Птица Любовь
Была в этом городе улица, не самая главная, не самая шумная и оживлённая, но на ней всегда по вечерам, а иногда далеко за полночь, слышалась музыка. На этой улице находились два городских ресторана, и можно было прошагать её всю, из конца в конец, а потом обратно, переходя от мелодии к мелодии, словно присутствуя на концерте.
В этот поздний осенний вечер появился на этой улице человек, который любил эту улицу за её малолюдье, пустые тротуары, вдоль которых шли невысокие кусты аккуратно подстриженной живой изгороди, придающие улице особое очарование.
Он заметно сутулился, плечи его время от времени безвольно никли, словно смирясь с непосильной ношей. На его лице выделялись усталые погасшие глаза, они-то более всего старили человека. Он не спеша прогуливался мимо окон городского ресторана и думал о том, что время бежит стремительно. Это, пожалуй, сперва не ощущаешь, просто живёшь своей жизнью и не замечаешь этот бег, но какая-то вдруг мелочь заставляет это осознать. Прогуливаясь как-то по излюбленной улице, он словно впервые услышал, что сейчас в ресторанах исполняют другую музыку, поют новые песни. Теперь он прислушивался к музыке внимательнее, думая, что ошибся, что вот-вот, через день-другой, зазвучит что-нибудь знакомое, донесётся из окон, в стёклах которых полыхали отсветом яркие люстры, знакомая песня, но проходила неделя, вторая, а он не услышал ни одной старой привычной мелодии и отчего расстраивался…
Музыкой он серьёзно не занимался, но в молодости, когда все сошли с ума от этой музыки, любил прогуливаться по своей любимой улице и слушать новые мелодии. Кассетный магнитофон, появившийся у его школьных друзей он заезжего делового мужика, всегда поздним вечером наигрывал новый шлягер. Понравившуюся песню можно было купить за рубль, на маленькой синей пластинке, приклеенной на открытку. Позднее смастерил из ДСП на уроках труда себе электрогитару и, когда родителей не было дома, подключал её к динамикам радиолы «Ригонда–стерео». Ставил пластинку на вращающийся диск проигрывателя, вставал к зеркалу и, услышав любимую мелодию, извлекал медиатором из струн щемящие сердце звуки. Он любовался на отражение в зеркале, которое пело голосом любимых кумиров, и представлял себя на сцене огромного концертного зала, где притихшая публика с восторгом и обожанием смотрит на его успех.
Тогда, в годы его юности, они не были перекормлены музыкой, как теперешние молодые, и от того многое сохранилось в памяти.
Так вот из того музыкального прошлого сейчас он не слышал ни одной мелодии, ни одной песни, и это усилило ощущение выключенности из жизни. «Я, как инопланетянин», - сказал он сам себе.
Занятый своими мыслями он продолжал прогуливаться по излюбленной улице, как вдруг услышал из окна ресторана мелодию, с рваным ритмом, надрывным гитарным лаунжем и неистовыми ударными.
Мелодия показалась ему знакомой, но оркестр неожиданно замолчал. Он постоял под окнами, надеясь, что, возможно, кто-нибудь попросит повторить эту вещь. Дело, в это позднее время, обычное, что какой-нибудь шлягер, на заказ звучал в ресторане по три, четыре раза подряд. Но музыканты начали играть что-то другое. Неожиданно для самого себя он вдруг решил заглянуть в ресторан.
Вечерняя жизнь ресторана уже набирала силу, вино и музыка делали своё дело, когда он появился в зале. Громкие, возбуждённые разговоры, раскатистый смех, радостные лица, кругом подобие праздника. Сигаретный дым густо стлался над столами, но это, наверное, заметно было только тому, кто входил с улицы.
Сквозь голубой дым он разглядел, что зал полон, ни одного свободного столика. Уже собираясь уходить, не особенно надеясь на удачу, как неожиданно из-за колонны появилась официантка, словно кто-то показал ей на вошедшего и вежливо поздоровавшись с гостем, пригласила его в зал.
