БЕСПЕЧНЫЕ И СПЕСЬЕВАТЫЕ
(Н.В.Гоголь «Женитьба»)
- Учитель, мы пришли спросить вас, для чего создано такое странное животное, как человек? - Во что ты вмешиваешься? – сказал дервиш – Твоё ли это дело? - Но, преподобный отец, - сказал Кандид, - ужасно много зла на земле. – Так что же? – сказал дервиш, – Кому до этого какое дело? Когда султан посылает корабль в Египет, заботится ли он о том, хорошо или худо корабельным крысам? - Что же делать? – спросил Панглос. – Молчать, - сказал дервиш. – Я льстил себя надеждою, - сказал Панглос, - побеседовать с вами о следствиях и причинах, о лучшем из возможных миров, о происхождении зла, о природе души и о предустановленной гармонии. В ответ на эти слова дервиш захлопнул у них перед носом дверь. Вольтер «Кандид» (1759), пер. Ф.Сологуба. (Панглос и Кандид у «лучшего философа Турции»)
В этой пьесе и её судьбе много странного. Начнём с того, что Гоголь работал над ней около десяти лет (читал друзьям, снова возвращался к её переработке), а она воспринята довольно равнодушно, как безделица какая-то.
Попробуем подобраться к ней, исходя из того, что занимало Гоголя непосредственно перед тем, как он начал работу над «Женитьбой», и чему посвящены «Вечера на хуторе». Тем более что и там довольно много говориться о любви и браке, а Иван Фёдорович Шпонька – несомненный предшественник Подколесина (как и его тётка – Кочкарёва).
БЕСПЕЧНЫЙ СОЛОПИЙ ЧЕРЕВИК
Блажен народ, который полн /блачестивой веры к Богу! … /О росский бодрственный народ,/ отечески хранящий нравы! Г.Державин Вельможа
Не винен Ты, что мы создали / Себе из рая страшный ад. Я.Княжнин Стансы Богу
Важная мысль Гоголя достаточно выпукло, с нажимом продемонстрирована в «Страшной мести»: потомки не только несут крест собственных грехов, но и расплачиваются за грехи и преступления предшествующих поколений. 1 Эта идея определённым образом отразилась позже в реплике Чичикова «не оставить потомкам ни честного имени, ни состояния» (сама конструкция фразы намекает на то, что прибавить состояние к честному имени удастся очень немногим) …
Повествование («Вечера») ведётся от лица двух типов рассказчиков: от человека книжной культуры (включая Степана Ивановича Курочку и автора двух предисловий, с демонстративной условностью изображающего «пасичника») и от народных сказителей – слепого бандуриста («Страшная месть») и дьячка Фомы Григорьевича. Степень приобщения последнего к европейской культуре Гоголь обрисовывает с предельной полнотой: Фома Григорьевич не сморкается в полу своего балахона, как иные дьяки, а, высморкавшись в платок, торжественно складывает его обратным образом «в 12 частей». «Вечера» выстроены очень строго: за каждым из четырёх рассказов «от книжников» контрапунктом следует повествование «от сказителей».
На первых же страницах книги Гоголь характеризует «наш край» как «православный». В сущности, вся книга – об этом самом «православии». Несколько забегая вперёд, можно сказать, что вывод Гоголя отвечает позднейшей его формулировке: «Соотечественники, страшно!».
«Край православный» … Не просто христианский, но истинно христианский … Например, отец Афанасий («Вечер накануне …») почитает католиков за врагов рода человеческого … Кроме того, Гоголь явно обыгрывает двойное значение слова «край» - и «местность» (страна) и «окраина» (Украина) православного мира. Так что далее он говорит не только о том, как обстоят дела с христианскими ценностями и добродетелями, скажем, на Миргородчине, но – и во всём православном мире Российской империи.
В самом начале книги, на первых страницах «Сорочинской ярмарки» нас ожидает фраза, ключевая не только ко всей книге, но во многом – и для последующих текстов Гоголя. Обнимающиеся Грицько с Парасей разогнали этим страх Черевика и заставили его «обратиться к прежней беспечности». Лукавство и остроумие Гоголя во всей их силе! Бога эти люди не боятся, вот в чём беда! Гоголь смеётся над «беспечностью» Черевика, которого отвлекли от «важных» разговоров о страшной нечистой силе, и плачет о подлинной его беспечности - Черевик совсем не думает о своей душе! Богобоязненного Вакулу мы увидим только в пятом по счёту тексте – в «Ночи перед Рождеством», да и там не всё гладко: Вакула сын ведьмы, знается с нечистой силой (как всякий кузнец, всякий художник, всякая креативная личность?). Чёрт и всяческая нечистая сила заполняют речь героев Гоголя. А Бога Черевик вспомнит (один раз!) очень нескоро и только для того, чтобы предъявить ему свои претензии. 2 «Господи, Боже мой, за что такая напасть на нас грешных! И так много всякой дряни на свете, а ты ещё и жинок наплодил!». Подобно Кандиду, Черевик усматривает изъяны в Предустановленной гармонии, заявляет свою рекламацию и (дело происходит на ярмарке), кажется, готов поторговаться … Черевик рассчитывает что-нибудь урвать себе в этом торге, совершенно не задумываясь о каких-либо своих обязанностях.
Кум в «Ночи перед Рождеством» считает «развращением нравов» то, что никто не появляется в шинке угостить его вином (его собственный кредит уже иссяк) – очередная горькая усмешка Гоголя: слова в этом мире утрачивают своё истинное значение – верный признак хаоса, утвердившегося в их сознании.
