Оказавшись в колбасном ряду, Макс почувствовал, что тонет в гастрономическом море наивкуснейших мясных запахов. Бушующие волны – сырокопченая, да тут же сразу и сыровяленая – накатывали на барахтающихся владельцев потребительских корзин и увлекали их на самое дно предосудительного чревоугодия. Наяды и нереиды размерами с матерую хавронью манили утопающих пухлыми конечностями, увенчанными колбасными обрубками. Рот мясоедов наполнялся слюной, и содержимое кошельков поспешно вытряхивалось на прилавок.
Макс заскочил на рынок по дороге с работы. Чертово совещание затянулось, и вместо обеда сотрудникам пришлось поедать глазами начальство – сухое неаппетитное существо с диетически морщинистой внешностью. Потом Максом обуяло безумие перфекционизма: из дерьмового отчета зачем-то нужно было обязательно сделать конфетку. Перфекционизм, как правило, плохо сочетается с приемом пищи. Ну, а после был час пик и автобус с малиновым бомжем. Объект социальной защиты пах так неистово, что мысли о еде всем прочим пассажирам казались просто неприличными.
Потом в кармане зазвонил мобильник, который в очередной раз не изменил своему реноме скучного и предсказуемого долдона. Тупой гэджет знал всего два слова: «хлеб» и «батон», но злоупотреблял ими раза три в неделю. Приятным женским голосом. Кнопок у него было много, как у дурня фантиков, а вот со смыслом производитель дал маху. Или просто модель была неудачная. Оправдывало телефончик только то, что сакральную роль хлеба в жизни человека никто не отменял.
Таким, значится, образом Макс и очутился среди всего этого продовольственного изобилия. И только теперь прочувствовал, как здорово быт человека может скрасить маковая росинка. Особенно, если она подается с жареной уткой, нежным картофельным пюре и маринованными помидорчиками. Он сглотнул и нервно отшатнулся от тетки, которая тянулась к его горлу большущим ножом. На ноже в качестве приманки был нацеплен миниатюрный кусочек колбаски. Нахалюг на самом деле гораздо меньше, чем принято считать, и, слизнув дармовую наживку, мужики считали своим долгом купить продукт вне зависимости от степени испытанного наслаждения. Ну, или, как минимум, жениться на продавщице. Чур меня! Дома ждет полноценный горячий ужин. Макс снова сглотнул. Да, в таком оголодавшем состоянии отправляться на рынок без слюноотсоса было опрометчиво.
Спасительным островом вдали маячил хлебный ряд. Маячить-то маячил, да только путь туда лежал мимо прилавков с салом. Аппетитнейшие шматочки с мясными прослойками и без, обильно натертые тмином и чесночком, подмигивали, ластились, интимно нашептывали и обещали райское блаженство. Ноги прохожего человека наливались тяжестью, и пройти мимо удавалось лишь тем, кого влекли трезвая логика и жесткий локоть системно худеющей супруги. В жизни не угадаешь, от каких мелочей иногда зависит увеличение статистики разводов.
Шансов миновать сало в одиночку у голодного Макса не было. Он и сам не заметил, как очутился возле первого же лотка, с кусочком тающего во рту натурпродукта. Кажется, его пригласили на дегустацию как постоянного клиента. Ладно, не самая критическая ошибка. Белый халат гостеприимной продавщицы трещал по швам от радушия.
– Грудинка, – нежно шепнула соблазнительница и, в подтверждение своих слов, колыхнула впечатляющим бюстом. Для пущего визуального эффекта профессионалка осветила товар ярчайшей белозубой улыбкой. Резцы и клыки влажно поблескивали и, надо полагать, стимулировали сбыт.
– Кусается! – предупредил за спиной у Макса тертый калач в кепке и с опаской попятился.
– Так я ж и говорю, мужчина, – подтвердила продавщица и хлебосольно положила бюст на прилавок. – Продукт элитный, мягче манной каши. Жуется, кусается, из организма регулярно анализируется – все как положено. Ко мне в базарный день язвенники со вставными челюстями в очереди стоят.
– Цена-то, небось, кусается? – не унимался мнительный калач, тертый до состояния панировочных сухарей.
– Почти задаром отдаю, – заверила тетка и завернула цену, от которой покраснели все зеленые помидоры в овощном ряду. Макс обернулся узнать мнение бывалого человека, но сзади лишь по-запорожски гулял сквозняк.
– Я возьму вот этот кусочек, поменьше. – Именно воинствующий бытовой минимализм позволял Максу расширять границы познания мира от Гоа до Барселоны, в то время как серийным обжорам с такой же зарплатой хватало только на электричку до дачи.
