Эрнест приехал поступать в театральный по настоянию родителей и педагогов. Он, можно сказать, тянул на себе всю художественную самодеятельность школы класса уже с пятого — артист был еще тот! Мало того, что в драмкружке играл все ведущие партии, заставляя зал и плакать, и ржать под стульями, так и Дед Мороз из него получался — обзавидуешься. Да, кстати, и роль Снегурочки редкая барышня могла так, как он, исполнить.
Маман его, Вероника, школьная «англичанка» назвала сына нередким английским именем под сильным воздействием от прочитанного когда-то «The Importance of Being Earnest» Оскара Уайлда. На вопрос мужа о таком выборе, несколько не подходящем для парня, родившегося в Сибири, она просто перевела на русский — серьезный, искренний, настоящий, — чем успокоила с первого же захода будущего отца, человека, обладающего именно такими высокими человеческими качествами.
Эрнест сдал все экзамены на отлично, и теперь сильно переживал по поводу последнего — сочинения по литературе. Достоевского обожал, тему знал великолепно, Раскольникова играл не раз в драмкружке, даже на выездных концертах был в области со взрослым театром (и, кстати, аншлаги были и его, в том числе, заслугой немалой), в образ вжился так, что башку сносило потом, никак выйти из роли не мог. Так вот, все в порядке по всем дисциплинам, кроме проклятого русского. Как вдруг на самом простом застрянет, почему-то ни с того, ни с сего втемяшит себе в голову, что «мой, моя, мое» пишется на самом деле через «а», что только после того, как сдаст тетрадь с диктантом или сочинением на проверку, доходит вдруг внезапно, какой грустный ляп вышел. Причем, написать «мАя школа» или «мАя родина» может в нескольких местах, так что становится понятным, что это – никак не описка, а явный пробел в знаниях. Тупой и грустный пробел.
Сейчас Эрнест старался найти синоним к слову «обуза», да, как проклятие какое нашло: и синоним не подбирался, и очень уж именно это слово требовалось по контексту. Так и сидел до конца отведенного времени, закончив сочинение полностью и оставив пробел перед «буза». И спросить не у кого, и проверочное слово на ум не приходит. В конце концов, рискнул, перекрестился незаметно от экзаменаторов, написал везде букву «о» и сдал сочинение.
И, как всегда, только вышел на воздух — сразу же вспомнил: «Ну, конечно же, «обуза, обуза, обуза», ура, ура, ура»!
Это слово «обуза» костью в горле засело зачем-то и никак не оставляло в покое даже, когда получил свою пятерку по сочинению, и когда был зачислен в студенты, и потом еще долго-долго.
Эрнест устроился по вечерам подрабатывать в студию «Xerox», что разместилась на первом этаже общежития. Просто так повезло. И даже деньги эти небольшие, вроде бы, и не нужны были, а просто так получилось. Само собой. Познакомился с девчонкой, она там работала программистом, ну то да се, разговорились, она предложила подработку по вечерам, он согласился. Ну и теперь стоял по вечерам за копировальным огромным аппаратом, обвязавшись специальным фартуком, чтобы не навредить своим органам облучением, и тупо копировал всякие договоры, справки, рефераты студентам, курсовые и прочую белиберду.
Родители Эрнеста людьми богатыми не были, крупно помочь не могли, естественно, но зарплату отца полностью переводили единственному сыну, серьезному и перспективному. Жить на нее, конечно, в Москве не разгонишься, но голодать тоже не получится, если мозги есть. Эрнест понимал, что главным вопросом, как бы успешно ни сложилась карьера в столице, будет всегда одно — где жить. Жениться не по любви? Ради прописки что-то там изобретать он вовсе не собирался, а потому решил ждать — что будет, то и будет. Придется вернуться в городишко родной — поедет. Сверкнет талантом, пригласят на денежную роль — значит, так, значит, повезет и все устроится само собой.
Он, конечно, в обморок от женских всяких монологов — умностей театральных не падал, но иногда, вслушиваясь в роль актрисы, приходил к выводу, что женский ум, все-таки, более гибкий и хваткий. Особенно ему по душе пришлась Скарлет с ее интуицией и рациональностью. «Я подумаю об этом завтра» стало, можно сказать, его девизом с некоторых пор. Если чему-то быть, нужно слушать свою интуицию и ловить знаки — никуда от судьбы не деться, главное — ее голос вовремя запеленговать, расшифровать эти самые знаки.
Ночью почти не спал — снилась какая-то чушь. Будто у ног его сидит сова. Красивая белая сова. Немолодая, о чем свидетельствует ее голова в кучеряшках химической завивки. С хлопающими медленно-медленно старушечьими добрыми и очень умными глазами голубого, даже какого-то бирюзового цвета. И клюв — в улыбке, не злой и коварной, а в доброй, заботливой даже, улыбке бабушки – одуванчика.
Так и проворочался всю ночь, не в силах избавиться от этой совы – сновидения. На лекциях удалось придремнуть — слава богу, местечко в самом дальнем углу досталось, практически за жалюзи. А вечером, как назло, принесли ксерить целую кучу документов. Не имея привычки читать бумажки, с которых нужно снять копии, Эрнест с какого-то перепугу, пока сидел и ждал на счетчике заданное количество «100 экз.», вперился сонными глазами в договор. Он бы не обратил никакого внимания на этот документ, размножаемый для агентства недвижимости, но просто слово попалось незнакомое — «рента».
Интересно, подумалось ему, что это за рента такая. Не аренда, не найм или что-то еще в этом роде, а рента. Слышал и раньше, да как-то неинтересно было. И он, прибавив на счетчике цифру «1», перегнул дважды небрежно лишний экземпляр и сунул в карман, чтобы на досуге глянуть из любопытства, что это такое.
Про листок – договор Эрнест забыл, когда, наконец, уставший и измученный прошлой бессонной ночью, добрался до кровати и уснул.
Утром собрали весь первый курс и в ультимативном порядке предложили проявить заботу о ветеранах — пройтись по адресам бывших преподавателей и работников вуза и поздравить гвоздиками и открытками с Днем Победы.
Эрнест, будучи парнем сознательным и добросердечным, даже обрадовался тому, что можно поговорить с человеком из прошлого, так сказать. Выбрал из списка ближайший к общаге адрес некой Совенко Софьи Ивановны, бывшей преподавательницы русской литературы, своего спотыкача, так сказать.
К гвоздикам добавил на последние деньги приятную туалетную воду, сделав покупку от всей души, не жмотясь. К казенной открытке приложил свою, купленную в художественном салоне, авторскую, с надписью «От всего сердца!», постоял полчаса в длиннющей очереди за хорошим тортом, приоделся парадно, прикрепил ленточку Победы к пиджаку и, не обращая внимания на подколки девчонок, гуляющих лениво по коридору, отправился к на встречу.
Уже у тяжелой, массивной, многократно крашенной двери, нажимая скромненько и отрывисто на звонок, он прочитал еще раз фамилию «Совенко» и слегка вздрогнул — надо же — снилась сова, а тут Совенко! Да еще и Софья?! «Прямо даже как-то несмешно», — подумал Эрнест и улыбнулся приятной аккуратненькой старушке, точной копии своего вчерашнего сновидения.
— З-з-з-здравс-с-ствуйте, С-с-софья Ивановна! С праздником… — сильно смущаясь самой ситуации, пробормотал Эрнест.
— Боже! Какое чудо, что про меня не забыли! — бабушка с пышной аккуратной седой, завитой в мелкие кудри, головкой, искренне улыбалась гостю накрашенными розово губками, — проходите, проходите, мил человек! Так рада, так рада! Неужели это меня так красиво поздравляют?! Господи, как хорошо, просто чУдно. Вот сюда, сюда, в залу, не снимайте обувь, молодой человек, проходите!
Эрнест даже не предполагал, что можно так интересно провести вечер с пожилой бабулей – ветераном. Самое странное и приятное — она сразу же предупредила, что говорить хочется, хочется новостей побольше узнать, а вот о войне «пожалуйста, ни слова». Софья Ивановна только по квартире бодро ходить умела, а на улице, по ее словам, не была уже с год.
— Это еще, слава богу, Эрнест, дорогой, что балкончик имеется — хоть воздухом подышать можно, а так бы вообще давным-давно загнулась, — вздыхала она, — вы мне про институт расскажите, про друзей, про родных ваших, кто там и как поживает. Я ж только по телевизору за жизнью и слежу. Желаний — море, а сил уже, увы, никаких. Одной ногой в могиле. Так ведь не обидно — можно сказать, век уже топчусь на земле. А так еще хочется, вы даже себе не представляете! А сил нет. А знаете, это, оказывается, не зря выраженьице существует — «земля к себе тянет». Это я сейчас на себе испытываю — ну, словно магнит, тянет так, что сопротивляться нет возможности, прямо даже запах сырой слышу, а не страшно, вы понимаете? Странно. Не страшно, а просто закономерно и нормально. Вот уж никогда б не поверила, если б раньше кто сказал, — продолжала она, улыбаясь негрустно, — Может, не страшно и легко еще и оттого, что не только ничто, а еще и никто не держит — не обзавелась я как-то хозяйством. Ну, то есть, детьми, внуками. Мы бездетно с супругом, Андреем Андреевичем, прожили. Но счастливо. Но бездетно, понимаете…
Эрнест рассказал про свою недружбу с русским и про последний ляп на сочинении со словом «обуза». Софья Ивановна смеялась искренне и громко, просто хохотала, признавшись, что подобное и с ней довольно часто случалось в студенчестве.
Они незаметно засиделись за полночь, съели торт подчистую, так как из съедобного больше, видимо, ничего не имелось. Подружились, искренне понравились друг другу.
Прощаясь, Эрнест из вежливости спросил, не нужна ли какая-нибудь помощь, ожидая деликатного отказа хозяйки. Но та, будто ждала такого участия, с радостью остановила его в дверях.
— Эрнест, детка, я бы была весьма признательна, если бы вы согласились — за деньги, естественно, — хотя бы раз в недельку забегать. Вы же тут рядом, говорите?! Понимаете, ко мне тут ходит женщинка одна из социальной службы. И, знаете, она мне крайне почему-то неприятна. Я ей и денежек отсыпаю, и, вроде, стараюсь не надоедать частными просьбами, но как-то мне с нею ужасно неуютно. Я даже, как будто, ее боюсь. Вы ж сами понимаете, я уже, в принципе, полусумасшедшая – полуумная старуха. Не полоумная, а полуумная. А она какая-то, не то хитрая, не то неискренняя. Ну, не доверяю я ей. Сама не понимаю, почему вдруг.
Эрнест не хотел вдаваться в подробности взаимоотношений Софьи Ивановны с какими-то там органами. Помочь был не против, но вот взяться по расписанию за обязательное дело не хотел.
