Мир и Меч.
«Не думайте, что Я пришел принести мир на землю; не мир пришел Я принести, но меч.
Ибо пришел Я разделить человека с отцом его, и дочь с матерью» (Матф.10:34).
«Блаженны миротворцы, потому что они будут наречены Сынами Божьими» (Матф.5:9).
Книга первая
Пролог
Прости, прекрасный край,
и прадедов красивых
и труд, и смех, и праздник, и сады
прости, чудесный дом
и виноград, и сливы,
свет зреющей на деревце звезды
Вас нет уже давно,
повсюду дым и пламя,
и пожинает страх,
кто сеял черный град
простите мне и то, что я теперь не с вами
я виноват......
Грузия
Меж виноградников и гор,
Как пир, исполненный веселья,
Продев сквозь узкие ущелья
Двух рек серебряный узор,
Лежит прекрасный древний край.
Всегда он вольностью гордился,
И тот, кто в Грузии родился,
Хоть и совсем не умирай!
В предгорный храм старик принёс
Вино причастия Христова.
Здесь крылья обретало слово,
И Храм запел разноголос.
Старинный Грузии алтарь
Лежит в торжественном покое.
Забыв про скопище людское,
здесь каждый молится встарь.
И первый совершает шаг
На камни царственной могилы,
Чтобы давал Грузинам силы
Давид в краю житейских благ.
Не даром мастера рука
На стенах храмовых пред входом
Беззвучно говорит народам,
Что храм воздвигнут на века.
Герой
Безумный мальчишка с глазами седыми,
Узнавший так много о смерти и лжи,
Скажи, что стряслось? Назови свое имя,
Кто детство твое растоптал? Расскажи.
Не бойся меня, я надежно укрою
Тебя от не спящих, мучительных глаз.
А ты расскажи мне, что стало с тобою
Как звать тебя? Тихо в ответ мне: - Тамаз.
Я жил со своею семьею большою
Меж гор вековых и цветущих равнин,
Мой род был отмечен широкой душою.
Дочь Грузии – мать, а отец – Осетин.
Неспешная жизнь, и простая награда
За наши труды: дважды в год урожай
Искрилась заря на груди винограда,
И вечным казался невянущий рай.
Мы верно дружили и шумно играли
Не знали – врагом обернется сосед.
Но близился лязг оглушительный стали,
И копоть затмила испуганный свет.
И в августе жарком вломились с десяток
Гостей в наш открытый приветливый дом
И денег и хлеба забрали остаток.
От речи глумливой повеяло злом.
Я встал на защиту, меня на потеху
Швырнули на землю, а сад наш сожгли
Я помню плач матери, выстрелов эхо …
Незваные гости меня не нашли…
Колыбельная
В небесах кинжал блестящий
иав-нанинао.
Улыбнись младенчик спящий
иав-нанинао.
Беззаконье и резня,
Ни тебя и ни меня,
Не помянет, не коснется
Пусть малютка мой проснется
В мире, нанинао.
Ангел с неба наблюдает
иав-нанинао.
Детку строго охраняет
иав-нанинао.
Он хранит тебя от бед
С колыбели, с малых лет.
Пусть тобою все гордятся,
Будешь ты в лицо смеяться
Страхам, нанинао.
Враги
Стоят, войною сожжены,
Деревья меж развалин черных,
А там, на перевалах горных,
Ждут смерти двух семей сыны,
Что прежде жили в тишине,
Хотя у них различны нравы,
Но помня прежние расправы,
Всё ж не давали ход войне.
Забыты ныне навсегда
Отцов заветные примеры
И оказалось, что вражда
Сильнее долга или веры.
А в Лету канувший закон
Наделов прежних и сословий
Законами земли и крови
Бесповоротно заменен.
Месть
Лихорадка, стон, хвороба,
Сон родных могил.
Сердце подточила злоба,
Ветер остудил.
Слезы молча лил ночами
Где там пить и есть,
С лютой болью за плечами
Я готовил месть.
Я с винтовкой наготове
Шел убийц судить,
Чтобы их проклятой крови
От души пролить.
Крик бессильный рвался глухо,
Стыла тишина.
А тебя взяла желтуха,
Голая луна.
Урмули (песня на арбе)
Пусто. Кругом пусто.
Тяжело идти волам,
Что с бедою пополам
Тянут старую арбу
На своем горбу
Пусто. Кругом пусто.
Прочь из городов и сел
Все бегут, кто бос кто гол.
От зари и до темна.
В Гали, в Гори – все война.
И поет твоя зурна, Сатана…
И волов обгонят в миг
Легковая, грузовик….
А куда и ты, старик,
Все бежишь….?
Что тебе, седой, спасать?
Здесь лежат отец и мать.
Что ж ты жизнью - то своей дорожишь?
Вон идет мальчонка, стой!
Весь худой и чуть живой
А с винтовкой за спиной
И куда?
Мне б мальчонку подвезти,
Нам, пропащим – по пути….
Одного бы хоть спасти.
Знать – беда?
Пусто. Пусто все кругом.
Датиреба (Причитание)
Двое над мертвым юношей причитали:
-Что же нам делать, - что же нам делать, Лали?
Точно себе самой говорила мать, -
Что ж так упрямо уходите воевать? –
Слава повеет, и запах земли и хлеба
Вас не удержит. Носится датиреба
Громко над селами, словно кричит опять
Небо без дна. Вы уходите воевать…
Чтобы потом сестры, жены ночей не спали….
Что же нам делать…… что же нам делать, Лали?…
Ты расскажи мне… я не могу понять….
Соль наших слез землю навек прожжет
Горе соседское… солнце над ним встает…
Так же кричат и мечутся осетины…
Гладят и нежно целуют домов руины.
И сыновей опять провожают в путь….
Чтобы вдовою оставить кого-нибудь.
После, солдаты, кляните свои медали!
- Что же нам делать Лали… Что делать, Лали?
Лали ответила: - Знаешь, я вижу сон.
Кажется вот смеркается, входит он.
