;"Чжигуай сяошо" с китайского переводится как "истории о чудесах". И перед вами одна из них. Моя первая настоящая работа.
Прокуренный октябрьский воздух слой за слоем пропускал свет солнца, и до моих глаз он доходил каким-то приглушенным, даже тусклым. Дворник в синей куртке-спецовке, замерший с метлой у мусорных контейнеров, говорил кому-то невидимому что-то на загадочном южном языке. Утопив руки в карманах куртки, я пыталась играть в гляделки с тем, чьих глаз ни за что не смогла бы различить даже в упор. Пока счет был равный - тень под козырьком подъезда стояла, не шевелясь; ее очертания то и дело шли рябью, как картинка по плохому телевизору. Я бы, наверное, начала насвистывать, но свистеть никогда не умела, а потому просто напевала под нос, отчаянно фальшивя, что-то из репертуара старушки Билли Холидэй. Где-то на антресоли должна быть ее пластинка, но проигрыватель давно сдох. Что же ему надо?...
Ему?
Я замолчала и попыталась вглядеться в тень. Почему мне кажется, что это он, а не она? С трудом, но можно понять, что на нем брюки и пальто, а может, плащ по колено. Вот и все. Но поймав нить, нельзя ее выпускать. Я закрываю глаза (да, он все-таки выиграл) и представляю его лицо - уже не юношеское, еще не мужское; аккуратная стрижка, темные глаза - грустные, как у пса; широкий подбородок. Наверняка ухаживает за ногтями и пользуется всеми этими лосьонами после бритья. Вернее, ухаживал, пользовался. Приятный парень, такой не будет доставать по пустякам. Но идти к нему все же не хочется.
Мимо, разрезая воздух пронзительным скрипом колесиков сумки, пробрела старуха в платке. Наверняка на ярмарку на автобусном круге. Хороший район, тихий. Одна новостройка, маленький парк с грязной речкой, торжки по выходным. Светлая загазованная осень. Тени такого не любят: им подавай безрадостный голый пейзаж, погоревшие избы, отсохшие обои в протекающих семиэтажках. Если тень приходит в октябре, значит, либо у нее неотсрочные дела, либо хороший характер, не испортившийся даже после смерти, а ведь такое событие кому угодно настроение подмочит. Обычно тени тащат меня в подмосковщину, где долго и нудно водят по городкам времен Советского Союза, заставляя пробираться огородами и раскапывать пыльные антресоли. Что такого важного может быть для мертвеца в груде ветхих вещей?... На самом деле там и нет ничего особенного, хотя тени уверены в обратном. Им нужны мои силы, моя усталость, мои эмоции, чтобы наконец-то уйти. Если никто о тебе не думает, не молится и не плачет, а сам ты слаб, только кто-то живой может дать тебе энергию. Я, например. А почему нет?
Поднялся ветер, но тень не сдвинулась с места. Мои джинсы продувало насквозь, волосы разметало; я продолжала стоять на месте, как приклеенная. Этот парень ждал меня, ждал возможности "прилипнуть" и повсюду таскаться за мной. Я начинала мерзнуть.
- Эй!
Я даже не обернулась. Ася, словно подхваченная порывом, оказалась передо мной в мгновение ока - маленькая, легкая, в клетчатом пиджачке, с пушистым хвостом на затылке. Мне кажется, или сегодня день грустных глаз?
- Чего ты здесь стоишь? Ждешь кого? - она внимательно поглядела на меня. Я поморщилась, - Тогда пошли.
Ее ладонь скользнула в мою и сжала ее холодными пальцами. Ася потянула меня к дому; я отвернулась и быстро спросила:
- Там на крыльце никого?
Для надежности я даже зажмурилась.
- Ни души, - с удивлением откликнулась Ася и снова потянула.
Я повернула к ней голову и ободряюще улыбнулась. Сработало - тень исчезла.
- Пошли.
Ее холодные пальцы прыгали в моих; хвост мерно подпрыгивал в такт шагам. Откинувшись назад, я глядела на ее клетчатую спину. Совершенно безумная была клетка - красная с черным и белым. На ходу она просто плясала перед глазами, мозги начинало перекручивать. Зажмурившись и пару раз сморгнув, я подалась вперед. Глаза Аси затуманились, свободной рукой она слегка потирала шею и маленькую голубую вену на ней.
- Почти пять часов. Что ты делала после школы? - спросила я у парадной, когда Ася выпустила мою ладонь и стала набирать код на замке. В воздухе носился легкий аромат мужского одеколона.
- Гуляла... С другом, - она бросила на меня взгляд и бегло улыбнулась.
- Ты уставшая. Дома кто-нибудь есть?
- Нет.