— Ну, хорошо. Давайте, я иногда буду заходить, Софья Ивановна. Но только вы не отказывайтесь от помощи этой службы. Мало ли. Я могу и уехать куда-нибудь, и… — он не мог придумать других аргументов, сказать же просто, что не хочется, не осмелился.
— Ну и ладно, ладно, Эрнест, извините, — смутилась своему откровению старушка, — Ну, зайдете, так зайдете, буду рада. Вы только позвоните, если соберетесь навестить, я вам скажу, что купить по дороге. А денежку уже возьмите, сейчас, ладно?
—Ой, нет, не надо. Лучше я куплю, а вы потом отдадите, — запротестовал Эрнест, испугавшись, что сейчас уже и попадет в кабалу, в обязаловку.
— Ну, хорошо. Ну и договорились. Я и сама не люблю быть обузой.
И они, наконец, распрощались.
Эрнест сам для себя решил, что следующий визит к новой знакомой устроит не раньше, чем через год — позвонит и, если будет еще кому ответить по телефону, опять придет с подарками поздравить заслуженного ветерана Совенко.
«Схожу раз с продуктами, и начнется. Лучше не приучать, она про меня уже завтра забудет. А то сам же потом и начну за молочком бегать, за дешевой колбасой, за таблетками. Пусть уж службы заботятся, мало ли, какие у нее там с ними симпатии – антипатии», — думал он, самоуспокаиваясь, —«Бабулька хоть и старается держаться крепышом, а уже понятно, что на ладан дышит, да и сама признается, что к земле тянет. Лучше не втягиваться в отношения, а то потом бросить не смогу, а куда мне и с учебой, и с работой»?
Но встреча случилась гораздо раньше.
Однажды, прямо во время пары, его вызвали с лекции и попросили подойти к телефону. Эрнест поспешил, очень удивившись, с какой стати родители его решили по городскому телефону искать. Он бежал по лестнице в деканат, придерживая одной рукой упавшую на лицо прядь длинных волос, другой листал свой телефон, проверяя, нет ли пропущенных звонков.
— Здравствуйте, Эрнест, — он сразу узнал голос старухи Совенко, — вы простите, милый, что нашла вас и беспокою по пустяку.
— Здравствуйте, здравствуйте, Софья Ивановна, — совсем растерялся Эрнест, — А что случилось-то? Вы простите, что я не захожу, у меня тут…
— Да я все понимаю, молодой человек. У меня к вам просьбочка маленькая. Вы не могли бы зайти ко мне? Просто совет грамотного человека нужен. Мне тут предложение сделали. Ну, та женщина, помните, я вам рассказывала? Из соцзащиты которая. Она пришла рано утром сегодня с молодыми людьми. Оч-ч-ч-ень неприятного вида, знаете. Они вот принесли мне договор, сказали, что должна подписать, а то, мол, больше никто не будет продукты приносить. И лекарства. А я, знаете, очень уж плоха. Вы меня не узнаете, я сильно сдала с той нашей встречи. Так вот понимаете, я не знаю, стоит ли мне подписывать, а они, понимаете ли, можно сказать, угрожают даже, — Софья Ивановна глотала слезы, продолжая дрожащим голосом, — Я, понимаете, Эрнестушка, ничерта в этих бумажках не понимала и когда в уме-то была. А сейчас…
— Так а что там за бумажки? Что за договор? — Эрнест и сам с документами в ладах особых не был, но из вежливости спросил.
— Договор ренты какой-то. Ничего не понимаю. Там про квартиру говорится. Я ее, что, отдать должна? Я так понимаю?
—Cофья Ивановна, не плачьте. Я приду через два часа, вот только закончится пара и приду. Вам что-то купить?
—Ну, рази, хлебушка и чаю, пожалуйста. Я буду вас ждать, Эрнест.
После пары Эрнест купил в общежитском буфете бутерброды, булку нарезного хлеба, молока и чай в пакетах, и поднялся в свою комнату, чтобы переодеться. Натягивая джинсы, залез автоматически в задний карман и достал оттуда забытую когда-то, мятую бумажку — договор ренты.
Он присел на кровать, прочитал. И сразу все понял — по телеку не раз показывали махинаторов – агентов недвижимости, отбирающих на условиях этих грабительских договоров квартиры у одиноких стариков.
—Жаль, я не могу такой договор заключить, — произнес он вслух, — не потяну. Наверняка, сумма ежемесячная по московским меркам будет непосильной. Да уж… А было бы неплохо, я бы за Софьюшкой присмотрел, как за родной.
Он вздохнул и отправился к своей знакомой, уже подкованный хотя бы понятием сути дела — договор прочитал очень скрупулезно.
Софья Ивановна открыла не сразу — долго в глазок рассматривала, видимо, один ли пришел Эрнест.
Она проковыляла с трудом на кухню, где уже кипел чайник, присела сама, пригласила Эрнеста, разложив перед ним договор, оставленный той дамой и ее дружками.
Эрнест, не читая договор, разъяснил Софье Ивановне суть документа — ей будут выплачивать ежемесячную сумму на лекарство, на еду, на жизнь, обязаны за ней присматривать, ухаживать, лечить в больнице, если надо, а взамен этим людям останется после ее смерти вот эта квартира, практически в центре Москвы.
— А они меня того… не убьют раньше сроку-то? — тихо плакала, тряся худеньким подбородком Софья Ивановна, — Уж больно злые какие-то были, еле уговорила подождать до вечера, почитать бумажку просила.
Эрнест успокоил бабулю, заварил принесенного чаю, который она с удовольствием большими глотками хлебала, капая редкими крупными слезами в чашку. Она все поняла и сказала даже, что слышала раньше про это. Но людей для такого договора нужно выбирать надежных и порядочных, а у нее никого нет.
—Эка жаль, Эрнестушка, что ты не можешь. У тебя такие глаза порядочные. И честный ты, сразу видно, и ко мне хорошо… И бабушек у тебя уже нету, ты ж рассказывал. Я бы тебе заместо родных побыла немножко совсем. Я уж, видишь, все ниже и ниже клонюсь к полу. И родители твои — люди хорошие, по твоим рассказам поняла, о тебе заботятся.
—Ну, я — никак, Софья Ивановна. Я бы и не против, а очень даже хотел… — честно сожалел Эрнест, представив, что вот таким, ненапряжным, в общем-то, путем можно было бы получить квартиру в столице. Но я же могу только на свои силы рассчитывать. Мне надо подумать, Софья Ивановна. Хотя, что тут думать, я точно не смогу. Может вот только… — он задумался, — знаете, у меня есть приятели довольно состоятельные, я мог бы кому-то из них предложить.
— Нет, Эрнестушка, вот вам бы я доверила, а другим… Очень уж хочется своей смертью уйти из мира, — вздохнула Софья Ивановна, — вы вот что, вы подумайте, с родителями посоветуйтесь, а вечером приходите ко мне с ночевкой, боюсь я одна оставаться, пока не решится вопрос.
— Может в милицию обратиться? — сказал и сам сразу же понял, что сморозил ерунду.
— Нет, — покачала головой Софья Ивановна, — у них все заодно, уверена. Этого боюсь еще больше. Я заплачу вам, вы приходите сами, ладно? Подумайте, прошу вас, как быть. А мы просто двери пока не откроем или скажем, что приехал внук подруги какой-нибудь, чтобы потом, позже приходили.
— Ну, хорошо, — Эрнест откланялся и пошел думать. Уже подходя к своей общаге, вдруг споткнулся и чуть не растянулся на тротуаре. Его как-то вовремя подхватил мужик, который нес в руке огромную клетку с птицей. Эрнест поблагодарил спешно странного прохожего, облаченного в камуфляжную егерскую одежду, и еще долго оборачивался — в клетке сидела красивая большая белая сова.
— Ничего себе, знаки! — Эрнест был в таком потрясении, что не заметил, как уткнулся в дверь здания на углу улицы, ведущей к общежитию. На двери висела табличка золотом, которую раньше никогда он по каким-то причинам не замечал — «Нотариальная контора № 134/ 2».
—Ёксель, блин, да-а-а-а!!! — Правый глаз стал тикать нервно, а ноги сами вошли в контору.
Очень вежливая молоденькая нотариус, явно заигрывая с симпатичным клиентом, ответила на все вопросы о тонкостях и особенностях договора ренты, позавидовала такой возможности молодого человека, будущего актера, взяла оплату за консультацию и, пожелав успеха, подала свою визитку.
—Приглашайте меня, вызывайте на дом, чтоб бабушку сюда не тянуть. Оплатите только за вызов, а я вам все сделаю быстро и красиво, договорились?
—Договорились, всего хорошего. Спасибо.
Эрнест лежал без подушки, навзничь, и продумывал всяческие варианты возможного предприятия. Советоваться с родителями он не хотел, хотел сам все продумать, просчитать и решить, потянет или нет. Квартира — это, конечно, прекрасно и даже сказочно хорошо, но на какой срок он себе подпишет жизнь впроголодь? И квартплата ляжет на него, и продукты, недешевые здесь, лекарство — это вообще… страшно подумать. А потом (а что, если лет через пять?!) —похороны, памятник. А органы всякие будут контролировать выполнение договора. А отдавать придется все, что получает из дому, да и то наберется только на половину. А как жить? Как общагу оплачивать? Сколько это продлится? Да мало ли что… Нет, он не мог так рисковать. Хотя…
Ближе к вечеру, еще раз все взвесив, он сходил в душ, переоделся, взял с собой зубную щетку, пасту и полотенце и отправился ночевать к Софье Ивановне.
— А ты вот что, Эрнест, — начала разговор Софья Ивановна, разливая по чашкам чай, когда скромный ужин из гречневой каши и сосисок был закончен, — Ты бы переселялся жить ко мне. Квартира хоть и однокомнатная, но кухня… посмотри, какая у меня огромная кухня — больше комнаты почти. И диван имеется, и я тут не грею плиту с утра до ночи, и телефон есть. А плату я с тебя брать и не стану. Ты только продукты покупать будешь и все. И денежки давать буду, на кой мне эта пенсия? Лечить меня не надо. Ноги болят, но это ж от старости, пилюль мне хватает, серьезного ничего не надо. А если боишься, что, к примеру, придется ухаживать… ну, если совсем поплохею, так тогда и уйдешь, а до того времени же можно пожить со мной. Я не вредная, с разговорами приставать не буду, и друзей приводи, если надо. И девочку, если есть. Мне бы вот только, чтоб меня охраняли, боюсь я. Такое со стариками выделывают. До учебы тут тебе — рукой подать.
— Но, Софья Ивановна, если я к вам переберусь, то потом уже вернуться будет трудно — в общежитие еле-еле устроился при поступлении.