Светлый как утро, ранней росой умытый.
Муж мой и сын твой, не мертвый нет, не убитый!
Тот, что и прежде сильный и молодой,
Только ещё красивей и вновь живой.
Входит ко мне муж мой и сын твой.
Входит и говорит, нет, смотрит, а голос звонок:
- Лали, а это правда? У нас ребенок?
И улыбается, будто бы нет войны, бегства и смерти….
Из-за его спины светится что-то, я просыпаюсь снова.
Больше ни слова.
Блок пост
Вслед за тропой я шел с горы.
Равнина, тронута зарею,
Вдали за дымкой голубою
Открыла пыльные шатры…
Верней, палатки…и подряд:
Казармы, вышки и машины…
Живой преградой средь равнины
Был миротворческий отряд.
Они стояли здесь давно,
Вражду слепую наблюдая,
Как стражники среди раздрая…
Недавно было здесь темно.
Теперь же с первыми лучами
Я видел, как плелись к посту
Старухи с тощими плечами,
Играли дети на мосту.
Здесь слабый получал еду.
А молодой, продав пожитки,
Просил оружия, и прыткий
Бежал соседям на беду…
Когда я ближе подошел…
У бэтеэра два солдата
Скучали: - что теперь, ребята? –
Спросил один, оставив ствол.
- А что теперь? – сказал другой,
Ты продал все патроны осам,
И нас, мудак, оставил с носом…
А ну они, затеют бой…?
- Остынь, послушай, старина.
Домой мы посылаем мало.
Ведь это не моя война…
Кормить уже давно достало
Гундосых чурок, и пускай
Их свора друг на друга лает,
А мне полсотни не хватает
На тачку, - дембель, и гудбай…
- Ну, ты и крендель… почему
Мы угодить сюда хотели…?
Войну сдержать? Да неужели…
Теперь ни сердцу, ни уму…
Давно ты деньги сосчитал…
А этот малый ночью встанет
И никого будить не станет,
Не двинет через перевал…
А будет из-за наших спин
Легко и с чувством превосходства
Шмалять в своих друзей грузин.
Так надоело это скотство!
Грузины - по нему шмалять…
Мы – между ними. Вот задачка!
А ты: - Квартира, дембель, тачка…
- Заткнись! И хватит доставать!
Мерцхали (Ласточка)
Это не молния в неводе тучи мечется…
Небо ясное… Это упала ласточка…
Мелькнув, упала на медный песок…
После слепого выстрела…
Чья это кровь жарким рубином вызрела?
В кого ты метил стрелок?
Ни во врага ли, в недруга?
Издали в тень мелькнувшую.
Или в тоску бессонную?
Ненавистью иссушено,
Сердце немое умерло,
Стало свинцовым шариком,
Вырвавшимся из пламени,
Недругу уготованным,
Сердце взорвавшим ласточке.
Плачет сидя на корточках,
Девочка возле трупика.
- Что ж ты летела, быстрая,
Гибель не обманувшая…?
Кому же несла ты весточку?
Слово ли, донесение…
Весть ли о смерти страшную,
Чудо ли о спасении?
Ласточка среброкрылая,
- Шени Мерцхали тетрила…
Белая моя ласточка…
Птичка чудная маленькая….
Стрелок, в кого же ты целился,
Как ты стрелок осмелился,
Руку поднять чугунную
На душу большую, малую…
Птичью ли человечью ли
Кровь проливая алую…
Шени Мерцхали тетрила…
Тень твоя веет белая….
В маленьком легком облаке…
Так на тебя похожем…
В слепке твоем сияющем,
В легком и хрупком ласточка,
Что только на землю падала,
Снова скользит над берегом.
Мольба
Недолгая ночь наступила.
Предвестием горького дня
Гордыня и спесь пробудила
Слепая, лавину огня.
И смерть по горячему небу
Свинцовая, с воем неслась
Безумной алчбе на потребу,
Погибелью меряя власть.
И снова, смешавшись, бежала
От черной геенны толпа
И было несчастных немало,
И ненависть зрела, слепа.
Я, спасшийся, вновь безучастным
Об этом спешу рассказать.
Властительным или безвластным
Всем равно придется страдать.
Господь наш, и душ Избавитель
Когда-то по Воле Святой
Спустился во мрака обитель
И нас одарил чистотой.
А мы непокорные снова,
Довольны одним забытьем,
Не помня Господнего Слова,
Друг друга огню предаем.
Но видя во мгле наши лица,
Он скажет нечистому: - Сгинь!
Всевышнего Воля Святится,
И Царство пребудет! Аминь.
Сны
Снятся мне старые горы,
Проснусь я и плачу,
Снятся мне улочки Гори,
Проснусь я и плачу,
Снится обстрел на рассвете,
Проснусь я и плачу,
Снятся сгоревшие дети,
Проснусь я и плачу.
Сон и надежду слепую
Налет уничтожит.
Плачу неслышно о тех,
Кто плакать не сможет.
Встреча
Меж дымных, смуглых осетинских сел
Был тихий день, веселый и печальный.
Встречали тех, кто жив с войны пришел.
В домах иных звучал напев прощальный.
И на столе был праздничный пирог,
А у соседей – два, в помин погибших.
В тот день один набрел я на порог
Проклятых, всю семью мою убивших.
Хозяин сам за стол меня позвал,
Не ведая, что гость его замыслил.
И мне вина из рога наливал,
Я, между тем, убийце дни исчислил.
Там женщины сидели за столом
Другим, и вкруг стола играли дети.
Я, только молча, думал о былом,
Вокруг не видя ничего на свете.
Я ждал, когда хозяева уснут,
И все за кровь родителей заплатят.
Над всеми совершу жестокий суд,
Пускай меня, потом толпою схватят.
Звучали песни, и лилось вино.
Жизнь, смерть моя – мне было все равно.
Но вижу я: хозяин вновь встает,
Ладонь его сжимает ручку трости.
Он говорит мне, что настал черед
Произнести мой тост, - другие гости
Спокойные учтивые встают.
