ВЕСЁЛАЯ КУЛЬТУРОЛОГИЯ
(Александр Куляпин, Ольга Скубач. Пища богов и кроликов <меню революционной эпохи>/ Новый мир, 2010, №7, 139 – 150 <рубрика «Философия. История. Политика»>)
Замечательно, что уважаемые авторы сами не испытали голода, и никто у них на глазах от голода не умирал. Это позволяет им так отстранённо, так беззаботно-опереточно обсуждать эту тему, начиная с глумливого подзаголовка (а оглавление – тут авторы, конечно, не виноваты – вообще отсылает к Ольге Молоховец: «меню дореволюционной эпохи»). Однако в результате возникает ощутимое противоречие между облегчённой, игровой аргументацией авторов и их претензией на основательность, академическую весомость обобщений и выводов.
Начинают они со смелой попытки опровергнуть «общее мнение» о том, что «голод стал непосредственным толчком к февральским беспорядкам 1917 года, окончившимся свержением российской монархии». Опровергаемое ими «общее мнение» представлено в статье фразой из книги итальянского историка Дж. Боффы.
К настоящему времени эта проблема достаточно хорошо изучена историками (из работ последнего периода: Т.М.Китанина, 1985; И.П.Либеров, С.Д.Рубаченко, 1990; Ю.В.Кирьянов, 1993; С.В.Нефёдов, 2005). С начала войны до января 1917 года цены на продовольствие выросли в 4,5 раза. Заработная плата росла значительно медленнее. Снабжение городов хлебом нарушилось уже к концу 1915 года: запасы хлеба на элеваторах и складах с ноября 1915 года к декабрю 1916 года сократились с 65 млн пудов до 9 млн пудов. Население городов было обречено на голод. Развёрстку, введённую новым министром земледелия А.А.Риттихом 29 ноября 1916 года, пришлось отменить из-за сопротивления на местах. В декабре 1916 года начали изымать хлеб из сельских запасных магазинов (обычные запасы на случай недорода), что вызвало бурный протест и столкновения с полицией. К концу 1916 года огромные очереди за хлебом выстраиваются в обеих столицах, в Одессе, Киеве, Чернигове, Подольске. В Пензе продажу хлеба вообще прекратили. В декабре 1916 года введены карточки на хлеб в Москве, Харькове, Одессе, Иваново-Вознесенске и других городах, но выдавали хлеб по карточкам нерегулярно. В Воронеже выдавали 5 фунтов муки на месяц. В Витебске, Полоцке, Костроме – голодали. Во второй половине 1916 года было 19 только крупных голодных бунтов в стране – в каждом более тысячи участников, столкновения с войсками и полицией – и множество мелких. Уже 2-5 мая 1916 года в Оренбурге казаки отказались разгонять толпу протестующих (во всех этих бунтах большинство участников – женщины). В течение 1916 года уже насчитывалось 9 таких случаев отказа войск подавлять бунты. В Петрограде грозной репетицией февральской революции стала забастовка 30 тысяч рабочих на Выборгской стороне 17 октября 1916 года. К ним присоединились солдаты. Главное в забастовке – нехватка хлеба, участвовало в волнениях много женщин. Градоначальник П.Балк сообщил 13 февраля 1917 года о том, что запасы муки в Петрограде катастрофически тают, подвоз – 5 тыс. пудов в день, вместо требуемых 60 тыс. пудов. Имеющихся запасов оставалось буквально на две недели. Городская дума постановила ввести нормирование. Это вызвало панику и громадные очереди. На руки выдавали 1-2 фунта на человека, поэтому являлись в очереди семьями. Революция началась 23 февраля с протестного выступления текстильщиц Невской мануфактуры под лозунгом «Хлеба!». По мере присоединения к бунту солдат (мужиков) добавлялись лозунги «Долой войну», «Земля и воля».
