Ну да. Кто-то сразу – тысяча. И сразу в доллары, курсы сравнивать. Иные в непонятке совсем. Ошибся, может, писатель. 00 – аббревиатура вполне известная, а три чтоб. Да не парьте мозги, граждане. Всё просто – сейчас всё поймёте.
Во второй половине последнего века прошлого тысячелетия, кто-то из жалистных учёных уронил на свой рабочий стол крупную страдальную слезу. Не то физиолог человеческий, не то психолог, не то вообще чей-то крупный родственник. А накопилась слеза до такой крупности, что уж и удержать сил нет, в результате глубокой заботы о справедливости человеческой. А имел он в виду знаете кого? Простого, советского тогда ещё, северянина. В те годы их туда наехало, осваивать и добывать, видимо невидимо. С семьями и разной домашней утварью. Трудились славно. А вот здоровье поправить, силы восстановить мог он, северянин-то, только через три года. И дорогу ему государство оплачивало туда-сюда, и отпускные неплохие один раз в три года.
Вот и озаботился академик этот, может и самому довелось когда осваивать, состоянием здоровья северянина. Не очень ли он здоровьем скудеет за эти три года? Может из родичей-северян кто пожалелся – Года бы через два ездить. – Короче, всколыхнул он учёную общественность. Ну и заслали научные центры своих учёных кандидатов и эмэнэсов по северам, изучать состояние северных организмов. Прямо в гущу тех северян и их трудовых свершений.
К нам, геологам, тоже заслали, чтобы с нами, нога в ногу, исследовать неспособность нашей физиологии выносить трёхлетние нагрузки. И нам хорошо – пооформили их радиометристами, вот и не надо искать рабочую силу. Нас исследует за свои кровные, и у нас подрабатывает на свежем воздухе. Так-то они у себя психологи, а у нас их по-простому психами нарекли. Понятнее.
Так-то, когда сквозь тайгу ломятся, или из болота сапоги вытаскивают – руководит геолог. А уж когда из болота вылезли на сухое, или на гору выдрались ослабев всеми конечностями, сели маршрут пописать, камни сквозь лупу поразглядывать – тут уж извини-подвинься, «псих» в руководство вступает. Ещё глаза выпучены и рты от нехватки воздуха у обоих не закрываются, он тебя в тонометр продевает и деликатно так – Присядьте пятьдесят раз, пожалуйста. – Ну не псих? А ты приседаешь, с матюгами на выдохе, с языком на плече. Надеешься на халяву – через два года здоровье укреплять пожалуют, на материк и обратно. Ты уж и сам веришь, что за полгода до отпуска трёхлетнего истощён и обессилен, как паломник после Мекки. А после отпуска за три года, полгода адаптируешься, пока врубишься – зачем опять сюда приехал. Обленился так за полгода отдыха. Прямо голова кругом. Вот и приседаешь, тужишься из последних сил.
И появились у нас после этих изысканий распечатки. На каждого трудящего индивидуума. Под один гребень всех, включая и интеллектуальную элиту – контору и завскладов, и общежитского воспитателя туда же. Весь твой трудовой путь в дальнейшем этими нулями и определён. Баили, что и знак зодиака твой там учтён, и дата твоего появления на свет Божий и степень извилистости извилин в твоей голове, вроде их километража – всё по науке, как уж определили засланцы-«психи». Только вот благ ожидаемых, истощённые трёхлетним трудом северные организмы уж и забыли ждать. Да и «психи» растворились, как привидения. Слезу на столе академика высушило время. А распечатки какое-то время прожили, пока не истёрлись и не предались забвению.