— Ну, да, да, понимаю. Да тебе там, в общежитии, и повеселей будет, сама была молодой, понимаю. На кой тебе тут со старухой кряхтящей вечера проводить, — Софья Ивановна встала из-за стола и поплелась к раковине с чашками, — Ну, не буду мешать, занимайся тут.
Вечером никто не приехал, но Софья Ивановна никак не могла успокоиться и всю ночь проворочалась, вздыхая так громко и горестно, что было слышно и на кухне. По правде говоря, Эрнесту тоже не спалось. То, что не приехали эти ушлые пройдохи за договором, вовсе ничего не значило, думал он. А еще Эрнест над предложением хозяйки поселиться у нее бесплатно размышлял теперь серьезно. Как ни крути, а жить в квартире намного приятнее. Даже не имея дальнейшей перспективы, лучше во всех отношениях. Хоть и на кухне (причем, большой и просторной), зато один, а не в комнатульке на четверых. И удобства не на весь коридор, и никто по вечерам не мешает учиться. А учиться сейчас — самое важное. Эрнеста уже давно приметили и за талант, и за внешность нестандартную, экстравагантную, нужную и в театре, и в кино. Его уже стали приглашать в массовки, а там глядишь… Он просто твердо был уверен, что станет хорошим и заметным актером, дело только во времени.
Рано утром Эрнест проснулся и отправился в душ. А когда вышел обратно, на кухне уже суетилась Софья, заваривая чай и делая бутерброды из принесенных им с вечера продуктов. «Прямо, как дома», — подумал Эрнест, присаживаясь к завтраку уже в полном и обычном своем параде: костюме, белой рубашке и галстуке в веселую полосочку.
—О! Эрнест, доброе утречко, внучек! — улыбалась Софья Ивановна. — Кушай, кушай, как спалось на новом месте?
—Спасибо, нормально, Софья… — Эрнест отдернул накрахмаленную шторку, вышитую гладью, и тут же опустил назад, — Софья Ивановна, выгляните-ка незаметно в окно. Не эта ли женщина из вашей соцслужбы? Вот, с белой сумкой?
Софья Ивановна нацепила очки и прищурилась в кружевную дырочку шторы.
—Ой, я и в очках ни черта уже не вижу, Эрнест. Но это — она, она.
—Я вот и наблюдаю — она стоит у машины и разговаривает с кем-то уже давно. Я в душ уходил, когда подъехал этот «жигуль», в нем мужики сидят, трое, молодые. Вот, выходят, выходят, смотрите, эти?
Эрнест выбежал в прихожую, достал из сумки фотоаппарат и поспешил на балкон. Он открыто фотографировал компанию, приближающуюся к подъезду и что-то обсуждающую негромко, но не шепотом.
«Соцзащитница» подняла голову вверх и заметила, что с балкона Совенко молодой человек солидной наружности делает фотосессию компании, возглавляемой ею. Она обернулась и что-то сказала своим товарищам, которые тут же застыли на кромке тротуара.
—А это еще что за кино тут снимают? — громко и грубо обратился к Эрнесту один из “гостей”.
— А вот мы сейчас еще и почитаем ваши ксивы, заходите, заходите, давно вас тут ждем, еще с вечера! — с вызовом и уверенно ответил Эрнест, представив, наверное, как бы он это сказал в фильме «Место встречи изменить нельзя» вместо Жеглова.
Компания явно стушевалась от такой борзости и неожиданности. Перешептавшись, они все вместе вернулись через жиденький скверик к машине, постояли, о чем-то совещаясь, потом еще какое-то время не трогались и сидели в заведенном автомобиле. И, наконец, уехали как-то боком, стараясь, видимо, не «светить» номер машины.
—Думаю, Софья Ивановна, больше вы не увидите свою помощницу, — запихивая фотоаппарат назад в сумку, сказал Эрнест.
—И эти, эти мужики тоже не вернутся, как думаешь? — с дрожью в голосе уточнила Софья Ивановна. — Ой, как же хорошо, Эрнестушка, что ты так солидно смотришься в твоем возрасте, да еще и так грозно умеешь с бандитами разговаривать. Спасибо тебе, сынок.
Эрнест топал по тротуарной плитке, стараясь наступать на каждую и думать ровно и основательно, он шел и разговаривал сам с собой вслух в диалоге:
— Родителям говорить будем?
—Нет. Неизвестно, что из этого выйдет, а рвать из них последнее нельзя.
—Правильно. Получится все, тогда и узнают.
—Но ты решил?
—Решил, хорошо подумал.
—Все деньги придется отдавать в счет договора, да еще и кормить и лечить, а у тебя есть только половина каждый месяц?
—Я сегодня же найду еще работу. Буду грузить, носить, вытирать сопли, мыть ночные горшки.
—А каникулы? Придется домой ездить?
—Cкажу, что — гастроли, проверять в Москву не приедут. Попрошу друга заменить, если случится аврал. Правда, друга пока такого нет, но буду искать.
—А если заболеет?
—Буду ухаживать. Это — самое страшное, и такое со мной не случится. Вернее, с Софьей. Она умрет тихо и радостно, не доставив мне осложнений.
—Всякое бывает.
—Не будет.
—А если она проживет еще лет двадцать?
—Двадцать не проживет, хотя и смерти ей я не желаю. По логике, как раз к окончанию института, я стану жителем Москвы. Ей сейчас девяносто, хоть и выглядит максимум на восемьдесят. Но до ста дожить… Вряд ли. А если и до ста, все равно стоит рискнуть. Бабуля хорошая, а через четыре года я буду при нормальном достатке уже и сам.
—Ну, тогда молодец! Действуй! Поднапряжешься, так хоть есть ради чего. Удачи!
—Спасибо!
—Пожалуйста! Доброе утро, молодой человек! — рассмеялась девушка – нотариус, когда Эрнест заглянул в кабинет и произнес вместо «Здравствуйте» свое «Спасибо».
—Ой, простите, это я что-то задумался. Я — к вам.
—Так надумали? Ну и отлично.
Эрнест уточнил еще другие подробности и кое-какие вопросы, родившиеся у него в голове, в приложении уже к его непосредственному участию в качестве одной из сторон договора, назначил время визита на завтра, откланялся и пошел в институт, присвистывая радостно и игриво.
Он ждал весь день, когда же наступит вечер, чтобы поговорить с Софьей. Он просил Бога теперь, чтобы она не передумала.
Софья Ивановна не передумала, а страшно обрадовалась согласию Эрнеста вступить с нею в договорные рентные отношения.
Нотариус пришла к точно назначенному времени, представившись серьезно и уже совсем делово, солидно, не была игривой и веселой девчонкой, какой казалась во время разговора с молодым человеком у себя в кабинете.
— Добрый день, Софья Ивановна Совенко. Меня зовут Климова Татьяна Юрьевна, вот мои документы. Как вы себя чувствуете, знаете ли вы, для чего мы собрались, какой договор собираемся заверять? — нотариус делала свою работу честно, как положено. Разъяснила все подробно, по каждому пунктику. И про права, и про обязанности, и для Заказчика, и для Исполнителя.
У Софьи Ивановны, чему слегка удивился Эрнест, было множество вопросов, на которые Татьяна – нотариус дала обстоятельные разъяснения. Эрнесту тоже очень кстати пришлась вся информация. В какую-то минуту он засомневался, справится ли, но, заручившись устным обещанием, что бабушка вредничать не будет и в случае задержки с оплатой потерпит, он сдался, решился и все подписал. Тем более, что нотариус Татьяна поздравила его со сказочно выгодной сделкой — такая квартира в Москве на сегодня стоит просто астрономически дорого, купить ее может далеко не каждый желающий и неплохо обеспеченный человек, да еще и такой молодой.
По условиям договора на Эрнеста ложилась вся забота о бабушке, включая питание, лечение (оно много не требовало), оплату коммунальных платежей и квартплаты. И, собственно, все. Софья Ивановна предложила и попросила отметить это письменно в договоре, что ее пенсия будет полностью в распоряжении Эрнеста, он будет распоряжаться ею на свое усмотрение, взамен же он обязан ежемесячно выплачивать ей фиксированную сумму в размере тридцати тысяч рублей, которую старушка после смерти желает пожертвовать адресно. Об этом она уже говорила тет-а-тет с нотариусом и, похоже, за закрытой дверью хозяйской спальни было составлено какое-то завещание.
Спрашивать нотариуса об этом Эрнест, само собой, не стал. Татьяна девчонкой была молодой и смешливой, но нотариусом, похоже, важным и честным. И не выдала бы, во-первых, да и неинтересно было ему, собственно говоря, кому потом достанутся эти деньги: монастырю ли, музею ли Великой отечественной войны или какому-нибудь дому престарелых.
Теперь, когда договор ренты был в руках, Эрнесту оставалось грызть ногти, думая, куда б кинуться на добычу денег. Со следующего уже месяца он должен будет к той сумме, что пришлют родители добавить еще столько же и отдать хозяйке. А, кроме того, как всегда, нужно будет есть, пить, покупать трусы и рубашки, платить за общагу, да и в кино ходить. На ксероксной подработке можно только на пиво и мороженое заработать. Нужно было срочно что-то решать.
Эрнест так нервничал, что за неделю ни разу и не показался к Софье Ивановне. Он обежал все окрестные фирмы и фирмочки, все проходные заводов и фабрик, пыжился, обзванивая по рекламе все несомнительные объявления, но пока ничего, что могло бы принести хоть мало-мальски заметный приработок, найти не удавалось.
Наконец, когда руки уже совсем опустились, вдруг хозяйка копи-студии предложила сама — они не справляются с объемами заказов, и нужно бы взять человека для работы в ночную смену. За вредность и ночные деньги предлагались немалые. Недостаточные вполне, но, все-таки, и они уже выручали. Кроме того, позвонили с частной фабрики индпошива и предложили работу ночного сторожа сутки через трое.
В этот же вечер повеселевший Эрнест прикупил вкусненького съестного и отправился к своей «совушке», как он ласково стал теперь величать Софью Ивановну.
Софья Ивановна его ждала. А еще ждал разговор.
Софья Ивановна встретила Эрнеста как ни в чем не бывало — так как Эрнест предупредил о своем приходе, на столе уже были приготовлены чашки для чая, свистел чайник, а в центре на кружевной салфетке лежали какие-то квитанции и бумажки.
