Отпуск пролетел очень быстро. Дома мама меня почти не видела. Надо было навестить своих друзей. С моей подругой Люсей мы проводили время на Взморье, посещали замечательные рижские кафе, включая известную в свое время «Подкову», где продавались разнообразные, вкусные и хмельные коктейли. Лейтенантское денежное довольствие таяло, как снег. Пришла пора собираться в город Баку. Мама в подарок мне купила в Детском Мире дешевый костюм, который сидел на мне, как дорогой и вполне приличный. В конце августа мои родные и близкие посадили меня в поезд Рига-Москва и помахали рукой на прощание. В Москве я купил себе купейный билет до Баку. Соседом по купе оказался капитан-пограничник Алик Алиев, который вез в Азербайджан с западной границы молодую красавицу жену. К моему цивильному костюму и ко мне капитан Алиев отнесся очень равнодушно, но когда узнал, что я лейтенант и еду в Баку на службу, то он очень обрадовался, и я оценил кавказское гостеприимство. Перед Баку я надел форму, и она понравилась и капитану и его жене. Дорога в разговорах пролетела незаметно. В конце пути Алик дал мне адрес своей мамы в поселке Бузовны и приглашал обязательно к ним заехать, только обязательно в форме.
Местные жители охотно объяснили мне, как добраться до Баиловской бухты, где стояли военные корабли. На проходной матрос вызвал дежурного офицера, который проводил меня в штаб и по дороге рассказал, что штурмана им очень нужны. В штабе мне с сожалением объяснили, что это Каспийская флотилия ВМФ, а я распределен в дивизион морских погранцов, который расположен неподалеку в этой же бухте. На проходной пограндивизиона ко мне проявили больше бдительности. Матрос внимательно посмотрел мое удостоверение, вызвал помощника, который провел меня в штаб дивизиона. Время было обеденное, и из начальства на месте был замполит капитан 2 ранга, с которым у меня в дальнейшем было достаточно много конфликтов. Для начала он с явным сожалением констатировал, что я не член партии и холостой, а я лишний раз убедился в правильности своего решения о переносе свадьбы. Затем он меня очень подробно проинструктировал, чтобы я не посещал местный ресторан «Метрополь», в котором много иностранных агентов, готовых заполучить в свои сети офицера пограничника. Позже я попал на прием к командиру дивизиона, который носил прозвище «Антос одноглазый», хотя глаза у него были в полном комплекте. Этот капитан первого ранга определил меня штурманом на «один из лучших кораблей дивизиона», которым оказался хорошо мне известный по стажировке в Севастополе большой охотник, или «бобик», как прозывали эти маленькие устаревшие кораблики на флоте. И отправился я представляться своему командиру корабля по случаю прохождения под его началом своей дальнейшей службы. Мой командир каптри оказался очень приятным и порядочным человеком, с которым служить мне, как я сразу почувствовал, будет одно удовольствие. Так оно в будущем и оказалось, и это подтверждали все офицеры корабля. Командир был в возрасте, но статный, с сединой в волосах и с хорошим командным голосом. В годы войны он матросом участвовал в боевом походе в Иран и потом у пограничников постепенно дослужился до командира корабля. Оказалось, у морских пограничников звание по должности было на порядок выше, чем на флоте. Некоторых офицеров это очень устраивало, но не меня, т.к. адмирал плавсостава у них был всего один на весь Союз на Тихом океане, а я с нахимовского готовил себя к должности не меньше адмиральской. Постепенно состоялось знакомство с остальными четырьмя офицерами корабля и с подчиненным мне личным составом в количестве 16 человек. Среди них 4 пожилых сверхсрочника, и быть для них «отцом-командиром» оказалось не простой задачей и обязанностью, в чем я очень скоро убедился. Если солдаты служили в армии 3 года, то матросы – 4, а матросы-пограничники – еще на несколько месяцев дольше за счет более длительного пребывания в учебном отряде. Зато они хорошо знали свои профессии. Условная граница с Ираном, которую охранял бакинский дивизион, делила Каспийское море с запада на восток на уровне примерно 39 градусов северной широты. Задачей дивизиона было не допускать нарушение этой черты советскими рыболовецкими судами. Иранские рыбаки к этой черте за время моей службы никогда не подходили. Проблема заключалась в том, что осетровые предпочитали теплые, иранские воды Каспия, поэтому у нашей границы собирались рыболовецкие суда даже из Астрахани. Корабли нашего дивизиона поочередно, по две недели днем и ночью, стерегли эту границу, а затем возвращались в Баку на отдых, ремонт и занятия. В эту фазу отдыха и ремонта я и застал свой корабль. Начал знакомство со своим подчиненным личным составом. Пришлось проводить с матросами занятия по специальности. Надо заметить, что после серьезной подготовки в учебке многие матросы знали свою матчасть лучше меня, и мне пришлось очень серьезно попотеть, чтобы наверстать училищные пробелы в учебе. Конечно, обязательными были политзанятия.
