П Р О З Р Е Н И Е?
Как поздно я начала читать настоящую, без описания классовых битв и роли в них «маленьких людей», литературу! Прочитав сборник произведений Набокова, я пытаюсь представить себе, что было бы, если бы я в юности, во время «серой минуты жизни, прошедшей незаметно и бесплодно» встретилась бы с этим писателем? Может быть, не пришлось бы в старости брать на себя роль соглядатая собственной жизни? «Таинственна эта ветвистость жизни: в каждом былом мгновении чувствуется распутие, - было так, а могло быть иначе, - и тянутся, двоятся, троятся несметные огненные извилины по тёмному полю прошлого…»
Но сие событие тогда «не вылупилось и не просияло», «не склалось», как говорит моя доченька уже на современном жаргоне. «Острая забава» писателя оборачивается книгой одинокой старости с уколами совести, болью в сердце и неврозом. Следуя памятью по бесчисленным случайностям и ошибкам в моей жизни, которые, как трещинки на старой посуде, расчерчивали будни, я ищу ту, которая разломила привычный уклад жизни. Но трещинки «тянутся, двоятся, троятся по тёмному полю прошлого», и мне не хватает сил придумывать другую судьбу, другое событие, которое так и «не вылупилось». Я боюсь фантазировать ради забавы, боюсь сойти с тропинки правды.
Оставшись в 1981 году с Анечкой вдвоём, мне казалось, что я счастливее других. Я не трачу силы на капризы мужа, и я не одна, как некоторые мои одинокие коллеги, у которых весь смысл жизни заключался в работе. У меня была Анечка – капризная Муза всех моих деяний, закрывавшая собой события окружавшего нас мира. Мои душевные силы были направлены на преодоление её страха перед трудностями учёбы в школе и началом освоения пианино. Ожесточённое, со слезами, сопротивление Ани всему новому иногда приводили меня в отчаяние. Но красиво звучащая мелодия под памятливыми пальчиками и от этого её смущённо-радостная улыбка на лице с ещё не высохшими ручейками слёз, очередная пятёрка, были мне наградой за приложенные усилия.
Счастливый смех Анечки после её трудных побед над собой заглушал траурные марши частых похорон на Красной площади. Я не замечала, как общая людская тревога вползала злой змеёй магазинных очередей в мой дом. Всё меньше товаров на прилавках, всё хуже в магазинах с продуктами. Встречи на улице с гостями столицы с большими мешками в руках, которые за день успевали скупить в магазинах почти все товары, - не волновали. Меня выручали продовольственные заказы, нормальное снабжение буфета на работе и коллеги, которые отдавали мне, ставшую маленькой для их выросших детей, но ещё хорошую, одежду и обувь для Анечки.
Уже без моих усилий в экономии не потраченные остатки денег оседали на сберегательной книжке, и в моей голове не возникали вопросы о причинах происходящего. Даже горячая вода из прорванной чердачной трубы в нашем доме, затопившая в 1984 году 15 из 96-ти квартир, казалась, пусть и серьёзной, но обычной технологической аварией, а не предвестником моего первого столкновения с государством. Я – председатель кооператива и, как обычно, обратилась к чиновникам РЭУ с просьбой отремонтировать все квартиры за их счёт. Это ведь их обязанность. Авария произошла по их вине! Но они ничего не делали. Целый год мои усилия были напрасными.
Дальнейшая борьба за возврат к нормальной жизни в кооперативе заставили меня вникнуть в законы и начать думать о механизмах государственной машины, которые почему-то так изобретательно настроены, что просто невозможно реализовать и защитить законные права человека.
Моя борьба была, как бы иллюстрацией к беседе-анекдоту гражданина с чиновником:
- По закону я имею право, - говорит проситель, - значит, я могу?..
- Да, по закону вы имеете право, - отвечает чиновник, - но не можете…
Спасибо моим бескорыстным помощникам: Алексею и Симе Р. И многим другим членам кооператива. Интеллектуально и морально они помогли мне выстоять в борьбе с государственным монстром в судах, защитить свою честь на работе от клеветы в письмах-доносах, помогли навсегда отлучить от работы в управлении домом группу зарвавшихся от безнаказанности жуликов. И, конечно, спасибо М.С.Горбачёву. Он своей «перестройкой» напугал зажиревших чиновников и заставил их раскрыть гражданский и уголовный кодексы, чтобы в соответствии с законом решить нашу кооперативную, но мелкую, с их точки зрения, проблему.