А что же пастыри? Они пытаются бороться с суеверием (отец Афанасий в «Вечере накануне», отец Осип в «Ночи перед Рождеством») как с угождением сатане. Но у «книжников» об этом почему-то ни слова в двух их первых текстах («Сорочинская ярмарка» и «Майская ночь»). А паства воспринимает эту борьбу с греховным направлением мыслей по-своему – как реальное противостояние (на равных) двух магических сил и предпочитает придерживаться в этом противостоянии роли нейтрального наблюдателя. Это касается и самого «сказителя» дьяка (!) Фомы Григорьевича. Он же Фома, сомневающийся, как и апостол, носивший это имя (Ио 20: 24, 27-29). «Эдакое неверие разошлось по свету! Даже в ведьм не верят!». 3 В той же «Ночи перед Рождеством» (третьем тексте «книжника») впервые упомянута и церковная проповедь (отца Кондрата).
«Народные сказители» высказываются о священнослужителях достаточно уважительно. У «книжников» позиция совершенно иная. В «Сорочинской ярмарке» два духовных лица: попович, огородами спешащий к чужой жене, как только она осталась одна, и прячущийся от разоблачения и расправы на полатях, и где-то среди декораций – его отец, аттестуемый исключительно размерами осуществляемых им поборов с паствы. Сколько-нибудь положительная характеристика священника появляется только в «Ночи перед Рождеством» - всё в том же «книжном тексте №3». Там же впервые (в «книжном тексте») упоминается о церкви, о её внутреннем убранстве и о том, что поселяне бывают в ней по воскресеньям.
Теперь самое время обратиться к заявленной теме любви и брака, как она освещена в «Вечерах». В этих восьми текстах не упоминаются ни крестины, ни отпевания, но в четырёх из них молодые люди, полюбив друг друга, решают соединить свои судьбы. Что же происходит дальше? В «Сорочинской ярмарке», если даже допустить совершенно невероятное, что автор, уделивший столько внимания разным пампушечкам и товченникам, почему-то забыл упомянуть о венчании, то и тогда благолепие венчания просто некуда вклинить в эту чёртову кутерьму устроенного цыганами спектакля. «Гражданский брак» в селе начала XIX века?! Тогда подобный скандал совершенно единодушно воспринимался бы чуть ли не наравне с собачьей свадьбой. В «Вечере накануне» опять-таки не упоминается ни о каком венчании, да оно и там было бы совершенно неуместным из-за обстоятельств, при которых заключён этот брак. Только в «Майской ночи» мы, наконец, слышим (довольно казённую, впрочем) реплику головы: «завтра вас поп и обвенчает». Автор как бы через силу наконец уступает накопившемуся читательскому недоумению. Ну и конечно во всей книге нет ни одной благополучной семейной пары, им тут просто нечего делать.
Раз за разом Гоголь буквально тычет нас носом в поразительный контраст между упоительной гармонией, царствующей в природе (в основном – восхитительные картины роскошного украинского лета) и удручающим непорядком в душах его героев.
В «Сорочинской ярмарке» Гоголь довольно точно указывает время действия (это очень редко у него бывает, другой подобный случай обнаружим в «Женитьбе») – август, «лет тридцать назад». Первая часть «Вечеров» увидела свет в сентябре 1831 года, таким образом, мы оказываемся здесь в пору «дней александровых прекрасного начала»! … А это заставляет нас повнимательнее прочитать «Страшную месть» - о предках Катерины, о двух братьях-рыцарях Петре и Иване. Иван благородно отдал Петру половину громадного жалования, полученного за подвиги от короля Степана (Батуры, Батория?), но Пётр позавидовал успеху Ивана, убил Ивана и его младенца сына, чтобы одному владеть всем этим богатством. Значит, нам следует вспомнить, не случалось ли чего-нибудь похожего среди российских властителей, начиная, скажем, с последних Рюриковичей. ИВАН Грозный убил наследника ИВАНА же, ПЁТР Великий так же убил своего наследника, а бабуся императора Александра (ЕКАТЕРИНА!) с внучёнком за каких-нибудь 40 лет изловчились отправить на тот свет аж трёх императоров (ПЕТРА Последнего, ИВАНА Последнего, успевшего младенцем малость поцарствовать, … ; мужа, дальнего родственника, отца). Просто волосы дыбом встают от этой зловещей игры имён – и в истории, и в гоголевской притче (Ко всему прочему – какая удивительная симметрия: прадед убил сына – правнука убил сын).
Книга начинается с «проклятого места», где никакой путной торговли не получится, а оканчивается «заколдованным местом» - там что ни посади, обязательно вырастет какая-нибудь дрянь …
Такая вот невесёлая историософия … Это уже не какой-нибудь захудалый «скелет в шкафу», а именно как у Гоголя – целая пропасть, наполненная грызущими друг друга мертвецами. Так много преступлений, и так много лжи … 4
Осенью 1801 года Лагарп советовал Александру всё же судить заговорщиков. Очень трудно представить себе, как бы выглядел такой суд, тем более – церковное покаяние … Могла ли Россия выдержать ещё и такое потрясение?