В глубине просторного зала, в стороне от прохода, за белой колонной притаился двухместный столик, куда и привёла его официантка. Хотя столик вроде и находился в тени колонны, обзор оказался прекрасным, практически был виден весь зал, и особенно хорошо небольшую эстраду и площадку перед нею, где танцевали.
В этом ресторане он был последний раз очень давно, в годы своей, такой уже непостижимо далёкой, молодости. Ресторан заметно изменился, своим новым интерьером, казался, каким-то незнакомым и чужим. Лишь белые колонны, разделяющие просторный зал на три части, напомнили ему о том времени…
- Здравствуй, Серёжа! – вдруг услышал, от сидящего за столиком, хорошо знакомый голос.
- Володя, ты?! – не скрывая изумления, воскликнул он!
- На этот глупый вопрос, - со своей обычной иронией ответил Владимир, - мне остаётся дать только ещё более глупый ответ… - Да, Серёжа, это я!
- Как быстро летит время! Хорошо, что мы встретились!
- О чём ты говоришь, - умело пряча то отчуждение, которое естественно даже для хорошо знакомых людей, не видевшихся много лет, - Что будешь пить, Серёжа? – вопросительно взглянул Владимир.
- Водку!
- А какую?
- На твой вкус…
Владимир заказал водку и когда стол был накрыт, налил полные весьма вместительные рюмки. Они, не чокаясь, опрокинули холодную жидкость в рот. По пищеводу пробежала ледяная волна, которая тут же перешла в приятное тепло, разлившееся по всему телу. На душе разом стало легко и чисто, как будто вся грязь, все печали и невзгоды, и невесёлые мысли о бессилии их судеб вновь пересечься и соединиться, всё забылось и растаяло. Вся напряжённость встречи, буквально мгновение назад сковывавшая их общение исчезла. Минуты две они, молча, курили.
После второй рюмки мысли понесли туда…, в самый счастливый период их жизни.
- Володь! Помнишь? Хоп-Эй-Хоп!
- К чему ты это вспомнил? Это давно было, сто лет назад.
- Ты знаешь в последнее время, я часто вспоминаю нас там… в нашей молодости. Тебя, безудержного фантазёра, всегда сочиняющего о себе совершенно невероятные истории. Ты описывал их столь достоверными и убедительными подробностями, что вскоре уже и сам не мог определить правду от вымысла. Помню, тот забавный случай, когда она первый раз привела тебя к себе, чтобы познакомить с родителями. Родителей не было дома, и ты был очень рад оказаться с ней наедине. С нетерпением ждал, когда ключ повернётся в замке, откроется входная дверь, и вы останетесь наедине. Сердце гулко стучало, ты чувствовал себя неуверенно и был возбуждён. Она просила не включать свет, и ты стоял в комнате и ждал, когда закончится в туалете шуметь вода и в проёме двери, разделяющую гостиную и прихожую, покажется силуэт её удивительно стройной фигурки. Видимо от чрезмерного волнения ты непроизвольно испортил воздух и попытался разогнать этот неприятный запах, энергично размахивая в комнате пиджаком. Ты стоял растерянный, оглушённый, когда она зашла в комнату и включила свет. На диване сидели её родители и всем видом показывали, что они на седьмом небе от вкушаемого удовольствия и желают выразить тебе свою благодарность.
- Тебе же нравились эти истории. Почему ты считаешь, что это неправда? И что такое - правда? То, что ты считаешь вымыслом, не говорит о том, что это не происходило.
- Ты и тогда, расстраивался, когда тебе не верили.