Хозяйский взгляд узнав пытливый строгий,
Я тост произношу: - За мир, уют…
И слушает хозяин одноногий.
Но к нам домой, творя слепой удел,
Врывался он, как зверь силен и цел.
И вдруг, - виной тревога иль вино? –
Сорвался громкий голос в мирном тосте.
Мне алое предстало полотно:
Отец и мама, их убийца, гости.
Живые и погибшие сошли
Ко мне, в минувших распрях, в бойне этой.
И словно бы столпы земного света
Сошлись в один со всех концов земли.
И ненависть вдруг изменила мне.
Увидев свет, и сердцу откровенье,
Мою семью, их кротость и смиренье,
Я сел и долго плакал в тишине.
Обещание
Оставь кувшин в твоем саду,
Где в кровь вино превратилось.
Это радость простилась,
И больше я не приду.
Ласточки гнезда уже не вьют,
Здесь смерти черные гнезда.
Плакать о прошлом отныне поздно,
Покинул тебя уют.
Иди за тающим солнцем вслед
Навстречу домам сожженным,
И дай не простившим и не прощенным
Единственный обет:
Их лица в памяти сохранить,
Начать эту жизнь сначала.
И что бы душа твоя ни кричала,
Отныне не мстить.
Книга вторая
Пролог
В наследство от старушки позабытой
На Украине получил я дом.
Мне пишут – он убогий и разбитый,
Не стал бы я заботиться о нем,
Но горьким жаром старины дохнуло
От этой вести. Сердце в тишине
На землю предков властно потянуло,
Теперь оно не даст покоя мне.
И вот приехал, подхожу я к дому.
Он мохом и репейником оброс.
Толпится лес по краю нежилому,
А дом годится разве что на снос.
Но в глубине каморки полутемной,
Раздвинув пыльный хлам, я вижу вдруг
Окованый железом, неподъемный,
Сквозь годы сохранившийся сундук.
Какое в нем сокровище хранилось?
Я все гадал, взволнован, изумлен.
Сама внезапно крышка отворилась,
И стали вековой раздался звон.
Кипел враждой не молкнущей и славой
Открытый мне таинственный сундук.
В нем за кирасой рыцарской кровавой
Мне ухмылялся хищно ханский лук.
Лежал палаш безжалостного шведа
В обнимку с саблей паныча лихой.
Над ними – дух воинственного деда,
Пред самой смертью принявшего бой.
Не стану продолжать весь список длинный
Предметов, что не видел до сих пор,
Но среди них узнал я восьмиклинный
Из меха сшитый головной убор.
Его среди раздоров и несчастий,
Со всех сторон валивших вразнобой,
Носил, как символ непосильной власти,
Непонятый потомками герой.
Три ночи я провел под ветхим кровом,
И тени прошлого в глубокой тишине
О времени мятежном и суровом
Рассказывали мне.
Когда седой казачий гетман прежний
Сошел в могилу тихо, пробил час
Избрать главу – казак правобережный
На общем сходе огласил наказ:
- Казачество главою примет Яна.
И левый берег согласился с ним.
Но мой герой строптивый непрестанно
Был ношею нежданною казним.
НОЧЬ ПЕРВАЯ
Начало
Родился мальчик триста лет назад
В державе польской - Речи Посполитой,
Отец его был знатен и богат,
И сын был окружен надежной свитой.
Поляк-отец и украинка-мать
Два древних рода в нем соединили,
Не уставали сыну повторять
О славных предках, гордости и силе.
Отец ему рассказывал с пелен
О польской старине, родной и славной.
А мать о тех, кто воли был лишен,
Об украинской участи бесправной.
Он, шляхтич Ян Мазепа, с детства знал
Как тяжко материнскому народу,
И возмужав, себе он клятву дал,
Что Украине принесет свободу.
Он видел, как властительный поляк
Наделы украинские терзает,
А ветер над морями развевает
Турецкий, шведский и английский флаг.
И от степей исходит душный жар,
Там украинцам не дают проходу
Потомки не смирившихся татар,
Подмешивают кровь в огонь и воду.
Брат и старик
Часто слышал от матери Ян,
О жестокости, черствости, чванстве,
О глумливо-заносчивом панстве,
Что позорит славян.
И однажды и сам увидал
Материнским словам в оправданье,
Как взбесившийся шляхтич на стане
Старика избивал.
Ян жестокой руке преградил
Путь своею широкою грудью.
Меж зеваками были и судьи.
Он народ удивил.
А свидетель на кратком суде,
Где законом была лишь расплата,
Указал вдруг на Янова брата
К материнской беде.
Видно в том был отцовский наказ,
Чтобы Яна от смерти избавить,
И наследником старшим оставить.
Глазом платят за глаз.
Злая участь того старика,
И погибель безвинного брата
Яна в ночь привела без возврата
На тропу казака.
Гетман
На властный шлях он волей неба зван,
А вырос он среди скупой латыни,
И твердый в православии, Иван,
Он все же Ян в неистовой гордыне.
Нашептывал и днем, и по ночам
Безумный Ян, и стыла кровь живая:
- Иван, сперва свободу дай мечам,
Отечеству свободу добывая.
Лишь грозной силой и крутым умом
Освободишь ты земляков убогих.
Так перестань же думать лишь о том,
Что за свободу платят смертью многих. -
Иван ему поверить не хотел,
Он усмирял неистового Яна.
Но позади так много мертвых тел,
Двуличия, неверия, обмана.
Готов расшитый гетманский кафтан,
Ферезия, на золотой основе,
Увы, надел ферезию Иван,
А носит Ян, подумайте, панове.
Но ложь видна в поклонах воевод,
Пытливых взглядах и речах нарядных,
И Ян себя со страхом узнает
В них, лицемерных, мрачных, беспощадных.
И ранит сердце роковой изъян,
Но и теперь он спрашивает все же:
- Кто пред Тобою, Ян или Иван
Предстанет на Суде, Всеправый Боже?