БЕСПЕЧНЫЕ И СПЕСЬЕВАТЫЕ
… соотечественники! страшно! … Стонет весь умирающий состав мой, чуя исполинские возрастанья и плоды, которых семена мы сеяли в жизни, не прозревая и не слыша, какие страшилища от них подымутся … Россия несчастна от грабительств и неправды, которые до такой наглости ещё не возносили рог свой … повсеместное помраченье и всеобщее уклонение всех от духа земли своей … эти бесчестные плуты, продавцы правосудья и грабители, которые, как вороны, налетели со всех сторон клевать ещё живое наше тело и в мутной воде ловить свою презренную выгоду. «Завещание», «Занимающему важный пост» / «Выбранные места из переписки» (далее «Переписка»)
Правильно писать может только дворянин. Оно конечно, некоторые и купчики-конторщики и даже крепостной народ пописывают иногда; но их писание большею частию механическое: ни запятых, ни точек, ни слога. («Записки сумасшедшего»)
Гоголь упоминает («Ночь перед Рождеством»), что казаки-однодворцы называют себя «дворянами». Гоголь и сам, возможно, из таких «дворян», и вопрос дворянской спеси ему достаточно близок, чувствительно его задевает. Он осуждает дворянскую спесь вообще, в целом, в первую очередь – спесь, как таковую. 5
Жалованная грамота Петра III о дворянских вольностях подтверждена Екатериной II, но Павел I приостановил её действие. Лишь Александр I утвердил её окончательно. Именно этот акт сделал крепостное право совершенно бесстыдным и неоправданным. До того труд крестьян на помещика хоть в какой-то степени оправдывался его службой царю и государству. Теперь дворянин не имел этой обязанности, а значит, по существу, должен был бы одновременно утратить и свои права на крестьян. Сколько-нибудь оправдать своё привилегированное положение дворянин мог после этого только безупречной, самоотверженной (добровольной) службой государству, его процветанию, в том числе – нести в страну просвещение, способствовать совершенствованию нравов (разумеется, прежде всего – собственным примером). Гоголь, начиная с «Вечеров» и заканчивая «Перепиской» (прежде всего «О сословиях в государстве») устраивает свой смотр дворянам, тому, как они служат отечеству, способствуют его процветанию, каким примером являются для «простого народа». Так что и на спесь дворян Гоголь смотрит в первую очередь снизу, глазами этого «простого народа» - «пасичника» из «Вечеров», «мужичья» Агафьи Тихоновны, Старикова и других в «Женитьбе». Народа, ограбленного указами Петра III , Екатерины II, Александра I.
И «Вечера на хуторе» открываются именно разговором об этой самой спеси.
Далее голова Макогоненко из «Майской ночи» начинает галерею чиновничьих портретов Гоголя («Ревизор», «Нос», «Шинель», «Мёртвые души», «Женитьба»). Ему, особенностям его административной деятельности (обливает водой на морозе, чинит произвол в распределении повинностей, душит поборами) в «Ревизоре» соответствует городничий Сквозник-Дмухановский, комиссару Деркач- Дришпановскому – ревизор, а Левко пунктиром намечает функции Хлестакова.
С Ивана Фёдоровича Шпоньки и его тётушки начинается великолепный ряд гоголевских помещиков из «Мёртвых душ».
Совершенно беспощаден Гоголь по отношению к офицерам. Отдадим должное тому ослепительному сарказму, с каким Гоголь бичует и самого Шпоньку и ещё больше – его товарищей по полку, а косвенно – и всё российское офицерство. Полк этот выдающийся, не уступает и иному кавалерийскому, несколько человек умеют даже танцевать мазурку, чем полковник очень гордится. Относительно образованности офицеров свидетельствует также то, что двое из них «были страшные игроки в банк и проигрывали мундир, фуражку, шинель, темляк и даже исподнее платье, что не везде и между кавалеристами можно сыскать» (вот откуда берут своё начало «Игроки»!). Кроткий и добрый Шпонька занимает своё свободное время тем, что чистит пуговицы и читает гадательную книгу (в «Мёртвых душах мы увидим поручика из Рязани, любующегося до поздней ночи на свои новые сапоги). Он не видит необходимости что-нибудь добавлять к имеющимся четырём классам поветового училища.
Чаадаев в «Первом философическом письме» осуждает восстание декабристов, говорит, что оно отбросило нас лет на 50 назад. И Гоголь в этом солидарен с ним: «Слава Богу, уже прошли те времена, чтобы несколько сорванцов могли возмутить целое государство» («Занимающему важное место»/ «Переписка»). Гоголь крутоват (в воспитательных целях) по отношению к дворянам в целом (Розанов уже Грибоедова укорял за односторонность и максимализм «Горя от ума», а Гоголь пошёл значительно дальше). Но с офицерами у него получается какая-то круговая порука: горсточка декабристов (в большинстве своём вполне образованных, а многие – блестяще образованы) несёт у него ответственность за остальных, в массе своей действительно недостаточно образованных офицеров, а эти остальные, малообразованные офицеры, в свою очередь – отвечают за декабристов …
В «Мёртвых душах» Гоголь решительно отказывается передавать напрямую французскую речь своих героев и героинь, приводит её только в переводе. Отставной поручик Никанор Иванович Анучкин в «Женитьбе» сожалеет, что его отец («скотина»!) не обучил его в детстве французскому («стоило только посечь хорошенько»), но обязательно требует знания этого языка от невесты. Не все декабристы владели русским языком, таким было трудно на допросах, которые велись на русском. 6
Не претендуя на полноту охвата темы, упомяну ещё несколько издевательских портретов офицеров из «Мёртвых душ»: «два философа из гусар, начитавшиеся всяких брошюр» (Чаадаев и декабристы), сумасшедший полковник Кошкарёв, убеждённый, что мужикам полезно читать Виргилиевы «Георгики» или «Химическое исследование почв» (тоже из второго тома), полковник, подающий даме тарелку с соусом на конце обнажённой шпаги …
Я подозреваю, что Гоголь предъявлял также особый счёт одному конкретному офицеру – лейтенанту Гвардейского экипажа Михаилу Кюхельбекеру. Гоголь считал, что злокозненные декабристы сбили с толку и запутали в свои сумасбродные затеи Вильгельма Кюхельбекера – надежду русской словесности. А если так, то персонально ответственен за это, прежде всего, младший брат Вильгельма Михаил. Если даже допустить какую-нибудь, совсем незначительную вину в этом декабристов и М.Кюхельбекера в том числе, то Гоголь, разумеется, очень сильно её преувеличивает. Тем не менее, прочитать внимательно то, что он пишет по этому поводу в «Мёртвых душах» и «Женитьбе», достаточно интересно.
