33 И его друг
(эрзац-роман)
Предисловие автора.
Перейду сразу к сути. Поскольку вы, мои маленькие бобрята, крайне не любите читать, особенно с экрана, я пошёл вам навстречу: в объём рассказа я уместил целый роман – выкинув из него всё лишнее, почти всех второстепенных персонажей, лирические отступления, любовные интриги, масштабные описания панорам и интерьеров, осталось только чуть-чуть действа, мои мысли, есть завязка сюжета, развитие и развязка, сохранилась и разбивка на главы. Хотя, на самом деле мне просто было лень всё это выписывать, было бы ради кого стараться. Я назвал эту форму литературы «эрзац-роман».
Только сегодня! За полцены! Ограниченное предложение! ВЫ можете прочитать настоящий роман за полчаса, не упустив ничего ценного.
Всё коротко и по существу.
Enjoy!
Пролог.
Поле, мощенное булыжником и пивными банками, едва слышно пробуждалось: то прохожий пройдёт, то ветер пакет перекатит. Полицейские машины время от времени совали свой нос сюда, выяснить, всё ли в порядке. Это был самый центр седого города, площадь Дворцов, сердце бессердечной колонии одиночеств, скованное декабрьским льдом. Кто-то вонзил каменную стрелу точно по центру, цинично украшенная ангелом, она производила гнетущее впечатление на тех, кто видел содрогания одинокого города.
Всё пространство вокруг было затянуто дымкой и людским трудом, умершим до дневной смены – это сделали для того чтобы смертельно раненное сердце города выглядело счастливым.
Вы когда-нибудь видели рождественских эльфов – настоящих, а не из мультфильмов? Со щетиной, вечно голодные и оборванные, они мечтают только о сне, тепле и еде. Сейчас они усиленно копошились на площади Дворцов, едва поспевая к сроку выстроить причудливую конструкцию с башенками – сцена и подмостки к Рождеству.
Глава 1. Ночные феи Дворцовой Площади.
Пятеро сидели в маленьком вагончике, что прятался между бликов и теней. Его почти занесло светом и белым дерьмом ангелов, которого щедро отпустили в эту зиму для города. Белое дерьмо молча и ехидно пожирало дома и улицы, насмешливо падая с неба. Два ангела, задрав белоснежные сутаны, свесили упругия ягодицы с нахмурившегося края тучи.
- Сегодня в столовой было буррито. Надо потолковать с Иоанном, это черт знает что. Почему он не придумал отдельное гетто для мексиканцев? Вообще, хотел бы я знать, какой засиженный мухами миссионер добрался до туда? Черт знает что.
- Ах, вот если бы еще один крестовый поход… - мечтательно протянул первый, - зацени, брат, се – Срань Господня!
Крылатые мудаки паскуднейшим образом заржали. Этим словосочетанием можно рассмешить любого ангела.
Он выпустил полуметровую крепкую белую колбаску, которая стремительно полетела к земле. Она упала на крышу вагончика, который весь задрожал от омерзения, и один из людей очнулся от дрёмы и отчётливо произнёс: «****ь!».
- Им что с неба не сбрось, им всё пофиг; не обращают внимания.
- Воистину, старина. Люди вообще не смотрят на небо. Для них это просто разноцветный газ, хотя они даже и об этом не задумываются.
- Ага. Помнишь те несколько тысяч тонн нефти, которые мы посреди бела дня слили в мексиканский залив? Так они и тут нашли виноватых среди своих.
- Это Илия отличился. Выслуживается всё. Не, ну конечно Господь ненавидит дельфинов и особенно панд, но зачем же так грубо? – и второй ангел с громким хлопком выпустил из себя фонтан белых конфетти.
Два маленьких крылатых засирушки подтёрлись ладошками, поправили хламиды и полетели по своим делам.
- Не былядь, а ночная фея, - деликатно поправил второй человек первого, всё так и не проснувшегося.
Глава 2. Шутки с бобром
Ронни попытался оторвать руки от потяжелевшей головы. Тусклый жёлтый свет полусвечовой лампочки едва пробивался сквозь сомкнутое сознание. Откройте мне веки – прогудел его глаз, который был больше зелёный, чем жёлтый. Ни в коем случае не вздумай – прошипел тот, который был больше жёлтый, чем зелёный.
