- У вас свободно?
Лола подняла глаза. Перед ней стояла худая женщина среднего роста и неопределенного возраста, о котором говорят "за тридцать". Тут может быть и тридцать пять, и сорок пять и все пятьдесят девять, все зависит от генетики хозяйки и степени ухаживания за тем, что ей подарила природа и родители. В руках она держала чашечку кофе.
- Садитесь, пожалуйста, - улыбнулась в ответ Лола и сделал приглашающий жест рукой.
Ница, так звали подошедшую, улыбнулось в ответ дежурной безликой улыбкой и, воспользовавшись приглашением, присела на самый край полукруглого диванчика, так что ее спина была строго параллельна высокой спинке, отгораживающей их стол от остальной кондитерской, небольшой помещение которой таким нехитрым способом было поделено на отдельные секции, дававшие посетителям ощущение уединенности и своеобразного уюта.
Небольшая кондитерская находилась на тихой улочке. Настолько тихой, что трудно было поверить, что в этом большом мегаполисе всего в десяти метрах от шумного проспекта с вечно гудящими клаксонами, спешащими куда-то людьми, находится этакий островок спокойствия и респектабельности. Респектабельность - именно это слово употребляла пожилая хозяйка для характеристики своего заведения. Никаких новомодных кожи, стекла и хромированного металла в интерьере, только теплое дерево, старый испытанный друг человека на протяжении всей его истории, струящийся шелк густого вишневого цвета в обивке, гардинах и скатертях до пола, накрытые поверх которых розовые в тон льняные скатерки своей прохладностью приятно гармонировали с теплым шелком основы. Рассеянное освещение, небольшие столики, за которыми могли поместиться два, от силы три человека, негромкая музыка – все было подобрано таким образом, чтобы зашедший сюда человек мог получить небольшую передышку от современного монстра, живьем заглатывающего своих жителей-жертв.
Ничего современного. Ни телевизора с плазменным экраном, просмотр которого сопровождается постоянным щелканьем пульта, ни компьютера, окруженного фанатами интернетовской паутины, ничего того, что дает человеку ощущение, что он принадлежит к бесполой массе, именуемой современным человечеством. Массивная деревянная стойка отгораживала зал кондитерской от служебных помещений. В углу стойки громоздился кассовый аппарат, чудо техники начала прошлого века, с вертящейся ручкой, издающей при этом мелодичный звон. Управлялась за стойкой подруга и компаньонка хозяйки, такая же пожилая женщина с седыми волосами, слегка подсиненными оттеночным шампунем. Этакая Мальвина пенсионного возраста. Единственной данью современности был музыкальный центр, но без караоке и с подборкой исключительно классики, будь то классика в исконном ее понимании или музыка любого другого жанра, которая за долгое время своего звучания получила титул классической.
Лола задумалась и, как обычно в такие минуты, стала машинально водить средним пальцем правой руки по краю чашки с остывающим кофе. Заметив, что визави слегка поморщилась от ее манипуляций, извиняющее произнесла:
- Привычка.
Она не стала уточнять, что эта привычка передалась ей от матери и возникала в те минуты, когда надо было что-то обдумать, а обдумать ей сейчас надо было очень и очень много. В памяти возникла картина – сидящая за столом в галерее мать как заведенная обводит пальцем край стакана с давно остывшим чаем. Она делает это бесшумно, но занимающейся в соседней комнате Лоле кажется, что она слышит противный визг мокрого стекла и этот визг заполняет все сознание и не дает ни одному из лежащего на коленях учебника слову протиснуться в голову. На все расспросы двенадцатилетней дочери мать неизменно отвечала: "Все в порядке." А ничего не было в порядке. Через два месяца пришли рабочие, разделили их большую комнату пополам перегородкой, галерею тоже разделили. Построили отдельный вход, через который теперь стал ходить папа, который все это время, оказывается, был не в командировке, а завел новую семью. И теперь эта новая семья в лице Дарико вместе с ним поселилась за тонкой багдадкой, так что, когда молодые повышали голос можно было отчетливо расслышать каждое слово. Старые знакомые, дяди и тети теперь ходили через новый вход. Они или быстро прошмыгивали, стараясь не замечать Лолу, или вздыхали и гладили ее по голове, одновременно засовывая в карман шоколадку, и она не могла с точность сказать, что ее больше ранит – то, что ее не замечали люди, которые еще недавно восторгались ее красотой и игрой на фортепиано или эта жалость. Во всяком случае, она сама старалась не попадаться им на глаза. А шоколад она с тех пор терпеть не может.