Вечером женатые офицеры корабля уезжали отдыхать к семьям. Квартиры женатикам выделяли, как правило, на окраине города, и добираться туда и обратно было долго. Для четверых холостых офицеров дивизиона на территории части на втором этаже над магазином были выделены две небольшие комнаты с минимальным кэчевским имуществом. В одной из них жили мы с механиком корабля и моим новым хорошим другом старлеем Володей. Он заканчивал специальное военно-морское пограничное училище в Ленинграде, хотя я, будучи в Питере, о таком училище и не слышал. В первый наш совместный выход в город я просил его показать мне ресторан «Метрополь». Володя от души заржал и сказал, что если замполит нам рекомендует посетить этот кабак, то он с удовольствием меня туда сведет, так как сам он туда пошел только после собеседования с замполитом. Ресторан, как ресторан, с кавказской спецификой – в зале сидят в основном одни мужики. Редкие дамы в сопровождении кавалеров. Небольшая стайка проституток в ожидании иностранных клиентов. Вечером в нашей комнате мы говорили с Володей за жизнь. Разговор протекал плавно и душевно. Тем более, что на остатки своих денег я заранее купил две бутылки замечательного марочного азербайджанского вина, и к нему – два красивых хрустальных бокала. Последние особенно удивили механика Володю, ибо, зачем тратиться, если они скоро разобьются. В свою очередь, я его предупредил, что кто разобьет, тот будет покупать новые. Так, в обоюдном согласии, мы продолжили разговор о службе и жизни. Суть его сводилась к тому, что жизнь прекрасна, а служить нам обоим не хочется. Я предложил, как положено, писать рапорта на имя комдива. Володя остудил мой пыл и сказал, что он за время службы уже написал штук 50 рапортов, но они у комдива под сукном или в мусорной урне. В следующий наш совместный выход в город Володя предложил мне отправиться на гору к памятнику Кирову, откуда открывается чудесный вид на Баиловскую бухту и ночной Баку. Вид был действительно замечательный, но Володя заодно решил показать мне красивый и оригинальный открытый ресторан, окруженный колоннами, на которых висели клетки с канарейками. В теплый летний вечер канарейки услаждали слух посетителей замечательными трелями. В такой обстановке пить хотелось только коньяк, но финансы наши не позволяли нам злоупотреблять дозами, а душа просила добавки. По прибытию в нашу скромную комнату, где из обстановки были две железные кровати, две тумбочки и шкаф, Володя пригласил меня в экскурсию на корабль. Я не знал, какими достопримечательностями на «бобике» он может меня удивить, но пошел от нечего делать. Оказалось, что умельцы-механики из БЧ–5 сделали своему командиру ключи-отмычки от всех замков корабля. Для начала Володя открыл каюту помощника командира, затем его сейф, из которого вынул бочонок из нержавейки, в котором находился запас корабельного спирта. Давно отрепетированными движениями мой механик поставил на сейф бутылку, наполовину заполненную водой. Затем достал из кармана презерватив, заполнил его водой из бутылки и завязал презерватив узлом. В бутылку он налил спирт по количеству воды и передал ее мне. В довольно узкое горлышко бака из нержавейки Володя засунул презерватив с водой. Мне механик объяснил, что старпом уровень спирта в бачке замеряет специальной палочкой, а с добавкой нужного количества воды, у него все сходится. Когда все замки были закрыты, Володя долил в бутылку воды и встряхнул ее. Затем мы возвратились в свою комнату. Там мы продолжили застолье, пили теплый разведенный спирт, правда уже из граненых стаканов, закусывая остатками белого хлеба и сыра. Утром матрос-вестовой с трудом разбудил нас. Мы должны были участвовать на зарядке с матросами нашего корабля. Пока мы с трудом бегали по плацу, появился комдив и поманил к себе пальцем Володю. Его громкий голос был слышен на весь плац. Как можно так с утра напиться? Володя показывал ему два пальца, раздвинутые на сантиметр, что должно было означать, что совсем немножко. Комдив кричал: «Что вы ее сковородкой пьете?». Похоже, такой диалог у них происходил не первый раз, и вскоре комдив отпустил свою жертву с миром. После опытный мой друг механик научил меня, как у продавщицы магазина тети Паши брать товары в долг до зарплаты. Она записывала должников в толстые тетради, и претензий к нам никогда не возникало.