К концу 1988 года мы победили, но тогда же я обнаружила, что, ухлопав уйму времени на борьбу за права кооператива, я упустила доченьку. Без моей помощи и контроля с музыкой было покончено, программа пятого класса оказалась неосвоенной, и в школе грозили второгодничеством. Теперь уж не до музыки. Пришлось вновь по вечерам серьёзно с ней заниматься почти по всем предметам, чтобы хоть частично овладеть школьными науками.
Стоп!.. Моя память спотыкается о яркую картинку. В воображении возникает взрослая Анечка, читающая эти строки и её недовольный голос:
- Неправда, - буркнула она. – Ты меня упустила не потому, что не было контроля. Контроль был. Он-то меня и злил. Ты никогда мне не доверяла. Ты по совету своей подружки, тёти Лены, не разрешала мне ходить на конюшню, ухаживать за лошадьми. Ты именно контролировала, а не разговаривала. С тобой нельзя было поговорить, пожаловаться. Ты стала, как чужая.
- Ничего себе! Стала чужая… Почему?
- А ты знаешь, как я плакала, как мне было страшно одной дома, когда ты меня оставляла по вечерам, и я должна была сама ложиться спать?! Чем старше я становилась, тем меньше времени у тебя было на меня.
- Но это же нормально. Ты становилась старше, а значит самостоятельнее. В конце концов, самостоятельность я и пыталась в тебе выработать.
- Вот-вот… Все во 2,3,4 классе вокруг меня дети, а я – взрослый, самостоятельный человек? Ты меня никогда не защищала. Вспомни! Когда я жаловалась тебе, что меня в классе обижают, что ты мне отвечала?
- Что в любой ссоре виноваты две стороны. Надо сначала подумать, чем ты обидела девочек, что они с тобой перестали разговаривать. Ведь, сознайся, ты была отчаянной сплетницей.
- Ну, конечно! Опять я во всём виновата. Я хуже всех… Я для тебя была даже хуже Наташки Федуловой.
- Это не так. Я тебя просила не дружить с ней, потому что, когда вы объединялись, это плохо кончалось. Вы обе были нервными, возбудимыми, и ваша дружба приводила к «короткому замыканию», как в электрической цепи с двумя оголёнными проводками. А сами по себе вы были нормальными детьми.
- Так почему ты не перевела меня в другую школу со спокойной Леной? Вспомни, как я тебя просила перевести меня после четвёртого класса в школу на Варшавке!
- Мне казалось, что та школа была хуже, хотя и ближе к дому. Да, и папа был категорически против. Он считал, что твоя просьба – детский каприз.
- А оставлять меня в классе, где большинство детей меня обижали, где новые учителя меня сразу невзлюбили, чей каприз?
- Да… Наверное, ты права. Надо было тебя перевести в ту школу. Но эта моя ошибка уже в прошлом.
- В прошлом… Только это прошлое каждый день отзывается в моём настоящем. Ведь я из-за этого перестала учиться, назло вам.
Прости, Анютка. То «распутие» твоей жизни я не заметила. За шумом перестройки, ломки всего вокруг я не услышала твоей жалобы. А ломка шла тогда очень серьёзная…
В редакции началась чехарда со сменой руководства: менялись главные редакторы, заведующими отделами. Налаженный ритм работы стал хаотичным. Из-за нехватки средств сказки-спектакли кончились. Ушёл мой редактор Валера, а вместо него появился Васо К., с которым творческого контакта уже не было. Васо, чрезвычайно амбициозный молодой карьерист, был скорее администратором по стилю работы, чем редактором. Работать стало трудно, скучно и неприятно. Передачи с ним выходили убогими, без изюминки, в виде «говорящей головы» и иллюстративных, как в учебнике, диалогов. В отдел пришла очаровательная Машенька С., новый редактор новой рубрики «Итальянский язык», и я начала работать с ней. Вернулось творчество, вернулось хорошее настроение, и тут меня вызвали в отдел кадров.
- Я ознакомился с вашим личным делом, - сказал пожилой, добродушного вида кадровик, - и обнаружил неточности. Вот, смотрите… Вы указываете, что мать ваша умерла в 1975 году и что у вас есть отец Вассерман Абрам Львович 1915 года рождения. Но по другим данным мама у вас не родная, а в вашем свидетельстве о рождении – отца у вас нет. Зачем же вы в анкете пишете, что отец Вассерман?
- Потому что Вассерман – мой отец. Он меня вырастил, воспитал, и я считаю его отцом, - ответила я, не понимая, в чём смысл неточности.