Очень похоже на то, что именно Михаил Кюхельбекер (дважды провинившийся перед Гоголем – и как один из самых активных декабристов, и как «главный соблазнитель» своего старшего брата) вдохновил Гоголя на издевательский портрет морского офицера – отставного лейтенанта из Адмиралтейства Балтазара Балтазаровича Жевакина. 7 Знакомство с ним начинается с его неизносимого сюртука, который он носит уже 30 лет («аглицкое сукно»), один раз перелицевал 10 лет назад. Параллельно с «Женитьбой» Гоголь писал в том числе и «Шинель», но Акакию Акакиевичу, его проблемам Гоголь сочувствует, а о Жевакине, тоже нищем (в квартире одна курительная трубка – больше ничего) пишет даже не холодно, как энтомолог о букашке, а с явным отвращением. Жевакин старше М.Кюхельбекера чуть ли не вдвое, а в остальном очень много сходства: чин лейтенанта, у Жевакина – с Павла, у Кюхельбекера с 1820 года. За спиной у Жевакина поход в Средиземное море (1795) и кругосветное плаванье (1814), у Кюхельбекера – поход к Новой Земле (1819) и на Камчатку (1821). Гоголь подчёркивает невежество Жевакина: по представлению Жевакина на Сицилии все говорят только по-французски, а по-русски не знают ни слова, даже простой народ. Так же анекдотично описывает он и общение с английскими моряками и весёлого мичмана Петухова. В общем Кочкарёв его так и аттестует, как «набитого дурака».
Морские офицеры получали в России достаточно хорошую подготовку, а Михаил Кюхельбекер, конечно, был далеко не из последних. В Читинском остроге он дополнительно изучал с помощью товарищей по заключению историю, географию, экономику. Он и Бобрищев-Пушкин были там главными огородниками, причём снабжали овощами не только острог, но и жителей Читы, которые некоторых из этих овощей до того вообще не сажали. В Баргузине он организовал школу, больницу, сам же был и учителем и лекарем. Написал «Краткий очерк Забайкальского края», производил астрономические и метеорологические наблюдения, занимался картографией Байкала. Лютеранин, он, подобно Робинзону, демонстрировал, так сказать, протестантскую этику по Веберу в действии. 8
СПЕСЬЕВАТЫЕ ЖЕНИХИ
С одной названной странностью «Женитьбы» (так старательно выпестованная – так холодно принята) мы, надеюсь, в какой-то степени разберёмся к концу моего текста.
Довольно далеко продвинулись мы и в том, чтобы разобраться с другой странностью пьесы (Гоголь очень ловко уклоняется от обозначения её жанра: «совершенно невероятное событие в двух действиях»): с загадочной репликой отвергнутого Агафьей Тихоновной жениха, богатого гостиннодворца Алексея Дмитриевича Старикова (он явный родственник фонвизинского резонёра Стародума) о соперниках – дворянах: «тут что-то спесьеватое!». Ничего у них нет за душой, одна пустая дворянская спесь.
Достаточно близко подобрались мы и ещё к одной странности пьесы. Но сначала надо поговорить о замечательном (замечательно содержательном) диалоге Агафьи Тихоновны и Подколесина. Подчеркну, что это не Кочкарёв подсунул Агафье Тихоновне Подколесина, она сама выбрала Подколесина: об этом явно говорит её монолог, которым открывается второе действие. Сначала она дважды называет всех четверых по имени, потом двоих – Анучкина и Подколесина, и наконец – одного Подколесина. Если бы сватовство состоялось, мы могли бы говорить: браки заключаюся на небесах. Кочкарёв оказался бы просто орудием Провидения, либо сватовство состоялось бы вопреки разрушительному вмешательству Кочкарёва. Может ли он дать дельный совет в таком ответственном деле – хоть Агафье Тихоновне, хоть Подколесину? Он сам не доволен своей женитьбой (видимо – недавней), он – с его лёгкостью мыслей и поступков (сродни Хлестакову и Ноздрёву), с его удивительными представлениями о чести, добром имени, достоинстве, со всей кутерьмой, которую он устраивает (вроде «цыганской свадьбы» в «Сорочинской ярмарке»). Какие уж там браки, заключаемые на небесах! Что он может сказать путного Агафье Тихоновне в пользу Подколесина («человек, каких не сыщешь» - так это у него просто дежурная, ничего реально не означающая фраза), так же легко выскакивают у него и слова, которыми он мажет Агафью Тихоновну перед женихами, а их – перед Агафьей Тихоновной, врёт про приданое Агафьи Тихоновны. Разве только в точку сказанное им про других женихов – дрянь, на одно приданое зарятся. Похожим образом высказывается Фёкла, про всех сразу: «свела с ума глупая грамота!» (Гоголь, см. ниже, - говорит об «утомлённой образованности»).
Так что, если сватовство не состоялось, то прежде всего из-за глупой кутерьмы, затеянной Кочкарёвым.
