СТРАХ ЗА БУДУЩЕЕ.
…Что не дожил,
Не прочь я тебе подарить,
Да другим эту жизнь - должен.
О. Митяев.
1.
Она не могла допустить даже мысли, что нужно начинать все сначала. Осторожно сказанные в этот день слова Николая Сергеевича, что возможно это была еще и не жизнь, вызывали у нее чувство чего-то неотвратимого, жуткого и настолько страшного, что заставили ее заплакать. Она отвернулась к окну и плакала тихо, слепо уставившись на раскачивающиеся от едва слышного в кабинете ветра ветви карагачей с темно-желтыми редкими листьями.
Последнее время слезы у Женьки подкатывали в самый неподходящий момент. То на работе, прямо среди дня, то вечером во время разговора с дочкой. А иногда даже в редкие вечера, когда она заезжала к родителям, или когда собирались все родственники за одним столом по какому-нибудь поводу.
Сколько себя помнила, Женька не была слезлива никогда. Все неприятности, происходившие раньше в ее не длинной жизни, она встречала со свойственным ей сарказмом, иногда граничащим с грубостью или ехидством. Может быть, именно эта присущая ей жесткость в оценке себя, людей, событий и обстоятельств, и в том числе, людей и событий, имеющих к ней непосредственное отношение; а так же молодой здоровый максимализм, не дающий ей скрывать эту свою реакцию или оценку происходящего вокруг нее, с юности отталкивали от нее определенное количество знакомых ровесниц и приятельниц. Про молодых людей и говорить было нечего. Со школьных лет она поняла, что большинство из них грубоваты в основном на словах, и ее естественная жесткость отпугивала их моментально. Те же из них, кто действительно с юных лет проявлял задатки жестокости к людям вообще, и жесткого отношения к окружающему миру, но не к себе лично, непременно со временем вступал с ней в конфликтные отношения, которые либо сразу, либо постепенно возникали из общения, и на первый взгляд из безобидных словесных пикировок между молодыми людьми разного пола.
Проще говоря, она не только никогда не выглядела пай девочкой, но даже внутренне никогда не претендовала на данный образ. И все это при прекрасных внешних данных, и обманчивой кротости внешности, которая свойственна именно пай девочкам: подчеркнутая, но не бросающаяся в глаза худоба, привлекательные манеры общения, черты лица настолько правильные, и в каком-то отношении даже классические, если иметь в виду классику описания в литературе образа прекрасной девушки девятнадцатого века, что привлекали внимание мужской половины, оказывающейся поблизости, почти сразу.
Все это конечно, с определенными поправками свойственными внешности молодых людей последних лет двадцатого столетия, и личными отличительными качествами Женькиного характера. Короткая прическа, быстрая решительная походка, прямота взгляда и главное его спокойствие. Никогда не было в этом взгляде ни удивленности, свойственной многим девушкам, ни наивности, ни ожидания, ни оценки собеседника с первых его слов, ни хитрости заранее составленного мнения. Ничего - кроме спокойного выражения карих глаз, естественно воспринимающих объект, который попал в поле их зрения. В случае если вы начинали общаться с ней, в этом спокойном взгляде начинала присутствовать мысль. Мысль далекая, затуманенная для собеседника, не раздражающая своей пристальностью, но при разговоре вспыхивающая своей влекущей искрой, в независимости издевательской или заинтересованной, что в прочем не каждый сразу определял. Именно эта искра, всегда безошибочно определялась молодыми и не совсем молодыми людьми, и притягивала их к ней, даже если они сами еще не понимали этого. Именно эта светящаяся в глазах мысль всегда либо начинала отталкивать их со временем, высвечивая их несостоятельность, либо ревностно притягивала надолго, невзирая на ее жесткое, а иногда и просто жестокое отношение к ним. И поэтому первые неизменно отступали, понимая безнадежность своих попыток понравиться ей, либо сразу чувствовали то расстояние, которое она не двусмысленно могла показать каждому. Вторые, сдерживались напором юмора и насмешек, колкой иронией, а при необходимости равнодушием и презрением.
Если не считать Божьего предвидения, то все это, наверное, и привело ее к, довольно, взвешенному шагу замужества в возрасте 25 лет. Ее избранник, конечно же, был недаром старше ее на семь лет, недаром бывший спортсмен, недаром балагур и душа своей компании, а так же удачливый предприниматель средней руки.
Здесь надо сразу, оговорится, что значит удачливый предприниматель средней руки в нашем небольшом провинциальном городке в девяностые годы прошлого века. Это вполне возможно неудачный и разорившийся предприниматель уже через несколько месяцев, или вполне удачный предприниматель, развивающий и расширяющий свое дело все больше и больше. Все зависело от очень многих обстоятельств, и в том числе от связей, как с криминальными авторитетами, так и с представителями местной власти в разных ее лицах. С милицией имеющей право проверять все всегда и в любое время, с представителями местной администрации, с пожарниками, с органами, проверяющими санитарию, энергоснабжение, всевозможных торговых инспекций и т.д. т.п.