Жизнь никогда не баловала ее. Всего приходилось добиваться, а то, что доставалось легко, потом оказывалось на проверку поражением. Сколько раз ей приходилось начинать все сначала. Вот и сейчас, когда казалось, все наладилось, и жизнь приобрела какую-то определенность – получено гражданство, есть стабильная работа, все в одночасье рухнуло, как соломенный домик Наф-Нафа, построенный на песке, который к тому же оказался зыбучим, затянув в образовавшуюся воронку все надежды Лолы на будущее. Все надо начинать с нуля, но где взять силы для этого. Это в молодости у нее была уверенность, что ей все по плечу, что она сможет покорить мир. Но мир совсем не хотел, чтобы его покоряли, и с завидным мастерством опытного теннисиста отбивал каждую попытку Лолы, часто возвращая ее в исходную позицию.
Лола подняла почти невесомую чашечку и сделала глоток. Густая тягучая жидкость наполнила рот приятными ощущениями.
"А кофе неплох, конечно, не так хорош, как тот, что варили в Батуми, но для этой страны с повальным увлечение экспрессо, довольно-таки неплох, - отметила про себя Лола, а потом, бросив взгляд на спутницу, переключилась на нее. – Стопроцентная американка с их маниакальным стремлением, во что бы то ни стало "сохранить фигуру". А какая у нее фигура? Не известно на чем брюки только держатся. Она, наверное, и кофе без сахара пьет, только бы ни прибавить лишний миллиграмм, вернее унцию. Сидит с каменным лицом, чтобы морщины раньше времени случайно не образовались. "Ни одна мысль не омрачает ее мраморное чело", так что ли говорят. Действительно, не омрачает. Да ее ничего не интересует, кроме собственной карьеры. Лицо каменное, улыбка дежурная. О такую споткнуться можно. Или замерзнуть. В улыбке Снежной королевы и то больше теплоты. То ли дело мои бывшие соотечественницы. Боже мой, я уже сказала слово "бывшие". Как будто родина может быть бывшей. Небо на мою голову. Не буду зацикливаться сейчас на этом, а то совсем грустно станет. А что ни говори, наши женщины насколько теплее, душевнее здешних. Тут же начались бы расспросы, поиски общих знакомых, точек соприкосновения, перетряхнули бы родословные для определения степени возможной близости наших предков, потом перешли на друзей и знакомых, далее на знакомых друзей и так далее, пока где-нибудь в десятом колене или на шестом круге наши жизни не соединились в одной точке, после чего мы почувствовали себя, чуть ли не самыми близкими родственниками. Я бы поведала ей свои печали, она свои заботы, и вот на душе стало бы легче. И я уже не чувствовала бы себя одиноким странником в пустыне, погибающем от жажды. Вот и получается, что долгожданный глоток воды – просто в общении с родным человеком, с которым можно поговорить обо всем – о родине, о кофе, о Батуми…" Она и не заметила, как последнее слово произнесла вслух.
- Простите, вы что-то сказали? – спросила незнакомка.
- Нет-нет, ничего, - успокоила ее Лола.
"Странно, мне явно послышалось, что она произнесла "Батуми", - засомневалась Ница. - Хотя вряд ли. Скорее всего, мне от тоски все это мерещится. Скоро, открывая кран, я буду в журчании воды слышать грузинскую речь. И откуда ей вообще знать, что где-то в мире существует такой красивый город. Она дальше своего штата явно ничем не интересуются. Типичная американка. Вон, какая толстая, что скоро поперек себя будет больше. Едят все подряд, не закрывая рот, и толстеют от своих генмодифицированных продуктов. Никогда столько толстых людей вместе не видела. Надо быть справедливой, американка красивая – высокий чистый лоб, большие зеленоватые глаза, роскошные волосы, хорошо очерченные губы. О таком лице мечтать можно. Интересно, во сколько тысяч оно ей обошлось. Слишком уж здесь любят "коррекцию природы". Сидит красивая, довольная собой и жизнью. Как же, ведь она живет в самой лучшей стране мира. У нее единственная забота – что приготовить мужу на ужин и как провести уикенд. Разве им понять в их сытой Америке, каково это, когда не на что купить ребенку молоко и лекарство для больной матери, когда свет включают на пару часов и за это время надо успеть сделать все, что связано с электричеством – узнать новости по телевизору, постирать белье, приготовить ужин, просмотреть уроки сына. А несовместимость графиков воды и электричества? Разве это объяснишь кому-то, как приходилось ведрами таскать на себе такую незаменимую в жизни воду, так как на девятый этаж вода без электрического насоса не поступала – и когда подавали воду из города, то в это время чаще всего был отключен свет, и наоборот".
