Его все звали Старик. В городе, где улицы сплетаются, как шерстяные нитки в клубке, где зимой пахнет углем и ванилью, быстро приживались прозвища. Этот высокий, с вечно прямой спиной, еще не старый, но - пожилой, мужчина, пришел в городок в конце осени. Тогда лил целую неделю дождь, и дороги размыло: серо-коричневая, размокшая лента с блеклыми лужами-озерами.
По высоким улочкам текли реки дождевой воды, а мокрые кошки жались под лестницами, недовольно поджимая хвосты.
Через неделю после того, как старик поселился в городе, он открыл стекольную лавку - колокольчики и хрупкие фигурки, подсвечники и украшения, вазы и посуда. На его вывеске, медной и начищенной, был выгравирован стеклянный шар, а под ним змеилась вязь букв: "Стекольная лавка мастера Лильяра".
По началу, все звали его по имени; но сухая улыбка редко появлялась на губах стеклодува, а с посетителями он был вежлив - и только. Мягкое и красивое, имя Лильяр скоро забылось, оставшись лишь напоминанием на вывески.
Мастер стал Стариком.
Зима прошла мимо него мягким снегом, опускавшимся невесомыми хлопьями на покатые крыши города, и пепельным небом. Весна терлась кошкой о ноги, пускала проказливым ребенком кораблики по ручьям и осыпалась цветочными лепестками с яблонь, слив и вишен в городских парках. Сухой травой пахло лето, и треск цикад вторил июльским фейерверкам, раскрашивающим небо в цвета праздника.
Осень приносила с собой, как и всегда, из года в год, кислый вкус рябины на губах, дожди, стучащиеся в окно и сорванные ветром шляпы.
У Старика за год не появилось друзей. Даже - знакомых. Он был вежлив с покупателями, говорил с ними о погоде - и только, редко улыбался, и всегда - только когда оставался в одиночестве. К нему просились многие талантливые мастера в ученики, но всех ждал отказ. Старик проводил вечера один, в мастерской. И неделя за неделей, на протяжении года, его спальня, полупустая и холодная, полнилась маленькими стеклянными шарами, полыми изнутри, хрупкими и прозрачными. Они свисали с потолка и лежали на столе и полках, на подставках.
Старик прятал в них мир.
Вкус капель весеннего дождя, горечь незрелых ягод, стук лошадиных копыт по мостовой, тепло стенок чашки, в которую налито подогретое молоко, запах табака, горячая ванна после холодной улицы, мягкость кошачьей шкурки, шелест девичьей юбки, детский смех, аромат жареного мяса, капли росы на траве - Старик прятал в своих стеклянных шарах крохотные кусочки мира, боясь потерять их, забыть.
Ноябрь был переполнен дождями, как жестяное ведро, которые ставят под трещиной в потолке. Казалось, небо хочет утопить городок, свести его с ума непрекращающимся стуком тяжелых капель по подоконнику.
Однажды Старик приоткрыл дверь своей лавки, чтобы впустить в неё немного свежего воздуха. На низкой и широкой ступени сидел мальчишка-оборвыш, в лихо заломленной набок пожеванной шляпе. На коленях у бродяжки стояла неглубокая миска с мыльной водой, а через узкую и длинную трубочку он пускал пузыри. Ветер кидал морось в лицо; но радужные, невесомые шары не лопались - плавно поднимались в серое небо, к тяжелым тучам.
Старика мальчик не заметил, и неожиданно раздавшийся за спиной вопрос заставил его дернуться:
- Как ты это делаешь?
Бродяжка обернулся.
- Пузыри. Как? - Мастер-стеклодув возвышался над ним высохшей тенью.
- Просто... Само так получается, - оборвыш пожал плечами.
В тускло-серых глазах Старика что-то мелькнуло.
Мальчика звали Сеир; Старик узнал это потом, когда, умытый и переодетый в старую одежду мастера, бродяжка жадно уплетал наскоро приготовленный обед. Сеир был сиротой, бродягой, не умел ни читать, ни писать.
- Зато - ты отлично надуваешь пузыри, - осторожно заметил Старик.
- Да, кому это нужно, - махнул рукой бродяжка, - это ведь, так, дурное развлечение.
- Думаешь? Доедай, я тебе кое что покажу.
