Часть 5.
Накануне отречения.
Итак, заканчивался 1916 год… Война длилась уже 2,5 года и конца-краю ей видно не было. Россия понесла САМЫЕ большие потери из всех воюющих держав: экономические, территориальные, военные, людские. В начале войны нашим полководцам казалось, что людские резервы России неисчерпаемы и они легко расходовали их.
Впервые обратил серьезное внимание на то, что положение с пополнениями критическое наштаверх Алексеев лишь в конце 1916 г., когда наступило истощение людских ресурсов и стало не хватать людей как для пополнения армии, так и для работы в промышленности и в сельском хозяйстве. Одновременно Алексеев обратил внимание и на излишние требования пополнений со стороны фронтов, почти совершенно не регулируемые высшим командованием.
По приказанию Алексеева, 4 (17) ноября 1916 г. всем начальникам штабов фронтов была направлена следующая телеграмма:
"До сего времени приходится слышать от многих войсковых начальников, в том числе часто и от лиц, занимающих весьма высокое положение, что Россия и ныне представляет собою неиссякаемый источник людских пополнений и что с этой стороны мы можем себя чувствовать совершенно спокойно.
"Разумеется, наше положение в этом отношении и сейчас значительно лучше положения других воюющих держав, однако те средства, коими мы располагаем, далеко нельзя признать достаточными при условии продолжения войны хотя бы еще в течение года.
"С призывом 25 октября четырех возрастов ратников второго разряда (37 — 40 лет), которых, вероятно, наберется около 350 000, всего в переменном составе запасных батальонов внутри округов будет находиться около 1 650 000. Кроме того, непризванными еще остаются: а) около 700 000 новобранцев срока службы 1919 г.;
б) около 200 000 ныне переосвидетельствуемых белобилетников;
в) около 140 000 ратников двух остальных непризванных возрастов 2-го разряда. Таким образом, общее количество пополнений, на которое может еще рассчитывать армия, равно 2 700 000.
"Эта цифра хотя и представляется довольно крупной, но надлежит учесть громадную потребность армии в пополнениях, выражающуюся в среднем в 150 000 — 200 000 в месяцы периодов затишья и около 500 000 в периоды напряженных боев, а также потребность, вызываемую намеченными уже формированиями".
Как видим «расход» личного состава русской армии ЕЖЕМЕСЯЧНО составлял 150-200 тыс. человек в период затишья и 500 тыс. человек в период боёв на фронте. Такие потери было трудно восполнять даже при очень значительных людских резервах Российской империи.
Одновременно сообщилось всем начальникам штабов фронтов:
"Данные интендантства о числе нижних чинов, состоящих на довольствии, привели наштаверха к выводу, что на каждого бойца приходится 2 — 3 нижних чина в тылу"...
Далее дежурный генерал верховного в своем отношении к начальникам штабов приводит дословно содержание собственноручной записки Алексеева от 10 (23) октября 1916 г.:
..."Полевой интендант говорит, что он кормит от 5 до 6 миллионов ртов на фронте (не считая внутренних округов). Бойцов мы набираем около 2 миллионов...
"Одного бойца обслуживают 2 тыловых человека. По нашей даже тяжелой организации тыла должен на 3 — 4 бойцов быть один тыловой служащий. Это соотношение, если оправдается, будет только официальным. Действительность превзойдет эти расчеты, ибо каждая войсковая часть имеет свои негласные склады, обслуживаемые людьми из строя; каждая войсковая часть имеет немало людей "в пути", посланных за покупками, с разбитой повозкой, в различных мастерских.
"Все это создает безотрадную картину нашего пополнения. Нам из центра говорят, что дали для армии 14 миллионов, убыло из них 6, что армия располагает 8 миллионами, а мы все продолжаем просить ввиду действительно сильного некомплекта в строевых частях пехоты».
Очевидно, что кроме огромных потерь, которую несла русская армия в боях, проблема была и в том, что имевшийся контингент использовался на редкость бездарно.
На одного бойца на фронте приходилось ДВОЕ в тыловых учреждениях (это не считая «земгусар» и прочих полулегальных дезертиров). К сожалению, исправить эту ситуацию русское верховное командование так и не смогло. До окончательного развала армии в тыловых учреждениях, без особого толка и пользы, так и околачивались миллионы людей.
В конце 1916 года наштаверх М.В. Алексеев заболел и убыл для лечения в Крым. Его на время заменил амбициозный генерал В.И.Гурко (командующий Особой армией), который затеял огромную реорганизацию русской армии, прямо во время мировой войны.
Дело в том, что русские пехотные дивизии имели очень громоздкий штат. Они состояли из 2-х бригад, каждая бригада имела по 2 полка, а в каждом полку было по 4 батальона. Итого в дивизии имелось16 батальонов. Война показала, что таким громадным соединением управлять - очень сложно. Было принято, в общем-то верное, решение перейти на 3- батальонный штат полка, и 12-ти батальонный состав дивизии.
Другое дело – КАК и КОГДА его надо было проводить. А вот именно ЭТО и было сделано наспех, без анализа возможных угроз от этой «перестройки» Действующей армии…
Русский и советский генерал Е.З. Барсуков в своей книге "Русская артиллерия в мировую войну" описывал эти действия следующим образом:
«В конце 1916 г. ставка, по инициативе Гурко, решила реорганизовать пехоту и путем выделения четвертых батальонов при переходе к трехбатальонным полкам сформировать новые следующие 48 дивизий под номерами: на Юго-западном фронте 151 — 167-ю пехотные, 5-ю и 6-ю финляндские стрелковые, 8-ю туркестанскую, 19-ю сибирскую, 4-ю и 3-ю заамурские; на Западном фронте 168 — 178-ю пехотные, 5-ю гренадерскую, 16-ю и 17-ю сибирские; на Северном фронте 180 — 187-ю пехотные, 18-ю и 20-ю сибирские, 4-ю особую пехотную. В целях обеспечения этих дивизий артиллерией предполагалось в полевой легкой артиллерии перейти от шести - к четырехорудийным батареям, хотя бы на менее активном Северном фронте, с тем чтобы освобождающиеся орудия передать на формирование новых четырехорудийных батарей.