Итак, если у тебя сегодня в твоей распечатке был один нуль, хиляй на работу – и организм и думалка твоя к трудовым подвигам вполне пригодны. Дерзай, согласно своего соцобязательства и индивидуального творческого плана (были такие). А вот назавтра выскочили у тебя два нуля. Насторожся слегка, но не егози, не прислушивайся к желудку – не в этом дело. Просто, согласно научных выводов – сегодня у тебя не совсем, типа, все дома. Звоночек такой. А ты и сам, дурак что-ли – не помнишь, сколько вчера с кумом высадили? Только, с этими нулями к начальству ж не полезешь – Головка бо-бо. – Перегаром-то всё равно до обеда несёт, пока не задавишь. Хотя, согласно науки у тебя сегодня какой-то небольшой катаклизм в организме предусмотрен.
А если у тебя сегодня три нуля – начальству твоему сам Бог судья. Научное предостережение. – Предрасположен к различным вывертам судьбы, типа, где-то в чём-то не адекватен. А вот в чём – распечатка молчит, не дошла, видно, наука. Вот тебе и мозоль в голове на целый день. Суёшь начальнику распечатку – вот мол, знак свыше. На тебя смотрит – тоже вроде дурак. Электрик ты, допустим. В щит силовой по пояс влез, без диэлектриков и босым в тапочках – три нуля у меня. Ну и перекосолобило слегка – триста восемьдесят. А начальнику это надо? – Иди, парень, помети сегодня дворик, от греха подальше. – Ты и валяешь дурака – лафа. Намылился домой, поскользнулся, упал. Очнулся – гипс. Это я к примеру. Короче, если у тебя сегодня три нуля – жди от судьбы какой-то гадости. Носи с собой распечатку, и заглядывай в неё поутру, чтоб не вышло как у Пашки.
А Пашка как раз в отпуск-то и приехал. За три года. На новой семёрке – все семьёй, с женой и дочками-двойняшками, пригнали к старикам Пашкиным на Черниговщину. А ту-у-ут! Божий рай. Яблони цветут, пчелиный гул над головой, а с полей нежным теплом обдаёт – в хату уходить не охота. Через неделю отошли слегка от объятий с поцелуями, да и застолья потихоньку утихомирились. Да нет, не в самогонке дело. Два бидона с брагой вон они, за припечком. Просто отдохнуть решили от радостей. Да и тестя с тёщей пора посетить, рядом здесь – километров полсотни. На завтра и наметили. С утречка пораньше, по холодку. А к ночи и назад – так, на первый раз. Капитально у них погостить решили после санатория, через месяц где-то. Вот мать и разбудила пораньше – туман ещё по двору стелился. Перекусили по-быстрому, Пашка гостинцы в багажник уложил. Жена с двумя дочками в машине уж разместились – доспать по дороге на заднем сиденье. Пашка при полном параде – в новом костюме, и галстук в тон к рубашке. А как же – родне показаться. Он уж к машине, и дверцу открыл. А тут мать и вспомнила – Скинь, Паша, сенца с чердака. Трошечки, козе, пока в поле отведу. – дело плёвое, на пару минут. Пошел Пашка за хату, там и лестница на чердак приставлена. А под ней, сбоку слегка, мать уже кабану картохи с отрубями намешала. Чавкает, глазки от полного кайфа зажмурил аж за ушами трещит.
Пашка эту свинскую идиллию обошел аккуратно и «сарынь на кичку», белочкой вверх, на чердак. А ноги аккуратно ставит – по бокам щаблей, перекладин лестничных. Мысль работает. – Ещё в прошлом отпуске собирался драбыну, лестницу значит, поменять. Уже и две слеги грабовые подготовил – руки не дошли. Вот от свёкров вернётся, тогда уж. – Набил мешок сеном. Ну и майнает себя с мешком. Только забыл про гнилые щабли. А жаль.
