- Сегодня мы будем играть в «оладышки» - заявила Ирка. – Для этого нужно раздеться догола, лечь друг на друга и подпрыгивать. Ну, что уставилась? Не знаешь, как подпрыгивают оладышки на сковородке?
Я недоверчиво смотрела,как она уже стягивала с себя платье.
- Ну давай же! Сначала, ты - внизу, я - сверху, потом меняемся.
Что-то меня очень смущало, я стеснялась, но подчиняясь Ирке, тоже стала раздеваться.
- Трусы снимай! – скомандовала она, запрыгивая на старый корявый диван.
И началась игра. Мы, по-очереди, прыгали друг на друге. Как оладышки на сковородке.
- А разве они жарятся не по-отдельности? – спросила я, лежа на животе, в то время, как Ирка давила меня своим толстым телом.
- По-разному. Кто как больше любит. Она слезла на пол и стала натягивать трусы.
– Ну что, понравилось?
- Не знаю. А тебе?
- Нормально. Следующий раз придумаем что-то другое.
Нам по восемь лет. Живем в одном подъезде и ходим в одну школу. Ирка – полненькая девчонка с рыжеватыми волосами, прозрачными голубыми глазами и пухлыми губами. Она - страшная выдумщица. Никогда не поймешь, говорит она правду, или придумывает. Краем уха я слышала от взрослых, что ее родители – пьющие, а она – неухоженная и вечно голодная. Про себя я удивилась: «Как же так? Такая толстая и голодная?» Потом решила, что в жизни все может быть, вот я – не голодная, а худая.
А сейчас чудесная пора – лето, и проводим мы его с толком. Ирка соорудила на своем балконе шалаш, который называется «халабуда». Мы сидим в нем, поджав ноги, и она, едва касаясь кончиками пальцев, гладит мою руку вверх-вниз, вверх-вниз. Приятные мурашки бегают по телу. Я подставляю ей другую руку.
- Хватит, теперь ты – говорит Ирка.
Мы меняемся ролями. Ее рука покрывается «гусиной кожей» и она требует еще и еще.
С утра до обеда мы всем двором пропадаем на речке, а вечером, большими шумными ватагами, играем в скакалочку, стеклышки, в «штэндер – пэндер».
Однажды, притащившись разморенными с речки, она потянула меня к себе:
- Будем обедать – сказала Ирка – и стала ловко нарезать помидоры в салат.
Сгребла в раковину грязную посуду, положила на стол несколько вареных картофелин в кожуре, в блюдце налила подсолнечное масло и густо его присолила. Мы ели холодную картошку, макая ее в соленое масло, ложками прихлебывая сочные сладкие помидоры. Ничего вкуснее этого я раньше не ела. Дома были разные кашки, вермешелька, колбаски и ненавистный рыбий жир. А эта «мундирка», не политая, а именно макнутая в подсоленное постное масло, на всю жизнь осталась моей любимой едой. А у Ирки, как я позже узнала, это был постоянный рацион, в иные дни не было и этого.
Через какое-то время ее родители разошлись. Отец переехал пить на другой конец города, а мать стала спиваться еще больше. К ней ходили толпы неряшливо одетых мужчин. И Иркина жизнь стала совсем не сладкой. Они наливали матери стакан, она отключалась, и пьяные гости начинали учить Ирку премудростям взрослой жизни.
Ей было лет двенадцать, когда она окончательно забросила школу и все реже встречалась со мной. Иногда я видела, как она,с завитыми волосами, с сумочкой наперевес и в короткой юбчонке, куда-то спешила, цокая каблучками. А то и вовсе пропадала на недели, месяцы. Как-то, нос-к-носу, мы столкнулись на лестничной площадке, и я вызвалась проводить ее до остановки.
- А я, Санка, выхожу замуж.
Я обалдело уставилась на нее:
- Как замуж? Ты же еще маленькая!
- Это ты маленькая. Мне уже шестнадцать. Почти.
Мы уселись на лавку в чужом дворе. Она достала из сумочки папиросы и ловко так, прищуривая правый глаз, закурила.
- Дай и мне – попросила я.
- Обойдешься. Знаешь, мой Гришаня – взрослый мужчина. Ему уже двадцать семь. Он, правда, сидел по малолетке. Но сейчас - очень самостоятельный и не пьющий. На днях я переезжаю к нему. Он живет с родителями на поселке.
Я сидела, оглушенная услышанным и недоверчиво пялилась на Ирку, пытаясь разгадать, врет – не врет? Она же всегда была отчаянная выдумщица. Она посмотрела на меня сквозь дым и засмеялась:
- Ей богу, не вру.
И помолчав, с какой-то взрослой грустью сказала:
- Хоть нажрусь досыта. Знаешь, Санка, а ведь я тебе так завидовала, когда ты бежала навстречу своей маме. Она тебя подхватывала, ты смеялась, а я давилась соплями, чтобы не показать, как мне больно. А ночью, когда ты уже спала, я ходила по темным улицам, разыскивая свою мамочку, находила и волочила на себе до дома. В подъезде она уже кое-как выпрямлялась, и я толкала ее сзади до третьего этажа. Но сейчас, наконец, начнется новая жизнь. Ну все, пока, Санчик. Пожелай мне «ни пуха».