Ница помнила каждую из ста пятидесяти ступенек, ведущих к ней в квартиру, каждую щербинку, каждый скол. Сколько раз поднималась по ним в кромешной темноте, она и сейчас смогла бы с закрытыми глазами повторить тот путь, только их квартиру, которую Ница с такой любовью обустраивала, для того чтобы прожить долгую счастливую жизнь с Зуркой, вырастить Сандрика, квартиру, в которой так любили бывать их друзья, завидовавшие их с мужем любви, пришлось продать. Зуре не повезло с бизнесом. Бизнес такая же работа, и чтобы ею заниматься нужно призвание и склонность, а иначе ничего не получится. Муж был хорошим инженером-гидротехником, а вот бизнесмен из него получился, мягко говоря, никакой. Она так и не поняла, откуда вдруг образовался астрономический долг, который поглотил и их квартиру и будущее. Зурка был полностью деморализован. Нице самой пришлось продавать квартиру, занимать недостающие деньги, чтобы расплатиться с кредиторами. Муж с сыном перешли жить к его матери, а свою мать Ница перевезла к брату.
Невестка, правда, была страшно недовольна перспективой ухаживать за свекровью, тем более, что она претендовала на часть денег от проданной квартиры, которая ранее принадлежала Нициным родителям. Она твердо была убеждена, что ее муж Важа имеет такие же права на эту квартиру, как и Ница. Споры были долгие, в конце концов, сошлись на том, что Ница будет давать деньги на содержание матери. Важа, ничего об этих претензиях жены не догадывался, а когда случайно узнал, сразу запретил двум любимым им женщинам даже думать на эту тему.
Чтобы расплатиться с долгами, Ница согласилась с предложением подруги, несколько лет назад вышедшей замуж за американца, поехать в Америку "попытаться счастья". "Счастье" оказалось в виде старика с целым букетом болезней, из которых главной была болезнь Паркинсона. Жена его умерла несколько лет назад, дочь жила в другом штате. Когда Ница устроилась за ним смотреть, тремор был заметен еще не так сильно. Дрожала только правая рука, когда он что-то поднимал в ней, потом начала подрагивать голова, а затем и левая рука. Несмотря на сильные лекарства, болезнь прогрессировала.
Регулярно, раз в неделю, по четвергам дедушку навещал внук. Если со стариком, который был евреем из Польши, попавшим в Америку еще после войны, худо-бедно Ница еще могла как-то говорить, то Анжи, названного так в честь деда, она поначалу со своим знанием английского на уровне "твоя-моя", плохо понимала. Потом, пообвыкшись и набрав слов, в ее сознание уже стали пробиваться отдельные слова и даже фразы, если Анжи не частил и четко проговаривал окончания слов. Он интересовался ее родиной, о существовании которой до знакомства с Ницей даже и не подозревал. Для него все выходцы и бывшего Советского Союза были русские. Женщине пришлось долго объяснять, что Грузия страна с древней государственностью и собственной письменностью, в которой евреи, бежавшие из Иерусалима от Навуходоносора, появились еще 26 веков назад, намного раньше, чем в Европе. Анжи никак не мог понять, как она, взрослая неглупая женщина, ничего не достигла в жизни и теперь вынуждена зарабатывать себе на жизнь в чужой стране, ухаживая за его дедом. И только когда она в интернете показала ему сайт театра, в котором раньше работала и страницу, посвященную ей самой, мужчина понял весь трагизм ее положения и зауважал ее еще больше за столь сильную любовь к близким и способность к самопожертвованию.
