Полет золотого скакуна

 
                1.

Он не часто появлялся у нашего костерка. Приезжал обычно ближе к вечеру. Говорил с руководителем нашего изыскательного отряда Иваном Тимофеевичем Савинковым. Рассматривал каменные топоры да наконечники найденные накануне. Делал зарисовки в небольшом походном альбомчике с бронзовыми   застежками, который извлекал из полевой холщевой сумки, висевшей у него на поясе. Закончив свою работу, присаживался у огня помешивал хворостиной жаркие уголья и долго глядел на пламя, совершенно не двигаясь, не говоря ни слова, только руки его словно жили собственной независимой жизнью,  темные узловатые пальцы, то и дело перебирали какую-то незначительную   вещицу, - прутик, небольшую травинку, карандаш. В этом только в одном и выражался его страстный, волнительный темперамент.

Сейчас вспоминая те дни, я с удивлением должен признаться,  что попросту не знал его имени и ничего кроме профессиональной принадлежности – художник, - о нем нам не было известно. Но для простоты рассказа назовем его, скажем Коренев. Александр Коренев – это имя, пожалуй, подходит к нему, все в нем было такое настоящее, исконное, словно укорененное на этой суровой земле. Впрочем личность его, не вызывала любопытства. Все  казалось обычным.  Был он одет ни в чем не примечательную в косоворотку, поношенные протертые на швах плисовые шаровары, видавшие виды наборные сапоги, черную фетровую шляпу с широкими полями, чуть по мушкетерски загнутыми вверх. Возраста был среднего, имел бороду и длинные с темным отливом волосы, не всегда причесанные и выдававшие в нем личность, метущуюся и не уверенную в жизненных обстоятельствах, нацеленную не на внешнее, показное, а глубинное и не всегда доступное общему пониманию.  Проходили часы, но немногое менялось в его задумчивом облике. Он все сидел и мысли его были где то необычайно далеки от нынешнего дня, от нашей зубоскальной, взъерошенной компании. К утру он как правило исчезал и в том не было никакой странности, к этому привыкли и не задавали ненужных вопросов.  А через дня три – четыре он снова появлялся в лагере. Вновь внимательно разглядывал извлеченные из земных недр находки, вновь рисовал, вновь направлялся к огню и молчал долго и сосредоточено. К молчанию его настолько привыкли, что когда он вдруг глухо чуть с хрипотцой в голосе заговорил, многие вздрогнули. Ощущение было такое словно в нашем тесном кругу, замкнутом тишиною и ночью образовалась брешь и из разверзшейся  пасти тьмы выступило нечто чуждое, малопонятное.   

Начал он совсем монотонно, не делая каких ли то ярких ударений, не разбавляя рассказ жгучей патетикой свойственной многим, словно вспоминая и что-то записывая в своей памяти, и вовсе не сообразуясь с нашими чувствами и мнениями то и дело вырывающимися наружу и наполняющий его не очень веселое повествование еще большей  напряженностью и болью.
-Я думаю, что мог бы внести в ваши ежевечерние размышления о нечистой силе и странных обстоятельствах свою лепту.- Так начал он, - Мой рассказ, пожалуй, даже по сложившейся традиции, говорить именно о Канске, будет уместен. Да мне случилось бывать в этом городке, не долго, проездом, но все-таки случалось. Впрочем, начало рассказа будет относиться к совсем другому городу. Городу моей юности и моей сердечной привязанности. К Санкт-Петербургу согревшему меня в прежние годы и давшем жизненную опору. В году 1895 числился я вольнослушателем императорской академии художеств. Сам Архип Иванович Куинджи известный живописец и профессор, руководил мастерской, к  которой я был приписан. Это была натура страстная, решительная и ни какие преграды не могли удержать эту стихию в дозволенных берегах, да стихию, а иначе его и сложно определить. В тот день перед началом летних пленэров он явился в мастерскую в полдень,   размахивая бумагой с гербовыми орлами. Новость его была грандиозна. «Наши летние занятия пройдут в Крыму». Все восторженно приветствовали это не просто пришедшее решение. Кто-то даже выкрикнул «Виват Куинджи!».

Но, увы, мои думы были далеки от пленительного российского юга. Мне уже несколько лет не случалось быть в родном Красноярске, я мечтал попасть именно туда, где с давних пор обосновалась моя семья, где катил свои воды могучий Енисей, где пронзали небо, зубья сиенитовых скал - Столбов. О! какой шквал всевозможных нареканий был вынужден  выдержать я, после того как изложил руководителю свои планы, которыми отнюдь не собирался поступиться. Архип Иванович в недвухсмысленых  выражениях высказал все что обо мне думал в этот момент и вышел резко хлопнув дверью. Но прошло время и он уже стоял у моего мольберта отделенного от всей мастерской учебными холстами наших предшественников, образовывавшим как бы красочную нишу, он стоял и примирительно говорил – Мне кажется ваши доводы были вполне разумны. Вы наверное правы по существу вопроса. Ваша основная тема дадена вам самой судьбой и не стоит противится тому и чинить препятствия. Поезжайте голубчик. Но помните, прежде всего должна быть работа и еще раз работа. А ею вы должны удивить не только своих сокурсников гораздых на дешевые эффекты, но и меня старого несговорчивого ворчуна, а это ох как не просто. - На этом мы и порешили.

 И двумя днями спустя сопящий и громыхающий металлом состав набирал свои обороты по направлению к Красноярску  Нужно знать, с каким волнение я ждал свидания с родным городом, со всем, что связано с моими юношескими исканиями, детскими надеждами. Не раз из окна вагона, в пелене утренних туманов я мучительно вглядывался вдаль в надежде увидеть силуэт часовни Святой Параскевы Пятницы, на Караульной горе, как бы летящей над нашим Красноярском, милые, чуть запорошенные песком кварталы старого города прозванного в народе из за постоянных шквалов Ветродуйском.

 И вот долгожданная встреча. Оговорюсь сразу, она оказалась не совсем той, что представлялось мне в мечтаниях. В родном доме на берегу великой сибирской реки я застал лишь старшую сестру Ольгу недавно вышедшую замуж. Ее муж Семен служивший в городской управе растолковал мне, что все остальное семейство во главе с батюшкой, переселилось на дальние прииски в тайгу, неподалеку от уездного города Канска. Видя мое уныние он так же добавил, что погода стоит ядреная, солнечная и если я располагаю временем, то, пожалуй мог бы дня в три добраться до тех мест, если же нет то родительский дом в котором они нынче живут в полном моем  распоряжении. Конечно, я мечтал посвятить свои будущие произведения Красноярску, написать тихие улочки замысловатые столбовские лабиринты, пенящиеся буруны неспокойно речки Базаихи, но нежданно наметившееся путешествие в неизведанные земли заставило биться мое сердце чаще и восторженней. О сколько всего нового я предвкушал в те первые часы.

Так едва обняв красноярских родственников третьего дня июля, я снова двинулся в путь.Поезда в  сторону Канска еще не ходили, и ехать приходилось  в телеге запряженной лошадьми. Это то же меня устраивало. Неспешность дороги давала место для раздумий, а частые остановки улучали возможность сделать несколько характерных зарисовок, а то и извлечь из  упакованного багажа  ящик с красками, и написать сочный, переполненный солнцем, воздухом и неким поэтическим чувством (к чему я в те годы был так склонен) этюд. Неоглядные ковыльные степи, заросшие хвойной щетиной кручи, реки пугающие ревущими стремнинами все это было на моем пути в избытке. Не буду докучать своими дорожными впечатлениями, дорога не изобиловала приключениями, прошла на редкость гладко… Разве что стоит упомянуть одну встречу, возле деревеньки Коростелево канского уезда, где нам пришлось задержаться на непродолжительное время.

Что-то приветило меня в тамошней заимке, и я долго стоял перед ней с карандашом и блокнотом. Работа забирала  меня и я мало на что обращал внимания. И вдруг в очередной раз отнимая глаза от бумаги я, как говорится в плохих романах «обмер». В трех шагах от меня стояло странное скособоченное существо, сплошь увешанное шкурами и медными  поблекшими бляхами, его темное, чайного цвета лицо было бездвижно и мрачно. А, взгляд  пронзительных, бесстрастно-холодных, словно металлических глаз пронзал наподобие рентгеновского стремительного луча, порабощая  все проявления инородной воли, и был обращен не на меня скорее внутрь моего мозга, и это причиняло боль. Длилось то едва ли больше мгновенья, но и этого хватило что бы я почувствовал некий  трепет, и пожалуй страх. Я не отворачивал взгляд, не закрывал глаз, но в какое то момент вдруг просто осознал, что дорожка вновь пуста и рядом со мной решительно ни кого нет. Я бы мог объяснить тот образ даже галлюцинацией, видением, но странное дело в моей руке в тот миг когда я пришел в себя оказалась зажата, шершавая металлическая пластина с прямоугольной выемкой посредине, небольшого, пожалуй с пятак, размера, и не желтая, а ослепительно белая и теплая. Это то последнее, больше всего тогда меня озадачило. И при всем при том, я был совершенно уверен, что кошмарное видение вовсе и не приближалось ко мне и даже не делало ни каких к тому попыток.
 
Вечером, по возвращении в Коростелево я ощутил некоторое возбуждение, в лицах встретивших меня крестьян. И все поголовно, даже мой кучер  Аверьян взятый из Красноярска, рассказывали о проследовавшем через деревню камасинском шамане Лычке. Чего только не приписывали ему, даже воскрешение из мертвых и обращение в зверя, я невольно посмеялся над этими суевериями невежественных крестьян. Описание же внешности, этой таинственной личности как раз подходило к моему недавнему знакомцу, так что пришлось призадуматься.  – Ах барин ну и не повезло же тебе, что ты не увидел этого Лычку – вздыхал потом сидя на облучке Аверьян. – Вот в столицах бы подивились кабы ты там такого бабая   намалевал, - И я не стал разубеждать его в том.    

Приключение хоть и не сразу но забылось под напором свежих впечатлений. Скоро я оказался на прииске где служил мой отец, и обитало все наше небольшое семейство. Меня встретили исключительно радушно. Батюшка геройски топорщил усы и восторженно говорил о славе Российской, явно приписывая мне все достижения  великих мастеров кисти и резца прошлых лет, матушка то и дела вытирала влажнеющие веки, сестра Анютка бесконечно лопотала о чем-то бессмысленно высокопарном. (Как она мне потом объяснила все художники, по ее понятиям должны были говорить именно на этом языке). В радостном, волнующем ничегонеделанье прошел день или два. Пространные рассказы, знакомства с обитателями прииска, долгие трапезы все это свалилось на меня в непомерном количестве, но скоро улеглось.

Обязанности управляющего прииском отбирали у отца все время, к тому же обладая неплохими знаниями по медицине, он время от времени пользовал местный не очень то избалованный цивилизацией люд, это так же отнимало не малую толику времени. Буквально через час после моего приезда ему пришлось промывать желудок отравившемуся лесными ягодами пареньку. Что касается матушки, то она вела домашнее хозяйство. Анна помогала ей и с невиданным рвением готовилась для поступление на какие-то женские курсы, осенью в Петербурге.  Я же был предоставлен самому себе, что давало мне возможность  вспомнить об обещании, данном Архипу Ивановичу Куинджи. Вставал засветло, темные тени столетних кедров еще застилали узкую неприбранную просеку, где ютилось не богатое селение сибирских старателей. Брал немного нехитрой снеди, тяжелый этюдник набитый доверху красками, подрамник да пару картонок – с этим грузом   отправлялся в дорогу, ища впечатлений и удивления, в этом не тронутом цивилизацией крае. Пропадал днями, до темна, а то и ночевал под раскидистым пологом тайги завернувшись в старенький отцовский азям, спал в каменистых пещерах во множестве встречающимся по берегам нежной сибирской реки Бирюсы и кишащих суетливыми летучими мышами.

Влекомый впечатлениями, красой окрестных пейзажей я порой забывал обо всем, даже о самых простых и обыденных вещах, а так как на таежных тропах я был новичок, то случалось и блуждал по нескольку дней к ряду, не всегда находя краткую дорогу к затерянному меж лесистых сопок прииску.

В тот день залюбовавшись щедро разлившимся в безбрежном таежном пространстве алеющим закатом, забрел на вершину  скалы резко вскинувшейся над зеленым океаном и дающей необыкновенный обзор всего пространства. Впечатление было незабываемое – острые темные ели пронзали как спицы сверкающее золотом небо, кедры пенящейся волной перемежали пространство, диковинным зигзагом поднималась гряда пурпурно-розовых скал, самой невероятной формы и величины. В глубине всего, как драгоценная нитка светлого жемчуга, мечтательно поблескивала ясная лента реки. Поистине открытая мною «видовка» (как говаривают красноярские столбисты) была бесценным даром в моих художнических исканиях, золотой жилой в исполнении всех моих надежд. Не давая первому впечатлению остыть, я скоро разложил краски и с восторгом и неким исступлением бросал на холст самые невероятные цвета,  мазки самой причудливой формы. Будь то в мастерской, я бы никогда бы себе этого не позволил, ни когда бы даже не помыслил, что такое возможно и имеет право к существованию. Но в  тот момент я полностью был захвачен чувством, и оно как крылья поднимало меня над самим собой над миром обыденности, над миром объяснимого. Чувство это было непомерно и неистово. Ничуть не помня себя и прежних своих убеждений, я полностью отдавался ему, жил и дышал им. И ветер казалась, уже подымал меня над миром и натружено расправлялись мои затекшие, вялые крылья и с каждым немыслимым и радостным взмахом силы мои крепли и множились. Немыслимое ощущение силы и совершенства, пронзало каждую мою клетку, каждую частичку моего существа. Ах, радость, небывалая радость которую дарит нам искусство, которую дарит нам горение жизни. Все пело во мне и смеялось и влекло к чему-то совершенно не предсказуемому.