Это сейчас, по истечении почти десяти лет, когда с более или менее переменным успехом, люди могут обратиться в суд и в милицию за правовой защитой, а не за тем, что бы доказать, что твоих денег больше чем у твоего оппонента; когда криминальные убийства не заполняют экраны телевизоров сплошным потоком, и люди в нашем городке могут вести свое дело, откупаясь от властей уже довольно спокойно и за более или менее нормальные деньги. Когда мы все, менее чем за десять лет, начали отвыкать от постоянного хулиганства и драк на улицах с началом сумерек, от наглых кучек наркоманов, почти что за каждым углом, от разрухи облезлых общежитий и загаженных до уровня общественных туалетов подъездов жилых домов. От безнадежной и непобедимой казалось нищеты при наличии работы, от себя самих, одетых кое-как и кое во что, от завалов мусора на не освещенных улицах. Да и много от чего, с чем прощаешься без сожаления, но что в последствие так сложно забыть.
Но прежде чем мы с этим простились, каким своим делом могли заниматься в нашем городке молодые ребята, где жизнь текла по жестко заведенному распорядку? Конечно, чем-то криминальным, или, по крайней мере, не законным, либо торговлей, которая в те времена сама собой приравнивалась к чему-то криминальному.
Женькин избранник пробовал и то, и другое, но являясь, по сути, человеком мягким и не конфликтным (каким, в сущности, только и мог быть ее избранник), он все-таки остановился на торговле. Небольшое количество магазинчиков и ларьков по всему городку, подкрепленные большим количеством нужных, а иногда просто необходимых знакомств и связей, давали ему и его напарнику неплохой доход, а также определенный авторитет среди людей, которые почти все знали друг друга либо лично, либо просто здоровались, изображая приязнь.
Сыграло, конечно, свою роль и стечение множества случайностей, которые всегда происходят, когда судьба точно указывает своим перстом, на то, что обязательно должно произойти.
Она почему-то приняла его ухаживания, несмотря на то, что они были довольно незамысловаты и не отличались какой-либо фантазией или экспрессией. Почему-то его нелепые на первый взгляд слова и смущенные жесты, может быть первый раз не вызывали у нее ни иронии ни сарказма. И это происходило не только потому, что он был ей симпатичен. Мало ли кто ей нравился до этого случая. И влечения эти были намного сильнее чем то, что она испытывала, глядя на него.
Может быть, он выгодно отличался от серой массы молодых людей одетых по той моде во все черное или грязно-серое, или тем, что он мог долго молчать и не тяготился этим, или то, что он не был ни разу до этого женат…
Но возможно, что и эти качества и условия были не тем самым главным, что позволило ей признать его за своего. Главное было, наверное, все-таки стечение всех этих обстоятельств и причин вместе: ее возраста, его возраста, их первоначального и последующего представления друг о друге, которые скорее сошлись с тем, что им представлялось, а так же всего того, что было указано выше.
Совместная жизнь их была первые годы не легкой, и не только в смысле привыкания и принятия или не принятия привычек друг друга, но и в открытии друг в друге качеств не свойственных одному из них, но присутствующих у другого. И естественно эти открытия болезненнее принимала она и даже пыталась бороться с его привычками, манерами и «заскоками», до тех самых пор, пока не поняла бесполезность своих усилий. После этого они вызывали у нее лишь приступы ворчливости и укоров, всегда тонущих в его не злобном, и не противящемся молчании. До понимания их единства в их полной противоположности ей еще было далеко, и поэтому, скорее всего первые годы прошли для нее труднее, что потом, позднее ей казалось уже не таким неоспоримым. Она теперь часто вспоминала его молчание и задумчиво-грустную улыбку на ее довольно резкие и уверенные требования. Он редко спорил с ней, иногда молча, соглашался, иногда молча, не соглашался, но делал это всегда без злобы и раздражения, без самоутвердающей свою точку зрения жестикуляции или мимического сопровождения. Он отвечал всегда то, что не вызывало у нее желания спорить и дальше доказывать свою точку зрения. Шутил отстраненно просто и в то же время метко, что всегда позволяло мелким конфликтам не достигать определенного накала, за которым следовала размолвка или конфликт. Но если все-таки конфликтная ситуация возникала, то он умел молчать отстраненно но не устраняясь с одной стороны, с другой стороны говорил редко и никогда не вдавался в мелочные проблемы.
На стыке тысячелетий, как раз в канун двухлетнего юбилея их свадьбы, и в тот год ,когда Женька закончила заочно свой институт, у них родилась дочь. Имя дочери подбирала вся многочисленная родня мужа, Женькина мама и даже бабушка, но Женька назвала дочь Александрой в честь мужа. Она объявила об этом при ее шумной встрече в дверях роддома всей многочисленной родне и друзьям, единственно, не уточнила в честь кого дочь получила имя.