Любовь любовью, но жить вдали от близких было очень трудно. Ница засыпала с мыслью о них и просыпалась с этой же мыслью. Поддерживали только телефонные разговоры. Два-три раза в неделю Ница звонила родным в Тбилиси. Они ей никогда. Долг был выплачен, потом была куплена двухкомнатная квартира в непрестижном районе, затем квартира была улучшена. Зура приобрел машину, Сандрику оплачивали педагогов. Деньги-деньги-деньги. Все время нужны были деньги.
Сын рос без матери. Сперва он все время при разговорах плакал и просил Ницу поскорее вернуться, со временем попривык и тоже начал просить деньги то на кожаную куртку, то на компьютер. Женщина каждый раз после звонка домой долго не могла успокоиться и все время задавала себе вопрос, а стоят ли все деньги, заработанные ею, одного дня, проведенного вдали от сына и любимого мужа. Она убеждала себя, что другого выхода в той ситуации не было, но все равно в душе было чувство, что она лишила себя самого главного в жизни, потому что не видит, как растет и мужает ее сын.
Через два года после ее отъезда умерла мать. Бедная женщина никак не могла поехать на похороны, так как находилась на полулегальном положении. Если бы она выехала, то ее уже никогда не впустили обратно в эту страну. А долг в то время еще не был до конца выплачен. Ница чуть не умерла с горя и от беспомощности своего положения, от того что не может проводить маму в последний путь.
Позже, когда Ница получила вид на жительство и уже могла вполне открыто поехать на родину, муж в разговоре порекомендовал ей не тратиться на дорогую и ненужную поездку, а лучше прислать им с сыном дополнительные деньги. Расходов было много, в стране по-прежнему рабочих мест не было, а постоянная инфляция и скачущий курс требовали дополнительных денег. Женщина и так отсылала им почти все, что зарабатывала, оставляя себе немного, а из дома требовали все больше и больше. Получался замкнутый круг.
А недавно Лизико, которая "заманила" ее в Америку, привезла новость из Тбилиси, куда она ездила навестить родных. Оказывается, Зура, ее любимый Зурка, из-за которого она бросила любимую работу и вынуждена ухаживать за маразматичным стариком, завел себе на ее деньги любовницу. Точно говорят – "свято место пусто не бывает". Сама же своими руками подготовила эту ситуацию и еще же оплатила ее.
Лола надкусила пирожное, лежавшее перед ней на тарелочке. Сочетание свежего бисквита и рассыпчатого песочного теста с нежнейшим безе, в которое был добавлен вишневый сироп, создавало непередаваемое ощущение. Женщина даже прикрыла глаза от удовольствия. Так пекла только ее мама в далеком детстве. Потом, после развода она, постоянно загруженная работой главного бухгалтера в одном из ресторанов Тбилиси, так что часто приносила домой всевозможные расчеты, готовила исключительно по большим праздникам, в обычные дни отделываясь дежурными блюдами. Лоле рано пришлось начать ей помогать в домашних делах. К окончанию школы она, не в пример одноклассницам, уже прекрасно готовила, стирала и шила.
В театральный институт она поступила с первого же захода, но проучилась недолго, всего один семестр. Пока она после успешно сданной сессии каталась на лыжах в Бакуриани, отец забрал документы из института. Не помогли ни уговоры, ни слезы, ни взывания к разуму, отец был непреклонен – его дочь никогда не будет забавлять публику. Летом Лола поступила в иняз, имевший в то время славу кузницы самых престижных невест города. А еще через год, опять же не без вмешательства отца, она вышла замуж за сына его друга, молодого человека, имевшего диплом инженера-строителя и княжескую фамилию. Они так хорошо смотрелись вместе – оба высокие, стройные, красивые, молодые. Муж любил кутить и совсем не любил работать.
В Грузии, стране древней винодельческой культуры, пить любят все, так что это пороком не считается. Даже пожаловать кому-то нельзя было. Все равно не поймут и засмеют – большое дело, муж с друзьями опрокинул два-три стакана. В конце концов, он же мужчина, ему не пристало держаться за бабью юбку.