Заря не долго искрилась над горизонтом,  и вскоре  притихла, и устало опустилась за границей мрачнеющих скал, но я продолжал писать и в сумерках при свете специально припасенного на тот случай фонаря со вставленной свечой. То что слагалось в то время на холсте было сущим откровением для меня самого, таким невероятным подъемом, который мне вряд ли приходилось испытывать другой раз.
Вскоре работать красками стало совсем невозможно, последняя искра померкла в сереющем воздухе, и я вынужден был думать о ночлеге. Наскоро сложив палитру и краски устроился прямо на земле у корневищ упавшего кедра невероятных размеров, благо что все сплошь было покрыто глубоким мхом сходным с пуховой периной. Всегдашний походный азям позволил прикрыть лицо от комариных укусов и мошки. И я заснул счастливо и блажено, весь переполненный радостью созидательного труда и ощущения значимости и победы.

Проснулся я от какой то смутной не совсем приятной тревоги. Мне почти явственно пригрезилось чье-то постороннее присутствие. Я откинул с лица азям и огляделся. Нет ничего. Тишина, легкое дуновение  ветерка. Улетучились куда-то даже вездесущие комары. Огромная торжественно-возвышенная луна блеклым светом напитавшая пространство главенствовала на небе. Темные силуэты корявых ветвей были таинственны и безгласны. Нет ничего. Я перевернулся на другой бок, прикрыл глаза. И вновь это невозможно-реальное ощущение чужого присутствия, и что еще более жутко ощущения взгляда со стороны.   Я больше не мог спать. Сбросил с плеч азям и огляделся. Все было мирно, и ровно ни какого повода для беспокойства ни внушали все те же окружающие меня камни и ветви. Сделал большой вздох и снова предпринял попытку закрыть глаза. Но с тем же результатом. В этот раз до меня, я готов побожиться, явственно донесся   детский вскрик. Это было уже слишком. Ничем ни мог объяснить присутствие этих странных ощущений. Сколько то времени я сидел молча и пялил взгляд в темноту вслушивался в звуки ночи, но не мог уловить даже самую малую толику чего-то необычного.

И вот в то мгновение как я снова готов был погрузится в дрему, я с удивлением открыл для себя тот факт, что вот уже несколько минут гляжу на светящуюся малиновую точку у подножия горы. Что это фонарь, или горящий в ночи костерок, я не мог сразу ответить себе, но несомненно  то были люди. Встретить кого-то в тайге было не так уж просто. И если  встречи такие  состоялись, то зачастую не сулили ни чего хорошего. В тайгу бежали с рудников каторжники, преступники, укрывающиеся от закона, шли ватаги всяких озорных людей, да и старатели рыскающие в погоней за желтым дьяволом и уже почувствовавшие вкус богатства зачастую мало чем отличались от других варнаков, были болезненно подозрительны, агрессивны и безжалостны. И стоило не мало подумать, что бы решиться пойти на такую встречу. Но странное дело в тот момент я просто бесконечно обрадовался этой малой искорке жизни в бескрайней пустыне леса.

В тайге и днем сложно передвижение - бурелом, заросли мелколесья, норы животных, но я в тот момент словно забыв обо всем этом, вдруг резко подскочил, собрал свои немудреные пожитки и решительно зашагал по направлению к светящейся внизу точке. На сколько помню я не разу не споткнулся, не зацепился ногой о корягу, не поцарапался веткой, не наступил ногой в муравейник, напротив шел резво, не так конечно как мог пройтись по Университетской набережной, но и с не меньшим напором, спокойствием и размеренностью. И вскоре я вышел на широкую поляну, где весело и трескуче полыхал привороживший меня костерок. У костра сидели четверо людей. Двое взрослых мужчин, по всей видимости охотников или старателей и две женщины, одна постарше, а другая совсем еще юная. Вначале она мне показалась все же взрослой, но когда я подошел поближе, понял что она вовсе дитя, скорее всего в том возрасте, когда девочку уже нельзя назвать девочкой, но и  девушкой вряд ли еще можно было решиться наречь.

Мой приход ни кого не смутил, старший из мужчин приветливо кивнул мне как давнишнему приятелю и не вдаваясь в расспросы тут же предложил подсесть к жаркому огню. Старшая из женщин засуетилась и скоро извлекла из дымившегося котелка добрый пай мяса, какой то дичины, налила из жбана кваса, явно отдававшего березовым соком и поставила передо мной. Отказываться было невежливо, я принялся за ужин. Мне было приятно в этой компании, тем более что пища оказалась очень вкусной и сытной.

Плясали искорки огня, пламя отливало золотом, картинка явно напомнила мне одно из полотен Питера Пауля Рубенса. Отец семейства одетый в поношенный самотканый армяк, потертые порты и скуты с холщовыми голяшками, широкобородый мужчина очевидно был навеселе, стоявший перед ним внушительный жбан содержал похоже что-то покрепче кваса из березового сока. Раскрасневшийся и возбужденный он живо в лицах рассказывал своему собеседнику историю открытия канского золота. Его герой, купец по имени  Машаров с его слов слыл удальцом из удальцов. Знал как пять своих пальцев  здешнюю тайгу, разбирался в геологии и присутствие золота чувствовал чуть ли не за версту. «Вот понимаешь идут они с неким анжанером, по тайге, да подустали, ночь к тому же нагрянула. Глядь а на дороге как раз шалашик. Так не большенький. Устроились в нем а поутру глазки то продрали, а рядом с ними два шкилета, то же прибоченились словно спят, а между ними, ты слышь то, мешочек. А в мешочке то угодай что?
- Неужто золото? – вопрошает слушатель
- Оно  родименькое. Да все самородками. Самородками не малыми, что куриное яйцо поди будет.
- Ой ли? – недоверчиво замечает молодой. Лица его не видать оно сплошь скрыто широкополой шляпой, только в пламени свечи чуть подергиваются   усы окрашенные оранжевым светом костра, но в голосе чувствуется вряд ли удивление, но пожалуй ирония и недоверия.
Одет второй все же был сноровистей первого. Одежда фабричной выделки, рубаха, порты, кафтан все остальное тому причитающиеся, поношены правда изрядно, но сапоги бакари доброй выделки, а на животе опояска с заткнутым кинжалом. Смотрит   похохатывает, меж зубов прутиком поковыривает.
- Неужто такие самородки вообще существуют?
- Да вот те крест. – божится хозяин. Сам видывал, иначе бы не баял впустую.
- Да ни в жисть не поверю
- Аднако ж глянь сюда – хозяин достал из за пазухи сверточек в грязной тряпице и бережно, чуть трясущимися пальцами развернул.
Его собеседник все продолжает хмыкать, но шея его все же вытянулась, жилы набухли, а все внимание обращено к волосатым грубым рукам приятеля. Падает последний лепесток ткани, и я слышу, чуть приглушенный выдох  – Да не уж то?
На самом деле есть на что взглянуть. В руках волосатого старателя блестит самородок непомерной величины, напоминающий чем-то скачущего жеребца.
- Чу, хороша лошадка? Однако ж хватит – мужик ловко прячет блестящую цацку за пазуху. – Нечего леших дразнить. А то всякое привидится.
- Но постой – лепечет молодой, от его былой уверенности не осталось и следа, руки  непроизвольно тянутся вперед.
-Ни, ни, ни. Иж как тебя разобрало – трясет дюжим пальцем хозяин. – Эт все Танюшкино приданое – кивает на девочку - вот соберу поболе, хозяйством обзаведусь, а это трогать не смей. А выдам замуж то, за барина-боярина у-у-у ни нам чета с тобой. Во кем будет моя Танька.
Девочка смеется. О боже! как радостно она смеется. Вспыхивают   звезды в ее глазах.
-Да полно вам тятя! – ее голос чист и удивительно музыкален. Я невольно в эту минуту залюбовался этим пленительным созданием. Аккуратно зачесанные пробором волосы, светлый передничек, немудреные чирки на ножках, накинутая цветная шаль, но до чего же все мило и в тот же момент просто и свежо как светлый источник в расщелине под таежной скалой. Как я смог сразу не заметить эту скромную красоту, как я сразу не обратил внимание на этот подлинный родник настоящего незамутненного счастья?

Девочка между тем перехватила мой не совсем скромный взгляд,  и опустила глаза вниз, где на коленях у нее сидела не большая тряпичная кукла, одетая почти так же как ее хозяйка. Видно от смущения девочка начала переплетать и так хорошо заплетенную косу игрушки.
А хозяин меж тем рассказывал как был найден удивительный самородок. Оказывается сама Танюшка ( так я стал с того момента называть лесную чаровницу) двумя годами раньше когда ей едва исполнилось десять лет нашла блестящий камешек на дне реки, и долгое время играла им. Представляя настоящую лошадь.
- Гляжу что за дело – ревет хозяин. Деваха моя вот так запросто с золотеньким камешочком лялькается. Ну я сразу сообразил и в тайгу всем семейством. Вот так тишком… и сейчас никто меня с этого закутка не сдвинет.

Здесь разморенный сытной, здоровой пищей я почувствовал непреодолимое желание приклонить где то голову. Очертания людей поплыли перед моими глазами таким легким, неспешным аллюром и мне ничего не оставалось как извиниться перед хозяевами и попросить перенести все вопросы на завтра. Меня устроили в пахнущем хвоей и смолой небольшом балагане стоявшем здесь же на краю поляны и я мгновенно забылся сном.

Душа была моя спокойна и насыщена красотой гармонией и сны мне снились такие же яркие, расцвеченные, солнечные сны, где все живет радуется тянется к свету, поднимает в вышину тоненькие, маленькие, щупленькие стебли и разворачивается набухает сочным восторженным бутоном. Следом шел мрак. Я не знаю откуда он взялся. Только на светящейся и гомонящей поляне вдруг образовалось черное. Нет, не существо нет. А какой то сгусток темноты, источающий непонятно-страшное, неприятное, гадкое и необъяснимое. Оно росло, но никто поначалу не брал ее в расчет, все продолжало светиться и порхать нежиться, но вот темнота раздалась изогнула гривастую шею и издала протяжный рык. Сколько ужаса поднялось в этот миг из глубин растревоженного сознания, резкий крик резанул слух. Что это. Я открыл глаза и долго лежал, вслушиваясь в звуки таежной ночи.  «Сны, сны как они порой бывают навязчивы и случайны» – качалось в моем сознании. Я повернулся на бок и снова погрузился в забытье. 

Яркое восторженное утро окончательно смыло все мои страхи. Лес трепетал и пел рулады любви. Выспавшийся окрепший после ночных блужданий я вышел из приютившего меня балагана. Солнце игриво брызнуло мне в глаза свои лучи. Высокие чуть ли не в рост встали на моем пути. «Экая странность,  а   ведь ночью ни одна травинка не преградила мне дороги, да и шалаш был в трех шагах костра?»

Я не очень доверял ночным впечатлениям, мало, что могло, пригрезится усталому путнику. Сообразуясь со своей памятью, я уверенно шел к тому месту, где недавно полыхал приютивший меня огонь. Заросли скоро кончились, и я на самом деле оказался на поляне с дымившимся кострищем. Я уже было собрался облегченно перевести дух, и тут что-то так тревожно и резко черкануло и высветило мое сознание, да так что я едва в тот  же миг не рухнул наземь. Это было страшно, мерзко, безжалостно, и до нелепого неправдоподобно - на тропе передо мной была лужа крови. Липкой, живой, невыносимо яркой крови. Я силился понять происходящее, силился обрести хоть какое то  равновесие. Но его не находилось. Как страшна была залитая солнечным, восторженным светом, но совершенно безлюдная, немая, неживая поляна. Как не вязалось это с удивительным восторженным утром. Мне казалось гадкое и страшное лишь возможно во мраке и слякоти, а тут неистовый восторг бытия и застилающий сознание удушающий смрад  смерти. Смерти не понятной, но совершенно реальной,   не вяжущейся  решительно ни с чем, но тем не мене не менее ужасной. Я стоял и не двигался не понимая, не думая, не сознавая себя.

Совершенно не владея собой, я сделал, несколько неловких шагов к внезапно привлекшему меня коричневому предмету. И тут  увидел. Господи, что я увидел! Как невозможно страшно даже сегодня вспоминать об этом. Чуть облокотившись на ствол срубленного дерева, с запрокинутой головой лежала женщина, руки ее были раскинуты, страшная краснота на ее груди нее говорила о смерти. Я не смотрел, я сотрясался от ужаса. Силясь избавиться от неестественно страшных, немыслимых наваждений  кинулся в другой конец поляны и тут же наткнулся на бездыханное тело вчерашнего моего хозяина. Он скорее всего был застрелен темная рана расползлась на грубой ткани его одежды. Мне как-то сразу стало холодно и одновременно душно, словно кто-то невидимый дотронулся до моего горла. Я не видел и не мог дышать. Совершено обезумев, кинулся прочь со страшной поляны. Ветки стегали мне лицо, сучья драли одежду, ноги то и дело цеплялись за корни деревьев, а проклятая мошкара застилала мне взгляд черным облаком. Не помню долго ли я так бежал, но вот выбился из сил, уткнулся головой в мох и сотрясаясь всем телом разрыдался, забыв о своем возрасте, о думах о великом искусстве, о значимости своей персоны, все как то сразу стало таким малым и ненужным, неестественным, придуманным и лишенным всяческого смысла

Возможно, с этими слезами мои совершенно парализованные мысли пришли в относительный порядок, и я начал предполагать, что же могло случиться в мое отсутствие на поляне – Куда делся молодой мужчина? Быть может он и есть виновник трагедии, ведь я так и не нашел его тела? Но я не нашел тела и  так запавшей мне в сердце девчушки? Да и что я мог найти, так стремительно покинув то страшное место. Нужно было бы вернуться обследовать все поподробнее. Но были ли у меня на то силы. Я лежал и лил слезы от сознания своей ничтожности и бессилия. И нещадно и монотонно, как барабанная дробь на плацу меня донимал вопрос - что стало с ней? Смогла ли она уберечься?  Тысячи вариаций, тысячи предположений.

