Поступок

 
                «Но приидет от смерти живот»
                (Новый Завет)
                1.

               Доктор Чистов увидел её на открытии уездного, давно и аляповато проанонсированного  вернисажа, и она сразу привлекла его взгляд, взгляд эстета по образованию и крови. И остальное уже не могло радовать полно и ярко, слившись в одну пеструю и невнятную карусель. Он заметил также, с каким неприкрытым вожделением разглядывают её посетители – его словно опалил и этот темный огонь впившихся в неё глаз, и этот лихорадочный блеск, сдобренный откровенным цинизмом. Присыпанный невидимым, но плотным и гадким пеплом, он отошел в сторонку, и ему как будто приоткрылось невидимое – над головами восхищённой публики толпой гуляли довольные, плотоядные бесы. Они приплясывали и причмокивали, распаляясь всё более и более, подстёгивая сами себя, обрадованно и щедро подбрасывая  масляных дровишек в тёмный костёр взыгравшей людской похоти…   

               И, не выдержав, он покинул шумно-оживлённую выставку -  быстро, как будто совершая побег, сгорбившись, не глядя в зеркало на свою непримечательную фигуру, надев шляпу и пальто, виновато-печально опуская долу глаза под очками. Вышел из похотливой духоты на полуденный бульвар, в надежде глотнуть свежего воздуха. Но разноцветно-ранняя, детски беззаботная осень не радовала  доктора нынче. Внутри него что-то внезапно больно сдвинулось, коробя и обдирая внутренности, и судя по всему, это расстройство было всерьёз и надолго. С ним надо было что-то делать.

              И доктор, недолго поразмыслив, стал откладывать деньги. Да, предварительно он справился о возможности приобретения поразившего его шедевра и  его цене. Она была высока. Видимо оттого, что вызывала много огня... 
              Жалованье врача земской больницы не позволяло откладывать много, даже при условии урезывания ежедневных потребностей, а они и без того не были велики. Большую часть занимали газеты и новые книги по специальности практической хирургии. Провизия – самая простая, бельё,  и жалование - для двух человек прислуги. Квартиру оплачивало земство. Стало быть, при самых благоприятных прогнозах ждать заветного дня, когда соберётся нужная сумма, придется более полугода…
              Ну что ж,  он терпелив, учитывая что в этом заштатном городишке он проживает уже около пяти лет – долгих, одинаковых, бесцветных. Впрочем, нет, свет просачивался в его жизнь – неизвестно, откуда. Например, он часто возникал в личиках детей, которых приходилось лечить от дифтерита и кори, от воспаления легких и инфлуэнцы, а также от укусов собак. Своих детей у доктора не было. Семейная жизнь не то чтобы совсем не задалась, но носила отпечаток принуждённости, долженствования, соблюдения приличий и условностей. Он старался, и жена тоже. Они оба поддерживали дипломатию, как могли. Только вот говорить стало не о чем спустя менее года после свадьбы. Чем жила жена, доктор не знал – он слишком много работал, включая ночи и срочные вызовы. Спасибо ей, Аглае - она не была излишне прихотлива или кокетлива и, кажется, в последнее время занималась не слишком накладной для бюджета благотворительностью, а также посещением школ - как бывшая курсистка. И тем не менее, высокие, тем более христианские идеи мужа были ей чужды. А может быть, вызывала отчуждение сама его личность? Любила ли она его? Доктор не вдавался в такие бытовые подробности. Или даже не так - ему казалось неприличным допытываться у супруги о наличии и силе её чувств. Наверное, воспитание не позволяло…
 
           Но сегодня, выбитый из колеи, он попытался за ужином объяснить Аглае свою основную, мучающую его мысль – о том, что мир сей есть результат, следствие нарушения божественной гармонии, и задача человека во плоти пытаться восстановить её. Чем угодно – созданием прекрасных союзов, рождением замечательных, чистых и новых детей, не взявших изъяны и ошибки родителей, а взращивающих признаки улучшения породы и расы. Чем угодно – разведением садов и дендрариев, творением идеальных полотен и небесных партитур, отказом от низших удовольствий, а также воцерковлением и очищением через покаяние…  То есть, всякими доступными человеку способами.      
               Надо сказать, доктор Чистов не был силён в богословии, не считал себя благочестивым прихожанином местной церкви, но интуитивно он со странной, влажной радостью осознавал и принимал отдельные положения Святого Писания, в частности о том, что человек  призван (это было целью его сотворения!)  восполнить ту брешь в рядах небожителей, которая  образовалась вследствие падения части  ангелов.
            Этим он и жил… Вырезая опухоли и аппендициты, он старался думать, что это тоже пусть малая, но лепта в ту нарушенную картину первоначального прекрасного бытия. Но иногда с горечью понимал, что лучше бы он не вмешивался в промысел Создателя и предоставлял воле небес течение человеческих жизней. Вылечил он, к примеру, приказчика из соседнего магазина, а тот затем по пьянке убил своего брата. Кроме того, случались и неудачи, и бессилие накатывало, и тщетность его собственных микроскопических стараний по сравнению с тем вселенским злом, всё более и более разрушающим души и тела, линии и пропорции, задуманные Творцом.
             Он снова сегодня попытался объяснить это жене. Однако она слушала невнимательно – в опекаемой ею школе заболел, а может, и запил учитель, и уже вторую неделю не ведутся уроки. "Надо бы его навестить" - думала Аглая. Она не хотела признаться самой себе, что курчавый учитель ей симпатичен, смотрит на неё загадочно и властно, и уж тем более, она старалась обходить мыслью вопрос, а не догадывается ли об этом муж.
     Но дело было даже не в этом... Она в принципе не любила отвлечённых рассуждений, подсмеиваясь над ними и придерживалась практицизма в своих воззрениях на мир. За что доктор обвинял её в протестантском уклоне или хуже того - в богоборчестве. В последнее время Аглая начала покуривать тонкие папироски. Это заполняло паузы в их диалогах, которые и без того были скудны.
               И нынче ещё до чая в столовой повисло молчание, и супруги почли за лучшее  побыстрее разойтись по своим комнатам. Вскоре пошёл дождь.
               