— Ну, вот, сынок, передаю тебе все свои дела, — улыбалась Софья Ивановна. — Тут квитанции за квартиру, телефон, свет, — подвинула она одну стопочку бумажек ближе к Эрнесту, а вот тут — рецепты на мои пилюльки, вот — доверенность на получение пенсии — мы с Татьяной оформили тогда сразу. Ты уж, пожалуйста, возьми все на себя. Я в бумажках всю жизнь была ни бельмес, Андрюша занимался всеми делами, я и в деньгах ничего не смыслила никогда, все хозяйство он вел. Потому я теперь так рада, что в доме появился хозяин. Давай договоримся, что продукты ты тоже покупать будешь на свое усмотрение. Я — бабушка не капризная, голодом-то не замори, да и ладно. А если когда вкусненького купишь, буду рада. Но и себя не разоряй, я же понимаю, что тебе туго будет. На нелегкое дело ты подписался. Ну… зато потом, потом будет хорошо и сразу, сам понимаешь. Да?
Эрнест вздохнул, но кивнул «да».
— И ты вот что… переезжай, если я тебе не сильно противна, все же сэкономишь на жилье, да тут тебе спокойнее будет учебою заниматься. Я же знаю вашу учебу — тут и зубрежки много, и думать приходится. Переселяйся, не стесняйся, мешать не буду.
И началась новая жизнь. Эрнест на следующий же день переехал в свою комнатищу – кухню, обустроил себе у окна письменный стол, приволок телевизор, диван поставил за шкафом, подвесил над ним бра, чтобы можно было читать лежа, как он привык. Софья Ивановна предложила вместе ужинать-чаевничать в семь вечера, а после этого дала слово растворяться за дверью кухни и не мешать Эрнесту своими шарканьями по квартире и громким звуком телевизора.
Приближался день первого расчета. Все получилось, как нельзя лучше — пришел перевод от родителей, хозяйка копи-центра выдала зарплату авансом, как Эрнест и просил, и он, счастливый, что еще кое-что осталось и на забавы типа кино-мороженое-пиво, отправился домой (он уже охотно называл квартиру Софьи домом), чтобы рассчитаться, переодеться и вернуться в ночную смену на работу.
— Софья Ивановна, пойдемте чаевничать! И давайте произведем первый зачет, я готов! — широко распахнул дверь своей комнаты – кухни» Эрнест, приглашая Софью, — Вот, считайте! — Он положил аккуратно сложенные деньги на стол.
— А чего там пересчитывать — принес и принес. Молодец. Сейчас я только напишу расписку. Нотариус сказала, сразу же расписочку тебе передавать о полученной сумме, чтоб у тебя в случае чего не было недоразумений каких.
И она, с трудом попадая в клеточки листа, вырванного из общей старой тетради, написала: «Я, Совенко Софья Ивановна, получила в счет договора ренты от…», в конце записала полные ФИО, поставила дату и протянула Эрнесту документ.
— Софья Ивановна, так эти деньги, наверное, нужно на ваш счет пенсионный положить? Ну, или новый открыть? Я, давайте, узнаю завтра, и положим, да? Я же потом, согласно договору, должен буду передать их кому-то, вы так говорили?
— Эрнест, я вот что подумала… Я в деньгах этих ничегошеньки особо не понимаю, а вот вспомнила, как тогда, в тот «черный вторник», в один(!) день, пропали все наши с Андрюшей сбережения, и что-то мне опять нехорошо стало. Андрюшка тогда бегал, что-то пытался сделать, а что ж… все же так пострадали. Он, Андрей мой Андреевич, тогда и свалился с сердцем. Так и ушел. Быстро. Расстроился сильно из-за такого государственного обмана. Так я к чему, сынок… Может, нам эти денежки твои в доллары или марки немецкие оборачивать лучше, чтоб не потерять?
—Ой, Софья Ивановна, да марок уже давно и не существует, — сочувственно удивился Эрнест, — евро сейчас ходят. Ну и доллары, как всегда. Ну, хорошо, как скажете. Только нужно как-то мне вас довезти до банка, чтобы валютный счет открыть. Для этого нужно лично вам быть, я знаю.
— Сейчас! — вдруг вспомнила что-то Софья. Она встала и быстро посеменила в свою комнату. Через пару минут вернулась с небольшим смешным чемоданчиком – сейфом. — Вот, смотри, Эрнестушка, какая у меня вещица раритетная сохранилась. Древняя уж, можно сказать. Андрей с фронта привез. С ключиком, видишь? — Она открыла сейф, показала внутренности, представляющие собой многочисленные карманы для купюр и бумаг, видимо. — Вот, наш банк с тобой будет: принес — положил, закрыл, принес — положил, закрыл. На черта мы к этим разбойникам в банк пойдем? Отчитываться тебе самому, я у тебя красть не должна, если с точки зрения логики рассуждать, вот и распоряжайся сам.
— А потом куда это, Софья Ивановна? — не удержался все-таки Эрнест.
— Ну, это уж потом, потом… У нотариуса будет мое завещание дожидаться, ты потом, как объясняла Татьяна, расписки мои покажешь, по завещаю денежки передашь, как там указано, в нужный адрес, а от них заберешь подтверждение, ну и все, вступишь во владения этим добром, — она развела руками в стороны, демонстрируя пока свою квартиру. — А банк… зачем нам банк? Мало ли чего они там удумают опять. Мы с тобой вот сюда, в наш сейф – кубышечку складывать и будем. Сам за ним и приглядывай, охраняй да считай, сколько собралось.
— Ой, Софья Ивановна, в доме держать такую сумму… — начал было Эрнест, но взглянув на ухмыляющуюся Софью, осекся — и, правда, какая уж сумма может собраться за то время, что ей осталось жить.
— Ну, вот, первый задел сделан, хорошо это! — Софья Ивановна сложила зеленые хрустящие американские деньги в сейф, закрыла на ключ, а ключ положила в хрустальную конфетницу. — Вот тут пусть и лежит, а то еще как упрячу. А деньги-то какие серьезные эти американские! Толстые, красивые, с президентом! Вот люди живут! — она нюхала ладошки, которые только недавно щупали новые купюры. — А говорят, деньги не пахнут. Пахнут, так приятно даже, я вам скажу. Солидно, — все не могла нарадоваться она такому приобретению, редкому, видно, в ее жизни.
Следующий месяц проскочил так быстро, что Эрнесту показался одним сумасшедшим днем. В институте был полный завал с учебой, пригласили на массовки после занятий, полночи добросовестно приходилось ксерить всякую ерунду, утром — в магазин за молочком, кефиром, творогом, потом — то в аптеку, то в прачечную, то в ЖЭС, ночь вахтерства незаметно подползала, едва Эрнест успевал отойти от предыдущей…
За эти два месяца он даже похудел.
В сейф опустилась следующая порция обязательного договорного взноса.
Через месяц — еще одна.
А еще через месяц наступил форс – мажор. Мама позвонила и предупредила, что по «техническим» причинам нужно подождать недельку — перевод задержат, мол, на чуть-чуть — купили новую стиральную машину, старая вышла из строя.
— Да, ничего, мам, все в порядке. Подожду, конечно, — сактерствовал Эрнест и задумался над тем, как бы выкрутиться и не делать отсрочку.
— Эрн, зайди на минуту, — позвала хозяйка «ксерокса», — Дельце тут тебе небольшое. Вот, Александра Львовна. Из агентства «Новый Дом», соседи наши. Надо помочь. Зайди в мою подсобку, на моем аппарате ей тут отсними денежек немного. — И она впустила даму – агентшу и Эрнеста в подсобку, закрыв их снаружи на ключ.
— Не понял… — удивленно промямлил Эрнест, когда эта Львовна начала доставать из сумки пачки денег.
— Вы тут недавно, вижу, молодой человек, — рассмеялась дама. — Это не страшно, мы так часто делаем. Понимаете, когда передаются деньги, их нужно или в банке на подлинность проверить, что, вообще-то, не предусмотрено в банковских услугах, или номера купюр сидеть два дня переписывать, что тоже, сами понимаете… Ну, вы включайте, включайте аппарат. Ну, вот и выбирают агентства или клиенты путь полегче — копии купюр снимем, покупатель и продавец распишутся «сдал – получил», и все дела. Снимайте! — она вытащила из-под резинки ровно сложенную стопочку стодолларовых купюр.
Эрнест разложил деньги на стекле копировалки ровными рядами и нажал на «О.К.».
Лист с копией стал выползать из машины.
— Круто! — позавидовал такому количеству капитала Эрнест, — И как настоящие!
— Оно-то да, как настоящие, только цвет выключите, нам просто черно-белая копия пойдет, мы ж не для сбыта делаем один-в-один похожими, экономьте картридж.
— Это — вам, — противная Львовна сунула двадцать баксов в нагрудный карман рубашки Эрнеста. — За помощь. Спасибо.
— Пожалуйста, — ответил копировальщик сильно погрустневшим голосом. Шелест купюр и запах, какой-то насыщенно американский, еще долго помнился в эту ночь.
Естественно, порядочному и серьезному по своей природе Эрнесту и в голову не могли придти какие-то крамольные идеи об изготовлении фальшивых денег. Да и, исходя из логики, такое дело, случись ему иметь место, не имело никакой перспективы — в противном случае можно уже и не говорить ни о каком договоре ренты. Только на условии передачи собранной суммы в целости и сохранности наследодателю, мог состояться договор, это и дураку понятно. Даже, если бы Эрнест был аферистом и фальшивомонетчиком, круг был замкнут очень грамотно — собирай сумму, передавай тому, кому она завещана, а взамен — заселяйся в квартиру в качестве законного добропорядочного приобретателя.
Сам не понимая, зачем ему практиковаться в таком искусстве, Эрнест, однако, в следующую же ночь, когда остался в офисе один, достал из кармана приготовленную к передаче Софье Ивановне имеющуюся половину суммы, сделал цветную копию и долго ее рассматривал. Все получилось один к одному, если сильно не придираться. Пожалуй, он и сам не засомневался бы, получив, например, в банке такие купюры. Вот только бумага… Эрнест перековырял во всех столах пачки белой бумаги разного качества, пока не нашел такую, которая показалась идеально схожей и по толщине, и по матовости, и даже по цвету. Отснял с обеих сторон несколько раз, пока, наконец, не попал в формат. Обрезал на станке, чтобы и края были ровными, без заусениц, которые могут оставить ножницы.
— Да… уж!!! — вслух порадовался своей работе так, словно эту красоту сейчас же можно было пустить в дело. — Эх, елки – палки… И чего я не Билл Гейтс? — уже шепотом вздохнул и, скомкав, бросил «доллары» в мусорку.
Чуть позже, делая уже другую, рутинную и не такую «прибыльную» работу, все думая и думая о чем-то своем и грустном, вдруг спохватился, выпотрошил урну, достал оттуда свое «произведение», мелко изорвал, завернул в бумажку и сунул в карман. Он со страхом представил, как утром уборщица обнаружит эти фальшивые баксы. Вот тогда уже такой вэрхал поднимется — не докажешь, что ты – не идиот полный.