Но что с того, вещал мне дух противоречия, - ведь я, скорее всего не смогу даже найти той поляны в бесконечном мрачном таежном пространстве? Вернусь на прииск, сообщу о трагедии тамошнему приставу. Пусть разбирается. Но с другой стороны, что же я могу ему сообщить, ведь я не знаю ни их имен, ни их звания, ни постоянных занятий погибших, и опять же вряд ли смогу хоть как-то определить место. Да будь что будет! Я вновь поднялся и зашагал в том направлении, где полагал было селение. Отнюдь не следопыт, не бывалый таежник, я в основном ориентировался  по солнцу. Но солнце  в то время затянуло тучами и начал накрапывать мелкий какой-то судорожный дождь. Все стороны света смешались в моем мозгу. Я шел и с все больше возраставшей тревогой замечал, что попросту не знаю куда идти. А когда я в третий раз прошел мимо одной и той же разбитой молнией сосны, с острыми как копья, белыми щепками воткнутыми в небо, то понял что, окончательно заблудился. «Ну что ж..» - решил я, - «доверюсь народной мудрости, как там в сказках говорится – «утро вечера мудренее» переночуем здесь, а завтра снова в путь. Даст бог все, уладится».

В странном мареве дум и видений я почти не имел реального взгляда, и тем не  менее в тот миг отчетливо ощутил стороннее движение, от неожиданности меня передернуло словно электрическим разрядом. Оглянулся – старушка маленькая, сухонькая,  сгорбленная, в белом передничке, с плетеной котомочкой бежит по поляне. На ногах лопаточки, каких в Сибири и не носят вовсе, на головке цветастый, ярконький платочек. Опешил,  потом закричал, что было моченьки, замахал руками. Но все попусту, чертовка словно и не слышит вовсе. Шибко так в отлогую горку спешит, с камешка на камешек перемахивает. Вбежала высоко, и пропала, тут же с глаз словно и не было. Стою, и понять ничего не могу, уж не попритчилось ли мне. Свистит на березе малая пичуга, колышет ветер заросли Иван чая, ластится широкий лист папоротника, заячья капуста по краю топорщится, но нет на поляне ни дорожки, ни малой тропки, ведущий на гору.

 Долго так стоял, ища хоть какое то разъяснение в утомлённом своем понятии. Но напрасно. Прилег под дерево, прикрыл глаза, да какой там сон все страшная поляна видится, глаза и руки умерших, будто Танюшка плачет и тянет мне на встречу окровавленные липкие пальцы, оторвав их от перерезанного горла.  Глаза сожму, а то опять мнится что лесовиха надо мной наклоняется и пальчишком грозит.

Не помню сколько я так лежал, то открывая, то закрывая взгляд, может и забылся на краткий срок, но когда очнулся передо мной, как и прошлую ночь   вдалеке маячил малиновый огонек  и кликал и манил к себе. И снова я шел к нему, и снова для меня не существовало ни валежника не острых сучьев, я словно летел по воздуху, и не было решительно ни каких тому преград. Когда я отодвинул последнюю пихтовую лапу, преграждавшую мне дорогу, ноги подкосились от увиденного. Это была та самая поляна, это был тот самый костер и это были те самые люди. И самое жуткое, совершенно невозможное - они были живы. Такие же живые и здоровые как день тому назад. Я был снова усажен словно дорогой гость подле костра, последовали все те же угощения. Есть я, не мог, лишь сделал два небольших глотка кваса.

Хозяин, как и прежнюю ночь был пьян и вел по всей видимости ту же самую беседу. У меня еще промелькнула мысль, что говорить ему по видимости в этой глуши не о чем вот переливает из пусто в порожнее по десятому разу. Но с тем же вниманием слушал его собеседник, да и вопросы полностью совпадали с теми что я уже слышал накануне. Похоже я смотрел все тот же, словно записанный на пленку синематографа спектакль. Мысли бесславно барахтались в моем сознании. Ведь если это розыгрыш, то он непременно должен преследовать какую-то ни было затею, но какова затея этого странного и страшного представления, я решительно не понимал. Если это наваждение, сон - то он, скорее всего, должен, кончится. Я попробовал ущипнуть себя за лодыжку, почувствовал боль, но по-прежнему горел костер, по-прежнему темнобородый  вел свои опасные, необдуманные  речи, Танюшка расчесывала непокорные кудри тряпичной кукле. Все было по прежнему мило, добротно, красиво, я бы мог этим снова залюбоваться и даже сделать пару крепких набросков. Я бы мог. Но страшные видения, сегодняшнего утра, по прежнему травили душу, и не давали решительно ни какой возможности найти разумное объяснение происходящему.  Да и было ли оно. Не в силах найти ответ и даже совладать со своими чувствами настолько что бы впрямую спросить у собравшихся у ночного костра о происшедшем накануне, я вскоре был измучен собственной нерешительностью и усталость от пройденного впустую пути должно быть дала о себе знать, я незаметно  погрузился в какой то тяжелый и безрадостный сон. «Может быть утром все разъясниться, и я найду в себе силы говорить и тогда мы в волю посмеемся над этой странной, нелепою шуткой». Так утешал я себя.

Утром к моему ужасу все началось сначала. Да, да,  именно сначала, - как-то отчужденно, глухо повторил рассказчик. Заинтригованные рассказом мы молчали, наши взгляды были устремлены на так и ходивший в его руках обломок карандаша. И он, едва перехватив воздух, продолжал. Да, да, мои добрые слушатели именно с начала. В все том же выложенном хвойными ветвями балагане. Это признаться в первую минуту озадачило меня, ведь я  засыпал у костра, но припомнившиеся мне события, скоро дали моим мыслям другой ход. Утро восторженное, звенящее над землей замысловатыми трелями, протягивало свои объятия. Но я уже не доверял тому. Неизменное яркое солнце мне показалось дурным предзнаменованием. И предчувствие не обмануло меня. Едва я сделал несколько шагов я вновь оказался на поляне щедро как и прежнее  залитой солнцем и увы кровью. Это уже не было неожиданностью и я хоть и содрогаясь, испытывая немалый трепет, начал осматривать место происшествия. Это, по всей видимости, было выше моих сил экзальтированного юноши-художника, далекого как никто другой, от подлинной жизни. И тем не менее я знал, что никто другой не сделает работы доставленной мне Провидением и все решительно все в моей жизни, даже возможно сама жизнь зависит от тех шагов которые я сделаю сам в этот момент. Превозмогая все свои инстинкты, боязнь и брезгливость внушаемые нам смертью, я предпринял попытку провести свое расследование.

Скоро убедился что и мужчина и женщина на самом деле мертвы, ни о каком притворстве или розыгрыше не может быть и речи, труппы их остыли и по всей видимости давно. Бросились в глаза изменения происшедшие на поляне. Как оказалось вещи до того аккуратно разложенные под легким навесом разбросаны, выпотрошены даже туеса с крупами и мукой. Мне трудно об этом говорить, но отдалении возле весело щебечущего, каменистого ручья отыскалось и тело девушки. Милой доброй восторженной девочки с радостью и доверием взирающей на мир… Рассказчик умолк. Видно было с каким трудом далась ему последняя фраза.
После некоторого молчания, совладав с нагрянувшими чувствами продолжил - Не нашел я лишь второго сидевшего у костра мужчины. События ночи были покрыты непроглядным мраком, и предположение одно страшнее другого беспрестанно осаждали мою голову. Что бы как-то совладать с царящим во мне смятением, я принялся расчищать место под могилу. Конечно, стоило бы позвать к месту происшествия представителей власти, но я далеко не был уверен, что смогу скоро выбраться с этих мест, а к тому времени как это произойдет, тела будут объедены до неузнаваемости кишащими в тайге, животными-падальщиками. Каменистая почва поддавалась с трудом, и тем не менее к вечерним сумеркам достаточно глубокая могила была готова. Я уложил уже успевшие отвердеть тела на дно ямы и засыпал землей, водрузил свержу каменные замшелые булыжники. Идти куда то было уже поздно, я развел костерок. Жуткие, невыносимые видения, будоражили мой разум, думы долго докучали мне, наконец я забылся.

 Проснулся я как мне показалось мне почти мгновенно, подступавший костер поджигал мои пятки. Но проснулся я не только от этого – ясная человеческая речь разносилась с края все той же поляны. Я раскрыл глаза и к своему не бывалому ужасу, граничащему с безумием, разглядел сквозь яркое пламя все ту же раскрасневшуюся физиономию чернобородого старателя. Он все так же был жив и бодр как ночь накануне до того.
- Неужто такие самородки вообще существуют? - Да вот те крест. – божится хозяин. Сам видывал, иначе бы не баял впустую.- Да ни в жисть не поверю.- Однако ж глянь сюда – доносится с поляны.
Господи отче наш, - невольно произношу слова молитвы. Да святиться имя твое - Что  за наваждение. Что за бесовская блажь. Что за болезненный бред.   Неужели я попал в страшную сказку Вильгельма Гауфа, и не кончится смертная жуть, пока заговоренная земля не ляжет на чело поверженных – Я уже знаю каждое слово, каждый жест моих мертвецов. Зажимаю виски, пробую отключить слух, зрение, но это безрезультатно, все дорисовывает уже мое возбужденное воображение.
– Чу, хороша лошадка? Однако ж хватит леших дразнить. А то всякое привидится. - Ни, ни, ни. Иж как тебя разобрало. Эт все Танюшкино приданое. Вот соберу поболе, хозяйством обзаведусь, а это трогать не смей. А выдам замуж то, за барина-боярина у Ух не чета нам с тобой. Вот кем будет моя Танька. 
Я глядел в этот раз больше на четвертого, находящегося в тени, я был уверен, что он и есть убийца. Он смеялся. Возбужденно поблескивал едва различимый под широкополой шляпой взгляд.
И тут ясная, внятная мысль прорезала мое сознание. - Я ведь могу очень просто изменить течение событий.  Это несложно, встать и высказать все вслух, объяснить отдыхающей компании, что ожидает их в скором будущем, уберечь, если то возможно. Но странное дело подняться оказалось не так уж просто, но когда я все таки это сделал и открыл, было рот, к своему удивлению я услышал свой голос с совершенно  другими словами – Прошу прощения всей частной компании но вынужден признаться что устал изрядно. Просто смыкаются глаза. – Ничего не могу понять ведь это я говорил уже прошлый раз. Покорно иду вслед за ведущей меня Танюшкой и как оказывается не в силах произнести ничего, не прописанного в известном мне сценарии. И мало того я тут же засыпаю мне снятся одни и те же сны и я наперед уже знаю что исход моего сна будет тем же самым. Утро поляна облитая кровью, мертвые тела лежащие под неистовыми лучами солнца и не малейшего намека на выкопанную прошлым днем каменистую могилу. Все мои усилия оказались лишенными смысла, тщетны. И если б не все еще гудящая спина и тяжесть в руках, то не было не единого свидетельства о попытке захоронения. Я не знал что делать, долго сидел на коряжине посреди поляны, но наконец как в каком то бесконечном чаду поднялся и зашагал прямо через кусты совершенно в другом направлении, что днем раньше( как мне тогда представилось). Шел долго, но в тот момент когда начал выбиваться из сил, уже стоял на поляне с раздробленной молнией сосной, белыми обглоданными костями казались оголенные щепки в вышине. Поляна на коей похоже замыкалось колдовское пространство, в которое вопреки своему желанию был заключен я. И не было ни какой возможности понять или преодолеть это. Сколько опустошающего бессилия я чувствовал в тот момент, сколько невероятной усталости и  горечи и возмущения. Знали бы вы как это унизительно быть глупой, послушной марионеткой в руках невидимого кукловода и совершать то что приказывает невероятный господин. А как это  нелепо знать то, что будет с тобой и даже окружающей тебя природой загодя. Вот сейчас качнется кустик, присядет птица, закапает дождь, ветер примнет ковыль, следом будет, истерично вздрагивать ствол молодой сосны, крохотная старушка появится и тут же растворится в сумрачных таежных дебрях… Хотя… И тут мне пришло в голову, что я стою недалеко от тропы по которой должна пройти старушка,  и если я потороплюсь я возможно окажусь на ее пути и тогда хоть как-то смогу изменить ход событий. Ведомый этой мыслью, я поспешил на дальний конец поляны, где уже нарисовалось светлое пятно знакомых одежд. Но в тот день я не успел приблизится к таинственной козну, что бы задержать на себе хоть на секунду ее внимание. Звуков она казалась, не воспринимала, кричать было бессмысленно, молча и скоро шла в только ей ведомом направлении. Побежав вдогонку я споткнулся о лежащую посреди дороги тонкую, трухлявую березку,  а когда поднялся то увидел что поляна пуста, и ни что уже не может свидетельствовать о прошедшем недавно здесь человеке. Я вновь сидел на пушистом мху и покорно ждал сумерек и малинового огонька в непроглядной тьме. Сидел и натужно напрягал свои мысли пытаясь найти выход. И тут мне показалось, что не все так безнадежно. Самое простое, мысли мои они  были свободны,  они не повторялись, а следовали логически правильным путем, пусть и за чередой невероятных событий, разбирая их, пропуская сквозь призму чувств. Нет, в этом я оставался волен. Это была уже лазейка, выход, а значит были возможны и другие в которые можно было просочиться, вникнуть и обрести, наконец, то желанную свободу. Что-то облегченно выдохнуло в тот момент во мне, словно вышел ядовитый пар, отравляющий мой расстроенный рассудок. Ведь, в конце концов я перед этим смог выкопать могилу, смог сделать несколько шагов что бы преградить путь таинственной старушке-побегушке. Смог, а значит смогу это и впредь, возможно смогу пойти дальше, лишь только б узнать какие действия смогут привести  меня к порогу родительского дома. Найти желанную лазейку на это были направлены все мои малые силы. И больше я ни о чем не смел мечтать.
На следующий день к  определенному часу я уже стоял на невидимой дорожке. Стоял и с неимоверным волнением ждал встречи. Нервы мои напряглись, сознание лихорадило и видения одно мрачнее другого мелькали перед  моим взором. А если сегодня не появится? А если я не совсем правильно понял правила игры? А если…. – Мысли словно траурные тамтамы нервозно колошматили по моему мозгу.  Но старуха появилась именно в тот момент когда то было назначено, и шла именно той   тропой, на которой в это время стоял я.
В известный момент, я преградил ей дорогу -  Сударыня вы должны мне помочь… Вырвалась из моих уст нелепая фраза – Сударыня да какая там сударыня ветхая старая хрычовка дышащая на ладан, в сплошь заплатанной захудалой одежонке и рваных грязных лаптишках. Но тогда я вовсе не думал о том, настрадавшись был готов бухнуться на колени и ползать перед ней в грязи только бы вырваться из таежного плена. Я тянул к ней руки и мольбою в голосе просил указать дорогу к прииску. Старушка не удостоила меня не одним словом, ни взглядом. Молча словно я был неодушевленным предметом внезапно выросшим на ее пути она обошла меня и столь же стремительно продолжила свой путь. - Бабушка помилосердствуйте дайте возможность выжить простирал я вперед свои руки и кинувшись вслед и едва ухватил подол ее долгой юбки. Она оглянулась окинула меня жутким каким то нечеловеческим взглядом, от которого меня бросило в озноб, на ее морщинистом, почти черном от загара лице отобразилась какая-то шальная, дикая.  полуулыбка от которой стало и вовсе не по себе. Бабушка … руки мои бессильно опустились. Старушка хмыкнула и резко развернувшись пошагала прочь. Взбешенный и сознающий все свое бессилие я швырнул вслед уходящей старухи пучок сорванной сухой травы. Что-то в этот  момент кольнуло меня в ногу, я  вскрикнул и извлек из кармана брюк круглый с вырезом посреди, сверкающий белизной предмет. Это был подарок старого шамана. О как я ненавидел в тот миг все таежные, мрачные тайны. Странный предмет мне показался зримым воплощением их. Его постигла та же участь, что и ранее брошенного пучка травы, он полетел вслед за старушкой. Но почему-то не упал как тому полагалось  на землю, но сделав немыслимое сальто вдруг завис на мгновение в воздухе залив всю поляну рубиновым плотоядным светом и растворился в воздухе.  Не дойдя до края поляны старуха, резко остановилась, словно о чем то вспомнив, поманила меня своим крючковатым, пальцем похожим на  корешок растения только что извлеченного из земли, и им же указала на куст черных, незнакомых мне ягод. Я ринулся, было за ней, но не догнал. Ягоды, на которые она указала, показались мне подозрительными. «Не те ли это самые, которыми отравился приисковый паренек и моему отцу, выполнявшему на прииске обязанности доктора, пришлось долго промывать ему желудок?». Настоящего названия их никто не помнил,  определяли их лишь как волчьи, но я точно уяснил, есть их нельзя ни при каких обстоятельствах. Но в тот миг я думал совсем об другом. « Ах, какая умная старушка, Но что ж, смерть это, наверное, будет неплохим выходом в сложившихся обстоятельствах. Спасибо бабушка! Спасибо тебе таежная ведунья! Стремительно сорвал несколько кистей черных ягод и стараясь не давать волю мыслям и сантиментам бросил в рот безвкусные, скользкие плоды. Право же, так будет лучше!
Так будет лучше! Тени густые уродливые тени сгрудились перед моим взором. Это было похоже на огонь. Но не живой, трепещущий, яркий, а напротив темный и смрадный, словно ползущий из глубин тартара. Нет, он не был похож на дым, контуры его были вполне отчетливы, резки, именно огонь, но суть его была не светом, а мраком. Иногда она озарялась искорками мрачного света. В них вспыхивали неясные, обрывочные видения. Открыв перекошенный рот хохотал в каком то умопомрачительном припадке чернобородый старатель, извлекая из своей груди окровавленный кинжал, загадочный охотник в широкополой шляпе одетой на мертвый череп силился что-то сказать, Танюшка беспомощно тянула навстречу руки словно умоляя о пощаде… И душераздирающие вопли, стоны и скрежет переполняли сознание. Ах, до чего же это было мучительно. Непереносимо мучительно. Чернота превращалась в жутковатые человекообразные контуры и жестокость, жажда наживы и блуда явно читались в их недвусмысленных полных кошмарного смысла жестах. Их круг становился все уже и уже. Черный огонь уже облизывал мои   сапоги и шептал на ухо свои глумливые речи.  Чернота звала меня. Но я не ответил на то, лишь, что есть силы стиснул  руки закрывая слух. «Нет не можно!» вырвалось у меня. «Не можно!» и я проснулся в тишине собственной комнаты. «Не можно!»