И она запрыгнула в автобус.
Ирка таки перебралась к родителям жениха. Ее мать однажды сильно перебрала и отдала Богу душу. А Гришаня, по привычке, отбывал очередной срок. От кого-то из общих знакомых слышала, что Ирка активно взялась за самогоноварение и благополучно спаивает весь поселок.
Как-то, я встретила ее на одной из запутанных улочек этого района. Шумно выражая свою радость, она набросилась на меня, тискала, целовала.
- Санка! Да ты здорово выросла!
Ирка еще больше растолстела, но ясные глаза и красивая белозубая улыбка - те же. Зато в ушах – тяжелые золотые серьги и чуть ли не на каждом пальце по кольцу. Она затащила меня к себе. Чистенько, уютно. Родители мужа умерли, а сам Гришаня ковырялся кочергой в печке. Рядом на корточках сидела девчонка, лет трех – четырех, и с любопытством смотрела на непрошенную гостью.
- Познакомься, Гришка, это Санка. Ну, помнишь, я рассказывала? Моя подружка дней суровых?
Гришаня, едва взглянув, кивнул, подхватил ведро с золой и вышел на улицу.
- А это моя доця. Оксаночка, иди сюда. С этой тетей мы играли в разные смешные игры, когда были такие, как ты.
И обращаясь ко мне, сказала:
- Я назвала ее в честь тебя. Ведь ты была моим единственным светлым пятном.
Ирка достала с припечка свои неизменные папиросы, стала курить и рассказывать, как у нее все хорошо. Гришка занимается голубями - «очень прибыльное дело». Она работает секретарем в суде. Ее очень ценят, и два судьи даже перессорились из-за нее. Каждый хотел, чтобы именно у него она говорила: «Встать! Суд идет!»
Я была счастлива, что видела ее живую и здоровую, кажется, довольную жизнью и все такую же фантазерку.
Летели дни, месяцы, годы. Много-много лет.
Осенний слякотный день. Я бреду обвешанная сумками, стараясь не вступить в лужу. И вдруг какая-то жирная тетка с красной мордой и с истошным криком на всю улицу «Санка!» - набрасывается на меня и крепко зажимает в объятиях.
Ирка! Время, конечно, наложило на нее отпечаток, как, впрочем, и на меня. Но такая же улыбающаяся во весь рот, такая же энергичная и светящаяся.
- Давай посидим здесь, на лавочке. Гришаня должен подъехать за мной. Он сейчас сдает мясо на рынке, потом подхватит Оксанку и домой. Мы же теперь живем в селе. Продали здесь свой домишко и купили землю в семидесяти километрах от города. Отстроились, завели хозяйство. Теперь я – фермерша. Коровы, козы, кролики, свиньи… Короче, сами уже не управляемся – нанимаем людей. У нас две машины и даже трактор. Можешь себе представить?
Она, захлебываясь, рассказывала, рассказывала. И я поняла, что ей больше нет нужды фантазировать. Все фантазии в прошлом. А сейчас у нее нормальная, обеспеченная жизнь. Правда, вся в трудах, но я чувствовала, что это ей в радость, и что она очень горда собой.
- У меня двое детей, - продолжала Ирка – Оксанке – двадцать пять, Яночке – восемнадцать. Когда Гришаня отсиживал последний срок, я ездила к нему и привезла оттуда свою принцессу. Оксанка – вылитый Гришка, а Яночка – моя, только худенькая.
Я представила Ирку худенькой и молодой, и точно – была бы, наверное, красавицей.
- Представляешь, собрались мы Янку замуж отдавать, нашли ей парня хорошего, из богатой, обеспеченной семьи, живут рядом с нами. Высшее образование, квартира в городе, машина. Что еще надо? Любит ее! Так нет же – она, видите ли, любит другого. Он живет в соседнем селе. Гол, как сокол, без роду, без племени. Хромой!!! Сколько ни бьюсь с ней – ни в какую. Упертая. Я и грозила, что ни копейки не дам, и закрывала на замок. "Все равно - говорит - буду с ним». Два дня назад сбежала из дома. Я места себе не нахожу! Вот сегодня управимся, а завтра с утра поеду за ней. Она там, конечно. Уже третий раз сбегает к нему. За патлы притащу, гадину. А его – уничтожу!
Я слушала и не могла поверить своим ушам.
- Ну, так нельзя, Ира. Это ее выбор – пыталась я вставить.
Нет, куда там! Гром и молнии летели с ее злющих голубых глаз, лицо покраснело еще больше, кулаки сжались. Подъехал зеленый «москвич», из окошка нам приветливо помахал рукой мужик с приятным крестьянским лицом. Ирка погрузилась на заднее сидение, потом, высунув голову, закричала:
- Приезжай, обязательно! Адрес у тебя есть. Если заблудишься, ориентир – самая высокая голубятня. Это наша.
Дверка захлопнулась и Ирка укатила. Я смотрела ей вслед, потом вспомнила, что ничего еще не ела и решила сварить себе картошечку. Налью в блюдце масла, подсолю и буду макать туда свою «мундирку». Жалко, помидор уже нет. Ну, ничего. И без них - это самая вкусная на свете еда.