А еще через три года, после года работы то секретарем референтом, то просто секретарем у одного из хозяев большой сети магазинов городка, Женька наконец-то нашла работу по специальности. Она навсегда запомнила, как пришла на один из заводов, многочисленно раскинувшихся из центра городка по его окраинам. Запомнила, как она долго сидела в просторной проходной на длинной лавке среди других чего-то ожидающих людей, напротив, блестящей металлом, отполированной тысячами рук, «вертушки», через которую, предъявляя пропуска, постоянно кто-то проходил. Рядом с «аквариумом», в котором усатый дядька в черной униформе охранника, проверял пропуска у проходящих через крутящиеся металлические трубки людей. Она сидела долго, и нетерпеливо поглядывала на открытую дверь, на которой была табличка «Отдел кадров». Возле этой двери постоянно толпились люди в грязных спецовках и слышались громкие, почему-то только женские голоса. Но окликнули ее совсем с другой стороны. Молодая девушка, просунув голову в маленькое окошечко двери на которой мелко было написано «Бюро пропусков», громко кричала ее фамилию. Потом зажав крепко в руке бумажку- пропуск, Женька шла по этажам здания, которая девушка из «Бюро пропусков» назвала «Заводоуправление», и с интересом и опаской прислушивалась к гулу цехов, доносившегося из открытых настежь окон коридоров. Жаркий июльский воздух приносил запахи раскаленного железа, резкие стуки, скрежет, гулкие удары каких-то механизмов и далекие крики людей.
Женька толкнула дверь, на которой висел лист бумаги с напечатанным на нем названием: «Отдел маркетинга», и сразу же столкнулась в дверях с мужчиной в ослепительно белой рубашке. Мужчина сделал шаг назад так, как она не останавливаясь, решительно, как всегда, шагнула через порог. Лоб мужчины сморщился, глаза прищурились, всего на одну секунду.
- А вот и новенькая - быстро сказал он в глубину кабинета, кому-то невидимому.
– Если конечно собеседование пройдет - откликнулся из глубины женский голос.
- Как? С компьютером плотно дружишь или в размере общего пользования? – быстро спросил он и широко по-доброму улыбнулся.
- Эта пройдет!- убежденно крикнул мужчина в глубину кабинета, продолжая рассматривать несколько оторопевшую от неожиданности Женьку.
Так она познакомилась со своим новым начальником, Петровым Николаем Сергеевичем, и у Женьки начался еще один новый период по настоящему счастливой жизни.
2.
Но счастье, к сожалению, имеет огромное количество неприятных и буднично-серых оттенков. А главное его очень сложно разглядеть в наступающем дне, почувствовать его, как шелк под пальцами. Оно всегда затмевается какими-то мелкими неприятностями, ссорами, придуманными трудностями или нами же искусственно созданными препятствиями.
Это потом, уже вспоминая то время, Женька видела и жгуче ощущала обидную мелочность и ненужную навязчивость всех неприятностей, мешающих вспоминать это время, как время абсолютного счастья. И то, что ей тогда казалось важным и необходимым к разрешению немедленно, виделось теперь как придуманное ей самой ухищрение для того, чтобы выплеснуть свое раздражение на мужа и дочь.
Теперь-то ей было понятно, что при полном отсутствии материальных проблем, с которыми сталкивались многие ее знакомые или родственники, такие же как они молодые, не так давно вступившие в брак, ее жалобы на конфликтные ситуации в семье той же родной сестре, выглядели, по крайней мере, смешно или странно. Тогда Женька выслушивала ответные жалобы старшей сестры навечно пьяного мужа и материальные проблемы, с серьезным видом, предлагала помощь. Она действительно верила тогда, что любую проблему можно решить. Это было обычное заблуждение человека, не столкнувшегося с бедой по-настоящему.
Ее проблемы были для нее тогда намного важнее, чем они виделись теперь. А теперь ее иногда удивляло как сестра, которая с утра до вечера пропадала на нескольких работах, чтобы свести концы с концами, и обеспечить двоих детей; или мама больная сахарным диабетом, упорно продолжающая тянуть свои шесть садовых соток находящихся за городом, куда на общественном транспорте добираться и здоровому человеку было трудно; как они могли серьезно выслушивать ее жалобы и обиды на неурядицы и мелочные ссоры в ее семье.
И что собственно задевало ее за живое? Какие проблемы волновали ее тогда? Точно и вспомнить–то было сложно.
Вспоминалась ее обида на то, что муж и дочь, которой только исполнилось три года, находились в состоянии какого-то понимания друг друга без особых слов и без нравоучений, слез и капризов. Или то, что они проводят вместе больше времени? Но это, потому что она отдавала работе столько времени, сколько считала нужным, и кроме нее никто не был виноват в этом.
Тогда ей казалось, что с ней дочь постоянно конфликтует и не слушается. Она капризничала, не хотела слушать ничего, чему она ее учила, делала назло все не так, как она требовала. А муж в ее понимании «баловал ребенка», многое ей позволял, вообще не командовал ребенком, даже не просил ее ни о чем, у него все получалось само собой.
Иногда, когда удавалось утром задержаться в кровати попозже, она видела, что при муже дочь спокойно просыпалась, одевалась, путая вещи, бестолково сновала по комнатам при полном его равнодушии. Потом муж, не торопясь, поправлял или менял местами одетые ей вещи и опять куда-то исчезал из комнаты, а дочь продолжала заниматься, так же не торопясь тем, чем считала нужным. Игрушками, бусами, фантиками. Из спальни ей не было видно, как они завтракают, но ничего подобного, что бывало, когда дочь завтракала с ней, она не слышала, и поэтому спокойно дремала до тех пор, пока дочь уже одетая не подходила поцеловать ее. Даже ее уход с мужем в детский сад проходил без бурных излияний о том, что она не хочет идти в детский сад, пойдет к бабушке, что было обязательным ритуалом между ней и дочерью если мужа не было, и утром будить, одевать и провожать дочь в детский сад приходилось ей.