Что же противопоставляют всему этому уважаемые авторы? Цитату из 11 слов и небольшой комментарий-рассуждение. В декрете ВЦИК от 13 мая 1918 года сказано: «В то время как потребляющие губернии голодают, в производящих губерниях в настоящий момент имеются по-прежнему большие запасы даже не обмолоченного хлеба урожаев 1916 и 1917 годов». Забавно – авторы для суждения о положении с продовольствием в стране к моменту февральской революции (конечно, хлеб тогда был, особенно – на Украине, на Кубани, в Сибири) прибегают к документу, составленному через 14 месяцев после революции (авторы ошибочно пишут «через полтора года») правительством, отрезанным от указанных регионов, этими ресурсами не распоряжающимся. Мало того, даже и от этой, не ахти какой информативной фразы из декрета они отрезали первую половину – про голодающие губернии. Между тем в той же самой «Хрестоматии по отечественной истории <1914-1945 гг.>» (а не «1917-1945», как ошибочно пишут авторы) приведено (стр. 64-65) обращение Н.В.Чайковского, министра земледелия Временного правительства А.Шингарёва и других к кооператорам страны: «запасы хлеба на местах потребления и в армии исчисляются днями и быстро тают … Новая власть с вами, она смотрит с надеждой … ваши сыны и братья в окопах, ваши товарищи ждут хлеба» (это – первые дни февральской революции).
Таков и комментарий уважаемых авторов к цитате из декрета ВЦИК. «Голод не располагает к бунту. Голодающий человек занят поиском пищи, а не изъявлением социального протеста». Это рассуждение просто абсурдно. Во всех упомянутых выше случаях «социальный протест» был попыткой повлиять на власти, заставить их принять действенные меры по улучшению снабжения, то есть являлся определённой стратегией того самого «поиска пищи». Выразительный пример этого: рабочие Петрограда в январе-феврале 1921 года требовали разрешения ездить в деревню за продуктами – не подвергаться преследованию «за мешочничество». Эти волнения, подтолкнувшие Кронштадт к восстанию, были притушены в значительной мере тем, что такое разрешение было дано (Н.Верт. История Советского государства. М., 1995, с. 156-157).
В этом своём рассуждении уважаемые авторы, видимо, различают только два состояния человека: или он сыт, или прощается с жизнью, умирает от голода, не может пошевелиться. Всё многообразие жизни, со всеми её оттенками и полутонами, можно сказать – вся история России 1914 – (?) годов проваливаются в этот промежуток, авторами пренебрежительно не замечаемый. В некоторых эпизодах в дальнейшем они как бы на время вспоминают о существовании таких промежуточных ситуаций, но этого воспоминания каждый раз хватает лишь на данную фразу, максимум – до конца абзаца …
Так что никакого «опровержения» не случилось. Ничего, кроме вопиющей некомпетентности, очень убедительно продемонстрированной.
Абсолютно несостоятельна и ссылка на «мирный характер» голода в Поволжье в 1921 году, но об этом будем говорить отдельно.
Очень странной выглядит в статье хронология голода «революционной эпохи», его периодизация. «… голод в Поволжье, начавшийся было с крестьянских волнений <январь 1921 года>» (с. 139). «Карнавальная амбивалентность первых лет истории советского государства не допускает никакой однозначности … Период 1920-х – начала 1930-х годов …» (с. 141, далее – про «перверсию гастрономических пристрастий»). «… трагическая и страшная действительность 1920-х годов» (с. 143). «Первые годы истории советского государства …» (с. 143, это – в разговоре о людоедстве). «… рубеж 1910-х – 1920-х годов» (с. 144, тема та же). «Послереволюционная действительность в изобилии предоставляла сведения о всеобщем одичании» (с. 144). «… подвид homo sapiens (хищник и живоглот) в 1920 – 1930-х годах в изобилии встречался» (в стране, с. 146). «… пищевые перверсии 1920-х – начала 1930-х годов и позже …» (с. 147). «Пришедшие на смену бурным 1920-м относительно стабильные 1930-е» (с. 147). «Характернейший парадокс 1930-х годов … мясное изобилие для большинства рядовых обывателей оставалось безнадёжно виртуальным» (с. 148). «В 1928 году, в череде сменяющихся голодоморов … “Комсомольская правда” призывала есть меньше мяса» (с. 149).
