1. Русалки и водяные
Знойный денек. Ногаи брызжут слюной и потом, крутят колючими головами. Еще бы, на большом острове - крошечные очертания казацких девиц, что, подоткнув подолы, бессовестно и безмятежно прохаживаются вперед-назад. Белье полощут! И, конечно же, в упор не видят беснующихся, визгливых и чумазых пришельцев, что прямо напротив. Но за двумястами саженями глыбкой водицы.
Дальше больше. Три бабы взяли, да и вообще разнагишались. И ну - плескаться в прохладной воде. Опять же беззастенчиво, не замечая. Телом здорово-белые, ликом розово-румяные – прямо, свежие булки, они дразняще извивались по зеленой бахроме прибрежной рощицы.
Освирепев, ногаи давай галдеть. Которые особо нетерпимые, - пустили по нагим мишеням стрелой. Пустое! Казачки лишь задорно хлопают друг дружку по заманчиво белой коже. Они хоть и далеко, но гудящим кочевникам блазнятся их прельстительный визг и смачные шлепки. Орда волнуется, как рой встревоженных шмелей.
Но вот из ворот степенно выходят мужики. «Распутство» прекратилось. Бабы прыснули по кустам, отжимая косы, накидывая рубахи. Правда, вышло, что оставив воду, девки укрылись от своих мужиков, зато в полный рост – явственней и завидней – забелели на зеленище перед неистовствующими басурманами. Даже Телесуфа, уставясь на развязных купальщиц, ретиво драл свои вислые усы и боли не чуял.
Когда непутевые казачки притомились душу травить, из крепости вылезло еще десятка три казаков в просторных лебяжье чистых понитках. Уселись в два струга и неторопко так гребут к ногайской стороне. Телесуфа остолбенел. А, встряхнувшись, закарабкался к наспех поставленному шатру князя.
Урус показался в гуще телохранителей. Ему подсобили спуститься к воде. По счастью, греховное зрелище взора пресветлого не омрачило. Нагие гурии успели обрядиться в белые летники, венцы, повязи...
Тем временем струг закачался в сотне шагов от лагеря. Весла торчком. На носу, под мордой свирепого кабана, выстает долговязый Богдан Барбоша и тоненько кричит в ладонный скворечник:
- За кой надобностью пожаловали, купцы заштанные?
Телесуфа в смягченном виде переводит князю. Тот, давясь желчью, цедит что-то в ухо. Телесуфа на приличном русском - в такой же домик:
- Пожаловал к вам сам великий повелитель Большой... - после передышки он отважно выдохнул, - ... и Малой Ногайской орды Урус-хан.
- Чаво? Как? Улуса? Какого улуса? – тугоухо тугоумствует Богдан.
- Урус! - зычно повторяет Телесуфа, багровея.
- Ах, Улус, - язвит Барбоша. - Ну, тады я волость!
- У-рус. - сдерживаясь, членит по слогам дворник.
- Это я рус, а ты, скорее, Убрус. Убрус так Убрус. - Глумится атаман. - У вас вить всех муруз замурзанных и не упомнишь. Какую вошь не тронь, тут те и убрус. Он Убрус, а я - рус. Так о чем речь будет? Свезет, - столкуемся.
Урус воплощенным вопросом зырит на Телесуфу. Стараясь не глядеть в хозяйские очи, тот подхватывает невообразимый хамеж:
- Князь Урус пришел сюда за тем, чтоб сказать вам, воры: не быть вашему вертепу на нашем Яике.
- Да ну? Эт что ж, за тем сюда тыщу поприщ и пёр? Чтоб вот это вот сказать, да? Велика честь, ой, велика! - восхищается. Барбоша. – Токмо мы люди маленькие, неименитые, без кола, без двора, без роду-племени. И сделали-то всего четверть поприща, да скажем на вашу тыщу: валите-ка вы к этакой праматери через всех ваших сарацинских бесов да скрозь пупок Шайтана в придачу!
- За дерзость втройне ответите! Сдайтесь на милость князя, по¬куда время есть. – Из последних сил увещевает маково заалевший Телесуфа.
- Да? Есть еще время? – в голосе атамана прямо-таки апостольское смирение. – Эк, милостивец! Ну, слава всевышнему! А не сдадимся: тогда что?
- Спалим кош, всех в полон возьмем, есаулов и атаманов на кол. - Без особого уж подъема грозит дворник-толмач. Он по¬нял, что вся эта брехня - впустую. Казаки просто балуют.
- Слыхали, казаки-атаманы, какую долю пророчит нам лопух червивый? – Барбоша делает поворот к бортным воям. - Что ответим, князьим мурузам всяческим Убрусам?
Громоподобный гогот явил Урусу, Телесуфе и всем их приспешникам столько личных пожеланий, да с такими увлекательными подробностями и приключениями, да так ярко, образно и нахально, что Телесуфа враз окривел и сам превратился в кол. Челюсть его сорвало, как свинцовое черпало.