Вскоре наш корабль отбыл на охрану государственной границы. Расстояние от Баку до города Астара составляло примерно 120 миль, и я, как штурман, должен был сделать предварительную прокладку. В это время года стояла такая жара, что мне жителю средней полосы, выносить ее было тяжело, но я старался держаться. Жару с трудном переносил весь экипаж, особенно люди в возрасте. Офицеров на пограничном «бобике» было много, и вахту несли по два часа, а штурманская вахта продолжалась от снятия с якоря до постановки на якорь. Обычно «границу на замке» мы держали всю ночь, утром становились на якорь. Записав широту и долготу места стоянки, глубину и количество метров якорной цепи на клюзе, я мог отправляться спать, и до обеда меня не будили. На обед в кают-компанию офицеры должны были прибывать по форме и раньше командира корабля. Постепенно от жары офицеры стали все чаще и чаще заходить в кают-компанию раздетыми, пока это не вызывало возмущения командира. Команде корабля перед обедом разрешалось купаться, всем с одного борта под наблюдением вахтенного офицера. Купались все с удовольствием. Проблема заключалась в том, что ступить босыми ногами на горячую металлическую палубу было практически невозможно. Меня выручил боцман- главстаршина, презентовавший плетенные из веревочных концов тапочки. После очень сытного обеда вахтенным офицером заступал я, а матросы и офицеры ложились отдыхать. На флоте это мероприятие называется «адмиральский час», хотя спали фактически почти два часа. На мостике в кителе и при полном параде я изнывал от жары и безделья. Каждые 15-20 минут приходилось вызывать вестового с заварником крепкого черного чая, и обтирать шею и голову полотенцем. И тут удачно подвернулся один из моих старшин с заманчивым предложением. Он показал на несколько рыбацких баркасов вдали от корабля и сказал, что мы вполне бы могли скрасить наше однообразное меню первосортной рыбкой. Я с энтузиазмом откликнулся на его инициативу, хотя еще не совсем понимал, что он имеет в виду. Старшина скомандовал сигнальщику поднять флаг. Сигнальщик гораздо лучше меня разбирался в ситуации и быстро поднял флаг, означающий по международному своду сигналов команду «Подойти к борту». Мне оставалось только наблюдать за маневрами. Похоже, что значение этого флага рыбаки азербайджанцы знали хорошо. Ближайший к кораблю баркас завел двигатель и подошел к борту, где его встретил старшина с матросом. Экипаж баркаса, на дне которого лежали тушки крупных осетров, состоял из трех коричневых от загара рыбаков неопределенного возраста. Старшина обратился к рыбакам с просьбой выделить немного рыбы для команды, а старший из рыбаков согласился это сделать в обмен на два чайника пресной воды. Матрос побежал с двумя чайниками за водой, а рыбаки выгрузили на нашу палубу трех приличных осетров. Получив воду, колхозные рыбаки пошли заниматься своим промыслом. Назавтра, экипаж лакомился ухой из осетрины на первое, и жареной рыбой, на второе. Такое подспорье к меню было не лишним, так как мясо, полученное перед походом, к концу дежурства начинало портиться, ибо корабельные холодильники с такой жарой определенно не справлялись. Картофель на корабли давался только сушеный, а рыба заметно повышала его вкусовые качества. Позже, когда я под утро заканчивал свою штурманскую вахту, я заметил, что мои старшины отправлялись временами на резиновой лодке под мотором в какие-то походы. Только при возвращении корабля в Баку я узнал, что старшины ходили на лодке к рыбакам и покупали у них черную икру по тридцать рублей за килограмм. А за год до моего прихода на службу, бывало, что икру получали и бесплатно.
Старшины были люди семейные и хозяйственные. У них я научился обрабатывать полученную «в чулке» икру и солить ее. (Этот опыт пригодился мне в обработке красной икры, когда я после службы приехал домой в Ригу). К концу похода каждому офицеру они вручали почти килограммовый пакет черной икры, упакованный в мою штурманскую кальку. Кроме этого каждому доставался один или два куска осетрового балыка. Балыки вялились под брезентами зенитных автоматов, благо мух в море не было. В Баку нам полагался двухнедельный отдых, ремонт, занятия и стрельбы из личного оружия. В комнате, которую занимали мы с Володей, начинался настоящий пир. В дополнение к нашим корабельным изысканным закускам, мы брали в магазине у тети Паши два ящика минеральной воды, масло, несколько пачек шоколада и два круглых каравая белого хлеба. За пределами части я (как младший) покупал две бутылки чудесного местного красного вина. Для меня это не было накладно. Мой лейтенантский оклад с доплатой за звание плюс морские составлял более 2000 рублей. Так мы шиковали несколько дней. Само собой, я активно участвовал во всех корабельных мероприятиях.