                2.
Милая, добрая матушка ее заботливые руки касались моего лица. Сколько в ее лице было в тот момент смятения и в тот же момент добросердечия. Сколько радости было во влажном взгляде тут же у кровати стоявшей сестры Анюты. Я улыбнулся «Ну полно же вам. Полно.». Анютка стремительно упала на колени и схватила лежащую  поверх одеяла мою обескровленную руку. Большие, жаркие капли ее слез обожгли мои ладони. «Ах братец, ах душечка, ах голубчик, разве так можно, разве так допустимо пугать своих близких. Мы право же невероятно измучились, настрадались вначале отыскивая тебя в этих ужасных джунглях, затем выхаживая и каждый час, содрогаясь  трепеща за твою жизнь.
- Да полно тебе Аннушка – в комнату вошел отец. - Полно дорогая. Вот он очнулся и все у нас в порядке. Нет, нет действительно все в порядке. Сейчас самое главное его только не тревожить и дать прийти в себя. Он поднял Анюту с колен и усадил в глубокое кресло подле занавешенного от яркого летнего жгучего солнца окна. Потом как мне показалось, с деланной веселостью обернулся ко мне. – Ну-с молодой человек и задали же вы нам жару. – Я, было, открыл рот, желая ответить на эту реплику, но он жестом мне приказал молчать
– Ни слова, ни слова. Все расспросы и объяснения отложим на будущее. Заставил меня выпить какое то горькое снадобье, и скоро покинул комнату, увлекая за собой и матушку, и утирающую щеки сестру. Дверь бесшумно закрылась, и я погрузился в блаженную дрему. Мне ни чего не снилось. К вечеру, когда   проснулся, то почувствовал себя вполне сносно. Вставать мне не давали, но, тем не менее, я вышел к ужину. За столом никто не допекал меня вопросами, старались говорить о чем-то нейтральном,  как потом выяснилось, отец строго на строго запретил касаться темы моего отсутствия, ссылаясь на мою чрезмерную слабость. Я ему был благодарен за это, так как говорить о пережитом особенно в первые часы было свыше моих сил. Разговор больше шел о предстоящей вскорости поездке в окружной город Канск на ярмарку. У Анютки было невозможное грамодьё планов по этому поводу. С нарочным от купца Гадалова должны были доставить партию книг из Санкт-Петербурга, которые по выражению сестры ей были просто «позарез» необходимы, для поступления на курсы, кроме того ей натерпелось пообщаться со своей подругой Софьей Орешниковой с которой они и намеревались нынешней осенью отправится  в столицу. Мадемуазель Орешникова   по всей видимости была барышней не по годам развитой и образованной. Анюта не переставала сыпать цитатами из высказываний этой просвещенной уездной барышни. Слушая краем уха незамысловатый щебет своей сестры, я в основном был погружен в собственные не очень веселые раздумья, но вдруг не знаю уж по какому наитию встрепенулся и вызвался сопровождать сестру и отца в Канск. «Ах Сашенька, ах голубчик – тут же залопотала Анютка – это же было замечательно если бы мы поехали все вместе, а то мне страх как тоскливо и жутко, трястись в коляске по этим ужасным сибирским джунглям (она почему-то упорно называла тайгу джунглями). Но я думаю, что маленький неуклюжий городишко разочарует тебя страшно после блистательной столицы, да и развлечений там раз два и обчелся, уж только если ты вдруг все силы соберешь да на столб за баранками взлезешь. Ну, это будет зрелище – она кокетливо встряхнула своими кудрями украшенными нежно-голубой ленточкой. Ах право же братец – она многозначительно и игриво повела взглядом. – отец прямо так и прыснул от смеха оценивая эту неожиданную выходку сестры. – Да полно, полно милая, послушай тебя, так Саша вовсе ни на что не годится. Но что значит юность, вот она только что заходилась в слезах, а вот уже и смех  расцветил ее милое личико – Анюта делано потупила взгляд. - Но мысль, думаю не лишена здравого зерна, нашему следопыту действительно нужно развеяться после… тут отец на какое то время замялся, подбирая нужное слово. После… но так ни чего не придумав только махнул рукой. - Хуже от того не будет.
Вечером в импровизированной беседке неподалеку от нашего дома я застал погруженного в раздумья. Он  сидел на колченогой скамеечке, и курил трубку, вглядываясь во мглу нависающей над селением тайги. Я его окликнул, он обернулся, взглянул на меня,  в его взгляде неожиданно было столько отчужденности, словно был в этот миг обитал совсем в другом мире. Но то скоро прошло. Он кивнул мне. – Садись.
 -  Папа мне нужно тебе рассказать.
И неожиданно прозвучало - Нет, тебе не нужно ни чего рассказывать.
 – Но?
- Нет, не сочти меня одним из самых бесчувственных отцов на свете. Но тебе действительно не нужно ничего рассказывать. Все происшедшее с тобой в тайге ты рассказ уже несчетное число раз, лежа в забытьи три дня. Твой рассказ настолько отпечатался в моем рассудке, что лишил меня всяческого спокойствия и трезвости мысли.
– Ты считаешь, что это был бред?
– Я считаю, что это слишком неправдоподобно, что бы быть выдумкой. И потому пытаюсь найти хоть какой ни будь  исход тому, но не нахожу. Если все обстоит, так как передал ты, то здесь нет решения для полиции, и даже священник здесь будет не в помощь.- он на некоторое время замолчал, потом как то разом вскинул голову и с необыкновенной для него решительностью заявил: Я все же думаю обратиться к своему канскому приятелю, ты наверняка будешь против, но он служит, или во всяком случае служил в полиции. Вы современная молодежь всех носящих форму готовы объявить супостатами. Но уверяю тебя это честнейший и благороднейший человек, редкая умница и если он возьмется за дело, то оно возможно разрешится.
– Я думаю, это дело больше подходит больше шаману Лычке. –
Отца передернуло, он глянул на меня  вопросительно, - «Ты и об этом знаешь?»
- Да. Не знаю, что я рассказывал во сне, но я считаю что только благодаря подарку Лычки освободился от плена. – и я кратко поведал об еще одной встрече в таежном краю. Отец слушал молча, с напряженным вниманием. Мой рассказ поверг его в еще большее уныние. Он попросил меня показать пластину. Я было ответил что утерял ее в тайге, но то оказалось неправдой, когда я незадачливо сунул руку в карман пластина вновь оказалась там,  полный недоумения и мрачных догадок я извлек ее   и положил ему в руку.
- Теплая. - Он долго вертел ее, разглядывая со всех сторон, потом вернул мне.  Долго напряженно молчал, затем подскочил и нервно заходил по беседке
 – Нет, это же право решено, ты должен ехать в Канск. Орешников это право же, должен взяться за эту абракадабру, право же должен. Ну кому как не ему это под силу.
- Да ты говорил что полиция здесь вряд ли найдет решение?
- Да полиция если дело идет о здешних чурбанах. Но Орешников это не чурбан. Нет далеко не чурбан.- Папа все сильнее заводился, а когда он в таком состоянии, то я уже наученный горьким опытом, знаю с ним лучше не спорить. Мне ни чего уже не оставалось,  как ответить «Да» и удалиться восвояси.

