Николай Эдуардыч сидел с самого краешка стола, почти что на углу, «грел» в пальцах пол-стопки водки и тоскливо наблюдал, как лужица из-под солёных маслят медленно подползает, по донышку его тарелки, под надкусанный бутерброд с маслом и красной икрой.
Масло на бутерброде было душное, просроченное, - секретарша Олеся закупала его впрок в магазине «Грошик». Там же были куплены, слипшиеся в вакуумных упаковках мясные нарезки, и прочие невнятные деликатесы, украшавшие теперь стол...
-...дорогой нашей юбилярши, Алевтины Агрипповны! - очередной выступающий закончил тост, и все дружно запрокинули в рот спиртное.
Шлепки аплодисментов смешались со звяканьем приборов и звуками жевания-глотания окружающих.
Опасливое молчание, витавшее над столом во время тоста развеялось, Народ оживился, кто-то робко попросил передать салатик.
Сухонькая, кокетливая бабушка Анна Иванна, из производственного, что-то жарко зашептала на ухо соседу Николая Эдуардыча, полнокровному, рыжему Мишеньке. Сорокалетний Мишенька утробно заржал, навалившись локтями на столешницу, окунул красное усатое лицо в огромные ладони.
Надставленная справа от Николая Эдуардыча часть стола перекосилась под клеёнчатым кружевом скатерти, и его бутерброд, экономно намазанный икрой, окончательно утонул в слизистой лужице из-под маслят.
Эдуардыч выпил, крякнул и поставил пустой стопарик между тарелкой прессованной ветчины и миской с винегретом.
- Внимание, внимание! - Роберт Самуилович, пожизненный активист и тамада звонко стучал ножиком о край стакана и требовал тишины.
- Тост! У нас новый тост! Людмила Антоновна, прошу. Тихо, товарищи!
Словечко «господа», несмотря на смену «экономических формаций», плохо реанимировалось в постсоветском периоде того "ООО", в котором служил герой нашей повести. Да и звучало слово «товарищи», как-то родственно-объединяюще. Поэтому «товарищи» не возражали и дружно потянулись к бутылкам.
- Напо-о-олним бокалы! - гулко пропел басом старенький морщинистый балагур дядя Серёжа.
- Хи-хи-хи, - какой Вы остряк, дядь Серёжа, вечно Вы что-нибудь такое скажете, - закисла от смеха немолодая очаровашка Оленька, обмахиваясь платочком.
- Да-да, наполним, скорее, товарищи, у меня новый тост, - пропыхтела, вытискивая из-за стола свои пышные формы, очередная высупающая, Людмила Антоновна, менеджер по продажам.
Краем глаза Николай Эдуардыч заметил в её руках листочки бумаги. «Стихи», - тоскливо подумал он, - и покрепче ухватился за наполненную водкой стопку.
- Дорогая Агрипповна Алевтина! – с подвывом, и со слезой в голосе произнесла пышнотелая менеджер.
Кто-то громко прыснул. На него тут же зашикали. Эдуардыч зафиксировал взгляд на своей тарелке и приготовился ждать конца тоста. Тост оказался, и правда, стихотворным:
- Дорогая Агрипповна Алевтина,
У нас есть торжественная причина,
У всего у нашего отдела,
И я тоже поздравить Вас хотела!
Николай Эдуардыч отметил, что кто-то успел положить ему на тарелку пару салатных горок. Из одной, - жёлто-сырной, присыпанной размякшими сухариками-кириешками, торчали блёклые листья китайского салата.
Вторая кучка была «оливьёвая», пестревшая кубиками ядовито-розовой колбасы, зелёными катышками горошка и жёлто-оранжевой пестротенью, вмешанной в сероватый картофель. «Красиво, - подумал Николай Эдуардыч, - кабы это ещё было съедобно...»
- И я тоже поздравить Вас хотела! - продолжала, колыхаясь в такт своим словам, Людмила Антоновна.
