КРОШКИ СО СТОЛА ТАРАКАНИЩА
Думаю, что из-за нашего протеста был уволен председатель союзного Комитета и назначен новый, бывший главный редактор «Московских новостей», демократ Егор Яковлев. Он вновь начал перетряхивать руководящий состав телевидения, но очень своеобразно. Яковлев попросил во всех редакциях провести собрания коллективов отделов, на которых сами работники дали бы оценку своим руководителям, а протоколы этих собраний передать ему. В соответствии с ними он будет решать судьбу каждого руководителя.
Наконец-то всем был дан шанс высказаться начистоту о делах в редакциях, об отвратительной организации производства, когда казалось, что руководство, не давая техники, делает всё возможное, чтобы передача не вышла в эфир, требуя при этом чёткого исполнения эфирной сетки с высоким качеством передач.
В коридорах, на лестницах Шаболовки и Останкино дым стоял коромыслом от нервно закуренных сигарет и горячих споров о будущем телевидения, о несоответствии этому будущему нынешнего среднего и высшего звена руководства. Как смелы и радикальны были высказывания рядовых творцов в свободных беседах на территории курилок! И засуетились партийные заведующие всех отделов, задёргались главные редакторы и их заместители, забегали по их поручениям все парторги!
Эпопея собраний по отделам началась и в нашей редакции. Что было на этих собраниях, о чём говорили мои коллеги, я не знаю, заболела, но примерный план разговора с А.Антонюком, зам. главного редактора, парторгом редакции и куратором нашего отдела иностранных языков, обсудить с коллегами успела. У нас к тому времени сократили больше половины передач, в эфир шли повторы программ, уже десятки раз просмотренных зрителями. Надо было добиться чёткого ответа о судьбе отдела, о судьбе сотрудников, сидящих без работы, отметить равнодушие Антонюка к нуждам отдела.
Перед выходом на работу я позвонила парторгу нашего отдела Тане Х, поинтересовалась ходом прошедшего собрания.
- Собрание? – переспросила Таня. – Собрание было обычное, производственное, а то, о котором ты говоришь, будет, наверное, позже.
- А Антонюк был на собрании?
- Был. Но речь о нём не шла. Говорили только о сетке вещания и экономии технических средств.
На работу я вышла в день общего собрания редакции, где должны были зачитать все протоколы отделов и утвердить их. Пришла я рано, никого из коллег отдела ещё не было. Тишину коридоров нарушал лишь стрёкот пишущей машинки в секретариате редакции. Захожу туда, чтобы просто поболтать, но секретарь, обычно приветливая девушка, вдруг, резко мне говорит:
- Закройте дверь! Я занята!
- Извините, - насторожилась я и, просунув голову в приоткрытую дверь, шутливо задала вопрос. – А чем вы так с утра заняты, девушка?
- Печатаю протоколы всех собраний отделов. Не мешайте, пожалуйста!
Вот так-так... Значит собрание было и в нашем отделе, но почему печатает протокол секретарша, а не кто-то из отдела? Мы тоже умеем печатать на машинке и не менее грамотно...
Собрание было в той же студии, где всего лишь пару месяцев тому назад «бунтовали воробьи». Полумрак студии, монотонный голос Антонюка, зачитывавший протоколы собраний отделов, вгоняли в дремоту. Судя по протоколам, у нас в редакции дела обстоят отлично - под грамотным и чутким руководством повышается качество передач, под неусыпным вниманием руководителей коллектив повышает свой творческий потенциал, и сотрудники просят руководство союзного Комитета оставить на своих должностях всех замечательных руководителей. Дошла очередь и до протокола собрания нашего отдела - те же слова, те же оценки, изменились только названия передач.
- Я предлагаю утвердить протоколы собраний без обсуждений, - говорит Антонюк, закончив читать благостные тексты, - ведь вы их все знаете.
- Согласны, согласны, - подают голоса мои скучающие коллеги.
- Простите, Анатолий Григорьевич, - говорю я, удивлённая сонным поведением коллег, недавно так возмущавшихся положением дел в редакции. – Я не знаю, соответствуют ли действительности протоколы собраний в других отделах, я на них не была, но протокол собрания нашего отдела – абсолютная липа.