В один из свободных дней я отправился на пешую прогулку, чтобы, как это у меня было заведено, познакомиться с городом поближе. Баку настолько велик, что обойти его (и даже обежать) за день не представляется возможным. Поэтому я начал изучение со старого города, вступив в который я сразу ощутил, насколько он отличен от знакомых мне Ленинграда, Риги, Таллина. Было такое впечатление, что я гуляю по иностранному, мусульманскому, может быть турецкому, городу. Русская речь слышалась очень редко. Из окон домов доносились заунывные восточные мелодии. В кофейнях алкоголь не продавали, зато подавали крепкий ароматный кофе, который замечательно снимал усталость. Знакомство со старым городом заняло у меня несколько свободных от службы вечеров.
В ближайший выходной день я объявил Володе, что еду в городок Бузовны к своему новому другу, азербайджанскому пограничнику капитану Алиеву. В этот поход пришлось одеть форму. Электричка с бакинского вокзала доставила меня до городка, или поселка Бузовны, который находился на берегу моря. Немногочисленные пассажиры скоро разбежались по своим направлениям, и мне пришлось идти к ближайшим домам. Нужная мне улочка тянулась между высокими глухими глиняными заборами. Нумерации на домах не было, и на улице не видно было ни души. Наконец в конце улицы появился человек, и я радостно рванулся к нему. На мой вопрос, как мне найти Алиева, незнакомец ответил, что половина поселка носит такую фамилию, но дом капитана Алика Алиева он мне помог найти. Когда я подергал кольцо у калитки, то за забором раздался звонок колокольчика. Вскоре калитку отворил молодой мужчина, которому я сразу заявил, что ищу капитана Алика. Вдоль длинного дома в глубине двора тянулась терраса, на которой стояло довольно много народу, в основном мужского пола. Впереди этой команды выделялась пожилая женщина, как оказалось, мать всего семейства. Прежде, чем подняться по ступенькам на веранду, я снял обувь, чем сразу завоевал расположение матери. После того, как я поздоровался с матерью и вручил ей коробку шоколадных конфет, меня громко и душевно поприветствовал Алик и представил своего старшего брата преподавателя университета, младшую сестру, учащуюся в этом же университете, и своего женатого младшего брата строителя, который встречал меня у калитки. Остальные родственницы находились на женской половине. Пока мы беседовали в комнате старшего брата, женщины под командой матери в соседней, узкой и длинной комнате накрывали обед на скатертях, постеленных поверх лежащего на полу ковра. Старший брат Алика подарил мне объемный сборник стихов Навои и картину французского художника Эдуарда Мане с обнаженной девушкой. Картин, пришпиленных кнопками на стене, было достаточно много, но мне понравилась эта. Вскоре мать пригласила всех откушать. Тут Алик заволновался и попытался посадить меня за стоявший в конце комнаты столик с двумя венскими стульями. Тут я наотрез отказался и сел вместе со всеми на ковер, скрестив ноги, чем еще раз заслужил расположение мамы, которая положила за моей спиной подушку. Все женщины покинули комнату, и начался обед, сопровождаемый всеобщей оживленной беседой на русском языке, очевидно из уважения к гостю. Первого блюда не было, и большинство еды приходилось брать руками, а салфеток я не заметил. Однако вскоре появилась жена младшего брата с глубокой посудой, и все поочередно начали ополаскивать в ней руки. Когда дошла очередь до меня, я увидел, что в воде плавают нарезанные дольки лимона, и жир с рук сходит моментально. К концу обеда, когда с непривычки затекли ноги и заболела спина, я с трудом представлял себе, как я смогу встать. Только хорошая спортивная форма помогла мне успешно решить эту проблему. После обеда все разошлись отдыхать, а меня Алик повел в сад, который занимал большую территорию. Из деревьев преобладали высокие грецкие орехи и инжир. Всего пара деревьев были черешни. Алик объяснил мне, что урожай, проданный с одного взрослого дерева ореха или инжира, составляет примерно годовую зарплату советского инженера. Слышать эти экономические рассказы было для меня очень интересно и познавательно. Поздно вечером мы тепло распрощались с семейством Алика, и он проводил меня до электрички.