Монолог Мазепы. Польша
Нет, не наследник я отцовской стати!
Отец могуч - я тучен, слаб и мал.
Поляки! Между вашей гордой знати
Напрасно я признания искал.
Вы моего не пощадили брата,
Он землю материнскую любил.
Меня учили мести вы когда-то, -
Я буду мстить вам, сколько хватит сил.
Не забывайте клятвы этой, прошу!
Но славу унаследовать отца,
Влачить её невидимую ношу
Мне тяжелей, чем тело мертвеца.
И пусть моей чудесной польской панны
Я все ещё не в силах позабыть,
И пусть ее черты еще желанны,
Я повторяю – вам я буду мстить.
Теперь во след за гетманом Богданом
Я на союз с Московией иду,
Чтоб Польше или туркам окаянным
Не править православным на беду.
НОЧЬ ВТОРАЯ
Союз
Той ночью кровный заключен союз
Свободным украинско-русским вечем.
Заложена основа новым встречам,
И каждый твердо произнес: «Клянусь!»
Рассеял свежий ветер битвы гарь.
Настало время уговор составить:
Россией будет править Государь,
А Украиной – Гетман будет править.
Но ни один из них не посягнет
На власть другого, на другой народ.
Вражду посеять было бы безбожно,
Война же будет вовсе невозможна.
Царь Алексей казакам обещал,
Что духовенство изберет отныне
Себе главу, на вольной Украине,
От самых древних праведных начал.
Нам и Казакам правый мир сулил
Отныне жить семьею христианской,
Бороться нам в единстве ратных сил
С угрозою Османской или Панской.
А Гетман пусть отныне правит сам
Его избравшим преданным народом.
И только братским бедам и невзгодам
Теперь дано делиться пополам.
Сомнений не осталось в братской силе
Солдата русских войск и казака.
Смотрите, наши общие войска
Ударом страшным турка разгромили.
Но будто эхо отступивших бед,
Нам не давая привыкать к покою,
Внезапно, бурей налетев морскою,
На наши земли покусился швед.
А между тем на вольных берегах
Союзные российские солдаты
Уже не видят проку в казаках
И отнимают все, чем те богаты.
А всех богатств - жовто-блакитный стяг.
Он память горькая былой гордыни.
Не ведает ни власти, ни святыни
Обманутый, обкраденный казак.
Песня
Настало время испытаний,
И тяжек униженья гнет.
Но между жалоб и стенаний
Непокоренный дух поет.
Тоской по воле песня веет,
Уничтожает боль и страх
И вечную надежду сеет
В тревожно замерших сердцах,
И поднимается, как птица,
Над сизой бездною Днепра,
И вновь к земле она стремится,
На дым казацкого костра:
А вже років двісті,
Як козак в неволі.
Понад Дніпром ходить,
Викликає долю:
-Гей, гей, вийди, доле, із води!
Визволь мене, серденько, із бідні.
-Не вийду, козаче,
Не вийду, соколе.
Ой, рада б я вийти,
Так сама в неволі,
Гей, гей, у неволі, у ярмі,
Під московським караулом у тюрмі.
Ой, пане Богдане,
Нерозумний сину!
Занапастив Волю
Ще й нашу Україну.
Гей, гей, занапастив, зруйнував,
Бо в голові розуму мало мав.
Вот уже лет двести
Всё казак в неволе
Над Днепром он ходит,
Кличет вольной доли:
- Выйди, доля вольная, из воды
Да из плена вызволи, из беды!
- Не выйду, казаче,
Не жди своей доли -
Я бы рада выйти,
Да сама в неволе.
Я б и рада выйти, да сама в ярме,
Под Московским караулом я в тюрьме.
Что сказать Богдану, как дурному сыну?
Погубил ты Волю, с ней и Украину!
Гей, гей, все разрушил, задарма,
Мало было, мало твоего ума!
Спор
Ветру кланяются травы.
Под луной молчат леса.
Спят шатры, тысячеглавы,
Лишь костры да голоса:
- Что ты мелешь-то, соколик?
К басурманам подалси?
Батька Ян, он что, католик?
Он крещеный на Руси.
- Не мути меня, Микола,
Или ты, братишка, пьян?
Чую, скрыта в нем крамола.
Отчего ж тогда он – Ян?
Кто родился гордым ляхом,
Ни за что не будет наш!
Распадись хоть нынче прахом,
Лях твой гетман, и шабаш!
- Ох, и млосной ты, нудота!
Угрожаешь, что ли, мне?
Ты, москаль, забыл чего-то:
Мы на этой стороне,
А на той, дружок, османы.
Ятаганов их оскал.
Аль не помнишь, окаянный?
Али ты не воевал?
Вижу, вижу я куда ты
Гнешь, и не обманет хмель.
До моей ты жаден хаты,
Захотел моих земель!
Или может я – не то же
Что и ты, – слуга царю?
Може я и враг твой, може
Не по правде говорю?
- За кого же ты хлопочешь,
Что болтаешь ты, юля?
На кого ты саблю точишь?
Общая у нас земля. -
Мы по Туркам разом вдарим,
И по ляхам в свой черед.
Ну а коль под Государем
Будет Гетман – не помрёт. –
Спорят молодцы лихие,
И походный их шатер
Треплет ветер. Из России
Мчит гонец, на вести скор.
Мир полночный замирает,
Чуть туманится река.
Небо темное взирает
На молитву казака.
Охота на вепря
Во власти при любом дворе –
Интриги, воровство, вельможи,
Ещё они друг с другом схожи
Пристрастием к игре.
И теша беспощадный нрав,
И в грубой состязаясь силе,
Охоту здесь исконно чтили
Превыше всех забав.
И вот однажды дотемна
Из чащи или бурелома,
Словно хозяина из дома,
Изгнали кабана.
Несчастный вепрь хрипел свиреп,
Но всадников, его загнавших,
Уже не видел в нападавших,
Ведь он ослеп.
Но два запененных клыка
Грозили людям страшной раной
Покуда с ненавистью рьяной
Шел зверь на седока.
