ПОСЛЕДНИЕ ВЁРСТЫ
Как скупа на солнце и щедра на хмурые, сырые потёмки поздняя осень! Лишь только улыбнулось утро, и день вспорхнул, открыв рыжие ковры хрупких от лёгкого морозца листьев, как ночь всё вновь сокрыла. И не поймёшь, то ли время остановилось в ночи, то ли мчится всё быстрее, закрывая тьмой картины жизни. Стрелка часов, как склеротичная старушка, забыв о цели движения, замерла и отстала от времени на целых пятнадцать минут, но звякнула пружинка старого будильника, и она, торопясь, побежала вперёд, испугавшись, что время жизни может внезапно кончиться, как внезапно, 11 февраля 2007 года, кончилась и жизнь Илюши…
Осколки времени в мозгу
слились в тяжёлое виденье,
Харон столкнул свою ладью
в теченье времени, и в вечность
забрал он души тех,
кто в памяти людской остался.
………………
Во мраке космоса звездой
весло Харона, вдруг, сверкнуло.
Ладья плывёт назад? Пустой?!..
В пространстве мрачного забвенья
погибших душ
К ладье бредут пока живые.
Прошло более года, как ты, Илюшенька, ушёл в неведомое, а я вновь, с трудом подбирая слова, пишу свою книгу. Надо же, наконец, её закончить! Но в памяти, заслоняя всё, встаёт твой образ в тот холодный, дождливый августовский день, день нашей последней встречи.
Вот ты стоишь в моей ванной комнате худой, замерзший, держась за тёплую трубу, пытаешься согреться, а я безжалостно, безобразно ору на тебя. Впервые, за более чем тридцать лет общения, швыряю тебе в лицо всю накопившуюся во мне досаду и злобу на тебя, обвиняю в эгоизме, безответственности, в подлом лицемерии и ещё, бог знает, каких грехах. А ты, бедолага, даже не пытаешься отвечать, вздрагиваешь от моего крика и всё больше и больше съёживаешься. А кричу я на тебя из-за того, что ты, не учтя холодную погоду, легкомысленно оделся, замёрз и не встретил Анечку, хотя обещал. Приехал ко мне без неё!
Ах, Иленька, если бы ты знал, как мне стыдно и горько, что не отменила тогда свой суровый приговор - «Ты мне не друг!». В какое прихожу отчаяние, что вновь опоздала со своим покаянием и ты, так и не дождавшись от меня добрых слов, через пол года ушёл!
Прости меня, Иленька! Трудно осознать, что больше никогда не услышу по телефону твой вкрадчивый, с оттенком иронии голос, что ты никогда не прочтёшь мою книгу, которую писала не только для Анечки, но и для тебя. Хотелось перестать копить и лелеять обиды в душе, вместе разобраться в наших странных отношениях, попросить друг у друга прощения и восстановить доверие друг к другу, Ведь откровенно поговорить нам никогда не удавалось. Но я всё отодвигала эту возможность: стеснялась своего первого писательского опыта и боялась твоей вечной иронии.
- Познакомишься с моим творчеством после моей смерти, - отвечала я на твоё любопытство.
После моей смерти… Для меня было так очевидно, что я уйду раньше тебя. Ведь я на четыре года старше! А ушёл раньше ты...
Но надо, надо, наконец, закончить почти пятилетний труд!
Льётся из крошечного приёмника песнь «Орфея». «Реквием» Моцарта созвучен моим невесёлым мыслям. Неужели одиночество будет теперь непреложным и беспредельным? И не сама ли я его выбрала, когда согласилась на уход от меня Илюши, когда, выйдя на пенсию, прекратила общение с коллегами, когда рассталась с доченькой? И если хорошо подумать, не мой ли эгоизм оказался сильнее Илюшиного? И ведь Господь (или мой ангел хранитель?) пытался достучаться до моего сознания, пытался показать мне во сне, что выбор ошибочен и мой эгоизм – это захоронение себя заживо! До сих пор помню этот сон 2004 года. После страшного инфаркта Илюши, прошло несколько месяцев, он почти окреп, а мне снится...