                2.

               Каждую неделю доктор пересчитывал деньги. Он уменьшил заказы журналов и сахару, так как вполне можно было обходиться вареньем, приносимым благодарными больными. Скорее, скорее бы осуществить мечту, совершить такой необходимый для него шаг!
              Время от времени доктор заходил проверить – на месте ли ещё предмет его будущей покупки, и с удовлетворением убеждался – да, да, вот она – в центре зала, на видном месте, фокус освещения нацелен прямо на неё, о Боже!...

               К началу апреля  накопление завершилось.
               Нетерпение доктора уже достигло апогея. Это заметила и Аглая:
          
              - О чём ты думаешь так непрестанно и сосредоточенно? Уж не влюбился ли ты? – с видимой прохладцей, но в то же время  ревниво спросила она за утренним кофе.
                Доктор поднял глаза от газеты и вдруг с ужасом заметил в ней сходство с женщиной на том портрете. Или почудилось? Что-то неуловимое в прищуре век, намеренном изгибе шеи… Нет, не может быть! Или она стала красить губы более ярко в последнее время?

               - Я прошу тебя, не задавай мне сейчас вопросов, эти обстоятельства не имеют к тебе никакого отношения – преувеличенно спокойно ответил он.
                Жена, замолчав, поджала тонкие, но розовые губки и отвернулась к по-весеннему открытой балконной двери.
                Решимость Чистова возросла и окрепла.
 
                В воскресенье доктор ровно в девять был у владельца экспозиции. И предмет сладострастных вожделений большей части мужчин города  стал, наконец, после долгого периода ожиданий и ущемлений его собственностью.
                Своими сильными руками хорошего лекаря, упорного борца за жизнь он обнимал этот метровый кусок холста в золоченом багете и тащил его в конец города, в рощу на окраине, уже оживающую, матово светло-зелёную, символизирующую торжество обновленной земли, очищенной белым огнём снегов и беспощадностью трескучих морозов.

                Слившись с этой порослью, он уже не спешил, ибо настал его час – час воздаяния и служения всемирной красоте, ради которого, возможно, он прожил почти сорок лет. Развернув полотно, доктор в упор взглянул на  изображение обнажённого и сочного женского тела, словно наблюдая за собой, что он чувствует при этом. Может ли он не испытывать страсть к этому великолепному бесстыдству, может ли не представлять её в своих объятиях и не жаждать её терпкого, животного запаха, которым, казалось, была пропитана картина? А ведь по сюжету, она, эта блудница, искусительно и умело предлагала себя святому... Возможно, самому Христу?
                Самые полярные ощущения всплыли одновременно и смешались в докторе  –  жгучее желание, против воли взбухшее в нём и тут же подавленное, перешедшее в безмерное негодование, брезгливая память о вчерашнем выражении лица жены, злорадство от мысли, что никто больше не увидит это розовое развратное тело, восторг долгожданного момента и древняя тоска по совсем другой, воистину прекрасной картине и столь же высокой правде жизни…

                Он глубоко вдохнул животворного, насыщенного пряными парами и ароматами, но при этом целомудренно-чистого весеннего воздуха и вынул спички. Через пару минут полотно уже лизали жадные языки огня - священного огня, восстанавливающего божественную гармонию мироздания.

                В эту ночь он спал так, как спят только в детстве, наплакавшись, наудивлявшись, напившись парного молока и набегавшись по чудесному пространству расцветающей юности еще никем не испорченного мира.

                А на следующий день пошел дождь. Когда Чистов, вымокший и усталый, вернулся  из земства, где опять были разговоры ни о чём и сальные анекдоты, а затем отстоял очередь в затхлом помещении почты, чтобы получить очередную партию медицинских журналов и "Вестника", кухарка с подозрительно покрасневшими глазами, вытирая руки о фартук с оборками, сообщила:
                - А барыня уехали с двумя саквояжами... Сказали "насовсем".
                И поскольку доктор ничего не отвечал, продолжила:
               - Но они велели сварить Вам щи и котлеты пожарские, к обеду... Так подавать? А то там больной с нарывом дожидается...
                Чистов опустился на стул.
                Надо было снимать грязные калоши.