Свободу зверь хотел спасти
Ценой кровавой страшной дани.
Но тщетно все – в живом капкане
Отрезаны пути.
И вепрь копытом землю рыл,
И озирался вновь свирепо.
Раздался крик: - Он твой, Мазепа!
Бей, что есть сил!
Из круга слышен смех: - Изволь!
Ян видит вдруг в глазах совелых,
Не слыша криков оголтелых,
Лишь страх и боль.
И вот, - внезапное родство, -
Отчаянье, безумье, ярость,
Что в сердце зверя оставалась, -
Пронзают и его.
Ян снова видит тот же гон,
Но обреченными глазами,
Жестоких всадников с клинками
Под свист и звон.
И отступает Ян: - Друзья,
Оставим прежний наш обычай,
Уйдем сегодня без добычи, -
Зверь этот, - я.
Монолог Мазепы. Нарва
Как дорого нам братство обошлось!
Давно ль с Петром победу пировали?
А вот уже и поводом к печали
Союзники и братья нынче врозь.
Врагов жестоких одолев вчера,
Орел двуглавый гордо встрепенулся.
Но ратный день под Нарвой обернулся
Нежданным поражением Петра.
А быстрый швед, что дерзок был и юн
Не знал, увы, ни страха ни пощады.
Разрушил наши стройные отряды
Как вихрь, его стремительный драгун.
Он головы срубал как спелый плод
Легко срывают с ветки или грядки.
От шведов мы бежали в беспорядке.
Зачем? Куда? Кто после разберет?
Гнетет меня кровавый битвы срам,
Но даже срама черного страшнее
Мне то, что, скрыть позора не умея,
Душою обратился я к врагам.
Хозяева швыряют кости псам.
Кому-то жить на привязи – отрада.
Любуясь жалкой преданностью взгляда.
Я не служить рожден, а править сам!
Победами и славой скреплена
Не так давно казалась дружба наша.
Азовского огня испита чаша,
Но царских слов невелика цена.
Идут народы, выбившись из сил,
Путем его насильным и обманным.
За что же он Андреем Первозванным
Меня – его вельможу одарил?
А не за то ль, что кровью и горбом
Казак победе заплатил петровой?
Покорен и готов к неволе новой,
Народ мой, как бывало, - стал рабом.
Что может быть ещё невыносимей?
Сыны великой воли – казаки
Не смеют называть отчизны имя,
Под братьями живут как батраки.
Пусть мне постыла власть, но если б смог
Отечество к свободе я направить,
От лжи и лицемерия избавить,
Я крови присягнул бы, видит Бог!
НОЧЬ ТРЕТЬЯ
Сон
Мазепа к шведам перешел с отрядом,
И город швед за городом берет,
В Батурине сидит с казаком рядом.
Теперь Полтавы наступил черед.
Но усмирив надменное горенье,
Среди побед, растерянный казак
Узнал уже знакомое презренье
Во взгляде шведских опытных вояк.
Казаков буйных шведы не любили
От генералов и до рядовых,
И даже в общей окажись могиле
Казак и швед, их спор бы не утих.
Лишь облака седую высь латали,
Тела пороховой туман скрывал,
И устилали пики и пищали
Прошедший смерти буйный карнавал.
Снег, словно пепел, укрывал равнину.
Тревогою вчера окружена,
Нагрянувшую шведскую дружину
Встречала стужей лютою она.
В Батурине столбы печного дыма,
В зарю, как будто призраки вплетясь,
Встречали пленных. провожая мимо,
А Шведы в теплых избах спали всласть.
Союзников вознаградив с лихвою,
Мазепа третий день молчал и пил.
И серебром и сбруей золотою
Своих врагов недавних одарил.
И сон ему негаданно явился,
Подкравшись вдруг бесшумнее змеи.
Мазепа на поляне очутился,
И Яна окружили муравьи.
Их черный полк среди травы зеленой
Все наступал, и отойдя назад,
Мазепа разглядел его знамена,
На месте муравья стоял солдат.
Огромною ногой остервенело
Мазепа начал муравьев давить.
От их колонн уже в глазах темнело.
Где полчища несметных победить?
Их тьма неодолимая шуршала,
И под собой похоронить могла.
Проснулся, вздрогнув Ян, и все сначала.
Он в тишине, один и всюду мгла.
Побег
Он был не молод и слишком ретив и рьян
И должен давно бы кровью истечь от ран
В схватках с поляками. Звали его – Иван
Федорович Богун. Это был канун
Битвы со шведами, кто-то из взятых в плен
Их ратную тайну выдал ему взамен
Дарованной жизни. Он молча перенимал.
Манерой врага стремительный был навал.
Как дровосек деревья, их палаши
Рубили тела, яростный крик: - Круши!
Не раз уж летел за спины его солдат,
Только теперь, ненавистью объят,
Он наблюдал за взмахами ловких рук.
Кажется, что случайным тот был испуг.
- Иване, живый?! – послышалось за спиной.
- Так, Гетман! – объятье – О чем говорить со мной
Надумал? Да вижу, ты отчего-то хмур!
Ох, и знаком мне яростный твой прищур.
- Слухай, Иване, помнишь слова царя:
Кто мне послужит, честью одной горя,
Тот и получит волю своей земле,
Сам будет править, будет сидеть в седле!
Царь Алексей истинный дал зарок,
Только лишь службе выйдет казачьей срок
Дать нам свободу, нам Украину дать!
Что же творит сын его - бессердечный тать?
Знаешь, и я верил сперва Петру,
Правда его мне боле не по нутру:
Он батькивщину украл у нас, кот - палач.
Правит казаками так - хоть кричи, хоть плачь,
Он подведет весь наш вольный казачий род,
Веру, мову, и волю подлец сожрет.
Я ему верен, но верен пока… пока.
Видишь и сам: Шведа тверда рука!
Может, тогда казацкая будет земля
Твоей да моею, на службе у короля?
- Вижу я, жребий наш непосильным стал –
Только и Швед неспроста в нас огонь метал.