Мой друг Володя в дивизионе тоже встречал меня очень тепло. Тумбочка была накрыта газетой, на ней стояли две бутылки вина, две красивых крупных грозди винограда на тарелке и два хрустальных бокала. Просто натюрморт. Похоже было, что Володя заскучал без постоянного общения. Пришлось мне зачитать ему стих из Навои и развернуть картину Мане. Володя разлил вино по бокалам и поинтересовался, что я с картиной собираюсь делать. Когда я рассказал ему, что намерен повесить ее у себя в каюте, то мой друг Володя отреагировал на это как-то неопределенно. На следующий день я отнес картину в мастерскую к азербайджанцу стекольщику, чтобы тот вырезал стекло и сделал красивую рамку, а Володиного механика попросил сделать на переборке своей каюты крепеж для картины. Уже к вечеру картина висела в каюте, а Володя с нетерпением тянул меня за рукав, чтобы отправиться, как он заявил, послушать канареек. Это, стало быть, лезть на гору в ресторан рядом с огромным памятником Кирову. Отказать было нельзя и неудобно. Кавказский ресторан был, как обычно, наполнен преимущественно одними мужиками Наше внимание никто не отвлекал, и мы долго слушали пение канареек. Наше денежное довольствие мы еще не истратили, поэтому под такое чарующее пение коньяку мы приняли изрядное количество. Под закрытие ресторана мы рассчитались с официантом и, умиротворенные, спокойно тронулись домой. Обычно в южных городах жизнь кипит допоздна, но на аллеях парка культуры было пустынно. Нас это не волновало, мы шли правильным курсом, и спешить нам было некуда. Вдруг из темноты перед нами возник милиционер азербайджанец и начал говорить, что мы идем не так и не туда, а идти нам надо в отделение милиции. Понятное дело страж порядка хотел срубить с нас свою долю рублей. Володя объяснил ему, что мы офицеры и спокойно идем домой, а ему надо идти в ... (адрес ему мы сообщали уже вдвоем и на повышенных тонах). Ускользающие деньги милиционера никак не устраивали. Он шел вслед за нами на почтительном расстоянии и время от времени свистел в свой милицейский свисток, на что мы не обращали никакого внимания. В каком-то районе на свист подошел второй милиционер. Они о чем-то переговорили между собой, и дальше нас сопровождали двое. Свист не прекращался. Наконец появился и третий милиционер. Они что-то долго и громко обсуждали на своем языке. Возможно, третий был более порядочным или рассудительным, и не хотел заниматься вымогательством. В конце концов, двое его убедили, на их стороне были численное преимущество и темная ночь. Скоро они нас нагнали, и начался бестолковый разговор на тему «а ты кто такой». Видно было, что они хотят нас окружить, но мы этого не хотели, и прислонились спинами к зданию. «Стояние на Калке» продолжалось довольно долго, пока милиционеры не бросились в атаку. Отбивались мы, как могли, но силы были неравны. На наше счастье, или несчастье на пустынной улице показался грузовой автомобиль, который остановился рядом. Автомобиль оказался из городской комендатуры, на нем развозились по районам патрульные группы. Когда выяснилось, что мы офицеры, места в автомобиле нам были обеспечены даже без нашего желания. Попали мы с Володей на офицерскую гауптвахту. Долго приводили себя в порядок, и даже пришлось просить йод и вату. К середине второго дня я рассказал Володе, что эта гауптвахта гораздо комфортнее курсантской и просил дежурного офицера сообщить в дивизион, где нас очевидно уже потеряли. Только в четверг проявилась реакция дивизиона. За нами прибыл командир нашего корабля, очень душевный человек. Он сообщил, что нам пора выходить в море, а без двух офицеров выход невозможен. Лишних офицеров на замену по разным причинам найти не удалось, и комдиву, который рвал и метал, пришлось уговаривать коменданта отпустить нас с гауптвахты. Еще он сообщил, что один из милиционеров попал в госпиталь, и нам грозят неприятности. После этого мы понурые поехали на корабль готовиться к выходу в море. На мне лежала обязанность подготовить предварительную прокладку похода. У Володи были свои проблемы по двигателям, которые были такими же старыми, как и весь наш корабль. С корабля мы старались не сходить, чтобы не встретить никого из командования дивизиона. Командование очевидно тоже не хотело встречаться с нами до поры до времени, так как замышляло показательную экзекуцию. Офицеры корабля, да и весь экипаж очень деликатно делали вид, что ничего не произошло. К вечеру мы знакомой дорогой пришли в район города Астара. Командир в вахтенный журнал записал приказ на охрану государственной границы, а я внизу приписал ожидаемый прогноз погоды.
Моя штурманская вахта с учетом перехода растягивалась почти на сутки. Навигационная обстановка в районе дозора включала один маяк и два световых знака. В ясную погоду все они были хорошо видны, и точность определения места корабля по трем пеленгам была вполне удовлетворительной. Работа штурмана в такой обстановке была достаточно рутинной и неинтересной. В таких условиях через несколько лет службы квалификацию штурмана можно было потерять окончательно, хотя это никого кроме меня не интересовало. В плохую погоду видимость ухудшалась, пеленг можно было брать на маяк и на оконечность мыса на экране радиолокатора. Точность определения места корабля сразу резко падала. РЛС (радиолокационная станция) «Линь» в ночное время работала постоянно, а ее антенна излучала непосредственно над моей головой, когда я выскакивал из штурманской рубки. А определять местоположение полагалось не менее четырех раз в час. Да и вообще находиться в штурманской рубке было небезопасно для здоровья. Уже во второй поход я с ужасом отметил, что вследствие облучения часть моей шевелюры во время мытья головы остается в обрезе (тазу). Вахты остальных офицеров были значительно короче. «Граница на замке» держалась нами по давно заведенному порядку. От скуки, после своей короткой послеобеденной вахты, я стал проводить со своими подчиненными занятия по специальности, чтобы они по прибытии в Баку могли повысить свою классность, сдав соответствующие экзамены дивизионным специалистам. Это давало им возможность получать немного больше денег. Возражений не было, действовал принцип материальной заинтересованности для матросов, а для меня, как оказалось впоследствии, от этих занятий тоже была большая польза.