В следующую смену руки просто уже чесались повторить «лабораторную работу» по изготовлению денег. Эрнест, улыбаясь от нестерпимого шального желания, достал слегка уже измятые доллары и повторил со знанием дела эксперимент. Деньги получились слишком красивыми, чтобы их опять рвать и выбрасывать. И он сложил их в кошелек рядом с имеющимися настоящими.
— Кушать будешь, Эрнестушка? Я сегодня такая легкая какая-то, что даже котлеток настряпала для тебя. Раздевайся, покормлю. И сама чуть щипну за компанию, — Софья Ивановна была в хорошем расположении, как всегда, впрочем. Она стала потихонечку шебуршить у плиты, разогревая ужин для своего постояльца и опекуна.
— Ой, приятно, Софья Ивановна. Вы совсем, как бабуля моя, такая же неугомонная и добрячка, — Эрнест прошел на кухню, выложил на свой письменный стол ключи от квартиры, кошелек, поставил на стул рюкзак. Софья Ивановна продолжала что-то говорить про какую-то телепередачу, Но Эрнест поддакивал, не слушая, думая о чем-то своем. Он отошел от стола, потом вернулся, достал пять купюр, и настоящие две, и три их точные копии, выложил в центр стола, взял полотенце и отправился в душ, бросив спешно в спину хозяйки: «Софь Ивановна, я быстро, ополоснусь, ладно»?
— А? Иди, иди, сынок, только не долго, а то все остынет.
Он мылся так медленно и тщательно, словно ночью грузил грязный уголь, а не с белой бумагой работал. Будто день провел не на сцене, репетируя капустник по случаю юбилея худрука, а сидел попрошайкой в метро. Почему-то выходить из душа было страшно. Собрав все свое непонятное упадническое настроение в кулак, применив актерский дар перевоплощения, он бодрячком, извиняясь, прошел к столу. Мимо воли глаза отметили изменившуюся на письменном столе картинку.
— Вот… ты так долго плескался, Эрнестушка, что я уж и расписку тебе написала, — Софья Ивановна протянула тетрадный лист с размашистой подписью о получении причитающегося взноса.
Эрнест обернулся на письменный стол, как будто хотел в чем-то убедиться.
— А… — начал он неприготовленное пустое предложение.
— А я денежки положила уже в сейфик наш, не будешь ругаться? Я подумала, ты же их для меня приготовил, правильно? Сегодня ж пятнадцатое… — начала было оправдываться Софья Ивановна.
— Ой, нет, нет, все правильно! — улыбнулся искренне и доброжелательно Эрнест.— Да, да, я просто… да, приготовил, а сам пошел. Все хорошо, Софья Ивановна?
— Конечно, молодец ты, Эрнест. Мне тебя и жалко — стараешься, бедненький. Другие парни по вечерам-то девчат окучивают, а ты работаешь, как вол. Ну, ниче, ниче, Эрнестушка. Зато потом они тебе завидовать будут, а ты меня благодарить устанешь. А сейчас, небось, проклинаешь тот день, когда пришел поздравлять ветераншу, да? — хихикала довольно старушка.
— Ну, что вы, Софья Ивановна…
Ночью не спалось. Эрнест утешал себя одной мыслью — Софья Ивановна не допетрит, раз уж сразу не заметила, не заподозрила чего-то сразу, а он, как только заработает, сразу же обменяет настоящие деньги на эти стыдные копии. Утешив себя таким планом, Эрнест, наконец, под утро уснул.
Кошмары не виделись, однако, едва открыв глаза, он резко вспотел от какой-то неприятной мысли. Он никак не мог понять своего внезапного смятения и все напрягал и напрягал мозг, пытаясь понять, что его так передернуло вдруг.
— Дурак! — он вскочил с кровати и стал быстро одеваться, старясь не будить хозяйку лишними звуками. — Какой же я болван!
Он вдруг представил, что старушка просто от нечего делать, как любят это делать старики, сядет пересчитывать свой уже нехилый капитал, собранный за эти месяцы, и обнаружит совсем простую вещь — номера нескольких купюр похожи, как близнецы!
«Господи, что делать?» — думал он, пока бежал к институту.
Когда человек начинает превращаться в вора или жулика, у него откуда-то берутся такие комбинации и варианты дальнейшего мошенничества, которые стандартно честный, другой человек не придумает никогда в жизни, напрягайся – не напрягайся. Эрнест вбежал в аудиторию со словами: «Мужики! Девушки! Выручайте! Срочно на один день нужно триста баксов. Только на один день, умоляю».
Все переглянулись и рассмеялись.
— Роль репетируем, Солодков? — спросила преподавательница сценического мастерства Зоя Адамовна. — Весьма! Весьма, я вам скажу, убедительно. Откуда ж у ваших товарищей такие деньжищи, милый? Может быть, я могу помочь? — она улыбалась, стараясь не рассмеяться так же, как это сейчас делали однокурсники Эрнеста.
— Зоя, моя разлюбезная, Ада-а-а-мовна, — Эрнест приклонил колено и стал целовать картинно ручки пожилой преподавательнице. — Выручайте, голубушка! — он заплакал по-настоящему без спецсредств, вызвав аплодисменты товарищей и дикий уже хохот, — Поступлю в мореходку — рассчитаюсь!
— Ладно, ладно, дружочек, присаживайтесь, у вас с мастерством все отлично! — похлопала по плечу коленопреклоненного ученика Зоя Адамовна и продолжила прерванный урок.
Эрнест слышал, но не слушал, рисовал каких-то крылатых тварей в тетрадке, вместо того, чтобы записывать лекцию, на которую и так опоздал.
Видя, что студент не в себе, Зоя Адамовна, проходя в очередной раз по ряду, слегка склонилась над Эрнестом и сказала тихонько:
— Ежели, правда, нуждаетесь, Солодков, подойдите после лекции, на пару дней выручу. Не смущайтесь, ничего в этом такого уж.
Эрнест снял копии с одолженных у лектора купюр, рано утром на следующий день выждал момент, когда хозяйка пошла в туалет, и пока она там кряхтела, поменял бумажки в сейфе – чемоданчике.
— Благодарю вас, Зоя Адамовна, — на следующий же день Эрнест вернул долг, — Зря вас побеспокоил только, не пригодились даже. Как-то неловко, ей-богу. Спасибо.
— Обращайтесь, Эрнест, все нормально, — улыбнулась Зоя Адамовна в ответ порядочному молодому человеку.
С этого дня Эрнест понял, что у него начинается какая-то мания. Все, что бы ни говорили вокруг, все, о чем ни вещал телевизор, все, о чем спрашивали родители по телефону, — все теперь стало казаться каким-то подозрительным и не натуральным.
— Ты, представляешь, Эрнестушка, вот в «Человеке и Законе» показали парнишку, совсем юнца, лет шестнадцати… бабку свою задушил ради пенсии. Что творится… — прямо с порога причитала Софья ни с того, ни с сего.
Раньше он вообще бы не обратил внимания на такую ерунду. Да раньше, кажется, она и не смотрела такого рода неинтеллигентные передачки. А сейчас… Он постоянно искал случая, чтобы, проходя мимо сейфика – чемодана, положить на него какую-нибудь бумажку или открытку, чтобы на следующий день убедиться, что никто не проникал внутрь, не сдвинул этот «флажок». Он просил переключить программу, как только хозяйка усаживалась смотреть очередную страшилку.
— Софья Ивановна, дорогая, а нельзя ли на новости переключить? — просил он настойчиво, чего раньше себе никогда бы не позволил.
Стали роли делить для прогона очередного театрального ассорти – концерта,— ему, естественно, досталось то, от чего сейчас хотелось бежать.
— Вот Солодков у нас в последнее время такой потерянный и нервный, давайте-ка примерим на него князя Мышкина, — предложил режиссер Дуванов.
В другой раз, сразу ткнув в Эрнеста, вообще заявил: «Ну, за Раскольниковым и ходить никуда не надо, эта роль, Солодков, под вас писана»!
Эрнест стал потихоньку вместе с таблетками для Софьи Ивановны покупать для себя снотворное — спать нужно было, несмотря ни на что. Странным образом сильное снотворное отказывалось воздействовать на его организм. Число «пятнадцать» стало самым ненавистным. Деньги, как проклятые, никак не накапливались, хотя, кажется, более скупердяйской жизнью Эрнест никогда еще не жил. Постоянно появлялось какое-то внезапное и непреодолимое желание или необходимость потратить присланные родителями или заработанные самим деньги. И всегда это случалось накануне пятнадцатого числа. А самое гадкое, что допустил к тому же Эрнест — в сейфе не осталось уже вообще ни одной настоящей стодолларовой купюры — подменив их однажды лже – купюрами по острой нужде, он все никак не мог вернуть хотя бы начальную нефальшивую сумму обратно.
В конце концов, нужно было что-то предпринимать.
Эрнест прогулял занятия в этот понедельник, отпросился с ночного дежурства, купил пива и копченых сосисок, сел в электричку и поехал «куда-нибудь на природу думать», как он сам для себя назвал это мероприятие. Нужно было абстрагироваться от города, людей, Софьи и самого себя.
У Эрнеста была привычка думать вслух, в диалогах с самим собой, а в Москве такого счастья найти возможности не было.
Он вышел на маленьком остановочном пункте в часе езды от Москвы.
— Молодой человек, вы не подскажете, где тут туалет? — единственная, вышедшая вместе с ним женщина, скривила лицо от нестерпимого естественного желания.
— Что? — не сразу переключился со своих мыслей на чужую проблему Эрнест. — А! Нет, простите, не знаю. Да тут лес кругом, какие проблемы? — сообразил он вдруг.
— Зачем же в лесу гадить? — откуда-то из кустов нарисовался мужик в оранжевой железнодорожной униформе, — Вона, за остановкой направо идите, женщина. Там кафешка стеклянная. Вона, за деревьями синеется, видите? «Совиное дупло». У них туалет имеется приличный, пятьдесят рублей.
— Ага, спасибочки, — заохала та и побежала обгонять направившегося тоже по тропинке направо Эрнеста.
— Тю, бл… — выругался он и резко развернулся, пошел в противоположную сторону, — И тут она. Да что ж это… Все! Не могу, — бормотал Эрнест, углубляясь в березовую рощу.
На маленькой полянке в высоком клевере он долго просто лежал и, казалось, даже ни о чем не думал. Не мог. Он только готовился к тому, чтобы начать думать. Свое состояние сейчас он мог бы запросто назвать одним словом — паника.
—Ну, что? Поговорим? — наконец, прокашлявшись, начал диалог – совещание с самим собой, — Что делать думаешь, Исполнитель хренов?