– Сплошное мясо! – обиделась продавщица и ловко – плюх! плюх! – перебросила нереального размера кусок грудинки с ладошки на ладошку. – Чесночком натереть?
– Натереть, – вздохнул Макс, прикинув, что на черный хлеб хватит точно, а от белого, вообще-то, толстеют. Довольная продавщица вручила увесистый пакет адресату и на прощание улыбнулась загадочной улыбкой Джоконды.
***
Пиканье домофона выманило Мусю и Пусю в прихожую, и теперь они с укоризной глядели на Макса, уперев руки в боки. Муся репетировала трагедию в связи с необходимостью греть ужин вторично. Пуся копировала мамочку.
В обычный вечер Макс мог бы отшутиться старой хохмой про начальство, которое не опаздывает, а задерживается. Но этот вечер обычным не был. Домой вернулся охотник и принес добычу. А это уже совсем другой этикет. Самкам человека полагалось благодарно поурчать, возложить добытчика отдохнуть на мягкие шкуры и на цыпочках исчезнуть, чтобы разобраться со свежениной. Забуревшие Муся и Пуся не сделали ни первого, ни второго, ни третьего. Куда мы катимся!
Небрежно кивнув, Макс направился на кухню, где, не теряя времени, выложил сало с прослоечками на разделочную доску. Кухня наполнилась густым тминно-чесночным ароматом. Муся и Пуся заинтригованно смотрели, как их мужчина орудует столовыми ножами. При жизни кабанчик мог не бояться ни сохатого, ни пуль, ни осколочных ранений. Прочная, качественная шкура. Сырьевой ресурс. Сопящего с тесаком Макса трудно было назвать другом кожевенной отрасли. На доске росла горка нарезанных кусочков.
Муся с интересом наблюдала за мужем. Величавость, горделивость осанки, благородство в движениях. Очевидно, именно с таким видом короли жрут сало. Будучи женщиной интуитивно умной, Муся решила подыграть помазаннику. В конце концов, котлеты же никуда не убегут. Муся подцепила вилкой аккуратный кусочек и положила в ротик. Пуся с восторгом посмотрела на мамулю и сделала так же. Добытчик Макс, презрев дипломатический протокол, брутально воспользовался рукой.
Через пару минут мусипусины кусочки грудинки снова украшали обеденный стол. Пребывание во рту никак не отразилось на их товарном виде. Макс жевал долго и упорно, вперившись невидящим взглядом в экран кухонного телеящичка. За это время он пережевал одного родного президента, двух свергнутых диктаторов и целый взвод взятых ментами в плен проституток. Сало смягчилось и растянулось в пространстве до такой степени, что при глотательном движении уже вполне себе достигало желудка, но, спустя секунду, снова оказывалось во рту, как будто бы кто-то вытягивал его оттуда за резиночку.
Шкурка! Все дело в шкурке, понял Макс и взял нож. Удерживая ценное сало во рту, он оттянул шкурку и сделал ей обрезание. В тот же миг на тарелке у Макса появился кусочек языка, которого сегодня в меню не было.
Макс никогда не думал, что ему на роду написано попользоваться женскими гигиеническими прокладками. Да еще и запихивать их в рот. Через час прокладки закончились, но кровотечение удалось остановить. Неотложку решили не вызывать – Макс мычал в знак протеста, и женсовет пришел к выводу, что двоих с острыми язычками на семью из трех человек вполне достаточно.
Тут бы и сказке конец. Сказке – да, а в этой правдивой истории все только начиналось. В реальной жизни мужчина должен хорошо питаться, верно? А что такое нормальному мужику пара стаканов крови? Так – для затравки аппетита. Девушки предлагали манной кашки через трубочку, но Макс только страшно улыбнулся и исчез на кухне. Там, на разделочной доске его ждало кое-что получше: мягчайшая, нежнейшая, с мясными прослоечками грудинка, за которую – если кто забыл – были плачены деньги. Ее-то, голубушку, мы и будем кушать. Хитро посмеиваясь, Макс срезал шкурку и глотал кусочки не жуя. Он привык любое дело доводить до конца. Муся с Пусей заглянули на кухню, но поняли, что сил их женских нету на это смотреть. Они укрылись в зале и включили телик с теплым, душевным триллером: за два часа фильма очаровашка Ганнибал Лектер не употребил ни одного кусочка сала.