Первый щабель проломился, а руки мешком заняты – нечем придержаться. Вот и пошел одну ступеньку за другой ломать до самого низу. А внизу хряк носом в корыте балдеет. Вот и примостился Пашка вместе с мешком своим прямо кабану на голову, уткнул рылом в корыто. Хряк от неожиданности такой примолк, даже на передние колени упал. Молча, под Пашкой обмозговывает ситуацию. Пашка тоже, в корыте со свинячим хавчиком мысль ловит, цельность скелета своего анализирует. Тут хряк оклемался слегка, решил понять истину, да и подкинул Пашку – голову освободить. Вот и уложил его в корыте поудобнее, посреди свинячьей вкуснятины. Как увидал Пашку, в безобразном его состоянии, так и рванул по двору при своих двух центнерах, выражая дикий испуг всеми своими свинячьими децибелами.
Отец из хаты выскочил на свинячий визг, тоже некстати – снёс его кабан, кормильца своего. Сосед на заборе завис, думал, не дорезали кабана по неграмотности. Куры врассыпную – на ходу несутся от страху. Петух крылья расставил, орёт в защиту своих. Девки в машине головы поскручивали – интересуются дворовой баталией. Не успели ещё заснуть. Хряк по двору, что на кольцевых гонках, круги мотает. Мать отца в вертикальное положение возвращает – берегутся под хряка напару попасть. Сосед с забора кувалдой машет, молотобойской, кил на восемь. Чтоб хряка выключить. А отец-то всё на четырёх пока. Не молодые уже. А хряк сдурел – километраж по двору мотает и бибику свою не выключает. Барда-а-а-ак.
Вот в этот момент Пашка из-за хаты и нарисовался. Мешок с сеном не выпускает. Серьёзный – сам ещё не разобрался в дворовом конфликте. Родители, как на Пашку с сеном глянули, так и обратно на четвереньки, теперь уж обои, с перепугу, видать. Жена с дочками про кабана забыли – прекратили вращение голов и в заднее стекло всеми шестью глазами вытаращились. Такое увидать. Хорошо мешком слегка прикрыт. Хряк, уж на что хват, дудеть перестал и тихонько, на цыпочках в стайку свою – шасть. Умел бы – дверцу за собой прикрыл. А так, в угол стайки забился и даже хрюкает шёпотом – глазки прикрыл. Такое увидать.
Бросил Пашка мешок – взирает на поле брани глазами удивлёнными. Сосед кувалду выронил, обмяк на заборе – Пашка! Кто ж тебя так, сынок? Силы небесные!?! – А Пашка-то себя не видит, вот и не успел испугаться. Увечья вроде и нет, а во всех членах мозжение. С самой верхотуры без пересадок. Дак ведь и не лицом в салат. Отруби с картофельной кожурой и на ушах, и на голове шапочкой. Да и лица не украшают. Мать ему, борову плюскоглазому, пожиже намешала, тёпленького. Костюм шевиотовый, вроде и не новый вовсе, а со штанов всё в туфли лаковые и потекло.
Хорошо, у матери бадяк воды слегка нагрелся, как чувствовала мать. В корыте и обмылся, заодно и члены свои потревоженные проверил. Всё вроде на своих местах. Кудри расчесал, в костюмчик кремпленовый обрядился, в галстук чистый. И туфельки нашлись – будто и не было никакого десанта. Так, будто на танцах в юные года пацаны за Зинку-рагулю бока намяли. Оглядели Пашку всей роднёй – вполне готов продолжать движение. Уже и сосед уныло кувалдометр свой к себе поволок – жалеет, что борова не успел выключить, аж руки чесались. Так-то он тихий, Кузьмич, сосед-то, пока бабку свою по пьяни не начнёт гонять по подворью. Но чтоб за кувалду хвататься – не-е-е, такого ещё не было. А баталия всего-то и заняла полчаса. А ви-и-и-изгу-то.
Опять тем же порядком в машине расселись, Пашка уж дверцу распахнул садиться. А брама, ворота-то, не открыты, ну и побежал. Лучше бы отца попросил.