...Я стою в морге с кем-то из коллег впереди толпы, провожающей в последний путь жертвы кровавой, уличной схватки людей. Под густые басы-вздохи медных труб несут очередной гроб с телом и ставят его на белый постамент. Мы с коллегой подходим к гробу. Он открыт. Белое тонкое покрывало сползает с укрытого тела и повисает на краю гроба. В гробу лежу я в ярко красном, вечернего покроя платье. Я смотрю на себя и радуюсь, что выгляжу почти молодой. Кожа лица натянута, не видно больше моих старческих, страшных морщин. Спокойное выражение лица придаёт ему какую-то высшую красоту. Накрываю тело и лицо сползшим покрывалом, отхожу от гроба. Всё. Прощание кончилось. Гроб на белом постаменте медленно отъезжает в белое пространство, а мы с коллегой выходим из морга в тенистый летний сквер. Вокруг люди. Они почтительно тихо, как бывает после торжественных похорон, переговариваются между собой. За сквером нас ждёт Илья. У него сочувствующее, грустное выражение лица. В руках цветы. Что-то говорит, но я его не слышу. Разноголосый шум уличной толпы заглушает его голос. Идём рядом, пытаясь выйти из этого шума жизни, но потом я его теряю в толпе...
Не поняла я тогда предостережения, смысла сна. Не поняла, что уличная толпа (мелочи жизни?) и мысли о себе, любимой, мешают мне прислушаться к родному голосу, и скоро, очень скоро, оставят одну в хаосе жизни.
Разбудил меня тогда телефонный звонок.
- Алло! Как дела?.. – слышу вкрадчивый, бархатный баритон Илюши.
- Нормально, - настораживаюсь я, ожидая очередного подвоха от его наигранных голосовых модуляций. Звуковая пауза плотным туманом скрывает наши истинные мысли.
- Только что говорил с Анечкой, ей так плохо…
- И что же у неё случилось? – отвечаю я совершенно спокойно, так как говорила с ней накануне и знаю все её трудности. Раньше, после очередного телефонного разговора с Анечкой, я всегда сразу рассказывала Илюше обо всех событиях в жизни Анютки, но потом заметила, что он тут же сам звонит ей, перепроверяя мой рассказ. Получалось, что он, как всегда, мне не верил. Меня это обидело, и я перестала старательно отчитываться.
- Ты так спокойна, – добавляет Илюша уже трагическую нотку. – Тебя ничто не волнует! Всё спишь?.. Расслабилась без Анечки?
- Нет. Я просто знаю, что ничего страшного в её проблемах нет. Вчера мы с ней всё обсудили по телефону.
- Да? – слышу я уже нотки разочарования: не удалось Илюше поиграть на моей нервной системе. - И что же вы обсуждали?
- Она мне рассказала тоже, что и тебе, а я попыталась её успокоить, объяснила, что все её проблемы с новыми знакомыми, с чиновничеством абсолютно нормальны. Люди по характеру, по мышлению разные, надо искать к ним подход. Советовала беречь нервы, не дёргаться.
- Да, я ей тоже самое говорил. Она умница, всё сможет, но ей очень трудно там одной.
- Так съезди к ней, помоги, чем можешь.
- Ты же знаешь, я привязан к телефону. В любой момент может позвонить заказчик. Дело бросать нельзя ни на один день.
Вот так, как всегда, скрывая друг от друга дружелюбие и искреннее беспокойство за Анечку, мы общались, правда, в основном по телефону. Ездить к нему на другой конец города у меня не было ни сил, ни желания, а ему эта дорога была тоже нелегка.