Гурко предполагал сформировать новые пехотные дивизии средствами самих корпусов. Корпуса должны были снабдить новые формирования командным составом и обозами, окончательно тем ослабляя свои и без того уже ничтожные кадры и расстроенные обозы. Преимущества 12-батальонной организации пехоты по сравнению с 16-батальонной можно считать неоспоримыми, но пользу от новых пехотных дивизий, собранных поротно из разных частей, не успевших органически сплотиться и к тому же, как увидим ниже, не обеспеченных артиллерией, нужно признать весьма сомнительной. Во всяком случае осуществление задуманной Гурко реорганизации средствами самих корпусов, имеющих слабые кадры, крайне бедных материальным и техническим оснащением, являлось весьма несвоевременным.
Переорганизация армии вызвала сильное возражение со стороны наштаверха Алексеева, по мнению которого "этот вопрос требовал очень осторожного к себе отношения".
"Не отрицая необходимости усилить армию,— писал Алексеев,— нельзя упускать из вида, что противник может начать свои операции и захватить нас в тот момент, когда почти все существующие войсковые части будут ослаблены выделением штабов, кадров, личного состава и имущества на формирование новых частей, не говоря о том, что они сами содержатся в некомплекте. К тому же вновь формируемые части будут еще неспособны к какой бы то ни было серьезной боевой работе. Особенно же неудачно было решение производить переформирования в пределах корпусов, благодаря чему все корпуса могли быть расстроены одновременно...
Несмотря на все это, новые пехотные дивизии стали спешно создаваться во всех корпусах, обездоливая организацию существующих частей и вводя в армию новые единицы сборного состава со всеми отрицательными особенностями такого рода импровизированной организации.
По настоянию Гурко, отличавшегося упрямым характером, реорганизационная работа началась в декабре 1916 г. и в первые два месяца 1917 г. лихорадочно охватила все армии, отвлекая внимание начальствующих лиц от прямого их дела и совершенно расстраивая и без того слабые кадры войск (в полках 18-го корпуса, например, оставалось в среднем лишь по 5 кадровых офицеров на полк; такие ничтожные кадры сводились вследствие предпринятой переорганизации к нулю).»
В результате этих действий ситуация с боеспособностью русской армии только ухудшилась:
- порочной оказалась сама идея о формировании НОВЫХ дивизий из состава старых. КОГО и КАК отдают «на сторону» в армии хорошо известно всем, служившим в её рядах. Ни один командир, по доброй воле, не отдаст «дяде» хорошего бойца, или стОящего офицера. Тем более во время войны.
Значит, в новые формирования в первую очередь «сплавляли» наиболее проблемных бойцов и слабых, бесполезных офицеров. (Таких, к сожалению, на третьем году мировой войны, появилось немало. Офицеры кадровой армии, изрядно поредевшие в ходе боёв 1914-16 г.г., ценились в пехоте на вес золота. Не случайно генерал Барсуков приводит пример с полками 18 корпуса, имевшими всего лишь по 5 кадровых офицеров НА ПОЛК. Это – штат офицеров ДЛЯ ОДНОЙ РОТЫ!!! А рот в полку было 16! Вот какие потери понесла кадровая русская армия…)
- такая практика негативно влияла на командный состав, получивший возможность «избавиться» от разгильдяев, бунтовщиков и прочих «вредных» элементов в своих подразделениях, вместо того, чтобы работать с ними. Но ещё хуже это подействовало на солдат русской армии. Российский «боевой организм» не был уже "армией", а был лишь "вооруженным народом", а воинская дисциплина в нем поддерживалась исключительно еще сохранявшеюся к ней традиционно привычкой, а отнюдь не возможностью применения реальных мер в случае ее нарушения. Дисциплина, без которой не существует БОЕСПОСОБНОЙ армии, как уже не раз отмечалась, и так еле теплилась. Дезертирство, самовольное оставление позиций, неповиновения приказам во многих частях было обыденным явлением (свидетельством чего являются грозные приказы генералов Брусилова и Смирнова о расстрелах сдающихся частей из орудий и пулемётов). Ситуация с этим продолжала ухудшаться.
В каждом подразделении имеются люди более дисциплинированные, верные воинскому долгу, готовые добросовестно служить и воевать. А есть и трусливые, или наглые «шкурники», стремящиеся любой ценой уцелеть, либо просто распущенные лоботрясы. От того, кто НА ДЕЛЕ определяет обстановку в роте зависти степень её боеспособности и поведение людей в бою. Задачей командиров и унтер-офицеров и было умение опираясь на «справных» солдат, понуждать остальных к выполнению боевых задач. Хорошо, когда шкурников и лоботрясов в роте немного, когда есть крепкие унтеры и опытные офицеры. Но вот только когда число таких солдат превышает некую «критическую массу», а опытные офицеры и унтера погибли в боях, уже шкурники начинают верховодить в ротах и «заражать» своим влиянием остальных бойцов.
Так и получилось в ходе реорганизации В.И. Гурко. Проблемных солдат и слабаков-офицеров постарались «сплавить» во вновь формируемые части и соединения. Неудивительно, что именно эти части и стали, впоследствии, средоточием анархии и источниками разложения армии.
15 января 1917 года Ф.А. Степун писал с фронта жене: «А война становится все ожесточеннее и все ужаснее. Удушливые газы, огнеметатели, горны, минные галереи, бесчисленные аэропланы — всего этого в 15-м году мы не знали, а теперь у нас прямо-таки французский фронт. Что же мы всему этому противопоставим? Техника и организация нам никогда не давались, и те некоторые усовершенствования, которых мы на третьем году войны с грехом пополам добились, решительно ничего не значат по сравнению с тем. что за это время сделали немцы. Каратаевский дух «серых героев» и беззаветную храбрость «суворовских орлов»? Но ведь это фраза — факты же говорят о другом.
У нас в бригаде недавно получен приказ стрелять по своим, если стрелки будут отступать без приказания. В N-ой дивизии ОПЯТЬ беспорядки и ОПЯТЬ расстрелы. Отношения между артиллерией и пехотой с каждым днем ухудшаются: недавно пехотинцы забросали ручными гранатами наш наблюдательный пункт, а разведчика 5-й батареи нашли мертвым в пехотных окопах со штыковой раной (немецкой атаки в это время не было). Сама же пехота сейчас никуда не годится; необученная, неспаянная и трусливая, она все меньше и меньше выдерживает натиск первоклассных немецких ударных батальонов. Как-никак, все это свидетельствует о такой степени падения пресловутого духа русской армии, при которой продолжение войны становится почти что невозможным…
Не знаю, может быть, я не прав, но иной раз, внутренне созерцая Россию и всю накопившуюся в ней ложь, я решительно не представляю себе, как мы доведем войну не до победного, конечно, но хотя бы до не стыдного, приличного мира.