*
Вы думаете, что никакого влияния на общество иметь не можете; я думаю напротив. Влияние женщины может быть очень велико, именно теперь, в нынешнем порядке или беспорядке общества, в котором, с одной стороны, представляется утомлённая образованность гражданская, а с другой – какое-то охлаждение душевное, какая-то нравственная усталость, требующая оживотворения. Чтобы произвести это оживотворение, необходимо содействие женщины. Эта истина в виде какого-то тёмного предчувствия пронеслась вдруг по всем углам мира, и всё чего-то теперь ждёт от женщины … Душа жены – хранительный талисман для мужа, оберегающий его от нравственной заразы. «Женщина в свете»/ «Переписка»
Итак, о центральной сцене пьесы – это разговор Агафьи Тихоновны с Подколесиным (именно так, а не Подколесина с Агафьей Тихоновной). Начать разговор, как того требуют приличия, она предоставляет Подколесину. Он выдавливает из себя, мямлит что-то дежурно-пустяковое про катанье на лодках, про погоду и про цветы – обо всём этом следует говорить с барышнями, так он полагает, так его учили. После этой околесицы инициативу берёт на себя Агафья Тихоновна и задаёт самый важный для неё вопрос, в изумительно выверенной формулировке: «В какой церкви вы были прошлое воскресенье?» Ей нужно выяснить, какой он веры (не басурман ли какой-нибудь, не католик и т.п.) и насколько он богобоязненный человек. И она действительно выясняет всё это своим удивительно ёмким вопросом из семи слов! Получает ответ на все свои (подразумеваемые) вопросы, ответ развёрнутый и вполне её успокаивающий (тут же Гоголь и от себя вставил поучительное слово: «Впрочем, молиться всё равно, в какой бы ни было церкви»). Этот вопрос дополнительно подтверждает вывод, сделанный мной выше. Агафья Тихоновна выбрала Подколесина практически сразу же с открытием занавеса во втором действии. Ни одному из трёх остальных женихов она, конечно, не могла бы задать подобного вопроса. Такое просто невозможно вообразить. Представить себе, как отвечали бы на этот вопрос Яичница, Жевакин, Анучкин! А тогда о чём же она могла бы с ними разговаривать?
Таким образом, две родственные души, скажем так – опознали друг друга. Два, в общем-то довольно разных мира встретились и выяснили, что диалог возможен.
После этого следует такая же важная реплика Подколесина относительно екатерингофских гуляний – после долгой паузы. Но одно дело молчание в начале диалога, от робости, от растерянности – с чего бы начать разговор. И совсем иное молчание теперь: Подколесин ищет продолжение беседы на том же, заданном Агафьей Тихоновной уровне, вровень с предложенной ею серьёзностью разговора. Это – главная для Гоголя тема отрыва образованной части общества от народа, того, что, не преодолев этот разрыв, Россия не сдвинется с места. Этому посвящены многие лирические отступления в «Мёртвых душах»: размышления Чичикова при переписывании реестров Собакевича и Коробочки, рассказ о Костанжогло и т.п. И многие важные страницы «Переписки» (не все они одинаково убедительны, но как писал Чаадаев: «при некоторых страницах слабых, а иных даже грешных, в книге его находятся страницы красоты изумительной, полные правды беспредельной, страницы такие, что, читая их, радуешься и гордишься, что говоришь на том языке, на котором такие вещи говорятся»).
Екатерингофскими гуляниями 1 мая отмечалось начало лета: шли от Калинкина моста к Нарвской заставе и к Екатерингофскому дворцу (в настоящее время сохранился только парк). 9 Это некоторое подобие римских карнавалов, стирание межсословных ограничений и условностей. Ощутимое переживание единения, общей судьбы, общих целей и надежд. Вот и Агафья Тихоновна с Подколесиным вообразили себя в этой атмосфере раскрепощенности, в том числе, возможно, - без Кочкарёва и Арины Пантелеймоновны. Радостное, трепетное ожидание гуляний, до которых остаётся всего три недели. Они задумываются и о том, чем будут заполнены эти три недели - Подколесин так и говорит: «позвольте мне и в другое время, вечерком когда-нибудь …». Главное не совершать резких движений, не спугнуть это чудесное видение счастья.
По этим причинам столько смысла и в реплике Подколесина: «Какой это смелый русский народ!» Конечно, это всё та же тема единения образованного слоя с замечательным народом. Но в контексте всей беседы это также одобрительно и про саму Агафью Тихоновну (она же как раз из народа), какая она смелая, что так сразу решилась заговорить о самом важном.
Теперь совсем уж про очевидное. Агафья Тихоновна и Подколесин – не ангелы. Агафья Тихоновна рвётся в дворянки (хотя купцы служат стране не хуже дворян), ей важно, что дворяне бритые, а купцы бородатые (это неопрятно). Да и фамилия у неё Купердяева (что-то от «скупердяйства»?). Тем более Подколесин никакой не ангел. Как и остальные женихи-дворяне, он тоже женится на купеческой дочке из-за приданого. Спеси и у него хватает. Невероятно кичится своим чином надворного советника, презирает «мелюзгу», тех, кто хотя бы на две ступени ниже чином (титулярных советников, коллежских секретарей). 10 Говорит, что надворный советник – тот же полковник. Формально – он не прав. Скорее всего, Подколесин имеет в виду, женившись на невесте с приданым, выйти в отставку, чтобы жить за счёт этого приданого. Если к нему нет претензий, ему при выходе в отставку присвоят следующий чин коллежского советника (как у Чичикова), действительно полковничий. Так сказать, полковничий чин у него уже в кармане. Очень странно выглядит служба Подколесина. Он сообщает Агафье Тихоновне: «каждое утро хожу в должность». Очередная гоголевская языковая эквилибристика! Мы могли бы подумать, например, что Подколесин по утрам направляется туда, а когда возвращается, работники, о которых идёт речь, уже закончили свой рабочий день и т.д. Ничего подобного! Он именно «ходит в должность по утрам». У него режим такой, о каком мечтает Хлестаков в своей пьяной похвальбе («Я только на две минуты захожу в департамент …»). 11 Поэтому Кочкарёв и застаёт его утром в будний день уже (!) лежащим на диване с трубкой («лежишь, как байбак, весь день на боку»). Поразительное, противоестественное, разрушительное (и для самой личности, и для общества) стремление к праздности (подобно «коптителю неба» Тентетникову из семейства «тех людей, которые на Руси не переводятся, которым прежде имена были: увальни, лежебоки, байбаки». «Полмиллиона сидней, увальней и байбаков дремлет непробудно», а «веки проходят за веками»); Гончаров не выдумал своего Обломова. 12
Но есть некая грань, отделяющая Подколесина от остальных женихов-дворян. Например, в XVII явлении он (как и Анучкин?), видимо, не участвует в толчее у замочной скважины – подсматривать за переодевающейся Агафьей Тихоновной. Как минимум, Гоголь оставляет это на усмотрение режиссёра.