- Но если в свидетельстве о рождении в графе «отец» - прочерк, зачем вы свою анкету портите? – спросил кадровик, всем своим видом показывая искреннее желание мне, неразумной, помочь.
- Вы мне предлагаете отказаться от отца?! Предлагаете отказаться от человека, который в войну меня, умирающую, выходил и выкормил?!
- Можете не отказываться!.. Это ваше личное дело, но в анкете, зачем его указывать?
- Потому что он мой отец, - зашипела я злобно, поняв, что вижу перед собой государственного антисемита. – Отказ от отца – это подлость! Вы понимаете, что предлагаете мне совершить подлость?!
- Ничего я не предлагаю, - обиделся кадровик. – Я просто хотел улучшить вашу анкету… Странный вы человек! Больше двадцати лет работаете на телевидении и не понимаете?
- Улучшайте свою анкету, если вы готовы к подлости, а в моей анкете никаких изменений не будет! – резко ответила я, хлопнув на прощанье дверью.
После этой беседы мне стало ясно, что, разобравшись с руководством телевидения, кадровики Комитета потихоньку по личным делам рядовых сотрудников начинают разборку с нами. Надо было готовиться к самому худшему. Надо было не только следить за событиями на работе, но и учиться предвидеть их.
Плохо было на работе и у Ильи. Стабильные раньше связи с предприятиями республик обрывались. Не стало заказов на наладку экскаваторов – не стало денег. Всё чаще Илюшка приходил к нам перекусить. Живя отдельно, он не укладывался в зарплату, да и её платили не регулярно. От политической борьбы в стране стала зависеть наша судьба. Вот и пойми, кто, кем занялся – политика мною или я политикой.
Дома мой старенький «Рубин» почти не выключался.
- Съезд народных депутатов Союза важнее твоих фильмов, - говорила я Ане, обижавшейся на мой «захват» телевизора.
Конечно, потом я пыталась объяснить ей важность происходящих событий, но я видела, что её мои рассказы не убеждают. В школе и в доме пионеров на пионерском активе ей говорили совсем другое. Помогла мне достучаться до сознания Анечки грустная повесть А.Приставкина «Ночевала тучка золотая». Я читала ей эту повесть вслух несколько вечеров. Трагические судьбы мальчиков Аню потрясли. Она стала задавать мне вопросы о времени отражённом в повести, о причинах войн между странами. Как похожи были её подростковые переживания на впечатления от впервые увиденного фильма о войне в пятилетнем возрасте! Тогда она мне задала очень простой и точный вопрос:
- Мама, а если ни у кого не будет ружья, войны не будет?
- Наверное, не будет, - улыбнувшись детской простоте решения всех человеческих проблем, ответила я.
Потом я вспомнила её странное предсказание событий в мире, когда ей было 9 лет. 1 сентября 1985 года она пришла из школы, и я спросила:
- Ну, что было сегодня в школе?
- Урок мира.
- И что вам рассказывали на этом уроке?
- Не знаю…
- Не знаешь, - вздохнула я от этого устойчивого ответа с первого класса на мои вопросы о полученных заданиях в школе. – Но о мире вам рассказывали?
- Да, - ответила Анечка, явно думая о чём-то своём.
- Вот и хорошо. Значит, войны не будет.
- Нет. Война будет, - ответила Аня.
- Почему ты так думаешь? – удивилась я. – Кто, с кем будет воевать?
- Нации разные поссорятся, и будет война. Они бросят атомную бомбу.
- Что?! Вам это в школе сказали?!
- Нет. В школе говорили про мир.
- Кто же тебе это сказал?
- Никто. Не знаю…
Меня это мрачное предчувствие ребёнка ошеломило, и я постаралась быстро сменить тему разговора. Но, видимо, тревога в добром сердце Ани осталась. Её не случайные вопросы после чтения повести говорили о том, что она на эту тему не раз размышляла сама. Я, как можно понятнее, рассказала ей о борьбе за мир в нашей стране, рассказала об академике А.Д.Сахарове, который придумал термоядерную бомбу, но теперь борется за разоружение во всём мире и в нашей стране, и об этом же говорит на съезде депутатов, но, кажется, мои слова её не успокоили.
В 1989 году с пионерским активом дома пионеров она поехала на неделю в Варшаву. Поездка ей понравилась, но у неё возникли вопросы.
- Почему в Варшаве восстановили все старинные, разрушенные войной дома, и теперь там чисто и красиво, а у нас не так?