Джон прицельно ткнул его в руку, соскользнувшую с колена, Ронни потерял равновесие и едва не кувыркнулся лбом в пол.
- Вы неподобающим образом повели себя, сэр.
- Плеваааать, - зевнул в ответ Джон, - надо идти.
- Холодно же, - робко вякнул кто-то из самого тёмного угла рядом с пакетами мусора.
- Заткнись, бобёр! – ответили акапелло ему два друга.
Протект, огромный мальчик с добрыми карими глазами передал Джону дырявую пластиковую бутылку, и Ронни забрал её. «Сим нарекаю тебя Букефал!» - и он вставил в неё зажжённую чуть приплюснутую сигарету с небольшим up-grade.
Ночные эльфы заржали. Маленькие человечки тоже умеют развлекаться.
Дэн, четвёртый герой этой ночи, тоже проснулся.
- Соль тебе в руку, - он был неотсюда, и, наверное, из-за этого часто порол ***ню. Мне, как рассказчику, жаль эту бедную, ни в чём не повинную зверюгу, поротую часто без всякой вины. Но и на Дэне судьба часто отыгрывалась – он был стар, немощен и барабанщик.
Бобёр, наш безымянный герой, тоже протянул ручку, но Дэн осудил его:
- Только монтажникам! – и перехватил бутылку с душистым напасом.
- Отлично почитали, - Протект спрятал остатки кошачьего корма в карман.
Ронни спросил Джона:
- А почему бобры называются бобрами? У них ведь нет хвостов.
- Потому что они должны работать как бобры, - сказал Дэн. Он был крупным специалистом по бобрам, которые его ненавидели и хотели съесть с говном. Они до сих пор не сделали этого, только потому, что всё никак не могли решить – говно должно быть внутри или снаружи Дэна. Дэн об этом не знал и ходил весь такой довольный жизнью.
Шутка с бобром: заходит бобер в бар, а бармен ему и говорит «ежей не обслуживаем».
Глава 3. Анатомия ангелов.
Протект одел смешную вязаную шапочку-шлем и морозная ночь с тихим всхлипом проглотила его сквозь открытую дверь. Остальные тоже мало-помалу втянулись наружу, во тьму, прерываемую нервными всполохами медленно умирающих фонарей.
Их задача была не так уж сложна, если не принимать во внимание пронизывающий до потери сознания холод и ветер, настолько жестокий, что некоторые чувствовали тошноту – всё просто: застелить фанерой сцену, расположенную в двух метрах над землёй, которая на самом деле снег.
Стопка фанеры, семьдесят листов сиротела и превращалась в сугроб в пятнадцати метрах от места событий. Все хором выругались, «Ёж – нехороший человек», даже бобёр, который, если честно, работал вторую ночь в своей жизни, и Ежа знать попросту не мог. Ёж был водителем автопогрузчика, такого же ненадёжного, как и он сам. Когда в погрузчике не было надобности, то он как будто бы работал вместе со всеми, но работа в его понимании заключалось в нытье и жалобах на начальство, погоду, низкие заработки; причина всегда находилась. Ронни иногда раздражала подобная манера общения, зимой, когда боевой дух был как никогда низок, этого гнусавого голоса хватало, чтобы смертельно захотелось свернуться калачиком в тёмном тёплом углу и лежать не двигаясь, надеясь, что холод прикончит тебя раньше, чем убьёт менеджер по персоналу, или по чему ещё он там менеджер. Ёж, работавший в дневную смену, поленился – или просто не додумался, что характерно – привезти пачку листов поближе. Ёж был полумонтажником: чуть больше чем ничего.
Кто-то справедливо заметит, что пронести лист фанеры лишние десять метров не составляет особой проблемы, но отдельно для этих девочек напомню: притащить семь десятков листов 2,40х1,22м., пропитанных смолой (отчего они в два раза тяжелее обычных), не так уж просто – если учесть вьюгу, два свитера и две куртки (твои движения ставятся грациозны, как у куклы-неваляшки), и то, что листы чертовски скользкие.
Впрочем, нашей команде это было далеко не впервой. Дэн взял ведро шурупов и самокрут, и влез на конструкцию, состоящую из металлических стоек и балочных элементов, поверх которых дневные эльфы услужливо разложили брусья. Ронни и Протект подтаскивали листы из пачки, Джонни и безымянный бобёр принимали сверху и аккуратно клали их на нужное место.