Жена «есть сила, удерживающая мужа на прямой дороге, и проводник, возвращающий его с кривой на прямую; и наоборот, душа жены может быть его злом и погубить его навеки» («Женщина в свете»).
Открыть в себе лучшее, этим побудить другого к тому же, сохранить в дальнейшем, сколько удастся от этого порыва, уж хотя бы память об этом порыве, может быть как о самой счастливой минуте своей жизни. Такая вот формула счастья (реплика Кочкарёва: женитьба «дело христианское, необходимое даже для отечества» могла включать, в том числе, и такое содержание). Гоголь явно любуется этой удачей Агафьи Тихоновны. Может быть, память о чём-то подобном хранили и «старосветские помещики». Нелегко сохранить этот высокий порыв в реальном, несовершенном мире, и Кочкарёв ощутимо олицетворяет несовершенство мира …
«Нынешнее время есть именно поприще для лирического поэта. Сатирой ничего не возьмёшь; … никого не разбудишь: богатырски задремал нынешний век» («Предметы для лирического поэта в нынешнее время»/ «Переписка»). Возможно, лирическая струна, еле заметная в пьесе, для Гоголя была самой важной…
Теперь, наконец, о главной странности пьесы: Гоголь зачем-то называет точную дату, когда произошло это «совершенно невероятное событие» - 8 апреля 1825 года. Год указывает Жевакин, рассказывая о своём удивительном сюртуке, а число и месяц – Подколесин, беседуя с Агафьей Тихоновной. В 1825 году, тем более – в Петербурге, не произошло ничего другого, сколько-нибудь сопоставимого с восстанием.
В восстание замешалось немало кочкарёвской (хлестаковской, ноздрёвской) суматошности, кочкарёвского авантюризма, о чём писали и сами декабристы. Но Гоголь, видимо, считает, что в восстании и не было ничего, кроме этой суматошности, и этого авантюризма. Оторванные от народа, они и не могли добиться успеха, исторически значимого положительного результата, а только усилили этот разрыв между образованным слоем и народом. 13
Гоголь называет адреса только двух своих героев. Жевакин обитает на 18 линии Васильевского острова (до революции на Васильевском острове жило много немцев; Гоголь там и поселил немца - Михаила Кюхельбекера). Но 18 линия – полторы версты длиной. А вот адрес Подколесина очень точный: у Семёновского моста, то есть – между казармами Семёновского полка и Петровской (в будущем - Сенатской) площадью. В самой гуще событий 1820 и 1825 годов – Семёновского бунта и декабрьского восстания.
Как Агафье Тихоновне не на ком было остановить свой выбор, кроме Подколесина (а всё погубил суетливый Кочкарёв), так и России не на кого было положиться, кроме Подколесина, но и этому помешал Кочкарёв со своим дурацким восстанием.
Подколесин (такой год, такая «топография») вынужден был делать выбор: присоединиться к «разбойникам» или, напротив, энергично содействовать, прежде всего, - объединению власти и дворянства с народом («Нужно, чтобы мы всё-таки питали любовь к своей государственности»: П.А.Вяземскому, 1847).
В пьесе он не нашёл в себе сил противостоять Кочкарёву, который даже и объяснился за него с Агафьей Тихоновной. После такого «объяснения» (настоящего объяснения не было, поэтому он в финале обсуждает с собой только технические детали: «связал себя», «всё сделано», «нельзя попятиться», высоко ли – в окно, можно ли без шляпы) ему ничего и не оставалось, как от всего этого безобразия выпрыгнуть в окно.
Так и в выборе между властью и «разбойниками» Подколесин выбирает «третье», как бы тоже «выпрыгивает в окно» - укладывается на свой диван («Почти у каждого отнят простор делать добро и пользу своей земле»: «Занимающему важное место»).
Загадочно точное указание даты «8 апреля»; не видно никаких зацепок для объяснения. Возможно, Гоголь закрепил таким образом важную для него и одному ему известную дату. Менее чем через две недели - 20 апреля ему исполнится 16 лет. Возможно ему, теперь «уже взрослому» намекнули в какой-то форме о назревающем заговоре. «Декабристы» разной степени посвящённости, восторженно сочувствующие заговору, в его окружении были. То, что он знал сколько-то о заговоре до восстания – несомненно.
Вернёмся к трудному выбору, перед которым находились посвящённые в той или иной степени в заговор, но не сочувствовавшие ему, «питавшие любовь к своей государственности»: остаться в стороне, или, пренебрегая «террором общественного мнения», о котором позже писал Достоевский, проявить эту «любовь» на деле – противодействовать заговору, вплоть до прямой помощи властям в таком противодействии. Гоголь, что-то зная о заговоре, был таким «несочувствующим» ему и хотя бы теоретически, отвлечённо не мог не размышлять об этом трудном выборе.