- Тогда приходи пить чай. Из коточашки!
Уже в подъезде у лифта она ответила:
- Может, и зайду. Дима сегодня опять будет?
Странно как-то она это спросила, как будто с опаской. С чего бы ей Диму бояться?
- Не знаю. Ходит, когда хочет.
...А особенно часто, когда этого не хочу я. Но сейчас я была бы рада его видеть, этого встрепанного чудика. Есть пара вопросов, на которые он мог бы помочь мне ответить.
- Знаешь что? Я подумаю.
- Давай быстрее думай.
В лифте мы ехали молча. Дурацкие места эти лифты. В них все всегда молчат, уставившись в двери. А еще хуже, когда едешь с кем-то, болтаешь, шутишь. И тут заходит кто-нибудь совершенно лишний, и еще поглядывает на вас этак неодобрительно. Жуть.
- Все-таки заходи.
За моей спиной сошлись створки. Кеды противно шаркнули по бетонному полу. Дома никого нет - вот о чем думала я, ворочая ключом в скважине.
Мама на работе. Замок щелкает раз, два. Ее затянуло в канцелярскую работу и новый роман с головой. Никто, даже она, не подозревает, что я знаю. Мне не интересно. Пусть развлекается хоть до утра. Кеды одним движением слетают с ног. Я люблю ее, свою мать. Никто не виноват, что она одна и боится этого. Меня ей мало, это нормально. Сбрасываю куртку, на ходу снимаю футболку и сминаю в руках. У кухни замираю и медленно поворачиваю голову. Темнота полная; шторы задернуты; верхний свет выключен. Дима?
- Красивый бюстгальтер.
Дима.
- Катись к дьяволу.
- Я заварил чай.
- Пойду переоденусь.
В спальне, куда я добралась по погруженному во тьму коридору, царил небольшой бардак. Покрывало на кровати было смято - Дима как пить дать валялся на ней, заложив руки за голову. Переполненный книгами шкаф навис над столом. На ощупь нахожу домашнюю одежду и быстро натягиваю ее. Складываю джинсы и футболку, убираю в шкаф. Зеркало возле кровати ловит тонкие лучи света, пробирающиеся между занавесок. Расчесываю спутанные кончики волос, дохожу до кухни и привычным движением сажусь на мягкий табурет у стола.
Силуэт Димы в самом темном углу, где стоит небольшое кожаное кресло, только угадывается. Но я ясно вижу торчащие волосы и капюшон толстовки. Тяжело вздохнув, Дима достает из кармана увесистую зажигалку и подносит ее трепещущий язычок к красной свечи возле чайника. Неровный теплый свет вырывает черты его лица, две чашки с чаем - маленькую фарфоровую и пузатую, с довольным котом. Его хвост служит ручкой.
- Тебе коточашка, - улыбается Дима.
Я молча отпиваю чай.
- Мне рождественский, тебе с перцем, - помолчав, говорю я, и с меня будто спадает оцепенение. Я ставлю чашку на стол и очень серьезно говорю, - Я видела Асю внизу.
- Ну и что? Мы оба ее часто видим. Это же твоя милая соседка сверху?
- Да. Но сегодня она была скорее нервной, дерганной какой-то. Все время терла шею.
Дима смерил меня тяжелым взглядом.
- Мало ли что? Может, осенний комар-мутант укусил?
- Ага, а еще у нее резко оттекла от рук кровь. И друг откуда-то новый взялся.
- Сама бы лучше парня нашла, нечего завидовать, - ответил Дима и засмеялся.
Вот теперь тяжелым взглядом смерила его я.
- За то твоя милая Ася чуть ли не испугалась, когда узнала, что ты придешь. С чего бы, а?
- Так, ладно. Ты хочешь сказать, что какой-то придурок высасывает из нее кровь после школы. Но чтобы она при этом опасалась меня, нужно, чтобы этот придурок сам меня знал и рассказал ей, - напрягся Дима. Его рука по привычке взъерошила волосы, - Ну нельзя же везде подозревать неладное, в конце концов! - он хлопнул по столу ладонью, - Тебе везде мерещатся вампиры!
- Хорошо. Просто скажи мне, что, если это правда. Что с ней будет?
- Либо она умрет, либо станет вампиром. Не знаю, - он пожал плечами с самым равнодушным видом, - А когда к тебе прилип новый покойник?
Я чуть не поперхнулась чаем от удивления. Тот парень ведь исчез! Или нет?
- Как... С чего ты взял?!
- От тебя пахнет дорогим одеколоном. Вряд ли ребята в твоем классе пользуются таким.
- О, черт... - смешалась я, - Я проделала с ним ту штуку, "прятки", но он меня, похоже, обманул. Думала, он исчез...