- И поэтому Все мы Вас поздравляем,
И счастья от всей души Вам желаем,
И желаем больших успехов,
Много веселья и смеха!
Ещё желаем Вашим близким счастья,
Не желаем никому ненастья,
А Вашим детям и внукам,
Успехов в освоении науки!
«Она бы ещё её любимого кота поздравила» - наливаясь раздражением, подумал Эдуардыч. Она поздравила:
- Желаем, чтобы был здоров Ваш кот,
Чтобы у него не болел живот,
Пусть Ваш друг четвероногий
Живёт с Вами долго и много!
Усатый Мишенька, рядом с Эдуардычем, как окунул лицо в свои необьятные ладони, так и сидел, уткнувшись локтями в стол. Стол трясся, как при землетрясении.
Сухонькая Анна Ивановна старательно сморкалась в платочек, кто-то надрывно кашлял.
- А ЕСЛИ КОМУ-ТО НЕ ИНТЕРЕСНО..., - вруг гнусаво-баритонисто раздалось над столом...
И все затихли.
Глаза у Алевтины Агрипповны были очень светлыми. Всегда. Но когда она злилась, они словно пронзительно белели на её бугристом лице без подбородка и шеи. Багровые щёки шефини росли, казалось, прямо из жёсткого воротничка-стойки, раздвигались где-то посередине длинной щелью безгубого рта, над которым красовался зачаточный нос с длинными, наружу, волосинками из вывернутых ноздрей. И эти - белые, то ли яростные, то ли испуганные (неизвестно, что страшнее), глаза под отвесной, мелированной чёлкой.
- Пардон-пардон, - тамада Сигизмундыч торопливо вскочил, звеня ножичком о край стакана, - Мы, конечно, немного расслабились, выпили, понимаешь... Но нам всем, всем ОЧЕНЬ, ОЧЕНЬ интересно! Приносим свои извинения, продолжайте, дорогая Людмила Антоновна!
Людмила Антоновна пошевелила вспотевшей под густыми усиками верхней губой, поправила дужку очков и продолжила свой стихотворный тост:
- И Ваш дорогой супруг, что есть сил,
Чтобы Вас всегда и везде…
«Господи, - и не уйдёшь ведь, - тоскливо думал Николай Эдуардыч, - до конца рабочего дня ещё часа четыре! - Из головы не шёл недоделанный годовой отчёт, который успел бы доделать, - чуть-чуть ведь оставалось! И домашние дела, до которых так и не доходили руки. И давно обещанная, но так и не полученная прибавка к зарплате: отдел сократили, работы прибавилось, цены растут...»
После Людмилы Антоновны выступала общественница Кира Анатольевна. Она вручила юбилярше необъятный пакет с цветами, весь в разноцветной бумаге и лентах.
Два парня из компьютерного обеспечения втащили в двери огромную коробку, то ли какой-то пылесос «из будущего», то ли музыкальный центр с «орбитальной станции». Короче, что-то огромное, невероятно дорогое и крутое, как понял в своём углу Николай Эдуардыч.
Подарок понравился.
Начальница убрала руку с коленки своего соседа, белокурого пьяненького Женечки-програмиста и потянулась целоваться с общественницей Кирой.
Местные сплетники уверяли, что у двадцатилетнего Женечки любовный роман с шестидесятилетней начальницей Алевтиной. Но Николай Эдуардыч в это не верил. Он твёрдо знал, что Алевтина Агрипповна просто использует Женьку для своих сексуальных нужд, как использовала для своего удобства всех вокруг себя: сотрудников и партнёров, приятелей и подруг, родных и знакомых.
Даже его, проработавшего с ней бок о бок лет сорок, она странным, извращённым образом использовала.