Замечу, что примерно это же время важно и для И.Шервуда, именно тогда он делал первые шаги в своём расследовании заговора (и в тех же краях). У него, иностранца этих «подколесинских» колебаний не было, он просто ловил за хвост птицу подвернувшейся неслыханной удачи, выстраивал свою головокружительную карьеру. По свидетельству М.В.Нечкиной 14 в весьма распространённой, хотя и потаённой народной песне, посвящённой декабрьскому восстанию, «Собирайся, мелка челядь …», заговор зловредных бояр сорвал солдат «с чёрным глазиком» (Шервуд?). Знали в народе, хотя и очень искажённо о какой-то роли лейб-медика Виллие (в действительности способствовавшего тому, чтобы разоблачения Шервуда достигли Александра I и Аракчеева) в истории раскрытия заговора.
1 Понять ход мыслей писателя сегодня, 180 лет спустя, можно только если не торопиться с оценками, ни соглашаться с ним, ни спорить.
2 У Даля есть поговорка «кулак без Бога проколотится, а без божбы не проживёт».
3 Позже, в «Вие» у Гоголя появится другой нетвёрдый в христианстве Фома, тоже священнослужитель – «философ» Хома Брут.
4 Россияне только что прочитали – были ошеломлены – «Бориса Годунова». Наверное, и эту трагедию многие из них не воспринимали как чисто историческую (многие, включая главного читателя); такие реплики, как: «владыкою себе цареубийцу мы нарекли», «не уйдёшь ты от суда», «жалок тот, в ком совесть не чиста», или Грозного – «прииду к вам, преступник окаянный» - не могли не наводить на мысль о событиях тридцатилетней давности. Николай наблюдал эти события довольно близко, пятилетним … Ну и о трудной доле летописцев, в затылок которым дышат всесильные князья … Угрожающе звучащие слова Шуйского «Теперь не время помнить, советую порой и забывать». Гоголь под свежим впечатлением писал тогда: «Боже, какое высокое, какое дивное наслаждение даруешь Ты человеку, поселя в одну душу ответ на жаркий вопрос другой! Как эти души быстро отыскивают друг друга, несмотря ни на какие разделяющие их бездны» (опубликовано только в 1881 году).
5 Напомню пословицы из словаря В.И.Даля, писателя, близкого к Гоголю: «спесь не барство(не дворянство), глупая речь не пословица»; «умной спеси не бывает»; «спесь в добро не вводит (к добру не ведёт)». Интересно, что одно из старинных народных названий декоративного цветка Lychnis chalcedonica – «боярская спесь».
6 «Чтоб умный, добрый наш народ хотя б по языку нас не считал за немцев». Эта языковая отгороженность от народа сыграла с декабристами злую шутку. Они довольно свободно обсуждали свои конспиративные дела на французском в присутствии нижних чинов. Англичанин Шервуд, унтер-офицер скрывал своё знание французского и таким образом довольно легко проник в некоторые тайны Южного общества.
7 Валтасар – последний вавилонский царь из Халдейской династии. Пропил своё царство и свою жизнь: беззаботно пиршествовал, когда враги осаждали Вавилон, причём пил вино из священных сосудов, похищенных в Иерусалимском храме. Не внял знаменитому грозному предупреждению: «мене, текел, упарсин». В ту же ночь был убит. Не в силах сколько-нибудь глубоко продвинуться в истолковании этой аллегории применительно к рассматриваемому случаю, остановлюсь на том, что Гоголь обвиняет декабристов (в ещё большей степени, чем дворян в целом) в беспечности, а так же – в неспособности разглядеть губительность своих замыслов и действий (в том числе – губительность и для них самих лично).
8 Можно усмотреть и в «Мёртвых душах» довольно прозрачный намёк на Михаила Кюхельбекера. По словам Ноздрёва венчание Чичикова с похищенной губернаторской дочкой должно было произойти в «деревне Трухмачёвке, поп – отец Сидор, за венчание – 75 рублей, и то не согласился бы, если бы не припугнул его, обещаясь донести на него, что перевенчал лабазника Михайла на куме …» «Показания» Ноздрёва очень живо напоминают о весьма заметном событии того времени. Священник Баргузинской Спасо-Преображенской церкви Фёдор Миронов 3 июня 1834 года обвенчал (с разрешения иркутского губернатора) Михаила Кюхельбекера с мещанкой Анной Степановной Токаревой, хотя до того 12 августа 1833 года Кюхельбекер стал крёстным отцом её незаконнорождённого сына (вскоре умершего). В том же году другой баргузинский священник, подчинённый Миронову (недовольный его нареканиями и, возможно, метивший на его место) Пётр Кузнецов донёс об этом Верхнеудинскому благочинному Николаю Рубцову. Я думаю, что на дальнейшее сильно повлияло то, что церковное начальство, начиная с Рубцова и кончая Правительствующим Синодом, боялось обвинения в потворстве ужасному государственному преступнику (да ещё и при общем, явно выраженном уважении к декабристам в Сибири – а за такое направление чувств и мыслей с кого же спросят, как не с пастырей?). Да ещё же он «богопротивной люторской веры». На это древнее (из византийских номоканонов – «VII глава закона судного царя Константина») правило, запрещавшее браки между находящимися в таком (духовном) родстве (Михаил Кюхельбекер указывал также, что в лютеранской церкви нет такого запрета) и ссылались-то редко (с середины XIX века оно фактически перестало действовать), тем более, конечно, никто не мог бы вспомнить, чтобы на его основе расторгались уже заключённые браки, а «провинившегося» священника лишали прихода и даже сана. Да и донос-то от явного забулдыги! И тем не менее, Иркутский архиепископ Мелетий распорядился разлучить Кюхельбекера с супругой от «купножительства», а священника Миронова удержать от священнодействия (Миронов вскоре умер, а то ещё лишили бы и сана). В.