Рисунок Олега ГОЛОВАЧЁВА.
На торговой площади занимался новый день. Не отдохнувшее за ночь солнце устало выталкивало красный диск из ночной прохлады в душное пространство между замусоренными рядами железных прилавков городского базарчика. Каждый ларёк здесь был сооружён в стиле «a la perestroika», он нёс в себе архитектурные изыски нанятого сварщика, финансовые возможности хозяина и насущные потребности продавца.
Первый ларёк, с претензией на французский ажур, по-барски растянул прилавок в длину, бесстыдно оттеснив соседа из положенных ему по штатному расписанию двух квадратных метров. Узорная спина, боковины и перед, изготовленные из рифлёной арматуры, «художественно» затянуты остатками картонных коробок из-под сигарет «Marlboro». Чтобы «Marlboro» не отваливались при порывах ветра, их прочно прихватили старой алюминиевой проволокой, благо ромашки на узоре давали простор искусству драпировки местных базарных кутюр. Так что сооружение было больше похоже на картонный дзот, чем на торговую точку.
Рядом с «дзотом» притулился кривенький ларёчек. Всё достоинство бедненького сиротинушки состояло в наличии четырёх вертикальных стоек, на которых держались горизонтально положенный погнутый железный лист-прилавок и сетчатая крыша из трубочек. Поверх крыши натянут изрядно помятый и достаточно грязный кусок полиэтилена, привязанный по углам обрывками верёвки. Между тремя стойками, вместо стенок, растянуты замызганные тряпки, не поддающиеся определению.
Вот солнышко слегка приподнялось над пространством, расправило лучи и осветило аккуратную торговую точку напротив предыдущей парочки. Ровно приваренные листы железа создавали образ открытого ларька, в котором предусмотрены удобства как для покупателя, так и для продавца. Длинный козырёк крыши прикрывал некоторое пространство от дождя и солнца. Небольшая полочка, с внешней стороны прилавка, позволяла покупателю поставить сумки и спокойно сделать покупки… И так каждое сооружение базарной площади имело своё лицо, свой характер и своё место в местной иерархии.
Недалеко прозвенел первый трамвайчик, пропылила первая машина - город проснулся.
В начале первого ряда появилась всклоченная фигура с метлой в руках – это дворник. В его задачу входит ежедневная косметическая уборка базарчика: чтобы мусор не валялся, да брошенные продавцами коробки не загромождали проходы. Если торговки дадут на поллитру, то можно и водичкой гравийку сбрызнуть.
Швырк, швырк – скрипит метла, сгребая остатки вчерашнего дня. Под эти мелодичные звуки появляется первый продавец. Никитична сама себе хозяйка, у неё нет «крыши», и обо всём приходится заботиться самой.
Никитична достаёт пластмассовую бутылку с водой. Вынимает веник из-под деревянного пола в ларьке. Сбрызнув водой дорогу, тщательно выметает мусор и пыль. Затем беленькой тряпочкой моет прилавок, приступочек для сумок.
В это время к базарчику подъезжает тёмно-зелёная «Нива», задом пятится к ларьку Никитичны. Аккуратно, без суеты мать и сын выгружают товар, оформляют прилавок.
- Мам, я на работу.
- Давай с Богом, - благословляет Никитична сына.
Она долго смотрит ему вслед, потом возвращается к прилавку и наводит красоту на товар.
Перед прилавком появляется тощая рыжая собачья спина. Это Дашка.
- А, Дашечка, здравствуй, - певуче говорит Никитична, - завтракать пришла? Давай покушаем.
Женщина вынимает из сумки термосок с горячим чаем, ватрушки, раскладывает всё это на прилавке. Собака вежливо сидит, ничем не выдавая своей нетерпеливости.
- Вот и твой завтрак.
Никитична кладёт на плошку косточки - остатки домашней еды. В мире пока ещё тихо, а потому эти двое едят не спеша. Появляется первый покупатель, и Дашка замирает, чтобы не напугать клиента.
Среди шелудивой, заискивающей стаи базарных кобелей и сук резко выделялась длинноногая худая Дашка. Её рыжая спина весь торговый день мелькала между прилавками, задерживаясь около некоторых для сбора «дани».
Бабы подкармливали собаку, привечая за добрый нрав, честность и неподкупность. Еду псинка брала с достоинством, никогда не воровала товар и даже охраняла тылы от своих четвероногих приятелей, покушающихся на рыбу, сосиски и прочие вкусности.
Особой заботой Дашки была грузная и грязная, вечно пьяная Любка. Эта бабонька успела поработать на всех хозяев прилавков. Они по очереди её терпели, так как отчитывалась горе-продавец всегда с прибылью.
Тяжёлый Любкин характер не признавал авторитетов, и потому частенько трёхэтажные маты летали по базару, догоняя очередную жертву. И в то же время клиентура охотнее толпилась у её лотка, что вызывало раздражение и кривотолки у соседок.
Умела… Умела эта растрёпанная солоха подъехать к покупателю на «мягких лапах», уговорить, обслужить, обвесить, обматерить и обворожить одновременно.
Её то и опекала собачья бродяжка. Она будто знала, что, надарбалызавшись, Любка теряла всякое чувство опасности, и что утащить у неё товар в это время мог даже самый ленивый и пугливый. И не сносить бы Любке головы, не расплатиться бы ни за какие деньги с очередным хозяином, кабы б не Дашка.