- Тебя обманул мертвый чувак, поздравляю, - хлопнул меня по плечу Дима и откинулся в кресле. На его худом лице играла усмешка.
Я состроила гримасу, выражающую безграничное презрение и обвела взглядом стены. Где же ты? В свете свечи тени удлинились, в них не так-то легко было разобраться. Где ты? А чей это силуэт трепещет между плитой и телевизором? Странная штука: издали тени кажутся объемными фигурами, но вблизи превращаются в жалкий клочок тьмы на стене.
- Теперь еще неделю будет рядом болтаться, прежде чем начать просить, - мрачно резюмировала я.
Пару минут мы молча пили чай. Тень скакала, оказываясь то на фартуке у мойки, то возле холодильника. Димины глаза отдавали красным, когда он смотрел на меня. Он знал, о чем я думаю. Об Асе.
- Ладно, может ее и потягивают, - сдался наконец он, - и что нам тогда делать?
Я торжествовала.
- Позвоню ей.
Взяв в руки трубку домашнего телефона, я стала набирать номер. Он остановил мою руку своими дьявольски холодными пальцами.
- Мне придется надеть капюшон и расшторить окна. Может, ты потом с ней поговоришь?
- Не-ет, ей нужен осмотр и консультация специалиста, - усмехнулась я, - Твоя. Терпи.
Я нажала кнопку вызова и поднесла трубку к уху. Полились длинные гудки.
Равнодушное мычание трубки длилось с четверть минуты. Потом послышался щелчок и шум воды.
- Алле?
Голос Аси дрожал.
- Так как насчет чая?
Она явно говорила, стоя возле наполняющейся ванной.
- Я не знаю... Нет, наверное... Я немножко занята, - она говорила таким потерянным, тихим голосом.
- Ну тогда-а, - протянула я, собираясь было повесить трубку.
- Нет, погоди! - вдруг воскликнула она. Шум воды стих, - Я сейчас же приду!
- Хорошо, - пожала я плечами, как будто она могла меня видеть и нажала "отбой". В ушах почему-то стояло ее по-детски, с мягкой "ж" сказанное "немножко". Дима с отсутствующим видом отслеживал перемещение тени по стенам.
- Что, придет?
- Ага. По-моему, она собиралась принимать ванну или что-то вроде того, а я ей помешала, - я снова приподняла плечи и отпила остывающий чай.
- Не страшно.
И мы замолчали. Я опустошала внушительную коточашку, Дима блуждал взглядом. И вдруг в его руках блеснула маленькая стеклянная капсула; он рассеянно крутил ее в пальцах. Прозрачная жидкость, наполнявшая ее, казалась красноватой в пламени свечи. Меня пробрал мороз по коже, я открыла рот, он поднял на меня невеселый взгляд, и в это мгновение раздался звонок в дверь. Нервно сглотнув, я встала и вышла в прихожую. Не глядя в глазок, отворила дверь, и свет с лестничной площадки залил пол.
Ася, уже без клетчатого пиджака, в домашних тапочках, но с тем же невесомым хвостиком на затылке, робко переступила порог. Заперев замок, я вернулась в кухню; Ася прошла за мной и опустилась на табурет. Я прислонилась к стене и вздохнула.
- Ты не против, если мы не станем включать свет или раздвигать шторы? - спросила я девочку, - Дима приболел, его раздражает солнце.
Вздрогнув всем телом, она быстро кивнула. Дима хранил молчание.
- А теперь ответь на один вопрос: ты же не гулять ходила? Ты была в гостях?
Глаза Аси округлились.
- И там тоже было темно, да? А еще у твоего друга жутко холодные руки и губы? Он целовал тебя?
Мне показалось, что она чуть не расплакалась. Натянув рукава до кончиков пальцев, она снова кивнула.
- В шею или в запястье?
- В шею, - прошептала она и опустила голову.
Дима тихо встал и подошел к буфету. Открыв большую жестяную банку, он отсыпал из нее в чашку зеленого чая и залил еще теплой водой из чайника. Вернувшись в кресло, он поставил чашку перед Асей. Бледная, как полотно, она слабо улыбнулась и отпила.
- И еще ты не замечаешь, как быстро летит время с твоим другом, - мягко спросил Дима и заглянул к ней в глаза, - Как, кстати, его зовут?
- Антон.
- Высокий, блондин, голубые глаза?