Кюхельбекер 28 июля 1836 года писал пояснения Бенкендорфу по поводу этого дела, о том, как несправедливо поступили с его братом. Правительствующий Синод 7 декабря 1836 года утвердил это решение архиепископа Мелетия. Наказали и Токареву (7 лет церковного покаяния) и других участников обряда (свидетелей). М.Кюхельбекер при объявлении ему этого решения 5 марта 1837 года заявил, что в таком случае просит послать его солдатом под пули, так как жизнь ему больше не нужна. Это заявление сочли дерзостью, в связи с чем распоряжением от 26 июля 1837 года Кюхельбекера перевели в село Елань Иркутского округа. По ходатайству Ю.К.Глинки, старшей сестры двух декабристов (я думаю, участвовал в хлопотах и брат её мужа Владимир Андреевич Глинка, генерал, начальник горных заводов Урала, энергично поддерживавший Вильгельма и Михаила) это решение (но не церковное расторжение брака!) было отменено 22 февраля 1838 года. Михаил вернулся в Баргузин, и до его смерти (1859) они жили диковинным для той поры (и беззаконным с точки зрения церкви) гражданским браком. При Александре II М.Кюхельбекеру вернули дворянство, а четыре его дочери, рождённые в этом гражданском браке, после смерти отца были усыновлены родственниками и причислены к дворянству. Имя «преступно женившегося» одно и то же – и в истории Баргузина, и у Гоголя. А насчёт «лабазника» - успешное хозяйство Михаила давало товарную продукцию, и позже он брал подряды на поставки продовольствия соседним золотым приискам.
9 Это очень петербургская пьеса. За пределами Петербурга мало знали про эти гуляния.
10 Заметим, Хлестаков – титулярный советник, уверяет, что отказался от следующего чина – коллежского ассесора.
11 «… с тем, чтобы сказать: “ Это вот так, это вот так”».
12 «По одиночке из нас всяк ленив» («О том, что такое слово»/ «Переписка»). Два несостоявшихся тома «Мёртвых душ» и «Переписка» должны были подвигнуть этих лежебок к общественно полезной деятельности. Но, не получилось … Многочисленные Ильи Муромцы остались валяться на своих печках. Сошлюсь ещё на некоторые свидетельства. И.Бунин («Жизнь Арсеньева», о 70-х годах): счастливая праздность «была столь обычна тогда не только для деревенского дворянского существования, но и вообще для русского». Г.Иванов (о рубеже веков): «Мы никогда не знали лучшего, чем праздной жизни пустяки». Горький в «Климе Самгине» цитирует А.К.Лозино-Лозинского: «Мы прячемся от страха жизни / В монастыри и кутежи, / В служение своей отчизне / И в утешенья книжной лжи …». Талантливые стихи находили достаточно широкий отклик и по смыслу. Презирать любую осмысленную деятельность – это так возвышало в собственных глазах, деятельность на благо страны, народа, в том числе, например, – и научную (о презрении к научной работе есть у Лозинского и другие, такие же сильные строки). П.Сорокин осенью 1917 года называл Петроградский Совет Рабочих и Солдатских депутатов «советом лодырей и дезертиров». Копилось веками, сделало катастрофу неотвратимой.
13 Забавно, что одним из самых суматошных (подобных Кочкарёву) участников восстания был как раз Вильгельм Кюхельбекер, которого Гоголь так старательно выгораживает, противопоставляет его остальным декабристам («разбойникам»).
14 М.В.Нечкина Движение декабристов, т. 2, АН СССР. М., 1955, с. 426.
*
Другие статьи автора
1 Беседа под бомбами (встреча Гумилёва с Честертоном и пр.). «Самиздат»: «Занимательная историография».
2 Великое Гу-Гу (А.Платонов о М.Горьком). «Самиздат»: «Литературоведение».
3 Весёлая культурология (о статье А.Куляпина, О.Скубач «Пища богов и кроликов» в «Новом мире»).
4 «Гималаи» (Сталин, Бухарин и Горький в прозе А.Платонова). «Самиздат»: «Литературоведение».
5 Для чего человек рождается? (Об одной фразе, приписываемой Короленко и пр.). «Самиздат»: «Литературоведение».
6 Можно ли устоять против чёрта? (Гоголь спорит с Чаадаевым). «Самиздат»: «Литературоведение».
7 Не вещь, а отношение (послесловие к четырём моим статьям о Платонове). «Самиздат»: «Литературоведение».
8 О чём скорбела Анна Павловна Шерер? (Л.Толстой об убийстве Павла I в «Войне и мире»). «Самиздат»: «Занимательная историография».
9 Пересказ навыворот и буйство фантазии (о статье В.Голованова «Завоевание Индии» в «Новом мире»).
10 Портретная галерея «Чевенгура». «Самиздат»: «Литературоведение».
11 Походы Наполеона в Индию. «Самиздат»: «Занимательная историография».
12 Пришествие Платонова (Платонов и литературный мир Москвы). «Самиздат»: «Литературоведение».
13 Частица, сохранившаяся от правильного мира (Ю.Олеша «Зависть»). «Самиздат»: «Занимательная историография».
14 Четыре анекдота о времени и пространстве (как Панин вешал Державина, Платов завоёвывал Индию, а Чаадаев отказывался быть адъютантом Александра I ). «Самиздат»: «Занимательная историография».