Уже с утра дворняга начинала навещать подругу, старательно втягивая в себя воздух. Баба материлась на хвостатую опекуншу, нарачито гнала её прочь, тут же насыпая ей на картонку косточек послаще. Ближе к обеду Дашка занимала боковую позицию (это значит, вставала так, чтобы видеть покупателей и созерцать пространство за и под прилавком).
Стоило только появиться вороватым шерстистым родственникам, или кто из двуногих протягивал руку к витрине в отсутствии пьянющей Любки, собака угрожающе скалила зубы и рычала, превращаясь из забитой, бесправной, потрёпанной псинки в разъярённого зверя.
Собратья, поджав хвосты, быстренько пробегали мимо, руки отдёргивались. Соседки по прилавку ругались и пытались прогнать собаку, чтобы не пугала клиентов. Но тут просыпалась Любка и громогласно орала:
- Что, суки, выкусили? Моя Дашка лучший ОМОН на свете. Вот вам, а не мой товар…
И Любка живописно показывала свою толстую руку до локтя. Дальше шёл текст не переводимый ни на один из известных языков мира, от которого собака виновато прижимала уши.
Как-то в июне тощая (люди говорили - от злобы) Ольга из ряда напротив в очередной раз гоняла собачью стаю, вымещая на них гнев за отсутствие покупателей, быструю порчу продуктов, за жару и ещё неизвестно за что.
- Вызови собачников, - исходила на крик Ольга, махая маленькими остренькими кулачками перед горбатым носом хозяина, - или я сама всех перетравлю вместе с твоими покупателями.
То ли угроза возымела действие, то ли Ашоту надоели вопли торговки, но часов около четырёх неподалёку от базарчика остановился мрачный фургон, из которого вылезло четверо краснорожих мужиков с арканами, петлями и бессмысленными глазами.
Собак будто ветром выдуло с рядов.
Мужики для приличия пошарили по окрестностям и уже совсем было собрались уезжать, да только в дело вмешалась эта стервозная Ольга. Она перегородила собачникам дорогу.
- Ишь чего захотели… - сипло шипела бабёнка, - а собак кто ловить будет?
Те вначале хотели отмахнуться от Ольги: дескать где они, твои собаки. Но обозлённая продавщица то хрипела, то визжала, и собачники вновь взялись за петли.
Кортеж двинулся вдоль задворков прилавков и железных ларьков. Худющая фигура Ольги, изогнувшись странной гиперболой, сломанной в коленях, резво неслась впереди. За ней, грубо расплёскивая «инструментами» воздух, тащились мешковатые собачники.
Прошарив собачьи логова, и не найдя в них ни единой живой души, Ольга повела спутников к куче железа, сваленного на задворках.
Базар ахнул.
Торгашки пытались остановить агрессоршу, но опоздали.
Красномордые мужики вытаскивали из-под кучи рыженьких, пушистых щенят. Малыши приветливо помахивали хвостиками и доверчиво лизали обветрелые руки. На противоположной стороне рядов заметалась Дашка. Оставаясь на безопасном расстоянии, она жалобно скулила. Мелко переставляя трясущиеся лапы, собака униженно пригибала шею, словно умоляла людей о милосердии, подбегала поближе и снова отбегала, пытаясь увести страшных людей от деток.
Собачники закинули щенят в фургон и двинулись с петлями наизготове в сторону Дашки, стараясь обойти её с тыла. Псина, утробно завыв, быстро исчезла в кустах.
… Через двое суток, еле переставляя ноги, Дашка притащилась на рынок. Не понюхав косточек, не прикоснувшись к колбаске, собака свернулась клубком у Любкиных ног. Она смотрела в пространство и тяжело вздыхала.
Женщины не могли вынести этого зрелища. Они устроили Ольге выволочку. Никитична наотрез отказалась приглядывать за товаром.
- Не порядочно вы поступили, - изрекла Никитична и отвернулась.
- Курва тощая, - орала с правого края продавщица конфет. – Собаки ей помешали… Да ты сама хуже собаки. Они-то человеческое слово понимают. А ты?
- Вот, вот… - вторила ей пухленькая Егоровна, - самуё надо было собачникам сдать. Ох, и злющее бы мыло получилось!
- Ну, сука базарная, - мощно басила Любка, грозя Ольге кулачищем и подкладывая колбасу под Дашкин нос, - я у тебя теперь всех покупателей переманю. На сухой закон перейду, и ты у меня «на сухую» постоишь.
Утром следующего дня жизнь стала входить в наезженную колею. Торговки, слегка отдохнувшие и успокоенные за ночь, уже не ругали Ольгу, а только не разговаривали с ней, не разменивали денег и не давали гирь. Мир медленно возвращался на грешную землю.
… Вдруг, ближе к полудню, воздух сотрясли пронзительные вопли.
Это тощая Ольга обкладывала всех по матери. Базар в недоумении застыл: баба она, конечно, была сварливая, но до нецензурщины никогда не опускалась. Сейчас же от неё летели такие матчищи, что даже Любка вылезла из-под прилавка, так и не заглотив очередную порцию зелья.
Отсеяв русскую речь от площадной, народ понял суть произошедшего. Оказалось, что Дашка утащила у их товарки громадный кусок мяса.
… Дворняга лежала на куче рыжего, как она сама, железа и тоскливо смотрела на собратьев, терзающих злополучный кусок. По острой морде текли слёзы.
- Заткнись! – рявкнула Любка на потерпевшую. - У тебя бы детей отобрать… Посмотрели бы мы на тебя.
Женщины медленно возвращались к действительности. Они обслуживали клиентов, пряча глаза и вздыхая. Они тоже были матерями, и их дети были так же беззащитны перед законами человеческого общества.
Май 1999 год.