Да и кому ее вести?»
Это было написано боевым офицером, в ЯНВАРЕ 1917 года, ещё ДО ОТРЕЧЕНИЯ Николая, «демократизации армии» и всего последовавшего за этим неописуемого бардака…
Обратите внимание, что УЖЕ ТОГДА пехотинцы забрасывали гранатами наблюдательный пункт со СВОИМИ же артиллеристами и закололи штыками СВОЕГО же артиллериста-разведчика… Мотив понятен: это было сделано, чтобы артиллерия не вела огонь по немцам и не провоцировала ответной стрельбы по нашим позициям. (К лету 1917 года такое поведение нашей пехоты, увы, станет нередкой практикой на передовой).
Очень интересен анализ состояния дел в артиллерии русской армии.
«Артиллерия – Бог войны!»,- эта известная фраза очень точно характеризует роль артиллерии в исходе боёв и сражений Первой мировой войны.
Несколько слов о её состоянии в России.
Русская армия к началу войны не имела специальной артиллерии "сопровождения" для ближайшей поддержки пехоты в бою. Не имелось также ни штурмовых, ни траншейных батарей в русской армии, в начале войны. Готовясь к мировой войне, как-то забыли о траншейной артиллерии, хотя значение ее выяснилось и она понадобилась еще во время войны с Японией в 1904 — 1905 гг.
Баллистические качества основной русской 76-мм полевой пушки (чрезвычайная отлогость траектории) не позволяли из неё вести огонь по противнику, расположенному ближе 200 — 300 м от своей пехоты, во избежание ее поражения. В самый критический тяжелый момент для пехоты, когда она подходила к противнику на близкую дистанцию, с которой могла броситься в атаку, пехота лишалась огневой поддержки артиллерии и безнаказанно расстреливалась неприятельскими пулеметами. С удаленного наблюдательного пункта командира батареи пулеметы противника не были видны.
Телефонный провод, идущий от командира батареи к поддерживаемой им пехоте, часто перебивался снарядами или рвался своими же войсками, вследствие чего связь нарушалась, и пехота предоставлялась самой себе.
«С самого начала мировой войны выяснилось, что артиллерийский огонь, несмотря на самое широкое применение пулеметов, является самым уничтожающим и наносит наибольшие потери.
В русско-японскую войну потери от пули (винтовки и пулемета) в русской армии составляли 86% и лишь 14% от артиллерийских снарядов; через 10 лет в 1914 г., в начале мировой войны, наоборот, потери от артиллерийского огня доходили до 75% и в среднем уже в три раза превышали потери от ружейного и пулеметного огня.
По данным санитарного управления главной квартиры французской армии, за весь период мировой войны потери в главных сражениях распределялись так (в процентах):
Потери от снарядов (и ничтожные от ручных гранат) — 67
Потери от пуль (ружейных и пулеметных) — 23
Потери от других причин — 10
В позиционный период войны в 1915 — 1917 гг. артиллерия, в особенности тяжелая, получила почти решающее значение на всех театрах военных действий, так как только ее огнем могли уничтожаться все преграды и сильные укрепления, создаваемые с применением не только земли и дерева, но и бетона, железа и стали.
Первенствующей ролью артиллерии, явно обнаружившейся с начала войны, объясняется интенсивное и непрерывное во все время войны увеличение численности артиллерии, как такого рода войск, который оказался наиболее могущественным», - подчёркивал генерал Е. Барсуков в вышеупомянутой работе.
А вот как выглядит статистика интенсивности стрельбы артиллерии противоборствующих государств.
«В течение всей войны 1914 — 1917 гг. русская артиллерия израсходовала в общей сумме не более 50 000 000 выстрелов всех калибров, включая и химические снаряды.
Расход этот являлся огромным, даже непосильным для того состояния экономики, в каком находилась тогда царская Россия. На артиллерию сыпались упреки, что она не отличается бережливостью в расходовании снарядов. В большинстве случаев упреки эти были совершенно необоснованными. Действительно, бывали иногда случаи “чрезмерного” и притом напрасного большого расхода снарядов, но, как увидим ниже, за весьма редкими исключениями, не по вине артиллерии, а вследствие неумелого использования артиллерии старшими общевойсковыми начальниками.
Если же расход снарядов русской артиллерии сравнить с расходом выстрелов бывших союзников и противников России, то окажется, что русская артиллерия израсходовала в период мировой войны относительно совсем мало выстрелов.
Действительно, во время войны 1914 — 1918 гг. всего было израсходовано выстрелов:
Франция
75-мм калибра около 163 630 000 выстрелов,
155-мм калибра около 28 000 000 выстрелов
Германия
Всех калибров около 271 533 000 выстрелов.
В том числе: приблизительно 156 000 000 77-мм, 67 000 000 10,5 см, 42 000 000 15-см и 7 000 000 21-см. калибра.
Англия
Всех калибров около 170 386 000 выстпелов.
В том числе: приблизительно 99 000 000 76 мм пушечных, 25 000 000 114-мм гаубичных, 22 000 000 152-мм гаубичных и т. д.
Австро-Венгрия
Всех калибров около 70 000 000 выстрелов.»
Подчеркнём, что ДАЖЕ Австро-Венгрия (которую все совершенно справедливо считали слабее России, в военном отношении) смогла сделать по противнику НА 20 МИЛЛИОНОВ (!!!) орудийных выстрелов больше, чем царская Россия. Про остальные страны и говорить нечего.
Германия ТОЛЬКО снарядов КРУПНЫХ КАЛИБРОВ выпустила 116 миллионов (а Россия – снарядов ВСЕХ типов – около 50 миллионов), Англия – тоже выпустила только крупнокалиберных снарядов – 47 миллионов шт., Франция – выпустила ВЧЕТВЕРО больше снарядов, чем Россия на всех фронтах.
