Из цикла «Свояк никакухи (Адепт нейтралитета)»
1.
- Совсем житья не стало от сволочи. - Посетовал Филимон, входя, и обувною ложкой стал с ожесточением стругать с подошвы ошметки зрело-кукурузной гаммы.
- Опять у дверей ка...ка? - робко спросила Лиза.
- Глянь сама. – Свирепо фыркнул Филимон.
Лиза осторожно обошла сожителя, выглянула за порог. На месте коврика красовался вдавленный дымящийся экскремент. Она взяла совок, брезгливо сморщившись, газетой запихнула горку, после чего осторожно, как эквилибрист, спустилась этажом ниже и аккуратно стряхнула под дверь г-на Мелье.
Когда она вернулась, Филимон почти успокоился. Деловито смывая в раковину нажелть, он свистел.
- Каков нахал. - Льстиво отметила Лиза.
- Щас мазну! - посулил Филимон.
- Я про гада, что какать повадился. Вчера в лифте навалил. В среду - в детскую коляску мадам Рено. Вот такую кучу! Мадам Рено даже в больницу бегала справляться: что с ее уродиком?
- Да? Ну и как? – филимоновы очи вспыхнули интересом.
- Провели анализ какой-то, он установил, что кал взрослый. Выявили там арбузные корки, рыбью чешую и алкоголь.
- Ну, да? – недоверчиво осклабился Филимон. – Как же это они, любопытно знать, алкоголь поймали? Что ли водку отсосали?
- Э-э, точно не скажу. Может, с перегаром было…
- Что? Дерьмо?.. Ха-ха! Да, история! А дворнику Пиго прямо в гамаши нафурычили, и в карман фартука. Вот кому подвезло! Ладно, ногу-то, положим, дома отмыл сразу. Но он же после в фартуке на улицу выпер… Там разок нагнулся, из брюха-то и хлынь! Уа-га-га!
Лиза вежливо хихикнула. Любовник явно духорасполагался в сторону плюса. Тут и решилась:
- Фили, ты знаешь, ко мне брат погостить приехал...
Филимон слапал лизину щеку, потянув, отбросил девицу в сторону и мрачно пошагал в кухню. Там он застал невзрачного призёмыша. Лысоватый, узкоглазый и белый от предчувствий, при виде дружественного Филимона, приземыш суетливо вскочил с пляжного шезлонга и вытянул сухую ручонку. Фили взирал долго, приветливо, с палаческим прищуром. Потом медленно смял ладошку своей клешней, заломал и, прихватив свободной лапищей оттопыренное ухо коротыша, поволок его в спальню. Нога хозяина радостно попинывала гостев за¬д. Сквозь стиснутые зубы альтруистически лилось:
- Тимур в поход собрался.
По попе получил.
Подвесили за яйцы.
Котях он уронил... Хо-хо-хо!!!
…Притащив несчастного к балкону, Филимон взял его за оба уха и стал пригибать к полу, цедя:
- Атъ-два, ать-два. Помолилися Аллаху!
Затем отпустил и гаркнул:
- Лягай!
Перепуганный шурин исправно растянулся на полу.
- Отжимайсь! Раз-два. Раз-два!
Судя по всему, дух каталажки еще не выветрился из филиной головы. Когда маленький мужчина выдохся, Филимон явил милость:
- Вольно. Встать!
Пуская пот и пузыри, гостенек поднялся, коленки трясло.
- Теперь дуй за пойлом, жмурик!
"Жмурик" штурмовал дверь, но на пороге остановился и, отклячив зад, поворотился к здоровиле:
- А у меня есть.
- Скальпируй! – мирно скомандовал Филимон, бухаясь в шезлонг. Мужичок укатился в прихожую. Лиза, как привидение, пропорхнула на балкон и вернулась со связкой бананов.
- Ты знаешь, я вычислил, кто это «а-а»... – прокряхтел Филимон и задорно акцентировал. - Мелье!
Энергичный лизин кивок уместил бездну согласия:
- Каков каналья!!! – но изнутри ей показалось странным, что почтенный киоскер этакий баловник.
Тут в дверях возникла кровиночка: ноги враспор, в дрожащей руке бутылка рому.
- Что, еще не открыл? - позлоехидствовал Филимон.
Шурин сунул в рот горлышко, с остервенением скуснул пробку, разжевал...
- У нас не сорят. - Предупредил Филимон.