Сравнивать ей было с чем, потому что я всегда её брала с собой в отпуск. Она побывала со мной в Латвии и видела гибнущие дома старой Риги. Она видела убогие домишки и грязь волжского Плёса, видела запущенность и грязь Анапы, она всё детство проходила мимо старых бараков и огромных, зловонных куч мусора на нашей улице в Москве.
- Наверное, у страны нет денег, чтобы сделать всё сразу, - говорю я.
- Но в школе говорят, что страна наша богатая, и мы живём лучше всех, - возразила Аня. – И почему к нам так плохо относятся в Польше?
- Почему ты решила, что к нам плохо относятся? – удивилась я.
- Мы там выступали с хором в одном парке, пели пионерские песни, а когда стали выступать польские ребята, мы сели среди публики. Так вот, я села рядом с каким-то старым поляком, а он мне сказал, чтобы мы, пионеры, убирались из его Польши и никогда больше в Варшаву не приезжали.
- Может быть, ты не так понял польский язык?
- Нет, я всё поняла. Он это сказал по-русски. Я даже плакала от обиды.
- Старик был, наверное, обижен коммунистами, - попыталась я сгладить её обиду, - а сейчас не знает, что мы уже другие, что мы боремся со своими коммунистами. Вон какая борьба с ними идёт на съезде!..
Моя 13-летняя девочка задумалась над не простыми вопросами о Родине, вздохнула и занялась своими делами. Но с тех пор стала поглядывать на экран с выступлениями депутатов, а иногда по их речам отличала демократа от коммуниста, презрительно говоря о последнем: «Вот, дурак! Опять врёт!». Уже спокойнее она воспринимала моё почти непрерывное чтение, но сама читать (того же Приставкина) не хотела.
А на меня, благодаря «гласности», свалилась лавина интереснейшей информации о прошлом и настоящем страны. Новые исторические факты заставили, никогда не сопоставлявшую свою судьбу с историей государства, взглянуть на себя и на страну с совершенно новой стороны. Да, и могло ли быть иначе после чтения фотокопий книг «Архипелаг ГУЛаг», «В круге первом», самиздатовской «Хроники», разных листовок, вороха газет и журналов? Можно ли было без ужаса читать о жертвах сталинского режима, о подлом пакте Молотова и Риббентропа, по которому моя любимая Латвия оказалась под сапогом СССР? Можно ли было безучастно читать такие строчки?!
«СССР – это страна лжи, лжи абсолютной, лжи интегральной… СССР – ложь до крыши. В четырёх словах, обозначенных четырьмя буквами, – четыре лжи».(Б.Суворин,советолог, 30г.)
« Демократия в общемировом понимании есть система защиты меньшинства и, прежде всего, - личности как элементарной частицы этого меньшинства. Глубоко внедрённая в сознание система распределения, заменившая заработок по труду, по личному результату, подорвала свойственную народу инициативу, приучила не столько работать, сколько выпрашивать, требовать, плакаться, а главное – ждать подачки в виде жалования, квартир, премий. Советская, целенаправленная пропаганда, искусство… за семь десятилетий… расколола… растлила русский народ». (Б.Васильев)
«60-летняя история нашей страны полна ужасного насилия, чудовищных внутренних и международных преступлений… Сейчас в стране возникло кастовое, глубоко циничное и, как я считаю, опасно больное общество, в котором правят два принципа: «блат» и житейская квазимудрость, выражающаяся словами – «стену лбом не прошибёшь». Но под этой застывшей поверхностью скрывается массовая жестокость, беззаконие, бесправие рядового гражданина перед властями и полная бесконтрольность властей – как по отношению к собственному народу, так и по отношению ко всему миру, что взаимосвязано. И пока всё это существует, ни в нашей стране, ни во всём мире никто не должен предаваться самоуспокоенности». (А.Д.Сахаров. Нобелевская речь. 1977г.)
«Люди должны знать правду и должны иметь возможность беспрепятственно выражать свои мысли. Развращающая ложь, умолчание и лицемерие должны уйти навсегда и бесповоротно из нашей жизни». (А.Д.Сахаров. 1988г.)
Можно ли спокойно читать призыв поэтессы З.Гиппиус?!..
Это, братцы, война не военная,
Это, други, Господний наказ.
Наша Родина, горькая, пленная,
Стонет, молит защиты у нас.
Тем зверьём, что зовутся «товарищи»,
Изничтожена наша земля.
Села наши – не сёла, пожарища,
Опустели родные поля.