Вот такая статистика, характеризующая НА КАКОМ уровне РЕАЛЬНО находилось промышленное развитие России в то время.
На вооружении русской артиллерии вовсе не было орудий крупнее 305-мм калибра, тогда как германцы имели 38-см пушки и 42-см мортиры, а у французов к концу войны появились 400-мм и даже 520-мм гаубицы. Не было в русской артиллерии и сверхдальнобойных пушек, подобных германской, так называемой "парижской" пушке или "Колоссаль", имевшей дальность до 100 — 120 км, или французской 210-мм сверхдальнобойной пушке на железнодорожной установке с дальностью до 120 км, система которой была готова к концу войны, но, впрочем, не была использована на фронте, так как оказалась настолько тяжелой, что тяжесть ее не выдерживали даже железнодорожные мосты.
Слабо развитая техника и тяжелая промышленность России были главнейшими причинами слабости русской артиллерии как в отношении образцов тяжелых орудий, так и в особенности в отношении количественного обеспечения армии артиллерийскими орудиями.
На всех европейских русских фронтах русская пехота по количеству штыков, значительно превосходила пехоту противника, и если добавить количество шашек или штыков кавалерии, которая была спешена и сражалась в окопах бок-о-бок с пехотой, то общее количество штыков бойцов русской стороны к 1917 г. превосходило почти вдвое число бойцов противника, а в некоторых сражениях по числу бойцов русские превосходили даже втрое и вчетверо своих противников. По количеству легкой, конной и горной артиллерии русские на всех своих фронтах тоже превосходили противника, но по числу легких гаубиц и в особенности по количеству тяжелой артиллерии русские значительно уступали противнику, и не только по количеству, но и по могуществу тяжелых орудий.
Превосходство техники и артиллерийского вооружения немцев было одной из причин того, что русские не могли рассчитывать на победу, несмотря на свое превосходство в числе бойцов и легких пушек, несмотря на героические усилия русских солдат и, несмотря на хорошую боевую подготовку русской артиллерии, в отношении искусства стрельбы».
Надо сказать, что русская армия вступила в мировую войну, имея крайне незначительное количество орудий тяжёлой артиллерии, которая, как показали боевые действия, зачастую стала играть решающую роль на поле боя. Огонь немецкой тяжелой артиллерии, помимо боевых потерь сильно влиял и на моральный дух, находившейся под его воздействием, русской пехоты.
Попытки исправить ситуацию и приобрести орудия крупных калибров предпринимались русским правительством на протяжении всех лет войны.
Ещё в самом начале войны, (гораздо раньше французов), японцы предложили России приобрести у них орудия для тяжелой артиллерии.
Помощник военного министра Беляев 7 (20) сентября 1914 г. спрашивал наштаверха, в какую крепость направить переданные нам японцами орудия, возвращенные из Порт-Артура: 4 пушки 15-см с 4 000 снарядов и 12 гаубиц 23-мм с 3 000 снарядов, — отправленные уже в Смоленск с полуротой Владивостокской крепостной артиллерии.
“Орудия эти находились на вооружении Порт-Артура, а потому, вопреки мнению ГАУ, вероятно, годны для использования в действующей армии”, — сообщал Беляев.
Тогда же возникло предположение командировать в нашу действующую армию из Японии осадный артполк с личным составом, бывший под Циндао. Главковерх 4 (17) ноября 1914 г. согласился на это командирование.
Но через несколько дней после того русский посол в Токио телеграфировал, что японцы согласны командировать 11 своих офицеров с унтер-офицерами лишь для ознакомления наших артиллеристов с системой уступаемых нам 23 12-см и 16 15-см орудий Круппа.
По поводу приобретения осадных орудий в Японии начальник ГАУ Кузьмин-Караваев 10 (23) декабря 1914 г. сообщал наштаверху, что на эту покупку
“следует смотреть, как на политическую, а не как на содействие к восстановлению наших недостатков в вооружении”.
В ходе войны Россия закупала орудия крупных калибров в Англии, Франции, Японии, США, снимала свои орудия с морских и сухопутных крепостей, производила их сама на Обуховском и Путиловском заводах. Однако, все это были полумеры. Орудия поступали мелкими партиями и слабо влияли на ход боёв на фронте. Даже в конце 1916 года артиллерийская поддержка русской пхоты была неудовлетворительной.
Упарт 22 октября (4 ноября) 1916 г. представил наштаверху Алексееву доклад следующего содержания:
“Опыт борьбы текущего года (1916) подтвердил, что мы обычно разрушаем лишь первую линию неприятельских окопов, которую хорошо видим; вторую же и последующие линии, а также прочные бетонные убежища пулеметов остаются почти нетронутыми; главным же образом остается малоуязвимой артиллерия противника, расположенная скрытно и, часто в недосягаемости выстрелов нашей артиллерии. В результате добытый успех на первых линиях неприятельского расположения мы в большинстве случаев не в состоянии использовать, и мужество атакующих войск разбивается о новые преграды, которые не могли быть уничтожены нашим огнем…
При нашей бедности в артиллерии крупных калибров мы лишены возможности иметь одновременно на всех фронтах готовый артиллерийский кулак из наиболее сильных орудий. Считаясь с этим, нам приходится ограничиться созданием сильного артиллерийского резерва в руках верховного главнокомандующего, по воле которого этот резерв может быть выдвинут к тому или иному участку фронта в предвидении прорыва укрепленной полосы противника.
Дробление малочисленной тяжелой артиллерии по разным фронтам и армиям приводит к тому, что мы оказываемся повсюду сравнительно слабыми и наша тяжелая артиллерия бьет противника не “кулаком”, а “растопыренными пальцами”.
Плотность насыщения артиллерией русского "фронта была наименьшей. В конце 1916 г. на 1 км русского фронта приходилось в среднем по 2 орудия, тогда как на французском фронте в среднем было по 12 орудий, а на итальянском — по 5,2 орудия. Это объясняется, впрочем, не только бедностью русской армии в артиллерии, но и огромным протяжением русского европейского фронта (не считая кавказского) — около 1 800 км, тогда как протяжение французского фронта — 650, а итальянского — около 250 км. Наконец, сущность дела не в числе орудий на километр общего протяжения фронта, а в искусстве сосредоточения наибольшего количества орудий (и массового сильнейшего уничтожающего артиллерийского огня в важнейшем сражении и в решающем направлении удара, наносимого противнику. Этим искусством не отличалось русское командование».
