до того. Науку делают... за бугром. Но да, что ж... Дядь Гена ясно знает, зачем пришла и наверняка все также устроит, - ни один раз уже было, - но Полина молчала, и он недоумевал, конечно.
   
  Бурсак быстренько решил с едой. Дразнясь, демонстративно хлебнул из крана и бананом помахал. Только дверь щелкнула, заглушая, и без того краткое, запоздалое: "До десяти!" В кухне, давным-давно ставшей чужой, Полина чувствовала себя не на месте. Через силу стала мыть посуду. Все раздражало: не там стоит, но она медлила. Долго вытирала руки... Помедлив ещё, все же решилась, пошла к нему... В коридоре тихо ворчал большой холодильник. В телевизоре кто-то бегал и орал. Прислонилась к косяку. Старая пальма длинным листом в щеку знакомо кольнула, будто ласкаясь. Еще когда с мамой здесь жили... Все знают, что доктор он сильный, но не думала об этом сейчас, он свой, значит... Сыто урчал холодильник за спиной.
   
  - Дядь Ген? А у меня не может быть... Тоже, как у мамы?
   
  Он обернулся, глянул на нее, поднялся за пультом и выключил телевизор. Большой, в подтяжках, что она дарила. На свету, под абажуром остановился. Смотрит:
   
   - Кровь сдавала?
   
   Полина, морщась, помотала головой и слезы кольнувшие припрятала. Вздохнула:
   
   - Маму сегодня во сне видела... Смерти боюсь.
   
   Телефон сзади застрекотал. Звук непривычно мягкий и тихий.
   
   - Я возьму... - Встрепенулась. - Да?
   
   - Аль-лё-у? - Девчоночий голосок. - ...Кто это? - растерянно.
   
  Хихиканье и гудки... Подружки. Ай, Бурсачина... Дядь Гена в кресло вернулся. Лицо ладонями тер. Домой позвонила, Мишка сразу ответил. Ждал.
   
  - Я у Дядь Гены. - И схитрила: - Перезвони: гудки какие-то... - Чтоб убедился, Штирлиц. Потом спохватилась, что трубку в руке держит. Поспешно прижала рычаг пальцем. Молчание неприятное... - Ало? Да, все... Хорошо. ...Купил? ...Не забуду.
   
   - Ты скоро? - дожёвывая что-то, смирно поинтересовался ничуть не ревнивый супруг.
   
   - Да.

   Помялись.
   
  - Ладно... - Мишаня хорошо различал ее молчания и теперь не трогал. - Там кино идет...
   
   Покусала губу и быстро прошла в комнату, села на диван.
   
   - Дядь Ген... А если я рожать буду? Оставлю...
   
   Он безучастно смотрел в темный экран, где сюрреалистически искажённая отражалась комната, они сами и яркая точка - абажур. Теперь стал моргать на нее и головою повел, будто шея затекла:
   
  - Поль?! Господи... - Подался вперед и руки в колени упер, будто снова собрался подниматься. - Что случилось?

   Все-таки собрался. Поднялся и к ней на диван пересел, прогнув его тяжестью. За плечо тронул. Полина заплакала. Схватилась, за платком в прихожую метнулась. ...Опять, чуть не в голос, у вешалки, в плащ уткнувшись. Он прибежал. Полина от него, на кухню, воду глотать... "Погоди... Сейчас". Больно рукой о кран задела, разозлилась и заткнулась. Тушь с глаз смыла, и чайник на газ опять поставила. Вернулась в комнату. Дядька смотрит непрофессионально:
   
   - Ну, что такое с тобой? - спрашивает, тревожно моргая. - Поля...
   
   По имени назвал, легче сделалось. Хрипло вздохнула, голову понурила. Носом шмыгнула. Вытерлась. Потом, спохватившись, скомканным платком.
   
   - Рожать хочу.
   
   - Ну-у... - Дядька будто сразу успокоился. Головой недовольно помотал, губы неприязненно сложил и отвернулся укоризненно: - Ты же знаешь...
   
   - Я больше так не могу. Все! - сказала она твердо. - Спасти же ребенка возможно? В крайнем случае... Я узнавала.
   
   - Но ведь... Если будет приступ? И ты... Мы потеряем тебя? - И замолк недоуменно. Промолчала. Он кашлянул, прочищая горло. - Но, а ребенку... без матери? Больные гибнут в девяноста пяти случаях...
   
   - Девяносто пять. Не сто.
   
   - Знаешь что...
   
   Дядь Гена покраснел и отвернулся... Полина услышала закипающий чайник. Встала и пошла туда. Пусть успокоится... Ей стало легко. Удивительно... Высказалась. Она поела хлеба с маслом и бастурмой. Помидоры и огурцы не тронула из упрямства. Потом только догадалась свет на кухне зажечь. Блукала в потемках столько...
   
   Он телевизор включил - опять бегают...
   
   - Зимой, - сообщила решительно, - в Москву еду... Поможешь?

   Кивнул. Уже у двери была, одетая, обернулся:
   
   - Пятнадцать-двадцать процентов рожают нормально, и приступы совершенно прекращаются... - Встал, к двери тоже подошел, подбоченился. - Только не горячись... Тут думать надо. Потом объясню... - Смотрит внимательно. - Михаилу расскажи. Это только пятнадцать процентов.
   
   - Детей-то спасают?
   
   Махнул рукой и пошел к телевизору. Полина улыбнулась и захлопнула дверь.
   
   
   
   Дождик не переставал. Зонт у них забыла... Возвращаться желания не нашлось. Плохая примета. Перескочила улицу и из автомата такси вызвала. Простывать теперь нельзя. С частником страшно. ...Может, зонт на работе? С особым удовольствием подумала, что не придется терять ценные сейчас рабочие дни. Не надо теперь идти в клинику на унизительную операцию, что еще утром казалось неизбежным и тошным. Питаться полноценно...
   
   Компания сгорбившихся под тяжестью весны. Орава прячущих шалеющие головы в плечи и в поднятые воротники. Стайка подросшей мелкоты... Само неопределённое будущее прошествовало мимо залитых стёкол телефона-автомата. Плюёт на дождь, смоля вспыхивающие сигаретки и азартно топая по весенней воде литыми резиновыми сапогами. Бурсак-то... А?! Дымит Бурсачина, говнюк. Сказать надо... Но не окликнула. Своё будущее представила: с в о е г о - теперь он уже есть, есть! Подумала о том, что возраст у нее критический для этого дела, что пока вот таким вырастет... Да мало ли?! Думала, думала... О том, что меньше года всего... О том, что случись, Мишка и без нее все сделает, как надо - так е г о ждет. Да Верка... Вот с кем надо говорить. А Михаилу знать про риск не обязательно. Э-эх, была бы мама жива...
   
   Такси, притушив фары, подкатило. Посомневалось, кто здесь вызывал... Поворчало и домой, на Новостройку повезло. А ей, что вздумалось: попросить отвезти сначала на окраину, к кладбищу?.. Где мама лежит. Потом про дождь и темень вспомнила, поежилась... Не одна. Да что подумают... Завтра с Михаилом к сестре зайдут. Это по пути... Потом могилку поправят, почистят. На прошлую пасху тоже и была... Вспомнила, как Мишка у них втихую отсыпался, и живчик, было, злой ёкнул, но успокоила себя: "Теперь нельзя беситься, нельзя... Весь год!"
   
                ***