После маленькой заминки тот спрятал пробочный обжёвыш в карман. Лиза подала два стакана.
- Ну, насыпай, - благочинно зевнул Филимон.
Невольный кравчий трепетно наполнил стакан грозного человека и застыл - заискивающе, выжидательно.
Фили августейше ткнул опущенный большой палец в пустой стакан. Братец застенчиво мялся. Филимон цыкнул: плеснул и себе. Великий человек залпанул, сладко взбулькнул горлом и рыгательно молвил:
- Ну, рас-ска-зы-вай.
Братец пребывал в нелепости, его стакан продолжал трястись.
- Ты пей. - Разрешил Филимон.
Кое-как управился. Лиза угодливо протянула миску с чищенными бананами. Филимон принял зеленоватый «член» и, чавкая, откушал.
- А чего молчим? Развлекай. Кто таков?
- Ви-Ви-Виктор... - выдохнул бабин родич.
- Ну, ну, дальше…
- Брат Лизы.
- Это я понял. Без спросу с какого припорол?
- Я... я с-с-спрашивалс-ся…
- Фили, он же писал. Я еще тебе говорила, что приедет к нам на гастроли...
- Тебя кто спрашивал?! - рявкнул Филимон. - А ну мотай за сыром!
Лиза сорвалась в прихожую. Последнее, что она слышала:
- Так ты артист? Ну и ну. Кого ж мы играем? Отпрысков Квазимодо? Или что героическое? Отто Скорцени? Маршал Жиль де Рец? Жак де Моле? А что? Тебя на костре жарить в самый раз. Кубов мало, жиру много. На дровах экономия, труппе радость. А Петра первого, по случаю, не изобразишь?
- Флейтист я...
2.
...Вернувшись, Лиза застала иную сценку: оседлав уличную скамейку, Фили¬мон и его визави с официальным видом вели странный разговор:
- Уважаемый господин президент, вопрос о правах человека мы решим уже как-нибудь без вас. – Голос принадлежал Филимону.
- Ради бога, дорогой генеральный секретарь, может, и вопрос о разоружении отложим? – важнецки отвечал Виктор.
- Нет, его нельзя. Его… Время не терпит. Вам хорошо. Вам до отставки счи¬танные месяцы остались. А мне до пенсии ой-ой-ой.
- Об чем базар? То-то будет, чем заняться с моим преемником. Без работы не соскучитесь. – Успокаивал генсека «Рейган-Виктор».
- А, я и не боюсь. Человек родился не ради работы. Это работу родили, чтобы человеку не было скучно. А я скучать не люблю, май френд Рональд.
- А я люблю. И, вообще, одна баба родила пингвина, а у того вместо носа сапог. Кто у нее любовник? - коварно щурился с табурета Виктор.
- Пингвин. - Уверенно отвечал Филимон-Горби.
- Не-а. Пингвин это муж. А любовник - Сталин. Так-то, друг мой Майкл.
- Почему Сталин? - нахмурился Фили.
- А он сапоги носил. И чистил их, чистил, чистил. - Виктор обеими руками продемонстрировал, как Сталин сапог чистит. Это больше походило на мастурбацию, которая оскорбляла лучшие чувства адепта нейтралитета.
- Ну, нет. Такое они точно не могли сказать. - Отмахнулся он. - Про пингвинов они б говорить не стали, ни в жизнь. Главы держав все-таки...
- Ну, давай тогда играть в императоров: Наполеона и Александра.
- Завтра, завтра. - Поморщился Филимон, тигроидно внюхиваясь.
Лиза внесла сыр и яблоки. Послав ей пьяно-одухотвореиный взгляд, Филимон схва¬тил яблоки и водрузил их на этажерку рядом с фотопортретом пожелтелого воина в бурке, папахе и газырях. Сыр же першингом протаранил угол, где расплющился и тихо сполз по стене.
- Ты что, Фили? - от горечи, обиды и негодования Лиза освеклилась.
- Ничё! Подавись своим сыром! Сама жри, чтоб у тебя задница вспухла! - пожелал возлюбленный.
Лиза ушла на кухню поплакать.
- Что хочу, то и ворочу! Покуда в доме я хозяин, что удумаю, то и учебучу! Уж вот таков он – свояк никакухи! - внушал он гостю и крестил его лик кулаком. Тот согласно хехекал, потом потянулся за яблоками. Филимон зверски стиснул его кисть и ввергнул в объятья шезлонга.