Германия же создала тяжелую артиллерию еще в довоенное время, с тем, чтобы обеспечить себе наступательный образ действий.
Германия по количеству (да и по мощности) артиллерии была значительно сильнее и России и Франции. К концу войны на вооружении германской артиллерии состояло всего 19810 орудий, в том числе 7 862 тяжелых, тогда как на вооружении русской артиллерии было лишь 10 178 орудий, в том числе 1 430 тяжелых, а на вооружении французской артиллерии 11 280 орудий, в том числе 5 700 тяжелых».
В начале 1917 года в Петрограде прошла междусоюзническая конференция, обсуждавшая потребности русской армии для продолжения войны до июля 1918 г.(Отметим, что союзники достаточно реалистично оценивали сроки продолжения войны с Центральными державами и вовсе не говорили тогда о «шаге до победы», который де - оставалось сделать в январе 1917 года, по мнению нынешних публицистов).
На январской конференции (1917 г.) союзники отказались дать России легкие орудия, но если бы и дали, все равно сформировать до весны (1917 г.) около 100 артиллерийских бригад (как предполагалось сделать по замыслу В.И. Гурко) было бы невозможно за отсутствием личного состава и лошадей. Да и промышленность России совершенно не справлялась с обеспечением новых формирований другим военным имуществом, амуницией, техникой и т.п.
Завершая разговор о событиях конца 1916 года надо бы остановиться на одной, полузабытой ныне трагедии, гибели флагмана Черноморского флота, дредноута «Императрица Мария» в севастопольской бухте.
7 октября 1916 г. на новейшем черноморском линкоре "Императрица Мария" произошел внутренний взрыв. В результате взрыва в носовой башне линкора он перевернулся и затонул прямо в бухте. Черноморский флот в разгар войны лишился современного линкора. Комиссия по расследованию возможных причин взрыва поначалу высказала 3 предположения: 1) самовозгорание пороха; 2) небрежность в обращении с огнем или порохом; 3) злой умысел. Какое из предположений оказалось верным, неизвестно и сегодня.
Истинная причина гибели линкора так и осталась загадкой. Кто только не писал об этой катастрофе: от А.Н. Рыбакова («Кортик»), В.С. Пикуля, академика А.Н. Крылова до Бориса Акунина, совсем недавно приписавшего уничтожение линкора немецкому супершпиону.
Все его материалы расследования трагедии являлись предварительными, рабочими. Так, адмирал Григорович в докладе Николаю II привел только два предположения о гибели линкора: самовозгорание пороха при ударах и злой умысел. Окончательное рассмотрение этого дела откладывалось "до окончания военных действий". Последнее касалось и определения вины "определенного должностного лица". К этим лицам относились: бывший командир корабля контрадмирал К.А. Порембский, командир корабля капитан 1 ранга И.С. Кузнецов, старший офицер капитан 2 ранга А.В. Городыский и старший артиллерийский офицер старший лейтенант князь В.Н. Урусов. Решено было до суда названных лиц ни на какие должности во флоте не назначать... Как известно, до суда дело так и не дошло.
По справке штаба Севастопольского порта от 28 октября 1916 г. значится: на линкоре "состояло по списку 1225 нижних чинов... из этого числа похоронено 174 человека, без вести пропавших 132" (ф. 412, оп. 1, д. 2890).
Если члены комиссии посчитали второе предположение о возникновении пожара на корабле – "небрежность в обращении с огнем и порохом", маловероятным, то офицеры Императрицы Марии, видимо, думали иначе. Во всяком случае, первой из опубликованных в печати версий о причинах гибели линкора стало предположение А.В. Городыского, считавшего, что пожар в крюйт-камере мог начаться из-за одного из неубранных полузарядов - дежуривший по первой башне старательный командир решил его убрать и уронил. Полузаряд загорелся, зажег соседние.., "горение, по всем правилам науки перешло во взрыв..." ("Гибель Императрицы Марии", Морской журнал. 1928. №12. Издание кают-кампаний в Праге).
Приведем другую версию, также подходящую под предположение "о небрежности...", но нигде ранее не упоминавшуюся. Она принадлежит еще одному офицеру этого линкора, командиру злополучной первой башни мичману В.В. Успенскому .
Владимир Владимирович Успенский служил на линкоре Императрица Марии с весны 1915 г. в должности вахтенного начальника. Утром, в день трагедии, Успенский с 4-х часов оставался вахтенным офицером по кораблю, что, видимо, его и спасло, так как в момент пожара и последующих взрывов он находился в районе кормовой трубы...
В 1969 г. на страницах Бюллетеня общества офицеров российского императорского флота в Америке (№1/118) появилась его заметка, как ее представил редактор, "о малоизвестном факте, дающем основание предполагать о совершенно иной причине гибели лин. кор. Императрица Мария".
В.В. Успенский рассказывает, как через два с половиной года после трагедии, когда корабль подняли в перевернутом положении и в таком виде ввели в док, в подбашенном отделении второй башни была сделана неожиданная находка. "Найден был сундучок, содержащий в себе две стеариновые свечи, одна начатая, другая наполовину сгоревшая, коробка спичек, вернее то, что от нее осталось после двухлетнего пребывания в воде, набор сапожных инструментов и лезвие пилы для металла, две пары ботинок, одна из которых была починена, другая незакончена. Починка выражалась в том, что на подошву были прибиты гвоздями, нарезанные полоски бездымного пороха, вынутые из полузарядов для двенадцатидюймовых орудий; было найдено также несколько таких же кусков пороха". В начале заметки офицер отмечал, что из-за недостатка места и вопреки всем уставам, прислуга 12" орудий жила в самих башнях...