Ася ответила утвердительно. Я растерянно поглядела на Диму: Антон? Уж не он ли приходил в канцелярию, когда на летних каникулах я помогала там маме? Мягкий, обходительный, даже льстивый, маме чуть ручку не целовал. У него вышла большая неприятность. Он месяц попивал кровь у одного мальчика, в конце концов мальчик умер. Все бы ничего, на такие случаи часто закрывают глаза, но бедняжка оказался сыном какой-то шишки - то ли главы отдела по делам несовершеннолетних медиумов, то ли еще кого. И Антон принялся обходить все инстанции, пытаясь прикинуться невинной овечкой, а если повезет, то официально записать мальчика в добровольные доноры - ДД.
- Как думаешь, Ася значится его ДД, или все как всегда, без формальностей? - нахмурившись, спросила я у Димы.
Он покачал головой:
- Вряд ли он стал заморачиваться, а ведь прошлый опыт должен был его научить уму-разуму.
- Тогда да здравствует бумажная волокита, - состроила я гримасу, - Подаем прошение через канцелярию или жалобу через твой отдел? Вообще, мама может ускорить процесс. У нее роман с начальников.
Дима хмыкнул.
- С Василием Евгениевичем? Тогда через канцелярию.
Все это время Ася переводила с меня на Диму и обратно удивленный взгляд. Она уже не выглядела испуганной, только пораженной донельзя. То и дело она потирала запястья рук, даже царапала их.
- Что за... Отделы какие-то, канцелярии?
- Ты же понимаешь, должен же кто-то заниматься такими вот придурками вроде Димы и Антона. И меня.
- Вроде Димы? А ты, что...
- Он вампир, я уполномоченная по делам блуждающих духов, - с каменным выражением лица ответствовала я, - А ты думала, у него волчанка, и поэтому он не гуляет под солнцем?
Ася нахмурила брови и непонимающе поглядела на невозмутимого Диму.
- Это значит, что ты пьешь кровь, спишь в гробу и не стареешь?
- Вообще-то, нет, - поморщился он, - я старею, сплю в кровати, ем обычную еду, а на солнце просто покрываюсь язвами и ожогами. Но кровь пью. Заменители и у добровольного донора.
- И его донор - я, - коснувшись кончиком указательного пальца до шеи, криво улыбнулась я.
Дима откинулся в кресле. Его рука, скрытая карманом толстовки, была спокойна, но я точно знала, что его пальцы все это время безостановочно играли с хрупкой ампулой. И каждый раз, когда я думала об этом, мои нервы натягивались, словно стальные тросики. И глаза Аси, ее покрасневшие, натертые запястья. Она глядела пристально, напряженно.
Оба они молчали.
- Что, вопросов больше не будет? - спросила я и села на табурет.
- Он пил твою кровь? - хватаясь за чашку с чаем, как за спасательный круг, вопросом на вопрос ответила Ася.
- Поправка. Он пьет мою кровь. Пару раз в неделю, - как можно более равнодушно проговорила я; даже пожала плечами - "что, мол, тут такого?"
Пальцы Аси, все это время тершие кожу на запястьях, вдруг остановились. Она подалась ко мне:
- И с тобой ничего не случилось? Ты не умерла, не стала вампиршей?
- Нет, конечно, - наоборот, отшатнулась я, - Медицина не стоит на месте. Яд...
- Яд?!
- Яд. Вампирский яд. Боже, Ася! - вздохнула я, - А почему, по-твоему, ты почти не испытывала боли, когда наш блондин тебя кусал? И зачем ему клыки? Яд приводит жертву в состояние эйфории, но он же, накапливаясь в крови, начинает трансформировать ее. Чаще всего люди при этом погибают. Один из десяти заражается.
Дима сморщился и выдернул руку из кармана. Ася глядела в стол. Ее руки безвольно лежали на коленях.
- Дима принимает средство, частично блокирующее действие яда. Заболеть мне не грозит, но "анестезия" тоже... Почти не действует.
Я замялась и умолкла. Не зная, что делать, сжала, как недавно Ася, ручку чашки и отпила глоток. Чай окончательно остыл. Я поднялась, подошла к мойке и вылила его. Помедлив, пустила воду и сполоснула чашку. Вернулась, села.
Ася тоскливо глядела на меня.
- Уже месяц, как мы... Иногда встречаемся. Два-три раза на неделе. Вечером; реже - днем, - она закусила губу, - Это совсем-совсем не больно, а первое время - даже незаметно. Пока не начинают леденеть руки. Снятся кошмары, губы горят, суставы ломит. Стоит побежать - задыхаешься, мышцы выворачивает от боли. Но Антон, он такой красивый! Все девочки жутко завидуют, - беспомощно закончила она.
Дима усмехнулся. Я строго поглядела на него и покачала головой. Глупо до невозможного, разумеется. Но бывает и хуже.
- Мы подадим жалобу, слышишь? Он действовал в обход правил, - я говорила уверенно, словно и в правду всех, нарушивших правила, наказывали, - Все доноры зарегистрированы. Тебе помогут.