Однозначность, согласен, недостижима, но некоторый порядок во всю эту разноголосицу внести, конечно, следовало бы. Прежде всего, нужно отделить город от деревни. В городах очень трудным был период военного коммунизма (1918 – 1921). В 1920 году в стране было вдвое меньше хлеба, чем в 1913 году. В мае 1920 года рабочим, занятым на тяжёлых работах, выдавали в Москве и Петрограде 200 граммов хлеба в день, «трудовой интеллигенции» - «восьмушку» (50 граммов). Ничтожные количества формально полагавшихся других продуктов (рыбы, сахара) фактически выдавались лишь изредка. Представителям «эксплуататорских классов» вообще ничего не полагалось.
Положение дел в деревне М.Геллер, А.Некрич (Утопия у власти. История Советского Союза с 1917 г. до наших дней. London, т. 1, 1982) и А.Грациози (Великая крестьянская война в СССР. Большевики и крестьяне. 1917 – 1933. М., 2001) рассматривают как «крестьянскую войну», продолжавшуюся по А.Грациози 44 года – с 1912 по 1956 год. В этой войне резко выделяются два периода её особенного ожесточения: 1918 – 1922 годы и 1928 – 1933 годы, сопровождавшиеся чудовищным голодом: в 1921 – 1922 годах – в Поволжье, на юге Украины, в Крыму, в Армении, в 1932 – 1933 годах – во многих регионах. Время нэпа – 1922 – 1927 годы воспринимались и как «передышка» в крестьянской войне, и как пора относительного благополучия, и в городе, и в деревне. И это при том, что крестьянин платил с каждого рубля в 5 раз больше налогов, чем мелкий торговец, и в 15 раз больше, чем рабочий. В то же время за пуд зерна он мог купить лишь половину нужных ему товаров (промышленные товары, мануфактура, сахар и т.п.) по сравнению с 1913 годом. И такие тиски всё же воспринимались как облегчение по сравнению с «адовым дном военного коммунизма» (немного перефразируя А.Платонова). Уважаемые авторы явно не заметили передышки нэпа и свалили все 1920-е и первую половину 1930-х в одну кучу «революционной эпохи» - «чередующихся голодоморов». И даже (стр. 142): «Промежутки между голодоморами на протяжении ленинско-сталинского периода отечественной истории были минимальны» (!).
О «голодоморах» нужен отдельный разговор. Голод 1932-1933 годов принципиально отличается от голода 1921-1922 годов. В 1921-1922 годах положение в голодающих губерниях в той или иной мере освещалось в печати, публиковались призывы оказывать помощь голодающим, была разрешена деятельность иностранной организации АРА, осуществившей такую помощь в гигантских масштабах. В 1932 – 1933 годах голод не только сознательно применялся как средство окончательного подавления любых попыток к сопротивлению. Но при этом сам факт голода теперь отрицался не только в печати, не только перед иностранными державами, но даже на закрытых совещаниях в правительстве и руководстве партии. Одновременно вывозились за рубеж громадные объёмы зерна. Именно такая политика и названа «голодомором». Даже если усмотреть признаки голодомора в Крыму в 1921 – 1923 годах (сознательно вымаривали население, познакомившееся при Врангеле с чем-то вроде «социализма с человеческим лицом»), всё равно никакая «череда сменяющих друг друга голодоморов» не выстраивается. И масштабы этого явления, и многие определяющие его признаки в 1921-23 годах и в 1932-33 годах совершенно несопоставимы. Говорить о «череде голодоморов», относить к этой «череде», например, относительно благополучный 1928 год – совершенно недопустимо. Вполне возможно, что в публикации «Комсомольской правды» 25 апреля 1928 года было значительно меньше цинизма, чем показалось авторам рассматриваемой статьи. Именно в 1927 – 1928 годах чертёжник Коля Калачёв из «Двенадцати стульев» не может на свои (максимум) 40 рублей прокормить двоих (да ещё 10 рублей идёт на Лизины курсы). Но это никак не свидетельствует о каком-то неблагополучии с продовольствием в Москве. Тогда же у многих героев «Зависти» Ю.Олеши всё так же дышит наконец-то достигнутым (восстановленным) изобилием. К огорчению Коли Калачёва Андрею Бабичеву не удалось организовать полноценные мясные обеды за 25 копеек, получилось – аж за 55 копеек. Так что Коле с Лизой на одни лишь мясные обеды потребовалось бы 32 рубля в феврале, и 34 рубля – в длинные месяцы.