- Сидеть! То ж яблоки! Яблоки! Яблоки - это святое! Их жрать нельзя! Им как коровам индустанским поклоняться надо! Вот угадай загадку. Четыре великих человека совершили четыре великих дела. И везде яблоко пружиной послужило. Первый взял и яблоко скушал. Кто он был? Стой-стой, дальше слушай. Второй на троих яблоко делить отказался. Кто таков? Третьему яблоко на чердак упало. Ну а четвертый, наоборот, с башки яблоко срезал. Кто такие? Отгадаешь, с меня вермут. Нет - не обессудь, ягодицы выпорю!
Виктор напрягся и сипло прошелестел:
- Ну, первый... Этот самый. Евин, да? ухарь… Забыл как его... – его затрясло: в руке Филимона павлином распустилась мухобойка. Хозяин ритмически похлопывал ею по колену.
- Ладно. Зачтём. Адам звали. - Смилостивился Филимон.
- Во-во. Адам, - возрадовался Виктор и прикрыл зачем-то руками самые мощные мышцы тела. - А второй, что яблоко делить не стал, Парис. Чрез него еще война меж греков и карфагенцами приключилась…
- Кого? - Филимон подозрительно наморщил лоб. - Карфагенцами? Ну, будь, по-твоему. Все одно, ни тех, ни вторых нету таперево. И всё - через эту фрукту. У, паскуды, вреда наделали! – радикально озлобясь, он начал швырять яблоки в открытую форточку. Последнее угодило ниже, стекло запаутинилось трещинками...
- Тот, у кого вредная фрукта с башки сшиблена - Вильгельм Телль. По той причине Швеция свободу обрела. - Без запинок стрекотал Виктор. - А тот, кому оно на голову село, уче¬ный один. Тот чокнулся и три закона относительности запатентовал… с перепугу…
- Шаришь. - Помягчал экзаменатор и, удовлетворенно потрепав эрудита по щеке, лично откупорил литровку дешевого вермута. Енциклопедист! Френсис Бекон на кол раком. Ну-ка дуй с горла!
Не смея ослушаться, Виктор присосался к бутыли, но жидкости не убавлялось.
- Дуй! – еще раз, на тон требовательнее наказал Филимон. Он строжел и строжел по мере того, как шурин начал и задыхаться, и выдыхаться. Ублаготворился, когда мученик уважил поллитра. - Ну, ты жадюга. Сам мельче головастика, а весь унитаз ухлебенить норовит.
Виктор похихикал в кулачок. Филимон отнял бутылку и, не, касаясь "жерла" губами, наладил остатки сразу в пищевод.
Кончив, он охватил голову руками и с глухим постаныванием закачал ее: тудыть-сюдыть. Бледный собутыльник от невнятности перспектив сидел ни жив ни мертв.
Когда эстет-экстремист взвел глаза, те бухли от слез.
- А знаешь ли ты, братуха, с кем пьешь? - с надрывом гуднул Филимон и с жалостью озрел человечка.
- С достойным дяденькой, - отлепетал вышколенный малый.
- Глупые люди, - со вздохом всепрощения прошептал Фили и без паузы гулко возрыдал во всю мощь диафрагмы. - Я же, дурашка, великий, ты пойми, человек! Вот поди, поди за мной, дерьмоустишка. - Охватив бухого флейтиста за плечи, он чмокнул его в нос и повлек к балкону. Там он переклонил страдальца через перила и, удерживающе передавив коленом, ровно трибун, выбросил правую руку:
- Зри! Впитывай! Запоминай!
Выпученным зенкам полузадавлеиного Виктора открылось лежбище драных кошек. Добрый и большой, очень большой человек пьяно раскачивался над колонией мышепоедалок и тупо всматривался в вечность. Наполу свисший с перил Виктор старался не хрипеть, роняя лишь: «Хр-xp-Да-хр-Да-Да»…
В пятом порыве умиления Филимон отчаянно зажестикулировал и отвел прижимное колено. Ящеркой компаньон скользнул с балкона, однако свояк никакухи реактивно сгреб его за штаны. Задница при этом оголилась, но владелец был спасен.
3.
…Прислоненный к окну Ви¬ктор тяжко отдувался и кряхтел. Филимон жалостливо взирал.
- Ты понимаешь?! - спросил он, наконец, страстно и глухо. – ты вник?!
