седьмая серия тут:
http://proza.ru/2011/03/06/756
__________________
ВОСЬМАЯ СЕРИЯ
Патриарх выглядел утомлённым, Харчин задумчивым, а вот Неля и поэты – словно набрались новых сил. Их не пугало, что экстремальный «кастинг», как это было уже очевидно, растянулся на многие часы и неизвестно когда закончится. Председательша предложила голосовать и стала зачитывать по списку имена зарегистрированных поэтов. В зале, словно салют, взлетали руки – то мало, то много, то очень много, то две-три.
– Надо сказать. Хотя бы ей, – решительно заявил Пьер, всем корпусом повернувшись к Максиму и дыша на него водочным ароматом. – Сколько можно ждать? Мы уже узнали главные подробности. В конце концов, похороны завтра!
Макс хрустнул суставами пальцев.
– Мда… пожалуй, ты прав… Как-то это всё… не так…
– Его убили! Или он сам убил себя! Разве тебя это не ужасает? – напирал захмелевший Петя, почёсывая голову и не обращая внимания на кипящие в зале страсти.
– Хорошо… скажем.
– Счётная комиссия определила… – барашек назвал фамилию Максима.
Выяснилось, что Гриша Товстун очень талантливый агитатор, – зал избрал Макса читать на место, освобождённое несчастным Рачком, с огромный преимуществом перед другими.
– Ты? – почему-то удивился Пьер (это неприятно кольнуло Максима). – Ну… давай… Иди.
Катя порывисто поцеловала Макса в щеку.
Во всё время пока Максим читал со сцены стихи, она смотрела на него с обожанием. Да и Петя перестал кряхтеть и поглаживать себя по затылку.
– И тот ребёнок, что живёт
в душе у каждого из нас,
ломает скуки серый лёд
в брожении безликих масс.
И материнская рука
как будто снова на плече…
Вернулся на место Макс вполне довольный собой, хотя глаза выдавали его волнение. Конечно, он не боялся полногрудой школьницы с косой, и даже сочинителя верлибров, но кроме них…
– Итак, мы прослушали очередную четвёрку, – подытожила Неля. – Сейчас судит зал. Определяйтесь.
Оказалось, что Гриша Товстун не просто талантливый, а ГЕНИАЛЬНЫЙ агитатор, потому что Максим и в этом голосовании набрал голосов больше остальных трёх кандидатов, и даже от юноши с уже изданным сборником, которого можно было считать заранее победителем, оторвался весьма значительно. (Впрочем, может быть, многие рассудили, что у Макса ещё нет изданных книг, а кому-то и одной пока хватит.)
Петя и Катя долго его тискали и поздравляли.
Снова начался жребий, Неля колдовала с пластиковым цилиндром. Нахим возле неё уже не маячил, – видать, он был ужасно оскорблён тем, что Рабочин его при всех ударил, и теперь «общественный наблюдатель» приходил в себя где-то в первом ряду.
Пока суд да дело, Макс, сидевший всё так же в трепетных объятиях Кати, решил, наконец-то, почитать поэму Чужинца. Открыл папку. Там было всего три листка. Ксерокопия стихов.
«Я так люблю, когда сияет солнышко,
и нежно светит на меня,
и зайчик солнечный мне на окошко
запрыгнет, добрый, как всегда!
Ещё люблю морожено и маму…
– Что это за хрень?! – пробормотал Максим.
– Что это? – Пьер наклонился к папке. – Чьи это?
Катя тоже, прижавшись щекой к плечу Макса, посмотрела в листочки, которые он держал в руках.
«На своём велосипеде
я лечу как на ракете,
и мелькает всё вокруг,
словно карусели круг!
Я кручу ногой педали…
Катя умолкла. Не веря своим глазам, Максим ещё несколько раз просмотрел все три листка с обеих сторон. Стилизация под детские виршики, что ли?
– Это та папка, что ты искал? – спросил Пьер. – Зачем тебе это?
Макс коротко рассказал ему историю с «поэмой», которую ему всучил Клименко. Петя с разинутым ртом откинулся на спинку сидения и невидящим взором уставился на сцену, где уже помавала руками первая соискательница – румяная толстушка Лада. Её стихи никому не нравились, потому что в них не было не только смысла, но даже мало-мальски приемлемой рифмы – сплошное «тебя – меня», «душа моя – ладонь твоя»…
Максим закрыл папку. Посмотрел в лицо Кате, – её глаза выражали полнейшую растерянность и тревогу.