Нет дочь, конечно, иногда и при муже что-то канючила и пыталась сопротивляться процедуре одевания, но видимо не встречая сопротивления и даже не находя собеседника, так как муж в таких случаях сразу уходил заниматься собственным туалетом, начинала делать что ей нравилось, но как-то сама по себе возвращалась к процессу одевания. Потом она громко звала мужа, когда запутывалась в колготках или в платье. Он приходил, помогал и так же молча, уходил доделывать свои дела или завтрак. Женька закрывала глаза, думая о том, что она уже давно бы не выдержала и быстро одела бы дочь, подталкивая и выговаривая ей, злясь на ее жалобы и слезы.
И странное дело, в то время пока дочери не исполнилось три года и большую часть времени они проводили вместе, когда ее работа ей так не нравилась и было досадно что работы по ее специальности не находится, именно в это время их отношения с дочерью были просто замечательными. Именно тогда они жили спокойно, дочь была всегда послушна, муж приходил с работы довольный и усталый. Выходные дни они проводили на природе почти в любую погоду так, как муж постоянно вывозил их, то за город походить на лыжах, то просто в компанию с семьями сослуживцев на осенний пикник или на речку в летнее время года.
Но стоило ей найти работу по специальности, сдружится с коллективом на новом месте, ходить на работу с удовольствием, то одновременно начали не только портиться отношения в семье. Одновременно у мужа начались проблемы с бизнесом.
Она почувствовала это по его поведению намного раньше, но на ее вопросы он отшучивался, и она не стала настаивать думая, что все наладится, не в первый раз такое. Но со временем муж меньше стал отлучаться из дома, к нему даже домой стали приезжать какие-то незнакомые люди на дорогих иномарках и подолгу беседовать с ним вечерами в подъезде дома, мобильный телефон мог тоже зазвонить в любое время суток. Все это и сам осунувшийся поникший Саша, заставили ее пойти на серьезный разговор, и тогда он рассказал.
Его напарник со всеми доходами и накоплениями их совместного предприятия исчез, и теперь ему приходится лишь разбираться с долгами и распродавать все, что еще можно продать. Что-то решать с продолжающим поступать товаром и срочно увольнять персонал. Ни один банк кредит ему не дал, зная о его положении, не помогли и связи с администрацией и с прокуратурой. Главное имя в их предприятии было за его партнером и мужа в городе без его имени, отдельно, никто в серьез не воспринимал.
Однако рассказал он это все со свойственным ему юмором и может быть, поэтому Женька, которая всегда верила ему, почему-то не сомневалась, что у Саши постепенно все наладится, как-то образуется. Что он непременно выпутается, и все будет хорошо.
И, правда, продолжавшиеся около месяца неприятности, со временем все реже стали напоминать о себе какими-то событиями или озабоченным видом мужа. Саша как-то успокоился, какое-то время еще уезжал на работу каждый день, но потом стал отлучаться из дома все реже и реже. Потом он сказал, что отдал за долги свой «Джип», и теперь они временно «без колес». Материально дела тоже стали постепенно ухудшаться. Если раньше деньги в квартире лежали везде, или были у Саши во всех карманах одежды, то теперь он выделял ей деньги только по ее просьбе, из своего бумажника. Заначки, которые хранятся у каждой хозяйки в хрустальной посуде или под кипой детского белья, постепенно исчезли тоже.
Женька стала больше пропадать на работе, чаще оставляя маленькую Сашеньку на мужа или маму. Про возникшие проблемы они с мужем пытались не говорить. Слишком неожиданно и врасплох застало их это положение, к которому они оба были не готовы.
Однако, что-то всегда меняется. Однажды муж приехал домой на довольно подержанном и потрепанном «Опеле», что вызвало большой восторг только у Сашеньки. Дочь с малолетства привыкла к поездкам в автомобиле с отцом, и когда машины не стало, она постоянно спрашивала у родителей, куда делась «машинка». Через некоторое время, Женька стала догадываться, что муж пытается заработать частным извозом, он даже купил себе съемный светящийся кубик с опознавательными «шашечками» такси, который крепился на крыше автомобиля. Но нехватка денег нисколько не уменьшилась. Женьке пришлось учиться экономить на многих вещах, и по выходным они стали ездить на рынки города, где покупали продукты и вещи по более доступным им теперь ценам. Эти поездки, которые занимали у них значительную часть выходных, особенно нравились Сашеньке, которая каждое посещение шумного рынка воспринимала как праздник. Но кроме этого, эти поездки как-то стали сближать Женьку с мужем. Разговоры их стали более частыми и непринужденными: о вещах дочери, о приобретаемых продуктах и вещах, и теперь уже о помощи Женькиным «старикам» не деньгами, а чем-то более дешевым и предметным.