"Действительность превзошла самую невероятную фантазию, — продолжает бывший командир башни, - Для того, чтобы располагать полосами бездымного пороха, и прятать сундучок в подбашенном отделении, нужно было принадлежать к составу орудийной прислуги. Невольно напрашивается вопрос: может быть и в первой башне существовал такой же сапожник, с таким же сундучком. Если так, то причина пожара становится ясной: пожар был зажжен таким сапожником. Чтобы достать ленточный порох, нужно было открыть крышку пенала, разрезать шелковый чехол и, какими-то щипцами, с большим трудом, вытаскивать туго связанные пластины. Порох, пролежавший в герметически закрытом пенале, мог выделить эфирные газы, которые и вспыхнули от зажженной свечи. Загоревшийся газ воспламенил чехол и порох. В открытом пенале порох взорваться не мог, он загорелся, и это горение продолжалось в течение, может быть, полминуты, или более. При горении пороха развивается температура в 1200 градусов. Сгорание четырех пудов (65,5 кг) в небольшом помещении, вызвало взрыв остальных 599 пеналов. Так возможно, погибли 300 человек команды и громадной ценности корабль." (По материалам статьи Андриенко В.Г. / Тайны Императрицы Марии с сайта : http://tsushima.su/RU)
Вот такая версия. Похоже, что она наиболее правдоподобна. Наши родимые: разгильдяйство, безалаберность, безответственность и «пофигизм» пострашнее любых книжных супершпионов.
Раз уж нижние чины, в нарушении требований всех документов и правил по технике безопасности, ЖИЛИ прямо в орудийных башнях, то это НЕИЗБЕЖНО вело к их «хозяйственному обрастанию». В местах проживания людей неизбежно появлялись свечи и даже сапожные инструменты, и мастера, ремонтирующие матросские ботинки при помощи ленточного пороха из герметичных пеналов полузарядов для орудий главного калибра.
Ну уж а отчего тот порох вспыхнул, теперь уже никто и никогда не узнает…
В феврале 1917 года Николай II отрекся. Отрекся не под дулом нагана революционного матроса, а после опроса всех командующих фронтами и флотами, организованного его начальником штаба генералом М.В. Алексеевым..
«Жестко против отречения высказался только Хан Нахичеванский, остальные сказали: «Уходи!»
Вот почему последний дворцовый комендант Николая генерал Воейков назвал основными виновниками падения самодержавия именно эту компанию во главе с бывшим главнокомандующим, дядей царя, великим князем Николаем Николаевичем.
Отречения царя требовали и кадет Милюков, и помещик Родзянко, и монархист Шульгин.
Поезд генерал-адьютанта Иванова, которого царь направил на усмирение Петрограда, застопорил в пути не красногвардеец, а железнодорожный штатский генерал, кадет Ломоносов. Потом, впрочем, «думец» Шульгин запустил в оборот легенду о разобранных-де путях под Гатчиной, но если их кто-то и разбирал, то по указанию того же Ломоносова.
Приведём рассказ протопресвитера русской армии Г.И. Шавельского о последних «подвигах» Г.Е. Распутина и деталях отречения Николая Второго. (Ныне эти история украшена самыми романтичными и неправдоподобными выдумками. Думается многим будет интересно узнать свидетельства очевидцев этих событий).
«9-го или 10-го января ко мне заехал духовник их величеств прот. А. П. Васильев… Конечно, в беседе мы не могли не коснуться Распутина. - Пожалуй, лучше, что человек этот навсегда отстранен от царской семьи, - признавался о. Васильев. - Вы не представляете, до какой степени доходило у нас преклонение перед ним, - продолжал он. - 5-го ноября 1916 года происходила закладка строящегося А. А. Вырубовой церкви-приюта для инвалидов. Для совершения чина закладки был приглашен викарий Петроградской епархии, епископ Мелхиседек (Сын священника Литовской епархии, служившего в 1916 г. в одном из запасных батальонов в Финляндии и весьма плохо заявившего себя.). Ему сослужили: я, настоятель Федоровского Государева собора, протоиерей Афанасий Беляев и два иеромонаха. Ждем, стоя в облачениях, в приготовленном шатре Императрицу с детьми.
Но раньше приезжает Распутин и становится на назначенном для царицы месте. В два часа дня прибыла царица с четырьмя дочерьми и с Вырубовой. Подойдя к епископу, она поцеловала поднесенный последним крест, а затем обменялась с епископом принятым в таких случаях приветствием, т. е. Императрица поцеловала руку епископа, а епископ руку Императрицы. То же сделали и все четыре великие княжны. От епископа Императрица направилась к Распутину, который продолжал стоять, как стоял, небрежно, отставив вперед одну ногу. Распутин протянул царице руку, а та почтительно поцеловала ее и отошла в сторону. (Епископы и митрополиты при приветствиях обменивались с царем, царицей и прочими высочайшими особами взаимным целованием рук, а Распутин подставлял только свою руку. Несоблюдение каким-либо митрополитом этой церемонии никогда не простилось бы, а Распутину это сходило, как должное. Что же такое после этого представлял Распутин в глазах царской семьи?).
Вслед за царицей к Распутину подошли ее дочери и также приложились к его руке. И это произошло на глазах не только духовенства, но и собравшегося народа: офицеров, придворных, инженеров, солдат, рабочих и посторонней публики! После закладки, - продолжал о. Васильев, - ко мне подошел один офицер из присутствовавших тут. "Батюшка! Что же это такое? обратился он почти со слезами ко мне. - У меня было две святыни: Бог и царь. Последней теперь не стало... Пойду пьянствовать!"...
- Перед отъездом царицы, - рассказывал дальше о. Васильев, Вырубова обратилась к Распутину: "В 4 часа мы будем ждать вас, непременно приходите!" - "Приду", - ответил тот. Уехала царица с детьми и Вырубовой, а духовенство и некоторые из гостей отправились на завтрак, устроенный Ломаном в "Трапезе" возведенного им около собора церковного дома. Явился, конечно, сюда и Распутин. Всего было вдосталь. Столы ломились от яств и питий. "Старец" усердно угощался. В 4 часа я говорю ему: "Пора тебе, Григорий Ефимович, уходить, - ждут там". "Ничаво! Пущай обождут!" - ответил он и продолжал бражничать. В половине 5-го , ушел, наконец. Царица уже ждала его в квартире Вырубовой. "Аннушка, вели вина подать!" - крикнул Распутин Вырубовой, входя в ее комнату. "Лучше бы чаю выпили!" - сказала последняя, видя, что "старец" и без того уже "на взводе". "Говорю: вина! Так давай вино!" - уже грозно обратился он к ней. Тотчас принесли бутылку белого вина. Опустившись в кресло, он залпом - стакан за стаканом осушил ее и опустошенную бутылку бросил в противоположный угол. Императрица после этого подошла к его креслу, стала на колени и свою голову положила на его колени. "Слышь! Напиши папаше, что я пьянствую и развратничаю; развратничаю и пьянствую", - бормотал ей заплетающимся языком Распутин.