Лолин папа тоже любил пропустить стакан-другой кахетинского вина за обедом, да и гости в их доме, пока они жили все вместе, часто собирались, а еще летом, когда спадет дневной зной, одно удовольствие во дворе, под шелковицей с соседом забить партийку в нарды, тут же запотевший графинчик с вином является непременным атрибутом, без которого и вечер не в радость, и игра не идет. Но по отцу никогда не было заметно, что он "навеселе". Лола любила его такого состояние, потому что он становился еще добрее и выполнял при этом любые ее капризы.
Все люди пьют по-разному. Кто-то может выпить, как говорится, целую бочку, а по нему ничего и не заметно, а кому-то даже малюсенького наперсточка достаточно, чтобы свалиться мертвецки пьяным. И опьянение тоже у всех разное: кто при этом стихи начинает сочинять, кто песни поет, кто готов весь мир обнять, кто тихо-мирно спит себе в уголке, никому не мешая, а в ком-то при этом просыпается в обычном состоянии отсутствующая агрессия.
Вот как раз к последней категории относился муж Лолы. Выпив, она становился агрессивным, причем агрессия его просыпалась только дома и по отношению к домашним. В компании он был душка. Друзья и не догадывались, что вернувшись домой, он никому не давал покоя – включал на всю мощь проигрыватель, телевизор и все, что могло издавать звуки, приставал к Лоле с ревнивыми разборками, требовал, чтобы она бросила институт и занималась только им. Пару раз даже поднял на нее руку. В первый раз Лола пожалела его состояние и смолчала, но во второй раз, когда он замахнулся на нее, ответила, вложив в свой удар всю силу бывшей теннисистки и предупредила, что в следующий раз будет еще хуже. После это муж больше руками не махал, но разборки продолжались регулярно.
Статус замужней женщины в Тбилиси очень высок, Лола долго терпела, никому не жалуясь на выкрутасы мужа, надеясь, что он образумится, но даже рождение сына не изменило его привычки. В конце концов, она, взяв сына, вернулась к матери. Неудачный брак надолго отбил у нее охоту иметь нормальную семью. Теперь ее семья были сын и мать. Всю свою нерастраченную любовь, всю заботу, нежность и ласку она посвятила сыну. На долгие годы Ика стал главным мужчиной в ее жизни, а она для него была и матерью, и отцом, и подружкой.
И только когда сын окончил школу и поступил в университет, Лола встретила Левана. Вернее, она была знакома с ним очень давно, они работали вместе в начале ее карьеры, потом их пути разошлись на долгие годы, и вот случайно оказались в компании общих знакомых. Вспыхнувшее чувство было таким бурным, что ему могли позавидовать семнадцатилетние юнцы, впервые познавшие силу сексуального влечения. Впервые с далеких годов подзабытого детства Лола ощутила, как это приятно, когда тебя окружают заботой. Всю свою сознательную жизнь она заботилась о других – о первом муже, о матери, сыне, родителях мужа, об отце, и даже о его второй жене после его смерти. Все время надо было кому-то помогать, что-то доставать, куда-то отправлять. А теперь Леван помогал ей во всем.
И в этот ее внутренний мир полного и абсолютного счастья ворвался развал страны. От эйфории обретенной страной независимости Лолу отрезвил день рождения Левана. Она, как обычно наготовила и напекла на целую роту вечно голодных новобранцев. Собралось обычное количество гостей, после ухода которых Леван попросил накрыть снова, чтобы наконец-то поужинать вдвоем. В присутствии гостей он почти не ел. Лола принялась накрывать, но оказалось, что ставить на стол почти нечего, гости подъели все подчистую. Женщина поняла, что надо уезжать. И они переехали в Россию.
В Москве, воспользовавшись старыми связями и лагодаря своей настойчивости, Лола смогла неплохо устроиться и устроить Левана, а Ика продолжил учиться в МГУ. Все как-то наладилось, но обрушившийся дефолт, вернул Левана в исходное положение, он захандрил и уверился, что в этой стране нормальному человеку нельзя иметь бизнес. Он столько твердил Лоле об этом, что она согласилась на новый переезд. Ика, к тому времени окончивший институт, наотрез отказался ехать с ними. А Лола и Леван отправились покорять современную Мекку.