Он уже давно плохо себя чувствовал. Ещё до отъезда Ани, мы с ней заметили, что он стал ходить, как-то согнувшись. Что с ним, так нам выяснить и не удалось, никогда о своих болячках не говорил, а невозможность приезда ко мне оправдывал постоянной занятостью бизнесом. Мне кажется, что и звонил-то он мне иногда, пытаясь заглушить боль и чувство одиночества. Ведь у него брат живёт в Америке, сестра – в Израиле, дочь - теперь в Германии. Правда, бороться с одиночеством помогал ему его маленький бизнес и, после отъезда Анечки, изучение немецкого языка. «Чтобы не отстать от её достижений», - шутил он. Предлагал заняться языком и мне, но мне ничего не хотелось. Без Анютки ни в чём не видела смысла. Только книги и Акбар спасали меня от грустных мыслей.
Как труден был первый год моего одиночества! Никогда не забуду один страшный вечер 2002 года! Тоска жевала мою безвольную душу. Ожидая звонка давно не звонившей Анечки, я вспоминала маму и её вечное ожидание моих редких писем. Ах, мамочка! Вот как аукнулось моё невнимание к тебе! Только сейчас я поняла, какое же это мучение ежедневно страдать от неизвестности и беспокойства за дочь!
Акбар, огромная овчарка, рыжий «сыночка», как называла его Анечка, внимательно смотрит на меня умными глазами. Он знает, что время вечерней прогулки давно пришло, но на улицу не просится, а, вздохнув, уходит в свой любимый угол. Это тактичное сочувствие собаки вызывает, вдруг, такое острое чувство одиночества, что я начинаю реветь навзрыд. Акбар подходит, встаёт на задние лапы, заблокировав меня на диване. Потом, слизнув слёзы, прижимается ко мне грудью, как бы говоря: «Ну что ты, я здесь, я тоже скучаю по Ане, но надо терпеть и ждать». Благодарно обняв мохнатое существо, я почти успокаиваюсь. Ласковое единение двух покинутых душ прерывает телефонный звонок.
- Натэлла?
- Да…
- Вы уже гуляли с Акбаром? – говорит Галина Михайловна, бывшая воспитательница Анечки в детском саду.
- Нет ещё, но скоро пойду.
- Вот и хорошо. Я тут для Акбара сберегла косточки, и есть у меня несколько бутылок, которые вы можете сдать. Встретимся около детского сада? Я буду с внучкой гулять, погуляем вместе. Хорошо?
- Спасибо, обязательно погуляем.
Акбар, будто поняв весь наш разговор, вопросительно вильнул хвостом: «Ну, идём гулять?»
- Идём, идём, Акбар, - отвечаю я, надевая на его могучую шею ошейник.
Улыбающаяся морда Акбара предлагает мне тоже радоваться предстоящей прогулке и не думать над перспективой моей дальнейшей жизни. «Смотри, жизнь так прекрасна и интересна», – показывает мне Акбар, «читая» собачьи мочевые «газеты» и расписывая своими знаками почти все стволы деревьев. Обнюхав, брошенную кем-то, пустую бутылку, Акбар вопросительно смотрит на меня: «Добыча?»
- Добыча, Акбар, добыча… Молодец, - хвалю я собаку, кладу бутылку в сумку и ловлю на себе жалостливо-презрительный взгляд прохожего, который, допив пиво из бутылки, оставляет её на асфальте в светлом круге под фонарным столбом, как бы для меня. И я забираю эту бутылку! Что же делать?! Мне трудно прокормить большую собаку на свою пенсию!
Возвращаюсь домой с полной сумкой бутылок и косточек, но с тяжёлым чувством очередного унижения. Полная сумка «добычи» - это всё, что осталось мне в жизни?! Всё, что мне осталось на старости лет?! «Нет!!!» - кричит, протестует душа…
Память, подогревая протест, услужливо высвечивает картинки прошедшей жизни, все принесённые мною жертвы, все перенесённые обиды, поднимая муть гнева со дна моей души. И крики-вопросы вместе со слезами катятся с горы гнева. Кто я?! Человек или стул, на который садятся по мере надобности или отодвигают, если он стоит на пути?! Разве заслужила я подобный конец жизни?! Почему я должна вести бессмысленную жизнь одинокой, нищей старухи?! От обиды к горлу подступила тошнотворная волна истерики. «Нельзя, нельзя ей поддаваться», - стучит в мозгу, и я, хватая тряпку, начинаю с остервенением стирать пыль со всех поверхностей. С книжной полки от неловкого моего движения падает на пол мамина фотография. Звук упавшей картонки обрывает мою нервную суету.