Ну и конечно вторая половина тридцатых ни в коем случае не ощущалась как «голодомор», тем более – в городах.
Чудовищно нелепа, абсурдна и фраза (с. 139): «трагически знаменитый своими масштабами и последствиями голод в Поволжье, начавшийся было с крестьянских волнений (январь 1921 года), так и не привёл в итоге к серьёзным социальным катаклизмам». А вот А.Грациози (с. 30), знающий предмет намного лучше уважаемых авторов, пишет об этой поре как о ВЕЛИЧАЙШЕМ СО ВРЕМЁН ПУГАЧЁВА восстании. Оно намного превосходило восстания Разина и Пугачёва и по географическому размаху и по числу участников (Геллер, Некрич, с. 102). Первая волна крестьянских восстаний прокатилась по стране уже в 1918 году. Только в 20 губерниях Центральной России было 845 крупных мятежей. В начале 1919 года были крупные восстания в Белоруссии (на сторону восставших перешла бригада Красной армии, захватили Гомель и Речицу) и на Средней Волге («Чапанное восстание»). С «окончанием гражданской войны» (и красные, и белые, и крестьяне – все сражались на два фронта) остался один фронт: ожесточённой и предельно ожесточившейся борьбы крестьян и советской власти: Махно на Украине, Антонов в Тамбовской и Воронежской губерниях, Юго-Восточный край, Восточная и Западная Сибирь, Кубань, Карелия, Средняя Азия. Крестьянские армии в отдельных регионах (Махно, Антонов, Западная Сибирь) достигали 50-60 тысяч бойцов. Против большевиков сражались как против иноземных захватчиков (иногда это так и выглядело: М.Спиридонова писала о случаях, когда отряды, сформированные из пленных немцев, устраивали порку крестьян за недоимки) - за восстановление народовластия, но угроза голода в результате действий продотрядов и конкретное сопротивление самим продотрядам всегда играли большую роль. В частности, Антонов действовал в активном сопротивлении большевикам с августа 1918 года, а систематически - с весны 1919 года. Ещё в 1922 – 1923 годах в отдельных районах голодали, вспыхивали местные восстания. Наконец, Кронштадтское восстание образумило большевиков, заставило их отступить, ввести нэп (там же, с. 107 – 112, 252 – 253).