Иногда в выходные они как прежде бывали на природе, но теперь все больше, то на садовом участке матери, то в компании с родственниками на берегу Урала. Эти частые «шашлычные посиделки», как с нескрываемым презрением называл их муж, когда они оставались наедине, вызывали у него вначале уныние, а резкое сближение со своими, и особенно с Женькиными родственниками, делало его раздражительным и злым. Он понимал, что та компания, с которой они раньше проводили время, теперь уже в прошлом и прошлое не вернуть. Все усугубляли разговоры Женькиной матери, которая видела раздражение Саши, но постоянно напоминала ему о том, что он еще молодой, не прожил и половины жизни, и что у него еще все впереди, и никогда не поздно начать жизнь сначала; приводили его вначале в бешенство, от которого он просто скрывался бегством на другую сторону садового участка, или на более дальнее расстояние вдоль берега реки. Но со временем он привык к ее разглагольствованиям, и иногда даже с издевательским видом развивал ее мысли, что успокаивало Женьку, т.к. в этом его поведении она видела того самого Сашу, которого привыкла видеть еще до всех их неприятностей.
Время шло, и осень сменилась зимой, а зима весной. За эту зиму они стали по новому относится друг к другу. Муж в эту зиму бывал веселым и оживленным, как в прежние времена. Он стал больше зарабатывать, хотя уже Женька не относилась к этому так болезненно. Помогла опять же работа, где вместе с ней работали обычные люди с обычным достатком, и теперь она даже находила с ними общий язык намного легче. Может быть, она не поняла сразу, но в какой-то момент она сравнялась с ними в уровне одежды, косметики, украшений, а, в сущности, стала похожа на них по уровню задерганности и суетливости, что без слов соединяет людей живущих от зарплаты до зарплаты.
Муж все чаще оставался по утрам дома и занимался дочерью все больше он. Все чаще он приходил с работы за полночь, а иногда и под утро. А однажды, уже весной, он сказал, что будет работать теперь только по ночам, что это намного выгоднее. Женька всегда считала ниже своего достоинства опускаться до ревности, тем более беспричинной, и она, молча, согласилась.
Женьке больше не приходилось будить дочь чуть свет в детский сад, нервничать, что она плачет и медленно копошится, бежать утром сломя голову, чтобы успеть и в детский сад и на работу. Теперь она уходила на работу, когда муж и дочь еще спали. Она была счастлива, что все образовалось. Рада своей новой работе, людям, с которыми работала, и с которыми неожиданно легко сошлась, что для нее было не совсем свойственно. На работе у нее все ладилось, Николай Сергеевич был ею доволен, и даже через год совместной работы «пробил» ей повышение оклада, что значило и автоматическое повышение премии, исчисляющейся в проценте от оклада.
Иногда дни омрачались дочкиными болезнями, или обострениями заболеваний у мамы и бабушки, реже ссорами с мужем. В основном Женька сама затевала неприятные ссоры на бытовой почве, а потом, как у нее повелось в последнее время, говорила мужу, что им не выбраться из нищеты пока он не устроится на настоящую работу.
В случае скандалов он, молча, как всегда, выходил курить на балкон в любую погоду, и если она, долго не успокаивалась, легко, сквозь зубы, пытался успокоить ее, шутить, или язвить по поводу ее начинающихся затрепываться нарядов. Во время этих конфликтов, дочь, которая вроде бы ничего не могла понимать, терлась возле ног мужа, и Женьке иногда казалось, как будто они оба находятся по одну сторону, а она по другую.
Женька видела, что у них на заводе люди с опытом работы мужа и с его образованием, зарабатывают приличные деньги, и могут позволить себе взять себе денежные и вещевые кредиты, занимают к тому же уважаемые должности, в отличие от него, считающегося официально безработным. Женька несколько раз пыталась договориться, через знакомых людей на заводе, что бы мужа приняли на иногда освобождающиеся довольно приличные должности. Но муж, вначале вроде бы соглашаясь, потом категорически отказывался идти работать « с дибилами», как он выражался. Женька перепробовала все возможные варианты, даже просила похлопотать Николая Сергеевича. Но ее начальник, интеллигент и добряк, как всегда внимательно выслушал ее, и так посмотрел на нее своими грустными глазами, так явно выразил печаль на изрезанном морщинами лице, что Женька сразу, бросилась извиняться перед ним. Допустить, что бы этот по сути своей добрый и безобидный человек, шел на «верх» и «кланялся», как он выражался про все свои посещения к начальству, она просто не могла. Он был по- настоящему безотказным человеком в делах, в которых он действительно мог помочь. Он бережно относился ко всем работникам своего отдела и принимал участие во всех их неудачах и успехах, часто даже не касающихся работы. Так получалось, что он знал почти о всех личных проблемах своих работников, и наверное хранил не мало их личных тайн.
Единственная, кроме Женьки, женщина в отделе, полногрудая и вообще крупная, но не лишенная привлекательности Роза, как-то по поводу одного из «благодетельств» в отношении подчиненных со стороны Николая Сергеевича, « выдала» довольно умную речь, что за ней водилось не часто.
- Он мамонт – сказала она своим низким, прокуренным голосом. – Таких людей уже нет, все повымерли еще при Ельцине.
- А, нашему-то, как удалось? – не сдержала Женька подчеркнуто вежливой иронии.