- Прости, мамочка, я нечаянно, - шепчу я.
Долго вглядываюсь в лицо шестидесятилетней мамы и впервые замечаю её чуть ироничный, умный взгляд. Кажется, что она вот-вот вздохнёт и скажет: «Ох, шлемазл!»…
- Что делать, мамочка? Как жить дальше? – шепчу я портрету.
Но мама не отвечает. Или я не слышу её голоса? Погладив портрет, ставлю его на место и, вдруг, как по повелению волшебной палочки, муть гнева исчезает, оставив в душе пустоту и скуку.
Что же со мной тогда происходило? Почему ничто не радовало, ни к чему не тянулась душа? Надо было прожить ещё шесть лет, стать вдовой, почти закончить эту книгу покаяния, чтобы понять причину психоза.
Я потеряла ощущение своей значимости, необходимости, а значит, осмысленности существования. Что же, «диктатор», как недавно назвала меня Аня, потеряла власть и от этого бесится? Работы нет, семьи нет, доченька – последний управляемый объект – сбежала, и началась паника? Неужели профессия режиссёра - всеми командующего, всех расставляющего по местам, почти главнокомандующего в окружающем меня мире – сыграла со мной злую шутку? Впрочем, нет. Это свойства моего характера – настойчивость, целеустремлённость, категоричность без тени сомнения - вполне соответствовали профессии. «Бойтесь тех, кто говорит - Я знаю!» - поёт Галич. Ах, как он прав! И в тоже время - не всё так просто!
«Ты всегда думала обо мне хуже, чем я была на самом деле!» - звучит во мне горький упрёк Анечки. Ах, доченька! Как несправедлив этот упрёк, но и как нормален для твоего возраста! Я в молодости тоже не понимала маму, всё спорила с ней, отстаивала свою самостоятельность и только в старости, после твоего отъезда, глядя на портрет мамы, я поняла, что мама, вмешиваясь в мою личную жизнь и в жизнь брата, хотела одного – счастья для своих детей. Ты это тоже поймёшь, правда, надеюсь, раньше меня. Ведь ты сейчас мудрее меня, молодой. Ты осторожна и страшных глупостей уже не делаешь, а что звёзд с неба не хватаешь, так и это ничего - на земле крепко стоишь. И в особой безнравственности тебя упрекнуть нельзя. Да, грешна, но так же, как грешна я и множество людей вокруг. Главное – ты трудишься, честно зарабатываешь себе на хлеб. За тебя мне не стыдно. Единственное, что гложет меня – это отсутствие у тебя настоящего образования, а значит, больших возможностей в выборе дальнейшего пути. Прости, Анютка, несмотря на всё моё «диктаторство», у меня не хватило на тебя ни времени, ни сил, ни терпения. Я не смогла развить твои способности.
Эта вина всегда царапала мою душу, но тогда, в тот ужасный вечер во мне правили бал гордыня и обида: меня никто не любит, все меня покинули, я никому не нужна! «Ну и пусть! - лезла в голову реплика из детского спектакля. - Мне тоже никто не нужен, я свободна от вас всех!» Я вспомнила, как в последний год перед пенсией мечтала сесть у окна самого медленного поезда и, глядя на проплывающие мимо просторы земли, ехать и ехать, не важно куда. Хотелось не спеша разглядеть мир, который мелькнул в судьбе, как кадры из фильма «Жизнь прошла мимо». И вот я, наконец-то, пенсионерка! Какое, к чёрту, одиночество?! Жизнь только начинается! Что мне мешает реализовать, наконец, своё желание путешествовать? Деньги? И деньги есть! «Свободу попугаям!» - кричала во мне досада. Хватит ждать «чёрного дня» и сидеть на сбережениях, как собака на сене!