– Мда…
– Чужинец сошёл с ума, – страшным голосом проговорил Пьер. – Вот почему он повесился!..
– Сам ты… повесился! – разозлился Макс. – И Кирилл, по-твоему, тоже спятил?
Тем временем, Лада сошла в зал (даже Сичень-Затятый демонстрировал своим видом недипломатичный скепсис), и её сменил Илья Сластён – 29-летний холёный блондин с пышной шевелюрой. Он стал читать ещё более кошмарные стихи, так что лицо вытянулось теперь уже и у Мецената, который во всех своих судейских спичах подчёркивал, что тут все гении.
На первый ряд снова пролез Виктор Дол, сел на сидение Рачка возле Пети, с кисловатым видом поздравил Максима.
– Ребята, – сказал Витя, мусоля в руках мобилку, – мне звонил этот Алексей, ну, брат Чужинца по отцу … Короче, тело уже забрали из морга и привезли домой. Там все рыдают. Я слышал… Ужасно. Ужасная история.
Илья Сластён спустился в зал, Неля встала, чтобы объявить следующего соискателя, и тут случился скандал.
Нахим Факов вспорхнул на сцену, взмахнув полами кожаного плаща как зловещий ворон, и заорал своим невыносимым дискантом.
– Вы всё подтасовали! Я видел! Да! Вы – СФАЛЬСИФИЦИРОВАЛИ ВЫБОРЫ!!! – воскликнул он, пародируя патетику Виктора Ющенко.
– Прекрати сейчас же! – потеряла терпение Неля.
– Я видел! Я видел, как ты подменила бумажку! – Нахим грубо вырвал у председательши микрофон и воскликнул в него, повернувшись к залу. – Неля подменила! Я всё видел! Нужно признать всё это недействительным, перенести слушания и изменить систему! Все правила нужно изменить! – тут у них всё было продумано!
Поэты зашумели, кто-то ругал Нахима матом. Харчин оживился. Патриарх предпринял попытку встать, но Неля оную деликатно пресекла, что-то пошептала ему на ухо, наклонившись на секунду. Она с мольбой смотрела на Максима и Петю, но те были настолько подавлены загадочной историей с папкой и новой информацией о Чужинце, что пребывали в прострации, тупо озираясь.
– Вы вдумайтесь, чуваки, – несколько спокойней, но всё так же громко сказал Нахим. – Мало того, что на слушания выбрал слепой жребий!.. Их разбили на эти идиотские «четвёрки». А если в одной – сплошные слабаки, а в другой – сильные поэты?.. и слабаку достанется книга, а сильный вылетит? Вы об этом думали, пииты, блин?!
В зале раздавались выкрики.
– Да найдите же на него управу!.. Сколько можно!?!
– Уйди на хрен оттудова, инвалид разума!
– Не! Резонно, господа! Этих было слушать противно…
– И правда! Как из них выбирать? Слабаки! А ведь одному кому-то книга достанется!
– Любая система несовершенна! – разгневалась Неля, пытаясь живым голосом перекричать микрофон (ей удавалось).
– Это ВЫ!!! Да! – Нахим снова повернулся к ней, вытянув в сторону председательши свою длинную руку. – Это ты всё подстроила и продумала!
– Да зачем мне это?! Что ты плетёшь!?
– Да! И сейчас Сичня подговаривала выбрать Илюшеньку, которого ты подтасовала в эту четвёрку! О, женщины! вам имя – вероломство!
– ЗАЧЕМ?
– Потому что Илюшенька – твой любовничек!
Даже на задних рядах было видно, как Неля покраснела. Шум на мгновение стих, затем возобновился с удвоенной силой.
– Ты ответишь за… за клевету! – задыхаясь крикнула Неля, выйдя из-за стола президиума, словно она собиралась тут же, на месте оттаскать Факова за его пробитые многочисленными серьгами уши.
– Так если б он хоть стихи нормальные писал, – укоризненно покачал блестящей макушкой Нахим.