В деревеньке Заречной, на берегу реки Кан для переправы был устроен паром. В день канской ярмарки здесь было многолюдно и шумно. Окрестное крестьянство бородатое и суровое  везло в город плоды своих трудов, - подводы с овощами, ягодами, медом, воском, бесчисленными  дарами тайги, ремесленными изделиями, мычащим и блеющим скотом, гогочущими гусями. Это было  настоящее столпотворение и не предоставлялось возможности хоть как-то определиться в этом говорливом, праздничном потоке. Паром то и дело сновал от одного берега к другому и тем не менее народу на берегу не становилось меньше. Цветастые платки, вышитые душегрейки, лихо заломленные картузы то и дело мелькали в толпе. Папенька несколько раз протискивался сквозь бесконечное скопление народу с надеждой ускорить нашу переправу, но все было напрасно. Очередь двигалась крайне медленно, тем более что кто-то из приехавших,  кичившись особой привилегированностью, требовал перевезти его на другой берег раньше иных.  Это создавало еще большую неразбериху. Но волю нервам все же, не давали, все оборачивалось шуткой и прибауткой.  - Да посунься ты, справу ни какого, на вас голопуповских нетуть. - вопил возница рессорной, нарядной коляски, запряженной гнедым рысаком
- Да кудать соваться не видишь все в притирочку, тютелька в тютельку, больно не повернишьси - оговаривался мужичек сидящий на телеге.
- А ты задком, задком вдоль кюветика…
- Який табе кюветик, бельма то открой пошире, берег склизкий, не ровен час,  перелистаюсь.
-  Не чой, переждешь, не замаешься. – встревала  сидящая на возу озорная молодуха, - а то расприказничал ни дать не взять енерал якой. Вот  жердь возьму поладнее и так отделаю вдоль хребтины, мало не покажется
– Нас жердью не можно, мы люди казенные, по государевой надобности путь держим и честь свою блюдем, всюду нам уступать должны, на то и бумага имеется
 – Вот жердью то уступка табе и будет сполна по бумаге твоей оказана.
 - Ах, господа почтенны – слышалось с другой стороны – кому спешно до Канску городу угодно, без подводы так сказать и тарантаса, пожалте в мою, так сказать ладью особу. Задарма везу, за пятачок медный. Так сказать себе в убыток. Уважу уж будьте покойны милостивы господа.
- Да кому твоя колымага то надо -  возмущалась нервная попадья - утопишь, не ровен час, и грамоты не дашь, а еще цену несусветну задрал вахлак ты окаянный. Пятак деньжищи то немалые.
– Это ж как на то взглянуть уважаема. Если положим желаете торопко, то уж совсем деньга плевая, а время сами знаете так сказать свою цену имеет.   
Тут же сновали лоточники со всяким мелким товаром. Анютка соблазнилась леденцовым петушком и попросила меня купить парочку. Я, было, двинулся вслед за продавцом, но меня окликнули в толпе. Оглянувшись я увидел мальчугана с характерной внешностью канского инородца одетого в парку  и мягкие сапожки из оленьего камуса. Он говорил не совсем чисто по русски, но достаточно ясно, что бы я понял что он просит меня следовать за ним. – Мой,   господин Искадер, просыт идты. Очен надо. Надо. Просыт. Он хытрый, он много знает, он просыт Искандер. Надо идты.
- Да кто просит? Кому я мог понадобиться? – было воскликнул я, но мальчишка казалось не понимал или делал вид что неслышит, лишь лопотал как заведенный: - Очен надо.  Он хытрый, он много знает, он просыт. Надо идты Искандер. И тянул меня за руку.
Что было странно он постоянно повторял Искандер, что означало Александр, так называли Александра Македонского, но так звали и зовут меня, если вы помните,  в конце концов немало заинтригованный я  согласился следовать за посланцем. Выбравшись из толпы селян, мы вначале двинулись по сельской улице, но шли не долго вскоре повернули в проулок. Здесь был резкий спуск ведущий к Кану – реке, пыльный с частыми промоинами от дождевой воды, с густым жарким песком в котором утопали ноги, а у подножия  уже плескалась светлая, словно перламутровая студеная водица. Такие же спуски были  в Красноярске, и в детстве я страх как любил пробежаться вниз набирая все время скорость и захлебываясь встречным воздушным потоком, горланя во все мальчишеское горло, самые бредовые фразы. Я поймал себя на том что и сейчас страстно желал этого. Непременно с тем что бы потом едва сорвав одежды со всего маха бухнуться в прохладную, бодрящую воду, сея брызги и возгласы прочих купальщиков. А потом блаженно плыть по течению, отфыркиваясь словно морской котик или какой-то мифический леофант  и счастливо улыбаясь задиристым жарким лучам слепящего летнего солнца. Но мой проводник был не по возрасту серьезен и казалось совсем не думал о подобных дурашливых  шалостях. Я скоро устыдился своего внезапного неразумного желания, попытался придать своей походке твердость, а взгляду мужественность и непреклонность. Но то не удалось, по причине весьма неожиданной – за следующим поворотом, я увидел зрелище поистине изумляющее. Воспитанный на романах Буссенара, Купера и Майн Рида  я уже было решил, что перенесся  в тот невероятный кишащий всяческими приключениями моих любимых авторов, на берегу сибирской реки стояли островерхие юрты выложенные деревянной корой, сновали люди в странных одеждах, и долгоносые лодки так похожие на индейские пироги или каноэ были вытащены на каменистый берег. Я понимал, что об индейцах не может быть и речи, и что пере до мной какое то таежное племя выбравшееся на праздник в ближний город, но тем не менее ни как не мог отрешиться от чарующего первого впечатления.
Между тем мой юный провожатый подвел меня к одной из самых высоких юрт и легонько подтолкнул внутрь – Иди тебя ждут. – сам однако, сделал шаг назад, оставаясь снаружи. От всего этого мне как то было не по себе, но отступать уже было поздно, я откинул оленью шкуру занавешивающую вход и вступил внутрь. Здесь было темно душно и смрадно. Вначале мне показалось что в юрте ни кого нет, затем последовало чуть приглушенное ворчание, похожее на то что издает собака при тревожном сне, невнятное бормотание, и вдруг как то разом заалевшие в жаровне посреди хижины уголья определили темную уродливую фигуру сходную с человеческой. Внезапный всплеск света и передо мной нарисовался неестественно жуткий почти неживой взгляд таежного шамана встреченного мной однажды в лесном краю
- Лычка! – вспыхнуло у меня в голове.. Лыч–ка–а, лыч-ка – а, лыы-чка-а-а-а, кха-кха-кха запричитал кто-то невидимый в темноте. Ах-ах-ах  - заухал откуда то словно из преисподней филин. Я ощутил внезапное парение, и наседающий поток воздуха пронзил мне легкие. Я не мог понять, откуда это. Я задыхался, а надо мной мерно взмахивали, огромные темные крылья, широкие застилающие свет. Их жесткое холодное оперение почти касалось моего лица. Лыч–ка–а, лыч-ка–а, лыы-чка-а-а-а, кха-кха-кха звучало уже по всюду.  Широкая гряда хвойного леса открылась на горизонте и стремительно начала расти, множиться, приобретая поистине грандиозные размеры. И скоро заполонила собою все. Лыч–ка–а, лыч-ка – а, лыы-чка-а-а-а, кха-кха-кха повторялось многократно. И темнота оседала пред светом ярко горевшего лесного костра. Крылья трепетали надо мной и плавно близились к свету. Я уже распознавал улыбающееся лицо чернобородого старателя, женщину суетящуюся у костра, девочку расчесывающую волосы тряпичной кукле. Медленно расправлялась мятая, промасленная ткань, вспыхивали светящиеся искры, блики цеплялись один за другой. Платок  походил на медленно распускающуюся белую камею. Один лепесток, другой… До чего же долго, неестественно долго… И смех… радостный звенящий как песня во славу утренней зари, как майский клекот жаворонка.
В мареве ночи на всем удалом скаку несся золотой жеребец, звонкий стук копыт его широко раздавался в пространстве. Они звенели долго и однообразно.

Я стоял посреди разношерстной канской толпы. Красное, желтое, оранжевое. голубое так и мелькало перед моими глазами. Вскрики возниц, хохот, прибаутки и среди всего этого плачущее лицо моей сестры. Она дергала меня за рукав и причитала – Сашенька голубчик, ну что же с тобой. Я умоляю, тебя очнись. Очнись, любимый братец.
И тогда я произнес – Аня! Просто «Аня!» - Все куда то поплыло перед моим взором, но тут же восстановилось.
- Аня, отчего на твоих глазах слезы? Кто-то обидел тебя?
- Ах братец. - Анюта приткнулась мокрым все еще вздрагивающим от рыданий носиком к моему плечу. – Ах, братец как же ты напугал меня. Мне показалось, что ты уже умер, и я больше не смогу тебя вернуть. Я не понимаю, что с тобой было. Ты вернулся из джунглей совершенно другим человеком. Молчишь, о чем-то думаешь. Ты право пугаешь меня.   
- Но что ты все нормально – воскликнул я, хотя и далеко не был уверен в том. – Все смею уверить тебя просто замечательно. И даю слово, что ни когда не повторится того что было.
Она как-то тихо и смущенно улыбнулась. – Что правда? – поправила шляпку на головке и тут же всплеснула руками – Ах Сашенька, что же мы тут стоим. Папенька велел тебя разыскать, нашу коляску грузят на паром. Пора ехать. Бежим быстрей. – Бежим! – и мы кинулись в самую гущу народа.

Канск мне не понравился, он был грязен и неряшлив. Всюду куда только было доступно взгляду, лежал коровий навоз, даже по берегам небольшой речушки впадающей в Кан, и зовущейся здесь Протокой,   нескончаемо было  вязких желто-коричневых груд, кое-где лежали даже полуразложившиеся труппы животных. А над всем этим летали большие, жирные мухи и пахло преомерзительно.
 – Это несомненно больной город – сказал тогда папа,  и если ближайшее время его жители не возьмутся за ум, то в будущем эпидемии  не избежать. 
Остановились мы в Канске на улице Большой в доме старинного папиного приятеля, и отца подруги моей сестры Сильвестра Азарьевича Орешникова, бывшего следователя полицейской управы и заядлого шахматиста, нужно ли говорить что, наш отец и хозяин дома провели в шахматных баталиях всю последующую ночь. Анюта же скоро удалилась в покои старшей дочери Орешниковых, Софьи и проводила там большую половину времени в обществе Сони и ее младшей сестры Анелли десяти лет от роду. Дом Орешникова считался прогрессивным в Канске и был наводнен невиданным количеством печатных изданий, в том числе свежих газет присланных из Петербурга и Иркутска. Томска, Красноярска и они то заметным образом скрасили мой  вечерний досуг.
Они то и стали главным поводом для начала разговора с Орешниковым. Перелистывая один за другим «Енисейские губернские ведомости», «Справочный листок Енисейской губернии», «Восточное обозрение»,  «Степной край» и прочие сибирские издания я вдруг наткнулся на такое небезынтересное оповещение: «Милостивые государи, дамы и господа мы рады сообщить Вам о предстоящем торжестве в доме канского купца I гильдии господина Митяшина. Не больше не меньше как 50 лет исполняется в эти дни известнейшей в Канске, да и по всей Великороссии купеческой династии. В далеком 1845 году от рождества Христова, тогда еще не кому не известный молодой  крестьянин -переселенец Афонька  Митяш, нашел в канской тайге  золотой самородок, редкой величины, напоминающий несущегося в полете жеребца. Сметливый ум, и природное чутье,   помогли развернуться   бывшему крепостному и скоро в Канске появилась торговая лавка с его именем,  которая время спустя превратилась в торговый дом,  который мы все сегодня знаем и неизменно почитаем. Заветный золотой скакун положиший начало капиталу г-д Митяшиных и сейчас находится в доме зачинателя династии ( ему удалось его выкупить при первой возможности) и каждый пришедший на праздник сможет увидеть этот чудодейственный талисман сибирского недюжего богатства и редкой удачливости собственными глазами….» 
Вычитанные строки словно кипятком ошпарили меня.   Смятение мое было безмерно, я волновался, руки дрожали, выступал липкий, холодный пот,  все представлялось очередной галлюцинацией, и я перечитывал типографские строки сверху и вниз, проверял по диагонали, дробил на слога и тем не менее все выходило по-прежнему. В конец измучившись, я был вынужден поспешить в гостиную  упредить об этом своем открытии, заядлых шахматистов. Они явно были раздосадованы, тем что их оторвали от партии, но разговор начатый мною для них  был не безынтересен и они снизошли до меня, с вниманием выслушав несколько сумбурное заявление. Нужно заметить, что я на самом деле вел себя крайне не выдержано, перескакивал с пятого на десятое, волновался, говорил скороговоркой, в общем преподнес и себя (поскольку с Орешниковым мы были едва знакомы) и свою новость в самом невыгодном свете. Было от чего схватиться за голову  и потерять  самообладание. Но к моему великому удивлению Сильвестр Азарьевич, вовсе не счел за бессмыслицу мой неврастенический лепет, но отнесся к тому серьезно и с должным уважением. Возможно так же, что папа уже передал своему приятелю часть моей истории, так как вопросы были на редкость толковые и точные, поставленные со знанием дела, хотя возможно тому способствовало природное чутье и такт этого не безынтересного господина. Понимание всегда рождает доверие, возможно оно и помогло мне в конце концов успокоится и обрести равновесие, так что последние ответы я к своему удивлению давал совершенно безмятежно, не осталось и тени былого конфуза. К концу же нашей беседы выяснилось, что я самым подробным образом пересказал все, что со мной приключилось этим летом в Канском округе.
Орешников выслушал все с предельным  вниманием. Покачал головой и задумчиво произнес Да-с-с история, я вам скажу  и неистово запыхтел трубкой с неестественно долгим чубуком. Затянувшись пару, раз он попросил показать принесенную мной газету. Листал  и то и дело приговаривал «Вот так-с - вот так-с.» Закончив, потеребил темные чуть с проседью баки и задумчиво произнес «Я думаю, нам пристало время посетить господ Митяшиных?
- Вы думаете что они могут быть замешенными в этом деле? – не удержался я
- Скажем так, что я предполагаю, что они могут быть замешенным в этом деле? А сейчас окажите мне одну услугу. Он подошел к старинному бюро редкой инкрустации (как он выразился « времен Очаковских и покоренья Крыма») и извлек листок бумаги и несколько остро подчиненных карандашей. – Вы не смогли бы как можно точнее изобразить известный вам предмет.
- Вы говорите о самородке?
- Конечно.
- Мне почему то казалась что вы не воспримете мой рассказ в серьез?
- Отчего же. Это далеко не самое странное обстоятельство, с которым мне приходилось встречаться в енисейской тайге. Вы что ни будь, слышали о черных человечках? Нет? Ну что ж я когда ни будь, при случае расскажу вам об этом не безынтересном феномене. И уверяю вас, происшедшее с вами покажется перед этим сущей безделицей, когда вы услышите сию историю. И я вам замечу, историю совершенно правдивую. Как  говорит наш друг Шекспир – «Есть многое на небе и земле, что и во сне, Горацио, не снилось...». Он опустился в кресло перед столиком с шахматными фигурами. – А сейчас с вашего разрешения мы вернем к начатой партии. Конь Е2…