Плачут дети, томясь в испытании
И от голода еле дыша,
Неужель на такие страдания
Не откликнется наша душа?
И я откликнулась. Борьба с лицемерной властью коммунистов, к которой призывал и мой, совсем недавний, жизненный опыт, казалась насущной необходимостью. Жёсткие «схватки» за права моих товарищей с лжецами-парторгами в студии у Сац и на телевидении я хорошо помнила! Глупая идеологическая цензура (от страха, «как бы чего не вышло…») давно злили. Я помнила и мои унизительные просьбы в Исполкоме в 1978 году. Пока мы не «подмазали» подарками чиновника-коммуниста, он, абсолютно законную, цепочку обмена квартир в доме не утверждал 4 месяца!!! Возмущала и ложь власти после чернобыльской катастрофы, когда миллионы людей пострадали от радиации. А трагедия армянского Спитака стала символом краха «эффективного» строительства социализма. Ведь после землетрясения оказались разрушенными не старинные постройки, а, халтурно выстроенные в советские времена, дома, похоронившие под собой тысячи людей. И после всего этого коммунисты смеют говорить, что они – ум, честь и совесть эпохи?! Ни для себя, ни для Анечки я не хотела дальнейшей жизни в атмосфере государственной лжи и лицемерия. Мои душа и совесть призывали к действию.
С 1989 года я стала ходить почти на все митинги. Там, под знамёнами разных фронтов, движений и платформ, я искала своё место, там я воочию увидела недавно освобождённых советских диссидентов, там впервые услышала взволнованный, срывающийся на фальцет тенорок Андрея Дмитриевича Сахарова. Их речи о демократии, о рыночных реформах, о свободе, об альтернативных выборах, об ответственности каждого за судьбу страны – потрясали.
Однажды, после очередного митинга мой новый знакомый, Коля Ж., пригласил меня на встречу со своими друзьями, несколькими жителями нашего Севастопольского района.
Пять молодых мужчин почти вплотную сидели в маленькой комнате дворника 45-й школы. С нашим приходом они ещё потеснились, освободив для меня место за небольшим столом, на котором стояла трёхлитровая банка с пивом и лежали несколько тушек воблы. Дворник, молодой интеллигент, представил мне своих товарищей.
Весь вечер я, «открыв рот», слушала Хавкина Юру. Сначала он рассказал, что в юности со своими товарищами Кагарлицким и Кудюкиным попал в тюрьму. Они «вздумали» усовершенствовать социализм в стране и создали молодёжную группу, которая искала и находила несоответствия в политике партии с основными, классическими постулатами социализма.
- Не надо поисков! Партия не ошибается! Объяснили нам в КГБ и посадили в тюрьму за антисоветскую деятельность, - смеясь, закончил рассказ о себе Юра. – Но это всё в прошлом, а сегодня другое время. Сегодня нам представилась, наконец, возможность быть не наблюдателями, а участниками обустройства будущей жизни в стране, и пропустить такой шанс было бы преступлением! Надо действовать!
Речь его была энергичной, чёрные глаза почти гипнотизировали слушающих, и даже капли пива в его аккуратно подстриженных усах и бороде, казалось, застревали, чтобы послушать этого умницу. То с едким сарказмом, то серьёзно он рассказывал о внутренних перипетиях на съезде, об отношениях Горбачёва и Ельцина, о программе межрегиональной группы и о том, что надо помочь им в борьбе с агрессивно послушным большинством.
- Надо готовиться к выборам в республиканский, городской и районный Советы депутатов. Чтобы не пропустить в Советы партийную номенклатуру, надо выдвинуть своих кандидатов, а для этого нужно создать общественную организацию, надо издавать информационный бюллетень, ежедневно, где только можно, беседовать с жителями района, вовлекать их в нашу организацию, объяснять необходимость участия в политической жизни, - убеждал Юра.
Со всей программой действий я была полностью согласна и с этого момента стала активной помощницей в реализации Юриных идей.
В ноябре 1989 года нам удалось зарегистрировать общественную организацию – клуб избирателей Севастопольского района «Голос» - и выдвижение кандидатов началось.
Но радость первой удачи омрачила скоропостижная смерть А.Д.Сахарова. Зимой, в жуткий мороз мы с Анечкой стояли в скорбной многокилометровой очереди, чтобы с ним проститься.
В борьбе с партийной номенклатурой всё больше настораживал Б.Н.Ельцин. Ведь он из их когорты! Конечно, он вышел из рядов компартии, сдав Горбачёву свой билет, но я ему почему-то не верила. Не может, думала я, взрослый человек так быстро поменять свои коммунистические убеждения! Да, и его покаяние на недавнем партийном пленуме только подтверждали моё недоверие.