— Ой, вы ко мне? — Эрнест вскочил от неожиданности — к нему обращалась девушка с распущенными длинными волосами и в одном купальнике, появившаяся внезапно откуда-то из травы. — Вы меня испугали, молодой человек. Я тут придремнула, а вы… — она недовольно и с укором смотрела на него, одновременно собирая с примятой травы свои вещи: платье, босоножки, книгу и соломенную торбу. Эрнест и сам смутился неслабо — он был в полной уверенности, что здесь нет ни души.
— А вы тут одна не боитесь? — самый гениальный вопрос пришел в его голову.
— Неа, вот дача наша, тут дачи же, вы не видели? — улыбнулась незнакомка в ответ и показала вперед — метрах в пятидесяти распластался на огромной делянке целый дачный массив.
— Странно, как я мог не заметить? — рассмеялся Эрнест неправдоподобно и, как ему самому показалось, покраснел, — А вы уже уходите?
— Ну, в принципе, не собиралась, я только недавно пришла отдохнуть от своих старушек, но вы… вы тут с кем разговаривали-то? — девушка теперь явно заигрывала. Еще бы! Эрнест и в одежде был сногсшибателен, а в расстегнутой рубашке и шортах, когда видны были его крепкие мускулистые руки и ноги, поросшие сексуальной «шерстью», да еще и с распущенными длинными, как и у незнакомки, волосами, он напоминал, пожалуй, героя Эллады, который случайно вышел из электрички, перепутав какие-то параллельные миры. Вышел, чтобы просто подумать о жизни. Ну и как такому красавцу могла случайно не встретиться на пути полуобнаженная нимфа среди белых стволов берез?!
— А, простите, молодой человек, что вы потеряли в наших краях, да еще и в абсолютном одиночестве? — хихикала дачница. — Не иначе, как стихи творить есенинские собрались? Так вы с кем поговорить-то хотели? — не унималась она, — Если со мной, так я — не против. Меня Линой зовут, я из Киева. А вас?
— Из Киева? А что, киевлянам теперь дачи под Москвой выделяют?
— И не смешно! — без обиды возразила девушка. — У меня тут бабушка живет, и у меня — отпуск, приехала от тюрьмы отдохнуть.
— Ого, от тюрьмы? А вы что, в тюрьме там живете? — Эрнеста при слове «тюрьма» передернуло.
— И опять не смешно, между прочим! Не угадали! Я адвокатом работаю, и полжизни провожу в тюрьмах со своими подзащитными. Так как вас, зовут? Неприлично отвечать вопросом на вопрос, юноша!
— Простите, Лина. Но теперь уж точно я вам имени своего не скажу. Я сбежал от людей, чтобы подумать как раз, как бы выжить, чтобы не попасть под опеку такого вот адвоката.
— Ну, ладно. Странный вы, конечно. И работа мне надоела, если честно, чтобы о ней говорить, но, учитывая ваш неземной, обалдительный образ, могу дать бесплатный совет. Или платную консультацию. Одна консультация — один поход в кино. Согласны?
Эрнест вдруг понял, что и эта встреча в березовой роще — тоже какой-то знак судьбы. Он стал в одну минуту серьезным.
— Лина, давайте назовем меня Эрни, это близко к моему имени, честное слово. Если вы согласитесь хотя бы выслушать меня, мне и этого будет почти достаточно. А в кино я вас приглашаю, сам сто лет там не был из-за… из-за всего этого.
Они просидели до самого вечера. Лина слушала внимательно, как слушает адвокат своего подзащитного, вытягивая своим молчанием из последнего все до самой последней крошки правды. Они съели все сосиски и выпили пиво, а Лину уже пятьсот раз писклявыми голосами звали к столу тетки – бабки, выходя из калитки дачного участка.
Вывод, который сделала серьезная Лина после всего услышанного, утешительным не был, и был он, пожалуй, единственно правильным в данной ситуации. Эрнест услышал, наконец, то, до чего он и сам уже почти дошел — его может еще как-то спасти только явка с повинной к Софье, ну и ее, Софьина, добрая душа. И еще — работа, работа, работа.
— Да, дорогой, вляпались вы по самое… глубоко вляпались, конечно. Самое главное сейчас для вас — чтобы ваша Софья прожила подольше. Убивать вы ее, похоже, не додумаетесь, да вас это и не спасет — вы же – не заезжий молодец в столице, а человек, как вы говорите, легальный, даже публичный. Родителей вокруг пальца обводить со своими каникулами – неканикулами вы тоже долго не сможете, все равно когда-нибудь ослушаются и приедут навестить. Денег быстро вы, похоже, заработать тоже не сможете. Даже если вы бросите свою школку, которая для вас, как тоже вы говорите, является смыслом жизни, даже если устроитесь на хорошо оплачиваемую работу, не обязательно, что подлог с деньгами не обнаружится вдруг. Хотя ваша хозяйка и не общается с соседями, но всякое может случиться. А она, кстати, почему не дружит с соседями? Вы же говорите, что она общительная?
— А в доме она единственная и осталась — все квартиры выкуплены, как она говорит, под офисы. Вот наша… то есть, ее, и осталась последняя, потому и хотели, наверное, пристроить.
— Инсценировать ограбление сейфа тоже вряд ли получится, да и подозреваемым первым будете вы, однако. Понятно, понятно. Ну, а если она сама вдруг заподозрит неладное и вызовет милицию, то… Ну, на годков десять вы точно уже заработали. Это — минимум. Тут и мошенничество, и фальшивомонетничество, и нарушение договора ренты, и, случись что со старушкой, не дай бог, — доведение до смерти могут впаять. И никакой адвокат в данной ситуации не найдет оправдания — все совершенное может считаться только умышленным и заранее спланированным. А откупиться от серьезных статей, у вас нет денег. Ах-ах-ах… Даже не знаю. Надо признаваться, причем, сразу оглашать и свой план действий, срочных мер по устранению задолженности. И то… Думаю, расторжение договора неминуемо, так как бабушка ваша, как я поняла, в вас души не чает, приняла проходимца за своего. Сожалею, очень сожалею. Пойдемте, вы меня проводите, я вам свою визитку дам. Понадоблюсь — звоните. Сама помочь смогу вряд ли, но хоть порекомендую кого-нибудь нормального и не сильно дорогого. А родители? Родители, думаю, смогут помочь, если все узнают. Почему вы их так боитесь, не пойму? Мне, вот, чужому человеку рассказали, а они…
— Лина, если мои родители даже продадут квартиру и пойдут жить на вокзал, этих денег все равно уже не хватит. Полтора года прошло, все-таки.
— Ладно, не горюйте, молодой человек. Когда все образуется, звоните. Мне уже из профессиональных соображений интересно, как дальше будут развиваться события.
Эрнест ехал в электричке и крутил в руках визитку киевлянки – адвоката. Решив, что она – не помощница и больше, чем сделала, выслушав его признания, сделать уже не сможет, он выкинул карточку в открытое окно. Ее тут же встречным ветром вбросило назад, прямо в руки. Эрнест не сопротивлялся, положил картонку с именем Лины и ее телефонами в нагрудный карман, решив, что, коль уж вернулась, так и отказываться нет резона.
Когда Эрнест увидел, что в квартире горит свет, несмотря на очень позднее время, он прибавил шаг — Софья Ивановна, видимо, ждала его, зная, что он не на работе. Ему стало ужасно стыдно за то, что доставляет столько хлопот бабуле, привязавшейся к нему необыкновенно искренне. Он решил, что разговор серьезный будет завтра, когда еще раз все взвесит и решит бесповоротно сдаться на милость Софье.
Поворачивая ключ в двери, Эрнест приготовился извиняться за ночные хождения, но, как только вошел в квартиру, «съел» и эти извинительные слова. То, что он увидел, заставило его остолбенеть на какое-то время прямо в дверях.
Дверь в ванную была открыта и оттуда хлестала вода. Коврики, тапочки плавали по всей квартире. Он, плюхая по щиколотку в воде, большими прыжками преодолел прихожую и вскочил в санузел. Абсолютно голая Софья Ивановна лежала на полу перед ванной лицом вниз. Разбитые осколки раковины и зеркала, сорванные со стены полотенца и халаты, кровь…
Эрнест обхватил голову руками, чтобы не потерять рассудок, и громко застонал, заскрежетал зубами.
Он отказывался вообще что-то понимать, но в том, что в любом случае нужно вызывать милицию, не мог сомневаться. После долгих гудков, «О2», наконец, отозвался грубым и сонным «Милиция слушает. Старший лейтенант Зубов».
Эрнест так испугался, что бросил трубку, скорее, машинально, чем запланированно. Шлепая по воде давно уже мокрыми ногами, он подбежал к книжному шкафу, схватил чемодан – сейф, из вазочки взял ключ. На кухне уже достал ровно сложенную и схваченную широкой растянувшейся резинкой пачку «долларов», сунул ее в свою сумку. Потом передумал, взял в руки и долго стоял, оглядываясь по сторонам, словно придумывал тайник в квартире. В результате, совсем растерявшись, Эрнест не нашел лучшего места, чем собственная майка. Он хорошенько заправил ее в трусы, положил деньги сзади, со стороны спины, чтоб не торчали в случае чего, сверху нацепил плотную хэбэшную рубаху, не застегнув ее на пуговицы.
На вопрос «Что делать?» рождалось столько всего в ответ, но уцепиться было не за что. Ни одной трезвой идеи. В любом случае, скройся он сейчас, спрячься ли, — найти и труда не составит, и только хуже себе сделает.
Эрнест вдруг спохватился — трубку-то он бросил, да номер свой уже «засветил». Если что, это очень подозрительным будет, и алиби его — его отсутствие в этот вечер и общение с Линой вдали от Москвы — уже тоже приобретает оттенок нехороший. Он собрался с духом и еще раз набрал «о2».
Не успел дежурный произнести «Милиция слушает», Эрнест начал сам: «Здравствуйте, простите, что-то прервалось, я звонил только что… у нас тут это… женщина мертвая».
— Фамилия, адрес?
— Фамилия? Чья? Моя?
— Ваша. А фамилию женщины знаете тоже?
— Ну, да… вообще-то. Совенко, — замялся Эрнест.
— Кем ей приходитесь? Возраст какой?
Эрнест не мог взять себя в руки, никакие актерские навыки не помогали, он, сильно нервничая, в конце концов, помог милиционеру заполнить анкету, подробную, как для загранпоездки в советские времена. Софью Ивановну, чтобы не вдаваться сразу в подробности, зачем-то назвал своей бабушкой. Просто подумал, что разбираться будут долго, все самое неприятное еще впереди, так что, потом уже и с этим решают пусть.
— Вызов принят, — отрапортовал милиционер лениво, — ждите, выезжаем.