Урус тоже догадался о смысле пожеланий. Но не дословно, ибо все-таки устоял. Топнув ногой, повернулся к своим. Но тут вновь, уже густо, зарокотал Барбоша:
- А теперь, по дедовскому правилу, окажем почесть заштанному хану Урусу и всей его блошиной рати. Аль мы не русские люди? - по манию атамана казаки в рост вывернулись задом к незваным гостям, совсем уж непристойно изогнулись и плюнули промеж ног в их сторону.
Урусу не понадобился перевод. Как стоял, так и ороговел от неслыханного поношения. А ему бы не теряться – отмашку дать лучникам. Ибо не успели ногаи опомниться от непотребства, а станичники, высунули между ног ружья и по второму разу плюнули. Уже свинцовой слюнкой... Отставив, залегли вдоль бортов и пустили в ход заряженные. И так без перерыва - пять или шесть залпов. Обезумевшим ногаям уж было не до счета. Разве что после второго залпа посыпались они на землю, сбиваясь, карабкаясь, топя раненых и оскользнувшихся.
К превеликой досаде орды ее властелин испуганно закрыл уши, зажмурился и, укрываясь от свинцовых харчков, грузным хурджином брякнулся на грязную, взбороненную подошвами и копытами землю. Лишь в ответ на четвертый пороховой разряд из-за кибиток и деревьев полетели беспорядочные стрелы. Но пищальники за бортами - ништо. Довершив показательный отстрел, они выставили щитки вдобавок, да с нарочитой ленцою погребли восвояси...
Посередь содомской сутолоки ближние мирзы волокли под локотки бледного, блюющего с перепуга и ярости Уруса. Убитых насчитали шестнадцать: из них семеро затоптаны своими же, восемь полегли от пуль, а один старый молла отдал душу от грома никогда не слышанной пальбы.
- Если и этим обедом не насытился князь, я сильно ошибался, не отказав ему в разуме, - сказал Хлопов.
- Да. Но тут есть и обратный бок. Как не страшно Урусу, теперь для него извести городок - дело чести, да и мести. - Поделился Бердыш. - Молю бога, чтоб казачки так же бы угостили старого пахучку и на ужин. Коль подпалят ему пятки в малой разбойной норке, так, глядишь, и прикинет: мне ль, мешку трухлявому, соваться под царские пушки на государевых крепостях?
- Ух, какой ты умный! - посол восторженно и униженно набил поклонов «проницательному» Степану, после чего прибавил. - А еще надо молить бога, чтоб нас миловал.
Не успел докончить, как в кибитку ворвался зеленый лбом и синий в подглазии Телесуфа.
- Бердыш! - затрещал сварливо, как баба. - Сейчас все войско верхами, плотами, бродами переправит Яик, - от волнения он худо изъяснялся на русском. - Ты пойдешь первяком. Глянем: чей ты? - тут он прибормотнул что-то по своему послу. - Переведи.
- Телесуфа говорит: посмотрим, кто тебя первым на тот свет спроворит? - сказал Иван.
Степан благодарственно мотнул чубом. Телесуфа фыркнул и – вон!
- Глядишь, и я кого туда же спровадить успею, – усмехнулся Бердыш, хотя все это, по чести, было не смешно.
И вообще, что ни говори, а смело: в сумеречную пору брать реку, славящуюся своим коварством. Впрочем, ранее ногаи из северных улусов хозяйничали на здешних землях. Сыскались, видать, знатоки стремнин и бродов…
2. Речной погром
Не все еще сожралось мраком, а уж орда шестью «конечностями» сунулась в воду. Большая часть войска погрузилась на плоты, еще одна поплыла верхами, держась обочь плотов.
Верстами тремя западней ставки Уруса шел вброд и отряд Телесуфы. Шагов двадцать кони продвигались, чуя под копытами дно. Потом с добрую сотню плыли. Степан слегка опережал плот, но под неусыпным оком Телесуфы. Сам дворник с несколькими слугами сидел на плоту.
Вот оно: рядом с Бердышом из воды показалась тень коренастого Ураза. Ураз улучил миг и, когда дворник отвлекся на распоряжения, прибился к Степану. С ходу, без «здрасьте» перечислил цепь имен с краткими сопроводильнями: "Ватир Мисуфи - в плену у казаки, Янгыдырь-молла - задержал нарочно в Измаилов орда. С ним связь держать»…
Скорую речь прервал ахнувший выстрел. Почти рядом!
Из темноты утыканным стволами боком вывернул струг. За первым «щелчком» проснулся убийственный волкан. Бортовым залпом с плота смело половину ногаев.
Конь под Бердышом затрепыхался. Булькнув, ворочаясь, грузно погружался на глубину, увлекая за собой. Уразова голова качалась на конской гриве. Шарахнул новый перепад грома и красных мушек. У Бердыша внутри странно заколотилось. Последнее, что увидел, оборотясь: сиротливая башка уразовой лошади и демонически перекошенный Телесуфа. Ртом захватил сколько смог, оттолкнулся от крупа тонущего коня и нырнул, суетливо стаскивая сапоги.