В тот день Старик показал мальчишке свою мастерскую, рассказал про то, как выдувают стекло, и какая тонкость нужна в этом деле. Сеир был очарован; вечером - он попросился в ученики к мастеру. Тот не стал долго думать. Отказавший многим, Старик взял к себе в дом бродягу, о котором ничего не знал.
Мастер учил Сеира тайнам своего искусства; мальчишка жадно впитывал в себя новые знания. Бывший бродяжка был улыбчивым и открытым, радовался каждому дню и редко грустил. Он полюбил Старика. Тот - не мог ответить взаимностью. Мастерская и лавка ожили с приходом Сеира, но стеклодув все так же, каждый вечер, уходил к себе в спальню, и слушал, как звенят его стеклянные шары.
Минул еще один поворот годовой стрелки. Вновь была осень. Вытянувшийся и повзрослевший Сеир учился выдувать стекло сам, уже не просто помогая Старику. Тот редко отлучался из дома, но однажды, когда сквозь открытое окно повеяло дождевой влагой, мастер ушел. Его звали узкие улочки города и запах, который хотелось сохранить.
Сеир остался один дома. Он сидел на крохотной кухне, баюкая в руках чашку с липовым чаем. Было тихо, и в этой звуковой, мягкой пустоте, мальчик услышал тонкий звон. Словно стеклянные колокольчики или бубенчики. Или - будто кто-то легко стучит ложечкой по стенкам бокала. Сеир, отставив чашку, пошел на звук. Под его ногами скрипнула рассохшимся деревом лестница на второй этаж.
Звенела комната Старика. Подмастерье долго стоял под дверью, вслушиваясь в мелодичный звон. Потом, с озорной улыбкой, он повернул ручку и заглянул внутрь.
Ему показалось, что он попал на летний луг, где празднуют солнцестояние. Запах сена и вина, стрекот цикад, ощущение сухой травы под ногами. Секунду спустя Сеир чувствовал, что уже не лето вокруг него, а весна - яркая и живая, с мартовской капелью и майскими лесными цветами. Потом в лицо ударил колкий снег зимы.
Сеир зажмурился. Сотни крохотных стеклянных шаров ловили слабый свет осеннего солнца, падающий сквозь высокое и узкое окно. Бледные лучи дробились, рассыпались радужными бликами. Мальчик притворил за собой дверь и, зачарованный, пошел среди шаров. Он боялся касаться их, и, лишь начиная движение, так и не доводил его до конца. Сеир видел запертые в стекле краски мира, его жизнь. Бесчисленное множество спрятанных за прозрачными стенами кусочков огромного, бесконечного витража.
Чуть дрожащая рука, наконец, коснулась тонкого стекла, и то зазвенело в ответ.
Когда Старик вернулся, его в доме встретила тишина. Мастер прошел на кухню, где сидел Сиер. На столе стояла чашка с уже давно остывшим чаем, а на коленях у мальчишки сидела кошка. Старик не знал её, но почему-то отчетливо помнил, как мягка её шкурка, пепельно-серая.
Пахло травой и осенним лесом, с влажными листьями под ногами и свежесрезанными грибами.
Вечного звона, что доносился из спальни Старика, не было.
- Ты...
- Я разбил ваши шары, мастер, - Сеир поднял на своего наставника глаза, - я разбил их.
Побелевший стеклодув опустился на стул. К нему на колени запрыгнула кошка, и сухая ладонь легла на её загривок, на мягкую, такую знакомую, шерстку. Мальчик пододвинул Старику чашку, и тот, не глядя, сделал глоток. Вкус чай с бузиной, пряный и сладковатый, был тем вкусом, что спрятал мастер давним летом. И с каждым глотком он становился все ярче и ярче.
- Они никуда не ушли. Не захотели.
Старик прикрыл глаза. Он чувствовал все, о чем говорил его ученик - терпкость ягод терновника, обжигающие касания зимнего ветра, шорох ковыля.
Ничего не было потеряно. Все осталось с ним, и, казалось, недостающие кусочки мозаики постепенно встают на место.
- Мастер... - начал мальчик.
- Лильяр,- перебил его стеклодув. - Так меня зовут.
Кивнув, Сеир протянул ему на ладонях маленький стеклянный шар. Он был пуст. Сквозь тонкие стенки падал солнечный свет, преломлялся, разбивался на капли.
- Я сделал его для вас. В нем ничего нет - только тишина и солнечный свет, да и то - не его.
Лильяр взял подарок ученика. И улыбнулся.