- Ы-ы-да-а. - Выдавил тот, теребя рукой штаны в районе промежности.
- Да ни черта ты не понимаешь. – Рентгеном презрения Филимон высветил собутыльника с ног до головы, задержался на подпупочье, меленько смерил чего-то пальцами, махнул безнадежно рукой и скрылся.
Впервые в жизни флейтист перекрестился, затем стреканул в туалет. Заплескалась водичка.
Забуксовал перед зеркалом, Филимон долго с обожанием заглядывал внутрь. Дело кончилось тем, что он тоненько захлюпал, пошатнулся и дал кулачищем по отражению.
В падении синело враз побольшевшее лицо, безжизненно всклочилась пшеничная грива...
Лиза вбежала на единовременный грохот разных предметов.
Недвижный Филимон был распластан в брызгучем кашеве зеркалинок, марлево-белая правая рука мертвецки пережимала горло.
- А-а-а-а! - крикнула страшно Лиза. - Виктор! Скорую! Фили умер!
Из гальюна иссочились трескучие взрывы, и шепоток ручья, и сдавленный кряхтеж: а-а-а…
А-А-А!!!...
Лиза рухнула на колени, разорвала ворот рубахи великого человека и попыталась провентилировать его сквозь панцирно подогнанные белые чешуи. Первые попытки были безуспешны, но вот порыв ущупал щербинку. Лиза бешено дула – дула до тех пор, пока в нутре достойного дяденьки не забулькало.
Тогда лишь выбежала она из квартиры...
... - Доктор, умоляю, есть ли шансы? – замогильно выла Лиза
- Н-да... – Сивый лилипут хмурил брови. - Никаких. Тьфу, черт, кажется, пульс прощупывается. – Последнее его откровенно расстроило.
- Что, что, что с ним?
- Сердечный приступ на почве сильнейшего душевного потрясения, и все это набухано алкоголем. На кухню, барышня, на кухню, я выпишу рецепт.
- Пардон. - Визгнул откуда-то выскочивший Виктор и порысил в туалет.
Когда он его покидал, доктор с профессионализмом отжимал Лизу к буфету и рычал: «Я зноен, я дико зноен!»
Виктор застыдился и юркнул обратно.
- Профессор, я готова на все, только спасите... - Грудным го¬лосом простонала Лиза.
- Слово дворянина. - Простонал врач, приводя в движение уши, которые сильно напоминали лопасти летательной конструкции Леонардо. - Но дело за вамп…
4.
...Утром Лиза сидела на краешке кровати и уговаривала Филимона на бульон с ложечки.
- Не домогай. – Мрачно отрезал больной. - Все одно умру. Мучители. Дайте вермуту. - Он вдруг хитро скосил на нее воспаленный глаз... – Или пивка… на крайняк…
- Что ты, что ты! - ужаснулась Лиза. - Это тебя убьет.
- Убийца, инквизиторша, зови церковника, - вызверился больной, суровея. - Каяться буду на одре смертном.
- Фили, не говори так! - заголосила Лиза, царапая ядреные желваки.
- Тогда дай вермута. – Разом отмякнул Фили.
- Не-ль-зя, милый. Не обижайся.
- Кличь батюшку, тебе говорю, бестолочь. – В его горле залязгали танки. - Я слыхал, у них в кадиле токайское…
- Кагор. И то, когда крестят.
- А-а-а... и-и-и… - настойчивый полупокойник попробовал привстать, но ухнул на подушку. - Кон-ча-юсь. Всё...
Ему, действительно, поплошало. Глаза приросли к потолку. Они были сухие, но Лиза видела: умирающая душа рыдает.
- Кролика жалко, - пробормотал вдруг Фили. - Он тогда меня шибко обидел. Но я его выкупил из плена, и поесть даже дал. - А он отверг. Побрезговал. Ах-ах... Ну, и я его того... порешил. Эх, кабы он не загордился и отведал, я бы его по сей день кормил. Уж как я б его холил, как холил... И жили бы мы, не тужили. И я бы сроду не повелся с такою метелкой, да-да. На одре не врут. Жалко кролика. Ну, почто ты не стал кушать? Да в придачу дегенератом меня обложил. Глу-у-пень-ки-ий. Жа-алк-ко кролика. – Умирающий тонул в слезах и впадал в беспамятство.