(При этих словах Илья Сластён, – который и так сидел теперь на своём месте пунцовый, стараясь ни на кого не смотреть, – вскочил и, со слезами на глазах, убежал из зала.)
– Как тебе не стыдно! Ты! Ты!..
– Немедленно объявите, что всё отменяется! – апокалиптическим дребезгом потребовал Нахим.
Зал разволновался не на шутку. Парень в красном свитере снова рубил воздух ладонью и выкрикивал неразборчиво-обличительные стихи. Кое-где посмеивались…
– Как будто он сам с ней не спал, – едко заметил Эдик Мерзлюк, повернувшись к Ладе, но она пропустила его слова мимо ушей, смертельно уязвлённая выкриками о «слабаках».
Поэты кричали, бормотали, переругивались, спорили. Судя по всему, отдых и перекус не успокоили, а только взбудоражили всех.
– Козёл вонючий… Мало я ему, лысому уроду, врезал, – пробормотал Рабочин и многосложно выругался.
Волохипов рядом с ним закрыл нет-бук, в котором он снова что-то набирал.
– Да… Вот так вот публично оболгать.
– Не оболгал он, – Рабочин снова матюгнулся.
– В смысле?
– Они регулярно… дружат.
– С Ильёй? Так он же ей почти в сыновья годиться!
– Ну и что?
– Чепуха это!
– Мне на днях Алка проболталась по пьяни, – сказал Рабочин с ухмылкой. – Она же с Нелей в одной общаге живёт. Я, говорит, такого мальчоночку и сама бы с удовольствием поимела, и не раз… Да только деньги за это противно отдавать.
– Деньги?! – вытаращился на него Хипп. – За что?
– Ну не хочет Илюша работать. Только в хижине за городом жить тоже не хочет, у мамки обитает и кормится. А деньги на то, на сё мамка не даёт. Приходится «занимать»… под «верну, когда смогу», – Рабочин вздохнул. – Альфонс, блин.
– Не могу поверить… – искренне потерялся Волохипов.
– А в загробные мистификации – можешь? Хипп, ты что, с луны свалился? Неля половину наших пацанов перетрахала. Девственников, по крайней мере. Но то были всё разовые штучки, а на Илюше, видать, подзастряла. Влюбилась, что ли…
– Абсурд! – возмущался Волохипов. – Это Алка про Нелю сплетню пустила!
– Ага. А Витька с Максом – про Чужинца. Ты хоть кому-нибудь веришь, Хипп?
Нахим и Неля на сцене словно разыгрывали сценку какую-то, крича друг на друга и размахивая руками. Гам поэтов усиливался, ситуация вышла из-под контроля…
Вдруг, Сичень-Затятый схватился за сердце и стал клониться вбок, откинув седовласую голову и разинув рот. В зале кто-то громко вскрикнул, – заметили, не смотря на бедлам. Харчин потянулся со своего кресла и успел поддержать Патриарха за плече. Балансируя, комично дрыгнул ногой.
Неля схватилась за голову: «Остап Иванович! Что с вами?»
На сцену бросились несколько человек, особенно ценивших «живую легенду», председателя местной ячейки Союза писателей Украины.
– Вызывайте «скорую»! – грозно распорядилась Неля.
– Не надо… Не надо «скорую», – бескровными устами слабо проговорил Сичень-Затятый. – Не надо, всё… в порядке… А то опять жена в больницу упечёт. Всё, уже отпустило.
Не исключено и то, что он симулировал приступ, потому что смотреть на происходящее было противно. Впрочем, выглядел Патриарх в любом случае неважно, устал он в этом «парламенте».
– Содом и Гоморра, – пробормотал Максим и встал, нервно сжимая в руках папку.
– Ты куда? – испугалась Катя.
– Покурю. Пока динозавра откачивают.
Макс в сопровождении девушки и Пьера вышел из зала.
И тут… Видно, всё шло к завершению. По вестибюлю от лестницы размашисто шагал Кирилл Клименко – единственный близкий друг Чужинца, который пропал с самого начала «собрания». Он был бледен, но в глазах его блистала решимость.
– Ребята! Мне многое удалось выяснить! – крикнул он, искренне обрадовавшись им.
______________
Продолжение тут
http://proza.ru/2011/04/02/1248