Такое смутное представление уважаемых авторов об эпохе не позволяет им правильно воспринимать посвящённую ей художественную литературу. Особенно хорошо это видно на цитируемом ими тексте о слободе Петропавловке из «Чевенгура». Это – один из эпизодов взросления Дванова по мере осмысления им происходящего в деревне; точно так же, и в тех же обстоятельствах и сам Платонов делал тогда первые шаги в своём преображении из оголтелого революционер-ра, вроде Павки Корчагина, в одного из величайших русских мыслителей ХХ века. В этом смысле очень важны, кроме наблюдений Дванова в Петропавловке, ещё два эпизода. Разговор о «глине – крестьянской пище» начинает предревкома в Новохопёрске: «Революция – рыск: не выйдет – почву вывернем и глину оставим, пусть кормятся любые сукины дети, раз рабочему не повезло!». Много важного узнал Дванов и в Чёрной Калитве, которая только вчера отбилась от продотряда. О том, что воюют против большевиков не кулаки, а «последние люди» (у кулака весь хлеб не отнимут; этот крестьянин подсказал Дванову «тщету и скорбь революции»). Так же мудры и слова кузнеца Сотых: с вами одни только дураки. «Хлеб до последнего зерна отбираете … Народ умирает – кому ж твоя революция останется?». А разговор про Петропавловку нужно начать с того, что «активист» Дванов ест в сельсовете пшённую кашу, а дети Поганкина даже не знают, что есть на свете другая еда, кроме жидкой похлёбки из картофельной шелухи.
Таким образом, «рабоче-крестьянская» революция ничего не дала – ни рабочим, ни крестьянам. С кого же спросить за это, как не с зачинщика – Ленина? Вот и видим мы сразу же после слов о принесённом из Финляндии валуне крестьянина со своенравным (как у Ленина) лицом, с ленинской, подстриженной по-европейски бородкой. Как и Ленин, он убеждён «во всеобщем заблуждении». Он вообразил себя не то богом, не то – Лениным (который в свою очередь вообразил себя богом). Как и Ленин, он то раздаёт землю, то отбирает её обратно. И первые слова Дванова, обращённые к этому «богу» - «Ленину»: «надо же вас на чистую воду … выводить!». Именно из-за Ленина, прикатившего, как этот валун, из Финляндии, такого же чужеродного и ненужного, как валун, крестьяне, вместо того, чтобы разумно устраивать свою жизнь (противопоставлять засухам орошение и т. д.), занимаются дурацкими социальными экспериментами: отнимают скот от успешных хозяев и отдают его непутёвым – на заведомую погибель и т.п. Платонов и обращается к Ленину: если ты оставил крестьянам одну глину на пропитание (новохопёрский предревкома лишь реализует ленинскую аграрную политику), то покажи сам, как это можно питаться одной глиной («надо лишь приучить желудок», «бог» растёт «от глины своей души»). Точно таким же образом поступил и Г.Честертон в своём одновременном романе «Шар и крест». Герой этого романа выпаливает все претензии Честертона к Георгу V в глаза психу, вообразившему себя английским королём. Уважаемые культурологи не обнаружили у Платонова ничего интересного для своей темы, кроме якобы склонности Платонова к антропофагии (вот уж подлинно «нам не дано предугадать, как наше слово отзовётся»!). А насчёт пшённой каши, которой Дванов угощается в сельсовете, уместно вспомнить слова Лихтенберга из «Мусорного ветра»: «либо погибай от голода и безумия, либо шагай в рядах государственной охраны». «Тщета и скорбь революции» …
В чём основной пафос статьи? Из оброненных там и тут попутных замечаний можно реконструировать его следующим образом. Послереволюционная действительность характеризуется всеобщим одичанием населения. В изобилии распространился подвид homo sapiens – homo soveticus: хищник и живоглот, человечность которого сведена к минимуму. Как подходит к подобной проблеме такой ответственно мыслящий исследователь, как Э.Фромм («Анатомия человеческой деструктивности»)? Он выделил трёх наиболее заметных, заведомых людоедов – Сталина, Гиммлера и Гитлера, о которых мог собрать достаточное количество свидетельств, и на их примере изучал природу бесчеловечности. Гражданская война в Германии выглядела иначе, чем в России, но во многом ситуации похожие, в частности – в конце войны в Германии и Австрии умерли от голода сотни тысяч человек.