Крестную клятву нарушить – позор и грех.
Как отвечать будешь, Ян, королю за тех,
Чьи трупы в нарвской земле и сейчас гниют?
Сладкий ли Шведы дадут казакам приют?
Гетман стоял задумчивый и прямой:
-Брате Иване, не хочешь идти со мной?
Воля твоя. Про побег донесешь царю,
Будешь исправен - тоже не укорю.
Если б ты знал, - и Ян помолчал опять –
Что мне далось целованный крест предать!
Пролитой крови, брате, не искупить!
Что же! Прощай! Обрываю я эту нить!
Значит не важно, чем завершится бой,
Но побеждает в битве земной любой
Только свобода, и побежденных нет.
Все в могиле равны, и казак, и швед.
Память
Позор. Измена. И в огне
Забыты прежние обеты, –
Шального гетмана портреты
Жгут по стране.
И воля царская тверда
Как память о болящей ране,
Всю истребить молву о Яне –
И навсегда.
Но кто горит на тех кострах,
Напрасный труд и копоть множа,
Изменник или свой вельможа
Другим на страх?
Тщеславья жертва своего?
Сын честолюбия слепого?
Иль спасший украинца слово
И честь его?
Как память вещая слаба.
В холсте ли, камне – одинока,
Она порой всего лишь рока,
Интриг раба.
Кто спросит, если страшен спор,
Душа воспалена недугом
Отмщения, - кто звался другом?
Кого в костер?
Полтава
Стоят, ощерив дула и штыки,
Две армии, два зверя разъяренных,
Играет пьяный ветер на знаменах,
Шеренг сверкают жадные клыки.
Стоит в тумане перед ратью рать,
Смешались страх и радость перед битвой
Две армии с проклятьем и молитвой,
Готовы здесь друг друга разорвать.
Мазепа едет перед строем в рост
И к верной обращается дружине,
Что ленты носит шведские отныне,
Его наказ суров и прост:
- Мы долго братья гнули спины
На Польшу на Московский двор
Приходит время Украины
Вступить в последний жаркий спор.
Не знамя шведское над нами
А стяг, что освящен судьбой
Он золотой как солнца пламя
Как свет небесный голубой.
И впереди не кавалеры –
Отчизна в бой сынов ведет.
За правый суд Людей и Веры!
За Украину, брат, вперед!
Магнит сраженья к стали тянет сталь,
Что слишком часто кровью причащалась.
Потерь твоих соленая печаль,
Смертельных ран похмельная усталость
Придут потом, и жажда смерти вновь
Двумя волнами сталкивает конный
и пеший строи. Снова льется кровь.
Съедает дым колонну за колонной.
Рычит, кидаясь вновь на зверя зверь,
Сверкают палаши и рой картечи
Солдатам жалит грудь, о чем теперь
Мечтать? Им смерть бросается на плечи.
И снова шведам отданный казак
Отбрасывает русскую атаку.
Телами наполняется овраг
Но будто бы не ввязываясь в драку,
Стоят стеною русские полки,
Уже теснят и гонят супостата.
Горят в дыму кровавые штыки,
И хриплое звучит: - Ату, ребята!
Мазепа мчится, саблю обнажив.
И перед ним, как будто боли вспышка,
Встает, весь черен, разъярен и жив
Иван Богун. И шепчет он: - Братишка…
Встречая первым сабельный удар,
Отпрянул вдруг убийца покаянно.
Безумный звон, пролитой крови пар
Отчаяньем затмивший очи Яна,
Рассеялся, кругом бушует бой,
Но глядя на высокую равнину,
Мазепа шепчет, словно сам с собой
Заговорив, и просит Украину:
- Прости, Отчизна и Господь прости!
Твои пути вновь неисповедимы…
Казалось мне, я знал свои пути,
Не знать мне трона, не изведать схимы,
Братоубийца я, Иуда, лжец…
Но не успел договорить сквозь слезы –
Отряд его разбит. Всему конец.
И слишком близко слышатся угрозы.
И гордость одолев, он прочь бежит,
Не видя ничего, в дыму в тумане,
И душу раздирая, хищный стыд
Кричит: - Беги и скройся с поля брани!
И кровь, и дым остались за спиной
И шепчет Ян и говорит с собой
Что это? Всюду вижу я одно.
Рекою льется кровь без оправданья,
И если есть у преисподней дно,
Уже я слышу грешников рыданья.
Обманутый казак, несчастный брат,
Наверно ты мою не справишь тризну,
Мне думалось, лишь в том я виноват,
Что слишком возлюбил свою отчизну.
Смотри, открыта бездна предо мной,
Скажите, где за нею Украина?
Хотел свободы я земле родной,
Но разве кровь чужая в том повинна?
И где желанной воли торжество?
Я проиграл. Но мне всего роднее
Земля моя, и больше ничего.
Когда-нибудь един я стану с нею.
Эпилог. Явление Клио
Всё смолкло. В тишине бездонной
Один лежу на сундуке.
Лампадка дремлет пред иконой,
Да лес шумит невдалеке.
Дрожит ещё не позабытый,
Во мне безумный странный сон,
А из двери полуоткрытой
Я незнакомый слышу звон.
И тут-то на пороге дома
Хозяйка выросла его.
Старушка мне едва знакома,
Не понимаю ничего.
Но вижу новое сиянье,
Старушка стала молодой.
В античном строгом одеянье
Она стоит передо мной.
Преобразившись, муза Клио
Протягивает свиток мне.
История глядит пытливо
В глаза в студеной тишине.
По венам побежало время,
И в страхе я спросил её:
- Так это правда? Значит бремя
Ты завещала мне свое?
Ответила она: - Вы люди,
Судя друг друга, и виня,
Барахтаясь в словесном блуде,
Забыли в ветоши меня.
От черной клеветы и пыли
Я старюсь много сотен лет
Вы страшной правды не любили,
Но у меня героев нет,
И нет предателей – злодеев.