(Закладка происходила 5 ноября 1916 года. В этот день царица писала Государю: "закладка церкви Ани прошла хорошо, наш Друг был там и милый епископ Исидор, епископ Мелхиседек и наш батюшка и т. д. были там... Только что видела нашего Друга - скажи ему по хорошему привет. Он был очень весел после обеда в Трапезе, - но не пьян". (Письма. Т. II, стр. 229-230).)…
Виденного самим о. Васильевым при закладке приюта было достаточно, чтобы навести ужас на всякого, кто еще не потерял смысла и разума. Самые заядлые злые враги царской власти не смогли бы найти более верного средства, чтобы уронить престиж, дискредитировать положение царской семьи, так открыто, всенародно выраженное царицей и ее дочерьми в столь неудачной, лучше сказать - в отвратительной и опасной форме - преклонение перед презренным, ненавистным для России "старцем". Что видели даже слепые, то было скрыто от глаз царской семьи.
Quem vult perdere dementat (Кого Бог хочет погубить. Он сперва лишает разума.).
В конце января вернулся из Севастополя в Ставку оправившийся после тяжкой болезни ген. Алексеев. Генерал Гурко уехал из Ставки.
Прошло больше месяца, как Ставка жила без Верховного. Из Царского, из Петрограда прилетали всё новые, неутешительные вести.
1-го января был выслан в свое имение Грушевку в Херсонской губернии великий князь Николай Михайлович, как беспокойный. Это было знаменательней, чем отставка Кауфмана и высылка княгини Васильчиковой.
В связи с этим, в Ставке усиленно заговорили о высказанном Императрицей решении взять управление государством в свои руки, так как Государь "слабоволен и легко поддается влияниям". Диктаторство царицы никому не улыбалось. Потом пришла новая весть. Несговорчивый председатель Совета Министров А. Ф. Трепов поставил перед царем ребром вопрос: я или Протопопов. И был уволен. Его место занял князь Н. Д. Голицын, человек чрезвычайно мягкий и честный, но совершенно не подготовленный к тому делу, которое ему вручалось: добрый русский барин, но не государственного ума человек. Кн. Н. Д. Голицын служил губернатором в Архангельске, потом в Калуге и, наконец, в Твери, откуда был назначен сенатором. Теперь он состоял председателем Комитета Императрицы помощи раненым и увечным воинам и был очень близок к ней. Протопопов подал мысль царице назначить Голицына председателем Совета Министров, рассчитывая воспользоваться его безволием и забрать управление в свои руки.
Императрица, которая в данное время была увлечена внушенной ей тем же Протопоповым мыслью - взять на себя крест Екатерины Великой и искоренить крамолу, ухватилась за предложение сделать председателем Совета Министров кроткого, во всем ей покорного человека. И Голицын получил назначение. Двоюродная сестра кн. Голицына, очень дружная с ним Е. И. Мосолова рассказывала мне, что, сознавая полную свою неподготовленность к работе в таком масштабе, кн. Голицын упорно отказывался от назначения. Императрица потребовала его согласия, и он, не смогши устоять, согласился. Самые близкие его родственники, весьма любившие его за многие чудные качества его сердца, ужаснулись такому назначению и открыто высказывались, что добра от этого не выйдет, так как милый князь совершенно не годен для навязанного ему поста.
Под влиянием всех переживаний атмосфера в Ставке всё более сгущалась. В отношении Государя в Ставке всё заметнее нарастало особое чувство - не то недовольства им, не то обиды за него. Усилились критика его действий, некоторое отчуждение от него. Кончался второй месяц, как он уехал из Ставки. Ставка должна была бы соскучиться без своего Верховного, а, между тем, создалось такое настроение, точно чины Ставки отдыхают от переживаний, которые будились пребыванием среди них Государя и его действиями. И когда в половине февраля стало известно, что 23 февраля Государь возвращается в Ставку, чины Ставки, особенно старшие совсем не обрадовались, - приходилось слышать:
- Чего едет? Сидел бы лучше там!
Так спокойно было, когда его тут не было…
23-го февраля, в четверг, в 3 часа дня Государь прибыл в Ставку. На вокзале обычная встреча. Как и прежде, Государь ласков и приветлив. Но в наружном его виде произошла значительная перемена. Он постарел, осунулся. Стало больше седых волос, больше морщин, - лицо как-то сморщилось, точно подсохло. С ним приехали министр двора и прежние лица Свиты.
Вечером, как и прежде, я был приглашен к высочайшему обеду. По одну сторону меня сидел адм. Нилов, по другую - проф. Федоров. Старик Фредерикс занимал свое обычное место, против Государя, и запивал обед вином. Дома жена и дочь, опасаясь за его здоровье, лишали его этого удовольствия. В Ставке никто не стеснял его. В конце обеда он приказал лакею подать ему фрукты. Лакей поднес на тарелке грушу.
- Это яблоко или груша? - спросил гр. Фредерикс, глядя в упор на лакея.
- Слышите! - обратился ко мне адм. Нилов. - Дожить до такого состояния, что не уметь отличить яблоко от груши... И это министр двора, первый советник Государя!.. Хорош советник?..
Когда пили кофе, я обратился к проф. Федорову:
- Я хочу задать вам, Сергей Петрович, один щекотливый вопрос. Если найдете почему-либо неудобным ответить на него, скажите прямо.
- Пожалуйста! - сказал Федоров.
- Вы, Сергей Петрович, знаете, что в вашей придворной семье я являюсь почти случайным гостем. То вы уезжаете в Царское Село, а я остаюсь здесь, то я уезжаю либо на фронт, либо в Петроград, когда вы находитесь в Ставке. Я чаще вдали от вас, чем с вами. И, однако, я начинаю задыхаться в вашей атмосфере - фальши с одной стороны, безумия - с другой. Мне страшно становится, когда я вижу, как люди с закрытыми глазами несутся к пропасти, оставаясь наружно спокойными и жизнерадостными. Но вы всегда в этой среде. Вот я и не могу понять: как это вы - человек широко образованный с прогрессивными взглядами, умный и чуткий, можете мириться со всем происходящим, как вы уживаетесь с этой средой? Еще раз повторяю: если почему-либо неудобно вам ответить на мой вопрос, - пожалуйста, не отвечайте.