Эрнест уже стал уносить от уха телефонную трубку, как услышал вдруг: «А вы уверены хоть, что бабка ваша мертва? А то вызывают, а сами… Посмотрите, вы пульс щупали»?
— Так она же голая?!
— И что? Это же – ваша бабка, ну, голая и голая, что вы, голых женщин не видели?
Именно в этот момент Софья Ивановна тихо застонала.
— Ой! Ой! Вы знаете, она, кажется, застонала, подождите, — Эрнест давно уже так не радовался, как в эту секунду. — Сейчас! Подождите! Я сейчас!
— Так вам «скорую», а не нас! Звонят, голову дурят, а сами… — и трубка звонко загудела короткими «ту-ту-ту».
Эрнест бросился в ванную, накрыл валявшимся на разбитой раковине халатом худенькое окровавленное тело Софьи Ивановны, стал поднимать, повторяя умоляюще: «Софь Иванна, Софь Иванна, миленькая, не умирайте».
— Ой, ох… внучек, ох… — Софья Ивановна не могла пошевелиться, только тянула руки, стараясь помочь Эрнесту поднять себя.
Он перенес ее на кровать и побежал вызывать «скорую». Сделав звонок, опять продиктовав все данные, он вернулся, стал мокрым полотенцем обтирать лицо хозяйки, рассматривая раны от порезов, пытаясь понять, что произошло. Сопровождая стонами и вздохами со слезами свой несвязный рассказ, Софья Ивановна поведала, что еще в обед пошла принять ванну, а когда уже выходила, покачнулась и оперлась о раковину. Давно уже разболтанная «ракушка» вдруг сорвалась, ударив о нижний край огромного старинного зеркала, ну это все и накрыло поскользнувшуюся и упавшую лицом вниз Софью. Встать она не смогла, как ни старалась, потому что сильно болела нога. Так и пролежала до ночи, пока Эрнест не вернулся. Видимо, в обмороке, потому что ничего не помнила. Долго лежала и плакала, а дальше ничего не помнила.
Врач, которому Эрнест для большей понятности опять назвался внуком, велел собирать старушку в больницу — судя по боли в тазу слева, есть подозрение на перелом шейки бедра.
Софью Ивановну одели с трудом, на носилках унесли в машину, Эрнест устроился рядом в салоне, утешая ее по дороге в больницу.
— Так и есть, — доложил хирург после осмотра и рентгена, — перелом шейки бедра, двух ребер и, похоже, с рукой левой проблема — растяжение, это уже проще.
— И что сейчас? — спросил Эрнест.
— Как что? Забирайте домой. Умирать будет, в таком возрасте уже и лечить нет смысла, и выздоравливать — тоже, никакого резона не вижу. Паспорт бабушкин-то видели? Вы же не собираетесь ей операцию делать по смене сустава в сто лет?
— А это долго, доктор? Ну… — Эрнест не мог спросить прямым текстом.
— Ну, сердце у нее — хоть в космос, а остальное… Тут уж все от вас зависит — как ухаживать будете. Она уже не встанет, а сколько пролежит, простите, сказать не могу. Может, месяц, может год. Но это — максимум. От этой обузы вам, молодой человек, уже не убежать, я вам доложу.
— Это я и сам понял еще тогда, — сказал вслух сам себе Эрнест. А не вслух, про себя, договорил, — На том сочинении по руслит.
Софья Ивановна лежала на диванчике в кухне, пока Эрнест перестилал ей свежую постель. Потом, переодев старушку в чистую ночную сорочку с закрытыми глазами, чтобы не смущать ни ее, ни себя, перенес аккуратно в кровать, а сам стал собирать остатки воды с пола махровым халатом.
Он сейчас думал с такой бешенной скоростью, что мысли, как атомы носились, толкая друг друга, готовые вот-вот разорвать голову – пробирку на мелкие осколки.
Кроме самого важного — жить Софье осталось совсем мало, даже, если считать, сроком год, — он представлял, что будет, когда появится хозяин квартиры, которая, ясное дело, затоплена со вчерашнего дня. А еще — договор, деньги, похороны, расследование, потерянная, безусловно, квартира… Про учебу думать вообще не хотелось — он давно превратился в актера – теоретика, отказывался от поездок, концертов, интересных ролей, которые нужно было отрабатывать вечерами в студенческом театре. Пару раз его приглашали на кинопробы, но куда ж ему?!
“Вот в этой квартире за год никого не видел, даже света в окнах не было ни разу, а именно сегодня появится хозяин и выставит счет. Наверное, вызовет ЖЭС, а может, и милицию», — мысли чернели с каждой минутой. Он даже боялся представить, во что может вылиться ремонт.
— Эрнест, ты мне чайку сделай слабенького маленько, а есть я не буду. Вообще, — начала с утра Софья Ивановна, — И поди сюда, давай поговорим, сынок.
— Доброе утро, Софья Ивановна, — Эрнест вошел и присел на стул рядом с кроватью, — Вам, наверное, в туалет, надо? Давайте, я вас отнесу.
Софья Ивановна заплакала беззвучно, но кивнула пушистой белой головой утвердительно.
Когда вернулись назад, она продолжила:
— Эрнест, я, наверное, квартиру внизу затопила, я подумала. Ты вот что, возьми деньги из сейфа и иди туда сам, а то тебя не будет, а я дверь отрыть не смогу, вызовут милицию, да взломают, чего доброго. Потом горя тяпнем еще и с этим. Денег там у нас уже много, бери.
Эрнест слушал молча, не зная, как реагировать.
— И вот что… ты ту девушку, Таню, ну, нотариуса вызови. Я оформлю, пока руки пишут бумагу, что ты уже со мной полностью рассчитался. Деваться нам обоим некуда, если ты не хочешь потерять квартиру. Могу только обещать, что постараюсь убраться восвояси побыстрее, чтоб не мучить тебя. А платы с тебя больше брать не буду. Вот эти деньги переведешь сразу после моей смерти, куда скажу, и хватит с тебя на этом, малый. Если б я знала, что стану тебе такою обузой, разве б я заключала эту ренту. Лучше бы пусть меня те прибили.
И она опять горестно и горько, тихо и очень жалостно заплакала.
— Ты, Эрнестушка, притащи мне сюда телефон городской, как уходить будешь. На всякий случай. И сейфик поставь вот сюда, к стеночке на случай, если нотариус потребует что. И звони ей, зови. У меня там, в сейфике ее визитка лежит где-то, глянь.
Эрнест совсем растерялся. Он принес телефон, поставил рядом с кроватью на стул, и теперь думал, как поступить дальше. Но его размышления прервал звонок в дверь.
Дворничиха тетя Лена стояла с метлой в руках.
— Добрый день. Я там, Эрнест, в квартиру заходила внизу. Хозяин приехал, наконец, позвал помочь. Вы б зашли к нему — у него там такое делается… ужас! Вы, что ль, его так подтопили. Он нервный у нас, психованный.
— Сейчас, хорошо. Спасибо, теть Лена, — Эрнест вернулся в свою комнату, схватил рюкзак и, сделав вид, что про сейф забыл, на ходу бросил Софье Ивановне:
— Я к соседу зайду, он появился, говорят, и уже побегу в институт, я позвоню вам, Софья Ивановна, берите только трубку.
— И Таню, Таню веди, внучек! — напомнила про нотариуса хозяйка.
— Здравствуйте! — Эрнест перешагивал через мусорную жижу в квартире этажом ниже, дверь в которую была распахнута настежь, — Простите… Меня зовут Эрнест, я …
— Шайзе! Шайзе! — бегал, хлопая себя по бокам сосед, — Это – не люди, это – не страна, это – сплошные уроды! У всех руки из жопы растут! Верить нельзя никому! Заходите-ка, заходите! Эрнест, говорите?! Хорошо, что хоть Эрнест! Знаменательно даже! А тут…
— Простите, так вот получилось… бабушка упала… меня не было дома… понимаете, у нее перелом, мы «скорую» ночью вызывали… она кран сорвала случайно, она упала…
— Да это все – говно! Да что мне ваш потоп?! Я нанял этих джамшудов, я нанял дизайнера, я приезжаю сюда раз в год, я с ними договор заключил, а где их искать теперь? Хорошо, что хоть расчет по условиям договора после акта приемки работ! — он все кричал и кричал, бегая по захламленной квартире, махая какой-то бумажкой в руке, — Вот записку они оставили: «Хозяин, извини, ничего не украли, нас департация отсутствий регистрация. Ключи оставляем в квартира, звонить германия не можем, нет деньга. Расул и бригада. Не обижаца».
— И что мне теперь?! Вот уроды! Мне семью перевозить нужно к Новому году, я заехал проверить, какой тут у меня люкс, а они… А я думаю, почему телефон не отвечает. Ни один. Ни домашний, ни мобильные. Вот, уроды! Вот, смотри, смотри! — он достал из распахнутого саквояжа толстенную пачку «зеленых», — вот, получили, распишитесь и везите на родину двадцать косарей! И это только за работу! И что за люди?! Ну, сказали бы, ну, купил бы я им эту сраную регистрацию. А где мне сейчас искать следующих раздолбаев? Эта Москва, в нее хоть не возвращайся. Если бы не контракт, фиг бы я вообще сюда…
Эрнест понимал всю бредовость вдруг пришедшей к нему идеи, но против своей воли, произнес это:
— Давайте, раз уж я виноват, все равно, я сделаю вам ремонт?! — он сам себя испугался, и тот опыт, когда они делали сами с родителями так называемый евроремонт в своей квартирке, казался маленьким детским пластмассовым танком, который сейчас ринулся в бой с настоящей, взрослой армией противника.
— Да делай! Если умеешь, если бригада есть, делай! Деньги — вот! Только мне нужно срочно, и договор будет серьезным, со штрафными санкциями и неустойкой. Нотариально заверим, а не просто бумажку на тумбочке подпишем, понял?! Мне уезжать завтра. А к Новому году чтоб здесь коврики лежали у входа и полотенца в ванной висели! Дизайнер все покажет, я вас соединю. Берешься? Документы тащи, поедем к нотариусу.
— Я только… вообще-то я – актер, но строитель тоже… бригада есть (он лихорадочно думал, где теперь ему бы найти таких «уродов» – строителей самому), а нотариус… к нам как раз придет после обеда, может, и к вам пригласить?
— Актер… — призадумался хозяин, — Это хорошо. Тем более, Эрнест. Порядочный, значит.
— Почему все мое имя отождествляют с порядочностью? — скорее, сам себя спросил Эрнест.
— Как почему? — и «иностранец» произнес театрально на ломанном английском — «зы импортанс оф биинг эрнист», «как важно быть эрнестом, порядочным», «эрнест – порядочный по-английски», ты что, не знаешь?
