О безвременно почившем

Апрельское Колдовство
Помните, как в средних классах наизусть помнили почерки всех одноклассников? Особенно, самых значимых из них.

Я помню, мы даже сохраняли с подружкой записки с Его заветным почерком, знали все начертания его неровных и острых буковок, резкий наклон, неряшливые петли «у» и «д», наскакивающие на нижние строчки.
Знали, у кого стоит взять тетрадь, чтобы переписать пропущенный материал, а к кому в записи лучше и не заглядывать.

У меня был не один десяток знакомых из разных городов, со всей России. Всего одно объявление в детской газете - и ворох писем из ящика каждый день. Постарше, помладше собеседники.
Кому-то хватало слов лишь на полстраницы тетрадного листа, но ведь присылали же – из Новосибирска, Питера, Москвы, Уфы. Кто-то присылал фотографии, с одной из двух обязательных пометок: «Перешли потом обратно, у меня такой больше нет» или, от самых близких, «На долгую память».

В конце писем – неизменные «Жду ответа, как соловей лета!» и прочие присказки. Без них письмо казалось неполноценным, незавершенным. А я вообще любила раскланиваться в конце целыми абзацами, обещая писать, отвечать, хранить верность и все в этом духе. А еще с девочками любили странички письма подушить маминой туалетной водой. Или «чмок» помадой, маминой же, поставить. Обязательно роспись свою, только придуманную, с вензелями, которые позже ушли вместе с детством. И на заклеенном конверте – штришки по швам, мол, прошито здесь и здесь. «Лично в руки!»
Сколько же тепла в этом было, какого-то подсознательного желания быть ближе!

Конечно, корреспонденции становилось все меньше, – конверты нещадно дорожали, далеко не все письма получали ответы. Так появилась избирательность в контактах. Сдержанность с теми, кто был далек по интересам, или же чья грамотность приводила в ужас.

Была у меня хорошая подруга из Шадринска. До сих пор в шкафу огромные связки писем, стянутых резинкой. Наклейки по праздникам, десятки календариков, выписанных откуда-то сентиментальных стихов, даже кулинарные рецепты. А все началось с того, что она написала мне, что мы должны становиться настоящими хозяйками. Я никогда в те годы, конечно, не готовила по этим рецептам, но исправно выписывала из журналов и присылала ей, а она мне.  Пожалуй, я ни с кем так долго не общалась письмами – почти десять лет. Временами казалось, что ближе никого и нет.
Однако поток писем со временем превращается в тонкую струйку, а затем и вовсе прекращается. Помню, как-то она написала, что попала не в слишком хорошую компанию, об отношениях, принятых в этой компании между мальчиками и девочками. Она была старше. И ее рассказы меня оттолкнули. Это не входило в мой круг интересов и ценностей. А год назад она приезжала в мой город в поисках работы. Ненавязчиво предлагала встретиться, раз уж такое дело, но я это предложение как-то замяла. Неловко, пусто, страшно.
Встретиться с той, которой доверяла все свои детские, а потом и юношеские секреты в течение десяти лет, и понять, что перед тобой совершенно чужой человек. Мы так и не встретились.

Сейчас все совсем по-другому. Общаешься вживую, в аське, социальных сетях с кучей народа. Подруги уже реальнее и ближе, и любовь не за тысячи километров. Кажется, что знаешь о них все. Знаешь, кто какой смайлик чаще всего употребляет в речи, кто любитель скобочек, а кто ограничивается сухими и короткими, как телеграммы, сообщениями. Знаешь скорость печати своей лучшей подруги, знаешь, кто чаще всего читает твои статусы.

Но недавно я поняла, что не знаю почерк человека, которого люблю. И еще многих своих друзей – тоже не знаю. Потому что никогда не видела ни строчки, написанной ими. Знаю почерки только тех, у кого чаще всего беру списывать лекции – но это ведь не в счет.

Эпистолярный жанр вконец умер: никто уже не пишет сентиментальных записок, писем, признаний в любви на красивой бумаге. Никто не рисует красивых открыток по праздникам, ведь куда проще ограничиться «Открыткой на стену» в контакте. Бездушно, убого, примитивно.

Хочется красок. Хочется знать почерк тех, кто дорог. Каждую загогулину изучить. Чтобы было что хранить, что складывать в стопки и перевязывать ленточками и резинками. Все, что у нас есть от сегодняшнего общения – это мегабайты историй переписки, гигабайты цифровых фотографий. Сломается компьютер – и все исчезнет, словно и не было. Все, что мы имеем сейчас – это просто пшик. Пшик в пространство.

Рукописи не горят. И фотографии куда приятнее листать в фотоальбомах.
Все идет к упрощению, сокращению, сжатию. «Споки», «седня», «лю» - кто-нибудь еще помнит, как звучали эти слова раньше? Когда приходилось доклеивать марки на слишком толстые письма, когда каждый день заглядывали в почтовый ящик в трепетном ожидании, когда Его почерк казался самым прекрасным среди всех одноклассников?

Мы сетуем о том, что чувства в нашем мире обесценились. Что слова стали пустыми. Что никто не отдает себе отчета в том, что говорит. А слова, между тем, льются потоком.
Потому что «лю» в аське написать куда проще, чем «люблю» на бумаге. Не говоря уже о том, чтобы сказать в лицо.

Мы сами делаем свои чувства плоскими и виртуальными. Мы что-то перепутали. Чувства – это совсем не то, что нужно упрощать.

Потому что проще – уже некуда.