Смачное чавканье Акбара, пьющего воду из своей миски, меня рассмешило и вернуло к действительности. Чтобы реализовались желания, надо для начала отдать любимого пса Ане? Почему бы и нет? Через пол года она переедет из общежития в двухкомнатную квартиру, и сможет забрать Акбара к себе, надо только твёрдо на этом настоять. Я позвала Акбара, обняла его и сказала:
- Всё, малыш. Скоро ты поедешь с Анечкой в Германию, будешь там учиться лаять по-немецки…
Зиму я прожила почти спокойно. Только совесть колола и колола душу.
- Ты свободна! От кого? Для чего? – пытала меня она.
- Для поиска своего смысла жизни! Для себя, для радости, собственной утехи, наконец! – предъявляла я ей свои аргументы.
- Для себя? И только для себя? Эгоизм победил любовь? А что останется Анечке, Илюше?
- А я им не нужна. Конечно, если у них случится беда, я всегда приду на помощь. Но пока этого нет, я свободна, - упрямо отстаивала я своё решение.
Летом 2003 года приехала погостить Аня.
- Анечка, забери с собой Акбара. Я больше не хочу с ним возиться, - сообщила я ей о своём решении.
- Но это такая морока вывезти собаку за границу! – запротестовала Аня.
- У тебя есть почти месяц на оформление документов, - настаиваю я.
- Но я ещё не получила там документы на квартиру, получу их только в середине следующего месяца! Куда я его там дену?!
- Значит, через неделю после твоего возвращения в Германию, ты будешь жить в новой квартире? А куда на недельку пристроить там Акбара – это твоя проблема. Он твой «сыночка»! Когда ты его принесла, ты обещала полностью взять уход за ним на себя.
- Хорошо! Я согласна забрать Акбара, но почему так срочно? Почему ты не можешь потерпеть ещё годик?
- Потому что у меня нет лишних годиков! Мне уже трудно за ним ухаживать, трудно прокормить его. И, в конце концов, ты уехала в Германию, чтобы быть свободной?!
- Да.
- Я тоже хочу быть свободной. Я тоже имею право на свободу! А с Акбаром я не могу не только куда-нибудь поехать, но даже надолго уйти в гости. Так что, начинай оформлять документы на Акбара уже сейчас. Заплатишь ветеринару несколько сотен, и документы будут готовы как раз к твоему отъезду.
- Что, спихиваешь собаку на Аню? – ёрничает по телефону Илья.
- Могу спихнуть его на тебя, - парирую упрёк Ильи.
- Что ты придумала? Он же там будет ей мешать! Ты что, не понимаешь?
- Так возьми его к себе! Ты же у нас добренький.
- Ещё чего! Он мне не нужен. Ты разрешила Ане взять собаку в дом, так ты и расхлёбывай.
Вот так! Опять я расхлёбывай! А то, что Аня принесла его щенком в дом, меня не спросив, что я потом сопротивлялась целых две недели, а он меня не поддержал - это Илья забыл. Борясь с моим запретом, не ему, а мне 18-летняя дочь кинула в лицо упрёк, что я никогда ничего хорошего для неё не сделала! (Надо бы забыть эту обиду, ведь потом, когда я смирилась со щенком, Аня попросила у меня прощения, чего раньше никогда не делала, но почему-то эта рана не затянулась до сих пор.)
Наконец, Аня уехала в Германию вместе с Акбаром, правда, с тайной обидой на меня, а я начала «праздновать» свою свободу. Недели две мой инвалид-пылесос собирал из всех углов и с мебели собачью шерсть. Стиральная машина и платяные щётки наперегонки очищали бельё и одежду от грязных следов Акбара. Тряпки упорно пробирались сквозь зимнюю пыль на оконных стёклах к радостному, солнечному свету. Переделав миллион и маленькую тележку мелких домашних дел, я оказалась вновь в почти стерильно чистой квартире. А за окном буйствует лето. На улице бабушки продают лесную землянику в маленьких стаканчиках. В лес! В лес за земляникой зовёт душа, и, (о чудо!) ничто не запрещает мне откликнуться на этот зов.