«Как шута-каторжника», - всё больше раздражаясь, - думал Эдуардыч, - ведь знает, что он ней думает, любители наушничать доносят ей всё! Но не избавляется она от него, знает, что он ничего не скажет, не сможет, не посмеет. Что будет терпеть, молчать и тянуть свою лямку, вытаскивая организацию из самых, казалось бы, невозможных ситуаций.
Странное веселье зажигалось в Алькиных обычно опустошённо-яростных, белых глазах, когда смотрела она на своего бывшего однокашника Кольку, который так никогда и не стал ни её мужем, ни полноправным партнёром, ни, даже, заместителем, но которого она неизменно держала при себе, во всех своих жизненных перепетиях...
Начальница любила выпить. И застолья любила. Долгие, с речами и тостами, с подарками и подношениями.
Новый Год, Двадцать третье февраля, Восьмое Марта, Юбилеи и просто дни рождения, отмечались всем «дружным производственным коллективом». Программы торжеств готовились и обсуждались заранее группой активистов. На Новый Год разыгрывали беспроигрышную лотерею с подарками. В Марте сотрудницы расходились по домам с цветочками, а в день защитника отечества все ближайшие к зданию нашего "ООО" киоски освобождались от игрушечных моделей танков, корабликов, самолётиков и прочего мелкого хлама цвета хаки.
Каждый раз, несмотря на спиртное с закуской, несмотря на раздачу презентов и сувениров, Николаю Эдуардычу казалось, что он сидит не на праздничном торжестве, что присутствует он не на застолье, а на затянувшемся на долгие годы производственном совещании. То ли на какой-то извращённой летучке, то ли на клоунской планёрке...
С каждым годом высиживать положенный срок праздничного мероприятия Эдуардычу было всё труднее. «Вот выскажу ей сегодня всё, что о ней думаю, - мечталось Николаю, - и уволюсь к чёртовой матери! Возраст уже пенсионный, с голодухи не помрёшь, а работу какую-никакую найду. Ну, пусть денег будет поменьше, зато...»
Дальше этого «зато» - мысли Николая Эдуардыча не шли. Опыт невнятно подсказывал, что на каждом предприятии есть свои Алевтины Агрипповны, и кто знает, какими они окажутся...
Николай Здуардыч ковырнул "Оливье".
Горох был твёрдый, майонез кислый, колбаса резиновая. Он нащупал в кармане таблетку «Эндензима», отправил её в рот и запил чем-то химически-оранжевым из коробки с надписью: «Апельсиновый сок идентичный натуральному», «Семейная доброта». Чистой воды на стол не покупали. Экономили. «Семейная доброта» обожгла пищевод и, несмотря на «Эндензим» вызвала изжогу.
- Перста-а-ами, лёгкими, как сон! - Басовито балагурил морщинистый Дядя Серёжа, вылавливая толстыми пальцами маринованный огурец из трёхлитровой банки.
- Хи-хи-хи - заливалась румяная от вина Оленька. Она только что обнаружила, что в одиночку «уговорила» целую бутылку Кагора и это рассмешило её ещё больше, - Хи-хи-хи!
Кокетливая бабушка из производственного и Мишенька только что вернулись из курилки. Анна Иванна, кутаясь в павлопосадскую шаль и погромыхивая серьгами с топазами, торопливо досказывала анекдот: «...а денщик ему отвечает, - Мало дали, господин генерал, он Вам ещё и в штаны...»
Остаток анекдота потонул в такой силы Мишенькином гоготе, что секретарша Олеся от неожиданности сползла с колен парня из службы компьютерной поддержки. А «отдело-продажные» дамы перестали осуждать белокурого Женечку и разом замолкли, хлопая накрашенными ресницами.
- КТО-ТО ОТОРВАЛСЯ ОТ КОЛЛЕКТИВА И НАД КЕМ-ТО УЖЕ НАСМЕХАЕТСЯ? - Алевтина Агрипповна была пароноидально-ревнива. Или ревниво-параноидальна. Николай Эдуардыч не претендовал на научную точность, но давным-давно раскусил характер «тараканов», обитающих за начальственным челом.