«Слава небесам, что так холодно, и Дэн не открывает рта», - подумал Ронни. Но небесам абсолютно пофиг на свою славу.
Прошло несколько человекочасов размеренного, слаженного труда, и лажи никакой не было, никто не останавливался перекурить, боясь быть застигнутым ночью и замёрзнуть насмерть.
Около трёх ночи мимо прошли два упыря, в которых за метелью не сразу признаешь охранников; впрочем, охраной труда тут и не пахло, в их обязанности входило вызвать копов, если эльфы и вечно пьяные жители города начнут грызть друг другу глотки. Жители ненавидели в душе эльфов, надеясь, что их хлипкие строительные леса обрушатся и погребут под собой весь этот паноптикум безумия и инженерной мысли вместе со строителями и охраной – гротескная огромная конструкция напоминала обывателем о том, куда на самом деле растрачиваются их налоги. Эти деньги могли бы спасти не одну сотню жизней, можно построить больницы и школы, но всё это никому не нужное колоссальное действо затевалось только ради нескольких десятков человек. Они располагались в огромной зале золотого дворца, и их обнаженные души, одурманенные деньгами и властью безнаказанно любовались бушующим, рокочущим океаном черни у подножия Зимнего Замка. Плебеи каждую зиму штурмовали уродливую чёрную конструкцию в центре площади, но их натиск неизменно разбивался о шеренги полицаев. Владыки города устраивали оргию и любовались размахом собственной власти.
Эльфы считали себя куда выше обывателей, и ненавидели их за это. Эльфов пускали внутрь Конструкции, которая была частью Системы, у них были пропуска во все доступные места в городе. Эльфа, отдавшего свою верительную грамоту горожанину, ждала немедленная жестокая смерть.
Все вместе они ненавидели снег, и денег, которые губернатор угрохала в празднество, с лихвой хватило бы, чтобы растопить весь снег в этой покинутой богами стране, но никто не знал, что Губернатор Стакан обожала дерьмо ангелов. Она снюхивала пару дорожек белого ангельского говна на завтрак, после обеда делала себе инъекцию, вся её кровь уже стала жидким снегом, мутные голубые глаза были цвета талой воды. В своём огромном поместье, под охраной личной гвардии, она раздевалась и часами валялась в сугробах белого морозного дерьма, пьянея от осознания того, что десятки ангелов, этих неприкаянных душ, делают это прямо на неё и прямо сейчас. Она даже просила у царя разрешение разрушить и сравнять с землёй весь центр города, чтобы прямо перед её дворцом была огромная ледяная пустыня. Летом было ломко.
- Боже, смилостивись над всеми нами, - прошептал Джон, как истый святой. Но застывший асфальт, на котором кто-то, по издёвке, нарисовал яркие звёзды, как всегда остался глухим.
Всем известно, что ангелы холодны как лёд; жарко только в преисподней. Их остановившиеся сердца стали инертным инородным телом – исполнители божьей воли не должны чувствовать и верить. Тот карниз, где хоть один из них присядет ненадолго отдохнуть, тут же покрывается льдом.
Глава 4. По ком звонит саксофон.
Старые кости Дэна разнылись, и он вместе с ними.
Ронни, Джон и Протект охотно вступили в диспут, затрагивающий все мыслимые темы между вегетарианством и рок-н-роллом. Впрочем, все снова слилось в многословную жалобливую дискуссию на тему приказов свыше и дневных эльфов. Все эльфы делились на два типа – ночные и дневные, работающие в соответствующее время суток. Эти две касты враждовали – дневные спихивали на ночных мотыльков несоразмерные объёмы труда, ночные всячески уклонялись. К тому же дневных кормили, а ночных нет. Миска плохой еды, когда её нет – вот начало всех революций.
Коротким открытым голосованием было принято решение идти греться, как кое-кого позвал его телефон: скорее, скорее найди меня в своей одежде, быстрее, ещё быстрее нажми маленькую кнопочку на моём тельце, вот так, да, ещё, хорошо, да, о да. Потом ты закончишь разговор и закуришь.