Лопает Илюшка горстями землянику и, как дитя, радуется. И мне радостно, будто на тридцать лет назад вернулась. Теплом, покоем и семейным уютом повеяло. Жаль только, что Анечки рядом нет. Она тоже порадовалась бы.
Да… Тридцать лет прошло, как мы поженились. Смотрю я на Илюшу и вижу, как эти годы расписали его лицо. Он очень похудел, старческие пигментные пятна рассыпались по коже, модная стрижка-ёжик выделила его могучий, высокий лоб, а в глазах – и настороженность, и благодарность, и боль, и гордыня – вся сумятица чувств человека, пытающегося скрыть своё самое сокровенное нутро.
- Почему ты так похудел? Питаешься плохо или заболел? – осторожно спрашиваю я.
- Всё нормально! Я очень рад, что похудел! Смотри, живота совсем не стало. Строен, как кипарис, - с ужимками фигляра демонстрирует себя Илюша, пытаясь захлопнуть створки своей души.
- Кончай притворяться! Я же помню, как ты ходил весь согнувшись! Сейчас осанка у тебя лучше, но что-то в тебе всё-таки не в порядке. Что?
- Понимаешь, я – близнец, - начал Илья, - и все болячки Миши, видимо, проявляются и у меня. Помнишь, как он страдал от язвы желудка? Болел желудок и у меня. А когда в Америке у него обнаружили рак простаты, я совсем стал загибаться. Правда, операция вроде бы прошла у него успешно, но думаю, что и мне надо провериться. Пока лечу желудок. Мне повезло найти великолепного профессора, он прописал мне разные лекарства, и теперь я чувствую себя гораздо лучше. Потом проверю и простату. Советую и тебе пройти обследование. И бросай курить. Ты же знаешь, как это вредно для сердца и сосудов!
- Ладно, будет тебе воспитывать! Не могу я бросить курить. Это последний мой грех, если от него избавлюсь, у меня крылышки вырастут. Давай поговорим о чём-нибудь весёлом.
- Как там с холерой в Киеве? – рассмеялся Илюша, процитировав Шолом-Алейхема.
- Нет, к чёрту холеру, - смеюсь и я. – У меня появилась, по-моему, неплохая идея. Давай поедем вместе к Ане?
- Пока она сидит на пособии, она не может сделать вызов, - махнув рукой, возразил Илья.
- И не надо. Можно поехать по туристической путёвке. Я узнавала. Стоит не дорого, всего 624 бакса на человека за десятидневное путешествие.
- Здорово! Но я поехать не могу – дела не дают, а ты поезжай, посмотри, как она там устроилась. Я тебе дам 600 баксов, из них 300 Ане отдашь.
- Спасибо, не надо мне твоих денег. Я же это придумала, мне и траты нести, - поспешила я с ответом.
- А я твою идею поддержал. Так что бери деньги, не стесняйся. Я ведь только половину даю, - и с гордым видом благотворителя, отсчитав в кошельке 600 баксов, даёт их мне.
Пролетели в хлопотах с поездкой ещё несколько месяцев. Наконец, путёвка оформлена, и 18 сентября рано утром поезд Москва-Берлин отошёл от платформы. Мимо окна проплыло улыбающееся лицо Илюши. Он машет мне рукой на прощанье. Я смотрю на него, и тепло от его улыбки разливается в моей душе. Как хорошо, что мы остались друзьями, что какое-то чувство нас ещё связывает!
Если кому-то дано воображение, и он может представить себя Алисой, впервые шагнувшей в Зазеркалье, тот сможет понять ощущения человека, впервые отправившегося на (почти сакральный для бывшего советского человека) Запад. Всё ново, всё удивительно!