Уважаемые авторы рассматриваемой статьи поставили перед собой значительно более трудную задачу; сомневаюсь, чтобы эта задача могла получить разрешение в такой постановке. Они пытаются опознать этого, отвратительного soveticus-а по его гастрономическим пристрастиям, через то самое «меню». Под подозрением у них оказывается всё население России, имевшее удовольствие жить в ней при Ленине и Сталине, а признаки этой самой бесчеловечности авторы пытаются выловить на гастрономических страницах советской литературы. Они чувствуют уязвимость своей позиции, несовершенство своего исследовательского инструмента и застенчиво оговариваются (с. 147) «не всё можно объяснить голодом». К сожалению, эта оговорка ничего не спасает. Девять из приведённых ими примеров «хищничества и живоглотства» - это люди, поставленные голодом на край гибели, или являющиеся жертвами непосредственного насилия в иной форме. У этих людей фактически нет выбора. Характерен пример лётчика Мересьева, который съел в сыром виде ежа, жуёт муравьёв. Значит, отказался бы от этого угощения, умер бы «человечным» (в номенклатуре уважаемых авторов), а так оказался одним из образцов бесчеловечного soveticus-а, хищника и живоглота! В результате проведённого авторами исследования выделена, таким образом, впечатляющая компания бесчеловечных soveticus-ов, хищников и живоглотов: А.Платонов, поскольку пишет непонятно, Мересьев, питающийся муравьями, и Коля Калачёв, которому трудно свести концы с концами при своём скудном заработке. Как говорил в подобной ситуации Саша Чёрный, «сей факт с сияющим лицом вношу как ценный вклад в науку!»
Тема бесчеловечности в явном виде возникает только в одном примере (иностранец Гитлер – не в счёт): чекист Срубов из повести В.Зазубрина на своей кровавой работе приобрёл отвращение к мясу (с. 145). Вот отсюда бы и начать разговор о проявлениях бесчеловечности в различных стратах и группах населения, поговорить о чекистах, о тех, кто (и по каким признакам) отбирал кадры в эти организации, какие задачи перед ними ставили, какие методы решения этих задач поощряли (могли бы заодно вспомнить и о певце чекистов Горьком). Получился бы содержательный и полезный разговор о бесчеловечности. Возможно, выявились бы и какие-нибудь гастрономические пристрастия этих персонажей. Но это была бы совсем другая статья, совсем других авторов. И.П.Павлов писал правительству в 1934 году когда начались массовые аресты после убийства Кирова (Д.Гранин, Звезда, 2008, № 1): «Тем, которые злобно приговаривают к смерти массы себе подобных и с удовольствием приводят это в исполнение, как и тем, насильно приучаемым участвовать в этом, едва ли можно остаться существами чувствующими и думающими человечно». Он говорил о грозящей «политической и культурной гибели» страны. А уважаемые А.Куляпин и О.Скубач предпочитают искать признаки бесчеловечности у жертв этих насильников. Такому подходу не откажешь в оригинальности, но этим его достоинства, несомненно, исчерпываются.
Уважаемые авторы заметили (пример Гитлера и Срубова), что вегетарианство и любовь к животным, сами по себе, никак не свидетельствуют о человечности персонажа. Но именно это должно было бы их насторожить, подготовить к тому, что простых соответствий между человечностью и гастрономическими предпочтениями может вообще не обнаружиться. Что проблема сложна и требует соответствующего, значительно более тонкого подхода. Вместо этого они бросаются в противоположную крайность: теперь у них под подозрением в бесчеловечности, наоборот, оказываются все вегетарианцы, начиная со всё того же бедняги Коли Калачёва. Между тем, любовь к животным мясоедящих людей уж точно внутренне противоречива, включает известную долю лицемерия. Каждая отбивная с несомненностью свидетельствует о том, что интересы по крайней мере данной свиньи учтены не полностью. Советские авторы, вроде Бабеля, Олеши и других, старались преодолевать (одобряем мы это или нет) те или иные запреты «ханжеской буржуазной морали»; в том числе о бойнях и о разделке туш животных писали намного откровеннее, чем это было принято до революции. Сколько тут было от общего «одичания» и самих писателей, и их читателей, а сколько – от понятного желания ограничить долю фальши в разговоре – нужно взвешивать на достаточно чувствительных весах.