Проснулся я от музыки кем-то заведенного в доме граммофона. Нескончаемый цыганский романс ласкал ухо и врачевал шрамы души. Из под плотных занавесок пробивались искорки солнечного света и в комнате было так уютно и покойно, что мне на миг показалось что я вновь перенеся в пределы своего безоблачного детства и думать ни о чем решительно, ни о чем не хотелось. Но погрузится в чарующую негу полузабытья, не получилось – в комнату заглянул бодрый, свежевыбритый отец от него не очень большого любителя всяких новшеств, чувствительно пахло хорошим  заграничным  парфюмом, - явное влияние Орешникова.
 – Александр – как-то почти по военному отрапортовал он мне – Семейство все на ногах. Все готовы выступать. У девочек масса упований на сию не частую, забаву коим является ярмарка. Легкий завтрак и галопом на базарную площадь. Вы, надеюсь, не забыли о нашем заговоре? Дом Митяшиных сегодня принимает праздных зевак до полудни если вы внимательно читали прессу  – Не давая мне опомнится он раздернул пестрые занавески и солнечный восторженный душ окатил меня всего с ног до головы. Отец усмехнулся моим зажмуренным, заспанным  глазам и добавил чуть шутливо– Александр, будьте мужественны вам предстоит великое!
И вот мы в  городе. Девочки нас обгоняют, мы трое: я, отец,  Орешников,  идем следом, пожалуй не ошибусь если скажу, что мы стремимся да и думаем об одном и том же. Папа заметно волнуется, отвечает как-то невпопад,  Сильвестр Азарьевич предпочитает балагурить. Скрипят под ногами доски тротуара, заливисто орут со всех окружных усадеб канские голосистые петухи, чуть постанывают колеса груженных подвод с товаром, и нарядный  люд тянется к центру маленького городка, - Базарной площади где уже во всю русскую моченьку горланит разудалая сибирская ярмарка. Поют в разнобой гармони, звенит долгой тремолой балалайка, и веселые голоса продавцов  зазывающих честной народ к товарам несутся отовсюду. Кто-то из купцов поставил звонкоголосых, ряженых зазывал на ходули.  - Люди добры, не проходите мимо обзаведитесь ладным самоваром из почтенного города Тулы!
Бьет в бубен и взмахивает цветными юбками темнокудрая цыганка. Танцует дрессированный медведь. – Ай, добрый господин не проходи мимо.  Уважь животинку! Отведайте сдобу румяную – с пылу с жару, всему миру на славу  - заливается продавец хлебов. А там издалека дерзкой, скороговорочкой летят задорные русские частушки:
                Ох, что ты стоишь,
                Посвистываешь.
                Картуз потерял –
                Не разыскиваешь.
А с другого краю ответный мотив
                Прощай, Ангара,
                Берега крутые,
                Прощай, миля моя,               
                Глазки голубые.
И чего на канской ярмарке только нет, кроме изделий и продуктов что из ближних сел; есть пушнина с севера: соболи, белка, голубые песцы, медведи, росомахи, лисы белые волки; от китайской границы купцы с шелковыми тканями и фарфором; от  центральной России и Тобольска   юфть, сукна, черкасский табак. холст, валенки, ножи, вилки обувь, мед, вино. Работает книжная лавка, где новых изданий не так много, но валом набросаны ветхие скупленные порой за бесценок, по бедности, книги разных устремлений, времен и языков. Я своими глазами видел могучий фолиант до петровского  издания, правда, без переплета но, тем не менее, от которого у Питерских завзятых коллекционеров задрожали не только бы руки.  Были здесь и предметы старины, разного происхождения, - глаза от которых разбегались, а ум начинал жалобно постанывать и куражится почище, привередливой, балованной молодицы. Восток, Запад, Юг и Север все части света встретились в лавке заезжего старьевщика. Рассказывают, что великий голландец Рембрандт любил себя окружать этаким антуражем, он  вдохновлял  его как художника, заряжал  восторженным желанием творить, насыщать свои чудесные холсты обаянием красоты и волшебства. О! перед этой чудесной утварью я готов был стоять целую вечность, но тихий голос Сильвестра Орешникова вернул меня на грешную землю. Он подошел очень тихо и мягко почти нежно взял меня под руку. «Александр, мне кажется вы забыли что цель нашего променажа все таки не чудеса тысячи и одной ночи обитающие под сим кровом, а мрачные тайны таежного сибирского безмерья, ведущие ныне нас в дом потомственного почетного гражданина Канска, купца I гильдии Афанасия Митяшина. Помните ли вы об этом.
В тот миг когда я обернулся к Орешникову, мне заметилось в толпе народа лицо маленького инородца приведшего к меня к юрте Лычки,  сразу стало как то неуютно на этой развеселой площади.   Тут же представились фантомы явленные накануне. Я оступился и возможно бы упал если бы не крепкая рука Орешникова,  сжимавшая меня за запястье. – «Что, с вами? Будьте поосторожней?» - взволновано прошептал   Орешников - На вас лица нет.
- Пустое. Так показалось.
Он посмотрел на меня очень внимательно, но больше ни чего не спрашивал – Идемте, предстоит еще многое. Девочки отпросились посмотреть выступление заезжих петрушечников, затем заберут выписанные из Петербурга книги, а ваш папенька ждет нас у входа в   собор. Так вы идете?
Собор находился рядом с базарною площадью, и нам долго идти не пришлось, не так далеко был и дом господ Митяшиных.
В доме Митяшиных нас встретил внук Афанасия, Аркадий долговязый и очень надменный молодой человек, с любезной, но совершенно холодной, не располагающей  к душеным излияниям улыбкой.
- Вы хотели увидеть родовое гнездо Митяшиных? - с медком в голосе произнес Митяшин- младший, заранее презирая нас. 
Я видел как заходили желваки на лице Орешникова. Но он столь же вежливо сколь и грозно произнес – Да уж окажите такую любезность. Не побрезгуйте подлым канским людом. – в его голосе почувствовались скрежещущие нотки. Молодой человек отпрянул словно встретившись с невидимым препятствием и уже совсем примирительным хоть и немного обиженным тоном, повел свой рассказ. Это было довольно нудное,  чванливое и однообразное повествование, приводить его не имеет ни какого решительно смысла. Наконец мы добрались до комнаты где под застекленной витриной лежал самородок. К моему изумлению он как две капли воды походил на увиденный мной в тайге. Все было настолько схоже, что, еще сомневаясь перед визитом в дом Митяшиных, но в этот момент я был исключительно  уверен что это и есть тот самый самородок. Орешников правильно понял мой непроизвольный жест, и прежде чем Митяшин-внук велеречиво повел вновь свой нескончаемый рассказ, он  отстранив экскурсовода и решительно направился к витрине.
 – Господа, господа. Что вы позволяете себе, словно встревоженная  наседка запричитал огорошенный Аркадий,  и неуклюже словно пингвин, на суше растопырив фалды-крылья заковылял вслед за Орешниковым. Тот казалось не слышал и не видел ни чего вокруг, а достав мой вчерашний рисунок сделанный по памяти, с помощью лупы уже сверял очертания, с таинственно мерцающим из под толстого стекла самородком. На призывный голос Митяшина сбежалась челядь, но в отличии от купеческого внука недавно вернувшегося из за границы и совершенно незнакомого с обитателями городка, те скоро узнав Орешникова пользующегося определенной известностью в народе   замерли в нерешительности. Митяшин не понимая происходящего беспомощно таращился то нас, то на слуг, то на деловито всматривающегося в витрину Орешникова. – В конец измученный неопределенностью ситуации он взмолился – Что все это значит господа. Я требую решительно объяснений. Мне непонятна ваша дерзость?
Орешников оглянулся. Жести в его взгляде поубавилось, он с деланной приветливостью улыбнулся и фамильярно, почти по дружески,  потрепал заносчивого юнца по плечу – Что вы Аркадий Иванович нет ни каких поводов для беспокойства. Да и слуги ваши то подтвердят. – кивнул он головой на собравшуюся челядь. Решительно ни какой. – Последняя фраза была сделана с тем ударением, что собравшийся у дверей народ тут же поспешил  ретироваться. Сильвестр Азарьевич же выждав паузу подошел к двери ведущей к выходу  и уже было взялся за ручку, но вдруг обернулся и с улыбкой как бы между прочим заметил – Решительно никакой. Кроме той что как мне кажется что золото это было украдено, а хозяева добывшие его были безжалостно умерщвлены. Нет ни какой.
Я видел как побледнело лицо митяшинского внука. Он было открыл рот, но сказать   ничего не мог, да и не успел бы,  Орешников уже  скорым шагом спускался с крутой лестницы в сенях купеческого дома ,и как в ни в чем не бывало весело и предельно непринужденно рассказывал нам байку из своей богатой событиями полицейской практики.   
Спустя два дня мы снова были на прииске. Орешников выехал с нами, но веселость его в эти значительно поубавилась, в основном он был молчалив, задумчив, и кажется, общался в эти дни только со мной  да и то  тет а тет,  по большей части выспрашивая подробности моих злоключений, особо он просил быть внимательным   в рассказах о Лычке и таежной козну.
- Мне кажется ключ должен быть именно в их присутствии. – уверял он меня. Занимала его и пластина из неведомого металла и еще тысячи всяких мелочей, о которых я подчас едва помнил. Например его необычно заинтересовала, трава на поляне мертвецов поднимавшиеся к утру в рост человеческий и бесследно исчезавшие к ночному воскрешению.
На прииске он развернул поистине кипучую деятельность. Прежде всего, наведался к местному уряднику пьянице и дебоширу и не знаю уж какими путями заставил того дать слово, что тот  во всем будет помогать нам и даже примет участие в намеченной экспедиции. Разведал Сильвестр Азарьевич и  все ходы на Седую гору, ту самую что описал, сам того не подозревая, в своих рассказах я, отыскал он  на прииске и  проводника из инородцев зовущегося  по-русски Федором. Завел дружбу с ребятами, что порезвее из старателей. И, между прочим, учинил немилосердную ревизию всему имеющимся в доме отца оружию. Чего только не нашлось здешней золотопромышленной  резиденции от хитроумного самострела каким пользовались первые землепроходцы, фузеи петровских времен с расширенным для пороха раструбом, до американского винчестера и тульской двустволки. Побряцав курками и затворами, он выбрал пару канадских карабинов, купленных давно, до сих пор так и не разу неиспробованных в деле.
Двинулись мы в путь лошадьми, едва пробыв на прииске сутки. Я, Орешников, вечно не просыхающий пристав Милицков, проводник Федор и парнишка с прииска Маврик Потехин, кстати тот самый которого мой отец пользовал от волчьих ягод, он был ловок и удачлив в охоте, так что его кандидатура была одобрена сразу. Отец так же рвался всей душой ехать с нами, но его обязанности на прииске не позволили ему сделать это, и он с печалью в глазах проводил нас до околицы, перекрестил на дорогу, посоветовал иметь благоразумие и самообладание при любых даже самых невероятных стечениях обстоятельств.  Пережитые мной ранее таежные кошмары за время, проведенное на в кругу родных на прииске и в Канске значительно развеялись в моем сознании, но ожидаемая   новая встреча с мрачной таежной тайной, вновь обострили мои чувства до предела, оголила самые больные струны моей души. Так что сев верхом на покладистую приисковую кобылку, я был полон самых мрачный предчувствий, и с содроганием думал о будущем. 
Мои познания как я понял уже скоро, не очень пригодились в нашем предприятии. Федор сразу же воспротивился предложенному мной маршруту по бесконечным таежным оврагам, по его словам выходило, что добраться до Седой горы будет куда проще его маршрутом. Я пробовал было спорить, но мои аргументы не нашли поддержки решительно ни в ком.  Даже Маврик с которым мы как то быстро подружились в силу близости возрастов и тот счел мой маршрут не очень выигрышным – Лошадьми по крутым откосам не пройти, да и частые болотца в низинах наводнены мошкой и комарьем, встречаются под час и гады» - объяснял он свой выбор. Орешников до определенного момента держал нейтралитет, но позже  все же высказался в пользу Федора. Я сам был вынужден признать свою некомпетентность, двумя часами спустя, когда мы оказались на той самой горке, где мне посчастливилось сделать несколько выразительных этюдов.  Я стоял и не верил своим глазам, ведь я шел сюда почти день, превозмогая  всяческие препоны. Федор хитро улыбался – Друг не знает тайга. Федор знает, Федор много походил. Федор много видел, много ходил.
Мы привязали коней к тому самому дереву, у которого я прикорнул месяц назад, дальше бы они не прошли. Орешников предложил мне определиться, куда идти затем. Но в ясный день мне представилось это не столь простой задачей. Пришлось усесться пот дерево в той же позе и в том же месте и вспомнить все краткие минуты моего прошлого пребывания в этой местности. Тут приключился еще один казус. В какой то определенный момент я закрыл глаза и чуть не закричал от жути – перед моими глазами в невероятной близости возникло лицо мертвой Танюшки. Это было до жути реально и страшно, я видел, как текли с ее поблекших глаз слезы, я видел темный и  неестественно яркий след крови на ее тонкой шее, я видел развивающиеся на ветру белокурые волосы, сбитый платочек. Она тянула навстречу мне липкие пахнущие смертью руки и жалобно всхлипывая причитала, волнующим и жалобным голосом, -  Дяденька родненький помоги, пожалей  душу христианскую, окропи святою водицею. Дяденька…».
 Я отпрянул, и резко открыл глаза. Первым моим возгласом было – «Вы не видели?»  Все члены отряда посмотрели на меня с не предельным  изумление. «Вы не видели… - я остановился на полуслове. – Зачем спрашивать – конечно, жуткие видения, преследующие меня вовсе не коснулись моих спутников. Орешников молчал. А многоопытный Федор укоризненно покачал головой – «Ой паря, неладно с тобою». Милицков предложил подкрепить мои силы глотком первача предусмотрительно захваченного с прииска. – А что не унимался он первое дело при всех хворях. Это ж вам  не химия, какая на кедровых орешках настояно.