Продежурив две недели, мы направились в Баку. В этот раз приход в базу не радовал нас с Володей. В ближайшую субботу в ленкомнате дивизиона над нами было устроено судилище. В президиуме восседал комдив, а рядом с ним замполит с заранее заготовленными листами своей обличительной речи. Было ясно, что за две недели сценарий показательного и поучительного спектакля ими был хорошо подготовлен. Комдив сидел с коварной ухмылкой и предоставил слово замполиту. Замполит сообщил, что в повестке дня офицерского собрания обсуждение недостойного поведения двух офицеров нашего дивизиона. Фамилии он даже не упомянул. Он долго говорил о славной истории дивизиона, а затем перешел к делу. Он заклеймил позором за пьянство и разгильдяйство по службе старшего лейтенанта Чумакова, и отметил, что на поводу у него идет молодой и еще «зеленый» лейтенант Жеглов. Оба этих офицера участвовали в драке с милиционерами, и одному из них нанесли серьезные увечья. После драки они попали в гарнизонную комендатуру, уронив, таким образом, престиж нашего дивизиона. А молодой лейтенант еще и повесил у себя в каюте сплошную порнографию, и непонятно, что чувствует молодой матрос, когда приходит убирать его каюту. Замполиты в стране говорить всегда умели, тем более, что речь произносилась в назидание и другим офицерам. После обвинительной речи комдив предоставил слово обвиняемым. Володя, явно дурачась, сказал: я больше не буду (чем вызвал хихиканье части собрания), но они же первые начали, и видели бы вы наши синяки две недели назад. Когда слово было предоставлено мне, то я подтвердил, что мы тихо и мирно возвращались в дивизион, когда на нас напали, причем в численном превосходстве. Потом я пытался оправдаться по поводу «сплошной порнографии» в моей каюте. Я сказал, что мне лично в картине понравилась чернокожая служанка, моему матросу понравился черный котенок, напоминавший о доме, а вот нашему замполиту почему-то приглянулась в меру обнаженная молодая натурщица. Кому что нравится. Хихиканье в зале усилилось. Я готов принять справедливые упреки в свой адрес, но эта картина французского художника Эдуарда Мане украшает стены знаменитого музея Орсе в Париже, и парижане это искусство порнографией не называют. Похоже, что настоящее искусство нашего уважаемого замполита не волнует. Но меня больше поражает то обстоятельство, что этот морской офицер плохо знает Корабельный Устав, который гласит, что в каюте офицера имеют место быть произведения искусства в рамке под стеклом. Последнее обвинение в свой адрес я решительно не могу принять. Хихиканье в зале принимало откровенный характер. Комдив побагровел лицом и объявил, что собрание закрыто, а все офицеры должны для себя сделать соответствующие выводы. В коридоре офицеры наговорили нам с Володей комплиментов, и посоветовали «Так держать». Все разбежались по домам, а мы с Володей отправились в свою комнатку на территории части. Там Володя достал из заначки бутылку коньяку, которую приготовил, чтобы снять стресс после собрания (опыт лечения у него определенно был), но я сказал, что нам пора объявлять пьянству бой. Володя согласился, но сказал, что сегодня выпьем за твою Олимпию (так назвал свою картину художник Мане), и мы потихоньку пили добротный коньяк из хрустальных бокалов, тем более, что закуска у нас после морского дозора была исключительной, благодаря стараниям наших корабельных старшин.