- Разве в МДГ нет более достойных людей? – спорила я с активом «Голоса» на собраниях. – Почему обязательно Ельцин, а не Афанасьев, например?
- Потому что хороший учёный не всегда оказывается хорошим управленцем! – кричит на меня Хавкин. – У нас огромная страна, ею управлять – это не диссертации писать! Прочти брошюру Г.Попова «Что делать?». Он там объясняет таким, как ты, почему нельзя менять управленческий аппарат страны.
- Да, знаю я его точку зрения! – кричу я в запале. – Он считает, что прогрессивная бюрократия может провести реформы, а мы должны им только помогать. Но я что-то в своей жизни ни одного прогрессивного бюрократа не встретила. Все они – партийная номенклатура. А Попов хитрит, называя их просто управленцами. Он боится демократов во власти! Мечтает о реформах на китайский манер под руководством «мудрых» коммунистов. А их Тянь Ань Минь перечёркивает все благостные мечты Попова. Твой Ельцин воспитан партией и всю жизнь колебался вместе с линией партии, иначе не поднялся бы до таких партийных постов, - всё больше сержусь я. – А Афанасьев настоящий демократ, честен, последователен и принципиален!
- Но хороший человек – это ещё не профессия! – нападают на меня «голосята». – Ельцин с привилегиями будет бороться, он о народе думает, он за справедливость! Неужели ты этого не понимаешь?!
- Меня не колышат их привилегии! Меня интересует, как он наполнит полки магазинов и карманы народа. Дать свободу людям продавать на углах последнее добро, чтобы выжить – это ещё не рынок. Я хочу знать, дадут ли Ельцин с Поповым со своей «прогрессивной» бюрократией свободу людям за-ра-ба-ты-вать?! Мне не нужна справедливость в распределении! Я не хочу вновь писать чиновнику заявления со словом «Прошу…». Если мне и моей дочери без их государственного контроля и удушающих налогов дадут возможность свободно завести собственное дело, то я сама всё смогу купить и даже их копеечная пенсия мне не будет нужна!
- Ты отрицаешь роль государства? Ты что, идеалистка? - съязвил Юра.
- Скажи уж прямо, что я дура.
- Ладно, не обижайся, - уже более спокойно сказал Хавкин. – Ты не веришь покойному Сахарову? Он был согласен с выдвижением Ельцина, он с ним работал. Если бы хоть на мгновение Сахаров почувствовал бы неискренность Ельцина, он разве поддержал бы его кандидатуру?
Этот аргумент Хавкина меня добил, и я проголосовала за Ельцина, хотя в душе уверенности не прибавилось. Но с другой стороны, не коммунисту же отдавать свой голос!
Как поздно мне попала в руки книга соратника А.Д.Сахарова по правозащитной деятельности С.А.Ковалёва «Прагматика политического идеализма», подтверждавшая мои те сомнения! Вот что он пишет в ней о Сахарове и демократах из МДГ того времени.
«Он (Сахаров) совсем не был понят Съездом народных депутатов в 1989 году. Это понятно хотя бы в силу колоссального интеллектуального и нравственного превосходства Сахарова над большинством депутатского корпуса. Но и его единомышленники-демократы из Межрегиональной депутатской группы – Ельцин, Попов, Собчак, Станкевич и другие – не всегда понимали его. Они учились быть политиками, т.е. лгать, умалчивать, оправдывать средства благой целью, словом – всему тому, что испокон веку определяло профессиональный уровень политика. Впрочем, некоторым из них, вероятно, и не надо было ничему этому учиться. Для таких смерть Сахарова была облегчением.»
Кого подразумевал С.Ковалёв в 1998 году под словами «некоторые» и «такие» - не знаю. Но я эти слова прочитываю как упрёк именно Ельцину. Ничего не зная о внутренней борьбе среди демократов, я интуитивно не верила Ельцину и ёжилась от криков восторженной толпы «Ельцин! Ельцин!».
А на выборах мы почти победили! Наши лучшие кандидаты – Л.Шейнис, Л.Пономарёв, О.Румянцев – вошли в законодательную власть и стали известны всей стране.
- Избиратели Севастопольского района в большинстве своём - демократически настроенный электорат, - говорили социологи, анализируя победу двух третей наших кандидатов на выборах.
Продолжение следует
http://www.proza.ru/2011/03/21/1169