- Я отличник, у меня одни пятерки, - радостно воскликнул я, придя домой с последнего экзамена, завершающего первый курс академии, и гордо показывая свою зачетную книжку.
Всем членам семьи было приятно услышать эту новость. Должен сказать, что в школе я не баловал родителей хорошими оценками, будучи с первого класса твердым троечником, и которому эти тройки давались ценой усиленных мучений над домашними заданиями, которые нагло портили мое детство. А тут вот тебе отличник и повышенная стипендия, ради которой я собственно и стал отличником. Услышав эту приятную новость бабушка рассказала, как еще в тот период, когда мой отец учился в академии, с ним учился некто Роман, который был круглым отличником, в отличие от моего отца, а после академии стал работать канализатором, (наверное, она имела в виду сантехника). И всякий раз, когда я сообщал, после очередного курса, что я отличник, бабушка опять рассказывала об отличнике Романе, который стал канализатором. Вообще надо сказать что для бабушки не существовало никакой другой достойной профессии кроме художника-живописца, и в крайнем случае скульптора, на все остальные профессии она смотрела с высока и со сдержанным призрением. В глубине души она и себя считала художником, и иногда это проскальзывало в ее словах. При этом она всегда поощряла дилетантов и самоучек, которые, несмотря на принадлежность к другой профессии, все-таки умудрялись рисовать и работать в живописи. Она хотела, чтобы представители всех других профессий были хотя бы дилетантами.
Как-то в начале восьмидесятых годов я обратил внимание на одного художника, как видно дилетанта, который поставил свой этюдник напротив нашей Государственной картинной галереи и начал писать ее в окружении платанов, которые уже более века украшают наш проспект. Начал он писать галерею с платанами весьма уверенно и ярко. Работал он в основном мастихином. Люди собирались вокруг него и с любопытством наблюдали за живописным процессом. Художник работал только по воскресеньям, как видно основная его работа не давала возможности ему писать каждый день. Да и зачем писать этюд каждый день. Я привык заканчивать этюд за один сеанс, который у меня длится не более двух часов. А он писал свой столько сеансов. И надо сказать, что не каждое воскресенье была одинаковая погода. А он все писал и писал, и конца этому этюду видно не было. Люди уже привыкли к нему, они знали, что в определенный день и в определенный час он будет стоять на своем месте и писать свой "вечный " этюд. Кое-кто стал поговаривать, что он американский шпион, и я не исключаю вероятности, что им заинтересовалось и местное КГБ. Принимая во внимание тот факт, что он работал в разное время года и природа вносила свои коррективы в колорит его этюда и то, что он писал мастихином, можно представить, какой красочный слой набрался на его работе. Я даже как-то пошутил в его присутствии, спросив, не нужна ли ему помощь, носить такой тяжелый этюд домой. Он ни с кем не разговаривал и не отвечал на вопросы, которые его любознательные зрители, от нечего делать, задавали ему. Уже не помню, но в какой-то момент я заметил, что он больше не появляется и не пишет свой многострадальный этюд, который был своего рода антирекламой многослойной живописи, с таким успехом, в свое время, используемой итальянцем Тицианом.
Прошло много лет, и вот в 2002 году на нашей семейной выставке в Государственной картинной галерее, я увидел того самого художника, что писал этюд той самой галереи, где проводилась наша выставка. Я подошел к нему и, поздоровавшись, представился. Он сказал, что много раз бывал в нашем доме, что был знаком с моим дедушкой и помнил мою бабушку, что учился с моим отцом в академии. Я спросил, как звать его. Он ответил Роман.
- Вы были отличником в академии? - вдруг, неожиданно задал я ему этот вопрос.
Он посмотрел на меня, грустно улыбнулся, и ничего не сказав, как-то, с полным отчаянием, махнул рукой. Этот его жест сказал мне больше, чем, если бы он подробно рассказал мне обо всей своей жизни. И больше я его не видел.