Что-то прошло, скользко вспоров плечо. Кинутое Телесуфой копье? Под водой плыл, покуда хватало воздуху. Что-то пробурлило, считай, у самого носа. Перепонки едва не лопнули от порохового раската. Но вынырнуть решился лишь, когда плечо ткнулось о жесткое. Струг?!
Осторожно высунул лицо. О, ужас – на острие взгляда возник шестопер, и он занесен в размахе. Владение такой палицей сделало бы честь самому Яну Усмарю. И вот уже бородавчатой сталью опускается сама смерть! Скорее молнии и дольше вечности! Бердыш зажмурился. Бахнуло и брызнуло рядом, налипая теплыми соплями к щекам. В одно мгновенье промелькнуло все, почувствовалось все… И свистящая, затухающая в розовых разводах чернота небытия. И мутная осклизлость кипящей соленой крови…
Открыв глаза, увидел, что адский шестопер с отсосом вычмокивается с чего-то обмякшего - в полутора аршинах от борта струга. И понял: бьющий просто не мог заметить его в чернильной гущине воды. Взмах нес смерть другому – открытому и беззащитному. Над тобой же, Стеня, спаси и помилуй, некий надолб, за которым ни ты казакам, ни они тебе не видны! Не сразу дошло: голову разнесли ногаю, а горячие брызги – его мозги. Однако медлить - все равно, что сгинуть!
- Братцы, выручай! – диким даже для самого себя ревом обозначился Бердыш.
- Ктой-то в воду долбнулся!? - до рези в жилах знакомым хрупом - в ответ. Две уцепистых ручищи дергают его мешковатое от слабости и тяжелое от намокшей одежи тело. Кости глухо стукнули о спрыснутую скамью.
- Ранен кто? - скрипит рядом. - А... потом разберем. Цельсь! А-агонь!!!
А у Бердыша ни сил, ни смелости барахтаться. Как в столбняке...
Доблестный набег струга завершился. Выстрелы поредели и стихли совсем. Быстро удалялись вопли и ржанье. И вот уже, ходко разгребая прибрежные кусты, челн пристал к неприметному лиману.
Полдюжины сильных рук подняли и бережно перенесли его на мох. Сверкнули кремни.
- Эха! Да птица-то чужа! – первый оторопелый вскрик, как только Степан привстал на локте и к чему-то пошел подрагивающей пятерней заби¬рать чуб к затылку.
- Никак, Стеня? - как из мортиры шваркнуло над головой.
У Бердыша все замутилось: над ним, из-за спины висела, на изогнувшемся теле взлохмаченная башка.
Кузя!
- Уфф. - Только и выдал Степан, повалился затылком на мох. Сколько пролежал, бог весть. Правда, очнулся вперед зорьки: деготь над рекою попрозрачнел, но еще был прилично густ. Мир слабо раскачивался - снова на струге. Казаки, вольготно рассупонясь, увалясь по бортам, пускали байки о минувшем подвиге. Бердыш с перетянутым плечом пополз к ним.
- А, Стеня! – откликнулся на шорох Толстопятый. - А я за тебя ручательствую... Коль согласен ногаев бить, так дадим тебе и бердыш.
- А... Так... ото... - зазевал Степан, но Кузя был строг, перебил:
- А вот о прочем - опосля. Ты… казачки эти тебя, то самое, не знавают. Что: коль лазутчик ты, это, который теперь и… не был даже, может, хоть и? – что-что, а златоуст из Кузи на зависть грекам. - Ежли к ракам на поселенье не соскучал, слухай да помалкивай. Я ноне не правен по сердечному велению это вот… Оно как таперича я есть в казачьих… сотник я это… - тут Бердыш присвистнул. - И засим, следственно, твой последний сказ, даром что бывал и не так. Так-то! Так решено, так и будет, – постановил новый сотник, придав стёпину свисту особый смысл: одобрения и восторга перед возвышением и уважнением Кузьмы.
- Твоя воля. А у меня разве выбор? - усмехнулся Степан.
- Ну, добре...
Тут и заря догнала. Осели в затаинке на… недели.
И вот…
***
Первой гвоздикой проклюнуло солнышко, а струг уж резво обогнул высокий мыс и прямиком - на Кош-Яик.
- Эй, робяты, давай-ка наше нибудь-что - русское! – гикнул Толстопятый.
- Про бедовых славян пойдет, а, Ослоп?
- Валяй!
Жирный, явно с Запорожья, казак с оселедцем зычно завел:
- Не куча катит из-за гор-то,
И то не молнии блестят.
Отмстить ворогам за позор то
Идет немаленький отряд!
Тут и все подхватили припев:
- Не на пиры, не на гулянья…
За Русь ложить живот,
Бядовые славяне
Сбиралися в поход!
Сбиралися славяне
Сквитаться за народ!
......
Эпизод романа «Степан Бердыш, или Горький мед Жигулей» (1985)
Использована репродукция иллюстрации Юлия Колесника к роману
http://proza.ru/avtor/plotsam1963&book=26#26