Мишенька мигом смолк и уселся за стол с видом человека, который обдумывает важную мировую проблему. Анна Иванна «заметила» у себя на пальце «досадный заусенец» и, сосредоточенно нахмурившись, пыталась его скусить.
- КТО-ТО ДУМАЕТ, ЧТО ЕСЛИ ОН СЕЛ ПОДАЛЬШЕ ОТ НАЧАЛЬСТВА, ТО НАЧАЛЬСТВО НЕ В КУРСЕ, - с гнусавой хрипотцой растекался начальственный голос над притихшим столом.
«Сука, сука! Ревнивая, завистливая сука», - бушевал внутри себя Николай Эдуардыч. Сердце его остро и бысто колотилось о грудную клетку, адреналин требовал немедленного выхода.
«Я встану, - Решил про себя, Эдуардыч, - я встану и всё ей выскажу. Про её вопиющую некомпетентность, про волокиту с поставками, про эти пьянки, которые отнимают у нас время, силы и... и деньги, в конце-то концов!
Про её самодурство скажу, про истерики с производственниками, за которые извиняться приходится мне, а не ей. Про старые делишки в девяностые, когда обманом обобрала коллектив, присвоив все акции, а помещение просрала, и теперь мы платим грабительскую арендную плату за жалкие четыре комнатухи с приёмной, чуланом и её кабинетом. А ведь мог бы быть этаж, целый этаж, не подмахни она, по-пьяни да, по «старой дружбе» те бумаги... эх...»
«А Эти её постоянные аморалки молодыми «Женечками», «Костиками», «Бореньками». Парни, конечно, тоже хороши, и вполне совершеннолетние, но хоть бы лапала их не на глазах у всего коллектива! Хоть бы потом, когда приедались, не избавлялась бы так жёстко и цинично, как он надоевших вещей!»
«Экономная» водка туманила разум, тошно было в желудке, тошно было на душе, тошно было слушать очередной тост, который старательно, малиновопомадным ротиком проговаривала сейчас Оленька:
- Дорогая Алевтина Агрипповна, в этот торжественный день Вашего юбилея, а сколько Вам лет стукнуло, - это мы никому, хи-хи-хи, не скажем, -я хочу пожелать Вам оставаться такой же красивой и молодой, доброй и умной. Вы нам всем, как мать родная! Под Вашим чётким, уверенным руководством, мы...
Конечно, Оленьке текст написали, подсказали, но вот следующий «тостующий», Мишенька, тот старался явно сам, от души:
- Дорогая наша руководительница, тут было сказано про мать родную, но Вы нам больше, чем мать… ...под Вашим чутким руководством, опираясь на Ваш опыт и знания, наш коллектив... ...поэтому, позвольте мне....
- Вы мне годитесь не в матери, а скорее в дочери... - Это уже Анна Иванна, зябко кутаясь шаль и потряхивая серьгами, ублажает начальницу очередным тостом, - ...но Ваш глубокий ум, тонкая интуиция, умение работать с людьми...
- ...Ваше трудолюбие и самоотверженность, Ваши высокие человеческие и моральные качества, всегда будут примером для нас, для молодёжи... - Парень из отдела компьютерной поддержки явно перебарщивал, но Алевтина Агрипповна только сыто жмурилась и ритмично растягивала свой тонкогубый, с майонезом по углам, рот: то ли улыбалась, то ли что-то дожёвывала...
«Вот сейчас встану, - бушевал адреналиновый человечище внутри Николая Эдуардыча, и - конец! Свобода! О! Я всё ей скажу! Всё, всё что думаю!»