Жизнь после собрания шла своим чередом. Пить мы с Володей по договоренности стали меньше. Замполит стал делать мне заметно меньше замечаний. Мне было разрешено в свободное время водить матросов, желающих заниматься боксом, в ближайший дом культуры нефтяников. Временами я ходил на шлюпке под парусом со своими матросами. Все это разнообразило жизнь и мне и матросам. Один раз удалось навестить семейство Алика Алиева в Бузовнах, где меня очень тепло принимали. Наступала осень, и в саду было полно фруктов. На прощанье мне насыпали огромный хурджин (мешок) фруктов, и я смог угостить не только Володю, но и часть моих матросов. Время летело быстро, и скоро опять пора было выходить в море караулить границу. Через неделю пограничных будней мне пришлось познакомиться с осенними штормами на Каспии. На крупномасштабных картах иногда писалось Каспийское море и в скобках – озеро. Лоция описывала, что по силе штормовых бурь Каспийское море занимает второе место в мире после знаменитого Бискайского залива. Пришлось и мне познакомиться с этим, на первый взгляд, явным несоответствием. Холодный северный ветер стремится осенью на юг, как перелетные птицы. Гряда Уральских гор упорядочивает движение ветров в направлении приволжских степей и Каспийского моря, где ветер не встречает никаких преград и достигает ураганной силы. Ветер срывает с волн шапки воды, и брызги летят выше мачты. На вахту приходится выходить в сапогах, теплых брезентовых брюках и канадке с капюшоном. С мостика в штурманскую рубку заходишь весь мокрый. Журнал не ведется, так как с канадки ручьем течет вода. Ведется прокладка на карте и черновые записи определения места. В такой шторм приходится бросать охрану границы и бежать прятаться в устье реки Куры. Видимость при непогоде ухудшается, и становится трудно определить место положения корабля, но служба продолжается, и при малейшем ослаблении ветра наш корабль продолжает стеречь государственную границу. В одну такую ненастную ночь радиометрист докладывает мне, что обнаружена скоростная цель, идущая в море с юга на север, и она уже пересекла линию дозора. Немедленно докладываю командиру и начинаю решать задачу встречи с нарушителем. Учитывая наши скорости и курсы, встреча может произойти на широте Баку. Командир приказывает объявить боевую тревогу, когда радиометрист докладывает, что цель повернула и движется на нас. Командир БЧ–2 готовит к бою носовое орудие и оба зенитных автомата, под чехлами которых вялятся балыки. Они тут же летят за борт. На мостике и на верхней палубе все застыли в нервном напряжении. Радиометрист докладывает расстояние до цели, постепенно уменьшая интервал докладов. Расстояние стремительно сокращается. Сигнальщикам приказано изготовить к включению прожекторы. Комендоры застыли у орудия. Метрист докладывает, что цель попала в «мертвую зону» РЛС. При наших встречных скоростях через минуты возможно столкновение, и сигнальщики включают прожекторы. На волнах ничего не видно. И тут над головами раздается хлопанье крыльев большой стаи гусей. Тревога отменяется, но волнение у всех нас проходит нескоро. Однако служба продолжается. Жаль только утопленные осетровые балыки, тем более что добыча икры в осенние непогоды резко сокращается, если не прекращается вовсе.
По возвращении в Баку я решаю начать действия по переводу на Тихоокеанский флот, либо – увольнению на гражданку. Мероприятие это очень сложное и почти неосуществимое. Учитывая опыт моего друга механика Володи, писать рапорт на имя комдива бесполезно, а обращаться через голову начальства опасно. Правда, Устав позволяет военнослужащим обходить своих командиров, но это только в случае, если обращение идет в политорганы. Эту лазейку я и решил использовать. Долго пришлось сочинять и многократно редактировать письмо на имя начальника политуправления погранвойск при КГБ СССР. Когда послание было готово, я завел папку для предполагаемой переписки, на которую наклеил красивую обложку журнала «Советский пограничник». В папку приколол копию письма, как документ №1, а оригинал отправил в Москву, не забыв заказать уведомление о вручении.
Служба моя успешно продолжалась. Больше половины матросов моих боевых частей, благодаря нашим занятиям, получили звания классных специалистов. Пили мы с Володей умеренно, и скоро комдив стал ставить меня в пример офицерам дивизиона, как исправного и перспективного служаку. Дней через десять я получил на почте уведомление о получении адресатом в Москве моего письма, и моя папка пополнилась документом №2. Вдохновленный положением дел, я еще энергичнее взялся за учебу своих подчиненных. Попутно занимался самообразованием – с упоением читал художественную литературу. Книжный рынок в Баку был обширный, но литературу на русском местное население читало и покупало не очень активно. Интересные современные русские писатели в Баку еще не появились, поэтому я с удовольствием читал французов, в основном старых. Замечательный литературный стиль, умные философские рассуждения. Время для чтения выкраивал и в море, и на берегу. Так я коротал время в ожидании ответа из Москвы. Бюрократия политорганов в стране работала, как хорошо заведенная машина. Ровненько через месяц на почте меня ждало письмо. Признаюсь, конверт я вскрывал с душевным трепетом, ибо считал, что в нем решалась моя судьба. Оказалось в письме ничего не решалось по существу моей просьбы, а находилась обычная