- Послушай, Серёжа! – произнёс Владимир, налив себе водки и не чокаясь, опрокинув её в себя, - Всему на свете приходит свой час и свой конец, и никуда от этого не спрячешься. Но чтобы родиться заново, надо сначала умереть. Ты, для меня умер в тот, свой день рождения. Я ведь о том, что произошло, узнал со слов твоей матери, а не от тебя. Как ты мог? Ведь у меня всё только начиналось, хотя само слово «любовь» и не было, может быть, но в этом возрасте, в моём представлении, это было совсем не похожее на то, что я раньше испытывал, наверное, такая она и есть, любовь. Стоило мне её первый раз увидеть, как моё сердце ёкнуло, и я сразу понял, это она. Здесь я её и встретил, в этом зале на танцах. А если точнее, она сама пригласила меня на танец. Мы кружили по залу, её горячие руки обнимали мне шею, а моя рука, находясь на её талии, пальцами нащупала под тканью платья края её трусиков, там, где резинка стягивает их на пояснице. Это меня взволновало настолько, что я, краснея, слегка отстранился от её тела. Искрящиеся глаза и её улыбка, с ямочкой на щеке, говорили о том, что она почувствовала причину моего смущения. Она была красива какой-то дьявольской, соблазнительной красотой. Её удивительно соблазнительные формы были словно магнит, приковывавшие взгляды уже взрослых мужчин. Ей это внимание очень нравилось. Мне же всегда были неприятны эти похотливые взгляды. В моём воображении сразу рисовались картины, как она уступает их грубым домогательствам и стонет под их грузными, потными телами. Но даже в самом смелом воображении, я не мог себе представить, что это будешь ты.
- Прошло столько лет, Володь. Я всегда думал, вот встретимся, что я тебе скажу? Зачем я это сделал? Почему всё так произошло? Где тогда была моя совесть? Сейчас на склоне лет я это понимаю и говорю тебе как на духу, чтобы очистить душу от тяжести, висящей на ней. Очищу ли я её? Вряд ли. Но хоть поговорить начистоту с другом, покаяться, ведь это тоже что-то. Я помню вашу первую встречу, ты не сводил с неё глаз, теряя и находя в толпе танцующих, она лишь на мгновение смотрела в твою сторону, тут же отворачивалась и вновь плясала без устали. Помню соседа её по лестничной площадке по кличке «Михась», с которым пришлось тебе драться за неё. В детстве этого хулигана все побаивались. Он был старше нас, пацанов, да и с головой у него не всё в порядке было. На пруду, бывало, подплывёт сзади, схватит за шею и топит. Он и в тюрьму, рассказывали, попал за мразной поступок. Впрочем, мой не менее мерзок…
- Всю жизнь, ты, Серёжа, поливал семя на чужую землю, а всходы так и не увидел. Сейчас совесть, пластает тебя, как сабля. Водкой, только и лечишься. Но это ведь на время… пока она действует.
- Я и пить начал, потому что трезвому, было совестно. Повеситься даже хотел, потому что даже пить надоело. И повесился бы, если бы не один случай. Зашёл, как-то в церковь, помнишь, в которой раньше автовокзал был. Смотрю, отпевание идёт, лежит в гробу покойник, батюшка в изголовье молитвы читает, родственники скорбно стоят, а среди родственников этот же покойник – живой стоит и на себя, лежащего в гробу, печально смотрит. Я понять ничего не могу, я вижу, а никто не замечает, что покойник живой. Покойник стоял, стоял, голову вверх поднял, вдруг, как истошно завопит. Я даже вздрогнул от испуга. А все стоят спокойно, как будто и не слышат его. Я голову вверх поднял и оцепенел от ужаса. Там, на металлической стяжке, которая арку стягивает, мерзопакостная такая тварь сидит, тело без перьев, кожа гладкая и лысая, хвост длинный шерстью покрыт, голова сплюснутая, с длинным клювом и острыми зубами. Птица, не птица, похожая на ящерицу с кожистыми крыльями, как у летучей мыши, но большими, очень большими. Вся красная, как кровь, зубы скалит и рычит страшно. И вдруг, эта мерзость расправляет свои облезлые крылья и падает вниз. Я похолодел весь, думал на меня, а она на покойника, который стоял. Тот визжит, как поросёнок, у меня уши заложило от его истошного визга. Он руками отбивается, а эта мразь, хватает его своими когтями и вместе с ним вылетает их церкви. А все стоят, как будто ничего не произошло. Батюшка молитву читает…
- Клёво, про птицу.