Тамада Роберт Самуилович звякнул ножичком о край своего стакана и радостно провозгласил:
- Товарищи, у нас ещё один тост! Внимание, тишина! Просим, Николай Эдуардыч, просим! Для молодёжи - маленькая справка: сей достойный муж, который только что поднялся, чтобы очередным тостом чествовать нашу дорогую юбиляршу, - её давнишний близкий друг и однокашник, прошедший с ней огонь, воду, и, не побоюсь этого банального выражения, - медные трубы!
Николай Эдуардыч стоял с рюмкой в руке и глядел вниз, в свою тарелку, на скользкую лужицу грибного рассола с одиноким маслёнком, на остатки раскисшего бутерброда, на неаппетитную салатную мешанину, и чуть медлил, предвкушая последствия своей предстоящей речи-разоблачения:
- Алевтина, Алечка, дорогая, - негромко начал он и набрал в лёгкие побольше воздуха, - конечно, поздравляю тебя с юбилеем, конечно - желаю здоровья и счастья, так принято, и я, как человек интеллигентный, не стану ломать традиции... - Николай Эдуардыч ещё помедлил, повздыхал, и в полной тишине продолжил уже громче и уверенней:
- Но позвольте мне не согласиться с остальными выступающими, и в своей речи обнажить всё то, что мы все понимаем, но умалчиваем!
Николай Эдуардович оторвал взгляд от тарелки и почувствовал в голове звенящую пустоту.
Сейчас он всё скажет и всё в его жизни изменится. Да что там - его жизнь! Никто уже не сможет жить так, как прежде. Главное, начать, главное сказать, главное - вдохновить людей, дать им и себе возможность честно и свободно мыслить, говорить правду, работать с полной отдачей на общее дело сплочённым, единым коллективом!
Николай Эдуардович чувствовал себя так, словно он парИт надо всеми, надо всей этой мелочной застольной суетой, над склоками и страхами, там, где нет ничего, кроме свободы и правды, правды и свободы!
И, уже твёрдым, громко-уверенным, чуть звенящим от сознания своей правоты голосом, Николай произнёс:
- Так позвольте мне, как я уже сказал, высказать всё то, что мы все знаем, понимаем, но умалчиваем. Умалчиваем, из-за ложного стыда и фальшивой деликатности: наша дорогая юбилярша нам не только мать родная, но и отец, и брат, и боевой товарищ по оружию!
( «Боже, что я только что сказал? - Успел подумать кто-то растерянный в его голове, но эта мыслишка была тут же сметена прочь и затоптана вырвавшимися из его рта новыми словами. Его язык и голос словно жили отдельной от него жизнью!»)
- Не всякий осмелится, - красиво взмыл ввысь голос Николая Эдуардыча, - сказать в лицо женщине, причём женщине красивой, такие слова. Но правда, она выше страха, а наша дорогая Алевтина Агрипповна, наша драгоценная Алечка, столько раз проявляла в работе силу и мужество, демонстрировала всем нам такого уровня эрудицию и объём знаний, что была на голову, да что там, на голову, на целых две головы выше любого мужчины начальника!
(«Это кошмарный сон», - бормотал кто-то маленький и забитый в голове Николая Эдуардыча, и ему уже казалось, что кто-то говорит за него, а он только послушно открывает рот, модулирует звучание голоса и слушает себя со стороны: Боже-боже, что я «несу»!!!)
- Поэтому, - Голос Николая Эдуардыча перекрыл собой все застольные шумы, - позвольте мне поздравить не только нашу драгоценную юбиляршу (поклон в сторону Алевтининой руки на Женечкиной коленке), но и весь наш дружный коллектив с тем, что у него такая начальница...
- ...под чьим чутким руководством...
- ...опираясь на опыт и знания...
- ...с её умением работать с людьми...
Николай Эдуардыч и правда парИл со своей речью надо всем застольем. Его не просто слушали, ему внимали. Пару раз, в особенно удачных местах его тоста-митинга, сотрудники начинали бурно аплодировать, а некоторые дамы даже прослезились.