Взгляд Димы был полон укоризны. И насмешки.
- Вылечат? - выдохнула Ася.
Ложь - тяжелая, липкая дрянь. Даже ложь, спасающая надежду.
- Возможно.
Ася вымученно улыбнулась - ее покрасневшие от недосыпа глаза глядели так благодарно, так доверчиво.
- А твоя мама знает, чем ты занимаешься с Димой? - попыталась она пошутить. Вышло довольно плохо.
- Она - канцелярский работник. Сама оформляла договор, разрешение, все дела, - почти безэмоционально ответила я.
О чем подумала эта девочка? Наверное, посчитала нас всех конченными психами. Я бы, наверное, так бы и решила. Компания отъявленных любителей нечисти - я, моя мать, Дима и шеф, с которым спит моя мать.
- Ты устала, - неожиданно вмешался в разговор Дима. Его голос прозвучал ласково, - Ася, тебе бы поесть и хорошенько выспаться. Все будет в порядке.
Ты умрешь. Наверное.
- Спасибо. Я и правда пойду. Глаза слипаются.
Ася встала. Ее тапки прошлепали в прихожую, грохнула дверь. Пламя свечи дрогнуло и взвилось вверх оранжевым язычком.
- Доставай чертову ампулу, - мрачно бросила я и вышла из кухни.
Свет за занавесками спальни догорал, окрашивая шкаф и покрывало в оттенки багрянца. Разувшись, я легла на постель и свернулась калачиком. Зажмурив глаза, я словно видела, как Дима отламывает верхушку пузырька и проглатывает его отвратительно-горькое содержимое. Как сидит минуту, ссутулившись; как медленно встает и идет.
Кровная связь никому и никогда не доставляет удовольствия. Только мазохистки и наркоманки закатывают глаза в истоме, когда в их шею вгрызаются чьи-то челюсти. Это неприятно, унизительно и больно. И ни один вампир - по сути, всего-то неизлечимо больной человек - не будет наслаждаться, причиняя боль своему другу.
Что испытываем мы с Димой? Перманентную муку.
Его мучит чувство вины, меня - ответственность. Мне больно, ему стыдно. Но только так мы можем помочь себе и друг другу.
Открыв глаза, я увидела скользнувшую по шторе тень. И тут он. Лучше снова зажмуриться.
На кровать за моей спиной сел Дима. Погладив меня по плечу, лег рядом, откинул с моей шеи волосы. Наверняка положил рядом пластырь. Его мертвецки-холодный нос коснулся моей щеки, и я сжалась в комок. Два острых зуба коснулись небольшой вены; я что есть сил сжала челюсти.
…
Я медленно открыла глаза. Потолок терялся во тьме, которую то и дело разрезали отголоски далеких всполохов света - огней большого города. Было около десяти вечера. Окно, голое без сдвинутых штор, впускало в комнату оранжево-лиловое московское небо, беззвездное, заволоченное тучами. Тишина комнаты звенела и гудела тысячами проводов-нервов дома. Я лежала и слушала. Волосы рассыпались по подушке; кончики пальцев дотронулись до шершавого лейкопластыря на шее. Фары машины пронеслись над моей головой, словно след огненной колесницы.
Слабые руки с трудом подтолкнули тело. Я встала, нашарила тапочки и медленно пошла на кухню. Помещение, полное запахов, тоже заливал уличный свет. На столе вместо толстой красной свечи горели две тонкие и белые. Я сжала в руке тяжелую металлическую зажигалку, чиркнула колесиком. Положила на стол.
Растрепанная голова стоящего у плиты Димы кивала в такт какой-то песенке; он сосредоточенно жарил мясо, время от времени нажимая на кнопки сенсорной плиты. Аккуратно повязанный фартук в цветочек спасал толстовку от шипящего масла.
- Ты похож на мою маму, - хрипло со сна сказала я.
- Твоя мама не готовит такие стейки, - усмехнулся Дима, оборачиваясь.
- Это верно, - я вздохнула и села.
Признаться, моя мама вообще мало что готовит, но не потому, что не умеет, а потому, что не имеет времени. Обычно приготовление провианта ложится на меня, но пару раз в неделю этим занимается Дима. Так как в это время я не могу удержать в руках сковородку.
- Готово!
Дима быстро выложил мясо на две тарелки с уже приготовленным гарниром - жареным картофелем, припущенными морковью и луком. Ничего лишнего. Никаких приправ, кроме щепотки соли - запрещено перебивать вкус стейка. Тем не менее, я в свою стряпню обычном кладу все специи подряд.