- Кончай, Натэлла... Ну, что ты опять? – раздались с разных сторон несколько недовольных голосов коллег.
- Прошу в выступлениях подбирать выражения, - злобно оборвал меня, покрасневший, как рак, Антонюк.
- Хорошо. Я утверждаю, что на собрании нашего отдела обсуждались только текущие производственные проблемы, и речи о «вашем мудром руководстве» не было. Был...
- Вы не можете знать, что говорили на собрании, - прервал меня Антонюк. – Вас на собрании не было!
- Да, не было, но мне рассказали о ходе собрания коллеги.
- Фамилии! Назовите фамилии коллег, - поймав меня на слове, торжествующе потребовал Антонюк.
- Пожалуйста. Парторг отдела Таня Х. Её информации я доверяю и вы, надеюсь, тоже.
Кто-то из коллег испуганно охнул, а Антонюк на секунду смутился, но, взяв себя в руки, продолжил наступление.
- Парторг отдела здесь?
- Здесь, - встала Таня, побледнев от досады.
- Вы говорили с Натэллой о собрании? – начал допрос Антонюк.
- Да.
- И вы тоже считаете, что протокол неправильно написан, что разговора о руководстве не было?
- Не знаю, - заливаясь краской от шеи до макушки, промямлила Таня. – Я опоздала немного, сидела далеко, около двери... Может быть, и был разговор, но я его не слышала, поэтому так и сказала Натэлле.
- А кто писал протокол? – продолжал мучить Таню Антонюк.
- Не знаю, не видела.
- Плохо, товарищ парторг. Вы должны были вести это собрание, писать протокол, а вы самоустранились. Плохо. Садитесь.
Мне стало стыдно за Таню и жалко, что так необдуманно её «подставила». Я понимала, что её, честного и хорошего человека, заставляет врать её партийный билет. Глядя на муки Тани, я прекратила требовать правду.
Коллеги расходились с собрания, почти не разговаривая друг с другом. Все стремились быстрее распрощаться, чтобы не обсуждать только что сотворённое, очередное предательство правды.
Позже до меня дошла молва о том, что я - агент КГБ! Будто бы мне поручено провоцировать коллектив для выявления протестующих, поэтому меня не увольняют, несмотря на все мои выступления! Люди, люди... Так, сплетничая, они пытались оправдать себя. А у меня в голове крутились грустные строчки-подражания К.Чуковскому.
Эх, букашки, таракашки!
Вновь попрятались под лавки,
По щелям все разбежались...
Страшно стало за себя?
Лучше ложь, да страх, да тьма
Вместе с крошкой со стола
Тараканища!?
Так «всё встало на круги своя», и разваливающаяся телега нашей редакции покатилась дальше, подпрыгивая на ухабах политики и теряя на ходу своих сотрудников, но не руководителей. Соскочил с телеги редактор «Испанского языка» Васо К., и свалилась без присмотра рубрика. Тихо исчезла Машенька С., редактор «Итальянского языка», а за ней потерялась в пыли перемен и передача. Остались в отделе только по одной передаче в месяц немецкого и английского языка. На 4-х режиссёров эфира не хватало. Пришлось ходить по другим отделам, чтобы найти себе работу: недозагрузка режиссёра была чревата не только потерей в заработке, но и угрозой попасть под сокращение штатов.
Через пару месяцев вновь встрепенулись мои коллеги. В муках рождалось телерадиовещание России. Разговоры о нём шли давно. Мы из «Демократической России» даже организовывали пикеты перед проходной Шаболовки с требованием ускорить этот процесс. Предполагалось Российское телевидение устроить на базе Останкино, но многим сотрудникам Шаболовки это решение не нравилось: далеко от дома, в Останкино сильное излучение от башни, огромное Останкино, наконец, не такое уютное и удобное, как Шаболовка. Кто хотел работать в Останкино, тот уже давно перешёл в редакции, базирующиеся там, а оставшиеся сотрудники боялись не только перевода в Останкино, но и увольнения в связи с реорганизацией. Все помнили прошлый приказ Комитета, от которого с трудом удалось отбиться. И тогда коллеги вновь кинулись ко мне за информацией и присоединились к требованию нашей демократической ячейки отдать России именно Шаболовский комплекс.