И опять, как кошка, она приземлилась на четыре лапы. Оказавшись в новом, совершенно отличном от прежнего мире, Лола не растерялась, а принялась строить свою жизнь заново. Она быстро прошла курсы американского английского, так как в ее бывшей стране изучался английский английский, получила сертификат на знание языка и устроилась на работу. Левану же английский, как и большинству их бывших соотечественников, давался очень плохо. Без языка подтвердить свой диплом инженера-электронщика он не мог и на хорошую работу устроиться тоже не мог. Вот и опять был не у дел.
Лола не унывала. Новая страна ей нравилась. Все улыбались, никто не лез в ее жизнь со своими поучениями. Она работала за двоих и на двоих, вернее на троих часть денег она отсылала сыну в Тбилиси, который туда вернулся, познакомившись со своей будущей женой по интернету. Сколько раз в жизни Лола слышала поговорку, что дочку растишь для себя, а сына для чужой женщине. Вот сейчас она на себе ощутила народную мудрость. Ее Ика, который шагу без нее не мог ступить, который заснуть не мог, не рассказав ей, как провел день, попросил Лолу пореже звонить в Тбилиси, потому что его жена каждый раз сильно расстраивается после ее звонков. Разве она думала, когда ночами не спала у его постели, что когда-нибудь услышит такие слова. Разве она вмешивалась в их жизнь, живя на другом конце света. Ей всего-то и нужно услышать родные голоса. И если она пару раз посоветовала невестке, как готовить любимые блюда Ики, кто ее в этом осудит? А ведь осудили. За что?
И Леван осудил, за то, что сильно поправилась. Она перепробовала все диеты, почти ничего не ела, а вес все прибавлялся и прибавлялся. Потом начались нелады со здоровьем, и врачи запретили вся диеты. Левана это сильно раздражало. Вначале он брюзжал, потом начались скандалы, которые заканчивались взаимными оскорблениями. Сам он наконец-то осилил язык и устроился на работу, стал за собой следить, усиленно занимался гимнастикой. Потом начались разговоры о разводе, а вчера он заявил, что женится на мужчине. Или выходит за него замуж. Как правильно, Лола не знала. По-английски это звучит одинаково.
Лола посмотрела на сидящую напротив женщину.
- Сегодня пирожные особенно удались повару, - произнесла она. – Рекомендую попробовать.
Ница улыбнулась и покачала головой.
- Я не люблю сладкого.
"Ну конечно, разве она будет есть сладкое, в нем же столько калорий,думала Лола. - Наверное, и меня осуждает, что я ем бисквит. А может, для меня это сейчас единственная радость. Что еще осталось бедной женщине, от которой муж ушел к мужчине. Боже, хоть бы это была женщина, не так обидно было бы. Какой позор. Никому и не скажешь о таком. Господи, за что мне такое! А кого-то она мне напоминает, эта худючка. По-моему она похожа на какую-то актрису. Она еще играла Элизу в "Пигмалионе". Как ее звали? какое-то имя, кажется на "н". Нина? Нет, Ница. Точно, Ница. Представляю, что бы было, если я сейчас спросила бы: "Вас случайно не Ница зовут?". Она бы на меня вытаращила свои глазища. Хлоп-хлоп. "Что-что? Какая Ница?" Вот именно, какая Ница? Откуда здесь Нице взяться. Она, наверное, сейчас Элизу играет или еще кого-нибудь. Эх, одним глазком взглянуть сейчас на Ницу. Но как похожа. Только эта худее и постарше. Вот так, наверное, и у меня где-то есть двойник."
- Простите, вы не будете против, если я закурю? – спросила она.
- Нет, что вы. Пожалуй, и я с вами тоже покурю, - ответила Ница.
Женщины закурили. Совместное действо как бы сблизило их на это время. Они даже поболтали о погоде, о приятном месте, хорошем обслуживании. Так ни о чем. Ни к чему не обязывающая беседа.
Лола попрощалась и ушла первой. Ница еще немного посидела. Так не хотелось возвращаться к своим обязанностям, хотелось еще чувствовать себя свободным человеком, но время ее кратковременного перерыва закончилось.
Женщины разошлись, чтобы уже никогда не встретиться. А если когда-нибудь насмешница судьба вновь пересечет их дороги, вряд ли вспомнят эту встречу и узнают друг друга.
А ведь могли стать подругами…