Мне пришлось в подробностях рассказать об увиденном в моем кратком видении. – Ой паря не иначе как зовет тебя душа неприкаянная, торопит однако. Мой понимает, мой не такой еще видел - ввернул Федор. Сильвестр Азарьевич задумчиво попыхивал  трубкой, его мысли похоже были   схожи с высказыванием проводника. – Что ж, - после короткого раздумья высказался он, - мне кажется мы идем по правильному следу и нам предстоит встреча с чем то особенным. Дальнейшие разговоры были излишни и мы двинулись в путь. Но несмотря на кажущуюся правильность выбранного направления мы не нашли поляны оживающих мертвецов, напрасно оказались все наши старания, вечером порядочно измученные мы вернулись к месту нашей стоянки, на одном из отрогов Седой горы. Все были обескуражены, нашей неудачной вылазкой.  И как-то молча не сговариваясь занялись   работой. Милицков вызвался кошеварить, Маврик отправился заготавливать хворост, Федор чистил свое старенькое ружьишко, я собравшись силами взялся за краски, ведь никто не отменял задание полученное от Академии Художеств, Орешников весь в раздумьях бродил где то по сопкам. В густых сумерках он вернулся в лагерь. Я было устроился у корневищ у же знакомого вам дерева. Он как-то тихо незаметно подошел и сел рядом. – Я думаю мы напрасно теряем время ища поляну, начал он   без предисловия. Поляна не так далеко от селения, все равно кто ни будь забрел бы туда, но этого не произошло. Наверняка должен быть какой то ключ, что бы войти. Амулет, полученный от Шамана у тебя с собой?
- Конечно. С ним не так легко расстаться. Вы думаете, он может оказаться ключом?
- Не исключено. Ты не можешь передать его мне ненадолго?
- Конечно. – я положил теплую металлическую бляшку в руку отставного полицейского.
Он ее вертел в руках   продолжительное время. Рассматривал с предельной тщательностью. Мне уже даже наскучило следить за его однообразными манипуляциями, когда воздух резануло это его невероятное Ага! Есть!
В следующую минуту случилось то что мы меньше всего ожидали, не говоря нам ни слова Орешников двинулся напролом в темноту к только ему ведомой цели, я в этот момент не видел решительно ни чего. Мы окликали его но толку в том не было, выход был один отправиться  следом, что мы и сделали, впрочем Федор побоявшись оставить непотушенный костер без присмотра скоро вернулся к стоянке, но остальные несмотря на трудность продвижения по ночной тайге продолжали бежать за стремительно удаляющимся Сильвестром Азарьевичем. Его движение походило на полет, в этом была какая то странность. Я невольно вспомнил свое первое пришествие на поляну убиенных старателей, это было подобно магниту и противится которому, не было решительно ни каких возможностей. Похоже, подобное что-то происходило и с Орешниковым. Я помнил что весь свой путь, тогда первый раз, видел маячившее во тьме пламя костра, сейчас нам бегущим следом костер долго не открывался. Возможно мы не могли  так быстро вступить в тот магический круг который так легко различал обладатель амулета. Мы продолжали бежать в непроглядной тьме падая, разрывая на себе одежду, перебираясь через завалы бурелома. Свет появился едва ли не на подходе к поляне. Больно хлестанула по лицу еловая колючая лапа и во всем блеске открылась поляна. Нет ни что не поменялось на ней за неделю моего отсутствия. Так же говорлив был, чернобородый бородач, так же насмешлив его собеседник, так же сноровисто скребла свой неприхотливый скарб хозяйка и так же светла и застенчива была хрупкая Танюшка. Только одно отличие все же было, юная фея таежной поляны смотрела уже не на меня, вместо моей персоны взгляд ее удивительных глаз был обращен на Орешникова.  Ему же достались скромные угощения, прежней моей трапезы. И еще одно странное обстоятельство, наша запыхавшаяся , изодранная, измазанная грязью, а местами и кровью троица была совершенно не замечена обитателями поляны. Даже больше того мы вовсе не существовали для них. Маврик эксперимента ради прошел рядом с говорившими людьми. Но все было безрезультатно, нас явно не видели. Милицков подсел рядом с Сильвестром Азарьевичем и совершенно свободно выбрал из его тарелки, добрый пай мяса, но не помогло и это. – Что за чертовщина такая буркнул он себе под нос и господин следователь похоже с ними заодно. Похоже он зачарован как и все остальные.
- Амулет! – услышал я из за спины шепот Маврика.
- Что? – непонял Мирицков
- Амулет. Посмотрите где у него амулет. Это наверняка его действие.
Мысль была неожиданна, и необычайно точна. Ах, что это я, конечно же амулет, он заставил нашего бравого предводителя совершать немыслимые поступки. Я почти закричал – Амулет, Мирицков, найдите у него амулет, это все из-за него.
Милицков еще долго переспрашивал, а потом хохотнул и согласно закивал головой – А вот оно где собака зарыта, все оно в цацке то дело. Через некоторое время он сообщил – Нашел, блестяшка у него в кулаке зажата.
– Так сделайте, что ни будь, черт возьми, что бы забрать Милицков.
- Да что я сделаю, он кулак не разжимает, может стукнуть чем ни будь.
– Да что вы Милицков нам только членовредительства не хватает, оставьте свои полицейские замашки при себе.
 – Да я и не могу, мне субординация не позволяет, попробуйте вы сами. Да что вы там шепчете они все равно нас не слышат. Идите сюда спокойно и ищите. Последнюю фразу Милицков уже произнес в полный голос. Он выпрямился и потирая затекшие колени направился прямиком к разглагольствующему бородачу. И не долго думая, выбрал из его тарелки внушительный кус  мяса.
– Что вы делаете Милицков?
- Ааа!  Может они и призраки, но еда то у них что надо. Советую и вам не стесняться, все равно наш ужин остался,  где-то там. – Он махнул рукой в беспросветную темноту,
-Да что вы, Милицков побойтесь Бога.
- Есть ему до меня дело.
Этой нелепой перепалке в духе комедии дель' арте, положил  конец голос Орешникова, вдруг пролетевший над поляной   – Прошу прощения всей частной компании, но вынужден признаться что устал изрядно. Просто смыкаются глаза.
– Я изначально подумал что он обращается к нам и магия спала с его сознания, но уже в следующее мгновение понял свое заблуждение - это были те самые слова, которые как заведенный я повторял все дни моего вынужденного заключения. Похоже, в этой игре все   складывалось  помимо чьей либо воли. Это промелькнуло в моей голове как-то мимоходом. Но задумываться было некогда, мы поспешили вслед за уходившим в сопровождении девочки Орешниковым. Мирицков правда уже прицелился  хлебнуть, из жбана стоящего перед старателем и нам с Мавриком пришлось едва ли не отрывать насильно.
Из за упущенного времени мы застали Орешникова уже спящим. И что мы только не делали, что бы извлечь из   руки магический предмет. Время шло но нам это не удавалось. И лишь только на рассвете заветная пластина оказалась в наших руках. К этому же времени и сам Орешников очнулся ото сна. Мы начали на перебой ему рассказывать, что происходило ночью. Он неодобрительно покачал головой -
-Господа, мне кажется вы занимались, не совсем тем что нужно. Правильнее же было остаться на поляне и наконец то выяснить имя подлинного убийцы. Что же касается меня, то я прекрасно помню, что со мной происходило, но вот вас в этих событиях я решительно не могу воспроизвести. -  Он чуть задумался и тут же добавил, - Собственно это и следовало ожидать. – и тут же встрепенулся. - Но что же мы тут сидим господа, нужно как можно быстрее идти на поляну и срочно осмотреть ее, так скажем в новом состоянии. Вот так-с.
Я упростился не ходить на поляну, жутких впечатлений было достаточно в прежние дни. Орешников согласно кивнул и они удалились, оставив меня одного. В их отсутствие я вовсе не собирался придаваться безмятежности и лени. Решил обследовать прилегающие к хижине закоулки, они всегда отчего-то внушали мне загадочный трепет. Что первое открылось в моем расследовании, то это состояние самого балагана, сложенный из доброго леса, он сейчас был веток и гнил, словно с его постройки прошло значительное время, но я точно помнил добрый смоленной дух стоявший в хижине в часы первой моей ночевки, помнил шершавые кедровые иголки уткнувшиеся мне в лицо. Это конечно о чем то говорило, но о чем я не мог того так с ходу уразуметь. Второе мое открытие было жуткого свойства. Я нашел труп четвертого завсегдатая поляны мертвых. Того кого, я все это время наивно принимал за убийцу. Он лежал в кустарнике черемухи, широко раскинув руки, шляпа его откатилась в сторону, и хорошо было видно его молодое тронутое загаром лицо. Оно было спокойно, могло бы показаться лицом спящего человека, если бы не одна деталь. Из спины торчал нож. Тот самый нож, который я когда-то видел на его опояске. Онемев от изумления и ужаса, я долго стоял возле тела, не зная на что решиться .
Потрясённый своими открытиями я длительное время не мог успокоиться. Все логически  выстроенные, правильные в моем понимании версии рушились со стремительностью тропического тайфуна. Еще несколько часов назад, я практически был убежден, что преступник и незнакомец в широкополой шляпе это одно и то же лицо. Но вот он лежал у моих ног, поверженный, как и все остальные участники этой драмы и не было в этом ни какого разрешения прежней мучительной загадки, ни какого определённого понимания событий неведомо какой давности. Все, решительно все нити, обрывались с этой смертью. Я взвешивал, но не находил ни какого объяснения. 
Мои спутники вернулись шалашу лишь к полудню. С их слов я понял, что они успели изрядно потрудиться, приведя поляну в порядок и захоронив останки, погибших людей. Я было усомнился в целесообразности этих действий. Но Орешников заверил меня в том что было все совершено с соблюдением христианского обряда погребения, пусть без песнопений, но с молитвами и опрыскиванием тел святой чудотворной водицей, привезенной специально для того случая с Канска.
- Будут лежать как миленькие, это уж будь спок – тараторил пристав. - Сейчас главное душегуба найти, тогда окончательно успокоятся христианские души. Но с душегубом то я думаю все образуется. Уж кто-кто, а уж Сильвестр Азарьевич сыщет и иголку в стоге сена. А приметы его я сейчас хоть с закрытыми глазами скажу. Подходил знаете ль в приторочу, успел в глазоньки его вражинные глянуть. Оно же лиходея, я разом отличу поднаторел на прииске знаете ль. Помниться тогда годом раньше объявился некто …
 Мне пришлось оборвать дальнейшие разглагольствованья  приискового пристава.
 – Уверяю вас, молодой человек в   шляпе совершенно не виновен, он и сам стал жертвой неизвестного преступника…
Это как говорят драматурги была немая сцена. Мои слова произвели явно некий фурор в рядах моих сподвижников.
- Ну это так сказать не в вашей компетенции решать… было завелся Милицков
Орешников взглядом велел замолчать тому и обратив на меня свой суровый и резкий взгляд произнес, - Если я понял вас правильно Александр, вам за краткое время нашего отсутствия стало известно что-то новое?
В нескольких словах я поведал о своей страшной находке. Орешников   хранил молчание, сосредоточившись на  услышанном. Что-то похоже не стыковалось и в его выводах.
- Вот тебе бабка и Юрьев день – ляпнул пристав.  - Значит и этого лихача судьба захомутала? А я то думал?
- Безгласно, цепочкой мы шли к месту упокоения последней жертвы таежных событий. У тела молодого охотника, Орешников как то обречено вздохнул и покачав головой сказал фразу которая и по прошествии многих лет постоянно всплывает в моем сознании – Мы слишком часто думаем о дне сегодняшнем, забывая что иное может быть обращено в вечность.  – Мне показалось тогда странным это заявление, но позже мне не раз приходилось вспомнить его и убедиться в его справедливости. Сейчас  сталкиваясь с казалось неразрешимыми ситуациями вспоминаю эту фразу. Коренев замедлил темп повествования, повторил - Мы слишком часто думаем о дне сегодняшнем, забывая, что иное может быть обращено в вечность.
Исследованье места происшествия заняло порядочно времени. Орешников был неутомим в своем поиске. Пристав во всем старался прислуживать ему, изрядно разбавляя свою речь присказками и скороговорками, тем самым разряжая достаточно накалившуюся атмосферу. Это на этот раз было очень кстати.
Нам же ничего другого не оставалось как взяться за кайло и лопату, готовя вечный приют для последнего участника драмы.
Изрядно измаявшись к вечеру мы были готовы отдать что угодно за добрую похлебку и хороший ломоть хлеба.
Орешников предложил вернуться на Седую гору, где мы оставили Фёдора. Мысль была здравая. Но у меня закрались сомнения, сможем ли мы добраться до нашей стоянки, без употребления ядовитых ягод. Орешников усмехнулся – Я думаю в вашем прежнем возвращении, ключевым моментом были вовсе не ягоды. А вот это. - он положил на мою ладонь подарок таежного шамана. – древние народы знали как общаться с потусторонними силами. – Я с волнением сжал маленький теплый предмет и в тот же момент от куда то услышал призывное лошадиное ржание.
Орешников улыбнулся – вот видите нужно просто немножечко доверять своему воображению.
Через четверть часа мы уже были в лагере и наслаждались той  пищей что успел приготовить, наш проводник, она давно ждала нашего возвращения, наши кони застоялись, и призывно ржали зовя в дорогу, мы сами  уже думали об обратном скором пути, но спустившееся на лес ночь говорила совсем о другом. В кромешной темноте вновь призывно разгорался малиновый огонек, и не было ни какой решительно ни какой возможности удержаться в кругу друзей, превозмочь неистовое влечение чудовищного наваждения. Я мчался через лес, презирая огромные древесные колоды, ручьи и заросли тальника. Все было словно нереальное, расплывавшееся при моем близком приближении. Ветви распахнулись и я вновь как и первый раз услышал приветливый возглас чернобородого старателя – Проходи добрый человек. У нас для каждого найдется приют в сей зловещий час. Приют и добрая миска похлебки… Знали бы вы с какой болью слушал я все эти давно уж вживленные в мой мозг фразы, с каким содроганием повторял произнесенное не единожды. Но ни что абсолютно, ни что не могло изменить страшную цепь сложившихся событий.  Я думал в тот миг о полной напраслине всех усилий, о невозможности другого исхода, о своих спутниках так и пришедших следом за мной на поляну мертвецов. Да в мыслях я был свободен, но совершать приходилось лишь действия предписанные неким бесчеловечным сценарием.
Я очнулся ранним восторженным утром, слушая голосистые рулады тайги и чье то бойкое посвистывание.