Кабан – то кабан, а когда круги в испуге нарезал, болезнь прихватил медвежью. Вот и наследил вокруг жиденько, кругами. Пашка в траве не разглядел, ну и вытянулся с разбегу в шпагат. Ага. Попробуй, не привыкши к гимнастике, да на четвёртом десятке изобразить умирающего лебедя, да с разбегу. Пашка и сам не понял, что вытворяет. Вроде как штаны трещали. Шевельнулся, а ноги в разные стороны вывернуты, и вроде у самого что-то там треснуло. Девки в машине ржут-заходятся. А ему обидно. На бок завалился, принюхивается. А чего тут нюхать, на всём свинячий след. Ладони в назьме в стороны расставил – ну готовый лебедь-подранок. Воздымали его всем семейством, оберегаясь об него обмазаться. Уволокли опять в кухню на помыв. Второй сеанс. Приоделся в третий раз попроще. Штанишки джинсовые, на коленках поношенные, рубашечка апаш, только штиблеты со второго захода.
Мать за рубаху тормозит Пашку – Не ездили бы уж, коли не судьба. – Только у Пашки ж характер. Ногу за собой к машине подтягивает, лицо суровое. Уж если упёрся, и Кузьмич прибором своим не остановит. С тем и попылили, с перегонными номерами на машине.
Погостевали душевно. Девчонки, Галя-жена, тёща – своим составом. Пашка с тестем под грушей дела северные обсуждают. Конечно, не совсем всухую. Так, по полстаканчика, с перекурами. Тесть лучится радостью, нравится ему Пашка – своих-то сыновей нет. Домой засобирались посветлу, а Пашка уж и забыл про утренние свои трагедии, только ногу приволакивает. Закусил мускатным орешком, на тестя дохнул – Нету запаха? – Гостинцы в багажник и аля-улю, в хорошем настроении и с песней.
Минут через двадцать приспичило Пашке по-лёгкому. Квас у тёщи был добрячий. Что, как говорится, естественно, то …. А тут как раз остановка автобусная, а за ней из кустиков теремок выглядывает с двумя жирными нулями. Всё кстати. Только знал Пашка эти здешние домики с их внутренним дизайном – два кирпича ребром – вот и обошёл теремок, в кустики спрятался. Но видать не додумал, что про дизайн не только он знал. А зря. Уселся в машину, ещё и у дамского персонала уточнил – Не надо туда же? – Те в один голос – Мы до дома дотерпим. – Умницы.
Едут. И все враз носами потянули. – Чем воняет? – Пашка по тормозам, из машины, да на обочину – об траву туфлю вытирает, а что говорит, маша руками, дамам не слышно. А второй туфле повезло. К машине пришел, на коврик глянул, аж затрясся нервно. На Галю бедную таращится, орёт несдержанно – Газету дай! – Туфлю с ковриком в газету, и швырнул в багажник к тёщиным гостинцам. Так расстроился. И поехал полубосой, носок красивый, яркий в полоску. Рулит нервно, и всё – Два раза, за день, так обгадиться?