Ведь каждый делал выбор сам,
Ко мне придите суд содеяв,
И Вам от Господа воздам.
Тебе решать, кем был Мазепа
Героем, жертвой, палачом?
Пускай ты выглядишь нелепо,
Вооружен судьи мечом,
Но все ж, неси мое наследство,
Об этом честно расскажи,
Употреби мой дар как средство
От зла, невежества и лжи.
Вот свиток правды запоздавшей.
Пусть оправдается, скорбя,
Мазепа, клятвам изменявший
Для Родины, не для себя. -
Она растаяла, как детство
При появленье взрослых сил.
Так вот какое я наследство
На Украине получил!
Ты помоги, доброжелатель,
Задачу выполнить мою.
Тебе, мой друг, тебе, читатель,
Заветный свиток отдаю.
Книга Третья
1.
Январь 1941. Москва.
В ту зиму жаркий был январь,
В крови по горло.
Злой ветер превращался в гарь,
И крылья смерть простерла.
Солдаты гибли под Москвой,
И не было конца урону.
Юнцов отряд полуживой
Держал у рощи оборону.
У трех измученных парней
Окаменели руки-ноги,
И чтобы стало злее и теплей,
Юнцы заспорили о Боге.
- Нет Бога! Если бы он был,
То не гулял бы немец под Москвою,
А был бы здесь глубокий тыл,
За это отвечаю головою.
Хоть лопни Ганс,
Я говорю уверенно и строго:
У немцев лозунг: - Gott mit uns.
Они, собаки, верят в Бога.
- Ты чушь городишь, Михаил!
Есть образ у отца в деревне,
И что? При чем здесь тыл?
А образ тот святой и древний,
Он и меня от смерти спас.
Отец, христианин крещеный,
Шел в битву за рабочий класс,
А на груди был крестик освященный.
Я тоже ведь не трус,
И что бы вы ни говорили,
Я, если выживу, крещусь,
Чтобы совесть не забыть в могиле. –
Так парень говорил
Под злой ухмылкой Михаила,
И разгорался пыл:
- Нет, ты послушай этого дебила!
Как от простуды в детстве он не сдох?
Бывает же здоровье в остолопе.
Ты, деревенский, где твой Бог?
Ты в нашем же окопе
И видишь, фрицы прут на нас.
Молись, товарищ, Богу,
Чтобы меня он спас.
А сам не можешь? Ждешь подмогу?
Ответил третий невпопад:
- Ну, хватит, спорщики, уймитесь! -
И хмурый кинул взгляд
На Михаила рослый витязь.
- Чтоб смерть не мыслила собрать
Чудовищную жатву,
Должны мы дать
Простую клятву:
Расскажем нашим сыновьям
Всю правду о войне и о победе,
Но прежде – труд и горе пополам,
И каждый брата обретет в соседе.
И грянул смертный бой.
Казалось, что могила
Уже раскрыта каждому судьбой,
Так смерть их торопила.
Атаковал ровесник-гот,
Но яростью сражен немою,
Успел лишь вскрикнуть: - Oh mein Gott!
- Умри же, гад, твой Бог с тобою!
Три парня в дружбе поклялись,
Сражались рядом, как умели,
И до победы вместе добрались
Сквозь гарь, и бури, и метели,
И передали сыновьям своим
Как жизни донесенье,
Весть про огонь и дым,
Угрозу и спасенье.
И потому так много знаем мы
О битве с гадиной циклопной,
Что сам Господь увидел с высоты
Трех братьев по страде окопной.
Иван, Алеша, Михаил -
Судьбу детей их угадать не дивно:
Наш мир себе не изменил,
В нем войны полыхают непрерывно.
2
Март 1983. Афганистан.
В седых песках Афганистана
Воюет сын Ивана.
Интернациональный долг
Он кровью отдает без срама,
Как весь, в огне Баграма,
Его гвардейский полк.
Здесь нет врагов, но все стремятся
На крови нашей отыграться.
Винтовка, автомат, фугас -
Знакомы даже детям.
Не совладать с народом этим,
За каждым нужен глаз да глаз.
И танки вновь горят в ущельях,
Повстанцы в подземельях
Гостей советских молча ждут.
Пусть смерть вертушка изрыгает,
В Паншере Лев подстерегает –
Наш выученик Шах Массуд.
Иван, защитник каравана,
Шагает через перевал.
Он старший сын Ивана,
Что под Москвою воевал.
И Алексея, Михаила
В поход с ним вышли сыновья.
Война троих объединила,
Они - одна семья.
Отец окончил твердым в вере
Свой тяжкий и достойный путь,
А сын Иван на бэтээре
Сидит, иконка греет грудь.
Друзей обветренные лица
От солнца жаркого смуглы.
- Гляди, душманам не сидится,
Опять шевелятся, козлы…
С Иваном говорит Алеша.
Он Алексея старший сын.
Ему досталась та же ноша
Поджогов, выстрелов и мин.
- Опять напутала разведка,
И не оттуда ветер дул.
Ну, что ж, ми-8 лупит метко!
С землей сравняем их аул…
- Я вижу, снова ты в запале! -
В ответ ему Иван. –
Ведь нам заданье дали:
Вести без спешки караван.
Мне помнится крестьянин,
Он мирно пас своих овец,
Но пулей в голову был ранен.
Ты постарался, молодец.
- Ты их жалеешь, что ли?
Они палили в спину мне!
Моя бы воля,
Я всех бы разом их к стене.
У них стреляют малолетки.
Чуть отвернешься, и - шарах!
Смотри, на мне какие метки.
- И кровь мальчишек на руках.
- Мы здесь шагаем по пустыне,
Захватчики чужой земли,
Что мы забыли на чужбине?
Да если бы могли,
Так мы бы сами отказались
От этого дерьма.
Неужто мы бы здесь шатались
И жгли афганские дома?
Я больше года
Не видел тут нормальных снов,
Нормального восхода.
А месть за наших пацанов?
Они горели в танках!
Душманы их сожгли,
А после на своих афганках
Ночь до рассвета провели.