Но Роза ответила, хотя была еще та язва, вполне серьезно: - Не высовывается, где не нужно. И знает, что «ТАМ»- Роза ткнула пальцем в потолок - нужно говорить, а еще больше, что не нужно.
3.
В этот день Женька и не думала плакать. День начался как обычно. В обед она отпросилась у Николая Сергеевича, и съездила наконец-то в город на встречу с новым адвокатом. Потом быстро вернулась назад, в отдел и погрузилась сразу в дела , чтобы успеть нагнать упущенные за последние дни дела. А вечером усталость обрушилась на нее как-то сразу, будто камнем и она, провожая и прощаясь с уходящими коллегами, все сидела и сидела за своим столом, навалившись грудью на столешницу, и бессмысленно смотрела в ярко-рябящий экран компьютера.
Она сама ездила теперь на стареньком «Опеле» мужа, и на обратном пути думала о том, как вовремя муж заставил ее выучиться и получить права на автомобиль. Как будто бы он все знал заранее. Но думая так, ее всегда ранила одна и та же мысль: «Я тоже знала. Вернее не знала, не хотела знать, но догадывалась. Не могла не догадываться, но гнала мысли прочь».
Все началось с того, что муж после нескольких месяцев ночной работы, стал приносить домой большие деньги. Она ничего вначале не спрашивала, но пачки денег, которые он приносил, увеличивались каждое утро. Муж стал класть ей на комод несколько увесистых пачек с тысячерублевыми бумажками, перетянутыми резинками. Бумажки были в основном затертые, в пятнах машинного масла и пахли бензином. И это обстоятельство, как бы отстраняли возникающие неясные подозрения. Через неделю она все-таки спросила: «Откуда?», и он так же просто, но задорно ответил: «Есть еще люди с умом, свели меня с не жадными клиентами».
«Они, что, твои клиенты банки грабят?» - напряженно пошутила она.
«А мне какая разница- почему-то зло огрызнулся муж- я у них на «шухере» не стою, и мой заработок не кусок доли. Мне платят за то, чтобы отвез».
Этот разговор состоялся еще весной, и именно тогда Женька почувствовала в словах мужа что-то, что вызвало первую неясную тревогу.
Мужа арестовали в конце лета, через четыре месяца после ее первых подозрений. Как она жила эти четыре месяца?
Да так и жила! То мучилась неясными подозрениями, то забывая о них. Частенько с дочкой «сидела на больничном», с ветрянкой, с краснухой, со скарлатиной, и тогда размышляла, и думала над непонятными заработками мужа. Ходила на работу, где забывала обо всех не связанных с ней проблемах и сомнениях потому, что работа отнимала много сил и времени. Радовалась вернувшейся ласке мужа, и опять гасила в душе неизвестно откуда налетающую тревогу.
А тревожиться было из-за чего. Муж, который раньше любил одеваться элегантно, даже с шиком, стал вдруг отказываться от ее подарков в виде хороших, дорогих костюмов, ярких рубашек, легких удобных курток. От вещей, которые он так любил носить еще до их свадьбы. Ходил он теперь в каких-то серых, мешковатых куртках, штанах (именно штанах, а не брюках) цвета хаки, какие носят молодые неформалы, в вязаных шапочках, в потертых вельветовых пиджаках, которые появлялись у него тоже неизвестно откуда. На все недоуменные вопросы муж отвечал сквозь зубы. - У тебя есть квартира и Сашка, и еще куча родственников. Вот и благоустраивай их, кроме того у тебя есть еще ты. Зря я, что ли деньги выгрызаю. Солить их будешь что ли? А я шоферюга, мне это теперь ни к чему. Сказал он это спокойно, как всегда, но от его слов отдавало не свойственной ему жесткостью и непонятной горечью.
В один момент вдруг она поняла, что, то, что она не любила раньше в других, стало вдруг проявляться в ее муже, которого она не могла не любить. И горечь его слов заронила в ней что-то, какие-то сомнения, в каких-то неоспоримых ранее понятиях. И это вызывало еще больший страх и, наверное, впервые растерянность перед самой собою.
Все это, да понятие того, что после этих прожитых лет она любит его, и остановило ее, и не дало обострить их натянутые отношения до крайности.
Их размолвки и ссоры по мелочам стали еще чаще. Если это по-прежнему можно было назвать ссорами или размолвками, когда говорила в основном она, а он, лишь изредка отвечал что-то или отшучивался. Но горечь, которая последнее время появилась в его словах, почему-то не давала ей зайти в вопросах и требованиях еще дальше, приблизить, приласкать и попробовать разобраться, откуда она, эта горечь.
Иногда Женьке приходили в голову чудные мысли, то про другую женщину, то про старые долги и «полубандитские рожи», как называла их ее мама, которые приезжали к мужу еще прошлой осенью. Почему-то стали вспоминаться свои попреки мужу о нехватке денег, а вот теперь денег более чем достаточно, но на душе стало еще хуже. Да мало ли что еще...