И Гитлер, и Толстой, и Ганди избегали мясной пищи, но нельзя преувеличивать значение этого сходства, нельзя забывать о различиях!
В заключение одно замечание по частному поводу: о глине, как «универсальном материале первотворения» (с. 145, судя по контексту, речь идёт о сотворении первочеловека). «Сюжет о создании человека из земли или глины …» «Библейский Адам тоже сотворён “из праха земного” (Быт. 2:7)».
Нет никакой «универсальности» в представлении о том, что «человек сотворён из глины». Прежде чем обратиться (вслед за уважаемыми авторами) к книге «Бытия», заглянем в предысторию. В шумерской мифологии богини Нинмах и Намму, действительно, лепят человека из глины, но не из той, с которой имеют дело горшечники, а из глины подземного океана пресных вод Абзу. В мифе о Гильгамеше (сам он – божественного происхождения) богиня Аруру создаёт из глины «дикого человека» Энкиду – сначала противника, затем помошника Гильгамешу. Возможно, в такой форме отразилось в мифе приобщение к шумерской цивилизации их диких соседей. Но бог должен объединять, в единобожных религиях аврамического корня мы не встретим никаких отголосков этого надменного противопоставления: «я – от бога, ты – из глины». Наконец, главный бог Вавилона Мардук смешивает глину с кровью убитого им чудовища Кингу (владевшего таблицами судеб!) и из этой смеси создаёт людей. Так выглядит месопотамская мифология о сотворении человека, если пренебречь теми мифами, в которых глина не упоминается. То есть даже в Месопотамии, которая, казалось бы, сама слеплена из глины, вариант создания людей из обыкновенной глины находится где-то на далёких древних задворках. С таким багажом Авраам и прибыл в Ханаан.
В Афинах Прометей был «цеховым богом» горшечников. Действительно, их мир (в каком-то смысле – и они сами) был создан из глины и огня. Они устраивали празденства в его честь («прометейи»), бегали с горящими факелами. Для всего же древнегреческого мира связанная с Прометеем мифология была сравнительно мало значащей частностью. Такой же частностью были мифы о создании человека из глины и для многих других народов; притом, что есть мифы, в которых прямо отмечалась непригодность этого материала для создания человека.
Обратимся теперь к опубликованному в 1876 году синодальному переводу Библии, на который ссылаются уважаемые авторы. Говорится ли в нём о том, что человек «создан из глины»? Конечно, нет. И сама формулировка, и контекст несомненно свидетельствуют, что «прах земной» противопоставляется здесь «дыханию человеческой жизни». То есть «прах земной» - это всё, что имелось на Земле к утру шестого дня творения. В этой формулировке, таким образом, очень мало противоречащего не только представлениям естествознания полуторавековой давности, но и сегодняшним. Однако даже если пренебречь таким, широко понимаемым наполнением этой формулировки, даже в самом примитивном, самом приземлённом её толковании (нагнулся, поднял горсть этого самого праха и т.д.) – всё равно речь никак не идёт о глине. В «Толковом словаре» В.И.Даля, одновременном синодальному переводу, «прах» - чуть ли не синоним «пороху» (а первое пояснение к «пороху» - «прах, порошок») – пыль, сухая гниль, тлен, перегнившие остатки, чернозём, органика. Близки к слову «прах» - «пороша» (пушной, рыхлый снег) и «порошить» - сыпать. Из праха ничего невозможно «слепить». То есть в полном соответствии с наукой, в цитируемом тексте из книги «Бытия» тело человека, как и других животных, как и растения – формируется из органических остатков, гумуса, перегноя, перерабатываемого почвенными организмами в растворимые вещества, усваиваемые корнями растений. Глина и песок входят в состав почвы, но не участвуют в этих процессах, они так же инертны, как (на последующих стадиях формирования нашего организма) кухонная и обеденная посуда. Вероятно, и авторы исходного текста тоже различали прах, землю и глину. Писать эти три слова через запятую, как синонимы – совершенно недопустимо. Глина в скрытом виде появляется в книге «Бытия» (11:3) лишь как материал для изготовления кирпичей, а у пророка Исайи (Ис. 41:25) – названа явно, как материал горшечника. В применении к человеку глина упоминается лишь как явная метафора, когда речь идёт о преобразующей силе спасительного слова (Ис. 64: 8; Рим. 9: 21).