Белизна кресел в купе, идеальная чистота коридора и туалета, почти йоркширские улыбки проводников, изысканная предупредительность моих временных товарищей по поездке, хотя всего час тому назад они были обычными, слегка, по мере воспитания, хамоватыми россиянами. И среди всего этого великолепия – я!
Ноги после целого дня наблюдения за панорамой убогих российских и белорусских деревень уже отказываются стоять. В крошечном купе, конечно, есть три кресла, но все они расположены вдоль одной стены. Занять место у окна сразу я не догадалась, а с других кресел панорама за окном видна плохо, вот я и вышла в коридор. Поздним вечером проводник превратил кресла в три узких полки, и соседи по купе стали готовиться ко сну. Но я по-прежнему, почти прилипнув носом к окну, стою в коридоре. Скоро, после полуночи, будет граница. А там, говорят, будут как-то менять колёса. Это же очень интересно!
Точно по расписанию мы подъехали к границе. Прошли строгие белорусские пограничники, проверили паспорта, потом таможенники выспрашивали, не везёт ли кто чего-нибудь недозволенного, но у всех всё было в порядке. За проверкой документов я чуть не проворонила подъём нашего вагона-домика. Подъём оказался абсолютно не заметен, как на корабле, когда проходишь через шлюзы. Только на корабле сопровождается этот процесс шипением и плеском льющейся воды, а здесь - лязгом тяжёлых железяк и криками-командами рабочих, усиленными гулким цеховым эхом.
Всё. Технический аттракцион закончился, и поезд, ненадолго задержавшись перед вежливыми и улыбчивыми пограничниками Польши, помчался в ночи по чужой территории. Мои соседи улеглись, а я села у окна, пытаясь разглядеть во тьме новые просторы. Но от качки вагона мой затылок постоянно стукался о верхнюю полку. Спасаясь от травм, я приняла причудливую позу, от которой скоро заболели спина и шея. И какой идиот придумал такой вагон?! Если я – человек ростом «1,5 м с кепкой» - не вписываюсь в пространство между полками, каково же нормальным людям?! Чтоб у конструктора этого вагона вечно были шишки на лбу и на затылке, зевая, пожелала я кары незнакомцу и заснула.
Утром, попрощавшись с пограничниками Польши, мы въехали на территорию Германии. После проверки паспортов, немецкие пограничники разрешили продолжить путешествие, и за окном замелькали ухоженные поля без гниющей, ржавой техники на них, красивые и добротные домики с черепичными красными крышами, как на картинках в книжке «Сказки братьев Гримм». Днём была короткая остановка в каком-то городке. Вокзал абсолютно не похож на наш. Платформа – точно на уровне входа в вагон (не надо взбираться по крутым вагонным ступенькам), электрички с мягкими креслами для каждого пассажира, люди никуда не мчатся, не суетятся, и только гурьба молодёжи с рюкзачками своим смехом и гомоном нарушает солидное спокойствие вокзала. Катя, очень милая девушка – руководитель нашей группы, напомнила нам, что пора жить по времени Запада, а для этого надо перевести стрелки часов на два часа назад. Скоро Берлин.
Пересев в Берлине из поезда в комфортабельный автобус «Мерседес», мы начали путешествие по Германии. Всю поездку с жадностью впитываю впечатления от разных немецких городов. Берлин, Дрезден, Нюрнберг, Мюнхен, Баден-Баден, французский Страсбург отпечатываю в памяти, чтобы потом рассказать о них Анечке, которая ждёт меня в Кёльне...
К сожалению, первая заграничная встреча с Анечкой оказалась неудачной. После ночной дискотеки опухшая, с запахом алкоголя, не выспавшаяся Аня была явно в плохом настроении и, как всегда в такой ситуации, закрылась от меня невидимой стеной. Мы так и не поговорили по душам. Мне казалось, что она с нетерпением ждёт вечера, чтобы проводить меня до моего туристического автобуса и «пожелать счастливого пути».