Инженерам тоже не хотелось менять место работы, и они, по нашей просьбе, на своём уровне составили техническую экспертизу возможностей Шуховской башни. Они доказали, что с Шаболовки можно спокойно вести прямой эфир. Ура! Наши чаяния вновь были услышаны, и процесс организации Российского телевидения на Шаболовке пошёл. Об этом на общем собрании московского движения «Демократическая Россия» в конференц-зале мэрии Москвы объявил, только что назначенный председателем Всероссийской Государственной Телерадио Компании, О.М.Попцов. Я от имени сотрудников Шаболовки задала ему вопрос:
- Что будет с сотрудниками редакций Шаболовки? Будете ли Вы всех выводить за штат, как уже предполагалось союзным Комитетом, или спокойно всех переведёте на Российское телевидение?
- Не волнуйтесь, товарищи, никаких увольнений и сокращений не будет. Работать вам на Российском телевидении или работать в другом месте будете решать вы сами. И потом, когда наладится полноценное вещание, только от вас и вашего профессионализма будет зависеть ваша дальнейшая работа.
Его обещание было встречено бурными аплодисментами. Люди успокоились, стали разъезжаться в отпуска. С 18-го августа начался и мой отпуск...
Шестнадцать лет прошло с тех первых моих отпускных дней, трёх дождливых августовских суток номенклатурного путча, пахнущих выхлопами солярки танков и расцвеченных ночными, яркими пунктирами трассирующих пуль. До сих пор помню своё удивление от впервые услышанных звуков автоматных очередей. Они были похожи на дробь палочек по игрушечному барабанчику в руках ребёнка.
Трое суток я без сна провела среди тысяч людей у Белого дома. А Анечка, тревожась за меня, вместе с Ромой впервые слушала по приёмнику радио «Свобода». Ожидание беды и ощущение фарса во всём происходящем не покидало. Всё казалось игрой: и заточение в Форосе Горбачёва, и заикающиеся, трясущиеся путчисты, и голодные, ничего не понимающие, юные танкисты. Казалось, что от «игры властей» в выигрыше окажется только Горбачёв: если народ испугается путчистов, то Горбачёв вернётся в Москву усмирителем «демократического хаоса», если – нет, то он возвращается к народу «любимым и единственным демократом». И только для Ельцина эта «игра» в рулетку с союзной властью была серьёзной. Его речь с брони танка, обращённая к москвичам, обличала коварную партийную номенклатуру и призывала всех бороться за демократию. А уж рёв толпы «Ельцин! Ельцин!» оказался для Горбачёва сигналом прощальной трубы. Снося памятник «железному Феликсу», символу коммунистических репрессий, чествуя флаг новой, демократической России, мы радовались победе над «коммуняками», не ведая, что они никуда из власти не уйдут и каждому из нас, демократически настроенных граждан, устроят «весёлые похороны» наших надежд.
Я, как и многие мои единомышленники, «расслабилась» и оказалась не готова к новым бедам. А они не замедлили свалиться мне на голову. В ноябре я узнала, что в общем списке работников, переводимых из Центрального телевидения в Российское, меня, единственной из всей редакции - нет. За списки отвечали Ю.Б.Лапин и Антонюк. Бывшие преданные компартии чиновники, надев маски демократов, очистили ряды редакции от «буйной» правдоискательницы. Остаться без работы на улице за четыре года до пенсии было страшно, но и идти к «новому-старому» начальству с просьбами о «помиловании», идти унижаться перед лживыми, корыстными начальниками я не могла.
Но, благославен Господь, который посылает нам случай для спасения! Редактор, с которой я делала последние передачи и ездила в командировку, узнав, что я почти уволена, предложила мне вместе с ней перейти на Российское телевидение в редакцию детских программ. «Там нужны режиссёры и немедленно", - сказала мне она. Мы с ней делали «Детский час», я вообще начинала работу на телевидении с детских программ, специфика этой работы мне была известна, и я с радостью приняла её предложение.
Так, проработав в учебной редакции более двадцати лет, я оказалась раньше коллег на Российском телевидении и вернулась к программам для малышей. «Праздник каждый день» стал не только названием моей рубрики, но и рабочим девизом последних трудовых лет.
Продолжение следует
http://www.proza.ru/2011/03/22/657