- Почему же не ответить? - спокойно сказал Федоров, - Не вы первый задаете мне такой вопрос. В Москве мои знакомые часто задавали его. Я коротко отвечу вам. Я - врач: лечу Алексея Николаевича, прекрасно знаю его организм, он привык ко мне, - я не имею права его оставить. Вы, может быть, думаете, что мне выгодно оставаться тут. Совсем нет! В Петрограде я зарабатывал 40 тысяч рублей в год; тут я получаю крохи. По долгу врача, а не из-за выгоды я живу здесь. Относительно же всего происходящего... Оно меня не касается... Помочь делу я бессилен...
После приезда Государя в Ставке начали усиленно говорить о готовящихся каких-то серьезных мерах, в связи с работой Думы. Поговаривали о роспуске Думы, об усилении административных строгостей и пр. Предполагая, что подобные разговоры идут и на фронте, и что в Пскове меня начнут осаждать разными вопросами и расспросами, насколько можно придавать значение таким разговорам, я перед своим отъездом старался узнать у ген. Войекова, проф. Федорова и других лиц Свиты: не готовится ли в государственном управлении что-либо серьезное и неожиданное. Они уверяли меня, что все разговоры не имеют решительно никакого основания. И я, успокоенный ими, вечером 25-го февраля выехал из Ставки в Псков через ст. Дно.
…
Тем не менее, не только порядок дня, но и настроение Государя, в сравнении с обычным, как будто ни на йоту не изменилось. 2-го марта Государь встал в обычное время; потом занимался утренним туалетом, молился Богу; со свитой пил кофе, причем говорили обо всем, кроме дел государственных и переживаемых событий. Потом занятия в кабинете, прогулка, затем завтрак, Государь спокоен, разговорчив, точно ничего не происходит. Потом опять прогулка с приближенными и после нее чай.
Около 6 час. вечера Государь приглашает к себе в вагон проф. Федорова и просит присесть. Затем между ними происходит следующий разговор:
- Скажите мне, Сергей Петрович, откровенно: может ли совсем выздороветь Алексей Николаевич? - обращается Государь к проф. Федорову.
- Если ваше величество верите в чудо, то для чуда нет границ. Если же хотите знать слово науки, то я должен сказать, что наука пока не знает случаев полного исцеления от этой болезни. Может быть, лишь вопрос о продолжительности болезни. Одни из таких больных умирали в детском возрасте, другие семи лет, иные двадцати, а герцог Абруцкий дожил до 42 лет. Дальше никто не жил, - ответил проф. Федоров.
- Значит, вы считаете болезнь неизлечимой?
- Да, ваше величество!
- Ну что ж! Мы с Алексеем Николаевичем поселимся в Ливадии. Крымский климат очень благотворно действует на него, и он там, Бог даст, окрепнет.
- Выше величество ошибаетесь, если думаете, что после вашего отречения вам позволят жить с Алексеем Николаевичем, когда он станет Государем.
- Как не позволят! Этого не может быть!
- Да, не позволят, ваше величество.
- Я без него жить не могу. Тогда я и за него отрекусь. Надо выяснить вопрос!
После этого были приглашены гр. Фредерикс, начальник походной канцелярии полк. Нарышкин и еще, кажется, Воейков, которые сообща разрешили вопрос в том же смысле, как говорил проф. Федоров.
Государь решил отречься и за Наследника.
В 7 ч. 30 м. вечера обед, а за обедом - обычные, совершенно спокойные разговоры, точно ничего не случилось, ничего не происходит.
В 10 час. вечера приехали Гучков и Шульгин. Государь вел с ними беседу, закончившуюся подписанием им акта отречения в пользу великого князя Михаила Александровича. В 12-м часу ночи Государь, отпустивши их обоих, вошел в столовую, где свита сидела за чаепитием.
- Как долго они (Т. е. Гучков и Шульгин.) меня задержали! - сказал Государь, обратившись к свите, и затем началась беседа о разных разностях, как вчера и третьего дня. Государь был совершенно спокоен...»
«Отрёкся, как эскадрон сдал…» Так в сердцах сказал кто-то из современников об этом событии.
К 1917 году снабжение армии все же кое-как наладили. Но к этому времени был выбит не только кадровый состав офицерства и солдатской массы, а и сам «кураж» войны. Запал первых лет прошел. Армия, превратившаяся в народное ополчение и по духу, и по уровню подготовки, вдруг осознала: «Это надо не нам, а богатеям».
12 декабря 1916 года Борис Пастернак писал родителям: «Пробегая газеты, я часто содрогаюсь при мысли о том контрасте и той пропасти, которая разверзается между дешевой политикой дня и тем, что при дверях»…
На фото: русская 76,2 мм пушка.
В 1900 г. на основе трудов В. С. Барановского в России была разработана 3-х дюймовая пушка. Производство началось на заводах Путилова.
В 1902 г. инженеры Путиловского завода под руководством Н. А. Забудского разработали улучшенный вариант трёх-дюймовки.
Стреляли фугасами и шрапнелью. За стрельбу шрапнелью з-х дюймовка получила прозвище "Коса смерти" у солдат австро-венгерской и германской армий.
Пушка была оснащена приборами наведения, что позволяло вести стрельбу из укрытия.
В 1906 г. пушку оснастили щитом и оптическим прицелом.
Выпускалась практически без изменений до 1930 года. Ствол 3-х дюймовки использовался в качестве основы при создании новых 76-мм дивизионных пушек. Так были разработаны пушка Ф-22 образца 1936 года, УСВ образца 1939 года, и ЗИС-3 образца 1942 года. Масса: 1092 кг Масса снаряда: 6,5 кг
Калибр: 76,2 мм. Начальная скорость снаряда: 588 м/с
Скорострельность - 10-12 выстрелов в мин. Дальность стрельбы: 8530 м
Продолжение:http://www.proza.ru/2011/03/25/462