За столиком сидела молодая девушка и с какой-то настороженностью смотрела на него.
- Про какую птицу? Вы, кто, милое создание? А где Володя?
- Всё, абздольц, дядя, добухался! Какой Володя? Ты водку пил, да страшилки базарил.
- Я вас видимо напугал.
- Нет! Даже прикольно было, когда про этого…, ну, который газанул предкам.
- Ты красивая, наверно, студентка?
Она кивнула.
- Я тоже был студентом. Знаю, что такое жить на стипендию… а девушке тем более… на стипендию не разгуляешься. А Володя ушёл?
Она сдвинула брови на переносице и посмотрела ему в в глаза, обиженно моргая мохнатыми ресницами.
- Я что тебе, дурочка из переулочка, - девушка посмотрела ему в глаза, затем улыбнулась так открыто и мило, будто это не она только что смотрела на него напряжённым и недоверчивым взглядом, - Харе, мне по ушам ездить своим Володей. Бабурино ещё не все пробухал?
- Нет. Хочешь, я закажу шампанского?
- Давай потанцуем, да отвалим. У меня уже абрикос чешется, от твоих рассказов про любовь. Если захочешь, можно будет колючего пихнуть.
- Абрикос…колючего… нет, я уезжаю.
- Далеко?
- Дальше не бывает…
- За границу, небось?
- За границу…и даже дальше… за границу добра и зла…сейчас как раз проводы…
- Облом! Я думала, ты меня клеишь…
Он видел, что она заскучала, ей до смерти хочется потанцевать.
Музыканты начали играть на заказ, но ему было не до танцев и, когда вновь заиграла музыка, кивнул: иди.
Он не сводил с неё глаз, теряя и находя в толпе танцующих, она лишь на мгновение смотрела в его сторону, тут же отворачивалась, и вновь плясала без устали.
Они, думал без зависти он, иные, свободнее и независимее, чем был он и его сверстники. И ему, их никогда не догнать. Он вдруг безмерно, смертельно устал. Он поглядел на часы – двенадцатый, четверть двенадцатого.
Он, расплатился с официанткой, пробрался, сквозь толчею танцующих, к эстраде, заказал музыкантам песню и когда зазвучала мелодия, оглянувшись в зал вышел на улицу. Она всё плясала: «Хоп-Эй-Хоп!» - что её до него, она – на этом берегу, он уже на том.
Ни на улице, ни на набережной освещённой подсвеченными прожекторами административных зданий, не было ни души. Пройдя по набережной, он вышел на каменный мост и остановился… остановиться заставила знакомая мелодия, разорвавшую ночную тишину. Из ресторана по ночной реке доносились до него слова песни, с рваным ритмом, надрывным гитарным лаунжем и неистовыми ударными…
Из-за ревности неустанной,
Из-за ревности злой и глухой,
Я мог превратить тебя в камень,
Своею волшебной рукой.
Я мог превратить тебя в дерево,
Я мог превратить тебя в зарево,
Но я превратил тебя в птицу,
Навеки расставшись с тобой…
Он опёрся локтями на парапет, долго смотрел вниз на тёмную, маслянисто поблескивающую воду и вслушивался в слова.
Если навек не вместе мы,
Так пусть же в жизни хоть раз,
Крылатым будет возмездие,
За ложь обнажённых фраз.
Ты была сиреной…
Я теперь нелюдим,
Я бы простил измену,
Если бы не любил…
В воде отражались огни увитого иллюминацией моста. И в этих отблесках света, казалось, мелькали до боли знакомые очертания.
Вот, наконец, и вместе мы,
Так что я так грустно пою,
Над убитой крылатой невестою,
Я на коленях стою.
Ты была сиреной…
Я пел твои песни, звеня,
Тебя не хотел простить я,
А кто же простит меня… *
Он взобрался на парапет, ощутил ладонями и грудью холод остывшего камня и неловко, с усилием перевалился через него.
*В. Мулявин – Ю. Рыбчинский «Крик птицы»
г. Екатеринбург
март 2011 г.