В полночь, разя чесноком, пришел торжествующий Макс. Он улегся спать, но сон его был чуток и непродолжителен. Уже через полчаса он проснулся с непреодолимым желанием почитать в туалете. Муся и Пуся с тревогой прислушивались к шелесту страниц, перемежавшемуся звуками вулканического происхождения. Тревога тут же передалась по всему стояку. Какой-то псих сверху принялся молотить по батарее металлическим предметом. Для верности прочтя газету два раза – сперва вдоль строчек, а потом еще и между ними – Макс решительно поднялся с унитаза и тут же выпал в узкий проход между прихожей и кухней, соприкоснувшись лбом с противоположной стенкой. Ноги затекли и сделались совершенно ватными. По мере возвращения к ним чувствительности появились и мурашки, отчего Максу становилось все смешнее и смешнее. Оберегая сон домочадцев, он старался сдерживаться. Притворившаяся спящей Муся вполглаза подсмотрела, как сдавленно хихикающий и похрюкивающий супруг на четвереньках вполз в спальню и забрался в супружеское ложе.
Той ночью любовь к печатному слову посещала Макса так часто, что седалище унитаза не успевало остывать. К середине ночи прессу сменила беллетристика, но быстро приелась, и под утро они ходили на очко с Достоевским. Незадолго до звонка будильника вечный зов большой литературы был приглушен конской дозой панкреатина, Макс уснул и цветных снов не видел.
Утром Муся добросовестно будила мужа на работу, но чрезмерно начитанный Макс вставать не пожелал. Он лишь опасно повернулся к жене задом и пробубнил что-то типа «иди, дорогая, а я еще полчасика вздремну и начну дико по тебе скучать». Оскорбленная Муся обозвала Макса засранцем, а, уходя, так двинула о косяк дверью, что сосед-барабанщик выбил по батарее всю партию ударных из прелюдии к знаменитой композиции «Распутин».
Макс прислушался к организму и уверенно направился туда, где призывно журчала вода, а турецкий освежитель воздуха вполне достоверно имитировал атмосферу альпийского луга. На этот раз потертое седло скрипело под тяжестью троих: Макса, Ефрона и Брокгауза. Дернув за пимпочку бачка, Макс задумчиво посмотрел на стульчак и решил на работу сегодня не идти вообще. Глупо на работу в офис ходить со своим стулом, в особенности – если он жидкий. К тому же, язык распух настолько, что его было сложно держать за зубами. Не самый лучший вариант для общения с начальством.
Впрочем, имелось одно место, куда попасть сегодня нужно было обязательно. Он быстро оделся и спустился на улицу, забросив на плечо рюкзачок, в котором лежало орудие пыток, очень похожее на сало с прослойками.
***
Коммерсант Шура Кумпякова, обложившаяся со всех сторон салом, смахивала на бойца, занявшего огневую позицию. Периодически она высовывала толстую физиономию из бойницы и постреливала глазами по сторонам. Утро, да еще будний день – много не наторгуешь. Весь клиент на работе. Изредка просунется мимо праздная бабка, запрограммированная на куплю кефира. Такую блудную старушку врезать салом по нутру хрен заманишь. Тоска ва-аще. Шура зевнула и вдруг увидела перед собой покупателя, который показался ей смутно знакомым. Пожиратели сала как зомби – иногда они возвращаются.
– Ффеньки ттаффай! – по-немецки сказал покупатель. Несмотря на сильный баварский акцент, сметливая Шура поняла его сразу. Зря, что ли, в школе с иностранным мучилась? Какие феньки нужны немцу, догадаться тоже было не трудно: не имея нужной лицензии, Шура приторговывала мясными деликатесами из-под полы. Кажись, об этом уже знало пол Германии. Шура извлекла из-под прилавка полендвицу и показала иностранцу: яволь, али как?
– Ффеньки ттаффай! – снова пролаял немец и сделался злой, как фельдфебель. Он полез в рюкзачок, извлек оттуда кусок грудинки и принялся им трясти перед Шуриным носом, а потом шумно плюхнул о прилавок.
– Сала, что ль, еще взять хотите? – разгадала Шура. Надо же: что русскому сало, то немцу – фенька.
– Это не ффало! – завизжал злой немец, – это контрафакт!
«Обозвал контрой и послал по матери», – перевела Шура. Назревал международный скандал. Немец энергично тыкал пальцем в сало и требовал «феньки», а Шура вдруг отчетливо поняла, что никакой это не иностранец. Наш это кадр, отечественный. С утра выпил – язык не ворочается. Теперь ему деньги нужны – догнаться, вестимо. Пытается вчерашний товар вернуть, алкаш. Закуска градус крадет, ага.
Шура кликнула мясника Федора. Федор явился, держа на плече огромный топор. Клубки противоречий можно распутывать, но проще ж их разрубать.
– Грабют, – наябедничала Шура, – вот этот, с салом. Я ему еще чесноком натерла. Теперь денег хочет.