В проем ветхого балагана просунулось улыбающееся усатое лицо приискового пристава – Проснулись господин студент, а мы тут уж измаялись вас дожидаючи.
Я было высунул голову из шалаша и тут же зажмурил глаза от ярких лучей летнего солнца и пахнувшего мне в лицо дыма. Костер на этот раз был разожжён в непосредственной близости от балагана. Возле костра виднелась чуть сутуловатая фигура Орешникова, и Федора что-то взволнованно говорившего бывшему следователю. При моем приближении они  замолчали. – А вы проснулись оглянувшись на меня протянул как то важно по барски Сильвестр Азарьевич. – Садитесь отведайте лесного чаю. Страх как взбодряет.  Изобретение камасинских кочевников. Я вам доложу, это что-то необыкновенное. Федор согласно кивал головой. – нет, нет не унимался Орешников, - обязательно попробуйте.   
- Да что там студент, хлебни на самом деле  не пожалеешь, - из за спины откуда то потвердел пристав.
Буквально через силу, я сделал несколько глотков неизвестного мне напитка и окончательно потеряв самообладание взмолился  –
Господа прошу извинить меня, но я ничегошеньки не понимаю. Что произошло в прошлый вечер. Почему вы не пошли за мной? Как вы смогли оказаться на поляне без талисмана? И что значит ваш веселый тон, в столь не подходящем месте?
За спиной заходился в каком то нервическом смехе Мирицков. - Ой, Сильвестр Азарьевич, да скажи те ему то наконец, А то меня так и разбирает. Не скажешь я так сам все выложу.
- Да что произошло то? Вы скажете в конце концов?.
- Гм, что произошло? – Орешников поправил на голове и так ровно сидевший картуз, а потом хлебнув из жестяной кружки травяной настойки и как то по особому подбоченясь произнес.
 Дело в том что мы с сей ночи знаем смертоубийцу в лицо и даже по имени.
- Так не томите скажите кто он.
Орешников кашлянул, глянул на меня с вопросительным прищуром и вдруг совершенно без запятых, без каких либо интонаций в голосе произнес фразу буквально бросившую меня в холодный пот.
- В каком то смысле убийцей являетесь вы.
- Я? Да побойтесь бога!
За спиной откровенно хохотал  Мирицков – Да скажите вы ему. Ведь так и дара речи решить можно.
Орешников же продолжал на полном серьезе – Да именно вы. Во всяком случае мы были в этом убеждены, когда из шалаша куда вы удались, вышел человек и набросился на шедшего к тому же шалашу охотника.
Мирицков закивал головою, - Парень в шляпе пошел это точно, следом за вами.
- То есть по вашему получается что это я набросился на парня в шляпе.
- Мы так думали лишь в самом начале  – подтвердил Орешников,-  вы о чем с ним говорили, спорили, требовали какие то документы
- О, пощадите! Зачем мне его документы?
- Да конечно, уже в следующий момент мы это поняли. Поняли свою ошибку. У этого человека был  не ваш голос. Но он был очень знаком,  я  слышал его и   совсем недавно. Но тем не менее, ни как не мог припомнить где. Потом это отвратительная сцена когда вы ударили его ножом, то есть не вы, а тот кого мы принимали за вас
- Сильвестр Азарьевич – вмешался взволнованный Милицков можно я за вас расскажу.
Орешников кивнул – валяйте, а то мне от этих разоблачительных сцен как то не по себе становится.
Окрыленный полученным дозволением пристав рассказывал о происшедшем во истину вдохновенно.
- Так вот мы в самом начале по-настоящему  думали, что это вы. И не как не могли уяснить для чего это все вам, но потом поняли что это отнюдь не вы, а тот, кто был изначально на поляне, то есть в тот момент когда происходили события. А происходили то они судя по многим обстоятельственный достаточно давно.  А вы уже в реальном времени как бы частично замещали его. Но это до определенного момента, - убить то вы не могли, в силу своих личностных качеств. На это, скорее всего и рассчитывал Лычка завлекая сюда вас. Да и убийца был далеко, он конечно же ушел и в отличии от оставшихся  людей на поляне, был не настолько зрим. Но что бы вновь и вновь возвращаться на поляну требовалось его и именно его присутствие. И я не удивлюсь если сейчас скажем живущий в Красноярске или вовсе в первопрестольной он каждый день видит один и тот же сон своего преступления.
- Это на столько туманно.
- Да, собственно как и все это дело, - снова вступил в разговор Орешников. – Вы что же надеялись что развязка будет проста.
- Да нет же.
- Хотя, развязка действительна оказалась проста. – Орешников хлебнул очередную порцию таежного отвара. – Простая и предсказуемая – медленно произнося последнюю он словно отрешился от жизни. Мысли, похоже все дальше уносили его сознание. Пауза затянулась настолько что мне пришлось пару раз кашлянуть что бы услышать продолжение.
- Вот именно простая и предсказуемая. А знаете чье лицо мы увидели когда человек вышел на освещенную поляну? Нет, не за что не догадаетесь – это был Митяшинский внук.
- Внук?
Инициатива вновь перешла к Милицкову, ему явно претил медлительный стиль изложения бывшего следователя
- Да именно, весь потный заросший щетиной, заляпанный грязью и все таки это был он, Сильвестр Азарьевич сразу его узнал. И нам сейчас не доставит ни каких хлопот предъявить ему обвинение. 
- И как это вы собираетесь сделать. Скажете, что таежные призраки рассказали вам о том? - этот вопрос прозвучал как гром среди ясного неба. - Старческий скрипучий он не принадлежал ни кому из нашей компании, вновь повторил вопрос. - И как это вы собираетесь сделать?
Мы с Милицковым точно пружины повскакивали с своих мест и устремили свой взгляд в сторону откуда послышался голос. Из под полога надвигавшейся  тайги к нам шел высокий, тощий, белый как лунь старик, в добротной фабричной одежде, держащий на перевес карабин.
- Что, удивлены господа, - с усмешкой в голосе произнес он.
- Нисколько, я признаться ждал вас – побледневший, но неизменно  спокойный отозвался Орешников он по-прежнему сидел у разложенного очага.  – Господа разрешите вам представить нашего гостя – почетный потомственный гражданин Канска, купец I гильдии, основатель самой известной в нашем городе купеческой династии Афанасий Ильич Митяшин. – Основатель династии и непосредственный участник событий, о которых мы только что говорили. Впрочем, его вряд ли можно назвать Митяшиным
Старик ухмыльнулся – Ну и чертушка ты Сильвестр Азарьевич. Значит докумекал что да как.  И то что Аркашка здесь ни причем тоже понял?
- То было не сложно уж куда до таких подвигов избалованному наследнику митяшинского богатства. Он только походил на тебя лицом, но статью…?
- Твоя правда – старик с все той же неприятной, издевательски-желчной улыбкой опустился на колоду против сидевшего Орешникова. Извлек из-за пазухи кисет и ловко скатал самокрутку.  Закурил. – Да я то сразу понял, что если ты уж пришел в мой дом неспроста, да еще Аркашке-дурашке такое ляпнул, значит заплясали твои то зубки по живому, почувствовали поживу. Я когда узнал, что в тайгу на прииск подался, то и сам поспешил сюда.
- Значит недаром,   говорят, что тянет на место преступления.
- Значит недаром. Давно это было без малого пять десятков годков ушло. А вот оно значит не канули в лета мои грехи.
- Не канули, каждую ночь поднимаются мертвецы из могилы, каждую ночь обречены они на новую гибель.
- Вот оно ж как. Ох, мудрено же жизнь устроена.
- Мудрено то оно мудрено, но правильно, ни кому не скрыть грехов своих пред всевышним.
- Я знаешь и церкви строил и жертвовал нищете не скупился, милостыню жменями швырял. Но каждую ночь веришь или нет, на поляне этой с убиенными полуночничал. Эт, знаешь не легко цельных пятьдесят лет маяться. Да коды тогда так не случилось, кто ведает, что со мной стало бы, может не было у меня ни семьи и магазинов, и совсем ничего не было. Вот так значит и случилось. С каторги за другие прегрешения я выходить сбежал, а тут этот молодец, Митяшин значит, бумагой вольной кичится. А у меня ни имени, ни подмоги в жизни. Что я приду в город. Кому я такой нужен вражина беглый. Вот и надоумил нечистый, имя чужое принять, убиенного мной крестьянина Афанасия Митяшина. 
- А старатели?
-  А что старатели, нечего было перед первым встречным цацкой золотой выхваляться. А тут одним делом все решилось. И при деньгах и при документах.
- И не жалко.
- Нет, тогда было не жалко, себя куда жальче.
- Как же тебя кличут, если ты не Митяшин.
-   В народе как говорят – Было, да быльем поросло. Вот и у меня поросло, что я имени, что при крещении то дали и не помню вовсе. Да кому то надобно знать, что не Митяшин я, если сам уже другого не ведаю.
- Однако душа то сам говоришь от грехов, то смертных мается.
- Эт что, к том у я уже привык. Только вот начал думать, как я пред господом предстану. Об этом забота моя. Вот и надумал пойти за тобой покаяться. Да и положить на землю кровью политою то что взял когда то  - Вот оно значит как пусть покоится с миром вместе с прахом тех людей
 - А суда людского за преступления свои не боишься.
- Да полно вам кто поверит в такое. – махнул старик рукой, - Да и времени больно много прошло. А то и сами знаете у нас на Руси матушке кто при деньгах тот и прав. Нет, людского суда я не боюсь. Куда важнее тот суд…, - старик грустно поглядел на небо. - Вот и пришел долги свои отдать. На-ка, мил человек положи на могилку убиенных мною. Нехай покоятся с миром, от моего  богачества нонече не убудет, а душе моей все отпуск – В руках старого душегубца оказался золотой самородок похожий на застывшего в полете жеребца.
Но Орешников, не протянул руку навстречу Митяшину, напротив демонстративно убрал ее за спину.
Старик хмыкнул, - Так значит. Ну так что уважаю за прынцип –  положил самородок  на колоду и подобрав было упавший карабин направился к лесу.
Я окликнул его, один вопрос постоянно преследовал мое воображение и не мог, не имел права остаться без ответа. Я закричал, преступая на то безмерное чувство брезгливости и отвращения которые вызывал у меня этот человек, - Зачем, зачем вы убили безвинного ребенка?
Он оглянулся, что-то дикое выплеснулось из его горящих ненавистью зрачков. Нет, не было раскаянья в его взгляде. – Зачем? Неужели вы думаете, что богатство делается чистыми руками! Неужели возможно не  убить, не ограбить, не порушить, что бы обрести свободу и силу! Вы далеко заблуждаетесь, если полагаете что какое либо из значимых состояний было сделано без крови, без слез и унижения. Готов биться об заклад, что  у каждого канских богатеев найдется в шкафу свой скелет. Скорее же не один. И в обратном вы меня не убедите господа! Нет! – он помахал перед моим носом своим темным похожим на коготь хищной птицы, пальцем. – Нет, никогда! Такого не было и не будет! – он кричал в исступлении, и тайга вторила его словам. Казалась вся желчь выплеснулась в этот момент из его темной души. И будь его воля, я бы тут же обратился в кучку пепла. Он вздернул карабин. Но выстрела не последовало. Двухствольное ружьецо Федора уткнулось ему в висок. Митяшин опустил ствол, резко запахнул полу своего кафтана и   развернувшись, скрылся в чаще. 
- Что то сдается мне что вовсе не раскаянье толкнуло этого вурдалака по нашим следам – как то неуверенно протянул Милицков. –   Быть может и стояло подвергнуть его арестованию?
Его вопрос повис как то в воздухе, но похоже было что все думали именно об этом.
 В тот день мы похоронили таежных страдальцев последний раз. Когда на могилу был положен самородок, земля на мгновение приподнялась и от туда вырвался легкий вздох облегчения. Взлетели на  небо четыре малых птахи и поднимались дальше все и дальше, пока не скрылись и вовсе из глаз. Потом была дорога домой. Она была легка и не было нужды вновь прибегать к шаманскому знаку. На горе с лошадьми нас ждал Маврик. Но что том рассказывать…
Коренев замолчал, пошевелил уголья в затухающем костре. Мы безмолвно следили за его действиями, ждали продолжения, но его не последовало.
Мы решились задать вопрос Кореневу лишь в следующий его приход в наш лагерь. Он посмотрел на нас, как показалось, с недоумением, словно и вовсе не было того долгого вечера. Ему похоже вовсе не хотелось в другой раз возвращаться к грустной истории. Но через некоторое время он все таки продолжил, рассказав, что старик Митяшин скоро погиб,  поскользнувшись на уступе таежной скалы, а потомки его вели дело неумно и недальновидно и скоро оказались банкротами.А что касается других участников драмы то они до сих пор здравствуют и если тому будет нужда можно обратиться к ним, за расспросами.
В один голос мы стали умолять Коренева рассказать о том, как встретил его в Академии Куинджи и не был ли он отчислен, что вернулся в Петербург без рисунков.
Коренев улыбнулся – Так отчего ж вы взяли господа, что я вернулся в Петербург без рисунков? Разве что я не говорил,  о том что продолжал все время, трудиться подчас доходя до самозабвения, частично заглушая всю владевшую мною тогда боль? Быть может  я тогда и спасся оттого что почти постоянно держал в руках карандаш. И кисть моя, превозмогая весь окружавший меня ужас, творила невозможное.
А в Петербурге Архип Иванович тогда долго стоял подле моих этюдов, рисунков. Он не обладал красноречием, но то что он тогда высказал во истину было глубоко и мудро -  Похвально, похвально, Коренев. Необычно, самобытно, экая силища за всем этим стоит, это получше крымских да итальянских этюдов, что иные привезли. В ваших работах много проникновенности. Вы хорошо чувствуете то, что пишете. Продолжайте, ищете. Это ваш мир. И он воздаст вам за ваши труды. Что за прелесть эти таежные панорамы с их заснеженными сияющими вершинами, холодным прозрачным воздухом. Право же, вы счастливчик, что родились в этом благословенном крае. Вам ненужно искать новое в искусстве, оно даровано вам самой судьбой. Сумейте только взять. И слово ваше  будет сказано. – Мало того не прошло и минуты после ухода Куинджи,  как дверь снова распахнулась и, взволнованный и раскрасневшийся Архип Иванович, почти втолкнул в мастерскую Илью Ефимовича Репина. Куинджи громыхал – ты-ж посмотри, Ильюша. – каковы-то наши. - Репин щурил смешливые глазки и поглаживал, тогда еще темную тонкую бородку и улыбался. И это был счастливейший день моей жизни, - закончил Коренев. И больше из него невозможно было извлечь ни слова. Да то было и ненужно.