Представление о том, что человек сотворён из глины, или, во всяком случае, что этому учит церковь, было распространено достаточно широко, в том числе – и к моменту выхода синодального перевода. Те, кто что-то слышал о Дарвине, гордились по этому случаю своей просвещённостью, ощущали своё превосходство над заблуждающимися священнослужителями, обманывающими тёмные массы (Замечательная характеристика таких «просвещённых» людей диалог помещика Симеонова-Пищика со студентом Трофимовым о Ницше в «Вишнёвом саде»: - Ницше … философ … величайший, знаменитейший … громадного ума человек, говорит в своих сочинениях, будто фальшивые бумажки делать можно. – А вы читали Ницше? – Ну … Мне Дашенька говорила). Видимо, именно таких «просвещённых» россиян имел в виду и А.К.Толстой в своём шуточном послании 1872 года (опубликовано только в 1892 году) начальнику Главного управления по делам печати М.Н.Лонгинову, будто бы запретившему книгу про учение Дарвина (Лонгинов опровергал – никакого запрещения не было). «Полно, Миша!/ Ты не сетуй!/ Без хвоста твоя ведь … / Так тебе обиды нету/ В том, что было до потопа … по мне шматина глины/ не знатней орангутанга».
Думаю, что и Е.Замятин в «Пещере» с той же грустной усмешкой, что у Толстого и Чехова, адресовался всё к тем же поверьям своих «просвещенных» соотечественников, говоря о возвращении к глине, к Адаму.
А вот у Ленина в «Чевенгуре» сама душа слеплена из глины; но весёлым культурологам это не интересно …
*
Другие статьи автора
1 Беседа под бомбами (встреча Гумилёва с Честертоном и пр.). «Самиздат»: «Занимательная историография».
2 Беспечные и спесьеватые («Женитьба» Гоголя)
3 Великое Гу-Гу (А.Платонов о М.Горьком). «Самиздат»: «Литературоведение».
4 «Гималаи» (Сталин, Бухарин и Горький в прозе А.Платонова). «Самиздат»: «Литературоведение».
5 Для чего человек рождается? (Об одной фразе, приписываемой Короленко и пр.). «Самиздат»: «Литературоведение».
6 Можно ли устоять против чёрта? (Гоголь спорит с Чаадаевым). «Самиздат»: «Литературоведение».
7 Не вещь, а отношение (послесловие к четырём моим статьям о Платонове). «Самиздат»: «Литературоведение».
8 О чём скорбела Анна Павловна Шерер? (Л.Толстой об убийстве Павла I в «Войне и мире»). «Самиздат»: «Занимательная историография».
9 Пересказ навыворот и буйство фантазии (о статье В.Голованова «Завоевание Индии» в «Новом мире»).
10 Портретная галерея «Чевенгура». «Самиздат»: «Литературоведение».
11 Походы Наполеона в Индию. «Самиздат»: «Занимательная историография».
12 Пришествие Платонова (Платонов и литературный мир Москвы). «Самиздат»: «Литературоведение».
13 Частица, сохранившаяся от правильного мира (Ю.Олеша «Зависть»). «Самиздат»: «Занимательная историография».
14 Четыре анекдота о времени и пространстве (как Панин вешал Державина, Платов завоёвывал Индию, а Чаадаев отказывался быть адъютантом Александра I ). «Самиздат»: «Занимательная историография».