И она перестала задавать вопросы мужу. Впервые в жизни ее остановил страх. Страх разрушить то непрочное соединение, которое объединяло их троих. Именно тогда почему-то она почувствовала непрочность ее связи с мужем и дочерью, почувствовала, что ее слова имеют огромное значение именно сейчас. А может быть имели такое значение всегда? Она перестала задавать вопросы, стала не такой резкой, и все время внимательно прислушивалась к словам то мужа, то дочери. Но время шло, и она забывалась, и опять раздражение выливалось из нее. Оно – это раздражение, будто оно накапливалось в ней. Оно возникало из непонятной постоянной тревоги за них обоих. Женька носила в себе эту тревогу как ноющую, зарождающуюся где-то в глубине ее болезнь, и все же старалась не думать о ней, гнала все «чудные» мысли.
После задержания мужа, ей позвонил один из общих знакомых, когда-то работавший в милиции, она металась по отделениям милиции, по коридорам прокуратуры. Но везде люди в форме либо отмахивались от нее, либо советовали обратиться в другие кабинеты. В тех кабинетах начиналось все заново.
Она заранее созвонилась с мамой, чтобы она забрала Сашеньку из детского сада к себе, а сама пробегала, просидела, и проговорила в милицейских кабинетах до самой ночи. Когда она пришла домой почти что к полуночи, то догадалась позвонить домой Николаю Сергеевичу и попросить отгулы на ближайшие дни. Она не знала, что будет делать и сколько времени ей понадобиться.
И Николай Сергеевич как всегда помог. На следующий день, рано утром он заехал за ней на своей старенькой «шестерке», и они поехали к городскому УВД, где он оставил сидеть ее в машине и ушел. У него откуда-то нашлись связи в УВД города, и он узнал все. И тут же ей все рассказал и посоветовал.
Мужа задержали при продаже наркотиков, с поличным, как говорят милиционеры, т.е. при попытке продать наркотики каким-то людям. «Это очень плохая статья» - грустно сказал Николай Сергеевич. «Они говорят, что могут дать лет десять, не меньше. Пока он сидит здесь в УВД, в камере и к нему не пустят. Но не сегодня-завтра его арестуют, и перевезут на «Гудрон».
Каждый прошивший в городке с детства знал, что в пригороде, называемом с незапамятных времен «Гудрон», находится тюрьма предварительного заключения.
Николай Сергеевич сказал, что падать духом не стоит, но нужен адвокат, хороший адвокат. Самый лучший адвокат, которого ему посоветовали, была пожилая женщина с броской фамилией Ахматова, она долгое время работала заместителем прокурора города, теперь на пенсии и занимается адвокатской деятельностью. У Ахматовой огромные связи в правоохранительных органах, в прокуратуре, в суде, а еще говорят, что одна из председателей суда является ее подругой или одноклассницей.
«Но-о! – виновато развел руками Николай Сергеевич – она и самый дорогой адвокат».
В тот же вечер Женька завезла из детского сада дочь прямо на квартиру матери и, отмахнувшись от ее вопросов, бросилась домой. Там она лихорадочно стала собирать рассованные в детском белье пачки денег, рассованные в разных местах: шкафах, столах, комоде, конверты с деньгами на подарки детям, сестре, матери, бабушке. Запихивала деньги кучей в сумку, даже не представляя, куда она может торопиться, на ночь глядя. Ее остановил долгий протяжный звонок в дверь.
Женька рывком открыла дверь и увидела их всех сразу: маму, бабушку, сестру и даже ее золовку, над которой на семейных вечеринках так любил потешаться Сашка, из-за ее заикания.
- Ты одна? – дрожащим голосом спросила мать и, оттолкнув Женьку, суетливо вбежала в квартиру. В ногах у Женьки сразу запуталась Сашенька, что-то «защебетала» хватаясь за подол. Женька подхватила под руку тихо, надсадно плачущую бабушку, ввела в квартиру, усадила, и только после этого оглянулась на маму. Они с сестрой и ее золовкой в странных, будто каменных позах стояли опять в дверях и о чем-то тихо переговаривались.
- Быстро собирай, все золото, украшения, деньги, все дорогое – чужим голосом, теперь так похожим на ее собственный Женькин голос, скороговоркой сказала сестра, и Женька заметила, что она, не отрываясь, смотрит на ее сумку, лежащую у ее ног в коридоре. Из сумки выглядывали скомканные пачки денег.
– С обыском могут прийти прямо сейчас. Быстрее! – таким же бесцветным голосом, громко сказала сестра, продолжая в такт качать головой на слова матери, которая что-то быстро нашептывала ей на ухо. – Быстрее! – прикрикнула она на растерянно стоящую перед ней Женьку…
Через месяц Женька разорвала контракт с Ахматовой. Она не нравилась ей. За это время старушка даже ни разу не посетила мужа в тюрьме, ничего не говорила определенного о суде и о грозящем мужу сроке заключения, на мобильный телефон ей невозможно было дозвониться. Трубку она просто не брала, и приходилось ездить по всему городу во все районные суды, разыскивать ее, чтобы хотя бы поговорить с ней один раз в неделю, и тратить на это большое количество своего рабочего времени.
Николай Сергеевич постоянно отпускал ее с работы, и она убегала, зная, что недоделала кучу работы, и ее будет доделывать кто-то еще. Но недобрые предчувствия перекрывали угрызения совести, добросовестность и даже элементарную благодарность к сослуживцам.