Скорость совсем сбросил. Вот уж и поворот к селу, только по кругу проехать. Глянул, нет никого – гаишники план выполнили. Ну и поехал против движения. А про щит и не подумал – не было в прошлый приезд этого щита. – РАБОТНИКИ СЕЛЬСКОГО ХОЗЯЙСТВА! ДАДИМ……. Большой такой щит. Где ж Пашке знать про ту заветную гаишную дырочку посреди румяной доярки. Он и до щита не доехал, как из-за него гадский полосатенький шлагбаум выполз. А за ним уж и весь гаишник. Радостный. Небось, до выполнения плана совсем чуток остался. Уж и со свистком в зубах, а Пашка и сам стал – ему это надо? Мент – Нарушаем товарищ? Права, будьте любезны. – Мы с ними тогда ещё товарищами были. Пашка не дурак, волновать гаишника – Виноват, больше не буду. – И подаёт трёшку в правах. Вот и обидел – в машине-то ещё двое сидело. А это же три плана. – Будьте добры из машины. – Пашка и вылез – забыл про свой прикид, в одном красивом носке. А они уж все три подошли, удивляются. Первый уже и стакан из кармана достает – тогда ещё в стакан дули на предмет перегара. Ты дуешь – они нюхают. Пытают Пашку, чего, мол, босой наполовину. Он от стыда-то и ляпни – Вспотела нога шибко, вот и разулся. – Они – Одна, что-ли вспотела? Иди обуйся. – А ему во что обуваться? Может им такой запах не понравится. Вот и лепит сдуру – Нету второй туфли, я её в пути потерял. – Тут уж ментов совсем заинтересовало – Что же ты её на ходу охлаждал, ногу-то? Через дверь высовывал? – И стакан ему суют. – Дуй. – Он дует, а у самого мысль – Чего дуть-то, если от самих несёт за версту? Вот влип – и вторую туфлю зачем-то скидае. Мент нюхает и аж скривился, себя нанюхался. Смотрят, а Пашка уж совсем в носках одних.
Короче, еле отбился – три десятки на троих выложил, деньги по тем временам. Туфлю подобрал, и до села теперь Галя рулила. Она и во двор въехала. Поперёк на верёвке Пашкины дрехи постиранные сохнут. Мать ворота закрыла, стемнело уж. Глядит, а Пашка к ней босой в носках, и одну туфлю к себе прижал. Пошел багажник от гостинцев освобождать, открыл – а оттуда «амбрэ». Газету с добром дорожным под забор, гостинцы вынул, глядь а машина-то просела на правое заднее колесо. Мать чесна – забыл Галке сказать, не ехать по селу в колее. Нормальные-то не ездят. Сами всю зиму золу печную на дорогу сыплют. А там гвозди из досок да ящиков растопных. Кто их когда выдирал – иди да купи в магазине. Вот и ездят мимо дороги. Сам виноват – Галку не упредил. Фиг с ним, оставил машину на домкрате до утра.
В хату пришел, девки уж помылись и коллективом улеглись втроём на большой кровати, сопят уже. Сел к отцу за стол – тому уж внучки нащебетали, переживает. Мать возле печи руки опустила, на Пашку мокрыми глазами смотрит – жалеет отпрыска. Ну разлили по стопкам, крякнули. Тут мать от печи и окликнула Пашку – Сынок, виновата я – не доглядела и состирнула с твоими штанами документ какой-то в заднем кармане, на вот, высох уже. – И Пашке подаёт. Пашка на столе разгладил бумагу, вглядывается, и лицом искажаться стал. К матери – Мам, а какое число нынче? – Мать ему, насторожась слегка – Понедельник, сынку, тринадцатое. – Вгляделся ещё – Тринадцатое, а против фамилии три крупных нуля. Тут Пашку и забрало.
Упал он лицом на руки, на бумагу ту, и залился. Не то ржет, не то рыдает, да на всю хату. Девки, все три, ваньками-встаньками на кровати сели, таращатся спросонья. Отец про огурец солёный забыл, так и торчит изо рта, а мать у печи заклёкла вся с перепугу.
Пашка поднялся, рук от лица не отнимает и мимо матери к двери. В миску кошачью с молоком вступил и – лбом в дверной оклад. Аж по хате загудело – забыл про низкие двери. В сенцы вывалился, там ведро покатилось, наружная дверь клямкой грюкнула, и – тишина. А в хате немая сцена.
Мать – крадучись на крыльцо, из-за двери всматривается. Как увидала, сомлела и по косяку на порог съехала. С неба светила яркая луна. Посреди двора, прикрытый семейными трусами, стоял Пашка. В руках у него был топор, прижатый ко лбу обухом.
Прекрасна украинская ночь. Тишина. И только цикады в ночи – Цру-у-у, цру-у-у, цру-у-у.