Все знают этого человека, но почти никто не любит его; парадокс человеческого информационного истощения – чем больше мы знаем, тем мы знаем меньше. Каждую ночь, в погоду и не, безымянный старик прилетал на серебряной машине и несколько часов подряд раздирал ночь и пространство плачем. Его жестяная дуда рассыпала по площади всю мыслимую гамму стонов и всхлипов; словно бы жаловалась ангелу на каменной игле. Минут на пятнадцать это было очень даже ничего себе романтично, но старик играл часами и никогда не брал денег, не разрешал себя фотографировать, словно стирал личную историю, пытаясь остаться в истории двуликого города.
Тирликанье трубки совпало с как раз особенно тоскливой нотой. Прислушайся, ну же, запомни её. Словно горн по покойнику.
Дэну позвонил менеджер, и уже видя его мерцающее имя, безликое, как и он сам, знай: сейчас начнутся проблемы, большие или маленькие. Сухой и торопливый голос, и ты уже представишь себе эту мордочку хорька с суетливым носиком.
В этот раз ничего серьезного: перенеси это туда, постучи молотком здесь, и да, не забудь приклеить полоску скотча вон вот там; и запиши всех кто был. Запись на оборванной бумажке – фамилия и восемь цифр, собственно за этим и шли на работу, оценивалось не качество, потому что его нет, и не могло быть (вы же не будете оценивать па и шаги, с которыми Ронни перенес на три метра две железных трубы), а время, проведенное на стройке.
Дэн, чтобы не забыть, тут же переписал присутствующих. Никто не помнил имени бобра, а сам он отлучился ненадолго, поэтому Дэн записал все просто: «Джон. И его друг».
Безликость как нечисть. Мы ничего не знаем даже о тех кто рядом. Что за человек, что за чувства испытывает человек, которого мы коротко обозначаем двумя слогами – мама? Попробуй, сними свои очки дочерисына, перестань прятать руки, и просто смотри на её жизнь со стороны. Осуди её и распни, ведь только твоя точка зрения – истинно правильная. Раздень свою правильность. Это больно. Но ты попробуй. Это страшно. Но ты обнажи свою душу, сними все свои маски. Ты даже не знаешь кто ты сам – без работы, без семьи, без друзей – кто ты, на этом маленьком острове своего нагваля? Да и есть ли там что-то – существуешь ли ты за границами своей зоны комфорта? Ты, конечно же, возразишь, ну-ну, расскажи мне об этом. Это забавно, когда мне возражает пустота, именно в такие моменты я ощущаю, что я по-настоящему жив. Засучи мне, господи, рукава, я молчалив и спокоен, и хочу перебить всех этих сучат. Ты – почти пустое место, мой маленький бобрёнок, ты не создал ничего, да и не разрушил почти ничего. Несколько тонн жрачки и чьи-то сердца – не в счёт. Что вы вообще за люди, если считаете что отношения можно разрушить? В этом вы все, леди и джентльмены пустоты, отношение это просто алгебраический знак, две точки, и между людьми их не бывает. Весь фарс межличностных отношений, это один большой миф, пустота. Пустота, которая говорит о том что она разрушила пустоту. Не стоит улыбаться моя дорогая, это про тебя. Ты можешь лишь иметь мнение о ком-то, и кто-то имеет мнение о тебе, и если вы оба знаете об этом, это и есть ваши отношения. Только и всего. Две точки и пустота посередине.
Может быть, ты написал несколько песен, но дорогой мой, поэт – это прежде всего тот, кто убивает песни и стихи; свои собственные, тоннами выкинутые, и в стол. Почти ничего не стоит написать стихотворения, хватит ли духу тебе убить его. Ты – убивал своих собственных детей? Просто за один изъян?
Итак, что ценного в пустом месте? Почему я не порастерял способности любить пустоту, которая внутри тебя? Значит что-то там есть? Не смеши. Меня возбуждает даже не возможность наполнить тебя чем угодно, без твоей воли и по моему желанию. Вы такие одинаковые и такие разные, мои милые люди. Почему же я до сих пор играю с тобой? И игра моя зла. Но я и сам не могу дать ответ, потому что наличие души нужно ещё доказать. Поцелуй же меня прямо сейчас, мой маленький иуда, с обожанием смотрящий на меня, и завидующий серой завистью. Это не ты убиваешь меня, это я сам убиваю себя, но стоит моим векам закрыться раз и навсегда, как ты тут же придумаешь тысячи мифов о моей жизни; и только лишь потому, что про свою жизнь ты даже и лжи убедительной состряпать не в состоянии – помимо количества девушек, с которыми ты переспал, количества этих скользких бумажек, которые ты получаешь в конверте или снимаешь с пластиковой карты, авторитета, и бла-бла-бла, бла-бла-бла, бла-бла-бла.