- Отходит, - иссекли парафиновые уста Лизы. Все ее большое и гостеприимное тело содрогнулось от рыданий. Она помчалась к телефону.
Виктор понял: другого шанса не будет. На цы¬почках прокрался он к беспомощному титану, воровато оглянулся и выпустил очередь трассирующей, рассыпчатой слюны, покрывшей лицо обидчика: «Тьфу-тьфу… - приговаривая, - будет те Адам, будет и Ева, будет и адамова голова! Все будет»…
Войдя в раж, он зажал в кулаке большой палец филимоновой правой ноги и кровожадно впился в него… зубами. Пытаясь сломать, подался всем телом: туда-сюда… Однако духу достало лишь оторвать зубристый край ногтя, который с размаху и швырнул в нос обморочному.
В этот миг вошла Лиза, и храбрый ее брательник улепетнул на балкон. Следом заявился доктор. Тот с порога гурмански потер руки и жизнерадостно вопросил:
- Hy-с, и как наш подопечный? Не окочурился?
- Отходит. Священника требовал. - Лизин голос выпал точно из склепа.
- Ну, не станем форсировать событиев. Пройдемте, миленькая, я вам еще микстурку пропишу. - Лиза покорно поплелась за эскулапом.
...В самый разгар "процедуры" кухонная дверь скрипнула. В смятении прелюбодеи обернулись, и минуты две являли скульптурную композицию на одну из тем то ли Гужона, то ли Родена.
Сгорбясь под притолокой, проем закупорила изможденная фигура. Сердечник был бел, сардоничен и кутался в махристую простынку, точно подраненный Гай Юлий Цезарь. Величественное и зловещее зрелище.
- Думали, не доберусь? - угрюмо молвил он и многообещающе ухмыльнулся.
Доктор чумовато дернулся. В тике криво лыбились губешки. В ширинке воровато и бездарно барахтались пальцы. Левый глаз лукаво мигал правому, а тот подпрыгивал к потолку. От волнения и тревожных предчувствий докторское левое ухо скинуло дужку очков, а правое рванулось прикрыть оба глаза. Напрасная предосторожность: ртутный взгляд Филимона отплыл к буфету. Обессноровясь с пересыпу, чугунная рука отломила дверку.
- Не надо. – Мертвея, жидко профальцетил врач.
С олимпийским спокойствием Филимон извлек из буфета пузырек с четвертинкой красного «мурла» - как он обыначил известный сушнячок марки «Мерло».
- Думали, не доберусь?! – крякнул адепт.
Забулькало. Утишающе. Неторопливо...
Оправляя исподнее, доктор кривил губы и лопотал:
- Вот, понимайте-извиняйте, как-то так вышло… Запросился на волю... Э... уёму не было… жёнка у вас больно уж разнузданная, то есть сексапильная, хотел я сказать... Хороша, хороша... Завидую... - успокоительно балаболя, он медленно обходил лакающего верзилу и вдруг кометою сорвался с пола. Нога воскресшего тоже не дремала, отписав такой пинок, что женохват оладушком пополз со входной двери на пол. Брезгливо, двумя пальцами приподнял Филимон месиво за ремень и выкинул вон.
На шум привинтил Виктор. И обмер. Знакомая громада возвышалась на метр девяносто девять, дыша жадно, свеже-перегарно…
Лицо больного властно крыл анисовый румянец. Силы со скоростью света слетались со всех углов, впитываясь и вливаясь в родную плоть. Ровно дыша, адепт стиснул ухо Виктора, крепко защепил другою рукой голубоватый нос озябшей на сквозняке его сестрички.
- Фи.. Фи-ли, ты жив... Я же ради тебя... Это я тебя так лечила... - гнусила приневоленная последовательница евиной моды, покуда он транспортировал обоих родственничков на выход.
- Мерси. Добрая у меня б...шка! - восторгнулся Филимон. - Вовек не забуду, - и, вытолкнув обоих за дверь, зафутоболил в Лизу скомканной комбинашкой.
- Прощай, сексапильная семейка, - дверь захлопнулась. - И не стучать. Не открою. В запой ухожу. - Буду бухать, вашу мать… Всё!
1988 год.
Иллюстрация скачана из Интернета и трансформирована, авторство не установлено. В случае претензии будет удалена.
Адрес разворота со всеми историями абсурдного цикла про Филимона:
http://proza.ru/avtor/plotsam1963&book=14#14