Разговор с Ахматовой, одетой, как всегда, в поношенный драповый костюм, вызывал у нее не свойственную ей робость и чувство вины. Ахматова глянула на Женьку мельком, из- под спадающих на лоб седых прядей волос; выслушала ее с невозмутимым лицом и, глотая какие-то таблетки, отвечала мало и отрывисто. Разрыв контракта, о котором ей объявила Женька, стараясь выбирать выражения помягче, она приняла хладнокровно, только сочувственно покачала головой. Женька так и не поняла, кому она сочувствует больше ей, или себе больной и старой. На следующий же день, ее помощник привез Женьке отданный ранее задаток в пятьдесят тысяч, и отдал ей, даже не попросив расписку.
Следующего адвоката Женька нанимала уже сама. Один молодой и энергичный малый по фамилии Астахов, был выбран ей из множества кандидатур в двух имеющихся адвокатских палатах. Он был говорлив, умен, уверен в себе и главное внушал уверенность в успехе дела.
Но через месяц и он перестал отвечать на звонки мобильного телефона, хотя в отличие от Ахматовой, встречался с мужем несколько раз, передавал ей записки от него, организовывал передачи, и вообще внушал всем своим видом оптимизм. Правда, ни сразу, ни в последующем, ни при сегодняшней встрече он так и не смог точно сказать, когда будет назначен суд, но откровенно сказал, что мужу дадут лет шесть-восемь, как повезет, и как ему удастся отбиться от прокурора. Говорил, что статья тяжелая, но он делает что может, прощупывает дело в прокуратуре, пытается уже сейчас узнать, кто будет судьей, а это немаловажно т.к. нужно думать о возможности УДО уже сейчас…
Короче говоря, сегодня, как и всегда он наговорил многого, но в конце не забыл напомнить, что пора платить за третий месяц его работы вперед. Женька не знала что такое УДО, решила спросить потом у Николая Сергеевича, но деньги пообещала заплатить вовремя…
И вот теперь Женька сидела за своим рабочим столом, сцепив руки в замок, и обессилено уронив на них голову. Она не знала, сколько просидела так, но очнувшись, она увидела, что уже довольно поздно. В большом, общем кабинете отдела сгущались сумерки, и лишь яркой пляжной картинкой с одинокой пальмой, светилась голубая заставка ее компьютера.
Еще она заметила, что светился проем двери в кабинет начальника отдела, Николая Сергеевича. Все разошлись, но видимо как всегда, Николай Сергеевич был еще у себя.
Женька встала, взяла свое пальто, перекинула его через руку и прошла в кабинет начальника проститься.
Николай Сергеевич сидел перед своим компьютером и, заслышав ее шаги, оторвал от экрана подслеповатые от усталости глаза, вымученно улыбнулся и показал на стул рядом со своим креслом.
Женька села на краешек стула и вдруг, неожиданно для себя начала говорить сдавленным голосом.
- Знаете, Николай Сергеевич, мне, наверное, не нужно было отказываться от Ахматовой. И еще…» И тут она уронила голову ему на плечо и заплакала.
Николай Сергеевич чуть приобнял ее одной рукой за плечи, чтобы ее голова не скатилась с его плеча, и осторожно стал гладить ее другой рукой по этой коротко остриженной голове. Женька под его движениями потянулась и прильнула к нему, потянулась доверчиво и в тоже время доверительно, как к мужчине.
- Знаю – просто сказал Николай Сергеевич. И повторил: - Я все знаю.
Он гладил ее по волосам, а Женька плакала и думала о том, что теперь ей придется многое решать самой, привыкать жить одной, и искать помощь у людей, на которых она раньше не рассчитывала, таких как Николай Сергеевич. И еще она думала о том, что страх за будущее свое, дочери, мужа, будет нескончаемое количество лет преследовать ее, и неизвестно, как ей теперь жить с этим страхом, как ей молодой тридцатилетней женщине, которая всегда видела себя только счастливой, привыкнуть к нему или как от него освободиться.
А Николай Сергеевич смотрел на заплаканное Женькино лицо и видел лицо своей дочери, почти ровесницы Женьки. Третьего дня он на своих стареньких «Жигулях» отвозил ее и маленькую внучку по осенним расхлябанным дорогам в областной центр. У внучки определили какое-то редкое заболевание крови и выдали направление для лечения в Областной гематологический центр. Всю дорогу дочь вот так же плакала, уткнувшись в одеяльце крепко спеленованной и мирно спящей малышки, а он так и промолчал всю дорогу, не зная, что ей сказать.
И еще он думал о том, что Женькиному мужу могут дать действительно лет восемь потому, что с этим сейчас строго. И за это время у Женьки, молодой и красивой, может появиться еще не одна возможность как большой, так и не очень большой любви. И никто не сможет сказать, какой случай, и какой рок распорядиться тем временем, которое будет то бежать как стремительная река, то медленно тащиться, как старая больная кляча…
Один Бог знает, что нас ждет, и что сделает с нами страх за будущее тех, кто сейчас рядом и дорог нам, и тех, кто еще будет рядом с нами…