Покажи мне себя не отражающегося во мне. Какая часть твоей жизни уникальна? Только потеряв всё, действительно всё, когда ты останешься один, голый, под звёздами, тебе будет некуда идти, некуда позвонить, только тогда я увижу твоё истинное лицо. И сдаётся мне, это будет жалкое зрелище. Стой там, слушай сюда: Бог тебя ненавидит. Ты никогда не станешь rock star или голливудским киноактёром. Ты не выиграешь лотерею, потому что удачи не существует; есть только усердие и стоящий за ним холодный расчёт – и именно поэтому ты не напишешь гениальный, нет даже просто хороший роман, не запишешь стоящий альбом, не изобретёшь альтернативный источник энергии. Всё это требует труда. Но тебе же так лень.
Чем ты заслужил свою жизнь? За какие заслуги ты получил право читать эти слова?
Ронни закурил зиму в затяжку. Менеджер повелел проверить конструкцию, везде ли есть балласт, всё ли откошено, все ли клинья забиты. Ронни лениво посмотрел во вьюгу; слишком холодно, чтобы лазать по металлической паутине.
Ветер усиливался.
Глава 6. Не всё то, что падает на тебя с неба, послано небом.
Пятеро сидели в скупо освещённой каморке, под боком у вьюги, в самом сердце помертвевшего города. Они словно бы постарели, запорошенные снегом. Старость – это когда умирают все твои желания, остаётся только желание спать, желание есть, желание согреться, и тончайшая ниточка смутного ощущения, что рядом с тобой должен кто-то быть. Когда ты теряешь и это шевеление воли, твоя душа освобождается от тела, и ты умираешь. Представь себе небо: за горизонтом событий только белый свет, рай, это ты – освобожденный от всех желаний. Что движет всеми войнами? Только желания. Отчего люди страдают? От желаний других людей. От чего ты умираешь? И опять ответ тот же, но вот парадокс – ведь если ты избавишься от них, ты тоже умрёшь. Если ты найдешь когда-нибудь эту грань, позвони мне, пожалуйста. Я тоже хочу знать.
Протект и Дэн спали. Бобер ковырялся в своем смартфоне. Ронни читал. Джон грезил сквозь явь, он искал грань. Снаружи повсюду пряталась тишина, но ведь если она уйдёт, останется только страх. Джон чувствовал этот страх загривком; это похоже на тот самый тончайший звон, перед резким ударом рвущейся струны, песенка одного листа перед ударом топора по стволу дерева.
Раздался тоскливый скрип железа по железу. Или может это старик у колонны наконец-то нашёл свою ноту, единственную, ради которой он выходил все эти годы в ночи и терзал пространство звуком?
И пришёл удар.
Стены превратились в пол. Свет погас, и тела смешались. Железный ящик, в котором они сидели, смялся посередине, как пачка сигарет, на которую ты наступила каблуком.
Сознание выключилось, на короткий миг, и снова забилось.
Глава 7. Самаритяне, которых ты проклял.
Есть кое-что ещё о тебе, что я сейчас тебе расскажу. Ты голоден.
Вне зависимости от того чем ты полчаса, час, минуту назад набил своё брюшко.
Готов?
Тебе каждую минуту нужны тонны и тонны информации. Клик, твоя универсальная молитва, три клика, отче наш: зашел, посмотрел, проголосовал. Знаешь почему сейчас так модно быть фотографом? Клик – готовый кадр. Клик – выровнял уровни. Клик – подтянул баланс белого. Клик – выложил в сеть. Клик – прокомментрировал.
Дешёвая, доступная, максимально упрощённая информация. В любых количествах, в любую секунду. Её не нужно переваривать и усваивать, всё уже готово, даже не пережёвано, оно уже мертворожденно жидкой серой кашицей, её не нужно пережёвывать. Не веришь? Средняя книга весит в информационном пространстве меньше мегабайта, это около шестисот тысяч знаков. А теперь, кликни пару раз по значку сети в нижнем правом углу, и посмотри, сколько мегабайт ты получил, пока читал эти строчки. И отчего же я сомневаюсь, что ты скачивал какую-нибудь библиотеку?