- Проверим, - серьезно нахмурившись, Дима отрезал кусочек мяса ножом. Показалась красная прослойка. Мой облегченный от излишков крови организм потребовал немедленного приема пищи, - Получилось!
Он рассмеялся, на худых щеках появилась улыбка.
- Я не стал делать на твою маму. Она ведь поздно придет?
Пытаясь прожевать огромный кусок мяса за раз, я только что-то невнятно пробормотала.
- Хорошо.
Орудуя ножом, словно истинный аристократ, Дима терпеливо разрезал мой стейк на небольшие кусочки - его душа не могла выдержать столь варварского поглощения шедевра.
- Спасибо.
Мы ели сосредоточенно и молча. Потерянные силы потихоньку возвращались ко мне, ранка на шее переставала болеть. Обычно следы укуса заживает за считанные минуты, но ослабленный яд не может дать такого эффекта. Поэтому пластырь останется до завтрашнего утра.
- И десерт, - Дима пододвинул ко мне тарелку. На ней лежала горсть зерен грана вперемешку с таблетками - витаминами.
Отложив нож и вилку, я собрала все в ладонь и высыпала в рот. Кислый гранатовый сок перебил неприятный вкус лекарств.
Дима взял пустую посуду и понес ее в мойку, зашумела вода. Сидя к нему спиной, я запрокинула голову, посмотрела в потолок и спросила:
- Что с Асей делать?
Он молчал. Кран закрылся.
- Я не знаю, - устало сказал Дима, - Она уже не жилец.
- И сама это знает.
Где там, через перекрытие, сидела сама Ася, и думала обо всей этой чертовщине. А может, плакала. А лучше, если спала.
- Мне ее жаль, но помочь мы ничем не можем.
Дима подошел и облокотился на стол возле меня.
- Надо все равно завтра жалобу подать, - сказала я, зная, что он прав, и все это бессмысленно, - Что лучше: умереть или заболеть вампиризмом?
- Понятия не имею, - ответил он, запуская руку в волосы.
- И я. А она думает, что имеет.
Дима вопросительно посмотрел на меня.
- Она точно думает, что лучше умереть.
- Спасение утопающих - дело рук самих утопающих.
- Жестоко. Ася хорошая, - это прозвучало совсем по-детски. В жизни всегда страдают самые хорошие.
- Черт! Не мучай себя, ложись спать. Я лягу в гостиной, на диване.
- Ага.
Еще с полчаса, слушая грохот раскладывающегося дивана, шелест простыней и шум воды, сидя, я думала об Асе, вампирах и тенях. Думала о ее хвостике и клетчатом пиджачке, о Диме, о фартуке в цветочек, об ампуле. Я почти додумалась до чего-то ужасно важного, когда заснула. И все еще думала, когда Дима отнес меня в мою постель и укутал одеялом.
…
Утро вырвало комнату из сумерек немногим позже семи. Теплый солнечный луч пробрался в мои глаза, и я, предварительно оглушительно чихнув, проснулась. В квартире стояла тишина, только где в перекрытиях гудели трубы с водой. Шлепнув ступнями по холодному паркету, я встала и прокралась в мамину комнату, служившую нашей гостиной. Диван был чист у пуст, мать мирно спала в своей постели. Когда склонилась над ее лицом, она только тихонько засопела. Ее лицо было спокойным и усталым; без макияжа она казалась простой и грустной . Я поправила прядь ее крашеных светлых волос, упавшую ей на щеку, и ушла.
Без десяти восемь я уже сидела на бетонных ступенях школы, чувствуя, как мои бедра сковывает холодом. Обычно я завтракаю, но сегодня меня хватило только собрать с собой термос с чаем и бутерброд. И так, рискуя получить букет первоклассных заболеваний, сидя на ледяной лестнице, я задумчиво жевала сендвич с ветчиной, сыром и рукколой; чай стоял тут же, рядом. Тень, устало колышась, скользила по колоннам крыльца.
Трудно сказать, чего же я дожидалась. В последние месяцы я не видела в школе никакого смысла, и вместо того, чтобы корпеть над тетрадями, могла истратить погожий день на Диму. А может, на Карла или Регину. Но за пустые полчаса я успела разрисовать свое чисто вымытое лицо тушью и блеском, размяться и убрать волосы в хвост. Тень металась за мной, неслышно скользя по шершавым стенам школы. Когда двор и вестибюль стали наполнять дети, я угомонилась и вошла внутрь.
На географии призрак заигрался с моими сережками в виде бабочек из кошачьего глаза – он то и дело дергал и крутил их, что сначала смешило, а потом злило меня. Пришлось шепотом приказать ему успокоиться, но, как на зло, именно в этот момент класс умолк, и все с интересом стали наблюдать, как я разговариваю с пустым проходом.