Алевтина Агрипповна пила «Свой Коктейль» из высокого фужера и шарила под столом по ширинке сытого, разомлевшего Женечки. «Свой Коктейль» Алевтина разбодяживала сама: в двухлитровый пластик - пол-литра колы, четверть - спрайта, немного сиропа из клюквенного варенья, долить литром водки и разболтать. Вкуснотища! Алевтина облизнулась и сделала ещё глоток.
Тост Кольки она давно не слушала, как, впрочем, и все остальные тосты. Ничего нового всё равно не скажут. Да и Женечку она лапала больше по привычке, - надоел. Праздник удалсЯ. Подарок подарили нужный, как заказывала. Коллектив вёл себя прилично, в меру бухАл, с аппетитом закусывал, активно льстил начальству, то есть ей. Активисты, тамада и балагур дядя Серёжа держали стол, Колька всё ещё толкал свой правильный тост, и на душе у неё было спокойно.
Праздник немного портило то, что Марьяша, шефиня конкурирующего "ООО", опять её, Альку, "обскакать пытается". Строит, понимаешь, трёхэтажный коттедж в зелёной зоне "Дубашкино", и слухи распускает, что Алевтинке, мол, такой коттедж не потянуть! Алевтина, конечно, только что в новую квартиру на Кутузовском вложилась, но ведь не "досуха". И коттедж Алевтина отгрохает покруче Марьяшкиного. Тряхнёт смежников, сменит "продажно-отдельских" куриц на новых, и - потянет ещё и не такое! Пусть не задирает Марьяша свой, отрезанный пластическими хирургами, длинный нос!
Алевтина Агрипповна огляделась, сдержанно рыгнула, и велела активисткам накрывать стол к чаю. За окном темнело. Рабочий день заканчивался, а всем ещё посуду мыть. Алевтина гордилась тем, что была заботливым руководителем.
Николай Эдуардыч закончил тост чем-то особенно пафосным, сорвал очередные аплодисменты, но продолжал стоять, сжимая в пальцах стопочку с отстатками тёплой водки. Пить не хотелось.
Рыжий Мишенька потянул Николая Эдуардыча за лацкан пиджака. Эдуардыч покачнулся на ватных ногах и сел. Аккуратно пристроил стопку между сахарницей и блюдечком с лимоном.
Как сквозь ватные затычки в ушах, доносилось звяканье посуды, тихие голоса. Негромкий смех. Лица людей расплывались розовыми пятнами. Кто-то уже достал и настраивал гитару.
- Нам песня стро-о-о-ить и жить помогает - Басовито балагурил Дядя Серёжа.
- Хи-хи-хи - откликалась на его "остроумие" Олечка.
Эдуардыч глянул прямо перед собой на стол. Прежняя тарелка с едой исчезла, вместо неё стояла другая, чистая, с большим и высоким куском торта. Кто-то протянул ему нарядную кружку с чаем. Он машинально взял, поставил кружку на стол. Рука дрогнула, немного чая пролилось на тарелку.
"Что это было, - думал он, - Боже мой, ЧТО - это вот только что было!"
Анна Иванна, из производственного, опять что-то жарко зашептала на ухо соседу Николая Эдуардыча, рыжему Мишеньке. Мишенька заржал с подвывом, нырнул красным, усатым лицом в огромные ладони, и с размаху навалился локтями на надставленный столик.
Столик перекосился, пролитый Николаем Эдуардовичем чай потёк по донышку его тарелки в сторону торта и бисквит тут же впитал чайную лужицу. Возникло неприятное чувство «Дежа Вю».
У Николая Эдуардовича заныл левый бок, и горестно дрогнули губы.
- Это ничего, не расстраивайтесь! – Громко утешила его через стол добрая и румяная Оленька, - бисквит, он, когда в чаю размоченный, он - вкуснее!
Николай Эдуардович взял ложечку и стал есть торт.