- Выходит, все мы вместе, -
Сказал задумчиво Иван, –
Воюем только ради мести?
Вот это версия, дружбан!
Он шаг замедлил, смолкнув резко,
Немного воздуха глотнул,
Как тот пловец в конце отрезка,
И вдруг скомандовал: - В аул!
Прикройте караван, ребята!
Пред ними на песке седом
Лягушкой шлепнулась граната.
Мгновенье, грянул гром,
И вот в пустом ауле
Солдат встречает тишина.
Не свищут пули,
Но не окончилась война.
Аул под солнцем загорает,
Все беды на замке,
И только девочка играет
На буром и сыром песке.
Она играет у кургана,
Среди разбросанных камней.
К себе зовет Ивана,
И он подходит к ней.
- Что у тебя в руке, малышка?
Спросил он девочку. - Чека. -
И тут же огненная вспышка,
Рассчитано наверняка.
3
Апрель 1996. Чеченская республика.
Среди позора и огня
Войною мается Чечня,
Смывая грех чужой гордыни,
От нефти черный. Кровью кровь
Хотят отмыть, и вновь
Рыдания горчей полыни.
Как началась война,
И какова её цена –
Не нам судить. Сюда втихую
Слетелись те, кто рад
За скромный снайперский оклад
Дырявить плоть любую.
Стоит под Грозным русский взвод.
Ермолова не назовет
Никто своим героем.
Вайнахи помнят Шамиля,
Ведь гибнет их земля.
Они на нас слетают роем.
В отряде – бойкий мальчуган.
Отца могилой стал Афган,
Дед бил германцев под Москвою,
А он за свой клочок земли
Под Грозным и Шали
Вновь отвечает головою.
Что знает он о войнах тех,
Былых? Увы, подумать грех,
Что знает много.
Через военный узкий тракт
Боевика привел контракт,
Кровавая дорога.
Он меж наемников живет
И сам неверных русских бьёт
Сын Миши, внучек Михаила.
Его Али мы будем звать.
Привык он воевать
За сторону, что заплатила.
Куда, читатель, увлекли
Тебя рассказом об Али?
Ты помнишь об Иване?
Иванов внук, Иванов сын -
Контрактник, бой пройдя один,
Очнулся он в зиндане.
В позорном, тягостном плену
Он свежей вести про войну
Не мог узнать: - Молчи, завязни! -
Он дожидался в тишине,
Как в страшном сне,
Обмена или смертной казни.
- Эй, Ваня – вдруг его позвал
Суровый голос, - что, устал?
Терпи, тебе осталось
Жить до рассвета, тут всего,
Пожалуй, ничего.
Ведь взяли вас, когда смеркалось.
- Откуда знаешь ты меня?
- Да мы с тобой почти родня,
Отцы-то крещены Афганом,
И деды наши под Москвой
Дрались. А ты, гляжу, живой.
Наемник, стоя над зинданом,
Чуть улыбался: - Ты, малец,
Как с фотографии отец,
Она в семье у нас хранилась.
Ты тоже ведь Иван.
Смотри же, не умри от ран
И мне достанься, сделай милость.
Тут пленник глухо прохрипел:
- Да ты, мерзавец, вижу, смел.
Ты русский? Наших гасишь, гнида?
Я до рассвета доживу
И на куски тебя порву! -
Кипела в нем обида.
Она была сильней, чем плоть.
Он рвался сердце распороть
Врагу, но как? Отцы и деды
Сражались вместе, а они
Господь их сохрани,
Не знавшие победы,
Пролили кровь друг друга. Бред!
Но таково лицо побед
Таков наш век - его заслуга.
А в яме, откричав свое,
Впал пленник в забытье,
Кошмаром скрученное туго.
Мрак подступил.
Контрактник выбился из сил,
И все ему казалось,
Что вот овраги под Москвой,
И дед, измученный, живой,
Кричит, что Бог – Любовь, не жалость.
Наемник ночь не спал.
Не жесткой воли злой оскал,
Не предвкушение расправы
От ложа оттесняло сны,
А тяжесть смрадной той войны,
Которая не знает славы.
Его томил видений рой:
Лицо отца, недавний бой,
И Карабах, где он впервые,
Убив армянскую семью,
За вылазку свою
Сам заработал боевые.
Рассвет настал. Уйдя от глаз,
Али свершил намаз
Как правоверный мусульманин.
Убрав Коран,
Спустился он в сырой зиндан,
Где пленник ждал, и слаб, и ранен.
Ивана ангел пробудил,
Придал терпения и сил,
Сказал: - Вставай, родимый. -
Иван, как жертва на убой,
Шел к смерти узкою тропой,
Где был простор необозримый.
Ему вослед шагал Али.
Контрактник на манер петли
Связал рукав, уже готовясь
Последний бой принять с врагом,
Пойти без страха напролом
И успокоить совесть.
Вот лагерь скрылся за горой.
Багряною дырой
Диск солнца обернулся..
Как вдруг сказал палач:
- Держи вот… спрячь! –
И торопливо оглянулся.
Палач краюху протянул.
Над ней Иван слюну сглотнул
Сказал палач, как из тумана:
- Запомни, мы с тобой враги
Навеки. А теперь беги! -
И отвернулся от Ивана.
И в тот же миг Иван сплеча
Ударил палача
И по тропе бежать пустился.
Он пули ждал,
Но дальше – пустота, провал.
Напрасно торопился.
Двух грозных войн прошел черед,
А третья все ещё идет,
Четвертую рождая.
Святая первая война,
Ее в любые времена
Не забывай, страна живая!
Опять шагают парни на вокзал,
Опять огонь связал
Три непохожих поколенья.
А я не знал цены войне,
Но память выжгла сердце мне,
Нагрев до белого каленья.
Войной ваш век един –
Суровый дед, отец и сын,
Вы и втроем, и одиноки.
Мой слог тяжел и опыт мал.
И если в чем-то я солгал,
Прошу, отриньте эти строки!