Признаться, после этого мое настроение испортилось, и я уже собиралась прогулять шестой урок – английский – и направлялась к выходу, от которого отошел охранник, когда меня настиг мститель в лице старосты:
- Ты ведешь не очень-то упорядоченную жизнь, да? – ухмыльнулся блюститель порядка, скрестив руки и преграждая мне путь.
- Вряд ли тебя это касается, - фыркнула я, пытаясь обойти его, но он, словно предугадывая мои движения, тут же оказывался перед моим носом.
- Я староста, и прогулы в рапортичку заполняю тоже я. А ты, смотрю, у нас любишь погулять. Что, такие важные дела? Тот тощак у ворот на свиданку приглашает?
Я остолбенела и медленно подняла глаза на парня. На его чуть заостренный нос упали волосы, и ему явно было щекотно, но он не мог убрать их, потому что любое движение испортило бы его внушительную позу.
Тощак у ворот? Дима? Что можеть заставить Диму выйти днем под солнце?
- Человек у ворот… Он в толстовке с капюшоном?
- Ага. Надвинул на самые брови, стоит, как идиот. Небось, ничего не видит.
Я сглотнула и резко рванула влево, так что староста не успел сориентироваться, перемахнула через турнекет и обеими руками толкнула дверь. На пороге в глаза резанул яркий солнечный свет. У крашеных в болотный зеленый ворот стоял, ссутулившись, Дима. Его черная толстовка с полинялыми лицами состава «Нирваны» не могла принадлежать кому-то другому.
Я сорвалась с крыльца, схватила Диму за руку и потащила его за угол, к гаражам. Там, отдышавшись, я быстро спросила его:
- В чем дело?
Его пустые глаза мазнули по моему лицу.
- В Асе.
- Что с ней? – я вздрогнула.
- Столкнулся с ней в подъезде. Она не пошла в школу и металась всюду, как сумасшедшая. Увидев меня, задрожала и бросилась к лифту.
- А что ты делал в моем подъезде в такое время?
Дима неопределенно повел плечами:
- Решил заняться этой дурацкой жалобой, ходил к твоей маме. Хотел потом к Карлу, посоветоваться, но Ася… Дела плохи.
- Пошли.
Мимо гаражей, мимо детских площадок и палаток с овощами мы шли к моему дому. Дима, покачиваясь, нависал надо мной, совсем худой и чертовски высокий.
- Мама дома? – подняла я глаза на него.
- Уходила, когда я заявился. Наверное, на полпути на работу уже.
- Хорошо, - кивнула я.
В подъезде было прохладно и пусто, ни следа девочек-невротичек. Лифт тащился на удивление медленно, громыхая чем-то в безднах шахты. Когда я отпирала входную дверь, Дима маячил за моей спиной, колкий и неспокойный. Бросив сумку с учебниками в прихожей, я разулась и в одних носках пошла было на кухню, как вдруг остановилась. Моя пятка намокла. Обернувшись, я увидела лужу воды на полу, в которую вливались ручейки, бежавшие из-под двери ванной комнаты. Громко чертыхнувшись, я схватила из туалета ведро и тряпку и вбежала в ванную.
На кафельной плитке разразился настоящий вселенский потоп, в котором плавал полупустой шампунь и штаны от моей пижамы. Я задрала голову и снова чертыхнулась; на белоснежном потолке расплылось и набухло мерзкое желто-коричневое пятно. Нас заливала Ася. Нужно было действовать.
Я верулась в прихожую, быстро отыскала записную книжку и телефонную трубку, сунула их Диме, велев набирать ЖЭК и вызывать сантехника, натянула шлепки, взяла запасные ключи от Асиной квартиры и понеслась на лестницу. Ключи хранились у мамы «на всякий пожарный». Так же и у Асиных родителей была связка от моей квартиры.
На этаже выше я отперла железную дверь и, чуть не забыв ключи в наружнем замке, направилась к санузлу. Там, как ни странно горел свет. Распахнув дверь, не замечая разлившей повсюду воды, я подбежала к ванне. В розоватой воде, полураскрыв губф, лежала бледная Ася.
…
Мои руки дрожали и прыгали. Кран, в котором гудела вода, никак не хотел заворачиваться; сотовый выскальзывал из рук, когда я достала его и стала набирать скорую; но голос был на удивление ровным. Назвав адрес и код от подъезда, я выдернула затычку из ванны и замерла. Я глядела на призрачно-худенькое, бедное тело в ванне, узкие запястья, исполосованные сочаимися ковью полосами. Три пореза поперек, один вдоль. Красивая опасная бритва на полу, с маленькими алыми лужицами. Волосы слиплись, колени сдвинуты, руки раскинуты. Впалый живот.