Конечно, я понимала, что мою девочку кружат вихри соблазнов и наслаждений от вдруг обретённой свободы, что мои увещевания «старой вороны» уже не помогут, и что остаётся мне надеяться на её чувство самосохранения, которое всегда спасало в ответственные моменты. Но надежды надеждами, а тревога за неё не утихала, и только великолепные замки и памятники в долине Рейна, старинный Бремен из сказки о музыкантах, портовый Гамбург отвлекли от грустных мыслей и наполнили душу восторгом от увиденного.
Потом в Москве мои восторженные рассказы о первой заграничной поездке выплёскивались из меня на головы друзей, случайных знакомых и, конечно, на Илюшину голову. В бесконечных разговорах с ним мы обсуждали достоинства Германии и дальнейшую судьбу Анечки. А под Новый 2004 год она приехала, и мы весело встретили его все вместе. Потом мы с Илюшей даже стали строить планы на совместный приезд к Ане. Красивая снежная зима, дружная весна тоже радовали душу.
Ничто не предвещало беды, а она стряслась в середине солнечного и уже тёплого апреля. Илюшу подкосил обширный инфаркт.
Почти десять дней за его жизнь боролись молодые врачи в реанимации, и, спасибо им, они победили. Илюша выжил. Помню, как страшно худой, с болезненной улыбкой шаркающей стариковской походкой он первый раз «выполз» ко мне в коридор, зажав в руке мои ежедневные записочки. В них я писала о своей любви, о любви к нему Анечки, о беспокойстве Миши и его пожелании справиться с бедой, о чудной весне, которая лечит все болячки своим теплом и солнышком.
- Забери записки и спрячь их в письменный стол. Дома, если повезёт, буду их перечитывать. Спасибо тебе за них, и прости меня, - сказал он, поцеловав меня в щеку. - Я был плохим мужем, а теперь уж совсем…
- Э, перестань, – бодрым голосом прервала я Илюшу, пытаясь подавить в себе слёзы жалости: как быстро инфаркт превратил Илюшу, красивого мужчину, в полу труп! - Радуйся! Самое страшное уже позади. А впереди весна, солнце, вокруг твои родные, друзья. Благодари бога и врачей, что ты выжил. Кстати, я думаю, что надо как-то отблагодарить врача.
- Да, да! Обязательно надо. В ящике письменного стола лежит кошелёк, принеси мне его. Надо отблагодарить и санитаров, и медсестёр, которые ухаживали за мной. А врачу надо дать сумму посолиднее, в валюте, но это позже, когда меня выпишут из реанимации в обычную палату.
И потекли трудные дни лечения в больнице, потом дома. Каждый день я приезжала к Илюше, чтобы помочь ему соблюдать общий режим сердечника и строго следовать режиму питания. Так добрались мы с ним до июня, до юбилея.
День его 60-летия я постаралась украсить цветами, подарками. Он, как ребёнок, радовался вниманию и медленному, но неуклонному приливу сил. Глядя, как он старательно делает лечебную гимнастику, как точно выполняет рекомендации врача, как возвращается его ироничное отношение ко мне, я тоже за него радовалась.
- Всё! Если ты дожил до своего 60-летия, будешь жить до 100 лет! - Уверенно говорила я. – Это народная примета такая, специально для мужчин.
Потом ещё большую радость дала ему Анечка. Она приехала в июле и, ухаживая за больным и любимым папой, стала для него лучшим лекарством. Встреча любящих друг друга родных душ, положительные эмоции лучше всякой химии успокаивают сердце.
Но не сбылась народная примета! Через два с половиной года Илюши не стало… А я, старше Илюши на целых четыре года, всё живу и живу...
Для чего? Почему? Первый раз я задала себе эти вопросы, когда Илюша был в реанимации. И ответ прозвучал как бы свыше - для очищения души, для покаяния. Так родилась идея написания этой книги, которую с Б-жьей помощью удалось и закончить. И не только закончить! А прожить последние годы в радости познания мира, размышлениях об обществе и своём месте в нём.
Благодарю тебя, Б-же! Жизнь прекрасна, когда Ты в сердце моём! Аминь!