— Ну, вообще-то, порядочный очень похоже произносится просто — онэст, а я — Эрнест, у меня мама — «англичанка», — несмело поправил Эрнест.
— Ну, ладно. Имя, все равно, хорошее. Честное какое-то. Давай свои документы, я договор наберу, а к обеду приезжай с нотариусом своим, так и быть. И расписку нотариально заверим на это — и он кивнул на пухлую долларовую пачку.
— Что я творю, Господи, что я делаю… За что мне это? — Эрнест летел в институт, чтобы сдать зачет по сценической речи и отпроситься с лекций, ну или сбежать на мероприятия поважнее.
Татьяна, слава богу, сидела на месте и даже была свободной как раз. Она быстро «въехала» в ситуацию. Взяла свой гроссбух, печать, и, подхватив Эрнеста под ручку, отправилась на «дело», щебеча по дороге о своем, женском, весеннем.
Эрнест по пути рассказ Татьяне об очередном своем, свалившимся вдруг на голову, деле. Нотариус была несколько смущена и удивлена, зная, что он и учится на дневном, и еще где-то по ночам подрабатывает, но, заметив, что ее дело маленькое, согласилась сначала заверить строительный договор подряда. Эрнест решил, что, получив на руки договор с пострадавшим соседом, получив (возможно) от него эти огромные деньжищи, он успеет произвести замену в сейфике, пока Татьяна начнет общаться с Софьей.
С соседом все прошло так просто, быстро и гладко, что даже сам Эрнест не ожидал. Договор заключили, деньги пересчитали, передали, заверили расписку, ключи от квартиры и основные ЦУ Эрнест получил, пообещал выходить на связь с хозяином каждую неделю, при «иностранце» пообщался по телефону с дизайнером Ирэной, договорились о встрече, заплатили нотариусу и откланялись, обменявшись рукопожатиями и номерами телефонов.
Едва они вошли в квартиру, Татьяна отступила назад, заткнув нос от нестерпимого неприятного запаха. Эрнест быстренько провел ее на кухню, распахнул окно и, поняв, в чем дело, подошел к Софье Ивановне.
Та, отвернувшись к стене, тихо и, наверное, уже давно, плакала. Не поворачиваясь, она, как маленькая обиженная девочка, прошептала: «Я обкакалась». И снова заплакала.
Ковер на стене, постель, телефон, — все было испачкано. Видно, бедная старушка пыталась как-то сама справиться с такой естественной, но неожиданно ставшей для нее непосильной, потребностью.
Эрнеста затошнило, но он с собой совладал. Побежал в ванную комнату, включил теплую воду, подумал секунду, принес покрывальце, застелил дно ванны. Софья Ивановна страшно смущалась, и, когда Эрнест уложил ее, голую, на мягкое дно ванны, попросила дать в руки мыло и пообещала, что справится сама.
— Ну, вам, Эрнест, не позавидуешь, — шепотом вздохнула Татьяна и вошла в спальню Софьи Ивановны, где уже стоял запах освежителя, и все было чистенько, включая и саму хозяйку, смущенно улыбающуюся гостье.
Эрнест закрыл двери спальни, пошел на кухню, где быстренько положил в сейф – чемодан настоящие деньги, всю нужную сумму. Он постучался и вошел со словами: «Софья Михайловна, а банк ваш вот он, забыли утром приготовить-то. Ну, не буду вам мешать».
Татьяна улыбнулась понятливому молодому человеку и приступила к исполнению волеизъявления клиентки.
— Ну, я вас, Эрнест, искренне поздравляю — такой договор ренты — дар судьбы. Не зря страдаете, хотя я лично такого бы и врагу не пожелала. Но вы сильный и, вообще, молодец. А ваша Софушка — просто нечто, какой человек! Вот, получите, — она передала Эрнесту расписку хозяйки о том, что та приостанавливает свое требование о выплате ежемесячной суммы, а все предыдущие платежи произведены, деньги находятся у нее на хранении до исполнения ее воли в отношении выше указанной суммы, согласно завещанию, после ее смерти.
Да, знала бы эта Татьяна, что даже такая фора не многое сейчас изменила в его судьбе. Слава богу, что дальше нет нужды платить, но и то, что он натворил уже, расхлебывать еще неизвестно, сколько придется.
Не думаю, что нужно читателю рассказывать ежедневные подробности того ада, в который попал теперь Эрнест. Но надо отдать должное, что при всей нервозности, безысходности и неудачах, сваливавшихся теперь на молодого парня каждый день, он никогда не позволил себе раздражительного или просто невежливого тона в обращении с Софьей. Скорее наоборот, он теперь желал ей, как никогда раньше, здоровья и долголетия. И признавался себе, что думал так не только по причине своей зависимости, а и чисто уже по-родственному. Он полюбил эту мудрую, скромную и щедрую старушку, пожалуй, больше, чем обожал когда-то по-детски родных своих бабушек.
С родителями старался быть веселым и ровным по телефону, чтобы они не надумали приехать. Хотя, вот уже два года он сильно скучал, не меньше, чем и они сами.
Эрнест случайно наткнулся на двух строителей, ребят из Белоруссии, которые делали ремонт в общежитской столовой. Переговорил, убедился, что они «шарят» в строительстве и что не алкаши, и нанял для ремонта квартиры соседа. Ночами лазил в интернете, черпая оттуда всю информацию и по стройматериалам, и по технологии, все заработанные деньги сразу же шли в дело. Иногда, когда, например, Софья находилась в ванной, он менял местами «хорошие» и «плохие» купюры в сейфе, но потихоньку выгребался из болота. Очень, увы, потихоньку. Можно сказать, что только начал.
Деньги на материалы выделяла порциями дизайнер Ирэна, которая очень скрупулезно теперь отнеслась к своим обязанностям и контролировала ход стройки чище любого прораба – мужика. Урвать что-то их этой суммы, не удавалось. Судя по переговорам с «иностранцем», тот претензий особых не имел. Разве что, по срокам. Эрнест отправлял по электронной почте еженедельные фотоотчеты о ходе ремонта.
Зато в деканате все было хуже — некуда. Эрнест был первым кандидатом на отчисление. Постоянные «хвосты» и пропуски занятий неумолимо пытались заставить его завязать с актерской карьерой. Он пыжился из последних сил, просил, умолял преподавателей. Исхудал. Практически не ел и не спал. Не спал еще и потому, что, стоило закрыть глаза, тут же прилетала эта белая сова с глазами Софьи Ивановны и тихо плакала, усевшись в ногах.
Вот и сейчас опять она прилетела и смотрит, смотрит на него с жалостью и такой тоской в больших умных глазах, что дальше терпеть этот сон нет сил. Эрнест во первые услышал сегодня ее голос. Сова взмахнула крыльями, закрыла глаза и сказала голосом Софьи: «Улетаю я, Эрнест. Держись. Я сделала для тебя все, что смогла. Не поминай лихом». И улетела! Она никогда до сих пор не улетала. Он просто просыпался, и сова исчезала вместе со сновидением, а сейчас она вылетела в окно, обернулась и улетела!
Эрнест проснулся, встал, открыл форточку и сказал в нее: «Счастливого полета. Лети уж, устал я от всего. А еще — ты, обуза моя ночная…».
И вдруг он все понял и в два прыжка оказался в спальне Софьи Ивановны. Старушка лежала с полуоткрытыми глазами, но сразу было понятно — душа ее уже далеко – далеко, хотя улыбка на губах кажется еще живой.
— Ах, Софья Ивановна… — Эрнест присел у кровати, закрыл глаза бабули и опять стал думать о новой, только что свалившейся на него, беде.
Никого умного, кто мог бы разделить его горе, рядом не было. И он собрался и медленно поплелся в Татьяне. Сдаваться. Ведь именно с нее нужно все начинать в таком случае, наверное. Он понятия не имел, что сейчас нужно делать, кого вызывать, кому звонить, какие собирать справки. Из денег на сегодня у него только и было, что долларов четыреста, которые находились сейчас в сейфе покойницы среди кучи других, фальшивых купюр.
— О-о-о! Ну, горе, конечно, Эрнест, горе, — встала в сочувственной позе из-за стола Татьяна Юрьевна. — Все понятно. Я вам сейчас расскажу, как и что нужно делать по поводу похорон, раз вы не в курсе, а ко мне уже после. После похорон. И справку возьмите о смерти и заключение из морга, сейчас, сейчас… я запишу все. Да не расстраивайтесь вы так, Господи. Зато с сегодняшнего дня вы – настоящий москвич! С квартирой! Да еще и такой молоденький и красавчик! — уже перешла на шутливый тон Татьяна.
— Ну, да, в общем-то… — не знал, с чего же начать, да и стоит ли, Эрнест. — Я же еще сначала должен распорядиться той суммой, которую Софья Ивановна…
— Ага!!! А вот тут начинается самое интересное! — радостно и загадочно воскликнула Татьяна. — Присаживайтесь, присаживайтесь назад, Эрнест. Сумма эта была перезавещана вам, так что деньги эти с сегодняшнего дня — тоже ваши. И передавать никому не следует. Такова была воля гражданки Совенко. А дому инвалидов она передумала отдавать, она сказала, что деньги в ваших руках принесут гораздо больше пользы людям, чем, если попадут в казенные сомнительные руки. Вот так-то!
Эрнест никак не мог вместить в мозг эту новость, он распрощался и ушел, поблагодарив сдержанно девушку – нотариуса, и только дома, сидя у постели Софьи, попытался взять себя в руки. Не то от радости, не то от растерянности.
Сейчас Эрнест Солодков — молодой и перспективный актер, которому, благодаря его прекрасному английскому, частенько достаются ведущие роли в труппе известного во всем мире лондонского «Свободного театра». Не женат, но имеет намерение сделать предложение актрисе своего же театра, которую по иронии судьбы зовут Софи.
Снимает квартиру, но обязательно в ближайшем будущем купит свою и перевезет из маленького сибирского городка родителей. Бывает часто в Москве и непременно первым делом покупает белые розы и ездит к могиле своей бабушки, Софьи Ивановны Совенко.
Квартиру, доставшуюся ему нелегким путем, продал и пожертвовал все деньги до последней копейки на лечение одиноких стариков, проконтролировав адресное использование огромной суммы, вырученной от продажи Софьиного жилья в центре Москвы. Он мог бы купить себе и две квартиры в Лондоне за одну эту, но поступил так, как подсказала совесть, и нисколько об этом не пожалел. Ни разу.
Выглядит великолепно, безумно талантлив, честен до невозможности, трудоголик и оптимист. Особенно подкупают и зрителей, и просто знакомых его глаза — чистые, умные, мудрые не по годам, но веселые, даже счастливые.