Конечно, мне очень легко тебя осуждать, и не я один это делаю. Средний класс вообще пинают все, кому не лень. Кто дал мне это право? Никто. Я сам его взял. И попробуй отбери. Кто дал мне право судить? Я тебя не сужу, я тебя люблю. И вся эта история не нова, всегда будут громкие закликуши, громко и бессвязно обличающие человеческие пороки; но и они – всего лишь узелки в огромной человеческой толпе. Я не претендую на уникальность. Вакуум не может быть уникальным. И ты, и я, мы одной крови. И черта, по обе стороны которой мы стоим, это я, я сам нарисовал её. Но это не талант, мне просто хватило наглости. И все эти вопросы в этом рассказе. Их так легко задавать с задней парты.
Ужас никчёмности обязательно нужно заесть шоколадом. Это не про тебя? Почему же ты хочешь умереть без единого шрама? Это ведь больно. Но боль – это единственное что может тебя сделать хоть чуть-чуть живым.
Сейчас тебя называют стильным словечком пользователь. Знаешь, кто ты? Раньше таких как ты называли зеваками. От слова «зевать». Тебе же вечно скучно. Но смелости и сил чтобы самому окунуться в жизнь нет. Ты лучше посмотришь. Может, снимешь видео на телефон и выложишь в интернет. Когда меня избивали два копа на той самой площади, где сейчас удар в несколько десятков тонн обрушился на вагончик с Джоном и Ронни, такие как ты снимали всё это представление, потом выкладывали на свою страничку в facebook, или в его русский клон, и писали в комментариях «ЖЕСТЬ!!!», «****ЕЦ!!!», «КОПЫ ОХУЕЛИ!!!», «МОЛОДЕЦ ЧУВАК!!!» - но кто из вас хотя бы подошёл и спросил у людей в форме, за что бьют этого человека?
И эта, седьмая, глава только для и про таких как ты.
Склянки пробили пять. Ветер, поднявшийся из самого пустого бесовского котла, обрушил кристаллическую решетку строительных лесов набок. И площадь стала понемногу заполняться праздношатающимися, которые словно бы вылезли из подвалов Зимнего Замка. Эти куклы повторяли друг другу одни те же вопросы, снимали видео и фото с собой на фоне катастрофы, но никто даже не подумал перелезть через метровый заборчик – слишком силён заборный инстинкт. Подзаборные твари подсознательно боятся заборов.
Прошло около сорока минут, прежде чем появились хорьковый менеджер, копы, скорая, пожарные, репортёры.
Максим, и последний вопрос – работал ли на площадке во время инцидента?
Нет, слава Богу, все сотрудники ушли несколько часов назад, я им звонил.
Глава 8. Фаталититики.
А-а-а!!! КАК БОЛЬНО!!!
Темно. Кто-то кричит в темноте. Ронни на ощупь увидел кровь на стене, которая теперь была полом. Удар разделил вагончик на два отсека – с одной стороны Ронни и Джон, Протект и Дэн с другой. Бобра зажало на середине, переломав ему все рёбра. Началось внутреннее кровотечение, кровь заливала пол, когда безымянный человечек выблёвывал маленькие чёрные кусочки своих лёгких. Но в царящей тьме никто этого не увидел.
Тише, тише, не кричи, мягко успокаивал Джон, силы тебе ещё понадобятся. Тихое всхлипывание, сменившее крик, очень действовала на нервы. Четверо, сохранившие рассудок, мрачно решали свою участь и строили провальные планы побега. Дверь покорёжило и заклинило, а пробить железную стену бытовки гаечным ключом им не было под силу.
Они слышали какой-то шум снаружи и пытались кричать, стучать в стены, но никто не обращал на это внимания.
Бобёр, постепенно затихая, бормотал что-то безумное. Дэн начал подавать первые признаки паники, в приступе рецидива пытаясь расцарапать стены. Ронни заснул, фаталитически отключившись от этого акта реальности. Попрощаемся с ним, в этой истории он больше не проснётся. Джон повелел Протекту ударить Дэна по голове, чтобы привести его в чувство. А потом…
Вы знаете, зачем солдаты древности носили с собой кинжалы? Не для того, чтобы колоть лучину и открывать запечатанные бутыли. Этими маленькими кинжалами было невозможно пробить доспех, да и из-за малой массы удар не был бы силён. Их называли «кинжалы милосердия».