Вздрогнув, я схватила бритву и вафельное полотенце. Я резала и рвала его лезвием и зубами, стучащими, как на лютом морозе. Горло рвало изнутри чем-то острым и пухнущим, целой связкой криков и боли. В изнеможении опустившись на колени, стоя в луже воды, я рвала полотенце, а потом туго бинтовала изуродованные запястья, раз за разом завязывая аккуратные бантики. Стянула с крючка банный халат и кое-как закутала Асю. Ее голова безвольно болталась из стороны в голову, когда я приподнимала ее за плечи, словно у куклы. В голове стучали какие-то навязчивые мысли о пятнах на потолке: я тупо удивлялась, почему они коричневые, а не розовые.
В ванной уже спустило воду, когда в дверь позвонили.
- Открыто! – крикнула я, и тут же в прихожей раздались шаги и голоса. Люди в форме врачей и люди в форме миллиционеров принесли грязь и запах табака. Прижавшись к стене в коридоре, я неотрывно смотрела на них; как они выносят невесомую Асю; как что-то помечают в бумагах. Это длилось немного. Дернувшись, я вышла вслед за ними на лестницу, заперла дверь попавшимися в руки ключами.
В неуодобной скорой, упершись ногами в какой-то железный ящик, я рассеянно засунула руку в карман. Пальцы нащупали что-то теплое и тяжелое. Бритва. С пятнышками крови на лезвие. Закрыв глаза, я ясно увидела ее. Увидела в руках Аси, неловких и неуверенных. Черт побери.
Трудно было не думать, но я старалась. Стала представлять себе, как здоровая и веселая Ася сидит на постели, и я говорю ей: «Эй, с тебя деньги на ремонт! Я в ванной хочу розовую плитку!» И мы этак весело и беззаботно смеемся. Ничего глупее не придумаешь. Так обычно бывает в конце американских фильмов, все еще обязательно обнимаются. Черт побери.
А если серьезно? Что с ремонтом? Что с Асиными родителями? Что с Димой, Антоном и всей этой бумажной волокитой? Будет мерзко и тяжело. Будет слишком долго. Черт побери.
…
В больнице я просидела часа два. Слушала музыку на плеере, разглядывала ковыляющих мимо в пижамах больных. Вскоре пришел Дима, тоже сел. Рядом, так что наши колени соприкасались. Он так низко надвинул капюшон толстовки, что я не видела его глаза. Иногда поворачивала голову, и взгляд упирался в лицо Кобейна на его груди. Дробовик или папина бритва? Кокаин или шнурки? Какая разница.
Потом нас прогнали домой. Ну, не прогнали, конечно, а довольно вежливо объяснили, что сегодня нам ловить тут нечего. Состояние умеренной тяжести, жить будет. Наверное, поставят в психушку на учет. Мы поднялись, попрощались и ушли.
Я вернулась туда только через три дня. Было страшно и противно ехать в этот огромный муравейник старых и страдающих людей, подниматься в лифте, искать палату. Тогда, перед скорой, Дима все-таки вызвал сантехника, и тот промаялся у дверей минут десять, потрезвонил, плюнул и ушел. Когда домой вернулась мама, у нее просто не было слов. Сначала. А потом она стала материться. Я никогда бы не продумала, что моя родная мать знает столько удивительных и многозначительных слов. Она с вечера стала куда-то звонить, чего-то добиваться, в то время как я лежала в темной комнате на смятом покрывале, совсем как Дима закинув руки за голову.
Потолок чинили долго. Штробили, замазывали, красили. Наступили выходные, и я целыми днями валялась дома, вслух разговаривая с неприкаянной тенью, зная, что сквозь шум ремонта никто ничего не услышит. Дима все не приходил. И только в понедельник, выйдя утром из дома, я увидела его привычно ссутулившуюся фигуру в тени соседней пятиэтажки. Ни сказав друг друга ни слова, мы долго гуляли по пустым в этот час спальным районам, а потом поехали в больницу.
И только там, в пятиместной палате, у тонущей под одеялом Аси с заострившимся носом, мне наконец полегчало. Приходил врач из канцелярии, проверил анализы и сказал, что вместе с литрами своей крови Ася избавилась и от зараженной. Так что теперь она никаким вампиром в ближайшее время не станет. Ну, или чуть-чуть.
- Метод, разумеется, слишком радикальный, но действенный, - заключил доктор, поправил очки и вышел.
Откинувшаяся на подушку Ася приподнялась, обратила на меня свои круглые, с темными кругами, глаза, и сказала:
- С меня оплата ремонта.
Ее сухие губы улыбнулись, и тогда, наконец, я заплакала.