Мрачный Федор сделал страшное лицо и сориентировал Макса в известном направлении. В общем, вульгарно предложил членство в неприличном однополом деле. Макс заметил, что короткое матерное слово не красит Федора как личность. И, вообще, как гласит народная мудрость, сколько это слово ни повторяй – во рту слаще не станет.
Помимо топора, Федор имел за плечами груз нелегкого тюремного прошлого. Такие люди даже цыпленка табака не откушают, не убедившись, что распластанная тушка при жизни не была петухом. Намек на оральную жизнь набатом ударил Федора по голове. У оскорбленного мясника от возмущения заложило уши, и он попросил Макса продублировать прозвучавшую мысль.
Макс снял очки – символ бесхребетной интеллигентщины и комедийной мягкотелости. Нет сомнений, что именно это проделывал доктор Джекил для перевоплощения в мистера Хайда. И вот мир странным образом переменился: офисный планктон обернулся стаей пираний, набойка под женским каблучком – рыцарским щитом, а базарная челядь превратилась в горбатого гнома и ведьму со свиным рылом вместо носа. А еще Максу стало весело. Исключительно весело – до хохота, до коликов. Этот хохот впоследствии долго вспоминали под сводами центрального столичного рынка.
Бешеный вихрь подхватил Федора и выбросил на обочину жизни, где находилась грузовая тележка, заполненная яйцами «Молодецкими», обогащенными селеном. Федор лежал на тележке, принимал яичную ванну и смотрел, как дюжий оборотень его топором делает его же работу. Вот только шинковал Шурино сало он так мелко, что его можно было хоть прямо сейчас собирать с пола и расфасовывать по вакуумным упаковкам. Что делать с измельченным прилавком Федору пока было не ясно.
Тем временем выбитая из укрепления Кумпякова дурным фальцетом затянула песню безумству храбрых. Прибывший наряд милиции оперативно составил протокол, где кровью расписался в своем бессилии. Вызвали подмогу. Когда пятеро в масках волокли Макса к авто, он захлебывался от смеха, показывал Шуре обрезанный язык, обещал по гроб жизни быть ее постоянным клиентом и втайне от мужа являться к ней по ночам.
***
Покатившийся по наклонной Макс отказался сотрудничать со следствием.
– Ну что, будем колоться? – спрашивал гражданин начальник.
– Я что, похож на торчка? – отвечал гражданин Макс.
– Вы вымогали деньги у гражданки Кумпяковой? – допрашивал следователь.
– И не думал, – округлял глаза задержанный. – Гражданкой была утеряна совесть, а я просто пытался ее вернуть за умеренное вознаграждение.
В камере Макс тоже вел себя вызывающе. Уркам, считавшим себя фартовыми, он с наслаждением объяснял значение английского глагола «fart». Сокамернику, который хотел по-братски поделиться с ним передачкой, посоветовал засунуть свое сало себе в непроизносимое место. Разбитые очки лежали в кармане и повлиять на моральный облик мистера Макса Хайда никак не могли.
Один, впрочем, человек из тех, кто искал общения с Максом, почти сумел с ним подружиться. Человек этот в общении был приятен настолько, что казался воплощением абсолютной, эталонной доброжелательности. Он пригласил Макса в комнату для встреч с задержанными, где назвался по имени-отчеству и предстал большим затейником. То выспрашивал, что Макс видит в специально сделанной кляксе, то выведывал, какие цветовые гаммы ему наиболее симпатичны. Макс даже не заметил, как улыбчивый извращенец начал интересоваться девочками, с которыми Максик ходил в детский сад, а также эротическими фантазиями грудничка Максимулечки в период материнской лактации. Вот с этим-то стопроцентно приятным козлом Максу и предстояло общаться ближайшие полгода.
***
После клиники Макс стал нормальнее всех нормальных: с головой окунулся в любимую работу, все свободное время проводил с семьей, покорно выполнял дистанционную команду «хлеб-батон!».
И лишь раз в месяц, в полночь, когда добрые люди засыпали в своих постелях, а зловещая полная луна наводняла все мыслимые пределы расплавленным желтым ядом, происходило что-то необъяснимое. В позолоченных лунным светом зрачках Макса появлялось странное выражение, и из укромного места извлекалась резиновая хрюша, подаренная кем-то на год Свиньи. Из набора хозяйки тихонько изымался комплект иголок для штопки и шитья, после чего дверь на кухню за Максом плотно закрывалась. Что происходило за закрытой дверью, так и осталось тайной. Известно лишь, что время от времени из кухни приглушенно доносились звуки, очень похожие на отчаянный поросячий визг.