Джон повелел Протекту задушить покалеченного человечка. И даже не для того, чтобы облегчить ему боль, просто безумие заразно. Протект даже не сомневался ни капли. Джон был свят, и он мог принять такое решение. Бобрёныш затих. Дэн скорчился в углу и молчал.
Теперь их осталось двое. Они чувствовали, как их маленькую тюрьму волокли по булыжнику, потом погрузили в грузовик и куда-то повезли.
Глава 9. Последняя.
Ты хочешь быть бессмертным? А зачем тебе это? Что ты будешь делать со всем этим временем, которое для тебя просто исчезнет в момент, когда ты поймёшь, что будешь продолжаться в течение времени вечно. Ты обнаружишь себя в пустоте. Пустота в пустоте с пустотой внутри. Это очень красиво. Что ты будешь делать? Купишь яхту? Посетишь все модные клубы в мире? Научишься играть на скрипке? Но для этого не нужно вечности, хватит и двух лет. Будешь делать «добрые» дела, исправишь все свои ошибки, может, даже попробуешь попробовать жизнь во всём её многообразии? Но ты же не делаешь это сейчас и никогда не сделаешь, особенно если тебя не будет подгонять эта плётка, неизбежная сессия смерти в конце, итог, резюме твоего невразумительного существования. Бессмертие, в твоём случае, означает только бесконечную деградацию. Вечность даруется только тем, кто за очень короткий срок смог изменить целый мир, и чем быстрее ты живёшь, тем больше шансов прикоснуться к тому, что было, есть и грядёт.
Но ты всё равно хочешь не умирать, потому что ты боишься даже боли, единственного, что делает тебя хоть сколько-нибудь живым. И даже кое-что делаешь для этого. Секрет бессмертия не в том, чтобы проживать каждый день, словно последний – ведь тогда любой из них может быть последним. Это не яркая, насыщенная красками жизнь, это лишь броский конфетный фантик. Секрет в том, чтобы жить так, будто смерти нет вовсе. Ты, это всего лишь сон, медленно сжимающийся мыльный пузырь, и когда ты порастеряешь все свои желания, он сожмётся до размеров атома и лопнет. И ты не купишь ни за какие деньги тёплое местечко в раю, потому что рая тоже нет, как нет и тебя, нет и меня. Вспомни – две точки, и пустота между ними, Знак деления, символ отношения, единственная абсолютная мера измерения чего угодно, ведь всё, как ты помнишь, относительно. Что ж, моё маленький человеческий зверёк, я не скажу тебе, как получить бесконечность, как префикс перед именем, я просто не имею права. Но я дам подсказку: для начала просто составить всех значимых дел, необязательно социально важных или нет, тут всё личное, за неделю. А потом попробуй сделать их все за один день (я, конечно, не имею ввиду жизнеобеспечивающую рутину), и увидишь – ты подарил себе шесть дней. Потом возьми дела за две недели и сделай всё за два дня. И когда твоё утро будет казаться вчерашним днём, и ты будешь задыхаться от ритма жизненного потока, брось всё и целый день ничего не делай. Я обещаю тебе, что на узенькой грани между этими двумя периодами ты ощутишь, что время словно бы остановилось.
Подумай об этом; истина это не что-то вкусненькое, разжёванное, так что тебе осталось только проглотить её и спустить в унитаз.
Джон, Протект и Дэн ощутили, как их узилище сбросили с грузовика в море. Никому не нужны калеки и очевидцы. Потом был всхлип февральского моря.
Эпилог.
Два ангела, которые промелькнули в начале истории, сидели на металлической пирамидке, которая торчала из свинцовой воды, и слушали, как жидкость сквозь маленькие отверстия подступала к горлу Джона.
- Ну что, скоро он там? – один из ангелов держал карандаш и большую книгу бухгалтерского учёта. Ангелы очень боялись промочить ноги.
Но Джон не зря был назван святым. Он жил вне времени, и потому не мог умереть, вода так никогда и не залила его лёгкие. Он застрял навсегда в обществе четырёх трупов, потому что железо вокруг него тоже не подвергалось тлению времени. Ангелы сидели и травили байки. Так продолжалось почти вечность, до того самого дня, в который протрубил седьмой горн. Но это – уже совсем другая история.