стандартная отписка. По поручению самого главного начальника политуправления погранвойск при КГБ СССР письмо готовил какой-то капитан 3 ранга. Он писал, что Родина затратила на мое обучение много средств, и она лучше знает, где и как мне служить. Политработник каптри и Родина в моей голове никак не сочетались, но делать было нечего. Ответ из Москвы лег в папку, как документ №3, а я принялся сочинять второе письмо. В нем я еще раз написал, что я оканчивал флотское военно-морское училище, и в морские пограничники попал по недоразумению, вопреки моему желанию. С нахимовского училища я мечтал стать адмиралом, а у пограничников такой возможности для меня нет. ВВМУ я заканчивал с хорошими показателями в учебе, выбрал Тихоокеанский флот и службу на эсминцах. В этой связи, прошу вернуть меня в распоряжение ВМФ СССР для службы на Тихоокеанском флоте. Если такой перевод по каким-то причинам невозможен, прошу уволить меня из состава Вооруженных Сил. В случае повторной формальной отписки, оставляю за собой право принять самые решительные меры на свое усмотрение. Копия этого письма легла в папку, как документ № 4, а уведомление о вручении, как документ №5. Через пару недель пришло уведомление о вручении адресату моего второго письма, и легло в папку, как документ № 6. Стоял конец ноября 1959 года. Мой корабль в очередной раз выходил на охрану государственной границы. По возвращении в Баку я рассчитывал получить более содержательный ответ из Москвы, и готовился осваивать просторы Тихого океана, но на почте, к моему великому огорчению, ничего не было. На второй день после обеда матрос вестовой передал мне приказание комдива прибыть к нему в кабинет. В кабинете комдива сидел незнакомый мне полковник в пехотной форме. Бойко и молодцевато доложил комдиву, что прибыл по его приказанию. Комдив пригласил присесть к столу и объявил, что со мной хочет поговорить полковник из Москвы. Полковник, с приятной располагающей улыбкой, сказал, что он хочет поговорить со мной по поводу моего второго письма. Пришлось мне заметить ему, что обсуждать содержание моего письма на троих не очень удобно. Реакция полковника была благосклонной, и он попросил комдива оставить нас наедине. Комдив побагровел лицом и покинул свой кабинет. Полковник пояснил, что месяц на ответ по моему письму еще не истек, но он привез мое письмо с собой, и ему поручено провести со мной собеседование. Беседа наша проходила, можно сказать очень даже душевно. Полковник рассказал, что готовится большое сокращение Вооруженных Сил страны, и он приехал проводить эту работу среди погранвойск Закавказья. Попутно ему поручено разобраться со мной. Вернуть меня на флот не представляется возможным, ибо такая практика в системе КГБ не принята. Остается вариант отправить меня на гражданку по сокращению. Я сказал, что такой вариант меня тоже устраивает, но хотелось бы, чтобы это было как-то зафиксировано в письменном виде. Полковник сказал, что письменное решение мне будет отправлено из Москвы, когда он туда вернется, а пока он может дать мне слово офицера, что все будет сделано так, как мы договорились. Этому офицеру хотелось верить, о чем я ему и сообщил. В конце разговора полковник попросил меня неофициально лично ему сообщить, что я имел в виду под словами «вынужден буду принять решительные меры». Учитывая форму нашей беседы, я попросил уволить меня от ответа на данный вопрос, и он спокойно согласился с моей просьбой. Расстались мы очень хорошо. В коридоре я встретил своего комдива, и от его багрового лица можно было прикуривать. В нашей комнате меня с нетерпением ждал мой друг и, как мы говорили между собой, сосед по квартире, Володя. Когда я рассказал ему суть нашей беседы с представителем Москвы, он не поверил, но тут же предложил обмыть это мероприятие, что мы немедленно и сделали. На второй день меня вызвал к себе комдив и угрожающим тоном пообещал засунуть меня в Красноводск, где располагалась часть нашего дивизиона: «оттуда твои письма в Москву мимо нас не пройдут». Мне оставалось только четко развернуться кругом и надеяться на лучшее. К слову, в моем военном билете записано, что с 10 октября (подарок на мой день рождения) я являюсь помощником командира катера в городе Красноводске. К счастью это повышение по службе меня миновало, несмотря на старания моего рассерженного комдива. После очередного возвращения с охраны государственной границы, в дивизионе меня ждал приказ из Москвы об увольнении меня из Вооруженных Сил СССР с 15 декабря 1959 года по статье 59 - сокращение штатов. Верховный Совет СССР 15 января 1960 года принял Постановление о сокращении Вооруженных сил 1,2 миллиона человек, но в системе КГБ постановления правительства привыкли выполнять более оперативно. До Нового года оставалось считанные дни, а еще необходимо было сдать служебные дела, попрощаться с офицерами (несмотря на большое сокращение, в дивизионе увольняли только меня), попрощаться с моими матросами и старшинами, и достойно отметить событие с моим другом и соратником Володей. На последней неделе декабря в нашей комнате стоял мой багаж: сундук с книгами и сундук с личными вещами и формой. Книги я решил оставить Володе. В дорогу со мной отправился второй сундук, который два моих матроса помогли доставить на вокзал. Моя пограничная служба окончательно закончилась. Поезд Баку – Москва с московской бригадой проводников увозил меня в гражданскую жизнь.